ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ЭТИКА ЖУРНАЛИСТА КАК НАУКА И ПРАКТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА

 

ГЛАВА I. «Этично, морально, нравственно... Насочиняли всяких слов!»

Что такое мораль?

Для каждой профессии «свой устав»?

 

ГЛАВА II. «Смешно говорить об этике применительно к самой конъюнктурной профессии!»

В чем суть журналистского дела?

Каков «возраст» журналистской морали?

 

ГЛАВА III. «Найти на писак управу могла только КПСС!»

Где «проживает» сознание группы?

Как профессиональная мораль действует в журналистике?

 

ВЫВОДЫ

 

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

 

ГЛАВА I.

«ЭТИЧНО, МОРАЛЬНО, НРАВСТВЕННО... НАСОЧИНЯЛИ ВСЯКИХ СЛОВ!»

 

Что такое мораль?

 

Для каждой профессии «свой устав»?

 

Высказывания такого свойства я слышала много раз. И не только от студентов. Однажды пространным выступлением на эту тему разразился мой давний друг:

До чего вы, исследователи, любите все усложнять! Я всю жизнь в журналистике и ни разу не почувствовал, что есть смысл городить тройной огород. Этика, на мой взгляд, и есть мораль в ее современном понимании. Рождается она не в кабинетах ученых, а в журналистской практике. Конечно, теоретики участвуют в разработке этических кодексов, но принимают-то их на своих форумах журналисты. И еще не факт, что в таких кодексах существует большая нужда. Хорошие законы да, это потребность первостепенная. А кодексы...

Тогда я впервые подумала: сколь поверхностно подчас мы представляем себе мораль как социальное явление, сколь обеднение воспринимаем ее взаимоотношения с журналистикой! Профессиональная этика журналиста рассматривает лишь один аспект этих взаимоотношений. И даже он может открыться нам в полной мере только в том случае, если мы представим себе весь спектр связей между журналистикой и моралью, между моралью и жизнью людей. А это непросто! Ведь мораль нельзя разглядеть, нельзя потрогать руками. Она не «приписана» ни к какому социальному учреждению. Однако едва ли найдется человек, который не чувствовал бы на себе ее воздействия.

в начало главы << >> в начало части

 

Что такое мораль?

 

Для того чтобы ответить на этот вопрос, можно заглянуть в словари, можно покопаться в серьезных монографиях, посвященных данному социальному феномену, тем более что интересной литературы по моральной проблематике много. Но не лучше ли для начала поискать ответ самому, в жизни? К помощи книг можно будет обратиться тогда, когда потребуется «сверить» найденный ответ.

Наблюдая за стаей журавлей, пересекающей осенний небосвод, нельзя не поразиться согласованности их действий. Четким клином летят они на высоте, делающей неразличимыми их длинные ноги и сильные серповидные крылья. Кажется, будто кто-то вычертил черной тушью этот удивительный клин, тщательно отмерив расстояние от птицы до птицы. Ориентируясь на вожака, они преодолевают тысячи километров, не сбиваясь с пути, и ни один журавль не делает попытки оторваться от стаи, найти себе собственный остров среди болот. Природа дала им инстинкт, повелевающий держаться на чужбине вместе, чтобы можно было выжить. И они действуют в соответствии с этим инстинктом.

Жизнь волчьей стаи так не отследишь, тем более что вместе волки собираются в основном зимой, когда добывать пищу в одиночку становится трудно. Однако охотники свидетельствуют, что и у волков в эту пору очень высокая согласованность действий. Широко известны наблюдения некоего господина Рикса за ньюфаундлендскими волками[1]. Охотясь за оленями, они прибегают к уловке, основанной на «распределении обязанностей»: большая часть стаи прячется близ оленьих троп с подветренной стороны, а несколько волков приближаются к оленьему стаду с наветренной стороны. Спасаясь от них, олени в панике кидаются к привычным тропам, но тут-то и выскакивает из засады мощное подкрепление нападающим. Какому-то из оленей наверняка уготована гибель... Так что же: эта «производственная хитрость» волков (как, впрочем, и еще некоторых хищников) инстинктивна или выработана в опыте? Во всяком случае, она бесспорно подтверждает тот факт, что действия отдельных волков и коллективные действия стаи направляются общей нуждой: не дать ускользнуть добыче, «урвать» пропитание, выжить.

Современное природоведение утверждает, что многие млекопитающие, говоря словами натуралиста Альфреда Брэма, «живут обществами различной величины»[2] и выполняют в них некоторые обязанности. Главная из таких обязанностей быть вожаком. Тот, кому она достается, берет на себя заботу о безопасности всего стада, защищает его слабых членов, находит способы разрешения трудных ситуаций. Занять эту «должность» непросто: она всегда результат победы над соперниками в упорных битвах. Как правило, вожаком оказывается старый самец, т.е. не только самый сильный, но и самый опытный в стае. Почему стая (или стадо) подчиняется ему? Да потому, что так запрограммировано природой: во имя выгоды каждого, которая одновременно является выгодой всех, надо выжить.

У обезьян мы обнаруживаем новые особенности стадных отношений: эти животные очень чадолюбивы, способны сильно привязываться к тем, кто им делает добро, выручают попавших в беду товарищей, всегда готовы взять под свою опеку осиротевших малышей, а спасаясь бегством от более сильных врагов, стараются унести с «поля боя» не только своих раненых, но и убитых. Однако едва ли не самое интересное в жизни обезьяньих сообществ характер наказаний, применяемых к тем, кто нарушает заведенный порядок вещей. Расшалившихся малышей наказывают за непослушание щипками, пинками, даже пощечинами. Взрослые же особи могут схлопотать за провинность более серьезные неприятности: их кусают, бьют, а то и «понижают в ранге», отдаляя от вожака. Похоже, что в опыте жизни обезьяньего стада, отмеченной растущей индивидуализацией особей, получают развитие некие дополнительные регуляторы поведения, призванные подкрепить инстинкт самосохранения биологического вида, который и задает согласованность действий внутри сообщества.

Как видим, мир «братьев наших меньших» достаточно отчетливо демонстрирует тот факт, что согласованность жизненно важных действий программируется природой как необходимое условие выживания того или иного биологического вида, выступающее одновременно условием выживания каждой особи. Но уже там просматривается определенная взаимосвязь: механизмы, с помощью которых это условие реализуется, способны развиваться вместе с развитием вида.

А теперь перенесемся мыслью в те неимоверно далекие (и долгие!) времена, которые можно назвать рассветным периодом человечества. Процесс формирования человека и общества был процессом вызревания новых отношений между организмом и окружающей его средой. Суть этих новых отношений заключалась в том, что они приобретали все более опосредованный характер: и вещественно-энергетические, и информационно-управляющие связи начали включать в себя принципиально новый элемент продукты деятельности, которые использовались далее в качестве инструмента этой деятельности. Вещественно-энергетические связи теперь стали осуществляться посредством орудий производства, изготовленных с помощью примитивных орудий труда; информационно-управляющие связи посредством продуктов переработки информации, текстов[3], создававшихся с помощью знаков (звуковых, жестовых и мимических, цветовых и графических). Появление во взаимодействии организма и окружающей его среды этих опосредующих звеньев означало не что иное, как возникновение человека и человечества. Что же отсюда следует?

Главным средством обеспечения выживаемости нового биологического вида «человек» становится труд. Однако в информационной программе этого вида труд задан природой лишь постольку, поскольку заданы определенные потребности и способности человека. Генетическая программа биологического вида «человек» выступает в данном случае только как фактор, предопределяющий возможности создания новых средств регуляции поведения информационных программ, вырабатываемых самими людьми на основе отражения ими, их психикой окружающей их реальности. Когда у человека возникает необходимость самостоятельно программировать свои действия, эти возможности реализуются. В результате резко возрастает степень свободы индивида по отношению к общности, в которую он входит.

Данное обстоятельство имеет и плюсы, и минусы. С одной стороны, индивид обретает способность создавать новое и тем помогать развитию своей общности. С другой стороны, он становится опасен для общности, поскольку может нарушить согласованность действий соплеменников, которая по-прежнему остается и для него самого, и для общности генетически заданным условием выживания. Причем условием тем более важным, что появляется неведомая ранее и в высшей степени существенная сторона бытия, требующая такой согласованности, производственная деятельность. Спасительным для возникающей социальной жизни служит то обстоятельство, что процесс выработки индивидуальных информационных программ одновременно выступает процессом выработки специфической информационной программы общности. Иначе говоря, в становящемся человеческом обществе одновременно с формированием сознания индивидов и через сознание индивидов идет формирование общественного сознания.

Представим себе, как это могло быть. События, которые переживала общность, совершались на обозримом пространстве и касались всех. Если от действий кого-то из своих членов общность выигрывала, то выигрывали все; если несла урон, то урон сказывался на каждом. Следовательно, представления, стихийно возникавшие у человека, не были произвольными. В них отражалось одно и то же происходящее, имевшее для них одинаковое значение, и это значение оказывалось их общим ориентиром: надо действовать так! В дополнение к безусловным рефлексам, получаемым с рождения, человек обретал условные рефлексы, формирующиеся в опыте. Возникали привычки, обычаи, традиции, отмеченные знаками «надо» или «не надо». На протяжении столетий складывались нравы.

Пройдет еще много-много лет, прежде чем «точки отсчета» этих «надо» или «не надо» получат научные обозначения: счастье, смысл жизни, благо, добро, зло. В тот же далекий период они, скорее всего, существовали для людей в виде определенных действий и образов этих действий. Но поскольку образы были однотипными (с однотипным смыслом), постольку они поддавались «обобществлению», т.е. становились общими, и в таком качестве закреплялись с помощью складывавшегося языка в обиходе всех, воздействуя на уклад жизни и соответственно формируя отношения членов общности.

Таким образом, сам характер возникновения сознания определил то, что составило одну из ключевых особенностей человечества: на заре социальной жизни образовался принципиально новый механизм поддержания согласованности действий в общности, основанный на совпадении интересов и доброй воле ее членов. Он имел ценностную природу и представлял собой особую область складывавшихся общественных отношений.

В обстоятельствах, характерных для первых ступеней человеческого общества, этот механизм был достаточно надежным. Однако последующее усложнение жизненных обстоятельств, многократно описанное в науке, влекло за собой ситуации, когда между интересами общности и индивида (или групп индивидов) возникали противоречия, не поддающиеся разрешению на добровольной основе. Найденный ранее механизм устранить их не мог. Но путь, вызвавший к жизни этот первичный механизм, оказался плодотворным и для создания новых, дополнительных механизмов поддержания согласованности действий. В частности, дабы справиться с тем, что стоит за представлением о «не надо», начали складываться отношения принуждения, выступавшие в качестве антитезы (противоположности) отношениям доброй воли. В оформлявшемся сознании индивида они запечатлевались в виде представлений о требованиях общности (чаще всего пока еще в лице вожака) придерживаться определенных вариантов поведения под давлением «отрицательных санкций». А в устанавливавшейся общественной практике эти отношения претворились в создание аппарата для осуществления таких санкций.

Человеческое общество заявило таким образом о себе как о кибернетической системе повышенной степени надежности. Устойчивость этой системы обеспечивается не только генетической программой вида, но и взаимодействием еще двух регулятивных структур XX в. ученые назвали их «переплетенными контурами регулирования»[4]). Одну из них образуют автономные отношения бытия и сознания (контур саморегуляции), другую отношения между властью, обязанной представлять интересы общности, и массами, т.е. совокупностью составляющих общность индивидов (контур управления). Исходными элементами этих структур выступают те механизмы поддержания согласованности действий, о которых мы только что говорили. Они, надо полагать, и есть зарождающаяся мораль и зарождающееся право, возвещающее о формировании государства.

Пора, однако, оставить наших далеких предков. Свидание с ними было необходимо, чтобы представить себе естественный ход возникновения морали. Но с тех времен утекло столько воды, человечество так разрослось, бытие его так усложнилось, что немудрено усомниться: действуют ли и поныне механизмы поддержания согласованности человеческих действий, сложившиеся несколько тысячелетий назад?

Оказывается, действуют. Разумеется, развиваясь вместе с обществом, они тоже достигли высокой степени сложности, утратив свой первоначальный примитивно-прагматический характер. Однако сохранилось главное их роль и функции в регулятивных структурах общества. То помогая друг другу в разрешении общественных проблем, то вступая друг с другом в противоречие, они продолжают «работать».

 

Схема 1

ПЕРЕПЛЕТЕНИЕ КОНТУРОВ РЕГУЛИРОВАНИЯ ОБЩЕСТВА КАК КИБЕРНЕТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ

 

Схема 1. Переплетение контуров регулирования общества как кибернетической системы

 

Для того чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно понаблюдать хотя бы за жизнью одного конкретного человека. Пусть это будет, скажем, жизнь широко известного современной России майора В. Измайлова. Впрочем, приказом командующего Московским военным округом он уволен из Вооруженных Сил и свои отчеты об акции «Забытый полк» в «Новой газете» стал подписывать просто «Вячеслав Измайлов». С данной газетой он связан уже несколько лет, и вполне естественно, что именно сотрудники редакции «Новой газеты» сочли себя обязанными рассказать об этом периоде его жизни в письме Главнокомандующему Вооруженными Силами России. Познакомимся же с их рассказом:

 

Десятки российских военнослужащих за последний год сумел вывезти майор Измайлов из чеченского плена.

Сложнейшие переговоры, крайний риск, когда ему самому приходилось оставаться в заложниках, работа психологов и посредников позволили Вячеславу Измайлову вернуть на родину 49 живых солдат и офицеров, оставленных в Чечне во время войны или захваченных позднее. Десятки миллионов рублей, собранных читателями «Новой газеты», закупленные на них еда и одежда позволили выжить в Чечне российским матерям, разыскивающим своих сыновей, позволили перезимовать многим чеченским детям в интернатах Грозного.

Угрозы в свой адрес и в адрес сотрудников «Новой газеты», вымогательство и шантаж, попытки покушения все это Измайлов выдержал. Ни разу за освобождение пленных мы не платили денег. Обмен или бескорыстное освобождение наших солдат и офицеров шли на человеческой основе, во многом они строились на личном уважении к майору Измайлову и его команде. Угроза увольнения, как и угроза со стороны торговцев людьми, которым Измайлов и газета «разрушали рынок», тоже висели постоянно. Майору год не платили зарплату. Не нашли места по новому месту службы. По необъясненным причинам он, несмотря на обещания, не был зачислен в группу военных журналистов Минобороны. Решением его архисложного, видимо, вопроса занимались и в администрации президента, и в пресс-службе МО безрезультатно. Как будто возвращение солдат на родину личное дело Измайлова... [5].

 

Что же заставляло Вячеслава Измайлова действовать в таких условиях? Не было ни приказов, ни материальных стимулов, ни амбиций, напротив, – одни препоны. Но возвращение на родину жертв неправедной войны он воспринял как свой непреложный долг. Объясняется это просто. Измайлов исходил из убеждения, что благо страны состоит в том же, в чем заключается благо ее граждан – родителей, жен, сестер и детей оставшихся в плену воинов, – в сохранении их жизней. Его добрая воля в том и состояла, чтобы служить этой цели даже вопреки собственным интересам.

А что двигало армейскими чиновниками, которые всеми силами чинили препоны многодневному подвигу майора? Ориентация на групповые амбиции, неспособность подняться на уровень общественной нравственности. В моральном противостоянии одолеть Измайлова они были не в силах, поэтому решили нанести ему удар силой права.

Какой была реакция общества на их действия, показал Интернет. В подавляющем большинстве электронных откликов звучали такие ноты в поддержку Вячеслава Измайлова:

 

Почему чиновники все время защищают «государство», а не нас общество и людей? Мы их наняли на свои налоги, они же еще и выступают и мешают благородным поступкам других.

При следующих выборах эта ситуация нынешним властям вспомнится. Миллионы людей знают, чем занимается Измайлов и кто ему как «помог».

 

Группа «За честные выборы». Москва [6]

 

Вот такие коллизии возникают в нашем сегодняшнем мире, сложном, поделенном на страны и страты, государства и нации, военных и гражданских, но по-прежнему остающемся миром людей – миром человеческого общества. Уже в силу этой «поделенности» в нем не могут не действовать найденные в начале его исторического пути механизмы регуляции жизни, являющиеся средствами поддержания целостности и устойчивости общественного организма.

Какие же выводы можно сделать из сказанного? Их несколько.

1.        Мораль возникает вместе с человеческим обществом как принципиально новый механизм обеспечения согласованности действий в общности, призванный поддержать в новых условиях генетическую установку на выживаемость биологического вида «человек».

2.        Зарождение морали есть длительный процесс взаимодействия складывающейся социальной практики и формирующегося сознания индивидов процесс, ведущий к «обобществлению» результатов этого взаимодействия посредством языка и тем самым к появлению общественного сознания.

3.        Сущность морали составляет добрая воля индивида к согласованию своих действий с интересами общности. Эта добрая воля изначально обусловливается тесной связью между обстоятельствами выживания индивида и общности (следовательно, близостью их витальных, т.е. жизненных, интересов). Она восходит к общим «точкам отсчета» этих интересов, фиксируемым в общественном сознании на том или ином этапе в виде определенных ценностей, и проявляется через особые отношения индивида и общности моральные отношения.

4.        В качестве исторически первой формы общественного сознания[7] мораль была поначалу идентичной ему. Она стала ценностным фундаментом, на котором, по мере необходимости, вырабатываются новые формы общественного сознания, сохраняющие с ней более или менее прочную связь одной из своих сторон. В силу этого моральные отношения не столько существуют в обществе как специфические отношения «в чистом виде», сколько проявляются в виде одного из аспектов любого другого типа общественных отношений. Вот почему мы можем говорить о нравственных основах политики, экономики, идеологии и т.д.

5.        Будучи одной из сторон любого типа социальных отношений, моральные отношения определяют основу жизненной позиции личности, а оставаясь главным элементом в контуре саморегуляции общества, включаются через личность и в контур управления (в результате чего и достигается «переплетенность» контуров).

Следовательно, хотя мораль не «прикреплена» ни к какому социальному учреждению и ее нельзя «потрогать руками», тем не менее она является реальным компонентом социальной жизни. Ее реальность ощущает каждый человек: она дает знать о себе то муками совести, то повелением долга, то больно задетой честью, ввергая нас в глубокие эмоциональные переживания и нелегкие размышления, а иногда даже в опасные ситуации. Неудивительно, что уже на самых ранних этапах человеческого самопознания она привлекла к себе внимание людей и стала предметом их пристального изучения.

Первые сочинения, в которых излагались воззрения на мораль, появились более двух с половиной тысячелетий назад как только наметилось разделение духовно-теоретической и материально-практической деятельности. До этого разделения в общественном сознании имел место лишь обыденный уровень, который формируется непосредственно в ходе социальной практики через сознание индивидов. Теперь же, в процессе разделения, сложился уровень теоретического сознания, представляющий собой результат целенаправленных познавательных усилий людей.

Уже в трудах древнеиндийских и древнекитайских философов предпринимались попытки объяснить происхождение добра и зла основных «точек отсчета» при ориентации (а также при оценке) поведения человека, составляющих ключевую проблему науки о морали по сей день. Стремлением обнаружить истоки добра и зла, определить их содержание, выяснить, в чем заключается истинное удовольствие для человека и что есть для него добродетель, пронизаны и ранние работы древнегреческих философов. Но сколько-нибудь целостная теория морали (равно как и само понятие «мораль») отсутствует даже у Сократа. А ведь он считал главной задачей философии создание учения о том, как следует жить, т.е. разработку практических рекомендаций морального свойства. Рассмотрением сущности знания Сократ занимался прежде всего потому, что полагал: оно должно предшествовать такой разработке.

Первым, кто создал развернутую и достаточно всестороннюю концепцию моральных отношений в обществе, систематизировав и критически осмыслив накопившиеся этические суждения, был Аристотель. Именно с появлением его книги «Никомахова этика» исследователи связывают и рождение науки, изучающей мораль, и само название этой науки этика.

Возникшая в лоне философии, в наши дни этика, оставаясь одним из направлений философского знания, включена в контекст социологии и психологии. Как бы ни различались позиции исследователей концептуально (а разброс концепций весьма широк), игнорировать то обстоятельство, что моральные отношения представляют собой совокупность связей, в которых проявляет себя взаимозависимость человека и общества, для современного ученого невозможно. В эту совокупность входят связи индивидуального и общественного сознания, индивидуального поведения и общественной практики, наконец, сознания и поведения как таковых. Отсюда вытекает неизбежность возникновения в этических исследованиях, наряду с философским, также социологического и психологического аспектов. В результате современная этика становится дисциплиной, развивающейся на стыке наук и богатой разнообразным исследовательским инструментарием. Она оказывается способной дать обществу то, к чему интуитивно стремился еще Сократ: во-первых, знания о сущности морали, ее природе, структуре, функционировании, а во-вторых, специально разрабатываемые нормативы идеалы, принципы, нормы. В соответствии с целевой направленностью исследований на тот или иной тип продукта различаются теоретическая и нормативная этика.

Здесь и кроется основная причина распространенного заблуждения, будто «этика и есть мораль в современном смысле». Оно порождается двумя обстоятельствами. Одно из них этимологическое тождество греческого слова «этика», получившего статус научного понятия со времен Аристотеля, и латинского слова «мораль», введенного в научный оборот несколько позже для обозначения предмета этики. Второе (и главное!) традиционное стремление нормативной этики влиять на моральную практику человечества, настойчиво рекомендуя ему, как жить. Тем самым она вроде бы претендует на ту роль, для которой в процессе становления человеческого общества была вызвана к жизни мораль.

Однако тождества между моралью и нормативной этикой нет и быть не может. Ведь мораль есть объективно сложившийся механизм в регулятивных структурах общества как кибернетической системы. Он «рассчитан» на развитие и основывается на субъективных проявлениях включенной в общественные отношения личности. Этика же объективно-субъективное отражение данного механизма. Она предназначена для постижения принципов его функционирования и содействия развитию, т.е. для получения знания о морали. Но получению достоверного знания мешает субъективный характер отражения реальности. Ведь она воспринимается нами через целый набор призм: мы видим жизнь сквозь призму исторического периода, призму групповых, в том числе классовых, интересов, призму философской ориентации и т.д. Существующее множество этических концепций и нормативных разработок возникло, по всей видимости, для того, чтобы их влияние на мораль осуществлялось в процессе состязательности, и не было бы беспрепятственным, абсолютным ни для одной из них. Таким путем снижается возможность произвольного вмешательства в сложившиеся объективно механизмы, жизненно важные для индивида, общества и биологического вида «человек». Это своего рода «страховочный пояс» социума. Теперь мы можем «сверить ответ», обратившись к наработкам ученых, литературе по этике. Увы, сделать это достаточно трудно по той причине, о которой уже упоминалось: помимо марксистской теории морали, в рамках которой преимущественно развивалась в XX в. российская этическая мысль, словари по этике насчитывают еще 27 этических теорий и направлений. Но даже в отечественной науке, представленной серьезными трудами С.Ф. Анисимова, Л.М. Архангельского, В.И. Бакштановского, Г.Г. Гумницкого, А.А. Гусейнова, О.Г. Дробницкого, В.Т. Ефимова, В.П. Коблякова, Н.Н. Крутова, Ю.В. Согомонова, Э.Ю. Соловьева, А.И. Титаренко, К.А. Шварцман, А.Ф. Шишкина и других ученых, общепринятых положений не так уж много. И это при том, что основные подходы у них, как правило, совпадают. Интересное обобщение материалов разных исследований данного направления сделал в свое время Л.М. Архангельский. Он писал:

 

В марксистской этике мораль рассматривается как гармоническое (или противоречивое) соотношение общественных и личных интересов при признании доминирующего значения интереса общности (рода, племени, класса, общества в целом). Это влечет за собой утверждение о том, что моральное требование (добра, должного) в принципе направляется от целого (общности) к индивидам, которые в силу объективной необходимости (сохранения и укрепления общественного образа жизни) обязаны следовать интересам целого. Хотя реальные действия людей далеко не всегда согласуются с моральными требованиями, это не исключает, а лишь подчеркивает важное значение личного нравственного самоопределения.

Индивиды как субъекты нравственных отношений обладают волей, способностью принимать и осуществлять на практике решения, т.е. необходимыми психологическими свойствами, обеспечивающими их нравственную дееспособность. Взаимоотношение общности и индивидов в нравственном аспекте конкретизируется как прямая и обратная связь признанных (объективно утвердившихся) моральных норм и поведения отдельных людей. Человеческое поведение опирается на интериоризацию (субъективацию) моральных норм и их объективацию (реализацию) в практических действиях и отношениях.

Такое повседневное функционирование морали, развертывающееся в рамках взаимодействия общего и индивидуального морального сознания, общественной и индивидуальной деятельности, позволяет отнести этот процесс к области социальной регуляции поведения. Моральная регуляция и психические механизмы регулятивной деятельности человека представляют собой различные взаимосвязанные аспекты более общего процесса социальной регуляции[8].

 

Судя по нарисованной Л.М. Архангельским картине, в отечественной этике не было сколько-нибудь основательного опыта рассмотрения морали в контексте кибернетического подхода к обществу как сложной системе, сформировавшей в ходе своего развития перекрестные регулятивные структуры. В работах последних лет обстоятельной монографии Р.Г. Апресяна «Идея морали и базовые нормативно-этические программы»[9] и фундаментальном учебнике для вузов «Этика» А.А. Гусейнова и Р.Г. Апресяна[10] тоже не используются возможности, которые открывает для исследователей морали такой подход.

Между тем приведенные рассуждения Л.М. Архангельского довольно отчетливо показывают, что этическая мысль близка к проникновению в кибернетическую природу общества. И в этом смысле у нас есть основания считать, что до некоторой степени «ответ совпал». Однако только до некоторой степени. Остановимся на расхождениях, ибо они принципиальны.

Традиционным для марксистской этики является утверждение, что мораль есть средство приведения в соответствие интересов индивида с интересами общества, поскольку последние признаются доминирующими. В таком случае мораль предстает перед нами в виде суммы требований, стихийно или с помощью этики вырабатываемых общественным сознанием и подлежащих внедрению в сознание индивидов для того, чтобы они реализовались в их поведении, а тем самым и в общественной практике. Фактически речь идет о таком регулировании, сутью которого является принуждение к «добровольному повиновению».

Подобное толкование не позволяет сколько-нибудь убедительно объяснить то решающее, на протяжении веков характеризующее моральные отношения обстоятельство, что «конечной инстанцией», определяющей нравственное поведение индивида, является он сам. Разумеется, существуют нравственные ориентиры хранимые в общественном сознании моральные ценности. Существуют моральные санкции положительные и отрицательные, в виде общественного мнения и демонстрационного (знаково-символического) поведения окружающих, представляющие собой реакции на конкретные поступки. Но предпочтение тех или иных ценностей[11], выбор поступка из возможных вариантов всегда остается за индивидом и, как говорится, «обжалованию не подлежит» (если, конечно, этот поступок лежит в границах его моральной компетенции). Почему так происходит? Каким образом могло случиться, что в обществе не возникло никаких государственных служб, способных воспрепятствовать свободному выбору индивида, как это имело место при формировании института права?

Великий немецкий моралист XVIII в. Иммануил Кант увидел объяснение данного обстоятельства в том, что человеку априорно (вне опыта, независимо от опыта) дан некий нравственный закон, которым и определяется его выбор той или иной максимы поведения в каждой конкретной ситуации. Кант назвал этот закон Категорическим Императивом, подчеркнув, что он имеет всеобщий обязательный характер и проявляет себя в виде веления долга. Следуя ему, человек отказывается от своекорыстия, но остается верным самому себе, поскольку хотя тут и есть принуждение к поступкам, но это «принуждение одним лишь разумом и его объективным законом»[12]. В связи с данным положением философ Э.Ю. Соловьев не без оснований замечает:

 

Истолкование морали как антиприспособленческой разумности и как меры неподатливости индивида по отношению к социальному подкупу, может быть, никакому другому веку не понятно до такой степени, как нашему, двадцатому[13].

 

XX век создал условия и для того, чтобы понять, каким образом могло возникнуть у Канта представление об априорности Категорического Императива. Логика развития кибернетических систем еще раз подтвердила справедливость основного закона эволюции: каждая новая, более сложная система содержит в себе в снятом виде механизмы, определявшие существование предшествующих систем. Социум возникает не на пустом месте, и отрицать его связи с предшествующими формами организации значит лишать себя возможности увидеть максимально возможное богатство смыслов его сегодняшнего и завтрашнего бытия. Мораль, действительно, явление социальное, она формируется вместе с социумом как кибернетической системой новой степени сложности. Однако, как мы уже отмечали, предпосылки для ее формирования определились на предшествовавших стадиях развития кибернетических систем. Они проявились в виде инстинкта генетической установки на необходимую для выживания биологического вида согласованность действий индивида и общности. А носителем этой установки, носителем записанной в генах информационной программы, управляющей жизнедеятельностью вида, является каждая биологическая особь. Столь важное обстоятельство нельзя игнорировать, говоря о возникновении морали[14].

Нельзя этого делать прежде всего потому, что именно данное обстоятельство сыграло решающую роль в том, как произошла трансформация регулятивных структур, когда формирующееся человеческое общество оказалось перед необходимостью самостоятельно программировать свою жизнедеятельность. Не будем повторять того, о чем уже говорилось, подчеркнем только: потребовался громадный исторический период, чтобы генетическая установка на согласованность поведения одного и всех как безусловный рефлекс особи подкрепилась у перволюдей условными рефлексами участия в коллективных производственных действиях, приведшими в итоге к возникновению осознаваемых моральных отношений.

Эту глубинную связь между генетической установкой биологического вида «человек» и опосредующими ее моральными отношениями в социуме, действующую как добрая воля, и уловил И. Кант. Его «априорно данный нравственный закон», носителем которого выступает каждый человек, следуя ему в силу своего разума и воли, есть трансформировавшаяся в ядро сознания установка на согласованность действий, определяющая надежное, устойчивое существование и человека, и общества. Вчитываясь в строки его «Критики практического разума», исследователи еще не раз убедятся в прозорливости великого немецкого мыслителя, не сразу понятого и современниками, и потомками. Он нашел куда более сложное и глубокое объяснение сущности моральных отношений, чем принятое его критиками. Мораль вызывается к жизни не для того, чтобы преодолеть противоречия между интересами индивида и общества, а для того, чтобы предотвратить формирование таких противоречий в случае, когда появляется возможность их возникновения.

Моральные отношения строятся не на требованиях общества к индивиду, а на доброй воле индивида к согласованию интересов, продиктованной осознанием их совпадения. Именно необходимость такого согласования, претворенная в добрую волю индивида, есть объективно данный нравственный закон. На этой основе изначально формируется механизм морального регулирования жизнедеятельности общества (именно так: не поведения индивидов, а жизнедеятельности общества). Поскольку же периодически складываются условия, при которых противоречия заявляют-таки о себе и этот механизм оказывается недостаточно эффективным, постольку к жизни вызывается еще одна регулятивная структура право. Однако и тогда мораль не утрачивает своего назначения, напротив, она расширяет его, в частности, опосредуя эффективность права. В известном смысле это подтверждает вывод Р.Г. Апресяна о том, что

 

объективно мораль как бы предзадана человеку не только в социокультурном, но и в эпистемологическом плане: человек не познает, но лишь осознает, осваивает, практикует мораль. Мораль трансцендентна повседневному опыту человека как социального субъекта и дана ему абсолютно[15].

 

А теперь вспомним: одновременно и благодаря становлению сознания индивидов в процессе складывавшейся производственной деятельности формировалось общественное сознание, обогащалась трудовая практика (кто-то же изобрел колесо!), появлялись у людей представления, которые мы сейчас называем моральными ценностями. Новое и сегодня входит в общественное сознание через сознание индивидуальное, через творческую деятельность индивидов, осознающих себя членами общества, иного пути нет. И это прямое следствие той меры свободы от внешнего диктата (творческой свободы!), которой человек оказался наделен в силу того, что у него возник диктат внутренний: нацеленность на поведение, не разрушительное для общности. Иначе говоря, у него сформировалась моральная установка, т.е. система внутренних побуждений к исполнению нравственного закона готовность действовать в соответствии с ним. Моральная установка проявляет себя прежде всего как веление долга. По этому поводу Кант писал хотя и велеречиво, но убедительно:

 

Долг! Ты возвышенное, великое слово, в тебе нет ничего приятного, что льстило бы людям, ты требуешь подчинения, хотя, чтобы побудить волю, и не угрожаешь тем, что внушило бы естественное отвращение в душе и пугало бы, ты только устанавливаешь закон, который сам собой проникает в душу и даже против воли может снискать уважение к себе (хотя и не всегда исполнение); перед тобой замолкают все склонности, хотя бы они тебе втайне и противодействовали[16].

 

Сердцевину долга, его объективное начало определяет связь с генетической установкой на согласованность действий как условие выживания одного и всех, связь, трансформирующаяся на уровне осознания в предписание такого поведения, которое не было бы вредоносным. Отсюда изначальная гуманистичность морали. А вот императивность (повелительность) предписания, сила голоса долга зависит и от многих субъективных моментов, в частности, от условий формирования человека, от его способности к осознанию явлений реальной действительности. Различие этих субъективных моментов и служит предпосылкой разного уровня моральности разных людей.

Однако моральная установка реализуется не только благодаря предписаниям долга. Она включает в себя и другие побуждения, которые также нашли отражение в категориях этики: ответственность, совесть, достоинство, честь. Наряду с долгом они «срабатывают» всякий раз, когда человек попадает в ситуацию принятия решения, т.е. оказывается перед выбором отношения, поступка, линии поведения. Мы слышим их «голоса», предписывающие выбор, направляющие нашу волю. И это нормально, это признак нравственного здоровья. А вот если «голоса» умолкают или если человек заставляет их замолчать, то есть все основания для тревоги: аморальность путь к девиантному (отклоняющемуся от нормы) поведению, признак асоциальности...

Среди ученых-этиков не прекращаются споры о том, какую из категорий следует считать основной, или базовой, для логического выведения из нее всех остальных. Между тем дело не в иерархии. Для получения системного знания о морали принципиальное значение имеет не «ранг» той или иной категории, а четкое различение функциональной определенности тех структурных элементов моральных отношений, которые такими категориями обозначаются. Столь четкое различение важно еще и потому, что оно существенно проясняет характер связи индивидуального и общественного сознания в сфере морали. Если посмотреть на категориальный аппарат современной этики с данной точки зрения, то обнаружится, что моральные отношения отражены в нем с трех функционально различных сторон. Это дает основание представить его в виде трех групп категорий.

Категории первой группы долг, ответственность, совесть, достоинство, честь отражают совокупность побуждений, входящих в моральную установку. Этот внутренний инструментарий сформировался у человека для реализации нравственного закона в пору становления социума и воспроизводится в индивиде каждого нового поколения (именно об этой группе мы пока и вели речь).

Категории второй группы благо, добро, зло, смысл жизни, счастье отражают те «точки отсчета» для ценностной ориентации, те критерии морального поведения, которые общество выработало в совместной созидательной деятельности и содержательно обогащает на протяжении всей своей истории[17], создавая при этом возможности для освоения их каждым новым поколением.

В третью группу входят категории идеал, добродетель, порок, которые отражают представления о диапазоне морального развития личности и тем самым образуют шкалу оценок этого развития на основании проявлений в поведении человека тех или иных нравственных качеств. Представления такого рода, будучи результатом нравственного опыта человечества, хранятся в общественном сознании и обогащаются вместе с опытом, являясь для каждого нового поколения предметом освоения в процессе нравственного становления[18].

Таким образом, моральное сознание общества выступает по отношению к индивиду не столько носителем определенных требований к его поведению, сколько хранителем морального опыта человечества. Требования в структуре морального сознания общества представлены, но лишь постольку, поскольку они есть результат обобщения внутренних предписаний индивидов. Эти требования выполняют не императивную функцию, а функцию эталонов позволяющих «измерить» уровень моральности членов общества и способных скорректировать моральную установку человека если есть такая необходимость. А она может возникнуть уже в силу того, что изначальный уровень моральности людей не одинаков. Осознанно включаясь в процесс самостоятельных нравственных исканий, стимулируемых институтами гражданского общества, человек получает возможность самосовершенствования. Он сам формирует свою жизненную позицию, т.е. систему взглядов и убеждений, выступающих в качестве ориентиров при реализации моральной установки в каждом конкретном случае выбора действий (определение максимы с опорой на Категорический Императив).

Что касается самих внутренних предписаний, через которые воплощается моральная установка и которые отражаются в категориях долга, ответственности, совести, достоинства и чести, то они оформляются в индивидуальном сознании личности во многом по аналогии с тем, как оформлялись в общественном сознании в пору его формирования[19]. Под влиянием генетической установки биологического вида «человек» на согласованность действий ребенок, общаясь с ближайшим окружением, представляющим институты гражданского общества (прежде всего это семья), постепенно наполняет свой внутренний мир моделями поведения, которые закрепляются в условных рефлексах и осознаются, «озвучиваются» им по мере взросления. Но вот то, насколько они осознаются и как «озвучиваются», зависит от качества окружения, от качества общения.

Моральный долг родителей заключается именно в создании условий, способствующих тому, чтобы ребенок в опыте взаимодействия с ними воспринял такие модели поведения, осознание которых обеспечивает трансформацию генетической установки биологического вида в моральную установку социального существа без каких-либо «сбоев».

Как видим, нравственное становление личности в развитом обществе включает в себя три одинаково важных процесса:

трансформацию генетической установки на согласованность действий биологического вида «человек» в моральную установку социальной личности;

нравственные искания личности, которые предполагают освоение ею накопленного обществом нравственного опыта, зафиксированного в разных формах общественного сознания, и определение своих предпочтений в области критериев и моделей поведения;

стимулирование нравственного самосовершенствования личности общественными структурами, прежде всего посредством создания необходимых условий.

История свидетельствует о том, что непонимание сущности этих процессов и недооценка их важности не только приводят к негативным явлениям в нравственном развитии общества, но и отрицательно сказываются на состоянии социума в целом. Так, стремление вытеснить нравственные искания личности жестко направленным формированием системы нравственных ценностей со стороны властного аппарата тоталитарных государств, как правило, обрекает общество на стагнацию, на снижение его творческого потенциала. Если же происходит ухудшение условий жизни, обострение групповых интересов и проявляется пренебрежение общественных структур обязанностью стимулировать нравственное самосовершенствование личности, то резко обостряется естественно возникающая проблема «отцов и детей». Она оборачивается таким разбросом ценностей в массовом сознании, при котором реальной угрозой становятся серьезные социальные катаклизмы.

А теперь коснемся понятия «нравственность». Как можно было заметить, на протяжении всех наших размышлений оно употребляется в качестве синонима понятия «мораль» такая традиция установилась в этике. И в этом опять «виновата» этимология: русское слово «нравственность» образовано от слова «нрав», а по-латыни «нрав» «mores», «относящийся к нравам» «moralis». Однако со времен Гегеля наметилась тенденция различать эти понятия по смыслу. Нельзя сказать, что Гегелю или кому-то другому из философов удалось найти однозначное основание для разведения терминов. Но одно бесспорно: исследовательская мысль подошла к пониманию того, что, говоря о морали, мы опускаем какой-то весьма существенный компонент моральных отношений, требующий особого наименования. Пока удовлетворительного объяснения этому не дано. Так что и мы до поры до времени будем считать мораль и нравственность синонимами...

Почему же мы столько внимания уделяем размышлениям о морали? Дело в том, что журналистика и мораль тесно связаны. Впрочем, сказать «тесно связаны» значит, ничего не сказать.

Их отношения столь многоплановы, что не поддаются схематизации. Я пробовала нарисовать такую схему не вышло.

 

У Вас просто нет инженерного видения, сказал мне один из слушателей нашего спецотделения, авиаконструктор по первому образованию. Обозначьте мне эти отношения в словах, и я сделаю Вам схему.

Я обозначила.

Собеседник задумчиво постучал пальцами по столу.

Н-да... Вообще-то втиснуть в схему все это, наверное, можно, но надо основательно поломать голову. А потом... Зачем нам она? Ведь, как я понимаю, цель наших занятий профессиональная мораль, профессиональная этика. Или не так?..

Так-то оно так, ответила я. Без схемы мы, конечно, проживем. А вот без того, чтобы вникнуть во все связи журналистики и морали, нам не обойтись. Потому что профессиональная мораль регулирует поведение журналиста, а оно в значительной степени строится на этих связях.

 

В первом приближении сетка связей журналистики и морали выглядит так:

w       журналистское сообщество в лице каждого своего представителя в силу естественных причин является носителем моральной установки на общественно полезное поведение; следовательно, оно непосредственно включено в моральные отношения общества в качестве их субъекта;

w         в своих материалах журналисты рассказывают о нравах общества, о моральных коллизиях и тенденциях, значит, мораль, моральные отношения общества являются предметом отражения журналистики;

w         журналисты пропагандируют в прессе нравственные идеалы общества, популяризируют его моральные ценности и этические рекомендации, помогая нравственному просвещению общества; таким образом, журналистика выступает в качестве инструмента морали;

w         при оценке описываемых явлений действительности журналисты создатели текстов исходят из нравственного опыта человечества, из тех критериев нравственности, которые выработало общество; следовательно, в журналистике мораль используется как профессиональный «измерительный» инструмент;

w         многогранно связанная с моралью журналистика оказывается «задействованной» в контуре саморегуляции общественного организма. Вместе с тем она включена и в контур управления. Поэтому противоречия, с неизбежностью возникающие между моральными отношениями (средством саморегуляции общества) и государственно-правовыми отношениями (средством управления), неминуемо проявляются и в журналистике в виде противоречивости ее обязанностей[20], вызывая потребность в регулятивных механизмах теперь уже внутрисистемного уровня. (В данном случае как системное образование рассматривается журналистика.) В ответ на эту потребность формируется профессиональная мораль.

Впрочем, такова лишь одна из причин, обусловивших появление профессиональной морали журналиста; есть и другие причины. Они затрагивают более широкий круг обстоятельств, объясняя возникновение не только профессиональной морали в журналистике, но и профессиональной морали вообще. Каковы же эти причины?

в начало главы << >> в начало части

 

Для каждой профессии «свой устав»?

 

Причины возникновения профессиональной морали весьма интересный предмет для размышлений, тем более что достойного внимания к себе он еще не привлек. Общая этика касается этих проблем как бы «между прочим», а профессиональная этика в силу своего исторического пути[21] до сих пор является не столько теоретической дисциплиной, сколько неким собирательным понятием. Она объединяет этические воззрения, характерные для конкретных видов деятельности, конкретных профессий. Причем связаны эти воззрения главным образом с обоснованием или разработкой норм и правил поведения, которые могли бы помочь при разрешении типичных для данной деятельности нравственных коллизий.

Исследователь журналистской этики Д.С. Авраамов довольно пристально рассмотрел обстоятельства, определяющие тот факт, что «развитие нравственности ведет к отпочкованию от нее особых, профессиональных норм»[22]. Опираясь, вслед за Э.А. Гришиным и Ю.В. Согомоновым[23], на концепцию трудового происхождения морали, он считает возникновение профессиональной морали результатом конкретизации трудовой морали под воздействием процесса общественного разделения труда, вызывающего дифференциацию условий труда. С такой точки зрения профессиональная мораль выступает в качестве призмы, сквозь которую преломляются общеморальные требования к деятелю в силу соответствующей специфики деятельности, сохраняя, однако, свою суть.

Вместе с тем Д.С. Авраамов поддерживает и подкрепляет серьезными аргументами еще одно утверждение. Согласно этому утверждению, в профессиональных группах, где объектом труда является человек, мораль имеет определенную специфику, отчетливо проявляющуюся «как в наличии дополнительных требований, не являющихся эквивалентами требований общих, так и в кардинально иной расстановке нравственных ценностей в сознании специалистов»[24].

Эти соображения исследователь развивает в рамках представлений о месте и роли профессиональной морали, суть которых заключается, по его мнению, в следующем:

 

Профессиональная мораль не претендует на роль универсального регулятора поведения специалиста. Сфера ее влияния ограничена трудовыми отношениями, а требования локальны... Мотивы, цели, приемы и результаты профессионального труда мораль постигает тоже только с одной, но очень важной стороны в их ценностных значениях. Она представляет собой особый оценочно-императивный способ освоения специалистом целей и содержания своей профессиональной деятельности[25].

 

Не оспаривая роли труда в формировании морали и соглашаясь с характеристикой сферы влияния профессиональной морали, заметим, однако, что едва ли на первой ступени своего существования мораль могла иметь специализированный характер, т.е. быть именно трудовой моралью, ориентированной лишь на регламентацию трудового процесса. Естественно предположить, что и сам труд на том этапе еще не выделился в самостоятельную сферу деятельности, а, как все неразвитые явления, был стороной, моментом, аспектом синкретического (соединенного, объединенного, единого) процесса жизнедеятельности возникающего социума. И тот факт, что эта сторона (момент, аспект) обозначилась, вовсе не отменил существования других сторон, таких, скажем, как взаимодействие полов в целях воспроизводства рода или взаимодействие поколений. Отсюда следует, что мораль, возникновение которой действительно во многом инициировалось потребностью согласовывать действия людей во время трудовых процессов, тем не менее, как регулятивный механизм должна была обслуживать систему жизнедеятельности социума в целом. Моральная установка, формировавшаяся у каждого индивида, но фактически оказывавшаяся общей, была еще и целостной: нравственный долг предписывал поведение «на благо себе и всем» в любой ситуации. Этот момент принципиально важен, поскольку позволяет зафиксировать исходный (и вечный!) компонент моральных отношений как того регулятивного механизма общественной жизни, которому предстояло в процессе саморазвития социума претерпеть многократные преобразования, приведшие к тому, что и сам он обрел системный характер.

Первое такое преобразование, надо полагать, было задано структурированием жизнедеятельности социума. На определенном этапе, в соответствии с направленностью активности в ней обозначились три относительно самостоятельных элемента: сфера труда, сфера быта и сфера «гражданских отношений»[26]. Это должно было повлечь за собой (и повлекло!) усложнение моральной установки. Процесс такого усложнения длительный, многовековой, но неизбежный. Ведь в разных сферах жизнедеятельности предписываемое долгом поведение «на благо себе и всем» требовало от людей разных проявлений. Они (проявления) отражались в психике человека как неодинаковые, но позитивно окрашенные поведенческие модели и закреплялись в общественной практике в виде трудовых, бытовых, гражданских обычаев. В конце концов, они осознавались, добавляя к исходной моральной установке три новых блока предписаний, конкретизирующих ее.

В сознании общества содержание усложнявшихся моральных установок обобщалось, фиксировалось, обрастало соответствующими критериями и эталонами поведения, детализировалось до конкретных норм. Тем самым закладывалось начало новых, относительно самостоятельных звеньев в моральных отношениях социума. Эти звенья и получили в этике названия «трудовая мораль», «бытовая мораль», «гражданская мораль».

На уровне кажимости отчужденные и детализированные моральные установки обретали характер надличностных требований, а на самом деле становились в обществе эталонами моральности при оценке поведения человека в той или иной сфере его жизнедеятельности такова была их главная функция.

История человечества свидетельствует: последующее развитие сфер труда, быта и гражданских отношений на протяжении длительного периода определялось дальнейшей дифференциацией общественной жизни. Причем оснований для дифференциации было много: родоплеменные образования расселялись по земному шару[27], и у них соответственно менялась среда обитания; начиналось сословное деление внутри родов, вызывая несовпадение многих (прежде всего экономических) интересов; набирал силу процесс общественного разделения труда.

Все это означает, что в какие-то моменты человек вновь и вновь оказывался в кризисных ситуациях, когда в разных условиях ему приходилось искать для реализации какой-либо грани своей моральной установки разные варианты поведения, и в конечном счете она опять должна была быть конкретизирована. Для того чтобы понять, так ли это происходило, рассмотрим сферу труда, поскольку именно в этой сфере родилась профессиональная мораль предмет нашего непосредственного интереса.

Как могло звучать для наших далеких предков предписание нравственного долга, конкретизированное в «трудовом блоке» моральной установки? К сожалению, подлинных исторических свидетельств на этот счет нет. Первые литературные памятники, в которых отражены моральные отношения в сфере труда, воссоздают более поздние времена. Попробуем найти ответ с помощью современной науки, вникнув для начала в смысл понятия «труд».

Согласно распространенной научной традиции, труд есть целенаправленная активность (т.е. деятельность), ориентированная на производство общественно полезных продуктов вещественно-энергетической или информационной природы. Следовательно, общественно полезный продукт, будь то собранное с возделанной делянки зерно или приспособление для его размельчения, ритуальный танец перед охотой или наставление вождя племени, является элементом деятельности, который замечателен тем, что:

 

во-первых, делает опосредованными связи организма со средой и тем самым превращает биологическую жизнедеятельность в социальную деятельность, а «дочеловека» в человека;

во-вторых, удовлетворяет насущные потребности отдельных членов общества и общества в целом;

в-третьих, накапливаясь, образует ресурсы жизнеобеспечения общества;

в-четвертых, предопределяет взаимозависимость членов общества, а значит, укрепляет его целостность и устойчивость;

в-пятых, содержит в себе в свернутом виде все составляющие и все отношения трудового процесса, «умирающего» в продукте.

Суммируя сказанное, можно заключить, что продукт труда воплощает в себе виталъный (жизненно важный) смысл трудового процесса и потому не только является его результатом, но и выступает в качестве его основного критерия. Изначально для общества он есть благо, добро, и все, что способствует его производству, тоже есть благо и добро, а все, что мешает, зло[28]. Что же именно в трудовом процессе может играть роль стимула или, наоборот, тормоза?

Факторами, влияющими на течение трудового процесса, психологи считают внешние и внутренние условия деятельности, т.е. обстоятельства природного, социального или личностного плана, на фоне которых разворачивается деятельность. Эти обстоятельства могут быть благоприятными или неблагоприятными (обратим внимание на этимологию слова!), иначе говоря, способствующими или мешающими созданию блага. Внешние обстоятельства в малой степени зависят от субъекта деятельности. На внутренние же обстоятельства он, естественно, способен воздействовать. А как раз в этом ряду мы обнаруживаем моменты, которые в современной этике признаются основой трудовой морали. Имеются в виду три типа отношений субъекта деятельности, характерных для любой профессии в любые периоды и рассматриваемых как нравственные, а именно:

 

¤     отношение к обществу в целом или отдельным его группам, с которыми субъект деятельности взаимодействует;

¤     отношение к самому процессу деятельности;

¤     отношение к другим ее участникам.

 

Получается, что достижение успеха в производстве продукта зависит от того, настроен или не настроен человек на такое отношение к обществу, процессу деятельности и другим его участникам, которое однозначно было бы благоприятным. А успех крайне важен. Следовательно, возможные «нет», «не настроен» необходимо нейтрализовать. Но для этого требуется особый стимул.

Отсюда вывод: уже в пору возникновения трудовой морали смысл представлений, составлявших «трудовой блок» моральной установки индивида, должен был содержать в себе подобный стимул. Иначе говоря, этот блок моральной установки изначально должен был заключать в себе категорическое предписание такого отношения к трудовому процессу, его участникам и обществу, которое однозначно ведет к созданию блага. Для краткости на современном языке данное предписание, по-видимому, может быть обозначено так: «Добросовестный труд на пользу себе и людям!»

Надо полагать, что императив, заключенный в этом предписании, имел большую силу, поскольку оно давало себя знать даже в первых рабовладельческих государствах, где труд в его вещественно-энергетической ипостаси был преимущественно уделом порабощенных. Рабы, зачастую отторгнутые от привычного мира, от близких, поставленные в положение одушевленных орудий труда, тем не менее производили такие шедевры, которыми мы восхищаемся и поныне. Эти шедевры результат того нравственного отношения к труду, которое уже успело войти в плоть и кровь человека. Никакому надсмотрщику было бы не под силу добиться от строителей таких точных, согласованных и выверенных движений, благодаря которым возникли греческий Парфенон и римский Колизей, если бы эти движения не направлялись еще и Внутренним Голосом. Именно этот Внутренний Голос побуждал рабов созидать во имя уже постигнутой социумом ценности Добросовестного Труда, преодолевая до поры до времени ненависть к поработителям.

Возникает вопрос: ну, а что же рабовладельцы те свободные граждане античного полиса, которых принято считать классом эксплуататоров? Они что, были свободны и от моральной установки на добросовестный труд? Довольно убедительное объяснение на этот счет позволяет получить Библия. В Книгах царств, Евангелии, Псалтири, да практически в любом библейском тексте, обнаруживаются два ряда весьма любопытных обстоятельств. Первый ряд многократные высказывания о ценности знания, «обдумывания», мудрости, т.е. атрибутов деятельности, которую сегодня мы определяем как умственный труд. Второй ряд эпизоды использования знаний и мудрости во благо людям. Субъектами деятельности в большинстве таких случаев оказываются свободные[29].

По всей вероятности, Библия зафиксировала два очень значимых момента в истории человечества: во-первых, отделение умственного труда от физического (это принято считать важной вехой общественного разделения труда), а во-вторых, распределение обязанностей по жизнеобеспечению социума между возникающими классами. Эксплуатируемые оказывались обречены преимущественно на физический труд, эксплуататоры занимались преимущественно умственным трудом: управлением, врачеванием, судопроизводством, свободными науками и искусствами. Причем рабы, обладавшие способностями к умственной деятельности и знаниями (ведь многие из них прежде были свободными), ценились и нередко получали возможность реализовать свои данные, но, увы, чаще всего без права на признание полноценными людьми. Фактические сведения из истории древних государств рисуют весьма красочную картину развития отношений в обществе того периода, когда складывалось упомянутое «распределение обязанностей»[30].

Все это дает основания предположить, что именно тогда и произошла существенная трансформация «трудового блока» моральной установки индивида. Свою роль в этом сыграли два обстоятельства: с одной стороны, постепенное осознание того, что в принципе труд может быть умственным и физическим, а с другой непосредственное влияние распределения трудовых функций между разными слоями общества, образовавшими его классовую структуру. Императив «Добросовестный труд на пользу себе и людям!» должен был приобрести разные значения в зависимости от положения индивида в системе общественного разделения труда, что в сложившихся условиях одновременно означало и в зависимости от его места в формирующейся классовой структуре общества. Из этого вытекает по меньшей мере три очевидных следствия:

 

w      Отныне моральные установки индивидов, оставаясь проявлением единого для общества нравственного закона, начинают различаться по содержанию предписаний «трудового блока». Четко определяются две модификации моральных установок: одна ориентирована на умственный труд, другая на физический. В совокупности с изменяющимися предписаниями «гражданского» и «бытового» блоков[31] это создает предпосылки для привнесения в мораль момента классовой ориентированности. Осуществляется такое привнесение путем направленного информационного воздействия на сознание человека со стороны управленческих структур государства.

w      В общественном моральном сознании (а оно к этому времени существует не только через сознание индивидов и социальную практику, но и фиксированно, в виде текстов социума) накапливаются критерии и эталоны трудового поведения, ориентированного на тот и другой варианты моральной установки, давая начало двум разным системам ценностей. Доминирующими оказываются ценности, представляющие духовный труд[32], прежде всего в силу закрепленного законом «верховного» социального положения лиц, освободившихся от физического труда.

w      В общественной практике на века закрепляется пренебрежительное отношение к физическому труду, инициирующее постоянные поиски возможностей передать тот объем человеческой деятельности, который связан с вещественно-энергетическими преобразованиями, специальным орудиям труда. Сначала в этой роли выступают рабы (и до известной степени крепостные при феодализме), потом машины и механизмы и, наконец, автоматы и роботы детища научно-технического прогресса, которые в равной степени заставляют человечество и восхищаться ими, и опасаться их[33].

 

Фактически отделение умственного труда от физического выступало предвестником осознания того важного обстоятельства, что социальная деятельность неизбежно существует в двух вариантах: как творческая и как репродуктивная (воспроизводящая). Однако фактором, определившим дальнейшую организацию общественного производства, на тот момент оказалось отнюдь не данное обстоятельство.

Дело в том, что ни один потребный обществу и созданный в нем продукт не может считаться результатом исключительно умственного или исключительно физического труда, поскольку он таковым не является. Производство продукта любой природы – это процесс, в котором обнаруживает себя сущность социальной деятельности, представляющей собой диалектическое единство опосредованных информационно-управляющих и вещественно-энергетических процессов. Нельзя соорудить ветряную мельницу, не смекнув сначала, как она может быть устроена; нельзя создать стихотворение без энергетических и хотя бы минимальных физических усилий, нужных для того, чтобы оно стало объективной реальностью. Другой вопрос, что разная природа продуктов диктует разную меру приложения умственных и физических усилий и разные принципы их комбинации. Именно это и оказалось решающим, когда потребности общества в разнообразных продуктах возросли настолько, что всерьез назрела необходимость в общественном разделении труда. Магистральным направлением такого разделения стало развитие двух относительно самостоятельных потоков производства. Они хорошо нам известны как материальное и духовное производство (или, говоря строже, производство вещественно-энергетических продуктов и производство информационных продуктов).

 

Схема 2.

СТРУКТУРА ОБОГАЩЕННОЙ МОРАЛЬНОЙ УСТАНОВКИ ИНДИВИДА

 

Схема 2. Структура обогащенной моральной установки индивида

 

Ни один из этих потоков нельзя свести только к умственному или только к физическому труду, ибо в каждом из них непременно присутствуют и тот, и другой, но в разной степени, в разных сочетаниях, часто с разными исполнителями. В таких случаях возникает кооперация трудовых усилий.

И ни один из этих потоков нельзя свести к деятельности только творческой или только репродуктивной. Каждый из них включает в себя и ту, и другую, поскольку они равно необходимы для нормального течения общественной жизни. Если творческая деятельность создает новые реалии, то деятельность репродуктивная обеспечивает ими общество в требующемся количестве.

Однако самоопределение творческой деятельности как ключевого звена производственного процесса под воздействием растущих потребностей неминуемо должно было произойти и в том, и в другом потоке. И оно произошло, повлекши за собой новую волну дифференциации общественного производства – теперь уже внутри потоков. Один за другим возникали виды творческой деятельности, специфика каждого из которых определялась спецификой нового продукта, запрашиваемого обществом. Они давали начало новым отраслям материального и духовного производства, стимулируя развитие репродуктивной деятельности и делая очевидным процесс интенсивного общественного разделения труда.

В этих условиях конкретные проявления «труда на благо» (равно как и конкретные виды блага) неизбежно становились множественными. Отражая их, сознание индивида сталкивалось с проблемой невозможности вобрать в себя их все, а тем более адаптировать к ним сложившуюся традиционным путем моральную установку.

Механизм моральной регуляции общественной жизни вновь оказался в кризисной ситуации. На этот раз она разрешилась, судя по всему, возникновением в «трудовом блоке» моральной установки индивида такого предписания, которое хотя и было категоричным, однако давало большую степень свободы воли и предопределяло тем самым серьезные сдвиги в моральных отношениях общества. Это предписание хорошо прочитывается и в поведении современных молодых людей с нормальным нравственным развитием, когда наступает пора их вступления в трудовую жизнь: ими движет стремление уяснить для себя смысл жизни, свою роль в ней, определить «свое дело». Надо полагать, это стремление и есть ответ на категоричный Внутренний Голос, обязывающий человека к самоопределению, требующий от него «найти свое место в общем строю».

Вполне естественно, что это предписание обозначилось в сознании индивида в пору интенсивного развития промышленного производства, когда стало нормой постоянное возникновение новых профессий. Историки связывают данный процесс с формированием капиталистических отношений. Во всяком случае, ни при рабовладельческом строе, ни в эпоху раннего феодализма модели поведения, которые направлялись бы таким императивом, не были массовыми: сословные отношения сами по себе определяли место человека в общественном производстве.

Если допустить возникновение этого императива в данный период, то открывается возможность по-новому взглянуть на два зафиксированных в истории обстоятельства. Первое из них заключается в том, что как раз тогда возникла достаточно разветвленная сеть специальных учебных заведений, обязанных решать задачи не только образовательного, но и воспитательного характера. Второе обстоятельство состоит в том, что одновременно с этим в городах Западной Европы появились многочисленные уставы, регламентировавшие жизнь и деятельность работников ремесленных цехов и мастерских. В совокупности эти факты показывают, что значительная часть видов деятельности в рассматриваемый период уже достигла той степени развития, при которой можно говорить о вполне сложившемся способе деятельности и довольно высокой степени ее самопознания.

Понятие «способ деятельности», впервые введенное в научный оборот философом Э.С. Маркаряном[34], представляется нам первостепенно важным для осознания того, что происходит в развитии морали как регулятивной структуры общества в рассматриваемый период. Оно не тождественно понятию «метод деятельности», хотя в обиходе часто принимается за его синоним. Суть в том, что понятием «способ деятельности» обозначается совокупность всех процессуально-инструментальных особенностей конкретного вида деятельности, задаваемых спецификой производимого ею продукта. Сегодня эти особенности можно выстроить в четыре ряда:

 

w          комплексы задач, последовательно решаемых в ходе акта деятельности и определяющих специфику его операциональной[35] структуры;

w          набор методов, необходимых для решения данных задач;

w          технический инструментарий, используемый при этом;

w          стандарты профессионального поведения, рекомендуемые для достижения успешного результата деятельности.

 

Таким образом, способ того или иного вида деятельности воплощает в себе ее специфику. А поскольку формируется способ деятельности вместе с самой деятельностью, через осмысление удач и промахов, как селекция (отбор) условий, при которых достигается успех, то он оказывается и «копилкой» ее позитивного опыта. А это означает, что он может быть освоен, поддается изучению[36].

Возникновение сети специальных учебных заведений в последний период эпохи средневековья и есть знак того, что общество достигло уровня развития, при котором появилась необходимость в профессиональной подготовке граждан для освоения ими определенного способа деятельности.

С этой точки зрения появление цеховых уставов следует рассматривать как шаг, предпринятый и для выдвижения определенных требований к членам цеховой общины, и для ознакомления граждан со стандартами поведения, под знаком которых формируется данная профессиональная группа. Такие требования-стандарты складываются в процессе становления того или иного рода деятельности, как и другие составляющие способа деятельности. Но вот какова их природа?

Здесь мы сталкиваемся с парадоксом. С одной стороны, коль скоро речь идет о поведении в процессе труда, т.е. направленном на создание общественно полезного продукта, который по определению есть благо, добро, ценность, то природа этих стандартов должна быть моральной. С другой стороны, по отношению к моральной установке индивида, вступающего в данную профессиональную общность, они автономны, имеют характер неких надличностных правил, которые надо освоить, ибо это требование профессиональной среды. В таком случае речь о доброй воле здесь может идти лишь постольку, поскольку добровольным является выбор профессии. В то же время эти правила поведения в процессе труда коренным образом отличаются от технологических правил алгоритмов для постановки задач, использования методов и технического инструментария, также задаваемых способом деятельности. Разница между двумя типами правил состоит в следующем.

Технологические правила отражают объективные закономерности деятельности в ее общих, не зависящих от конкретного исполнителя проявлениях и на определенный момент не имеют альтернативы. Они однозначны в силу своего внеличностного характера.

Стандарты поведения отражают те субъективные проявления личности, благодаря которым объективные закономерности деятельности могут быть осуществлены наилучшим образом. В реальном процессе трудовых отношений стандарты неизбежно корректируются реальными возможностями личности и потому выступают лишь в качестве ориентиров, указывающих путь к успеху.

Можно ли в связи с этим утверждать, что зарождающиеся профессиональные стандарты есть элемент морали как регулятивной структуры социального организма, действующей через индивида, на основе его доброй воли, определяемой внутренними императивами? Едва ли.

Представляется гораздо более точным допустить, что в развитии механизма моральной регуляции происходит качественный скачок, вызывающий возникновение принципиально нового его звена своего рода «дочернего механизма». Особенность его заключается в том, что он образуется не на основе моральной установки индивида, как было в случае трудовой, бытовой и гражданской морали, а непосредственно на базе формирующегося профессионального сознания конкретных трудовых групп. Роль сознания индивида тут велика, но специфична: оно является накопителем индивидуального опыта, подлежащего коллективному анализу и оценкам, а также источником оценочного знания об опыте других членов профессиональной группы. Иначе говоря, оно участвует на равных в непрерывной «селекционной работе» группового сознания в отборе тех личностных проявлений, которые способствуют наилучшему выполнению представителями данной профессии их общественных обязанностей. По всей вероятности, этот «дочерний механизм» и есть профессиональная мораль в ее исходном состоянии.

Моральная установка индивида, в частности, ее «трудовой блок», выступает в качестве предпосылки и условия для возникновения профессиональной морали, но не включает в себя (не может включать!) ее требования по двум причинам:

 

w          во-первых, моральная установка несет в себе общий нравственный закон социума, тогда как профессиональная мораль определяет нравственные отношения отдельной профессиональной группы;

w          во-вторых, предписания моральной установки имеют безусловный, императивный характер, тогда как профессиональная мораль формулирует для индивида ориентиры, выдвигает рекомендации, способные регулировать его поведение настолько, насколько это позволяет степень его общей моральности и достигнутый уровень профессионализма.

 

В то же время между моральной установкой индивида, моральным слоем его профессионального сознания[37] и профессиональной практикой устанавливаются многоуровневые связи. С одной стороны, общая моральность индивида выступает в качестве фактора, во многом определяющего степень его профессиональной моральности. С другой профессиональная моральность влияет на качество работы и тем самым способствует не только выполнению личного морального долга человека в сфере труда, но и успешному осуществлению данной деятельностью ее общественного предназначения производства определенного общественно полезного продукта, т.е. блага, ценности. Это означает, что профессиональная моральность индивида оказывается в ряду факторов, улучшающих жизнедеятельность общественного организма, укрепляющих его устойчивость (причем без выраженного административно-правового вмешательства) Тем самым она опосредует отношения человека и общества, индивидуального и общественного сознания, индивидуальной и общественной практики, сознания и поведения, демонстрируя их взаимозависимость. Отсюда явствует, что профессиональная мораль включается в качестве равноправного компонента в моральные отношения общества. Вследствие этого моральные отношения в обществе приобретают системный характер.

Из регулятивной структуры социума мораль превращается в систему регуляции его жизнедеятельности, т.е. становится сложным полиструктурным образованием, воздействующим на социальные процессы уже не только через моральную установку индивида, но и через моральный слой профессионального сознания самых разных трудовых групп общества. Однако от институтов государственного управления она по-прежнему автономна, поскольку сохраняет свое место в контуре саморегуляции общества как кибернетической системы, представленном отношениями бытия и сознания.

Что касается профессиональной морали, то из сказанного следует: рассматривать ее как конкретизацию трудовой морали не вполне корректно. Да, она регулирует ту же самую сферу жизнедеятельности социума, что и трудовая мораль, здесь общий для них момент. Однако регулирование осуществляется ими по-разному, и мы сейчас убедимся в этом.

Трудовая мораль формируется социальной практикой в целом. Она вызвана к жизни прежде всего потребностью социального организма закрепить в поведении человека, независимо от его места в социуме, такое отношение к труду, которое могло бы гарантировать бесперебойное поступление в фонд общества качественных жизненно важных продуктов с целью поддержания его устойчивости (иначе говоря, обеспечивать выживаемость человечества и человека)[38]. В этом и состоит ее роль; такая цель содержится в императиве моральной установки индивида, заключающей в себе общий нравственный закон социума. Именно необходимость поддержания устойчивости общества как системы и отражается общественным сознанием в форме определенного свода норм трудовой морали.

Профессиональная мораль рождается в рамках конкретной деятельности, образуя одну из сторон способа этой деятельности. Ее функция обеспечить такое поведение членов профессиональной группы, при котором данная деятельность приносит наилучшие результаты, оправдывая свое общественное предназначение. Поэтому профессиональная мораль непосредственно включена в технологический процесс деятельности каждого члена трудовой группы, ориентируя его конкретные личностные проявления на выработанные стандарты поведения.

Примечательно, что в случаях, когда наличие связи между профессиональной и общей моралью обнаруживается явно, профессиональное сознание при оформлении стандартов поведения, отношений и т.д. заимствует необходимый понятийный аппарат из морального сознания общества, «нагружая» его дополнительным смыслом. Так, например, вошли в языковую практику профессиональных групп категории «профессиональный долг», «профессиональная ответственность», «профессиональная честь» и др. Это естественно, ничего удивительного здесь нет, но при изучении профессиональной морали данное обстоятельство может до известной степени дезориентировать исследователей, поскольку камуфлирует ее особую природу. Потому и возникает иллюзия, будто профессиональная мораль есть попросту конкретизация трудовой морали во всех случаях, кроме тех, когда «объектом деятельности является непосредственно человек», в таких трудовых группах, как полагает Д.С. Авраамов,

 

могут возникать особые нормы, несводимые к общим нравственным требованиям[39].

 

Оставим пока в стороне этот особый тип трудовых групп, но заметим, что в принципе не существует такой деятельности, результаты которой не были бы предназначены человеку. Поэтому производитель продукта всегда связан с потребителем отношениями ответственности двух типов: моральной и административно-правовой. Когда комиссия по расследованию причин аварии самолета устанавливает, что причина происшедшего производственный брак, бракоделы не только вызывают всеобщее негодование, но против них может быть возбуждено уголовное дело, поскольку брак, как правило, есть следствие нарушения технологии, а это предмет административно-правовой ответственности. Однако в чем бы такое нарушение ни состояло, основная причина его всегда одна недостаточный уровень профессионально-нравственной зрелости работника. Человеку могут быть свойственны и благополучная с моральной точки зрения жизненная позиция, и достойные нравственные идеалы, и, казалось бы, честное отношение к своим трудовым обязанностям, но одновременно ему может быть присущ пренебрежительный взгляд на рекомендуемые стандарты поведения («Я сам с усам!»). И что же? Именно этот пренебрежительный взгляд становится часто причиной таких серьезных ошибок в работе, что они способны перечеркнуть существующие представления о нравственных достоинствах данного специалиста.

Как видим, между трудовой и профессиональной моралью есть существенные различия. Трудовая мораль нацелена на поддержание согласованности интересов индивида и общества. Она регламентирует отношения любого человека как субъекта любой деятельности к обществу, к участникам трудового процесса и к самому этому процессу через предписания моральной установки. Профессиональная же мораль ориентирована на согласование интересов профессиональной группы и общества. Она регламентирует поведение в процессе труда субъекта конкретной деятельности на основе нормативов, сложившихся в профессиональном сознании конкретной группы.

Член трудовой группы достигает высшей степени профессиональной моральности тогда, когда следование принятым стандартам поведения становится для него автоматическим и может быть нарушено только в случае, если он обнаруживает несовершенство стандартов. Появление такого автоматизма означает, что у человека сложилась дополнительная, профессионально ориентированная моральная установка, примыкающая к его основной моральной установке, и тем самым профессионально-нравственные ориентиры превратились для него в императивы[40]. Именно в таких случаях возможно говорить о сближении трудовой и профессиональной морали, замеченном исследователями Э.А. Гришиным и Ю.В. Согомоновым[41]. Однако видеть в таком сближении следует, скорее всего, не тенденцию к их слиянию, а один из показателей реального уровня профессиональной моральности людей, групп, а может быть, и реального уровня моральности общества.

И вот здесь обнаруживает себя тот компонент моральных отношений, который уже давно ждет особого наименования. Речь идет о реальном уровне моральности человека и общества. Изложенный в данном пособии взгляд на мораль как систему регуляции жизнедеятельности общественного организма, объективно складывающуюся в ходе становления и развития социальной практики, позволяет понять очень важный факт: существуют субъективные предпосылки разной степени моральности индивидов, которая проявляется в поведении, расходящемся с предписаниями нравственного закона. Причины тут (и мы уже отчасти убедились в этом) могут быть разные, но результат один: чем ниже уровень моральности человека, тем чаще его поведение подпадает под юрисдикцию права, поскольку начинает расходиться и со статьями государственного законодательства. А реальный уровень моральности общества есть производное от моральности его граждан. Между ними существует жесткая связь, взаимозависимость: чем ниже уровень моральности общества, тем больше правонарушений, выше преступность. И наоборот, когда в стране растет число правонарушений, увеличивается преступность, тогда налицо падение нравов. Вот и нашлось понятие для обозначения реального уровня моральности в обществе: нравственность.

Если мораль есть механизм, объективно сложившаяся регулятивная система социума, представляющая собой особую область общественных отношений моральные отношения, то нравственность это сторона моральных отношений, в которой проявляется реальный уровень моральности общества, существующий в данных условиях, в данный момент.

Однако вернемся к разговору о профессиональной морали. В качестве профессий, обладатели которых испытывают наибольшую потребность в профессионально-нравственной регуляции поведения, обычно рассматриваются профессии врача, педагога, юриста. Для этого есть определенные основания, и состоят они в следующем.

Общеизвестно, что способ этих видов деятельности строится на общении, на постоянном взаимодействии с другими людьми, которое обусловлено целями деятельности. Цели же деятельности предполагают (ни много ни мало!) непосредственное вмешательство в жизнь конкретных людей. Как правило, это вмешательство информационное, но иногда и физическое (вещественно-энергетическое) скажем, в случае хирургических операций или сеансов мануальной терапии. Отсюда движущее противоречие этих видов деятельности: с одной стороны, их результат (продукт!) витально необходим и потому они изначально престижны, а с другой осуществлению их всегда сопутствует высокая степень риска, обусловливающая повышенную ответственность профессионала, причем очевидную. В такой ситуации технологические моменты его деятельности перестают восприниматься как технологические, создавая иллюзию нравственных отношений едва ли не в чистом виде. Между тем они остаются технологией, только технологией особой, поскольку, во-первых, она учитывает высокую степень риска, а во-вторых, отражает не просто закономерности данного рода деятельности, но и закономерности общения как такового. Соответственно формируется и профессиональная мораль: ее «поле влияния» в данном случае намного шире, чем в отраслях, где нравственные отношения субъекта деятельности с потребителем продукта имеют опосредованный характер (скажем, пекарь не общается напрямую с потребителями булочек).

Следовательно, функция профессиональной морали в отраслях первого ряда остается той же, что и во втором случае. А вот объем задач, которые приходится ей решать, возрастает, что и дает основание утверждать, будто «профессиональная мораль этих групп представляет собой наиболее содержательную и функционально активную часть профессиональной морали в целом»[42]. На таком основании предлагается считать ее предметом изучения особой части науки о профессиональной морали профессиональной этики в узком смысле, оставив для рассмотрения профессиональную мораль других видов деятельности профессиональной этике в широком смысле[43].

Думается, подобное разделение не целесообразно. Профессиональная мораль в каждой из названных трудовых групп имеет свою специфику, которая порождается спецификой самой деятельности, а потому изучать ее резонно в рамках профессиональной этики конкретного вида деятельности. К тому же понятие «профессиональная этика», по сложившейся в практике и науке языковой традиции, уже употребляется в двух значениях, не совпадающих с предлагаемыми. Первое значение сложилось по аналогии с отношениями морали в целом и общей этики, оно воспроизводит подобные им связи: профессиональная этика понимается как наука о профессиональной морали. У второго значения интересная и длинная история, на которой стоит остановиться хотя бы кратко.

Время появления профессиональной морали, этого специфического звена моральных отношений общества, придавшего им системный характер, приходится, как мы видели, на конец средневековья. Тем не менее есть свидетельства существования «предформ» профессиональной морали еще в древние времена. Собственно, это даже не «предформы», а именно зачатки профессиональной морали. Другое дело, что профессий, в которых просматриваются такие зачатки, было мало и среди них в основном те, о которых только что говорилось. Это естественно, потому что данные профессии, во-первых, значатся в списке древнейших и витально необходимых, а во-вторых, связаны с непосредственным общением и повышенной степенью риска.

Упомянутых свидетельств не так много, но они впечатляют. Например, медики до сих пор обращаются к таким документам, как знаменитая «Клятва Гиппократа» и несколько менее известная клятва-обещание врачей, проходивших обучение в «школе асклепиадов». Навечно важными останутся слова этого обещания:

 

Образ жизни больных я буду по мере моих сил и разумения устраивать к их пользе и буду предохранять их от всякого вреда и порока... [44].

 

Существенно, что тексты клятв перекликаются: за этой перекличкой стоит объективная реальность, которая вызвала их к жизни и отразилась в них.

Педагоги и сегодня считают актуальными многие из тех требований к учителю, которые сформулировал, обобщая свой педагогический опыт, римский философ и оратор Квинтилиан. У него же мы находим и требования к оратору (эта профессия играла в античном мире особую роль: оратор мог быть политиком, судебным деятелем, ученым и педагогом, выступая предтечей соответствующих профессий в позднейшие времена).

Короче говоря, уже в первых своих проявлениях профессиональная мораль обнаруживает интересную особенность. С одной стороны, она декларирует свою тесную связь с субъектом деятельности, а с другой заявляет «претензии» на объективирование и руководство поведением профессионала с помощью особого рода текстов клятв, кодексов, уставов и т.п. документов, доступных для знакомства всем членам общества. С одной стороны, профессиональная мораль является элементом способа деятельности, а с другой «возвышается» над ним, принародно диктуя специалисту, как себя вести. Это не случайность. Вспомним, что назначение профессиональной морали согласование интересов профессиональной группы и общества путем регламентации поведения специалиста в процессе труда на основе требований, выработанных профессиональным сознанием группы. Вот она и представляет обществу эти требования, формируя тем самым его взгляд на данный род деятельности, на данную профессию, на ее место в общественной жизни. А поскольку, с легкой руки Аристотеля, в качестве «царицы наук» в основных философских школах Греции и Рима к тому времени утвердилась этика, то своды таких требований стали соотноситься с нею и получили обобщенное название «профессиональная этика».

Таким образом, первоначально (исторически) понятие «профессиональная этика» означало «кодексы профессиональной морали», и это значение сохраняется в одной из традиций словоупотребления по сей день. К тому же сейчас для этого появились и вполне законные основания: современная профессиональная этика как наука сосредоточила свое внимание на описании и систематизации сложившихся в трудовых группах профессиональных стандартов («норм профессиональной морали»). Причем она стремится дать им серьезное теоретическое обоснование, уточнить и предъявить результаты своей работы профессионалам в качестве материала, который пригоден для разных целей. Он может служить и базой для разработки новых кодексов, и сводом критериев при оценке уровня профессионально-нравственной зрелости отдельных специалистов и коллективов, и инструментом в разрешении конфликтных ситуаций морального свойства, неизбежно возникающих в практике любой трудовой группы.

Однако, радуясь достижениям по части нормотворчества в таких областях профессиональной этики, как медицинская, педагогическая, научная, судебная, а в последние два десятка лет и журналистская, надо четко понимать следующее: у профессиональной этики как науки есть целый ряд задач сугубо теоретического свойства. Они связаны с изучением природы профессиональной морали, механизма ее функционирования, взаимодействия с другими структурами морали, с административно-правовыми структурами общества и т.д. Рассмотрение таких проблем пока находится на периферии исследовательских интересов, хотя оно тоже может иметь немалое практическое значение.

в начало главы << >> в начало части

 

ГЛАВА II.

«СМЕШНО ГОВОРИТЬ ОБ ЭТИКЕ

ПРИМЕНИТЕЛЬНО К САМОЙ КОНЪЮНКТУРНОЙ ПРОФЕССИИ!»

 

В чем суть журналистского дела?

 

Каков «возраст» журналистской морали?

 

Показав одному из коллег текст документа на английском языке, я спросила его, как лучше перевести название: «Декларация принципов журналистской этики» или «Декларация принципов поведения журналистов». В ответ он хмыкнул, пожал плечами, потом все-таки высказался:

Какое это может иметь значение?.. Смешно говорить об этике применительно к самой конъюнктурной профессии! Ты же не будешь спорить, что наш брат поставлен в условия, когда поневоле жизнь видишь такой, какой ее хочет видеть хозяин твоей газеты! Если уж на то пошло, так профессиональная этика, по-моему, для того и придумана, чтобы оправдывать аморальность. У врачей она оправдывает ложь, а у нас конъюнктурность. Ты посмотри: сколько редакций столько этик, одна другой «краше». Я, например, знаю редакционный коллектив, где в кодексе есть даже такая «норма»: «Если сенсации не случилось создай ее. Раздуй из простого факта. Из искры, между прочим, возгорается пламя!»

Если честно признаться, передо мной тоже не раз вставал вопрос: а есть ли вообще сегодня единые этические основания профессии журналиста?! Причин для таких сомнений немало. Тут и идеологический плюрализм (для нашей страны еще совсем не привычный), и политическое размежевание в журналистских кругах, и новые экономические условия, в момент изменившие «знак собственности и зависимости средств массовой информации на прямо противоположный»[45], и появление на телеэкранах шокирующих многих эротических программ, и возникновение новых для России конца XX в. типов изданий бульварных и элитарных газет и журналов...

Слова коллеги подлили масла в огонь, и я подумала: может быть, ставшие модными разговоры о неизбежности релятивизма, относительности положений журналистской этики знак истины, с которой надо смириться?..

в начало главы << >> в начало части

 

В чем суть журналистского дела?

 

Не один день прошел, прежде чем я утвердилась в мысли, что искать истину все-таки надо в другом. Журналисты люди, и люди одной профессии. Значит, при всех различиях взглядов, вытекающих из перечисленных обстоятельств, направлять их профессиональное поведение должны единый для человечества нравственный закон и единая для профессии «система профессионально-нравственных координат», задаваемая особенностями журналистики как деятельности

Другое дело, что социальная действительность неиссякаемый источник коллизий, испытание которыми выдерживает не всякий. Кто-то из журналистов, несмотря ни на что, поднимается до высшего уровня моральности, до высшего уровня профессионально-нравственной зрелости, «самим фактом своего существования оправдывая значимость принципов, канонов и кодексов»[46]. А кто-то, увы, становится позором профессии, ее бесчестьем. Бывает, и понять ему этого не дано. Но случается, что подобные лица все разумеют и комплексуют, тогда уж держись. Они превращаются в циников, высокомерных и злобных. Если же Бог не обидел такого талантом, то он еще и оправдает себя, свалив все свои грехи на профессию. Так что очень важно осознать, что это за дело такое журналистика.

В российской этической науке двух последних десятилетий было предпринято несколько «погружений» в глубинные слои журналистской профессии, и они принесли ценный «улов». Р.Г. Бухарцев едва ли не первым в современный период обратился к выявлению природы профессиональной этики и увидел органичную связь между уровнем профессионально-этического развития журналиста и его творческим потенциалом[47]. В.А. Казакова обозначила основные виды нравственных отношений, в которые вступают журналисты в процессе работы[48]. В.М. Теплюк обстоятельно рассмотрел проблему социальной ответственности журналиста и систематизировал принятые в журналистике этические нормы сбора и использования информации[49]. И.А. Кумылганова проследила, как шла кодификация норм журналистской морали и пронаблюдала действие морали в ходе творческого процесса[50]. Д.С Авраамов всесторонне охарактеризовал профессиональную мораль журналиста как социальный феномен, определил ее место в общественном сознании и особый характер норм, обозначил связь индивидуального сознания как носителя профессиональной морали с позицией журналиста, реализуемой в тех профессионально-нравственных отношениях, на которые его «выводит» работа[51].

Большинство трудов этих исследователей построено на изучении практики советской журналистики и отражает особенности подхода, принятого в отечественной этике в тот период. Тем не менее, теоретические идеи и практические рекомендации названных авторов продолжают использоваться, доказывая продуктивность и важность данного этапа для развития профессиональной журналистской этики у нас в стране.

В последние годы обратило на себя внимание исследование, проведенное Центром прикладной этики Тюменского научного центра Сибирского отделения РАН совместно с Фондом защиты гласности и Комитетом Российской Федерации по печати. Материалы исследования представлены в книге «Становление духа корпорации: правила честной игры в сообществе журналистов»[52]. Предметом этого исследования стало состояние журналистского этоса[53] в переходный период развития России. Выявилось, что в нравственной практике и профессиональном сознании журналиста произошли такие изменения, удовлетворительно объяснить которые на базе ранее накопленного знания о журналистике и профессиональной морали журналистского «цеха» весьма затруднительно. Есть объективная необходимость в новых подходах. Она подтверждается и тем, что все чаще в разных странах мира среди журналистской общественности вспыхивают дискуссии: что есть журналистика? Вестник дурных и хороших сообщений или сторожевой пес власти? «Бешеная собака», кидающаяся на власть даже без команды «Фас!», или льстивое «зеркало жизни»? Создательница мифов для общественного сознания или могущественная «четвертая власть»? В одной такой дискуссии на страницах журнала «Четвертая власть» случилось участвовать и автору этих строк. Позволю себе дословно воспроизвести свой взгляд на место журналистики в обществе, высказанный в той статье.

...Главный, определяющий, сущностный признак власти как одного из механизмов управления заключается в ее назначении, в ее праве принимать решения, касающиеся общества в целом, отдельных его групп или граждан, и приводить эти решения в жизнь с помощью весьма широкой системы средств.

Журналистика таких решений не принимает и в строгом, терминологическом смысле слова властью не является. Однако это отнюдь не мешает ей быть влиятельной силой, причем настолько влиятельной, что по отношению к ней вполне правомерна метафора «четвертая власть». Суть в том, что как вид деятельности журналистика занимает особое место в социуме, имеет особое назначение. С одной стороны, она включена в отношения управления в обществе: ее место между властью в трех ее проявлениях (субъект управления) и народом (объект управления). Она информирует о властных решениях, способствует их распространению и разъяснению, обнародует реакцию масс на них, а также требования народа к власти и т.д. Иначе говоря, выступает в функции средства управления.

Но, с другой стороны, она, помимо отношений управления, включена непосредственно в отношения общественного сознания и общественного бытия, т.е. выступает как самостоятельное звено в механизмах саморегуляции общества. И в этой своей роли она призвана выполнять особые обязанности, а именно:

давать членам общества адекватную информацию о действительности, обо всех ее существенных изменениях как на очевидном уровне (события), так и на неочевидном, постигаемом усилиями мысли (проблемы), причем независимо от того, хотят этого или не хотят институты власти;

служить ареной свободного обмена мнениями среди граждан, позволяя самоопределиться общественному мнению, подчас вопреки желанию власти это мнение направленно формировать;

насыщать массовые информационные потоки общества материалами, несущими самые разные варианты знаний, норм и ценностей, создавая возможности для их конкуренции и стимулируя нравственные, духовные искания людей, благодаря чему достигается развитие массового сознания общества и в то же время сохраняется необходимый уровень его преемственности, общезначимости.

Такое двоякое предназначение становится объективной основой двух противоречивых тенденций в журналистике: тенденции к сопряженности с властью и тенденции к независимости от нее. Борьба между ними неизбежна и выступает в качестве движущего противоречия журналистики, имеющего множество проявлений и определяющего смену ее состояний. Подобно всякому противоречию, оно проходит разные стадии, поэтому на разных исторических этапах журналистика выглядит по-разному. То в официальном своем проявлении она превращается в спеленутый по рукам и ногам придаток власти, как это бывает, к примеру, в тоталитарных государствах, и тогда неизбежно возникает второй, неофициальный, подпольный ее слой, претендующий на честное посредничество в отношениях между бытием и сознанием общества. То она превращается в бешеного пса, кидающегося на властные структуры, и тогда институты власти задыхаются без информационной поддержки прессы, а общество теряет надежду на согласованность практических действий, на избавление от хаоса. Но бывают периоды гармоничного сосуществования тенденций, и, конечно же, они совпадают с периодами гармонизации общественных отношений (вспомним хотя бы во многом романтическую атмосферу первых лет перестройки). Создавая прецеденты для будущих времен времен научной организации взаимодействия власти и журналистики, такие периоды, тем не менее (по крайней мере, на данной стадии общественного развития) не могут предотвратить нового обострения противоречия, и мы в очередной раз убеждаемся в этом сегодня. Разрешаясь, то в пользу одной тенденции, то в пользу другой, оно неизбежно возникает вновь, на новом уровне, ставя в повестку дня поиск еще не освоенных возможностей согласования разно-порядковых обязанностей прессы[54].

Уже на основании этих соображений можно сделать вывод, что при выполнении журналистикой двойной роли в социуме субъект журналистской деятельности обречен периодически попадать в ситуации, подобные той, в которой сегодня оказался журналистский корпус России. Раздробленный центробежными силами, возникающими при столкновении противоборствующих тенденций, он переживает сейчас нелегкие времена. Для того чтобы понять, каким образом можно найти выход из этого состояния, нам потребуется вникнуть в то, как именно журналистика выполняет свои обязанности.

И тут обнаруживаются очень любопытные вещи. Во-первых, оказывается, что делает это журналистика не вполне так, как принято считать. Например, широко распространена точка зрения, будто она осуществляет свое назначение, воздействуя на объект, каковым для нее «всегда являются люди»[55]. Между тем исследователь А.Н. Алексеев более двадцати лет назад убедительнейшим образом показал, что взаимодействие средств массовой информации с аудиторией есть не что иное, как взаимодействие субъектов, которое становится отчетливо видимым, если подойти к журналистике как продуктивной деятельности[56]. А иной подход к ней, если мы хотим понять ее суть, мало плодотворен. Да, она продуктивная деятельность, производство продукта, и у этого продукта есть потребитель тот самый субъект, на которого мы порываемся воздействовать как на объект. Только вот беда: он то нажмет кнопку телевизора, выключив дорогостоящую программу; то проигнорирует появление новой многополосной газеты, оставив издателя наедине со спонсором; то вдруг послушает-послушает передачи какой-нибудь радиостанции, да и напишет письмо в «Известия» или «Труд» (по привычке!) журналисты-де совсем совесть потеряли, матом по радио выражаются... Субъект, субъект потребитель нашей продукции! Он своей волей решает, потреблять ее или не потреблять.

А что представляет собою продукция?

Здесь появляется «во-вторых» еще одно интересное обстоятельство. Почти все теоретические труды по профессиональной этике в центр внимания ставят проблемы, связанные с созданием отдельных журналистских произведений, т.е. видят главную обязанность журналистики именно в этом. Так, скажем, Д.С. Авраамов, развивая идею Б.Д. Грушина о структуре журналистской деятельности как единстве двух элементов деятельности информационной и деятельности управленческой, выявляет связанное с этим противоречие профессии, которое «журналист вынужден каждый раз разрешать лично», ибо виды деятельности, входящие в журналистскую деятельность,

 

находятся в заведомо неравноправном положении по отношению друг к другу. Создание информации служит прежде всего подспорьем для решения управленческих задач, связанных с изменением социальной действительности... [57].

 

Вообще-то это противоречие, на наш взгляд, одно из многих проявлений того интегрального, сущностного противоречия, о котором говорилось ранее. Но сейчас речь о другом: как видим, даже при попытке деятельностного подхода в данном случае на первый план все-таки выходит личное творчество журналиста. Тот факт, что он поставляет обществу информационную продукцию не только в виде отдельных, лично выполненных текстов, остается в тени. Между тем этот факт можно считать доказанным и журналистской практикой, и усилиями исследователей такого направления, как организация работы редакционных коллективов СМИ. Он заключается в том, что само по себе, в одиночку, журналистское произведение не живет (разве что в тех исключительных случаях, когда журналистика уходит в подполье). Обычно оно есть часть газетного номера, радио- или телевизионной программы. А номер или программа оказывается дискретной порцией информации, которая вливается в массовые информационные потоки, циркулирующие в обществе непрерывно.

Структура массовых информационных потоков, представляющих собой актуальную форму существования массовой информации, сложна. В этом легко убедиться, просмотрев хотя бы рекламу телевизионной программы: там значатся отнюдь не только журналистские тексты. Выбор передач весьма широкий: от выступлений общественных деятелей и самых разных художественных произведений до игр и рекламы. Здесь есть все, что необходимо для удовлетворения потребностей общества в актуальной массовой информации, назначение которой архиважно поддерживать относительную инвариантность массового сознания и способствовать его обогащению. Ведь массовое сознание обеспечивает взаимопонимание в обществе, цементируя тем самым его единство. Одновременно массовые информационные потоки создают возможности для самоопределения общественного мнения, поскольку знакомят не только с новостями о происходящих событиях, но и с аргументацией лиц, высказывающих индивидуальные мнения о них (да и о других актуальных вопросах). Решения государственных органов, касающиеся всех, становятся известны населению тоже с помощью массовых информационных потоков. Словом, значение их для нормального течения жизни трудно переоценить, поскольку они напрямую связаны с ключевыми звеньями механизмов саморегуляции общества как кибернетической системы массовым сознанием и общественным мнением.

Для того чтобы «наполнить» русло потоков, образуемое каналами печати, радиовещания и телевидения, необходимо сотрудничество представителей самых разных видов деятельности, самых разных видов информационного производства, начиная от администрации Президента и заканчивая отделами прогнозов погоды метеослужб. Организатором такого сотрудничества и «участком сборки» является журналистика[58]. В обязанности журналистов входит:

w        планировать массовые информационные потоки, привлекая к участию в них представителей самых разных областей жизни;

w        редактировать полученные тексты, доводя их до принятых в обществе норм цивилизованного текстового общения;

w        конструировать из этих текстов некоторое единство, именуемое номером газеты или журнала, программой радиовещания или телевидения;

w        с определенной периодичностью выпускать такие «притоки потоков» в свет.

И не удивительно, что в общественном сознании массовые информационные потоки живут как продукт журналистики. Люди смотрят по телевизору мексиканские сериалы, но все равно воспринимают телевидение как журналистику. Так оно и есть. Концентрируя в редакционных службах множество произведений разных видов творчества, журналистика использует их как составные части для «сборки» все новых и новых элементов интегрального продукта, позволяющего дать аудитории движущуюся, объемную, полифоничную информационную картину социальной действительности в каждый конкретный момент (включая и картину ценностных ориентации общества)[59]. Эта картина может быть более или менее адекватной реальности, но она позволяет обществу и человеку сколько-нибудь уверенно ориентироваться в происходящем, размышлять над ним, корректировать свои решения и действия. И чем она адекватней и разнообразней, тем надежнее работают механизмы саморегуляции социума, воздействуя и на механизмы государственного управления. Чем дальше она от реальности, чем произвольнее, тем больше вероятность «сбоев» в тех и других механизмах, тем больше опасностей для общества. Получается, что журналисты не просто создают массовые информационные потоки, они создают и те последствия, которые вызывает в обществе потребление их продукта. И надо отчетливо понимать: если сегодня на телеэкранах демонстрация насилия для решения проблем становится доминирующей, хотя в жизни существуют и другие возможности справляться с неприятностями, значит, завтра мы можем столкнуться с тем, что сила станет доминирующей среди ценностей массового сознания.

Технология производства массовых информационных потоков не программирует ни хороших, ни дурных последствий. Ее процедуры планирование, редактирование, конструирование, выпуск информации сами по себе нейтральны. Каждая из них разворачивается в особую стадию работы, связанную с решением весьма специфических задач и требующую соответствующих методов и соответствующего технического инструментария. Но ведь осуществляют каждую из них люди. И от того, как они это делают, какие ставят задачи, какие методы выбирают, каким образом используют технику, зависят и конкретное содержание массовых информационных потоков, и социальные последствия его освоения.

Все это вместе взятое позволяет заключить, что участие журналиста в подготовке и выпуске массовых информационных потоков образует относительно самостоятельную сторону его профессиональной деятельности. Она осуществляется с помощью особых технологических процедур, регулируемых определенными производственными правилами и профессионально-нравственными ориентирами поведения.

А вот вторая сторона профессиональной деятельности журналиста действительно представлена личным, индивидуальным или коллективным творчеством, направленным на создание журналистского произведения как специфического типа текстов. В массовых информационных потоках данный тип текстов занимает особое место и выполняет особую роль, образуя «стремнину» потоков, их «стержневое течение» и во многом определяя состав остальных «частей». Почему так происходит? На этот вопрос помогает ответить характеристика основных черт журналистского произведения, заключающих в себе своеобразие его семантики, прагматики и синтактики[60]. Эту характеристику можно свести к следующим моментам.

Семантическое своеобразие журналистского текста проявляется через его тему. При всем богатстве жизни, отражаемой в журналистских произведениях, с точки зрения тематического решения они объединены общим признаком. Он заключается в том, что тема любого текста содержит в себе реальную конкретную ситуацию действительности, отмеченную новизной и восходящую какой-то из своих сторон (а то и несколькими) к более широкой ситуации проблемного характера, переживаемой обществом. В этой особенности секрет актуальности и общезначимости журналистского текста. Скажем, если в газете появится материал о том, что на юге Восточной Сибири испытано новое средство тушения лесных пожаров, он заинтересует всех, в чей край с наступлением летней жары пришла опасность гибели лесных массивов от огня. Если телевидение будет вести передачу о концерте группы «Rolling Stones» в Лужниках, то у экранов соберутся люди самых разных поколений, давно жаждущие соприкоснуться с «живой легендой» рока.

Прагматическое своеобразие журналистского текста связано с тем, что он предназначен для ориентации в реальной действительности, т.е. по определению является практически полезным. Ценность его может быть большей или меньшей это зависит от идеи произведения, у которой тоже есть общий для журналистских произведений признак: она имеет характер подсказки отношения к тому, о чем идет речь, или поведения, если того может потребовать от адресата информации переживаемая им ситуация. Именно благодаря такому свойству идеи, к примеру, начатая «Новой газетой» акция «Забытый полк» практически превратилась во всенародную: в спасении солдат из чеченского плена, в содействии разыскивающим их матерям, в помощи обездоленным войной чеченским детям стали участвовать многие и многие россияне. Однако надо помнить: идея в журналистском тексте именно подсказка, не более. Она может быть свернута до минимального обозначения отношения автора к предмету отражения или развернута до программы действий, но в любом случае она почти никогда не несет в себе повелительной интонации[61]. В то же время идея журналистского текста не является, точнее не должна являться, и скрытым, закамуфлированным навязыванием конкретной модели поведения в отличие от идеи манипуляторских пропагандистских текстов.

Своеобразие синтактики журналистского произведения обусловлено его предназначенностью массовой аудитории. Его язык это язык жизни: главным средством выражения информации здесь становятся факты, с помощью которых воспроизводится ситуация. Вскрыть их смысл адресату информации помогает известный ему материал культуры, элементы которого журналист использует в тексте в виде образов и нормативов[62], играющих роль «семантического ключа». Представление о том, как они взаимодействуют в тексте, дает хотя бы такой фрагмент журналистской заметки:

 

Маленькая Дания, одна из самых спокойных стран в мире, словно превратилась в съемочную площадку голливудского боевика, судя по количеству полицейских, «оседлавших» дороги, и висящим в небе вертолетам. Главные герои этой истории, против которых брошены мощные полицейские силы, два бывших советских человека: 27-летний житель Украины Олег Герасименко и 19-летний молдаванин Иван Грияновчу. Сейчас они объявлены в международный розыск. Несколько месяцев назад парочка прибыла на «датские гастроли» с одной шестой суши и, приятно поразившись здешней спокойной и даже расслабленной жизни, решила поднять общественный тонус. Последовала серия дерзких вооруженных налетов на бензозаправочные станции, прерывавшаяся два раза, видимо, для разнообразия, ограблениями почтового отделения и шофера такси... [63].

 

Перечисленные особенности не просто делают журналистские тексты узнаваемыми для аудитории, но, главное, сообщают им способность расширять до опыта общества естественные рамки опыта отдельного человека, обогащая тем самым его возможности участвовать в общественных делах и решать собственные житейские проблемы. Отсюда отмеченное исследо­вателями своеобразие реакций аудитории на журналистские материалы, весьма отличающихся от реакций на другие тексты массовых информационных потоков[64].

Подготовка материала, у которого тема, идея и структура текста отвечали бы указанным признакам, тоже оказывается делом специфическим. Оно не тождественно ни литературно-художественному, ни научному, ни даже публицистическому творчеству.

Обратим внимание на то, что публицистика разновидность творчества, не замкнутая в профессиональные рамки. Она дана человеку, чтобы он мог выразить свое мнение по близким ему проблемам действительности и подтвердить фактами из собственного жизненного, гражданского, профессионального опыта. Журналист тоже может выступить с публицистическим текстом; более того, любой журналистский материал способен вобрать в себя личное мнение автора по той или иной проблеме, основанное на его собственном опыте, и тогда у журналистского произведения возникает свойство, названное украинским исследователем В.И. Здоровегой публицистичностью[65]. Однако в принципе журналистский текст не тождествен публицистическому.

Задавшись целью подготовить именно журналистский материал, человек должен решить два блока задач. Первый связан с освоением действительности и разворачивается в осознанную, целенаправленную познавательную деятельность. Она образует начальную стадию творческого акта, в ходе которой, оперативно выполняя соответствующие технологические операции (зачастую построенные на общении), удается получить необходимую информацию и выработать концепцию жизненной ситуации, ставшей для журналиста предметом специального изучения. Только так он может установить правду о происходящем. Второй блок задач связан с формированием и воплощением замысла конкретного материала на основе выработанной концепции, т.е. с предъявлением информации. В разных средствах массовой информации эта стадия творческого процесса протекает по-разному (но всегда в жестких временных рамках), а в итоге приводит к появлению журналистского текста для газеты, телевидения или радио.

Решение столь разных задач требует использования и разных методов. Их состав определяется характером задач, структурой творческого акта, особенностями источников информации, а также законами познания и восприятия текста. Потому-то их так много. В соответствии со стадиями творческого акта они образуют две развернутые группы: методы познавательной деятельности и методы предъявления информации. Первая группа складывается из методов получения сведений и методов постижения сути. Вторая объединяет в себе методы предъявления фактов и методы предъявления материала культуры. Каждый из методов представляет собой совокупность научно обоснованных действий, направленных на решение определенной задачи, что принципиально отличает эти методы от аналогичных действий в обыденной жизни. Скажем, беседа как метод получения сведений в журналистике совсем не то же самое, что беседа с другом за чашечкой кофе или бокалом вина, хотя и в том, и в другом случае могут использоваться одинаковые атрибуты (вспомним, например, «ресторанные беседы» Урмаса Отта на телеэкране). Стремясь улучшить качество информации и той, которая «добывается», и той, которую предстоит передать аудитории, журналист руководствуется принципом дополнительности, обязывающим его комбинировать методы.

Кроме того, при создании собственных произведений современному журналисту необходим богатый «парк» техники, которой он должен свободно владеть. Причем технические средства здесь выступают не просто как фактор, благоприятствующий течению деятельности[66], они непосредственно участвуют в творческом процессе в качестве его технического элемента. Телефон, фотоаппарат, микрофон, видеокамера, компьютер, компьютерные сети... Без них сегодня работник прессы не может обойтись; они естественным образом «задействованы» в создании материалов.

Но сама по себе технология и в этом случае есть только возможность создать качественный материал, способный выполнить свое предназначение. Будет или не будет реализована такая возможность, зависит от того, каким образом журналист использует технологию, т.е. от его личностных проявлений в процессе работы. Потому и возникает нужда в профессионально-нравственных ориентирах.

Выходит, перед нами еще один способ деятельности, необходимый журналисту в его работе? Можно было бы сказать: да, именно так. Коль скоро идет речь о производстве двух вариантов продукта, журналисту требуются два способа деятельности: один для подготовки массовых информационных потоков, другой для создания специфических текстов. Но тут возникает вполне правомерный вопрос: если журналист выполняет свои профессиональные обязанности с помощью двух способов деятельности, то, следовательно, можно говорить и о двух вариантах профессионально-нравственных ориентиров?! Ведь они всегда входят в структуру способа деятельности, являясь его обязательным компонентом. Оказывается, нельзя! Дело в том, что оба эти варианта деятельности соотносимы именно с профессией журналиста и ни с какой иной. При всей их самостоятельности они тесно связаны друг с другом. У них один и тот же субъект[67]. Кроме того, они протекают в условиях, для которых характерны преимущественно одни и те же устойчивые черты[68]. Следовательно, правильно говорить не о двух способах деятельности, а о сложной, составной структуре единого способа деятельности, отражающего в своих подструктурах две ее стороны. Это предопределяется такими обстоятельствами.

Первое состоит в том, что порождающая модель журналистской деятельности[69], носителем которой является ее субъект, по сути своей едина. Представление о характерных чертах журналистского текста связано в профессиональном сознании журналиста с представлением об особенностях массовых информационных потоков как часть и целое в соответствии с реальным положением вещей. Более того, порождающая модель содержит в себе в снятом виде назначение журналистского текста, как составляющую назначения массовых информационных потоков. Тем самым увязываются между собой и критерии их качества.

Второе обстоятельство заключается в том. что одинаковой является база решения технологических задач: в обоих случаях оно невозможно без интенсивного непосредственного общения, представляющего собой для журналиста поле взаимодействия с субъектами других видов и других сфер деятельности. По отношению к журналисту субъекты других видов деятельности занимают разные ролевые и ценностные позиции, а потому отнюдь не в равной мере заинтересованы в самом факте взаимодействия. Из-за этого в процессе его работы возникает множество проблемных ситуаций, решение которых практически всегда связано для журналиста с моральным выбором.

Названных обстоятельств достаточно, чтобы отбор стандартов профессионального поведения к современному этапу мог вывести сознание журналистского сообщества на единую развернутую систему профессионально-нравственной ориентации систему, которая пригодна для регулятивной роли в обоих случаях профессиональной деятельности и способна поддерживать центростремительные силы журналистской корпорации.

Каким же образом разворачивался данный процесс? Каковы свидетельства того, что он состоялся? И почему сегодня мы столкнулись с тем, что в российской журналистике профессиональная мораль «не срабатывает» чаще, чем это допустимо?

в начало главы << >> в начало части

 

Каков «возраст» журналистской морали?

 

Эпизод, о котором пойдет речь, не касается конкретно профессиональной морали журналиста. Но он имеет отношение к профессиональной морали в целом и потому заслуживает внимания.

 

В сборочном цехе крупного автомобильного завода произошли события, о которых газета, где я работала, собиралась рассказать читателям, и сделать это выпало мне. Один из тех, с кем требовалось побеседовать по поводу случившегося, был занят, и у меня появилось с полчаса свободного времени. Уже слегка уставшая, я стояла у конвейера, рассеянно провожая глазами проплывавшие мимо кузова автомашин, к которым рабочие ловко приваривали какие-то детали. И вдруг сквозь лязганье металла у самого своего уха услышала женский голос: «На Свету Морошко засмотрелись?.. Я тоже, бывает, подойду вот так и гляжу на неё. Как будто завораживает, да?» Я проследила, куда был направлен взгляд женщины. На конвейере стояла рыжеволосая высокая девушка с таким же, как у всех, инструментом в руке. Чуть подняла руку, коснулась инструментом днища машины, чуть опустила... Чуть подняла... Чуть опустила... В ее движениях, действительно, был завораживающий ритм.

«И как рука у нее только не устает?.. захотелось мне поддержать беседу. Паяльник-то этот, небось, тяжелый». «Устает! Еще как устает. А вот сменить ни за что не сменит! Все одной...» «Почему?!» «Да спросите у нее, почему...» Я и спросила. Дождалась конца смены, подошла и пригласила ее кофе попить, когда обе освободимся, благо, кафе сразу за воротами проходной. Девушка засмеялась, но согласилась. И вот какой вышел у нас разговор. Собственно, интересен не сам по себе разговор, а то, что сказала Света. Ее слова я и приведу, насколько они мне запомнились:

Одной рукой, говорите?.. Меня часто об этом спрашивают... Наверное, оттого, что боюсь ошибиться. Другая рука другой размах. Мазанешь, чего доброго... А так я уверена. Левой подаю деталь, правой привариваю.

Знаете, когда я пришла в цех, я этот конвейер с ужасом восприняла, вспомнить смешно. И скучно, и нудно, и напряг жуткий ведь не отойдешь... И этот страх ошибиться он уже тогда был. Настя Петрова виновата, наверное, она меня «наставляла». Раз в раздевалке села рядом и спрашивает: «Мама твоя машину водит?» Нет, говорю. А она: «Счастливая! Моя водит. И у меня все время за нее сердце болит: вдруг ее «тачку» какая-нибудь недотепа клепала?» Я, конечно, сразу себя недотепой почувствовала, уйду, говорю, от вас к чертовой бабушке... Она смеется: «Ты что, я же не про тебя... Ты у нас, похоже, талант конвейерный, ритм в тебе есть, небось, аэробикой занималась?»

Так что Вы думаете?! Эта дура, я то есть, целый месяц потом дома под музыку тренировалась сочиняла свой «конвейерный танец». И вот уже пятый год танцую... Но все равно иногда себя недотепой чувствую. Как-то пришла на смену после ночной дискотеки как подменили меня. И такой страх напал: вдруг чего наклепала такого, что ОТК не заметит, а кто-нибудь потом пострадает. Дело-то наше какое вроде железки, но ведь с жизнью людей связано!

 

А теперь давайте подумаем: входят ли в данном случае «нравственные отношения в саму плоть трудовой деятельности»[70] или не входят, как считает Д.С. Авраамов? Полагаю, что любой согласится: бесспорно, входят. Света Морошко и ее наставница Настя Петрова, на мой взгляд, – олицетворение профессиональной морали в действии. Не морали вообще, а именно профессиональной морали, ведь она направлена на согласование интересов профессиональных групп и общества – интересов, точкой пересечения которых является продукт деятельности этих групп[71].

Именно отношение к продукту деятельности представляется мне основным профессионально-нравственным отношением, поскольку в нем проявляется принципиальное совпадение интересов любой профессиональной группы и общества, определяющее характер их взаимодействия. С одной стороны, любая деятельность вызывается к жизни общественной потребностью в ее продукте, следовательно, общество озабочено поддержанием этой деятельности. С другой стороны, будучи заказчиком продукта, общество озабочено и его качеством, что естественным образом влияет на статус производящей его деятельности, престиж профессии, благосостояние ее представителей. Так же естественно, в свою очередь, и то, что для любой трудовой группы забота об удовлетворении общественных потребностей в производимом ею продукте есть одновременно забота о собственном статусе, престиже и благосостоянии.

Для того чтобы обеспечить интересы обеих сторон, только лишь добросовестного отношения к труду, задаваемого моральной установкой индивида, отнюдь недостаточно. Требуется еще некая страховка качества продукта со стороны профессиональной группы она одновременно выступает как страховка благополучия и для всей группы, и для каждого ее члена. Функцию такой страховки и берет на себя профессиональная мораль, ориентируя членов трудовой группы на стандарты профессионального поведения, проверенные опытом деятельности и реакциями общества.

Все сказанное относится и к профессиональной морали в журналистике. Главным профессионально-нравственным отношением здесь тоже является отношение к продукту. Оно-то и дает нам возможность увидеть, когда и как началось формирование профессиональной журналистской морали, какие обстоятельства влияли на процесс ее становления и почему.

В научной литературе насчет времени появления профессиональной морали журналиста существуют две точки зрения. Согласно одной, она моложе профессии: возникла тогда, когда профессия стала массовой и журналисты осознали себя единой общностью[72], стало быть, где-то к середине прошлого века. Согласно второй, она едва ли не старше самой профессии. И.А. Кумылганова пишет по данному поводу следующее:

 

Исторический экскурс показывает, что с момента возникновения самой журналистики профессиональная мораль являлась неотъемлемым ее компонентом. То есть в процессе формирования специфических функций печати в системе социальных реалий, в процессе выделения журналистики в самостоятельную отрасль трудовой деятельности складывалось и нравственное сознание работника этой отрасли[73].

 

Правы, пожалуй, оба исследователя, как ни парадоксально это на первый взгляд.

Развитое общество знает две формы организации деятельности: любительство и профессионализм. Рождается же всякая Деятельность как любительская. Любительство – первая фаза Развития деятельности и первая, исходная форма ее организации. Любительская деятельность отмечена тем, что осуществляется человеком по личной склонности, вне рамок каких-либо должностных обязанностей, без специальной подготовки, без жесткой ответственности за результат. А профессиональная деятельность формируется в процессе общественного разделения труда на базе любительской, однако не поглощает ее они и в наше время существуют параллельно. Став для человека основным родом занятий, профессиональная деятельность приобретает новые черты. Она протекает в виде исполнения соответствующих должностных обязанностей в рамках сотрудничества с другими ее участниками, связана с ответственностью за результат (продукт), требует специальной подготовки, словом, превращается в профессию. Таким образом, получается, что профессия (причем любая профессия!) всегда моложе деятельности, с которой она связана.

У журналистики тоже была первая фаза ее развития, и очень длинная, растянувшаяся на века, точнее даже на тысячелетия. Первые признаки того, что общество нуждается в информационном продукте, который бы оперативно ориентировал людей в происходящих событиях и расширял опыт отдельного человека, обнаружились очень давно. Материалы культуры античного мира сохранили немало свидетельств на этот счет, они широко известны. Обычно мы рассматриваем в качестве предформ журналистики подобие газеты в Древнем Китае, гипсовые доски с известиями для сената и для народа в Древнем Риме, сообщения, рассылавшиеся корреспондентами-доброхотами знатным римлянам, когда те отлучались из города (между прочим, это была уже работа за плату!). Практиковалось еще и устное распространение новостей.

Не менее интересны данные, говорящие о том, что потребность в подобных продуктах и подобной деятельности осознавалась. К примеру, у Плутарха читаем:

 

Говорят, что Цезарь первым пришел к мысли беседовать с друзьями по поводу неотложных дел посредством писем, когда величина города и исключительная занятость не позволяли встречаться лично[74].

 

Неважно, что речь в данном случае шла о переписке с друзьями; фактом является то, что в этих словах отражается осознанная потребность в оперативном опосредованном общении по поводу неотложных дел.

Переписка знатных римлян тоже содержит в себе примеры осознания аналогичных потребностей. В этом смысле особенно любопытны «разборки» с недобросовестными корреспондентами. В таких письмах всякий раз говорится о том, чего хочет «заказчик» от корреспондентских отчетов, иначе говоря, запрашивается определенный тип продукта.

Пройдет еще очень много времени, прежде чем появится профессия «журналист». Но потребность общества в продукте, который ее вызовет к жизни, заявлена, и уже начался поиск пути к его созданию поиск способа деятельности. Вот так параллельно и предстоит развиваться на громадном историческом пространстве этим двум процессам: осознанию обществом качеств необходимого ему конкретного продукта и становлению способа его производства.

XV век, с которым историки журналистики связывают появление рукописных известий, рассылавшихся за определенную плату конкретным заказчикам, не оставил надежных свидетельств, способных помочь нам представить себе, что именно нужно было тогда от поставщиков таких «aviso». Но по тому, как менялось их содержание, можно уверенно предположить, что здесь мы имеем дело с реакцией на запросы, на пожелания или требования заказчиков. Комментируя исторические факты такого рода, Д.С. Авраамов пишет:

 

Если в XV в. наравне с важными сведениями об императорском дворе, с театра военных действий, о распространении реформации в известиях встречаются наивные и легковерные сообщения о политических пророчествах, чудесах, уродах, кометах, кровяном дожде, которые сопровождаются всякого рода опасениями, пожеланиями и надеждами, то в XVI в. в газетах преобладает уже объективный, трезвый и деловой тон отчета. В них много политических сведений, реже попадаются сообщения о торговле. От излюбленных россказней о чудесах и привидениях не осталось следа. Тенденция к правдивому изложению событий просматривается при таком сравнении с достаточной определенностью.

Скорее всего, первые газетчики руководствовались при публикации новостей не отвлеченными нравственными соображениями, а потребностями читателя. Основным потребителем информации в те годы являлась буржуазия, остро нуждавшаяся в объективном знании для решения своих революционных задач. Тенденция к правдивому изложению событий отвечала этой объективной потребности[75].

 

Наличие такой связи между потребностями общества и изменениями в характере продукта говорит о том, что формирующееся профессиональное сознание складывающейся трудовой группы[76] уже ведет «селекционную работу» по отбору критериев качества продукта и эффективных профессиональных действий (а возможно, и определенных проявлений личности при их осуществлении), отдавая предпочтение тому, что способствует «правдивому изложению событий».

В высшей степени интересно то обстоятельство, что зарождавшаяся журналистика была изначально ориентирована не просто на создание отдельного текста, а на подготовку некой панорамы действительности. Все эти сводки новостей «Zeitungen», «‘newsletters», «aviso» (равно как их древние предшественники «Acta diurna populi romani» и «Acta senatus») вполне могут рассматриваться в качестве первобытия информационных потоков. Видимо, панорамность и поступательный характер отражения действительности были в числе первых черт, осознанных обществом как необходимое свойство «запрашиваемого» продукта. И в том, что издатель этой «панорамы» был одновременно ее автором, редактором, составителем, а часто и распространителем, не только просматривается синкретизм[77] неразвитого явления, но и угадывается будущее журналистской профессии, связанной с двумя продуктами, с двумя гранями способа деятельности. Приведем интересные замечания на этот счет Л.Г. Свитич. Она пишет:

 

Наряду с такой чисто репортерской и комментаторской ветвью предшественников журналистики, мощные потоки в нее шли от летописцев-историков, от ученых-популяризаторов, от религиозных проповедников, от гуманистов-просветителей, от литераторов-публицистов. Эти виды деятельности самым непосредственным образом влияли на зарождение и формирование журналистской профессии, на ее функции и роли, сливаясь, как ручейки, в единое могучее русло журнализма как самого мощного и полифункционального явления социальной жизни. Все они формировали профессиональный журнализм[78].

 

XVII век открыл в истории журналистики следующую страницу. Продукция «составителей новостей» постепенно выходила на все более широкую аудиторию и обретала такое свойство, как периодичность. Политические институты общества, и, прежде всего государственная власть, начинали понимать, что с помощью нового информационного продукта они могут решать и свои задачи, которые прежде решались в основном с помощью устного слова. Именно тогда окончательно и определилось место журналистики в социуме: она включилась в оба контура регулирования жизнедеятельности общественного организма.

Однако очень скоро претензии властных структур на то, чтобы диктовать ей свои требования к продукту, стали жесткими и корыстно окрашенными. Возникла серьезная опасность дезориентации деятельности, потери того курса, который был задан объективными причинами, определившими ее рождение. Такая угроза была тем более реальной, что суть происшедших перемен еще не осознавалась складывавшейся профессиональной общностью журналистов. В свете данных обстоятельств принципиальное значение имел факт публикации в середине XVIII в. работы М.В. Ломоносова «Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений, предназначенных для поддержания свободы философии»[79].

В журналистской среде нередко говорят об этом произведении как о начале научной разработки профессионально-этических проблем журналистики в нашей стране. Оно действительно содержит положения, актуальные для профессиональной этики журналиста и сегодня, так что такую интерпретацию не хочется оспаривать. Примечательны, однако, обстоятельства, при которых «Рассуждение...» появилось.

Непосредственным поводом, побудившим Михаила Васильевича выступить на эту тему, стала опубликованная лейпцигским научным журналом неправильная информация о работе Ломоносова. Претензии ученого к продукту труда незадачливого автора были так велики, что он с присущей ему основательностью засел за изучение вопроса. В результате международная общественность получила текст в виде диссертации и письма к Л. Эйлеру, в которых высокообразованный представитель профессиональной общности ученых М.В. Ломоносов изложил свои взгляды на продукт, ожидаемый обществом от журналистов, и на личные качества журналистов, благодаря которым может быть создан такой продукт. Взгляды эти свидетельствуют о том, что М.В. Ломоносов был не просто глубоким и дальновидным исследователем. Он проявил себя и как гражданин, т.е. член гражданского общества, очень тонко чувствующий его потребности и проблемы. В данном случае великий русский ученый выступил с обоснованными требованиями и к журналистам, и к продуктам их деятельности с позиции высоко морального представителя гражданского общества. Тем самым он создал противовес стремительно распространявшемуся отношению к журналистике как к придатку властей. Он фактически предварил тот подход к ней, который несколько позже привел к борьбе за ее независимость «отцов-основателей» свободной американской прессы. Один из них, Томас Джефферсон, спустя 33 года написал:

 

Если бы мне пришлось решать, что лучше, иметь правительство без газет или газеты без правительства, я, не колеблясь, выбрал бы последнее[80].

 

Вместе с тем именно тот факт, что журналистика стала использоваться властью в качестве средства управления, подтолкнул развитие ее технической базы и расширение границ аудитории, сделав ее массовой. Одновременно массовый характер приобрела и профессия журналиста. Знаковым явлением, закрепившим превращение журналистики в устойчивый социальный институт, стала «грошовая пресса» дешевые издания для широких слоев населения, почти разом появившиеся во многих странах на исходе первой трети XIX в.

Можно считать, что к моменту своего утверждения в общественной жизни журналистика как вид деятельности подошла уже с определенным опытом, а следовательно, со сложившимся в основном, хотя еще и не осознанным в достаточной мере, «сдвоенным» способом деятельности. Обучение ему шло на практике (из уст в уста) через формировавшиеся профессиональные традиции, причем включало в себя не только технологическую, но и профессионально-нравственную ориентацию. В соответствии с представлениями общества о необходимом характере журналистского продукта в профессиональной журналистской среде поддерживались, поощрялись те проявления личности, которые способствовали созданию такого продукта, а значит, и укреплению престижа и благополучия членов журналистской общности. Проявления личности, служившие помехой решению данных задач, естественно порицались и осуждались.

Однако разнонаправленность общественных требований к продукту, значительно усилившаяся в результате того, что журналистика включилась в управленческий контур регулирования жизнедеятельности социума, не могла не привести к размытости критериев качества продукта. Из-за этого возник разнобой и в оценках личностных проявлений его создателей. Поскольку членов профессиональной общности журналистов (как и любой другой) в принципе характеризовал разный уровень моральности, подобная размытость критериев и оценок профессионального поведения оборачивалась фактором риска. Самое главное, что это был фактор риска не только для журналистского содружества, но и для общества в целом: ведь оно могло получать в таких случаях от журналистики «дисфункциональный продукт», обладающий вредоносной силой.

Надо полагать, именно это обстоятельство и вызвало к жизни процесс, которому предстояло стать постоянной линией борьбы журналистского «цеха» за единство профессионально-нравственной позиции в своих рядах, а вместе с тем и за незыблемость общественного значения журналистики, за высокий престиж и авторитет профессии, процесс кодификации норм поведения и внутригруппового контроля за их соблюдением.

На первый взгляд, этот момент кажется во многом формальным (тем более что между писаными кодексами и реальным поведением журналистов всегда существует разрыв). Между тем в нем проявляется сущность профессиональной морали как особого звена в системе моральной регуляции социума: в отличие от моральных отношений в целом, профессионально-нравственные отношения предполагают институционально организованное вмешательство профессиональной общности в поведение ее членов.

Все это говорит о том, что начало кодификации норм можно считать, с одной стороны, свидетельством возникновения профессионально-этических воззрений, а с другой подтверждением того, что наконец-то завершилось[81] продолжавшееся века формирование профессиональной журналистской морали и она начала функционировать с достаточной степенью результативности. Последнее, правда, относится к тем странам, где шло естественное развитие цивилизации, без деформации переплетенных контуров регулирования общества как кибернетической системы. Россия не входит в их число.

Ведущие идеологи Коммунистической партии, претендовавшие на признание марксистско-ленинского учения подлинно научным и потому единственно верным, дали впечатляющий анализ истоков несправедливого распределения благ в обществе. На этой основе они выработали социальную утопию, весьма соблазнительную в качестве практической программы переустройства общественной жизни. Полигоном испытания этой программы выпало стать нашей стране. С 1917 г. ее развитие, таким образом, стало определяться превышением роли субъективного фактора в объективных процессах функционирования социума, заметной произвольностью вмешательства человека в естественноисторические механизмы. Это сказалось и на отношениях с природой, и на организации жизни людей. На 1/6 части Земли возникло руководимое Коммунистической партией государство, ориентированное на осуществление задуманной идеологами программы общественного переустройства, предполагающей направленное формирование определенного типа личности («коммунистическое воспитание»). В этой программе было немало ценных с точки зрения развития общества идей, в том числе и относительно моральных отношений, но намерение «осчастливить человечество во что бы то ни стало» изначально было чревато насилием и несло в себе угрозу деформации общественной морали механизма, основанного на доброй воле индивидов. Именно потому для реализации властных функций государства потребовалась развернутая командно-административная система, снабженная мощным аппаратом принуждения, направленного, главным образом, на инакомыслящих.

Пресса в этих условиях превратилась в «подручного партии» стала составной частью административно-командной системы, и это на десятилетия фактически вывело журналистский корпус России за рамки мировой профессиональной общности журналистов. Профессионально-нравственные отношения были настолько трансформированы партийной зависимостью журналиста, что потеряли самостоятельное значение. Скажем, содержание профессионального долга работников прессы в Уставе Союза журналистов СССР определялось исключительно задачами, которые ставила перед собой КПСС, практически без учета специфики журналистики[82]. Ни о каких кодексах, декларирующих моральные принципы профессионального поведения советского журналиста, до конца 80-х гг. речи не велось. Зачастую оставались не известными в среде сотрудников наших редакций и международные документы, имевшие отношение к журналистской этике. Профессиональная этика как учебная дисциплина считалась несовместимой с принципом партийности журналистики, определявшим ее функционирование, и в учебных планах отсутствовала.

Если учесть, что законодательства о печати до 1991 г. тоже не существовало, то можно представить себе, сколь трудно было отечественной журналистике сохранить верность своему исконному предназначению, не утратить определяющие черты профессии. В случаях, когда журналисты решались работать в соответствии со своим спонтанно сложившимся представлением о профессиональном долге, от них требовались поистине героические усилия и недюжинная изобретательность для того, чтобы их материалы могли увидеть свет. Однако такие примеры немногочисленны. В большинстве своем представители журналистского «цеха» приспосабливались к обстоятельствам, иронизируя на предмет нередких расхождений своей практики с требованиями общей морали и отнюдь не заботясь о том, чтобы соответствовать высоким образцам профессионального долга и профессиональной чести, глашатаями которых чаще всего становились диссиденты. Это и питало отношение к профессии журналиста как к самой конъюнктурной.

Ориентация на гласность и плюрализм, заявленная в 1985 г. в качестве доминанты новой политической линии властных структур СССР, объективно означала для журналистики возвращение ей права быть самой собой. Пресса вышла из-под гнета Коммунистической партии и коммунистической идеологии. Свобода слова, свобода творческого самовыражения была не просто провозглашена, а закреплена законодательно. Но она-то и оказалась первым серьезным испытанием профессионально-нравственной зрелости нашего журналистского корпуса. Обнаружилось, что в этом плане мы изрядно отстали от коллег из многих стран. В упоении открывшимися творческими возможностями журналисты российской прессы начали то и дело выходить за границы этического коридора, которым определяется свободное творческое пространство. Свобода творчества все чаще стала оборачиваться журналистским произволом такой формой профессионального поведения в тексте или непосредственном общении, при которой оно не согласуется ни с нормами морали, ни с интересами общества, ни с чем, кроме личного «хочу». А тут еще подоспело и второе испытание: на смену идеологической и экономической зависимости журналистики от КПСС пришла экономическая несостоятельность СМИ, подталкивающая к новым формам зависимости. И это испытание тоже выдержали далеко не все.

В чем же именно выразилось отставание?

Процесс кодификации профессионального этоса журналистов, начавшийся в демократических государствах в XX в., сопровождался интенсивной деятельностью по контролю за соблюдением норм со стороны редакционных коллективов, а также специально создававшихся внутрипрофессиональных структур, в том числе международных. К концу века этот процесс привел к нескольким отчетливо видимым результатам.

Во-первых, «отстоялся», «выпал в осадок» пласт профессионально-нравственных представлений, в которых отражаются объективно сложившиеся обязанности журналистики в обществе и объективно необходимые качества продукта журналистики, о чем говорит содержание кодексов, принятых международными журналистскими организациями и отдельными редакционными коллективами.

Во-вторых, определились алгоритмы действия профессиональной морали и формы влияния профессиональной общности на своих членов, о чем свидетельствуют множественные прецеденты из практики журналистских организаций в разных странах мира.

В-третьих, в общих чертах обозначился своеобразный профессионально-нравственный облик журналиста. Для него характерны достаточно высокий уровень общей моральности, глубокая преданность профессиональному долгу и острое чувство профессиональной ответственности. Мы могли убедиться в этом не раз, наблюдая работу зарубежных коллег в нашей стране во время чрезвычайных событий (путч 1991 г., октябрьские события 1993 г., вооруженный конфликт в Чечне).

Сказанное не означает, что ситуация в журналистике мирового сообщества приобрела благостный характер и редакционные коллективы навсегда избавились от неумелых или недобросовестных сотрудников, а конфликты морального свойства полностью исчерпали себя. Дело в другом: в журналистских кругах установился профессионально-нравственный климат, стимулирующий уважительное отношение членов редакционных коллективов к профессиональным стандартам поведения. Журналисты увидели в них средство укрепления престижа профессии и своего личного престижа, упрочения законным путем своего материального благополучия. Пренебрежение профессиональными стандартами становится при таком положении для нарушителя «себе дороже», оборачивается существенными потерями и в моральном, и в материальном плане.

Справедливости ради надо сказать, что в отдельных странах замечается избирательное отношение к нормам этики, рождающее терпимость к нарушениям некоторых из них. Данные российско-американских исследований личности журналиста показывают, например, что американские журналисты склонны относиться более терпимо, чем их российские коллеги, к нарушению этических норм при получении информации. Ученые объясняют это следующим образом:

 

Условия конкурентной борьбы, делающие задачу сообщить информацию первым, получить сенсационный материал практически вопросом выживания средства массовой информации, ориентация на расследовательскую функцию сформировали в США более напористый по сравнению с российским тип журналиста[83].

 

Возможно, что у таких нарушений этических норм имеются и причины, лежащие более глубоко. Предположить это заставляет тот факт, что в подобном отношении к нормам определенного типа просматривается общая позиция национального содружества журналистов, а это уже повод для размышлений. Как бы то ни было, и в американской журналистике формированию устойчивого профессионально-нравственного климата уделяется самое пристальное внимание. В том же исследовании отмечается, что процесс формирования представлений о журналистской этике в США «подвергается воздействию комплекса факторов»[84] и достаточно результативен.

Мировому журналистскому сообществу присуща еще одна довольно ярко выраженная тенденция. Для тех журналистов, уровень профессионально-нравственной зрелости которых достигает высшей отметки, следование профессиональным стандартам становится самоценным. Профессионально-нравственные мотивы у них начинают доминировать в структуре мотивации деятельности, «перевешивая» материальный интерес, так что в ситуациях морального выбора этичность поведения оказывается предпочтительней, даже если она не ведет к экономическому успеху.

К сожалению, ни одно из перечисленных обстоятельств для нашей журналистики в сколько-нибудь значительной мере не характерно, хотя кодексы начали создаваться и у нас. В историю отечественных СМИ войдут и «Кодекс профессиональной этики журналиста» (1991 г.), и «Декларация» Московской хартии журналистов (1994 г.), и «Кодекс профессиональной этики российского журналиста» (1994 г.), и «Хартия телерадиовещателей» (1999 г.), и многие другие подобные документы. Однако сказать, что они уже «работают», значит серьезным образом погрешить против истины. Это с определенностью подтверждают результаты обсуждения «Кодекса профессиональной этики российского журналиста», которое было проведено Исследовательской группой Российско-американского информационного пресс-центра в ноябре декабре 1994 г. в пяти крупных региональных центрах России[85].

Картина, которую они рисуют, в общих чертах выглядит так:

w        профессиональный этос, т.е. набор фактически действующих в практике некодифицированных норм, существует, однако этическая рефлексия в сознании журналистов представлена минимально;

w        представления об этических и правовых нормах и соответствующих механизмах их реализации в сознании журналистов смешаны, выделение специфически этических проблем в профессиональной деятельности затруднено;

w        есть признаки «негативной идентификации» журналистов с фактически действующим профессиональным этосом, имеющим крайне противоречивый характер. В сознании журналистов одновременно отражены фрагменты этики и «официозной» («государственной») прессы, и зарождающейся «независимой» («свободной») прессы;

w        очень велико сомнение журналистов в действенности каких бы то ни было этических документов без основательного обеспечения правовой базы для их принятия. Что касается кодификации этических профессиональных норм в общероссийском масштабе, то эта идея представляется нереалистичной.

Давая диагноз проблемной ситуации, сложившейся в российских СМИ, авторы отчета об исследовании (они называют его обследованием) обращают внимание и на то, что журналистам, по всей вероятности, не хватает стратегий личного профессионального выбора, у них отсутствуют навыки принятия автономных решений в непростых профессиональных ситуациях, когда надо полагаться на личную ответственность или собственный риск. Выводы после общения с журналистами звучат так:

 

Традиционное мышление «должностного лица», находящегося на государственной службе, и постепенное осознание своей социальной миссии как представителей независимой «четвертой власти» порождают внутренне противоречивую конфликтную ситуацию в сознании участников. Она, в частности, проявляется во взаимоисключающих требованиях к этическому профессиональному Кодексу. С одной стороны, настойчива потребность в получении авторитарных инструкций «что можно, что нельзя», выполнение которых гарантирует «правильное» поведение в ситуациях этического выбора и, соответственно, избавляет от необходимости принятия на себя моральной ответственности за собственные действия. С другой постепенно складывается понимание, что этичное профессиональное поведение журналиста неразрывно связано со способностью и умением осознанно совершать личный выбор в ситуациях, не поддающихся правовому регулированию. Острота описанного внутреннего конфликта обусловлена, в частности, размытостью, неопределенностью нормативной этической ориентации[86].

 

Все это весьма прискорбно сказывается на практике российских средств массовой информации. Заметно снижается качество совокупного журналистского продукта и падает авторитет журналистики; а вместе с тем журналистская корпорация обнаруживает беспомощность в борьбе за сохранение так трудно давшегося ей права выполнять свои профессиональные обязанности в полном объеме, в полном соответствии с предназначением журналистики. Борьба эта обостряется и по экономическим, и по политическим причинам.

В ходе акционирования российских СМИ экономика информационного производства оказалась тесно связана (а точнее сращена) с экономикой материального производства. Это поставило прессу в зависимость от крупных промышленных и финансовых структур, что вызвало, по меньшей мере, два тяжелых последствия:

w        возникла гипертрофия товарных отношений в сфере журналистики, повлекшая за собой ориентацию на доходность во что бы то ни стало, а соответственно и резкое «пожелтение» изданий и программ, проявившееся в погоне за «жареными фактами» и потакании вкусам той части аудитории, которая не может похвалиться высокой культурой;

w        средства массовой информации стали интенсивно использоваться для «разборок» конкурирующих экономических группировок и связанных с ними политических сил, что положило начало «войне компроматов» в прессе, росту ангажированности и коррумпированности среди журналистов и прочим нездоровым с точки зрения профессиональной нравственности явлениям.

Государственная власть устранилась от протекционизма рынку прессы и материальной поддержки СМИ, а в ответ на попытки журналистики утвердиться в качестве независимого критика властных структур отработала набор политических, экономических и административных методов, позволяющих осуществлять ощутимый нажим на нее. Союз журналистов России вынужден был даже обратиться в 1977 г. к общественности страны с докладом о критическом состоянии российских средств массовой информации, в котором, охарактеризовав современное положение журналистов, специально подчеркнул:

 

Чинятся препятствия в исполнении ими (журналистами Г.Л.) профессиональных обязанностей со стороны властных структур, в той или иной форме возрождается цензура. Давление на «неудобных» журналистов оказывается и путем различных материальных ограничений, ущемления их гражданских прав. Преследования журналистов ведутся и в судебном порядке...

...Нормой отношения к журналистам становится насилие. Участились случаи нападения на них, издевательств и оскорблений. В их адрес раздаются угрозы, множатся факты жестокой расправы с ними, вплоть до убийств[87].

 

При такой ситуации профессионально-нравственное возмужание журналистского «цеха» нашей страны становится вопросом первостепенной значимости. В сущности, это и есть одно из тех условий, при которых корпорация журналистов может стать силой, способной и отстоять свое место в обществе, и укрепить свою экономическую независимость, и вернуть себе авторитет сограждан, существенно улучшив качество адресуемых им массовых информационных потоков. Но по приказу такие условия не создаются. Как же стимулировать этот процесс? Нет ли подсказки в самом механизме функционирования профессиональной морали?..

в начало главы << >> в начало части

 

ГЛАВА III.

«НАЙТИ НА ПИСАК УПРАВУ МОГЛА ТОЛЬКО КПСС!»

 

Где «проживает» сознание группы?

 

Как профессиональная мораль действует в журналистике?

 

Начался этот спор с того, что я во время беседы с друзьями к слову упомянула пару фраз, сказанных мне молодой журналисткой, недавно вернувшейся из Америки (она пять лет работала там по контракту в одной из радиовещательных компаний). «Что меня удивило, говорила она, так это их отношение к этике. Знаете, насколько у них там с этим лучше?.. Они, конечно, тоже нарушают свои кодексы, не без того. Но это считается у них неприличным!»

В ответ неожиданно разразилась буря:

А что означает для них «неприлично»?

А больше сказок она не привезла?

А у нее все в порядке с адекватностью восприятия?

И так далее в том же духе. Я оскорбилась за свою бывшую студентку, поэтому довольно резко прервала бурный поток эмоций.

Тогда в разговор вмешался единственный в нашей компании нежурналист радиоинженер, прибившийся к нам неизвестно почему и неизвестно зачем, но очень нам полюбившийся. Так вот он произнес, повернувшись ко мне:

Ну, чего взорвалась? Не знаешь, что ли, своих коллег? Этот народ все на свой аршин меряет. А аршин-то у него нестандартный. Разве указ ему какие-то там американские кодексы? Ему и наши-то для забавы... На вас, расейских писак, только КПСС могла управу найти!

Развеселились, конечно...

А мне этот нестандартный аршин и по сей день не дает покоя. Неужели и в самом деле мы не восприимчивы к чужому опыту, даже если он нам необходим? И главное, он же не «их» изобретение, этот опыт. Просто сложившаяся профессиональная мораль в действии. Может, если точно понять механизм ее действия, то станет интересен и опыт, а «управа» найдется сама собой?

в начало главы << >> в начало части

 

Где «проживает» сознание группы?

 

Как мы уже знаем, профессиональная мораль, в отличие от трудовой, возникает не в виде компонента моральной установки индивида, а в виде одной из сторон способа деятельности. Способ же деятельности складывается в трудовой практике профессиональной группы и постепенно «оседает» в групповом профессиональном сознании. Оттуда и черпает индивид профессионально-нравственные представления, «подключаясь» в пору своего профессионального становления к этой трудовой группе[88]. Но что такое «профессиональное сознание»? До сих пор мы употребляли это понятие, не разъясняя его смысла, полагая, что читатель интуитивно догадывается о его значении. Пришла пора четко показать, что стоит за ним, каковы его содержание и функции, как именно оно связано с профессиональной моралью.

Понятием «профессиональное сознание» обозначается та часть общественного сознания, которая возникает в его структуре как проекция специализации трудового опыта конкретных профессиональных групп результат общественного разделения труда. Естественно, что оно является специализированным и существует как некоторое множество существенно отличающихся друг от друга «пластов». Однако они объединены в силу двух причин: во-первых, у них общая функция отражать и программировать жизнедеятельность определенной трудовой группы; во-вторых, у них общая природа, поскольку они образуются в результате переработки информации и о разных сторонах жизнедеятельности трудовой группы, и о разных сторонах ее взаимодействия с обществом. Каждый «пласт» представляет собой постоянно развивающуюся совокупность знаний, норм и ценностей, предназначенных для обслуживания потребностей этой трудовой группы совокупного субъекта данного вида деятельности[89].

Профессиональное сознание трудовой общности журналистов один из таких «пластов». Соответственно и складывается оно таким же образом. История журналистской деятельности, растянувшаяся на века, есть одновременно история формирования и развития профессионального журналистского сознания. По словам Л.Г. Свитич,

 

профессия журналиста и организационные формы кооперирования журналистов эволюционировали от единичных корреспондентов, сообщающих новости своим хозяевам, через корпорации сотрудников, занимающихся продажей новостей своим абонентам, до современного корпуса журналистов, работников средств массовой информации... [90].

 

Профессиональное журналистское сознание тоже эволюционировало – от представлений одиночек, отозвавшихся на общественную потребность в специфическом информационном продукте, до своего современного состояния, когда оно превратилось в развернутую и достаточно системную совокупность знаний, норм и ценностей, отражающих и направляющих профессиональную деятельность журналистского корпуса. Эволюция шла через отбор, обобществление и обогащение первоначальных представлений в трудовой практике возникающих объединений нувеллистов, «кэдди»[91] и т.д.

Исходные «клеточки» профессионального журналистского сознания – это представления о продукте, в котором нуждается общество, и о том, как данный продукт может быть произведен. С формирования таких представлений и начинается осознание обязанностей, т.е. функций трудовой группы. Интересно, что даже на первых этапах развития профессиональной журналистики, вошедших в историю под названием «эпоха персонального журнализма», разброс таких представлений, судя по продукции, был не особенно широк: несмотря на автономность возникновения, изданиям в разных странах свойственна общность ключевых характеристик. А в случаях, когда различия все-таки обнаруживаются, заметна тенденция к стиранию их, к взаимообогащению. Примечателен, например, такой исторический факт:

 

Петр I, после знакомства с европейской прессой, преобразовал «Ведомости Московского государства» из сборника дипломатических сообщений в агитационно-пропагандистское средство[92].

 

Тем самым Петр предпринял попытку «выравнивания» функциональной специфики журналистики в России и в Европе, продемонстрировав восприимчивость к чужому положительному опыту[93].

Данные проведенных в нашей стране и за рубежом социологических исследований, а также теоретические положения, полученные на их основе[94], позволяют сделать вывод, что для развитого профессионального журналистского сознания определяющими являются три комплекса представлений[95].

Первый комплекс отражает место профессии в обществе, функции и принципы журналистики, ее роль и связи с другими социальными институтами, т.е. имеет методологический характер. Он определяет самоощущение профессионалов, их самосознание, диктует им соответствующие роли и подходы к деятельности. Преимущественным (но не единственным!) элементом этой группы представлений являются знания как продукт науки, усвоенный (интериоризованный) членами трудовой группы.

Второй комплекс своего рода «копилка» опыта решений профессиональных задач. Он отражает особенности процесса работы, ее методы, ее инструментарий в виде определенных алгоритмов и прецедентов, которым целесообразно или не целесообразно следовать. Соответственно здесь преимущественный элемент (но опять-таки не единственный) – правила, нормы деятельности.

Третий комплекс представлений отражает желаемые и нежелательные для журналистского сообщества варианты личностных проявлений в типовых ситуациях профессиональной деятельности, ориентируя на те из них, которые получили одобрение, поскольку оказались благоприятными для деятельности, для выполнения журналистикой ее социальной роли. Подобные проявления личности, как правило, представляют собой результат выбора ею такого варианта поведения, в котором могут реализоваться и побуждения моральной установки, и адекватные реакции на конкретные условия деятельности. Следовательно, третья группа представлений в профессиональном сознании создается сменяющими друг друга поколениями журналистов на основе их профессионально-нравственного выбора вариантов поведения. Поэтому она с полным правом может рассматриваться как стихийно-интуитивное обобщение профессионально-нравственного опыта журналистской деятельности, которое и образует фундамент профессиональной морали журналиста. Преимущественный элемент в данной группе – профессионально-нравственные ценности и образцы поведения, в которых они воплощаются. Именно это звено профессионального сознания и составляет предмет нашего непосредственного интереса. Однако не будем пока сосредоточивать на нем внимание: прежде нам важно понять, какие формы принимает профессиональное сознание.

Уже по эпизоду с Петром I видно, что даже на стадии, когда журналистика как род деятельности в своих определяющих чертах в основном сложилась, но массовой профессией еще не стала, профессиональное сознание журналистской общности существовало как взаимодействие двух его проявлений личностного и надличностного. Так обстоит дело и сегодня. Нетрудно заметить, что возникновение представлений профессионального сознания связано с трудовой практикой отдельных членов группы и, следовательно, с индивидуальным сознанием. Однако свою функциональную специфику: формировать, хранить, распространять (в том числе воспроизводить в новых поколениях) профессиональные ценности, оно отчетливо обнаруживает в формах надличностных, социально-групповых, т.е. в таких, бытие которых так или иначе объективировано в жизни общности.

Поначалу надличностных форм было две. Одна из них объективация в журналистской продукции общепринятых представлений о ее характерных чертах, выступающая в некотором роде в качестве образца. (Потому Петр I и смог расширить функциональный ряд «Ведомостей», сориентировав их на опыт европейской прессы, что имел возможность «вычислить» эти характерные черты на основе публикаций западных газет.) Вторая форма объективация во внутригрупповом профессиональном общении, через которое реализуют себя горизонтальные и вертикальные связи[96] журналистского «цеха», тех предпочтений, что определяются в опыте деятельности. Такое общение предстает в виде циркуляции мнений, коллективных решений, совместных акций, символически-знакового выражения отношения к тем или иным профессиональным шагам. Через это общение осуществляется отбор и сохранение наиболее эффективных рабочих приемов, наиболее выигрышных для любого конкретного вида деятельности моделей поведения, наиболее точных критериев оценок. А в результате возникают обычаи и традиции, в которых закрепляются «находки», передающиеся затем от страны к стране, от поколения к поколению в качестве позитивного опыта деятельности, неких ее образцов.

Исходные формы надличностного существования профессионального сознания остаются доминирующими и тогда, когда профессия становится массовой. Однако на базе растущего самопознания журналистики круг основных профессиональных представлений существенно расширяется, усиливая тенденцию к их документальному закреплению. Утверждается третья форма надличностного существования профессионального сознания документированность. Вместе с нею утверждаются и определенные типы профессиональных документов[97], отражающих методологию деятельности, ее правила, принципы отношений, словом, разные уровни и грани объективируемого профессионального сознания[98]. Теперь опыт журналистской трудовой группы аккумулируется не только в традициях и обычаях. Его несут в себе книги журналистов о своей работе и научные труды по профессиональным проблемам, уставы общественных журналистских организаций и должностные инструкции конкретных редакционных коллективов, программы и планы деятельности, постановления редакционных советов, всякого рода соглашения начиная от договоров с издателями и кончая контрактами, которые заключаются между работодателями и журналистами. Профессиональное сознание журналистского «цеха» получает материальное символически-знаковое воплощение и тем самым усиливает свою роль как средоточие профессиональных ценностей и норм, способных регулировать жизнь трудовой группы и ее взаимоотношения с обществом. Кодификация моральных норм, о которой мы уже говорили, и есть один из моментов этого процесса.

Тем не менее, в одних лишь надличностных формах профессиональное сознание журналиста, как любое другое профессиональное сознание и как сознание общества в целом, существовать не может. Его функционирование основано на том, что носителем профессионального сознания является не только трудовая общность в целом, но и каждый отдельный член ее. Личностные формы профессионального сознания возникают в результате включения общих профессиональных представлений в индивидуальное сознание.

Как известно, индивидуальное сознание профессионала не сводится к профессиональному сознанию. В целом оно много богаче и сложнее, ибо в той или иной мере содержит в себе результаты отражения всего комплекса связей человека и действительности, в том числе его личных, индивидуальных связей. Профессиональные представления образуют в индивидуальном сознании только один блок тот, который формируется в трудовом опыте и ориентирован на руководство жизнедеятельностью человека в процессе решения им профессиональных задач. Этот блок в сознании индивида очень весом и для него лично, и для профессиональной общности, и для общества в целом. Во-первых, он определяет возможности полноценной реализации человека как социального существа, поскольку профессиональная роль одна из базовых социальных ролей личности. Во-вторых, он является незаменимым звеном в механизмах осуществления социального назначения данной трудовой группы, так как регулирует профессиональные трудовые отношения. В-третьих, он оказывается условием бесперебойного воспроизводства ресурсов жизнеобеспечения общества в профессионально-трудовой сфере. Профессиональный блок индивидуального сознания это то средство, благодаря которому неповторимая человеческая индивидуальность «вписывается» и в деятельность трудовой группы, и в отношения между ее членами, и в отношения ее с обществом.

В индивидуальном сознании журналиста профессиональный блок играет столь же значительную роль. Этот блок, естественно, не исчерпывает всего объема его индивидуального сознания, но, взаимодействуя с остальными его частями, испытывая их влияние и накладывая некоторый отпечаток на них, тем самым существенно влияет на развитие человека в определенном, профессионально выигрышном ключе[99].

Содержательно профессиональный блок индивидуального журналистского сознания характеризуется теми же тремя группами представлений, которые проявляются в сознании журналистской общности в целом. Это, напомним, представления о месте и роли журналистики в обществе и ее функциях, об инструментально-процессуальных особенностях деятельности, о желаемых и нежелательных проявлениях личности в ходе работы. Однако в индивидуальном сознании они присутствуют, естественно, в меньшем объеме, в разных соотношениях и обнаруживают себя в формах, соответствующих психологической структуре личности. При этом наблюдается весьма любопытное явление: подобно тому, как белки, жиры и углеводы, соединяясь в разных пропорциях, образуют разные продукты, так и выработанные журналистским сообществом знания, нормы и ценности в структуре личности журналиста оформляются в психические образования, отмеченные различным сочетанием рациональных, эмоциональных и волевых процессов.

Первой, наиболее рационализированной и умозрительной формой профессиональных представлений в индивидуальном сознании можно считать взгляды. Это те осознаваемые, поддающиеся словесному выражению результаты освоения знаний, норм и ценностей, которые прошли личностный отбор в контексте предшествующего жизненного и профессионального опыта (в том числе косвенного). Как правило, они сознательно закладываются журналистом в основу его профессиональной позиции.

Второй формой личностного проявления профессионального сознания журналиста служат убеждения рациональные воззрения, прошедшие проверку практикой, ставшие итогом вторичного личностного отбора, уже на основе собственного непосредственного опыта. Вследствие этого они получают отчетливую эмоциональную окраску. Убеждения придают цельность и устойчивость профессиональной позиции журналиста, стимулируя высокую степень волевой готовности к действиям для ее реализации.

Третья форма это чувства, представляющие собой стойкое эмоциональное отношение к тем или иным сторонам журналистской деятельности. В отличие от эмоций, чувства соответствуют постсознательной стадии освоения профессиональных ценностей. На данной стадии профессиональная позиция становится органической частью жизненной позиции журналиста. Для ее осуществления от него уже не требуется сознательных волевых усилий, тем более что она опосредована высоким уровнем его профессиональных умений. Чувства в данном случае осуществляют функцию сигнала к автоматическому «запуску» комплекса психологических установок, ориентированных на решение возникающих профессиональных задач.

Профессионально-нравственные представления в индивидуальном сознании журналиста «живут» в тех же формах. Однако, поскольку они отражают особые моменты профессиональных отношений, целесообразно их выделить и терминологически. В связи с этим мы будем говорить о профессионально-нравственных взглядах, профессионально-нравственных убеждениях, профессионально-нравственных чувствах.

Как и в сознании любого другого профессионала, в индивидуальном сознании журналиста профессионально-нравственные представления формируются по мере того, как он «вживается» в профессию и осознает свою связь с трудовой группой и сферой деятельности, осваивает свое новое место в обществе. Фактически его профессионально-нравственное развитие является одной из сторон его профессионального становления. Как правило, такое становление начинается за порогом отрочества, когда в человеке уже отчетливо проявилась индивидуальность и определился уровень его моральности. Отсюда возможные «нестыковки» моральной установки личности и постигаемых ею постулатов профессиональной морали. И дело не в том, что профессиональная мораль может противоречить общему нравственному закону, опровергая те или иные его моменты[100]. Чаще всего основным источником «нестыковок» становятся изъяны моральной установки личности, ее неполное соответствие нравственному закону, т.е. недостаточно высокий уровень моральности претендента на освоение профессии, который выступает в качестве препятствия к постижению и выполнению требований профессиональной морали.

Дело в том, что общая моральность для журналиста не просто желаемая черта личности. От уровня моральности зависит возможность качественно выполнять профессиональные обязанности. Ведь они предполагают оценки происходящего, в том числе моральные, а критерии, на основании которых эти оценки выносятся, восходят к моральной установке и отражаются в представлениях морального сознания, описываемых этикой в категориях блага, добра и зла, счастья и смысла жизни. Если содержание этих представлений у претендента на профессию журналиста расходится с нравственным законом, то профессионально-нравственные отношения с самого начала складываются для него конфликтно. Возникает либо внутриличностный, либо производственный конфликт, что нередко приводит к необходимости сменить профессию.

Однако и при достаточно высоком моральном уровне личности освоение профессиональной морали далеко не всегда проходит гладко. Причины этого известны стандарты поведения, на которые ориентирует профессиональная мораль, могут быть трудно достижимы, скажем, из-за недостаточной коммуникабельности или мобильности человека, из-за неблагоприятной атмосферы в коллективе. Тогда-то и возникает проблема адаптации, приспособления индивидуальных свойств личности к тем или иным профессионально-нравственным условиям.

 

Схема 3

СТРУКТУРА ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ ЖУРНАЛИСТА

 

Схема 3. Структура профессионального сознания журналиста

 

Словом, профессионально-нравственное становление журналиста процесс не одномоментный, не простой, предполагающий тесное взаимодействие с профессиональной средой. Но это та необходимая часть пути к профессионализму, преодолев которую журналист и обретает способность слышать Внутренний Голос, управлять своим профессиональным поведением в достаточно сложных ситуациях, уверенно добиваясь качественных результатов деятельности. Никакая иная «управа» ему уже не нужна.

И все-таки от встречи с обстоятельствами, при которых трудно принять точное решение, сделать правильный моральный выбор, люди нашей профессии не могут быть застрахованы. Риск ошибиться сопутствует каждому хотя бы потому, что любой из нас может попасть в коллизию ситуацию, представляющую собой столкновение противоположных концепций, разных «систем отсчета». Так, скажем, создает коллизию для журналиста столкновение права человека «на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну»[101] с правом «искать, получать и распространять всякого рода информацию»[102], к которому восходит суть журналистской деятельности. В подобных случаях профессиональная мораль выступает в роли прожектора, высвечивающего противоположности. Привлекая внимание к ним, она способна стимулировать дальнейшее развитие профессионально-нравственных отношений журналистского содружества. Как это происходит?

в начало главы << >> в начало части

 

Как профессиональная мораль действует в журналистике?

 

Начнем с истории, рассказанной Барбарой Томас из Германии на семинаре по профессиональной этике, организованном Европейским Центром журналистики[103]. События, о которых она поведала, произошли в Гамбурге. Их вызвала телепрограмма «Айншпух» («Протест»), передававшаяся по частному каналу спутникового вещания SAT 1. Вел ее Ульрих Мейер. Одним из участников передачи был Питер М. политик, курировавший вопросы работы с молодежью в Партии Зеленых (ранее он не раз подвергался критике за то, что использовал весьма неформальные методы помощи молодым проституткам мужского пола). В конце передачи в студии появился молодой человек-проститутка, якобы смотревший телепрограмму и опознавший в М. своего клиента. Ответом телепрограмме со стороны Питера М. было обвинение Мейера и телеканала в клевете. Политик подал на них иск в суд. Началось разбирательство.

Мейер объяснял свои действия тем, что хотел дать М. возможность отреагировать на слухи о нем, которые бродили в обществе, и утверждал, что его сотрудники проверили заявление молодого человека, сделанное во время передачи, оно подтвердилось. Однако источников информации он не раскрыл. Адвокат политика расценил передачу как провокацию в канун выборов в Гамбурге, связанную с тем, что М. являлся официальным юридическим советником Партии Зеленых. Судья, возглавлявший рассмотрение правового спора, попытался примирить участников тяжбы, предложив форму соглашения. Адвокат Мейера ее не принял, и разбирательство продолжилось.

Подал свой голос и Краевой комитет по СМИ орган, наблюдающий за деятельностью телеканала. Он сделал создателям передачи замечание по поводу того, что политик не был заранее извещен о предстоящем ему испытании.

А за несколько дней до выборов в Бундестаг информационно-развлекательный журнал «Tango» опубликовал статью об этом политическом деятеле и о ходе расследования, ведущегося по иску, который он подал в суд. Позиция журнала была недвусмысленной: авторы статьи явно намеревались дискредитировать М. В журнале цитировались материалы следствия, причем цитаты оказались крайне непристойного характера (имена свидетелей, проходивших по делу, были изменены). Два момента в статье обращали на себя особое внимание. Во-первых, в ней сообщалось о наступившей от передозировки героина смерти задействованного в телепередаче молодого человека-проститутки и бездоказательно высказывалось предположение, что она связана с намерением М. заплатить ему деньги за отзыв свидетельских показаний (последнее действительно имело место). Во-вторых, были обнародованы сведения об обвинительном приговоре, вынесенном М. 32 года назад и за истечением срока давности, согласно немецкому законодательству, утратившем силу, тем более что наказание тогда 15-летний М. получил и отбыл.

Реакция журналистской общественности на эту статью была следующей. Гамбургское отделение Союза журналистов Германии, насчитывающее более 2000 членов (по численности это второе отделение после берлинского), выступило с заявлением по поводу клеветнического характера статьи и уровня используемой в ней аргументации. Председатель отделения обратился с жалобой в Совет по печати Германии, требуя вынести редакции «Tango» общественное порицание, так как в статье неоднократно нарушается этический Кодекс.

Совет по печати Германии принял постановление поддержать протест, считая, что для этого есть серьезные доводы, а именно:

а)             публикация в журнале «Tango» противоречит двум положениям Кодекса журналистской этики (о защите конфиденциальности и о том, что пресса не может выносить свой приговор до завершения судебного процесса);

б)            сексуальный опыт описывается в статье с излишними подробностями, что нарушает право на неприкосновенность личной жизни;

в)            слух о том, что М. заплатил несовершеннолетним за отзыв компрометирующих его доказательств, настолько серьезное обстоятельство, что ссылки на непроверенные источники для обвинения недостаточно;

г)             поскольку реинтеграция бывших заключенных (включение их в общество после отбытия наказания) предполагает, что в прессе не должно упоминаться об их бывших судимостях, использование биографических данных М. также является ошибкой.

Выразив таким образом порицание редакции, Совет по печати не стал, однако, требовать от журнала публикации своих выводов и рекомендаций, дабы не привлекать и далее внимания к М.

Это побудило Союз журналистов, в традициях которого было защищать независимость редакционных сотрудников от давления издателей, на сей раз отступить от принятой позиции, обратившись к издателю журнала «Tango» с просьбой обязать редакцию принести М. публичные извинения и впредь подобных казусов не допускать.

Ответ на свое письмо Союз журналистов получил не от издателя, а от главного редактора журнала. Тот выразил несогласие с оценкой статьи и привел в обоснование весьма существенное суждение: когда речь идет о политическом деятеле, следует считать приоритетным право граждан знать о нем все, в том числе факты его прошлого. Журналистская общественность, казалось бы, уже рассмотревшая ситуацию с разных точек зрения, встала перед необходимостью осознать происшедшее как коллизию...

 

Данная история представляется достаточно яркой иллюстрацией процесса функционирования профессиональной морали.

Она высвечивает, делает наблюдаемыми многие грани профессионально-нравственных отношений в их естественном движении, позволяя осознать ключевые в этом смысле моменты:

 

w        побуждение Ульриха Мейера к созданию передачи, основанное на его индивидуальном представлении о профессиональном долге, в частности, такой грани долга, как обязанность давать аудитории полную информацию о политиках;

w        выбор авторским коллективом тех средств, которые помогли бы сделать передачу убедительной для аудитории (в том числе заявление молодого человека, узнавшего М., как выяснилось, он получил гонорар за участие в передаче, следовательно, его появление планировалось заранее);

w        готовность к ответственности за сделанный выбор, которую проявил Ульрих Мейер, отказавшись от компромисса в ходе судебного разбирательства (судя по всему, сделал он это для того, чтобы расследование помогло выявить истинное лицо М.);

w        критическую реакцию Краевого комитета по СМИ на некорректность поведения сотрудников телеканала по отношению к М. как ее участнику (не предупредили, что его ждет в ходе передачи);

w        ответ на критику в виде решения руководителя телеканала снять повтор передачи в эфир;

w        стремление проявить профессиональную солидарность с коллегами-телевизионщиками со стороны журналистов «Tango», «напавших» на М. с разоблачениями, хотя и недостаточно доказательными;

w        критическую реакцию Союза журналистов и Совета по печати Германии на те моменты статьи, в которых журналисты допустили нарушение действующего Кодекса этики;

w        несогласие редактора журнала с критикой статьи, вызванное другим взглядом на приоритетность принятых в сообществе журналистов профессионально-этических положений.

 

Перечисленные факты из деятельности сообщества немецких журналистов дают возможность понять, каким образом профессиональная мораль включается в моральные отношения общества. По этим фактам можно проследить ее взаимодействие с общей моралью через личностные и надличностные формы профессионального сознания. Отчетливо просматриваются связи профессионально-нравственных представлений с профессиональной практикой, институционального внутригруппового контроля, сопровождающегося санкциями, с рефлексией отдельных участников происходящего. Мы видим, как эта личностная рефлексия «подталкивает» коллективную рефлексию, коллективный поиск новых подходов к разрешению профессионально-этических коллизий.

Обобщая подобные ситуации, можно сделать вывод, что функционирование профессиональной морали в журналистском сообществе с развитыми демократическими традициями есть многогранный, многоэтапный процесс. Его многогранность обусловлена тем, что он:

 

ü      опирается на фиксированные профессионально-нравственные предписания, выработанные трудовой группой и подлежащие освоению каждым ее членом;

ü      ориентирует на ответственный выбор решений профессиональных задач в соответствии с этими предписаниями;

ü      включает в себя в качестве обязательного момента контроль общественных профессиональных организаций за соблюдением предписаний и применение санкций в случае их нарушения;

ü      сопровождается личностной и коллективной рефлексией, которая стимулирует дальнейшее профессионально-нравственное развитие сообщества (это находит отражение и в новых документах журналистских организаций, в том числе даже таких, как условия контрактов).

Все это и создает в журналистском цехе тот относительно устойчивый профессионально-нравственный климат, о котором говорилось ранее.

А теперь познакомимся с другой историей, обсуждавшейся на том же семинаре[104], из практики российской журналистики[105]. Суть происшедшего заключалась в следующем.

 

Во время войны с Чечней, когда в российских СМИ события освещались в основном с позиций официальных властей (19941996 гг.), руководство НТВ поручило журналистке Елене Масюк взять интервью у Шамиля Басаева. Правительство объявило его террористом, поскольку он организовал захват больницы в Будённовске, сделав всех ее пациентов заложниками.

Елене Масюк удалось встретиться с Басаевым в засекреченном месте через несколько недель после событий в Будённовске. Интервью пошло в эфир. После этого журналисткой заинтересовались правоохранительные органы. Российская прокуратура выдвинула против нее обвинение в сокрытии местонахождения преступника. Несмотря на давление, оказанное на нее и работавшего вместе с нею телеоператора, раскрыть местонахождение Басаева они отказались в соответствии с требованиями Закона о СМИ и предписаниями Кодекса профессиональной этики (как, впрочем, отказалось сделать это и руководство телекомпании). Исполнению закона, требующего от граждан помощи следствию в поимке лиц, подозреваемых в преступлениях, они сочли необходимым предпочесть исполнение Закона о СМИ и заповедей профессиональной морали.

В данном случае коллизия была решена на уровне коллегиально выработанной на НТВ позиции, однако для широкой профессиональной среды эта коллизия осталась фактически незамеченной. Ни Союз журналистов, ни Фонд защиты гласности, ни какая-либо иная журналистская общественная организация не сделали этот эпизод предметом специального рассмотрения. И хотя на журналистских тусовках о нем несколько раз упоминалось, то было скорее всего просто выражение сочувствия Елене Масюк.

Между тем профессионального обсуждения заслуживали многие аспекты происшедшего. И очень жаль, что коллективная рефлексия как акт поиска наиболее точного выхода из подобных коллизий не состоялась Сказались изъяны механизма функционирования профессиональной морали в сообществе российских журналистов.

 

Каковы же эти изъяны?

Начнем с того, что у нас пока вяло идет процесс кодификации положений профессиональной морали. В странах с развитыми демократическими традициями практически каждая крупная телекомпания, каждый крупный журналистский концерн строит профессиональную жизнь, ориентируясь на специально разработанные кодексы, к тому же периодически совершенствуемые. Основные постулаты этих кодексов сходны, соотнесены с международными документами данного типа, но высокая степень конкретизации, приближенности к условиям определенных каналов или изданий придает им особый смысл.

В наших редакционных коллективах подобная практика только начинает прививаться. Во многом это связано с состоянием профессиональной журналистской этики как науки. Поначалу она набрала неплохой темп в развитии, но вдруг споткнулась о тот кризис, который переживают сегодня отечественные СМИ. Жаль, но она перестала сколько-нибудь заметно способствовать выработке профессионально-этических взглядов, сузив ручеек воздействия на профессионально-нравственные отношения в общности до публикаций, предлагаемых профессиональными журналами, и рекомендаций Судебной палаты по информационным спорам. Значение таких материалов трудно переоценить, но они – лишь малая толика того, что требуется делать сегодня, наверстывая упущенное.

Не сформировалась и устойчивая традиция освоения профессионально-нравственных предписаний широкими кругами журналистов. Даже когда появляются документы, в которых так или иначе отражен наш профессиональный этос, знакомство с ними оказывается личным делом каждого. В итоге кое-кто из коллег до сих пор имеет весьма смутное представление о «Кодексе профессиональной этики российского журналиста» (который, заметим, уже в момент принятия вызвал разноречивое отношение к себе). О международных документах типа «Декларации принципов поведения журналистов» большинство и вовсе не осведомлено. Только в последнее время наметилась тенденция к включению тех или иных профессионально-нравственных постулатов в рабочие документы конкретных редакций, в тексты трудовых договоров, где они более доступны для основательного знакомства.

Слабо отлажены у нас пока и формы внутрикорпоративного контроля за соблюдением членами журналистского корпуса требований профессиональной морали, а уж тем более – за освоением их новичками. Это тоже в определенной степени лежит на совести профессиональной журналистской этики как науки: профессиональная мораль рассматривается ею в рамках трудовой морали, из-за чего механизмы их действия практически отождествляются. Это приводит к тому, что недооценивается значение институционально организованного вмешательства журналистского сообщества в поведение его членов. И хотя Союз журналистов выработал «Положение о принципах и системе общественного контроля за соблюдением журналистами положений Кодекса профессиональной этики российского журналиста», оно пока мало востребовано.

Между тем, как уже отмечалось, институционально организованное вмешательство составляет существенную особенность профессионально-нравственных отношений. Оно предполагает постоянное внимание журналистских общественных организаций к профессионально-нравственной атмосфере сообщества и совсем не тождественно административному воздействию[106]. У него иные проявления и иная роль. В каждой конкретной ситуации институционально организованное вмешательство фактически представляет собой акт демонстрации коллективно вырабатываемого отношения к поведению коллеги (или коллег) в связи с тем, что это поведение не соответствует профессионально-нравственным ценностям.

Такое вмешательство влияет на характер общественного мнения профессиональной среды и апеллирует к профессионально-нравственному сознанию человека, к его моральной установке, подталкивая к рефлексии. Результатом бывает, как правило, либо добровольно принимаемое человеком решение о коррекции представлений и поступков, либо осознанное, мотивированное неприятие оценки[107], что становится поводом для коллективной рефлексии, для общего поиска все более точных профессионально-этических позиций. Дело ведь не в том, чтобы «набросить узду» на журналиста, не давая ему возможности принимать решения самостоятельно, а в том, чтобы помочь каждому почувствовать себя членом профессионального содружества, ответственным за любое из своих решений перед обществом, перед содружеством, перед самим собой.

В сущности избавление от перечисленных изъянов в механизме функционирования профессиональной морали и есть путь профессионально-нравственного возмужания корпуса российских журналистов. И хотя выйти на него в современных условиях весьма непросто, жизнь сегодня ставит эту задачу в число первоочередных.

Соответственно злободневным становится и разговор о том, что может сейчас сделать для журналистской практики профессиональная этика как наука. Запрос на ее рекомендации в журналистских коллективах созрел, о чем свидетельствует хотя бы такой факт: когда Судебная палата по информационным спорам задалась целью разработать свод практических правил для российских журналистов, у сотрудников средств массовой информации идея получила поддержку, нашлись и желающие участвовать в ее осуществлении.

В чем конкретно состоят в данный момент задачи профессиональной этики как науки?

В числе самых важных из них назовем три:

 

1)      систематизировать и предложить вниманию журналистского цеха в виде определенной иерархии весь круг выработанных мировым журналистским сообществом представлений, в которых отражаются разные моменты профессионально-нравственных отношений журналистской среды;

2)        выявить и сгруппировать в соответствии с основными линиями профессионально-нравственных отношений журналиста те стандарты поведения, которые осознаются в мировом журналистском сообществе как нормы профессиональной морали;

3)        выявить коллизии, ставшие «узким местом» профессионально-нравственных отношений журналистской общности, определить источники этих коллизий и найти пути выхода из них.

 

Конечно, в целом круг задач профессиональной этики намного шире. Однако перечисленные задачи ждут решения в первую очередь, поскольку они ориентированы непосредственно на практическую помощь журналистскому корпусу, и прежде всего на то, чтобы оснастить его средствами, способными стимулировать ответственность журналистов. Ведь, как заметил в одной из своих статей Л. Никитинский, «в обмен на то, что журналист не несет за свое слово никакой ответственности, оно в глазах как читателей, так и обладающих властью органов не имеет реальной цены»[108].

Размышления над кругом выделенных первоочередных задач и предлагаются читателю в следующей части книги. Но сначала подведем краткий итог тому, о чем велась речь в ее первой части.

в начало главы << >> в начало части

 

ВЫВОДЫ

 

Итак, сделаем краткие выводы.

1.   Мораль возникает вместе с человеческим обществом как кибернетической системой новой степени сложности и представляет собой принципиально новый механизм обеспечения согласованности действий в общности, механизм, призванный поддержать в новых условиях генетическую установку на выживаемость биологического вида «человек».

В отличие от права, зародившегося в качестве инструмента разрешения противоречий посредством принуждения, мораль формируется как инструмент предупреждения противоречий. Ее сущность составляет добрая воля индивида к согласованию своих действий с общими интересами. Эта добрая воля изначально обусловлена тесной связью между обстоятельствами выживания индивида и общности, близостью их витальных интересов. Она восходит к общим «точкам отсчета» таких интересов, фиксируемым в общественном сознании на том или ином этапе развития социума в виде определенных ценностей, и действует с непреложностью общего нравственного закона.

Проявляет себя этот общий нравственный закон через систему внутренних побуждений человека, воспринимаемых им как голоса долга, ответственности, совести, достоинства и чести. Вместе с психологической установкой на выполнение велений, исходящих от «голосов», эти внутренние побуждения образуют достаточно надежный инструмент для реализации нравственного закона. Таким инструментом является моральная установка личности.

Моральная установка складывается на ранних этапах социализации человека при взаимодействии его с непосредственным окружением, подобно тому, как она складывалась у перволюдей в момент формирования моральных отношений социума. Зависимость от окружения предопределяет разный уровень соответствия моральной установки конкретных людей общему нравственному закону и, как следствие, разный уровень их моральности. Для общества это оборачивается известными сложностями и вызывает стремление к «перевоспитанию» тех своих членов, у которых моральная установка не соответствует такому закону. Однако повышение уровня моральности личности, совершенствование моральной установки дело в высшей степени трудное. Без желания и усилий самого «отрицательного персонажа» оно неосуществимо. Роль социальной среды в данном случае состоит в создании условий, способных побудить человека к самовоспитанию.

Еще один очень важный момент: в развитом обществе моральные отношения структурируются соответственно основным проявлениям его жизнедеятельности, образующим три относительно самостоятельных области: сферу труда, сферу быта и сферу гражданских отношений. По этой причине в моральной установке личности определяются три относительно самостоятельных блока побуждений: блок трудовой, блок бытовой и блок гражданской морали. Но все они ориентированы на реализацию в специфических условиях общего нравственного закона.

2.   Профессиональная мораль возникает в процессе общественного разделения труда как механизм, обеспечивающий согласование интересов профессиональных групп и общества, и существенно отличается от трудовой морали.

Трудовая мораль направлена на поддержание согласованности интересов индивида и общества. Она регламентирует отношение человека к труду независимо от рода деятельности на основе моральной установки, несущей в себе общий нравственный закон и обеспечивающей его выполнение. Профессиональная же мораль определяет отношения с обществом отдельной профессиональной группы и формируется на базе профессионального сознания этой группы. Ориентируя трудовое поведение специалистов на некие стандарты личностных и групповых проявлений, сложившиеся в виде одной из сторон способа деятельности и зафиксированные в той или иной форме профессиональным сознанием групп, профессиональная мораль опирается на общую моральность человека. Однако предписания профессиональной морали не имеют императивного характера. Она формулирует для индивида именно ориентиры, рекомендации, способные регулировать его поведение через самостоятельный моральный выбор, причем регулировать настолько, насколько позволяют его общая моральность, достигнутый уровень профессионализма и реальные условия деятельности.

Случаи, когда моральный выбор в ходе деятельности осуществляется специалистом на базе принятых стандартов автоматически, означают, что данный член трудовой группы достиг в своем профессионально-нравственном развитии высшей отметки: у него сложилась дополнительная, профессионально ориентированная моральная установка, согласующаяся с основной моральной установкой, а главные профессионально-нравственные ориентиры обрели силу императивов.

3.   Этика зарождается в обществе как результат осознания роли и сущности моральных отношений и в развитом состоянии представляет собой науку о морали, содержащую две составляющих: теоретические исследования (теоретическая этика) и нормативные разработки (нормативная этика).

Теоретическая этика изучает сущность морали, ее роль и место в обществе, функции, механизм действия, ее основные компоненты (прежде всего моральное сознание и моральное поведение), характер связи между ними, структуру моральных отношений и значение их для системы общественных отношений в целом. Кроме того, теоретическая этика выявляет содержание ценностных оснований морали (благо, добро, зло, смысл жизни, счастье), разрабатывает шкалу моральности (идеал добродетель порок) и определяет ее критерии. В контакте с психологией и социологией она исследует реальный уровень моральности общества (нравственность) и влияющие на него факторы.

Нормативная этика концентрирует свой интерес на исследовании стихийно складывающихся представлений морального сознания, которые отражают побуждения, входящие в моральную установку человека. Уточняя, систематизируя, конкретизируя их, трансформируя в определенные рекомендации, нормативная этика разрабатывает пути совершенствования моральной практики общества.

4.   Профессиональная этика зародилась в рамках конкретных видов деятельности, выступив в качестве нормативного начала в поведении специалистов. На основе тех вариантов личностных проявлений, которые профессиональное сознание трудовой группы признало наиболее предпочтительными для данной деятельности, профессиональная этика создает стандарты профессионального поведения, оформляемые в виде специфических документов клятв, уставов, кодексов.

Потребность в таких стандартах для разных видов деятельности различна, поэтому формирование профессиональной этики идет неравномерно и на протяжении длительного исторического периода автономно от общей этики. Фактически только в последнее столетие профессиональная этика осознала свои глубинные связи с общей этикой и стала развиваться как ее часть, расширив свой предмет и круг задач таким образом, что внимание исследователей сосредоточилось и на разработке теоретических аспектов профессиональной морали.

5.   Профессиональная мораль в журналистике начала складываться вместе с журналистской деятельностью. Однако процесс ее формирования растянулся на века и достиг определенности только с превращением журналистской профессии в массовую, завершился же он лишь на рубеже XIX и XX вв., когда были созданы первые кодексы и профессионально-нравственное сознание журналистского сообщества приобрело документированную форму существования.

С тех пор процесс кодификации норм поведения, сопровождаемый развитием внутрикорпоративного контроля за их соблюдением, становится постоянной линией борьбы журналистского содружества за единство профессионально-нравственной позиции в своих рядах. Тем самым он оказывается и формой борьбы за незыблемость общественного значения журналистики, за высокий авторитет и престиж профессии.

Журналист, осваивая в ходе профессионального становления постулаты профессиональной морали, вступает с коллегами в профессионально-нравственные отношения, которые, в отличие от моральных отношений как таковых, предполагают возможность институционально организованного и непосредственного вмешательства корпорации в его поведение. Однако это вмешательство существенным образом отличается от административного воздействия, поскольку цепь его не принуждение, а побуждение. Внимание корпорации к поведению того или иного специалиста предполагает помощь ему в осознании связей между ним как членом профессионального содружества и обществом, между его деятельностью и жизнью социума, между моральными ценностями общества и профессионально-нравственными ценностями.

В странах с развитыми демократическими традициями профессиональная мораль журналистской общности существует в виде взаимодействия надличностных и личностных форм профессионально-нравственного сознания трудовой группы, индивидуального профессионального поведения и корпоративной реакции на него, коллективного поведения и реакции на него отдельных членов группы. Вследствие этого профессиональная мораль оказывается и средством укрепления внутрикорпоративных связей, и средством оптимизации отношений журналистики с обществом, и стимулом к дальнейшему развитию способа журналистской деятельности.

В случаях, когда в механизмах саморегуляции социума возникают сбои, профессиональная мораль, являясь звеном этих механизмов, тоже дает сбои, и это порождает кризисные ситуации в журналистской корпорации, отрицательно сказывается на состоянии журналистики, вызывая серьезные претензии к ней со стороны общества. Подобный период сегодня переживает журналистский корпус России.

6.   Профессиональная этика журналиста, подобно другим видам профессиональной этики, начала формироваться непосредственно в трудовой деятельности. Она проявила себя в ходе кодификации тех профессионально-нравственных представлений, которые стихийно сложились в рамках способа журналистской деятельности и так или иначе были зафиксированы профессиональным сознанием журналистского сообщества. Появление первых кодексов означало завершение длительного процесса формирования профессиональной журналистской морали и одновременно открыло новый этап в ее развитии. Этот новый этап базировался на целенаправленном самопознании журналистской деятельности и практическом применении его результатов. Однако открывшиеся в итоге большие возможности в силу конкретных социальных условий удалось использовать далеко не всему журналистскому «цеху» мирового сообщества. В частности, в России естественный процесс функционирования журналистики, развития ее профессиональной морали и этики был нарушен настолько сильно, что, когда возникла новая социально-историческая ситуация, позволившая ей восстановить свою природу, журналистский корпус с профессионально-нравственной точки зрения оказался не готов к этому. Изъяны в механизмах функционирования профессиональной морали привели к тому, что сразу же после бурного, но короткого подъема в деятельности российских СМИ, вызванного новой ролью и новыми возможностями журналистики, обозначились явные признаки неблагополучия: снижение качества массовых информационных потоков, осложнения в отношениях журналистов с обществом, нарушение внутрикорпоративных связей.

7.   Для восстановления механизмов функционирования профессиональной морали журналистскому цеху России крайне важно осознать себя частью мирового журналистского сообщества и соотнести его профессионально-нравственный опыт со своими сегодняшними проблемами. Помочь ему в этом может и должна профессиональная этика как наука, поскольку она способна обобщить, систематизировать такой опыт и выработать на его основе соответствующие рекомендации.

в начало части

 

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

 

К главе I

 

1.        Внимательно прочитайте материал учебного пособия. Теперь загляните в «Философский энциклопедический словарь» и «Словарь по этике», так же внимательно вчитайтесь в статьи «Мораль» и «Нравственность». Сравните изложенную в них концепцию с концепцией автора учебного пособия и определите, в чем состоят основные различия. Какая точка зрения кажется для Вас более убедительной и почему? Напишите свое заключение, дав на основе проработанного материала и собственных размышлений определение морали и краткую характеристику моральных отношений в обществе, включая сферу трудовой морали. Поясните, есть ли, на Ваш взгляд, разница между понятиями «мораль» и «нравственность».

2.        Как появилось понятие «этика» и что оно обозначает? Как связаны между собой мораль и этика? Что такое «нормативная этика»? Ответив себе устно на эти вопросы, изобразите отношения морали и этики графически, в виде схемы.

3.        Что общего и в чем различия между понятиями «профессиональная мораль» и «профессиональная этика»? Познакомьтесь с двумя параграфами первой главы монографии Д.С. Авраамова «Профессиональная этика журналиста» (с. 1833). Сравните его взгляд на профессиональную мораль и профессиональную этику с точкой зрения автора данного учебного пособия. В чем совпадают и чем отличаются друг от друга эти две позиции? Изложите письменно свой взгляд на профессиональную мораль и раскройте основные значения понятия «профессиональная этика».

 

К главе II

 

1.        Как в учебном пособии представлено соотношение профессиональной морали и способа деятельности (безотносительно к журналистике)? Каковы две стороны (две подструктуры) способа деятельности журналиста? Как соотносятся обе эти стороны с профессиональной журналистской моралью?

Теперь попытайтесь самостоятельно проанализировать с данной точки зрения один из выпусков передачи «Сегоднячко», разглядев в нем проявление обеих сторон способа творческой деятельности журналиста. Есть ли основания говорить, что в данном случае действует единая система профессионально-нравственной регуляции журналистского поведения?

2.        Каким образом происходило формирование профессиональной журналистской морали? Когда начался процесс кодификации профессионально-нравственных норм? В чем его суть и почему в России он начался с запозданием? Вспомните (а если не читали, то непременно прочтите) роман Ги де Мопассана «Милый друг». К какому периоду в развитии профессиональной журналистской морали Вы отнесете описываемые в нем события? В чем Вы видите наиболее острые профессионально-нравственные проблемы современной отечественной журналистики?

 

К главе III

 

1.        Вспомните, какое место занимает в общественном сознании моральное сознание. Какую роль оно играет по отношению к сознанию профессиональному? Как соотносятся объем профессионального сознания трудовой группы и объем индивидуального сознания профессионала? Какое место занимают в профессиональном сознании журналиста профессионально-нравственные представления, в каких формах они существуют и какую роль выполняют? А теперь попытайтесь осознать, насколько Вы лично освоили профессионально-нравственные представления журналистской общности. Сформулируйте задачи, которые Вы считаете необходимым поставить перед собой в этой области.

2.        Внимательно прочитав материал второго параграфа, попробуйте дать свое объяснение той активности, которую проявляет журналистская общественность Германии по отношению к профессиональному поведению коллег. А теперь вдумайтесь в характеристику особенностей в механизме действия профессиональной морали, о которых говорится в учебном пособии. Отражены ли в Вашем объяснении эти особенности? Что Вы думаете о механизме функционирования профессиональной морали в журналистском корпусе России? Что бы Вы предложили сделать для оптимизации этого механизма?

в начало части

 

в оглавление << >> на следующую страницу



[1] Брэм А. Жизнь животных. М., 1992. Т.1. С. 272.

[2] Там же. С. 73.

[3] Под словом «тексты» в данном случае не следует понимать развернутые письменные послания. Тексты перволюдей могли состоять из одного слова-звука, которому еще только предстояло войти в общее употребление.

[4] Термин «контур регулирования» использован немецким философом Г. Клаусом для обозначения замкнутой цепи элементов, по которой в двух противоположных направлениях (от участка управления к управляемому участку и обратно) «течет» информация. Тем самым эта «цепь» оказывается механизмом регулирования системы с помощью прямой и обратной связи. Особенностью социальных систем является наличие «переплетенных контуров регулирования», т.е. пересекающихся, а следовательно, взаимодействующих «цепей». См.: Клаус Г. Кибернетика и общество. М., 1967. С. 81, 382383.

[5] Новая газета. 1998. № 23.

[6] Там же.

[7] Иррациональные представления, лежащие в основе табу, на наш взгляд, именно в силу их иррациональности не могут рассматриваться в качестве формы сознания. Они образуют в психике человека исходное, досознательное звено механизма веры, на базе которого со временем формируется религиозное сознание.

[8] Архангельский Л.М. Марксистская этика. М., 1985. С. 6970.

[9] Апресян Р.Г. Идея морали и базовые нормативно-этические программы. М., 1995.

[10] Гусейнов А.А., Апресян Р.Г. Этика. М., 1998.

[11] Важно подчеркнуть: «запас» ценностей в обществе всегда шире, чем те, которые актуальны в данный исторический период, в данных социально-экономических и политических условиях.

[12] Кант И. Критика практического разума. СПб., 1995. С 349.

[13] Соловьев Э. И. Кант: взаимодополнительность морали и права. М., 1992. С. 73.

[14] Это очень хорошо понимал замечательный русский мыслитель В.И. Вернадский, продолживший поиски другого российского философа-космиста Н.Ф. Федорова, направленные на осознание человечеством своего нравственного долга перед эволюцией мироздания.

[15] Апресян Р.Г. Указ. соч. С. 14.

[16] Кант И Указ. соч. С. 413.

[17] Отсюда историческая изменчивость содержания этих категорий и зависимость его от национальных, классовых, религиозных и других общественных отношений.

[18] Содержание данных категорий тоже меняется в силу тех же причин, в результате чего шкала оценок иногда преобразуется до противоположности.

[19] Как замечает Р.Г. Апресян, «первобытный опыт человечества и индивидуальный опыт детства не тождественны, но аналогичны. Идея известной параллельности первобытности и младенчества высказывалась неоднократно». См.: Апресян Р.Г. Указ. соч. С. 98.

[20] Апресян Р.Г. Указ. соч. С. 98.

[21] Общеизвестно, что профессиональная этика формировалась не как единая научная дисциплина, а в виде особого направления в разных видах деятельности: медицинская этика, судебная этика, педагогическая этика и т.п. Далее нам предстоит более подробный разговор об этом.

[22] Авраамов Д.С. Профессиональная этика журналиста, парадоксы развития, поиски, перспективы. М., 1991. С. 20.

[23] Гришин Э.А., Согомонов Ю.В. Роль профессиональной этики в управлении нравственным воспитанием специалистов//Роль профессиональной этики в управлении нравственным воспитанием. Владимир, 1980.

[24] Авраамов Д С. Указ. соч. С. 24.

[25] Там же. С. 56.

[26] Назовем так зарождавшееся поле деятельности для прототипов того, что сегодня мы называем общественными организациями.

[27] Когда читаешь Библию, то складывается впечатление, что, несмотря на отсутствие летательных аппаратов, расстояния древним людям были нипочем.

[28] Не нужно думать, будто характеристика продукта труда как блага и добра означает, что на этой стадии уже существовали такие термины. Благо, равно как и добро, мыслилось (ощущалось? виделось?) как нечто необходимое, ценное для каждого и для всех, но при этом могло называться по-разному. В качестве научного понятия слово «благо» стали употреблять лишь античные философы.

[29] Другое дело, что происхождение знаний и мудрости в библейских повествованиях объясняется божественным промыслом, но это естественно для религиозного толкования мира, свойственного Библии.

[30] Человек и общество в древнем мире. М., 1998.

[31] К сожалению, задачи учебного пособия не позволяют отвлечься на рассмотрение тех изменений, которые по мере развития общества происходят в гражданской и бытовой морали, точнее, в соответствующих блоках моральной установки индивида. А они происходят, и было бы важно для полноты представления о развитии морали как регулятивного механизма общественной жизни последовательно восстановить их.

[32] Собственно, слово «труд» по отношению к занятиям свободного гражданина практически не употребляется: в библейских и ранних античных текстах оно чаще всего относится к занятиям рабов и представителей низших сословий, причем осознается труд как тяжкое бремя, проклятье роду людскому.

[33] Пока ничто ни «машинные бунты» эпохи зарождения капитализма, ни целенаправленная работа по преодолению противоположности между физическим и умственным трудом, ни справедливая озабоченность современных экологов состоянием среды обитания человечества, день ото дня утрачивающей естественные возможности воспроизводства, не остановило этот процесс. И совсем не случайно сегодня озаботилась сложившимся положением дел наука о морали. С идеей Нового подхода к окружающей среде выступили представители научного направления «экологическая этика». В этом проявилась объективная необходимость осознать рассогласование, возникшее между исходной моральной установкой человека и действиями общества, рискующего превысить (а может быть, уже превысившего?) допустимую меру опосредованности вещественно-энергетических контактов со средой.

[34] Маркарян Э С. Теория культуры и современная наука. М., 1983. С. 114132.

[35] Существуют разные традиции использования понятия «операция» применительно к деятельности. Иногда его отождествляют с понятием «этап». Нам представляется, что эти понятия важно различать по смыслу, хотя оба они обозначают фрагменты процесса деятельности. Понятие «этап» указывает на место данного фрагмента в целостном акте деятельности. Понятие «операция» характеризует фрагмент акта деятельности с точки зрения комплекса задач, на решение которых он ориентирован. В соответствии с этим устойчивый состав операций, характерных для того или иного вида деятельности, может быть определен как операциональная структура актов данной деятельности.

[36] Заметим, что это относится и к репродуктивной, и к творческой деятельности.

[37] Не будет лишним напомнить, что профессиональное сознание групп (равно как и общественное сознание в целом во всех его формах) и сегодня существует не только объективированно в текстах социума, но и непосредственно в виде особою уровня сознания индивидов, состоящего из нескольких слоев.

[38] Тот факт, что в жизненно важном продукте по прошествии времени могут выявиться и вредные, даже опасные для человечества свойства, открылся людям далеко не сразу и не без трагических ситуаций, но едва ли заставил общество быть осторожнее.

[39] Авраамов Д.С. Указ. соч. С. 27.

[40] Иллюстрацией этого может служить история, рассказанная в свое время журналистом Анатолием Аграновским в очерке «Столкновение» (См.: Аграновский А. Столкновение. «Детали и главное». М., 1982.). На примере машиниста, спасшего пассажиров ценой своей жизни, и тракториста, по пьяному делу разрушившего железнодорожный путь, Аграновский показал, насколько разным может быть нравственный уровень людей, и поставил вопрос о нравственной зрелости специалиста как условии допуска к работе с техникой.

[41] Гришин Э.А., Согомонов Ю.В. Указ. соч. С. 1415.

[42] Авраамов Д.С. Указ. соч. С. 24.

[43] Там же. С. 27.

[44] Марксистская этика. М., 1980. С. 268.

[45] Средства массовой информации в демократическом обществе. М., 1998. С. 5.

[46] Бежанов Т. Экзаменационная работа по курсу «Профессиональная этика журналиста».

[47] Бухарцев Р.Г. Вопросы профессиональной этики журналиста. Канд. дисс. Свердловск, 1971; Он же. Творческий потенциал журналиста. М., 1985.

[48] Казакова В.А. Социальные проблемы профессиональной этики журналиста. Канд. дисс. М., 1975.

[49] Теплюк В.М. Журналист и источники информации: этические проблемы творческой деятельности журналиста. Канд. дисс. М.,1977; Он же. Этика журналистского творчества. М., 1980; Он же. Социальная ответственность журналиста. М , 1984.

[50] Кумылганова И.А. Нравственные критерии в профессиональной журналистской деятельности. Канд. дисс. М., 1992.

[51] Авраамов Д.С. Указ. соч.

[52] Становление духа корпорации: правила честной игры в сообществе журналистов Тюмень, 1995.

[53] Профессиональный этос набор неформальных, некодифицированных норм и правил, фактически действующих в практике данной профессиональной группы.

[54] Лазутина Г. Что же в осадке?//Четвертая власть. 1998. № 1. С. 8.

[55] Авраамов Д.С. Указ. соч. С. 28.

[56] Алексеев А.Н. Некоторые проблемы социологического изучения массовой коммуникации (на примере прессы). Канд. дисс. Новосибирск, 1970.

[57] Авраамов Д.С. Указ. соч. С. 39.

[58] Лазутина Г. Журналистика и массовые информационные потоки//Журналист. 1997. № 7. С. 6264.

[59] Под словами «информационная картина действительности» в данном случае имеется в виду не панорама конкретных событий («информационная картина дня»), а совокупность самых разных видов информационных продуктов, которые представляют в массовых информационных потоках соответствующий момент действительности.

[60] Лазутина Г. Параметры журналистского текста//Журналист. 1997. № 8. С. 6264.

[61] Исключение составляют особые социальные обстоятельства, такие, как, скажем, состояние войны, когда императивность идеи журналистского произведения обоснованно возрастает.

[62] Образы представляют собой смысловые единицы, в которых с помощью материала культуры передается прошлый социальный опыт, воплощенный в конкретно-чувственной форме (прецеденты истории, фрагменты художественных и фольклорных текстов, экспрессивная лексика и т.д.). Нормативы смысловые единицы, в которых прошлый социальный опыт передается в виде логических конструкций (положения законов, нормы и т.п. общественные установления).

[63] Новые известия. 1998. 7 августа.

[64] Пронин Е.И. Выразительные средства журналистики. М, 1980.

[65] Здоровега В.И. Публицистика, ее природа, общественная роль, гносеологические и психологические основы. Автореферат, докт. дисс. М., 1970. С. 32.

[66] В подобной роли, например, используется автомобиль.

[67] В данном случае речь не идет о внутрипрофессиональной специализации: подготовка и выпуск массовых информационных потоков рассматриваются как работа, в той или иной степени ложащаяся на плечи каждого журналиста, что имеет место в действительности.

[68] Тот факт, что одна из таких устойчивых черт состоит в подвижности, изменчивости части условий, ничего не меняет, это парадокс, который надо принять к сведению.

[69] Используя этот термин вслед за Е.И. Прониным (См.: Пронин Е.И. Текстовые факторы журналистского воздействия. М., 1981.), обозначим этим понятием обобщенное представление о характерных чертах продукта деятельности, которое направляет ее течение и определяет ее способ.

[70] Авраамов Д.С. Указ. соч. С. 23.

[71] Напомним, что понятием «продукт» обозначаются результаты целенаправленной деятельности человека по переработке информации, вещества и энергии, существующие не только в виде материальных предметов и текстов, но и в виде услуг.

[72] Там же. С. 4142.

[73] Кумылганова И.А. Нравственные критерии в профессиональной журналистской деятельности. Автореферат канд. дисс. М., 1992. С. 10.

[74] Плутарх. Сравнительные жизнеописания: В 2 т. М., 1994. Т. 2. С. 451.

[75] Авраамов Д.С. Указ. соч. С. 4243.

[76] Заметим, что понятия «трудовая группа», «профессиональная общность» не следует понимать как указание на конкретный профессиональный коллектив Они служат для обозначения совокупного субъекта какого-либо вида деятельности и не предполагают обязательных непосредственных отношений между отдельными деятелями.

[77] Слитность, нерасчлененность компонентов объекта, неочевидность их различий, что характерно для начальной фазы развития.

[78] Свитич Л.Г. Профессия: журналист. М., 1996. С. 18.

[79] Ломоносов М.В. Полн. собр. соч.: В 10 т. М. -Л., 1952. Т. 3. С. 217231.

[80] Цит. по: Диалог США. 1991. № 47. С. 20.

[81] В этом и состоит объяснение парадокса о «возрасте» профессиональной морали журналиста: она вроде бы и моложе журналистской профессии, но в то же время и старше ее, поскольку зародилась вместе с журналистикой как видом деятельности.

[82] Устав Союза журналистов СССР//Журналист. 1972. № 1.

[83] Журналист: российско-американские социологические исследования. М., 1998. С. 29.

[84] Там же. С. 31.

[85] Журналист и этика. Мнения журналистов в зеркале обследования кодекса профессиональной этики. М., 1995. С. 4344.

[86] Там же. С. 44.

[87] Доклад Союза журналистов России о критическом состоянии российских средств массовой информации (1997)//Власть, зеркало или служанка? Энциклопедия жизни современной российской журналистики: В 2 т. Т. 1. С. 5564.

[88] Понятие «трудовая группа» здесь и далее употребляется как синоним понятия «профессиональная группа» (из чисто стилистических соображении).

[89] Ширяева А.А. Журналист в социалистическом обществе//Вестн. Моск. ун-та. Серия «Журналистика». 1969. № 3; Она же. Журналисты местных газет, радиовещания, телевидения. Автореферат канд. дисс. М., 1972; Она же и Свитич Л.Г. Журналист и его работа. М., 1979.

[90] Свитич Л.Г. Профессия: журналист. С. 19.

[91] Нувеллистами (от франц. nouvelle новость) во Франции называли тех, кто сделал своим основным занятием сбор и распространение новостей. В Англии за ними закрепилось прозвание «кэдди».

[92] Авраамов Д.С. Указ. соч. С. 38.

[93] В данном случае Петр I выступил как представитель не только власти, но и складывавшейся трудовой группы журналистов: известно, что он сам «редактировал газету, писал в нее, отбирал материалы к очередным номерам, редактировал тексты, заботясь о ясности слога» (См.: Свитич Л.Г. Профессия: журналист. С. 20.).

[94] Социологические исследования эффективности журналистики. М., 1986; Социологические исследования печати, телевидения, радиовещания. М., 1988.

[95] Слово «представления» здесь и далее употребляется не как термин психологии; оно служит для обозначения совокупности разнообразных компонентов профессионального сознания, выступая в роли обобщающего понятия.

[96] Под вертикальными связями имеются в виду отношения между поколениями, а под горизонтальными между современниками.

[97] Понятие «документ» в данном случае употребляется в широком смысле, т.е. оно обозначает информационный продукт, зафиксированный с помощью каких-либо знаковых систем на каком-либо носителе (в каком-либо материале).

[98] Есть данные, что первые такие документы появились в середине XIX в. Сами тексты до нас не дошли, но исследователи восстановили их содержание по свидетельствам современников.

[99] Отсюда те устойчивые особенности личности журналиста, о которых принято говорить как о ее типологических чертах (См.: Свитич Л.Г., Ширяева А.А. Журналист и его работа//Журналист: российско-американские социологические исследования.).

[100] В качестве примера подобного противоречия обычно приводят расходящееся с общепринятым осуждением лжи положение медицинской этики, согласно которому тяжелобольному нельзя говорить правду о состоянии его здоровья. На наш взгляд, это куда более сложный случай моральных отношений, и не удивительно, что среди медиков нет единодушия по поводу решения подобных коллизий.

[101] Конституция Российской Федерации. Ст. 23 («Правовое поле журналиста»). М., 1997. С. 95.

[102] Хартия прав человека: Всеобщая декларация прав человека. Ст. 19.//Там же. С. 22.

[103] Томас Б. Частная жизнь немецкого политического деятеля и его прошлое.//Журналист и этика. М., 1995. Вып. 3. С. 2428.

[104] Шаргородская А. Защита источника информации//Там же. С. 3739.

[105] В этическом кодексе российских журналистов есть такие положения: «2. Журналист соблюдает законы своей страны, однако в части, касающейся выполнения профессионального долга, журналист признает только подотчетность своим коллегам и отвергает какие-либо попытки давления или вмешательства со стороны правительства или каких-либо других органов. 4. Журналист хранит свои профессиональные тайны, касающиеся источников информации, полученной конфиденциальным путем. Никто не может вынудить журналиста раскрыть этот источник» (См.: Кодекс профессиональной этики российского журналиста//Власть, зеркало или служанка? Т. 1. С. 203204.).

[106] Административное управление предполагает регулирование деятельности сотрудников посредством упорядоченной системы жестко обязательных мер, в том числе карающего характера, влекущих за собой в конечном счете возможность отстранить человека от работы.

[107] Возможен и третий вариант реакции, определяемый в просторечии как наплевательство, однако в нем следует видеть знак явного профессионального несоответствия и едва ли стоит принимать его в расчет при анализе механизма функционирования профессиональной морали.

[108] Никитинский Л. Напраслина//Там же. С. 131.

Hosted by uCoz