РАЗДЕЛ II

СОЦИАЛЬНОЕ ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ ЖУРНАЛИСТИКИ

 

ГЛАВА 1. Журналистский текст и социальная действительность: познание, отражение, преобразование (В.А. Сидоров)

 

ГЛАВА 2. Социологическое мышление журналиста (В.И. Кузин)

 

ГЛАВА 3. Социологические методы в труде журналиста (М.Н. Ким)

 

ГЛАВА 4. Социологическая журналистика (В.А. Сидоров)

 

ГЛАВА 1.

ЖУРНАЛИСТСКИЙ ТЕКСТ И СОЦИАЛЬНАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ: ПОЗНАНИЕ, ОТРАЖЕНИЕ, ПРЕОБРАЗОВАНИЕ

 

Среди перечисленных в названии раздела понятий первое по значимости место, конечно, отдадим журналистскому тексту. Потому что для творческих сотрудников газет, телевидения, радио в самой идее журналистского текста заключено очень многое, быть может, все – смысл профессионального бытия, порядок деятельности, место и роль журналистики в обществе.

Сказанное можно было бы рассматривать в качестве знака профессионального эгоизма журналистов, тем более что первичность социальной действительности по отношению к журналистскому тексту в каких-либо доказательствах не нуждается. Но в то же время нельзя не учесть некоторые соображения, позволяющие ставить под вопрос даже незыблемый порядок вещей.

 

w              Во-первых, сегодня, как полагают многие ученые, человеческая цивилизация вплотную приблизилась к своему качественно новому состоянию – информационному обществу.

w              Во-вторых, журналистика работает исключительно с информацией, более того, социально значимой информацией во всех ее смысловых проявлениях – от фиксации факта до его чувственного отображения, от рационального суждения интеллектуала до аффективных кликов толпы, от кропотливого поиска значимых составляющих действительности до их массового тиражирования по каналам СМИ и т.д.

w              В условиях невиданного ранее наращивания номенклатуры функционирующей информации и ее объемов, что качественно изменяет характер производства и потребления продукции СМИ, журналистский текст, в-третьих, все более приобретает свойства гипертекста. А это значит, что в дополнение к хорошо известному – быть отражением социальной действительности, он становится заметной частью той же действительности, более конкретно – поставленного на конвейер массового духовного производства.

 

Поэтому допустимо, по крайней мере в пределах обозначенной проблематики, журналистский текст и социальную действительность рассматривать не на уровне их соподчинения, а в плоскости сложного сопоставления двух объективных социальных реальностей. Они начинают воздействовать одна на другую за счет включения в процесс своего взаимодействия субъективного фактора – журналиста как творческого индивида, призванного познавать, отражать и преобразовывать данную нам в ощущениях социальную действительность.

При этом под социальной действительностью понимается все межличностное, т.е. связанное с совместной жизнью людей, формами их общения, что реально существует и развивается, несет собственную сущность и закономерность в самом себе, а также содержит в себе результаты своего собственного действия и развития. Такой социальной действительностью является объективная социальная реальность во всей ее конкретности[1]. Познание в целом выступает как общественно-исторический процесс творческой деятельности людей, формирующий их знания, на основе которых возникают цели и мотивы человеческих действий[2].

В журналистике познание, кроме общих свойств, обладает некоторыми специфическими. Это профессиональное познавание объекта журналистского внимания; изучение предметной области своей деятельности, это постижение закономерностей поиска, отбора, интерпретации социально значимой информации, формирующей представления членов общества о действительности.

Отставание в познании социального явления свойственно природе вещей: реальность изменчива и мгновенно не фиксируема. Информация всякий раз запаздывает, и когда все же доходит до наблюдателя, он оказывается в ситуации, которой свойственна неоднозначность ее интерпретации. Что-то противится предшествующему опыту наблюдателя, не понимается им или истолковывается в категориях прошлого.

Таким образом, адекватное познание явления может быть отодвинуто на неопределенное время. А журналистике как явлению общественной жизни в особой мере свойственна динамика, отчего процесс познания обретает дополнительную сложность. Следовательно, в процесс журналистского познания внедрен поиск соответствия содержания образов реальности самой существующей независимо от них реальности, т.е. отражение.

Наличие субъекта познания и отражения социальной действительности, творящего «вторую реальность», журналистский текст, указывает на функцию преобразования. Находясь в сложном взаимодействии с социальной действительностью, он в определенном смысле видоизменяет ее. Естественно, журналистский текст не может непосредственно изменять материальный аспект бытия, воздействие оказывается через сознание людей, через духовную сферу бытия, т.е. по своей природе оно опосредованное. «Вторая реальность», будучи порождением первой, становится субъектом действия.

Таковы парадигма и важнейшие понятия настоящего раздела.

 

Факт, противоречие и проблема в журналистском анализе действительности

 

Еще Ф. Энгельс говорил о том, что все побуждающее человека к деятельности должно обязательно пройти через его голову, отразиться в ней в виде мыслей, побуждений, чувств, проявлений воли – в виде «идеальных стремлений», которые действуют как «идеальные силы». Мысли, чувства, проявления воли в голове человека зарождаются как реакция на состояние окружающей его действительности. Следовательно, реальность должна быть познана самим индивидом или кем-либо еще, от кого человек может получить новое знание.

Психологи утверждают, что сегодня более 90% информации о мире человек получает из чужих рук, т.е. доля познания, основанного на личном опыте, неуклонно сокращается. Среди тех, кто несет людям знания о социальной реальности, особое место занимают журналисты. Благодаря техническим новациям в сфере массовой коммуникации, они вездесущи, всегда присутствуют в социальном общении. В особенности экран телевизора преподносит подавляющему большинству людей максимум легко и зачастую некритично усваиваемых ими сведений о прошлом, настоящем, возможном будущем мира.

Еще одна особенность современной реальности состоит в том, что тот же телевизор все чаще не просто исполняет функцию средства передачи информации, а становится ее источником[3]. Корреспондент наших дней в поисках новых сведений, переживаний, ощущений периодически обращается не только к самому главному источнику информации – социальной действительности, но и к журналистскому тексту. В этом ракурсе он становится подобен историку, каким его рассматривал Ю.М. Лотман. Текст всегда кем-то и с какой-то целью создан, событие предстает в нем в зашифрованном виде. Для историка факт не исходная точка, а результат дешифровки текста. Он сам создает факты, стремясь извлечь из текста внетекстовую реальность, из рассказа о событии – событие. Таким образом, с позиции передающего, факт – всегда результат выбора из массы окружающих событий события, имеющего, по его представлениям, значение[4].

Сегодня любой индивид основательно погружен во «вторую реальность». Его окружает журналистский текст, который в качестве информационной константы социальной действительности воздействует как на общественное сознание, так и на умонастроения каждого индивида. Возникающая при этом сложность описания взаимодействия социальной действительности и журналистского текста побуждает обратиться к достижениям семиотики. Исследование проблематики сквозь призму этой, сравнительно новой, научной дисциплины позволяет корректно проанализировать процесс журналистского познания действительности и особенности ее отражения в прессе.

Итак, в содержание журналистского текста объективно внедрены факты и события, через которые его автору явлена социальная действительность. Они имеют определенную форму в виде некоторых знаков и символов, которая как оболочка прежде всего и находится в фокусе внимания журналиста. Иными словами, через форму можно идти к раскрытию содержания факта. У. Эко выделил очень важное звено в процессе познания реальности, когда исследователь находится на полпути между представлением об идее факта и знанием его единичного проявления. Все, что известно о всеобщем, дается через следы, а след единичен. Поэтому полнейшее, совершеннейшее знание – проницание единичного[5].

То, что в журналистские тексты всегда вплетены различные символы и знаки, хорошо известно. Более того, журналистская продукция не окажется понятой массами, если не использует ту или иную систему знаков, стереотипизированных под восприятие аудитории. Здесь корни не просто шаблонов в журналистике, легко усваиваемых аудиторией, а истоки нетождественности содержания и значения для нее журналистского текста. В основе несхожести возникающих смыслов для журналиста и его читателя лежит неоднозначность толкования ими социальных фактов.

 

В социологии социальный факт – любой объект (событие или явление), так или иначе воздействующий на людей и их деятельность; массовые, социально типичные явления и процессы, которые подтверждаются многократным наблюдением и повторением. Чтобы понять сущность фактов, необходимо их научное описание и объяснение, т.е. перевод фактов с онтологического уровня на гносеологический. Полученное представление о социальном факте, его отражение путем описания, объяснения и теоретического осмысления называется социологическим фактом.

 

Журналист тоже имеет дело с социальными фактами и стремится отыскать в действительности устойчивые, носящие статистический характер явления. Однако этим журналистика не ограничивается. Известны примеры, когда корреспонденты находили в жизни такие социальные факты, которые были единственными в своем роде и только после обнародования в прессе начинали множиться. Но если в науке социальный факт после соответствующего исследования превращается в факт социологический, то в области функционирования СМИ в результате осмысления и публикации становится журналистским фактом. Обращаясь к сравнениям того же У. Эко, можно сказать, что и социолог, и журналист в начале исследования находятся одинаково на полпути между представлением об идее факта и знанием единичного факта, но далее их пути расходятся. Социолога дорога ведет через поиски множества сходных единичных следов к всеобщему понятию, журналиста – от собственного неведения и единичности следа – к описанию единичного факта, за которым, быть может, скрывается всеобщее. Другими словами, смысл творчества журналиста – в проницании единичного, без которого для него нет постижения всеобщего.

Социальная действительность в некотором смысле «защищается» от прочтения журналистом, а форма и содержание скрыты от понимания и фиксации. Открыты лишь знаки. Поэтому она и проступает в его восприятии через систему передаваемых знаков, которые выстраивает сам творческий работник СМИ.

 

Политик ищет успех в электоральной среде, давая интервью. В нем обозначает для аудитории систему своих политических воззрений словом, модуляцией голоса, мимикой, поскольку возможность обосновать их выпадает крайне редко: лишь кое-что можно аргументировать, все остальное – только «расцветить» флажками-символами.

Однако интервьюер тоже ограничен символической системой: он заранее настроен – положительно или отрицательно – на подаваемые интервьюируемым знаки. Вот почему телеоператор внутренне готов отснять материал в нужном для себя ракурсе[6], который может не совпасть с установкой персонажа. Отснять в определенном ракурсе – по существу то же, что подать кому-то определенный знак.

 

Пресса – инструмент власти, т.е. партий и экономических лобби. «Главное ее оружие, – считает У. Эко, – намеренное затемнение смысла высказывания, поскольку идея состоит не в том, чтобы снабжать читателей информацией, а в том, чтобы через их головы направлять тайные сигналы другим властным группировкам»[7]. Насчет намеренного затемнения смысла сказано, возможно, с некоторым публицистическим перехлестом, но с основной идеей ученого нельзя не согласиться.

Политик подает знаки другим политикам. Журналист – своим собратьям по профессии и власть имущим, а нередко тому самому политику, у которого взял интервью. При этом почти никому нет дела до содержания социального факта, все озабочены его обозначением. Вспомним классический пример, когда Наполеон в 1815 г. сделал попытку вернуть себе утраченное, бежал с острова Эльба и высадился на французский берег. Столичные газеты Франции патетически писали о «корсиканском чудовище», «преступнике», которого непременно «будут судить и привезут в Париж в железной клетке». Но по мере приближения Наполеона к столице тон газетных сообщений о нем стал сначала нейтральным, потом – мягким, наконец – восторженным. Все закончилось лаконичным сообщением: «Император прибыл в Фонтенбло». Так французские газеты подавали знаки своей лояльности – то Людовику XVIII, то Наполеону...

Для глубокого «проницания» знака нужен журналист-исследователь, которому, в свою очередь, требуются время, условия, знания. Такой журналист призван не только верно отображать и расставлять знаки в каналах СМИ, но и осмыслять содержание социальных фактов действительности. Аудиторией воспринимается только обозначение социального факта, который стал предметом внимания журналиста (рис. 1). Поэтому актуален вопрос о смысловой нагрузке тех или иных знаков, поступающих в поле ее зрения.

 

 

Рис. 1. Социальная действительность: алгоритм отражения в журналистском тексте

 

Несколько лет назад авторитетная на Петербургском радио программа «Час до полудня» отметила в эфире двадцатилетие своего существования. Как водится, в студии собрались те, кто в разные годы вел эту передачу у микрофона. Вспомнилось былое: люди, события, впечатления... Однако все ли из звучавшего оказалось понятным аудитории, все ли знаки, которые подавали радиожурналисты своим слушателям, были расшифрованы ими? Ведь программе уже два десятилетия, за которые сменился качественный состав аудитории, коренным образом преобразилась социально-политическая действительность в стране, и то, что вроде бы должно восприниматься как само собой разумеющееся, перестает им быть. Так, кто-то назвал Лазаря Маграчева, яркого журналиста, работавшего на радио еще в годы блокады Ленинграда, который своим творчеством прикоснулся к рождению новой программы. Однако его имя для большого числа радиослушателей оказалось ничего не говорящим знаком. Что делать, время неумолимо, многое надо объяснять заново. Знак должен быть наполнен смыслом.

 

Когда знак в журналистском тексте не наполнен для аудитории адекватным содержанию социального факта смыслом, он интерпретируется ею произвольно. Но нельзя считать аудиторию слепой и глухой настолько, что она видит и слышит только то, что содержится в журналистских текстах. Будь это так, она стала бы легко и просто управляемой. Но этого не происходит, и прежде всего потому, что аудитория складывается из индивидов, каждый из которых обладает определенным социальным опытом, в той или иной мере включен в межличностное общение, и поэтому знаки, поступающие из журналистских текстов, воспринимает не «один к одному», а в собственном осмыслении. Поскольку аудитория всегда разнородна, постольку в ней зарождается не одно, а несколько толкований факта. И когда знаки из журналистских текстов, сопоставленные аудиторией с ее реальным опытом, перестают совпадать с ним, конкретное средство массовой информации утрачивает доверие тех, для кого действует.

В прежние годы аудитория, если даже и отказывалась от одной газеты в пользу другой, все равно не выходила за рамки советской партийной печати, разве что владельцы радиоприемников с коротковолновым диапазоном настраивались на «не наши голоса». Сегодня, несмотря на известные издержки в становлении информационного пространства России, выбор все же существует. Поэтому отказ в доверии той или иной газете может стать для нее «первым звонком» близящейся катастрофы.

Смысловая нагрузка знаков, их адекватность содержанию, учет способностей аудитории к верному восприятию – все это способствует налаживанию диалога в обществе по вертикали и горизонтали. При этом информация идет не только сверху вниз, но и снизу вверх. Если знаки произвольно подменены, если информация искажается, то разрушается основа общественного диалога, поскольку пониманию всегда предшествуют трудности, препятствия в установлении согласия и в разговоре возделывается общее поле говоримого[8].

 

«Улица корчится безъязыкая – ей нечем кричать и разговаривать», – сказал когда-то Владимир Маяковский. Язык, т.е. возможность улице говорить, быть услышанной и понятой, должен дать поэт. Он по приметам, ему только и понятным, найдет образы – знаки того, что творится с улицей, что у нее на душе. И это будет правда, выраженная особыми, поэтическими знаками и символами. Не так ли и журналист? Он практически один в каналах СМИ профессионально владеет методами оперативного распознавания происходящего в душах людей. И способен дать верный знак каждому, о ком пишет, или кто его смотрит, читает, слушает. Так что социальный факт становится фактом журналистским только в процессе осмысления и органического его «вживления» в систему личного социального опыта журналиста. В этом его значение и высокое предназначение.

 

Как уже сказано, социальный факт имеет общественное значение, он расположен в поле общего интереса многих индивидов. Этим в корне отличается от любого иного факта, не имеющего какого-либо влияния на людей и их деятельность. Что же такое скрыто в социальном факте, способно возбудить к себе интерес многих и что, таким образом, следует проницать журналисту?

В журналистике социальный факт чаще всего таит в себе социальное противоречие – «ножницы» между тем, что есть, и тем, что, по мнению наблюдателя, должно быть, расхождение между должным и сущим. Противоречия свойственны всем сферам жизни. Смысл же установления заключен в потенциальном его снятии. Только ради этого оно и обнаруживается в социальном факте. Но обнаружить – меньшая часть дела, потому что устранение противоречия само по себе является проблемой. Таким образом, социальная проблема в журналистике выступает как общественно значимая неразрешенная задача. Творчество журналиста, направленное к ее решению, движется по некой траектории, на которой важны все этапы пути (рис. 2).

 

 

Рис. 2. Социальная действительность: алгоритм отражения противоречия и проблемы в журналистском тексте

 

При этом первая процедура – фиксация знаков социологического факта – относительно проста. Сложности подстерегают там, где надо проникать в суть происходящего, где ищется противоречие, устанавливается проблема. Без элементов точного знания журналисту не обойтись. Один из таких элементов – результаты социологического изучения действительности, которые могут выглядеть двояко:

 

Ø            как результаты проведенного социологами исследования, которые тем или иным путем поступают в распоряжение журналиста;

Ø            как результаты изучения действительности, добытые самим журналистом с применением социологического инструментария.

 

Вместе с тем в журналистском творческом процессе не принято решительно все базировать на одном лишь точном знании. Многое решается по наитию. Более того, в конечных результатах социологического изучения реальности самим журналистом далеко не все безупречно с позиции точного знания. Тут тоже есть большой простор для процедур, которым в значительной мере присуще субъективное начало. Следовательно, точное знание должно найти органичное соединение с мироощущением журналиста, его представлениями о реальности, т.е. с интуицией. Иной раз интуиция правомочна подменить собой точное знание.

Слово интуиция происходит от латинского intuitus – взгляд, вид, что означает рассмотрение, видение, созерцание. С древнейших времен в этот термин люди вкладывали свое представление о духовном видении, вроде вдохновения, понимания, которое приобретается непосредственно, а не эмпирически или путем размышления. Это непосредственное переживание действительности, «откровение, развивающееся изнутри человека», как говорил И.В. Гёте.

Понимание сути предмета, полученное благодаря непосредственному постижению сущности вещи, составляет основу интуитивного знания. И. Кант рядом с логической ясностью, полученной с помощью образования понятий, ставил интуитивную, т.е. эстетическую, чувственную ясность, приобретенную с помощью видения. Иными словами, говоря об интуиции, мы всякий раз подразумеваем нечто, приходящее в наше сознание почти ниоткуда: «почти» – потому что просто так ни один образ, ни одно видение нас не посещают, ни одно озарение на пустом месте не возникает.

 

Академик Наталья Бехтерева, размышляя об этом «ниоткуда», о диалектике посещающих человека озарений и умозаключений, попутно дала свое определение гениальности: это способность находить правильное решение сложных проблем по минимуму выведенной в сознание информации[9]. Возможно, этим в лаконичной форме очерчен механизм интуитивного мышления...

 

В каждой области человеческой деятельности ответ особый. Однако не будет преувеличением сказать, что в гуманитарной сфере жизнедеятельности людей, прежде всего эстетической, интуитивное мышление, интуитивные способы познания окружающего преобладают. Тем более что всякая научная система в области точного знания в той степени, в какой оно претендует на описание реально существующего мира, неизбежно содержит два важнейших элемента: не только строгое логическое доказательство, но и суждение, или интуитивное усмотрение[10].

В гуманитарных науках и областях деятельности (журналистике, в частности) интуитивные умозаключения, основанные на обобщающей оценке огромного и разбросанного фактического материала, являются важнейшими, встречающимися на всем протяжении цепи рассуждений, элементами. Конечно, интуитивное умозаключение совершенно необходимо для раскрытия истины, но в то же время ясно, что необычайно трудно выработать правильное суждение, не страдающее субъективностью. Неудивительно, что некоторые философы считали интуицию высшей формой проявления интеллектуальной способности.

Гуманитарная сфера познания социального мира обладает примечательной противоречивостью. Так, автор может высказать свое суждение, аргументировать, доказать его, а удел читателя – оценить весомость сказанного на личном интуитивном уровне. Поэтому здесь возможна такая его реакция, которая, например, в математике немыслима: «Да, вы доказали, но я внутренне не могу с этим согласиться».

 

Наша повседневная бытовая, производственная, научная, общественная деятельность, эстетическая и этическая жизнь пронизаны, наполнены, насыщены интуитивными, принципиально недоказуемыми суждениями. Они различны по обобщающей силе, очевидной их справедливости, по убедительности для индивидуума и всего человечества, по значимости для нашей судьбы. И простираются от утверждения, что физические свойства материального мира основываются на закономерностях, сформулированных квантовой механикой и теорией относительности, до выбора расстановки мебели в комнате. От решения Кутузова дать бой на Бородинском поле до прекращения бесполезного спора с неправым оппонентом («...и не оспоривай глупца») От трудной оценки творчества своеобразного художника до выбора цветка в подарок. Все это в разной мере может подкрепляться разумными доводами, частичным привлечением критерия практики, доверием к традиции, нормам поведения и пр. Но все равно любое принятое решение не будет безусловно доказательным.

 

Дело не только в том, что каждый из аргументов обязательно включает в себя интуитивный элемент. Столь же важно и то, что при формулировке окончательного суждения нужно сделать выбор между доводами «за» и «против». Этот выбор и есть предмет синтетического, целостного интуитивного суждения[11], своего рода озарения, пришедшего будто бы ниоткуда.

Интуиция и творчество – неразлучная пара мыслительного процесса. Творчество – общественно целесообразное и субъективно значимое открытие нового в сфере производства, управления, науки, техники, искусства, журналистики и т.д. Оно рождается, когда работа, связанная с воссозданием имеющегося знания, методов и форм деятельности, уже не удовлетворяет общественным и личностным потребностям. Возникающее при этом противоречие преодолевается с помощью продуктивного, новаторского решения[12]. Таким образом, среди причин, открывающих творческий процесс, обязательно присутствие противоречия, которое только и способно побудить нас искать нетривиальные пути решения возникающих проблем. Можно утверждать: чем острее, неразрешимей кажется проблема на первый взгляд, тем чаще возбуждается в нас таинственное нечто, соединяющее поэзию и фантастику, идеальное и сугубо рациональное, смелее и дерзостнее наши выводы и планы.

Мы понимаем: одну и ту же задачу два человека могут решить по-разному. Даже если тот и другой находятся в экстремальных условиях и под влиянием трудных обстоятельств решаются на дерзостный прорыв, все равно уровень их смелости, притязаний окажется не одним и тем же. Решающее слово за интеллектом человека, его привычкой действовать в непростых ситуациях, за способностью прогнозировать последствия совершаемых им самим и другими людьми поступков. Иными словами, ведущая к свершениям интуиция опирается на социальный опыт человека. В писательском, журналистском деле это правило действует неопровержимо.

И все-таки столь важное для познания социальной действительности интуитивное суждение находится в трудном положении, когда возникает вопрос о его достоверности. Между тем убедительность, авторитет интуитивного усмотрения истины, интуитивного суждения должны быть не меньшими, чем, например, авторитет логического рассуждения. Иначе невозможным оказывается журналистское решение проблемы, которое всегда в той или иной мере опирается на интуицию.

Что же может обеспечить доверие к интуитивному методу со стороны как аудитории СМИ, так и самого журналиста?

На первое место можно выдвинуть апелляцию к признанным авторитетам. В этом случае интуитивное суждение строится с помощью аналогии и опирается на известное аудитории. Прием аналогии следует воспринимать в качестве интуитивного способа мышления, потому что аналогичность, определенное сходство исследуемого явления с уже изученным выявляет сам журналист, когда ищет убедительные аргументы для своих доказательств. Выявление сходства основано на синтезе рационального и нерационального, т.е. подразумевает сравнение образов уже известного с еще не познанным. А непознанное и есть модель прогнозного состояния исследуемого объекта, возникающая в сознании журналиста. Разворачивая интуитивные суждения перед аудиторией, он пытается (и часто добивается того) убедить ее в правильности своих умозаключений.

Вслед за аналогией поставим ассоциативное мышление. Оно обладает богатейшими возможностями формирования и усвоения образов социального мира как для журналиста, так и для потребителей его продукции. Ассоциация в творчестве журналиста никогда не возникает сама по себе, она плоть от плоти его социального опыта. Нужно знать нечто, чтобы, увидев иное, вспомнить об этом.

Ассоциации не должны быть осознаваемо конкретными. Более того, они могут опираться на другие, уже сами по себе обобщенные образы. Чтобы они возникли, требуется, с одной стороны, состояние вдохновения, а с другой – хотя бы минимум информации, подкрепленной социальным опытом пишущего. При этом вдохновение есть состояние высшей мобилизации интеллекта и эмоций, когда ум и чувство становятся способными к синтетическому интуитивному постижению истины, преодолению логики содержания, а непререкаемо разумный тезис вдруг никнет перед последующим суждением, основанным на эмоциональном отношении пишущего к событиям, фактам, явлениям социальной действительности.

 

Эффективность отражения социальной действительности в журналистике

 

Журналистское познание социальной реальности обладает определенной спецификой, связанной с характером производства массовой информации.

В связи с этим следует, прежде всего, отметить, что одно лишь познание действительности не может быть самоцелью для творческого работника СМИ. Журналистское познание всегда осуществляется ради или во имя чего-то.

 

w          Во-первых, ради информирования других членов общества о социально значимых событиях, фактах, явлениях, процессах.

w          Во-вторых, ради предупреждения общественности о неблагоприятно развивающихся, с точки зрения журналиста, процессах, которые потенциально несут в себе нежелательные для общества последствия.

w          В-третьих, ради преобразования состояния общественного сознания – в целом или в определенных частностях, во имя перемен в общественном мнении сегодня или в ближайшем будущем.

 

Иными словами, журналистское познание в главном можно считать состоявшимся, если оно оказывает то или иное воздействие на аудиторию газет, телевидения, радио. Вне массового информационного процесса журналистское познание социальной действительности приобретает иные качественные характеристики, преобразуясь в познавательные аспекты какой-либо иной профессиональной деятельности, скажем, социального аналитика, продукция которого, как изначально предполагается, поступает в распоряжение только узкого круга лиц – заказчиков исследования.

Итак, журналистский текст, с одной стороны, является конечным продуктом массового информационного производства, с другой – выступает в качестве промежуточного результата для дальнейшего его усвоения общественным сознанием. Все это подразумевает постановку ряда вопросов о степени полезности продукции потребителям, мере ее доступности, оперативности, точности, достоверности – об эффективности познания журналистом социальной реальности и превращения нового знания в журналистский текст. В целом это выводит нас на проблему оптимизации функционирования СМИ.

Сама по себе деятельность СМИ имеет какой-либо общественный (назовем его в данном контексте объективным) и собственно творчески-журналистский (обозначим его здесь как субъективный) смысл только в том случае, если реальная польза превышает общественные затраты (материальные и духовные) на ее поддержание. Во многом именно этим объяснимо внимание исследователей и журналистов к проблемам эффективности прессы. Вместе с тем журналистская деятельность, когда она в целом оптимальна, обеспечивает процесс массовой коммуникации в обществе.

Каким же образом измерить, оценить, сопоставить результат труда журналистов с его воздействием на общественную жизнь? Какие необходимо внести изменения в журналистскую деятельность для усиления соответствующего воздействия на аудиторию СМИ?

Понятие «воздействие на общественную жизнь» в данном контексте также широко. Это и формируемое в аудитории СМИ общественное мнение. И те изменения в общественном сознании, которые под их влиянием происходят с устоявшимися стереотипами, нормами, принципами совместной жизни людей. Наконец, те коррективы, которые благодаря журналистской деятельности вносят в свои программы и решения властные органы различного уровня.

Таким образом, во-первых, проблема оптимизации функционирования СМИ по своей сути комплексна. Она производна от социально-политической, экономической структуры общества, его социокультурных показателей и программных целей, обусловливающих выход в свет того или иного издания. Во-вторых, в постановке проблемы есть два «встречных» аспекта: каким образом общество относится к СМИ и как отдельные редакции воспринимают само общество и его составляющие. Поэтому проблема оптимизации функционирования СМИ не может быть решена без выяснения позиции редакционного коллектива исследуемого издания. Необходимо выяснять, каковы оптимальные условия его деятельности, которые приведут к заранее определенным (программным) результатам.

Оценка эффективности труда журналистов и деятельности СМИ подразумевает строгое определение объекта исследования. И здесь возникают варианты.

 

w          Под объектом исследования можно понимать институт журналистики в качестве составной части массовой коммуникации. В этом случае проблема эффективности сводится к изучению журналистской деятельности как организующей межсоциальное и межгрупповое общение по каналам СМИ.

w          Объектом изучения может выступать журналистская деятельность как часть системы социального управления. Здесь решается вопрос об эффективности деятельности журналистского корпуса – проводника управленческих решений различного уровня.

w          В качестве объекта исследования выделяются СМИ как относительно обособленный институт, функционирующий по присущим ему специфическим законам, а его сотрудники имеют корпоративные (социальные и профессиональные) интересы, которые институт СМИ и составляющие его структурные элементы способны отстаивать с разной вероятностью успеха. Следовательно, в данном варианте основную проблематику можно обозначить как способность института СМИ поддерживать оптимальные условия своего функционирования.

w          Нельзя не назвать и еще один объект изучения – самого журналиста, творческого работника или творческие коллективы и организации. Тогда проблема эффективности находит свое выражение в изучении различных сторон творческого процесса создания журналистских текстов, их восприятия аудиторией СМИ.

 

Варианты выделения объекта исследования и соответствующей им проблематики имеют общие основания:

 

w          в основу решения проблемы эффективности журналистской деятельности (вне зависимости от определения основного объекта исследования) должно быть положено изучение места и роли журналистики в обществе, взаимодействия СМИ и аудитории;

w          также независимо от определения объекта исследования крупным планом рассматривается личность журналиста;

w          считается также, что проблема эффективности – это, прежде всего, проблема прагматической адекватности, т.е. расчета каждого шага журналистской деятельности на конечный результат[13].

 

Надо постоянно учитывать, что конечный результат многообразен. С одной стороны, это: а) отдельно взятый журналистский текст или б) их совокупность в пределах одного издания, ряда СМИ. С другой – в) восприятие текста (текстов) человеком, социальной группой или аудиторией в целом; г) факт социального поведения одного, группы индивидов, определенный воздействием журналистских текстов. Наконец – это д) последующее распространение информации, полученной человеком по каналам СМИ, та или иная ее интерпретация.

Конечный результат несет в себе значительное социальное содержание, которое оценивается по ряду параметров.

 

1.        Актуальность и новизна журналистского текста.

2.        Соответствие содержания и формы текстов, методов работы творческих работников СМИ и самих средств информации присущим аудитории нормам и ценностям.

3.        Полнота и оперативность информации, обеспечивающей коммуникационное взаимодействие социальных, этнических и политических групп общества.

4.        Функциональность в установлении прямой и обратной связи власти и общества.

5.        Наличие опережающей постановки актуальной социально-политической и культурной проблематики для ее обсуждения в аудитории.

6.        Присутствие идеалов и социально-политических ориентиров.

7.        Художественная выразительность подачи материалов.

8.        Ориентация СМИ и журналистов на творческий успех.

 

В то же время нельзя не учитывать, что журналистика представляет собой творческий процесс, а журналисты – творческие работники, многое в деятельности которых не всегда оказывается бесспорным, несмотря на кажущуюся очевидность. Например, практически не вызывает сомнений ориентация редакций газет, телевидения, радио и самих журналистов на творческий успех. Однако само понятие разными журналистами истолковывается настолько неодинаково, что может показаться, будто речь идет о взаимоисключающих вещах. Так, для одного корреспондента творческий успех заключен в написании материала, в котором раскрывается сложнейшая социальная проблема. На подготовку такой публикации уходят недели и месяцы. Для другого это поиск сенсационной информации, причем оценку ее достоверности он возлагает на аудиторию или заинтересованных в данной информации лиц. Одно издание гордится глубокими аналитическими публикациями, другое удовлетворяется перепечаткой скандальных слухов, эпатажем аудитории. Один журналист ищет успех у публики, другой более всего заботится о том впечатлении, которое он произвел на конкретных представителей политической элиты.

Следовательно, нельзя некритично воспринимать утверждение самого журналиста и даже целого редакционного коллектива об ориентации на творческий успех. В любом издании исследователю дадут понять, что здесь «высшим судией признают только читателя (радиослушателя, телезрителя)». Но не стоит спешить с оптимистическими выводами, потому что исследования социологов нередко говорят о другом. Так что само понятие «ориентация на творческий успех» следует разложить на более тонкие составляющие, по которым только и можно судить об истинности намерений сотрудников средств информации.

Есть также объективные, внешние и внутренние, факторы, которые оказывают воздействие на эффективность журналистской деятельности. Внешние по отношению к функционирующим СМИ связаны с политической и социально-экономической системой общества, которая, с одной стороны, выступает для СМИ в качестве внешней среды, а с другой – как целостная система для отдельно взятого ее института. Эти факторы назовем объективными. Внутренние по отношению к деятельности СМИ и журналистов факторы обусловлены, прежде всего, личностными характеристиками творческих работников СМИ, их взаимосвязью, взаимодействием с обществом и конкретными его социальными группами на уровне индивида. Поэтому назовем их субъективными.

К внешним факторам эффективности журналистской деятельности относятся:

 

w          конституционно-правовое поле деятельности СМИ и журналистов;

w          конкретно-историческая и общественно-политическая ситуация;

w          социально-экономические условия, определяющие возможности общества поддерживать систему СМИ в том или ином ее качестве;

w          социокультурные факторы развития страны, региона, в том числе уровень информационной и политической культуры общества.

 

Так, конституционно-правовое поле определяет юридическую меру свободы СМИ, свободы слова. А конкретная общественно-политическая ситуация вносит в это свои коррективы, когда СМИ и журналисты получают максимум или минимум возможностей для сбора и распространения информации.

Исследователи и практики признают, что наиболее последовательно принцип свободы печати воплощался в жизнь в последний период перестройки, в 1989–1991 гг. А между тем именно в это время правовое обеспечение свободного функционирования СМИ было далеким от совершенства. И, тем не менее, журналистика действовала в комфортном режиме, пользовалась всеобщим вниманием и была авторитетной даже для органов власти[14]. Объясняется это особым политическим климатом периода перестройки, влияние которого оказалось сильнее и значительнее правовых норм.

Вот почему эффективность журналистской деятельности закономерно оценивается и по такому фактору, как мера обратного воздействия прессы на базовые институты, определяющие условия ее существования. В настоящее время, когда конституционно-правовое поле функционирования СМИ стало устойчивым, на первый план вышли социально-экономические факторы, в решающей степени оказывающие влияние на эффективность журналистской деятельности.

К внутренним факторам, которыми предопределяется эффективность журналистской деятельности, относятся:

 

Ø        функционирование СМИ как системы (т.е. мера разветвленности различных СМИ, заполнения ими информационных ниш по социальным группам и слоям общества);

Ø        научная обеспеченность журналистики;

Ø        уровень профессиональной культуры журналистских кадров;

Ø        этические основы журналистской деятельности и корпоративная солидарность.

 

Функционирование СМИ как системы детерминировано не только внутренними, но и внешними факторами, потому что основные параметры системы СМИ задает общество, регулирует государство. Однако многое зависит и от журналистского корпуса, если принять во внимание задачу обеспечения информационной продукцией наиболее значительных (социально и численно) групп общества. Именно журналисты должны помнить о том, что основные половозрастные группы общества нуждаются в специфически ориентированных на них газетах, программах телевидения и радио.

Современный информационный рынок демонстрирует удивительное разнообразие. Есть газеты, теле- и радиопрограммы для бизнесменов и для ищущих работу, издания для мужчин, женщин, скучающих обывателей, интеллектуалов. А маркетологи разыскивают еще не освоенные информационные ниши. Так складываются некоторые рыночные основы формирования СМИ как целостной системы, что не исключает идеи разумного государственного регулирования процесса. Но это лишь некоторые основания, так как в настоящее время развивается и постоянно укрепляется процесс поглощения российских СМИ финансово-промышленными группировками, олигархическим капиталом со всеми вытекающими из этого факта социально-политическими следствиями. Отмеченный процесс создает серьезные препятствия для повышения эффективности журналистской деятельности в условиях рыночного хозяйствования.

Взаимодействие СМИ с аудиторией остается основой основ в определении эффективности журналистской деятельности. Вот почему так важны проблемы профессиональной культуры журналистского корпуса. И вопросы: «Придерживаются ли редакции в своей деятельности этических норм, соблюдают ли принципы корпоративной солидарности?» – далеко не праздные. По тому, как сами журналисты отвечают на них, аудитория судит об изданиях, в которых они работают, определяет меру доверия к ним.

Корпоративная солидарность журналистов всегда связана с вопросами независимости, свободного функционирования СМИ, беспрепятственного исполнения репортерами и публицистами своих профессиональных обязанностей. Поэтому аудитория с одобрением относится к тем журналистам, которые в этом вопросе последовательно принципиальны. Однако в наши дни определенная часть российских СМИ корпоративную солидарность понимает выборочно, превалирует политическая целесообразность. В результате не каждый журналист может рассчитывать на профессиональную поддержку со стороны коллег, что в целом не способствует возвышению СМИ в глазах аудитории.

Основные методы и средства изучения эффективности журналистской деятельности заимствуются из социологии. Их конкретное применение зависит от целей, задач предполагаемого анализа и профессионального статуса исследователя.

Если изучение проводится социологами, то, во-первых, СМИ выступают в качестве возможного заказчика; во-вторых, исследовательский процесс строится в соответствии с методами и способами, принятыми в общественной науке. При этом следует подчеркнуть значение социологического знания, которое дается будущим журналистам в процессе обучения. Только глубокое знакомство с принципами и методами обществоведческого анализа, его возможностями позволяет журналистам вести со специалистами предметное обсуждение целей и задач предстоящего исследования, возникающих в его ходе гипотез и каких-либо проблем, а также критически оценивать полученные результаты, их достоверность. Если же сами журналисты выступают в качестве исследователей, то сугубо социологические методы преобразуются в социологический инструментарий профессиональной журналистской деятельности, максимально адаптированный к практике, возможностям редакций. При этом сохраняются основные научные требования, предъявляемые к любому социологическому исследованию.

Исследование эффективности журналистской деятельности, кем бы оно ни проводилось – профессиональным социологом или самой редакцией, – всегда опирается на выработанные и апробированные в практике методологические принципы научного познания социальной действительности. Данное положение не подлежит пересмотру, о каком бы специфическом проекте ни зашла речь. Любое исследование в области функционирования СМИ может иметь какую-либо научную или практическую ценность только в том случае, если основано на строгом соблюдении общетеоретических подходов к его проведению. Никакие ссылки на особенности журналистской деятельности не могут восприниматься иначе, как неуклюжая попытка оправдать неграмотно проделанную работу и никому не нужные ее результаты.

 

* * *

 

Изучение вопросов оптимизации работы СМИ (как в целом, так и на уровне отдельно взятого издания) должно быть многофакторным. В поле зрения исследователей одновременно находятся аудитория, политические, социальные и культурные институты общества, органы государственного управления, сам журналистский корпус, редакционный процесс, а также многие другие факторы, имеющие отношение к сбору, анализу и распространению информации по каналам СМИ.

в начало

 

ГЛАВА 2.

СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ ЖУРНАЛИСТА

 

Что значит мыслить социологически? И в ответ – встречный вопрос журналиста-практика:

 

– Я ведь не социолог и не философ. И я не читаю лекции по психологии мышления. Воспитание, образование и мой личный опыт сформировали у меня определенное восприятие и понимание мира, мироощущение и мировоззрение – и этого мне и, по моим наблюдениям, моим коллегам хватает для текущей работы.

 

Все, конечно, так, кроме нескольких «но». В основе современных глобальных перемен, фундаментальных цивилизационных процессов лежит новая роль информации и информационных технологий во всех сферах жизни, особое значение обрели интеллект и интеллектуальное производство, произошла смена парадигм модернизма и рационализма на постмодернизм со всеми его парадоксами персонализации и масскультуры, культа непосредственности и индивидуальной распущенности. Вот почему, оставаясь в рамках старых подходов и опираясь лишь на свое «мне так кажется», невозможно ни понять себя, ни объяснять окружающий мир, а тем более адекватно рассказать о нем другим.

Выдающийся испанский мыслитель и исследователь Мануэль Кастельс в трехтомной монографии «Информационная эпоха. Экономика, общество и культура» ввел в науку новые понятия: «способ развития», «информационализм» и «информационная экономика». Особо подчеркиваются два момента: в эпоху информационализма впервые в мировой истории человеческая мысль прямо стала производительной силой, а не просто определенным элементом производственной системы и, плюс к тому, небывало возросла зависимость общества от массовых коммуникаций и СМИ. В результате, по мнению М. Кастельса, произошли диверсификация, персонификация и виртуализация аудитории и возникла ситуация, когда «не мы контролируем их (СМИ), а они нас»[15].

Эти процессы не случайно совпали с вступлением человечества в так называемую «психозойскую эру», в которой воздействие психологических факторов на человеческое общество обрело геологический масштаб. Много десятилетий тому назад В.И. Вернадский обосновал закономерность перехода биосферы в ноосферу – сферу Разума. Развивая идеи великого ученого, академик Н.Н. Моисеев заговорил о новой «смене парадигмы развития – переходе в другой эволюционный канал»[16]. Мы также являемся свидетелями и участниками перехода человечества из «галактики Гутенберга» в «галактику Маклюэна», т.е. из вербальной, книжно-визуальной мировой коммуникации в многомерный слухо-визуальный, электронно-виртуальный мир.

Современное звучание получила и теория «телезиса» одного из создателей американской социологии Лестера Уорда. В своей работе «Психические факторы цивилизации» он убедительно показал, что психика – закономерное звено в иерархии форм организации материи и развития природы и общества.

В новой глобальной информационно-коммуникативной сети и киберпространстве психологическая компонента обрела решающее содержательное и функциональное значение. Закономерно, что среди четырех создателей Интернета, которым пользуется уже около одного миллиарда человек, были выдающийся психолог и психоакустик, автор книги «Симбиоз компьютера и человека» Джозеф Ликлайдер и его ученик психолог Томас Мэрилл. По мере развития и усложнения материального и духовного производства общество движется от внешних форм деятельности к внутренним – мотивационному ядру личности, ее базовым ценностям, к нравственно-этическим нормам, чувству долга и совести. В информационной цивилизации все более очевидной становится правота древнегреческого философа Парменида Элейского, утверждавшего, что «роль независимого и верховного судьи относительно действительности принадлежит человеческому Разуму. Ибо все, что реально – интеллигибельно, т.е. является предметом умственного восприятия...». А согласно софисту Протагору, «человек есть мера всех вещей» и именно его «собственные суждения о повседневной человеческой жизни, а не наивное следование религиозным традициям должны формировать его сознание и поведение»[17].

В ходе развития цивилизаций сформировались четыре основных способа воздействия человека на человека, социума на социум:

 

1).           физическое принуждение – насилие, угроза смерти, войны;

2).           политическое – с помощью социальных норм, законов и указов;

3).           экономическое – мобилизация, удовлетворение или ущемление материальных условий и потребностей (банкротство, инфляция, налоги, безработица, снижение жизненного уровня);

4).           идеологическое – с помощью психологического, морального, идейного воздействия, манипуляция сознанием, информационно-психологическая война.

 

Все эти методы широко применяются во всех сферах жизни, но по мере того как информационно-психологический фактор обретал глобальный характер, а новые информационные технологии становились все более экономичными и эффективными, психологическое воздействие выдвигалось на первый план и ныне стало доминирующим.

Особую значимость обрела проблема интеллекта, интеллектуального производства и интеллектуальной собственности. История свидетельствует, что решающим фактором развития любого общества во все времена был и остается интеллектуальный потенциал населения и интеллектуальные ресурсы государства. Вот почему так остро и по-новому звучат ныне проблемы организации и качества образования, финансирования и развития фундаментальных наук, а «утечка мозгов» стала для России вопросом национальной безопасности.

Человек – не ангел и не черт, но по своей природе он, безусловно, разумен – Homo Sapiens (человек как существо разумное). «В общем виде интеллект – это система психических механизмов, которые обуславливают возможность построения внутри “индивидуума субъективной картины происходящего”, – отмечает в своей фундаментальной монографии «Психология интеллекта» М. Холодная. – В своих высших формах такая субъективная картина может быть разумной, т.е. воплощать в себе, по словам К. Маркса, ту универсальную независимость мысли, которая относится ко всякой вещи так, как того требует сущность вещи. Психологические корни разумности (равно как глупости и безумия), таким образом, следует искать в механизмах устройства и функционирования интеллекта»[18].

Как в историческом прошлом, так и в настоящем постоянно подтверждается древняя истина – «Сон разума рождает чудовищ». Под воздействием неблагоприятных социально-экономических, политических, экологических, психологических, идеологических факторов в определенные исторические периоды («смутные времена») формируются так называемая «невротическая эпоха» (понятие и термин 3. Фрейда), «новое средневековье» (Н. Бердяев), «революционный невроз» (П. Кабанис), «массовые психические эпидемии» (В.М. Бехтерев и В.X. Кандинский), «религиозный фанатизм и мистицизм» (К.Г. Юнг, С. Хантингтон), «функциональная глупость» (М. Холодная) и «кризис идентичности» (В.А. Ядов, Э. Эриксон, Л.Г. Ионин). Все эти понятия и термины отражают падение интеллектуального потенциала общества, которое ведет к его деградации. В таких обществах (к ним, к сожалению, относится и современная Россия) преобладает невротический стиль деятельности и общения, рационально-аналитическое мышление сдает свои позиции иррациональному, аутистическому и репродуктивному сознанию, о чем наглядно свидетельствуют большинство телевизионных программ, засилье развлекательной и бульварной прессы, наметившаяся тенденция «пожелтения» качественных изданий. Журналистика и журналисты способны если не противостоять, то, по крайней мере, минимизировать негативные процессы, о которых шла речь выше, и развивать позитивные тенденции. Это можно сделать при одном условии: журналистика должна следовать своему назначению – стремиться к интеграции общества, его гуманизации, интеллектуализации, подлинной демократизации и т.д.

«Для журналистской профессии и для ее познания в стенах вуза крайне важно развивать внимание и наблюдательность, память, мышление и воображение, – справедливо отмечает Л.Г. Свитич, – короче говоря, активизировать умственные процессы»[19].

 

Студент-журналист стоит перед принципиальным выбором: либо он всерьез воспринимает свою профессию как интеллектуальный труд – и тогда надо глубоко изучать законы, тайны, парадоксы мышления, либо... Либо вообще ничего не надо изучать, как, впрочем, и работать в прессе. Будем все-таки исходить из того, что мы имеем дело с читателями университетского уровня, которые озабочены не только сдачей зачетов и экзаменов, но и созданием базы для успешной профессиональной деятельности на много лет вперед.

 

В разных очках по-разному видится...

 

Самая неприступная крепость в мире – голова человека, его сознание и мышление, эмоции и воля. Символическими ключами в сложный мир социологического мышления журналиста могут стать теории социологов, психологов и теоретиков журналистики, а именно: 1) теория «журналистских очков» П. Бурдье; 2) концепция социальных ролей журналистики С.Г. Корконосенко; 3) классификация форм мышления и журналистских текстов («творчество-в-процессе-коммуницирования») Е.Е. Прониной.

В концепции П. Бурдье ключевым понятием является социально-психологический механизм мышления – субъективное восприятие мира с дальнейшими попытками анализа, синтеза и категоризации, агрессивное конструирование образа и решение познавательных задач. «Журналисты имеют особые “очки”, через которые они видят одно и не видят другое и благодаря которым они видят вещи определенным образом, – пишет П. Бурдье. – Они делают выбор и конструируют отобранные ими факты»[20].

«Видеть одно» и «не видеть другое» или видеть «определенным образом» – это особый интеллектуальный процесс, в котором «срабатывают» психологические установки и самоидентификация, «категории мысли» и «конструкты», социальная и нравственная позиции журналиста. «Даже простой репортаж, – отмечает П. Бурдье, – способен произвести сильный эффект политической мобилизации (или демобилизации)»[21].

Универсальность журналистики и ее сила состоят в том, что она проникает во все области социальной жизни, «непрерывно бьет ключом из реальной действительности» и вновь вливается в нее «животворящим потоком», становясь, по выражению К. Маркса, «говорящими узами, соединяющими отдельную личность с государством и целым миром»[22].

Социально-ролевая концепция С.Г. Корконосенко позволяет не только глубже осознать основные функции журналистики, но и лучше понять внутренний мир журналиста, его взаимодействие с действительностью. В этой концепции выделены четыре социальные роли печати: производственно-экономическая, информационно-коммуникативная, регулирующая и духовно-идеологическая, которые проявляются в определенных социетальных системах с учетом особенностей исторических периодов, иерархии ролей и их комплексного взаимодействия с целью достижения наивысшей эффективности практики.

Самой характерной чертой мышления журналиста является его творческий, продуктивный характер, способность искать и находить, познавать и открывать новое. «Каждой парадигме мышления соответствует вполне определенный стиль творчества-в-процессе-коммуницирования, вполне определенный тип массового текста и вполне определенный тип профессионального коммуникатора»[23], – такой вывод делает в своих исследованиях психолог Е.Е. Пронина. Автор предложила парную классификацию из шести парадигм мышления и журналистских стилей творчества: магическое мышление и мифологический текст, рациональное мышление и убеждающий текст, позитивистское мышление и прагматический текст, драйв-мышление и гедонистический текст, гуманистическое мышление и смысловыявляющий текст, net-мышление и сетевой текст.

Опираясь на ролевую концепцию прессы, теорию «журналистских очков» и на парадигмы мышления и стилей творчества, можно достаточно объективно оценить деятельность и творчество отдельных журналистов и редакционных коллективов.

В канун 2004 г. Всероссийский центр изучения общественного мнения (ВЦИОМ) провел представительный опрос населения России под девизом «Вспоминая минувший год». Одним из самых важных событий для опрошенных оказался политический переворот в Грузии – отставка президента Э. Шеварднадзе под давлением оппозиции и приход к власти нового лидера М. Саакашвили (22%). Жаркая осень в Грузии привлекла и повышенное внимание СМИ. Как же освещались эти события в российской печати?

 

Газета предпринимателей «Коммерсантъ» почти на всю первую полосу поместила пространный репортаж под претенциозной «шапкой» «Встает проклятьем заклейменный» и опубликовала большое фото с интригующей подписью: «Михаил Саакашвили назначил свидание своим соратникам у памятника Сталину в Гори». Свою роль и позицию и редакция, и специальный корреспондент Андрей Колесников иронически обозначили в подзаголовке полосы: «Корреспонденты “Ъ” приехали свергать Эдуарда Шеварднадзе».

«...В Гори шел снег с дождем. На улицах почти не было людей, – сообщил московский «низвергатель» Андрей. – Молодой полицейский сказал, что не верит в победу г-на Саакашвили... Я поговорил с другими жителями, они тоже до конца не верили» (этот прием в теории и практике манипулирования называется «свидетельства простых людей», и автор широко применял его во всех своих дальнейших публикациях о грузинских событиях). От нечего делать А. Колесников зашел в дом-музей И.В. Сталина. Музей работал, но не было света и отопления. Служительница осветила посмертную маску. «Пучеглазый вождь разглядывал меня снизу вверх как-то сконфуженно. Он, видимо, боялся, что я случайно наступлю на него. Я это хотел сделать» (в психологии такое состояние называется «гедонистическая стимуляция» – скрываемое удовольствие и «десакрализация» – развенчание и профанация). «Подошла колонна революционеров». Репортер познакомился с человеком по имени Бадри, который стал гидом и политическим комментатором журналиста. «Мы зашли с ним в старенький автобус. Я оглянулся. Там стояла сорокалитровая бутыль. Все пили. Оружия не было». Неожиданно подъехал Саакашвили. Он поднялся на трибуну. «Я увидел, – сообщает репортер, – харизматического лидера. Каждое его слово вызывало стон восторга». Корреспонденту удалось наконец поймать харизматического вождя.

«– Как вы планируете начать восстание?

Он недоуменно посмотрел на меня.

– Оно уже идет! Вы что, не видите?»

 

Андрей Колесников видел то, что хотел видеть по дороге в столицу: «грузинское буйство» – распитие вина и бурные выражения радости.

На следующий день «Коммерсантъ» в манере опытного шоумена известил аудиторию: «Революция окончена. Всем спасибо». В редакционной врезке специально описываются «революционные деяния» репортера в духе американского телевидения, называемые в пропаганде «эффектом CNN» – прямым вмешательством журналиста (вплоть до провокаций) в описываемые события: «Андрей Колесников проконтролировал уборку территории Тбилиси от революционных отходов, проконсультировал народного героя Грузии М. Саакашвили и Нино Бурджанадзе о вариантах официального названия революции – “бархатная, розовая, цветочная” и проверил через охрану бывшего президента, что Эдуард Шеварднадзе после своего “отречения” отдыхает в своем частном доме». «Самое главное, – считает А. Колесников, – что Михаила Саакашвили не за того принимают не в России и не в США, а в Грузии». По оценке журналиста – участника событий, «М. Саакашвили – всего-навсего человек, победивший пока только одного другого человека – Эдуарда Шеварднадзе». Вот так «сконструировал» грузинские события в своем сознании и на страницах газеты специальный корреспондент, выполняя задание редакции: «рассказать правду, только правду, но не всю правду» (выражение немецкого фельдмаршала и военного теоретика Мольтке).

Иначе освещали события в Грузии газета «Санкт-Петербургские ведомости», еженедельники «Дело» и «Новая газета».

 

В статье «По следам Белого Лиса?» обозреватель «Санкт-Петербургских ведомостей» доктор исторических наук Владимир Калашников уже в подзаголовке материала четко поставил главный вопрос: «Что может ждать Россия от нового руководства Грузии». Далее следует обстоятельный и аргументированный анализ деятельности Э. Шеварднадзе, политической и экономической ситуации в Грузии, вскрываются объективные и субъективные причины «революции роз», геополитические интересы России и США. Комментатор «Дела» Дмитрий Травин озаглавил свой анализ «Эдуард Шеварднадзе. Отец и дети». Полоса разбита на четкие смысловые подзаголовки: «Низы не хотят, верхи не могут» (о сущности политической и экономической ситуации в Грузии), «Что осталось за кадром» (скрытые пружины революции), «Клан кланом вышибают» и завершающий раздел – «Не имей сто “ларей”...». Заключительная метафора: «Г-н Иванов тихонечко взял власть из рук старого лиса и передал молодым волкам при благожелательном кивании из Вашингтона». И прогностический вывод: «Похоже, впервые на просторах СНГ к власти приходит совершенно новое поколение, “поколение детей перестройки”...».

«Новая газета» дала разворот – интервью спецкора Елены Милашиной с Шеварднадзе «Я ушел дать вам волю» и статью военного обозревателя Павла Фельгенгауэра «От голодных военных мало проку». Ясно выстроена драматургия мысли обозревателя: «Сценарий событий в Тбилиси напоминает то, что произошло в Белграде в 2000-м, когда пал Слободан Милошевич. Высказываются опасения, что и в Молдавии, и, возможно, на Украине прозападные националистические силы могут свергнуть дружественные Москве режимы по той же методике...». И в заключение: «...В будущем грузинский (югославский) вариант вполне возможен и в России». Идея скрытого американского управления событиями вынесена в подзаголовок: «Остается ждать, когда к нам пришлют послом Майлза» (дипломат Майлз – специалист по «бархатным революциям» в Европе и в Грузии. – В.К).

 

Разные статьи, репортажи и интервью, разные политические позиции и идеологические концепции – это, вне всякого сомнения, свидетельствует о наличии политического плюрализма, свободы мнений и возможности их выражения. Однако аудитория каждого издания должна знать «что есть что» и «кто есть кто». Вот тогда неизбежно встает вопрос о границах субъективизма, необходимости и реальной возможности объективности журналиста, профессионализме, формах мышления и «конструирования» действительности.

Специальный корреспондент «Ъ» А. Колесников, судя по его публикациям и описанию собственного поведения, как нам думается, относится к новой формации представителей «шоу-журнализма», для которых характерно драйв-мышление и соответствующий гедонистический стиль творчества. Суть драйв-мышления, согласно исследованию Е.Е. Прониной, – постоянная стимуляция и поиск рычагов удовольствия и самовыражения на уровне «гедонистического риска». Ведущими чертами гедонистического текста являются индивидуализм, глумливость и десакрализация. Поведение – формирование «псевдособытий» (термин социолога Д. Борстина), организация заказных интервью и спровоцированных высказываний, возбуждение аудитории, личное вмешательство в ход событий. «Это, конечно, противоречит традициям классической журналистики, – справедливо замечает Е.Е. Пронина, – но соответствует практике и нравам шоу-бизнеса. И многие журналисты захотели “петь и жить”, как поп-звезды скандального склада»[24].

Материалы обозревателей В. Калашникова, Д. Травина, П. Фельгенгауэра, интервьюера Е. Милашиной отражают рационалистические и позитивистские формы мышления: они логически выстроены, в них соблюдаются принципы дедукции (восхождение от общего к частному) и каузальности (причинность), композиция материалов подчинена «пошаговому ответу на вопросы» по типу программного обучения и т.д. Если репортажи Колесникова создают эмоционально-фрагментарную и иллюзорную картину событий, то материалы его коллег аналитичны и реально помогают аудитории с разных позиций разобраться в том, что и как, по выражению известного историка М.Н. Покровского, «происходило на самом деле».

Все вышесказанное не означает, что нужны только интеллектуальные, аналитические материалы в ущерб эмоциональным и информационным живым заметкам, зарисовкам и репортажам. Главное – в социальной позиции журналиста, формах его мышления, осознании своей роли и самого себя в информационно-коммуникативном процессе: будет ли это эпатаж, провокация, сенсация, «журнализм» как ангажированный «рипотинг» и «промысел» или гражданское служение обществу, творческая самореализация, высокий профессионализм и постижение сущности происходящего.

 

Внутренняя природа мышления

 

Человеческое сознание относительно молодо, его история насчитывает не более 1,6 млн. лет – с тех пор, когда начали складываться язык, мышление и социальные отношения. А завершился этот процесс антропосоциогенеза лишь 35–40 тысяч лет назад. За это время сознание проделало огромный и сложнейший путь от первобытного мышления к современному научному мировоззрению технотронно-информационной цивилизации, кардинально меняющей всю интеллектуальную деятельность человечества, в том числе и в области журналистики.

Мышление – одна из самых сложных категорий, которая изучается на основе философской теории познания конкретными науками – формальной логикой, психологией и социологией.

Логика исследует логические формы мышления – понятия, суждения и умозаключения (силлогизмы). Для нормального протекания мыслительной деятельности необходимы логические формулы дедукции и индукции. «Благодаря им всякое мышление становится доказательным, убедительным, непротиворечивым, – отмечает А.В. Брушлинский, – и, значит, правильно (адекватно) отражающим действительность»[25].

Психология изучает закономерности самого мыслительного процесса (как рождается мысль) и чувственного познания – ощущения, восприятие, представления, эмоции.

Мышление человека – это всегда социальный процесс, на который влияют социально-культурные факторы, жизнь социумов, обычаи, традиции, общение и знания и т.д. Эти явления изучают социологи и социальные психологи. Высшие формы общения, присущие человеку, возможны только с помощью языка, речи и мышления. «Есть все основания рассматривать значение слов не только как единство мышления и речи, но и как единство обобщения и общения, коммуникации и мышления»[26], – писал Л.С. Выготский в своем фундаментальном труде «Мышление и речь».

Таким образом, и логика, и психология, и социология изучают одну и ту же интеллектуально-познавательную деятельность человека, но с разных сторон. Мышление – это анализирована, синтезирование и обобщение, которые включают в себя порождение и динамику смыслов, целей, оценок, мотивов и потребностей. Оно всегда развертывается как процесс решения задач или разрешения проблемных ситуаций в практической и умственной деятельности человека, это «процесс ориентировки субъекта при решении интеллектуальных задач на мышление»[27]. Где нет проблемной ситуации, а задачи решаются на базе прежних знаний, стереотипов, опыта и привычек, там нет потребности в мышлении, так как оно начинается с анализа проблем. По мнению С.Л. Рубинштейна, в качестве основного предмета психологического исследования мышление выступает как деятельность, оно не только отражает действительность, но и выражает активность субъекта. «Мышление, – пишет А.В. Брушлинский, – это всегда искание и открытие существенно нового»[28]. Предвосхищение искомого относится к высшему уровню интеллектуальной и познавательной деятельности человека, его способности искать – находить – открывать – создавать новое (мысли, образы, действия и технологии).

Психологи обычно выделяют три основных вида мышления, исторически сложившиеся в онтогенезе и филогенезе человека:

 

1).     словесно-логическое (свойственно только человеку);

2).     наглядно-действенное;

3).     наглядно-образное.

 

Все эти виды сосуществуют в сознании человека, но в ходе решения задач проявляется доминантный вид (понятийный, образный и т.д.). В психологии мышления выработана и так называемая парная классификация: теоретическое (научное) и практическое мышление; интуитивное и аналитическое (логическое); реалистическое и артистическое (желаемое); продуктивное и репродуктивное и т.д.

Мышление является «ядром» сознания и занимает ведущее место в его структуре. Для наглядности воспользуемся схемой структуры сознания, предложенной психологом В.А. Ганзеном[29] (схема 6).

 

СХЕМА 6.

СТРУКТУРА СОЗНАНИЯ

 

 

Данная схема дает возможность наглядно представить себе основные компоненты сознания, их взаимодействие и ведущие функции. Напомним, что обычно выделяют следующие важнейшие функции сознания: познание, целеполагание, отношения и идентификация (формирование Я-образа).

К функциям мышления относится познание как высшая ступень отражения, способ перехода от явления к сущности, нахождение нового в процессе решения проблемных ситуаций (задач), «речевое мышление» как процесс и деятельность, восприятие, воображение, обобщение и т.д. Л.С. Выготский сформулировал для понятийного мышления закон единства его структуры и функции: «что функционирует до известной степени определяет как функционирует». Иными словами, функции мышления производны, зависимы от структуры мысли. Ученый считал, что единицей речевого мышления выступает значение. «Значение представляет собой неотъемлемую часть слова как такового, оно принадлежит царству речи в такой же мере, как и царству мысли. Слово без значения есть не слово, но звук пустой»[30]. В процессе функционирования мышления выделяются четыре стадии: подготовка, созревание решения, вдохновение и проверка найденного решения.

Особого внимания заслуживает творческое и критическое мышление, анализ которого в свое время провели американские психологи Г. Линдсей, К.С. Халл, Р.Ф. Томпсон. «Творческое мышление направлено на создание новых идей, – писал Р. Ф. Томпсон, – а критическое выявляет их недостатки и эффекты»[31]. Одним из эффективных и ныне общепринятых методов творческого мышления является предложенный А.Ф. Осборном метод «мозговой атаки». Препятствиями для творческого мышления выступают конформизм, стереотипы, внутренняя цензура мысли, ригидность, желание найти ответ немедленно и неумение критически мыслить. В основе мышления лежат знания, но умен не тот, кто много знает, а тот, у кого сформированы механизмы приобретения, организации и применения знаний.

Определяющим для понимания социальной и психологической природы умственной деятельности является правильное представление соотношения мышления, сознания и бессознательного. Остановимся на понятиях «сознательное» и «бессознательное».

Вдумаемся в само слово «сознание». Приставка «со» означает совместность, взаимную связь, объединение. Именно она указывает на социальную сущность сознания: знание, которое приобретается совместно с другими, в единстве общения и деятельности. Иначе говоря, это деятельное отношение к миру с опорой не только на собственный, индивидуальный запас информации, но и на те сведения, которыми располагает весь социум, все человечество. «Мыслят не люди как таковые, и не изолированные индивиды осуществляют процесс мышления, – писал психолог К. Манхейм, – мыслят люди в определенных группах, которые разработали специфический стиль мышления в ходе бесконечного ряда реакций на типичные ситуации, характеризующие общую для них позицию»[32]. Давно установлено, что вне группы интеллектуальный и духовный потенциал личности не может раскрыться до конца. Говоря о соотношении социальной среды и человека, объекта и субъекта, К. Маркс отмечал: «обстоятельства в такой же мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства»[33].

В подходе к бессознательному психологи до сих пор разделяются на представителей теории психоанализа (родоначальник 3. Фрейд) и теории неосознаваемой психологической установки (школа Д.Н. Узнадзе). Более подробно мы рассмотрим эти направления несколько позже, а сейчас отметим, что абсолютное большинство психологов выделяют четыре класса проявления бессознательного:

 

1).          надсознательные явления (бесконтрольная психическая активность в решении творческих задач);

2).          неосознаваемые побудители деятельности (неосознаваемые мотивы, установки, нереализованные влечения);

3).          неосознаваемые регуляторы деятельности;

4).          проявление субсенсорного восприятия.

 

Феномен бессознательного в мышлении чаще всего проявляется в форме установок, которые не являются чисто субъективными факторами, а определяются и объективными условиями. Поэтому возможен акт «объективизации мышления», выработка установки на основе воображаемой ситуации или актуализации прошлого опыта.

Таким образом, с помощью мышления обеспечивается один из уровней психического отражения, включающий в себя как осознанные, так и неосознанные компоненты, само мышление как деятельность регулируется этим отражением. Продукты мышления входят в интегральное образование, именуемое «образом мира» (А.Н. Леонтьев). Мышление включено в совместную деятельность и общение людей, а также в рефлексию личности.

Знаменитое изречение Декарта «Cogito ergo sum» («Я мыслю, следовательно, я существую»), если не объяснять его философской стороны, означает, что мышление есть сущность человека, его главная отличительная черта. Мыслю – значит, человек осознал себя субъектом мышления.

Исходя из анализа природы мышления, можно дать его определение. Но сегодня этих определений в литературе очень много и нередко они взаимно исключают друг друга. Мы ограничимся тремя формулировками, отражающими, на наш взгляд, самое существенное в понятии. В «Философской энциклопедии» дано общее определение: «Мышление – процесс отражения объективной реальности, составляющий высшую ступень человеческого познания», оно «переходит границы непосредственно-чувственного познания и позволяет человеку получить знания о таких свойствах, процессах, связях и отношениях действительности, которые не могут быть воспринятыми его органами чувств»[34]. А.В. Брушлинский определяет другие важные стороны: «Мышление – это неразрывно связанный с речью социально обусловленный и психический процесс самостоятельного искания и открытия нового»[35]. В учебном пособии О.К. Тихомирова предлагается такая дефиниция: «Мышление – это процесс, познавательная деятельность, продукты которой характеризуются обобщенным, опосредствованным отражением действительности...»[36].

Наш краткий экскурс в природу сознания и мышления дает возможность лучше понять – что же общего и различного есть между сознанием социологическим и обыденным и, далее, как это соотносится с развитием профессионального журналистского сознания.

 

Здравый смысл на эскалаторе социожурналистики

 

Всякое сравнение хромает, и тем не менее... Петербургское метро знаменито своей глубиной. Только подойдя к длинному эскалатору и с его первых пяти ступенек можно увидеть всю движущуюся ленту, уносящую вверх вечно спешащих пассажиров. Затем взгляд упирается в спины и головы впереди стоящих, перспектива закрывается.

Те первые пять ступенек, дающие возможность увидеть перспективу и лучше понять механизм движения, и есть своего рода точки (координаты) социологического мышления, которое формируется, если ты стоишь на эскалаторе социожурналистики. А когда ты, как в спины, упираешься в «голые» факты («теория первородства факта»), то понять существо явления тебе не дано, хотя, возможно, есть и литературный талант, и журналистская хватка. В лучшем случае – проинформируешь, а в худшем – выступишь в роли «ретранслятора», как с горечью назвала своих коллег журналистка Евг. Альбац, размышляя о начавшейся в 1990-х годах и продолжающейся до сих пор информационной войне в России (Новая газета. 1997. 8–14 дек.).

Еще Сократ в своих диалогах с учениками выдвинул тезис: «Единственное, что я знаю, это то, что я ничего не знаю». Он подводил слушателей к выводу о том, что обыденный рассудок, основывающийся на чувственных наблюдениях и привычных представлениях, дает лишь мнимое знание – знание «последних слов». Продолжая сократовскую линию рассуждений, Ф. Энгельс писал: «Но здравый человеческий рассудок, весьма почтенный спутник в четырех стенах своего домашнего обихода, переживает самые удивительные приключения, лишь только он отважится выйти на широкий простор исследования»[37]. И все же, несмотря на то, что обыденное сознание не в силах разобраться в противоречии между сущностью и явлением, в антиномиях природы и общества, оно выполняет весьма важные функции в жизни человека и социумов. Назовем некоторые из них: непосредственное отражение общественного бытия в чувственно-эмпирической форме, передача накопленного людьми эмпирического опыта, обычаев и традиций, осуществление связи между людьми, сообщение о новых знаниях, вошедших в массовое сознание, и др. Уже сам по себе далеко не полный перечень этих функций свидетельствует о недопустимости противопоставления обыденного сознания социологическому. Это положение следует подчеркнуть особо, так как дело в каждом конкретном случае заключается в методах мышления и глубине познания.

Социолог 3. Бауман называет несколько изначальных отличий социологии от здравого смысла по отношению к общей для них сфере – человеческому опыту.

 

w          Социологически мыслящий человек в анализе действительности и выводах не будет основываться только на собственных убеждениях, и скрывать «кухню» исследования, подлежащую общественному контролю и проверке. Поэтому для него строгим правилом служит ответственность за высказывания, что является важным атрибутом науки.

w          Второе отличие – в размере «поля», на котором собирается материал для выработки суждений. Обычно оно ограничивается жизненным миром самой личности или социальных и профессиональных групп. Знание, полученное из этого источника, страдает неполнотой и фрагментарностью, оно не раскрывает перспектив развития явления и может «потонуть» в потоке дискретных сообщений. Не случайно древние мыслители утверждали, что quiniminn probat nihil probat (слишком много доказательств равно их отсутствию).

w          В-третьих, социология и здравый смысл отличаются тем, каким способом они придают смысл человеческой деятельности, какими удовлетворяются объяснениями по поводу того, что все устроено так, а не иначе. Рассуждая обыденным образом, мы довольствуемся случайным, ситуативным выводом и тем самым скрываем подлинные причинно-следственные связи. «Рассуждая социологически, мы предпринимаем попытку... анализа многообразных зависимостей».

w          И, наконец, все знакомое, привычное обладает свойством самообъяснения: «вещи таковы, каковы они есть, люди таковы, каковы они есть, – и с этим ничего не поделаешь». Социологическое же мышление все подвергает сомнению, ставит «злые» вопросы и ищет ответы, взрывающие уютную и спокойную обыденную жизнь. В результате оказывается, что всегда есть альтернативы привычному, «единственному и естественному» существованию[38].

 

Таким образом, социологическое мышление по своей природе альтернативно, плюралистично, иронично по отношению к себе, оно допускает разные пути к истине и ставит под сомнение первородство факта над теоретическим знанием и самое главное – способно глубоко вскрывать причинно-следственные связи как между фактами, так и между порождающими их процессами.

Как уже отмечалось в начальных разделах нашей книги, социологическая культура журналиста начинается с уважения к точному знанию и ее носителю. Уместно вспомнить основной постулат интеллектуальной этики Сократа: «Есть только одно благо – знание и только одно зло – невежество». Этой позиции придерживались основоположники научной социологии – О. Конт, К. Маркс, М. Вебер, Э. Дюркгейм и др., на ней стоят и квалифицированные обществоведы наших дней. К сожалению, значительной массе журналистов свойственны скоропалительность суждений, эмоциональные, поспешные и необоснованные обобщения, основанные на упрощенной логике здравого смысла и стереотипизации мышления. Свидетельством тому – укоренившаяся монологическая (а не диалогическая) модель общения, которая проявляется даже в таких «беседных» жанрах СМИ, как интервью, «круглый стол» и др. Привычка к дидактическому поучению, нередко приобретающему менторский тон, возникает из завышенного представления о себе как о «четвертой власти», взятого из политической мифологии и журналистского фольклора. Неуважение к знанию и опыту специалистов можно без труда обнаружить в творчестве ведущих весьма известных и популярных программ телерадиовещания.

Приведем данные сравнительного анализа культуры общения в эфире нескольких радиопрограмм: российских «круглых столов» – с одной стороны, и дискуссионных программ радиостанций «Свобода», «Немецкая волна» и «Голос Америки» – с другой стороны.

Сопоставление свидетельствует не в пользу наших соотечественников. Если российские ведущие позволяют себе прерывать приглашенных специалистов, подменять предмет обсуждения, делать под занавес передачи некомпетентные заключения, то их зарубежные коллеги демонстрируют более высокую культуру диалога и профессионализм. Перед каждой дискуссией комментатор радио «Свобода» обязательно сообщает, что в ней участвуют такие ролевые фигуры, как «вовлеченный» (журналист из России), «отстраненный» (западный корреспондент) и «объективный» (сотрудник «Свободы»). В случае несогласия с точкой зрения интервьюируемого западные журналисты высказывают его в ходе беседы, а не после ее завершения, как это постоянно позволяют себе делать телеведущие В. Познер («Времена») и Н. Сванидзе («Зеркало»). «Немецкая волна» обычно заканчивает интервью с политиками и специалистами обращением к аудитории: «Оценить выраженные взгляды вы сможете сами». «Голос Америки», как правило, воздерживается от комментирования данных социологических опросов, а официальные заявления сопровождает указанием на то, что это точка зрения правительства США.

Конечно, американские и европейские СМИ заинтересованы в распространении определенных идей и взглядов, но делают они это с соблюдением этики плюрализма и строгих правил политкорректности.

Культура социологического мышления – это важнейшее проявление культуры интеллектуальной деятельности, составляющей основу журналистского труда. Операции анализа, синтеза, восхождения к абстракции и обобщению как необходимые атрибуты познания подчиняются логическим законам и нацелены на раскрытие причинно-следственных связей между явлениями. Нарушение принципа детерминизма в журналистском анализе фактов и событий (если оно не обусловлено умышленной тенденциозностью автора и задачами манипулирования аудиторией) можно объяснить мифологизированностью сознания или проявлением аутистического мышления. Эти сложные феномены психологии исследовались в работах А.Р. Лурия, Л. Леви-Брюля, К. Леви-Стросса и др. Вот одна из иллюстраций (по Леви-Брюлю): туземец, возвращаясь с охоты или рыбной ловли с пустыми руками, ломает голову над тем, как найти человека, околдовавшего его оружие и сети. Случайно встретив туземца из соседнего селения, он делает вывод, что наконец нашел причину, и при удобном случае убивает встреченного[39]. Нарушение принципа причинности в логике и психологии принято обозначать софизмом «Post hoc, ergo propter hoc» (после этого, значит вследствие этого). При аутистическом мышлении чувства преобладают над реалистическими рассуждениями. Тогда, делает вывод Э. Блейлер, «логика, репродуцирующая реальные соотношения, не является руководящим началом для субъекта, и ему нет нужды считаться с действительностью»[40].

Мифологическая логика и аутистичность характерны не только для первобытного или больного сознания, они время от времени обнаруживают себя и в журналистских материалах. Примером может служить аналитическая публикация И. Руденко «Неужели мы рождены, чтобы «Сказку» сделать «Бомбой»», появившаяся в «Общей газете» (между прочим, до своего закрытия в 2001 г. претендовавшей на репутацию качественного издания). Автор нашла на прилавке магазина торт «Бомба», вместо привычной для нее «Сказки», и водку с убойным названием «Калашников». Это открытие стало для автора информационно-оперативным поводом для социально-психологического анализа массового сознания, истоков насилия и агрессивности в нашем обществе. Почему, спрашивает И. Руденко, поэтизируются, например, слова «киллер», ПСМ (пистолет самозарядный малогабаритный), а понятия морали и нравственности подаются как «советский атавизм»? Можно разделить с журналисткой ее эмоции, однако более чем изумляет вывод, оформленный в виде патетических вопросов: «Могут сказать: какова жизнь – таково и искусство, каково сознание людей – таков их язык. Но до каких пор мы будем следовать ленинской теории отражения, марксистскому представлению о человеке лишь как о продукте общественных обстоятельств?». Чем не леви-брюлевский «туземец»? Или, как говорят на Украине, в огороде бузина, а в Киеве дядька. Даже если алогичность все глубже укореняется в массовом сознании, журналисты должны всячески противостоять ей.

Социологическое мышление – это, прежде всего, рационалистическое мышление, в его основе лежит независимость мысли, умение брать не отдельные факты, а всю их совокупность, без исключений. Нарушение этого методологического принципа вызывает законное подозрение в том, что факты подобраны произвольно, с определенной целью («формирование повестки дня» – так ныне называется этот журналистский и пиаровский прием).

С учетом сказанного проанализируем один пример продуктивного мышления, научно-публицистического подхода к анализу сложной и злободневной проблемы – эпидемии наркомании, захлестывающей Россию.

 

Расследование провели спецкор «Известий» Дмитрий Соколов-Митрич и аспирантка биофака МГУ Татьяна Путятина. Их первый объект – старинный город Кимры Тверской губернии – в прошлом центр хлеботорговли и сапожного дела, позднее – родина советского авиастроения, а ныне столица наркоманов Центральной России. Второй объект – муравейники средней полосы России. Результаты анализа опубликованы в двух номерах газеты, в каждом по полосе (2003. 12, 13 авг.). Первая полоса – «Гибель муравейника. Стадия первая – “Заражение”», вторая – «Сопротивление муравейника. Стадия вторая “Облик врага”». Применяется такой прием, как социологическая метафора: «По своему общественному устройству муравьи – наиболее близкие человеку существа на Земле. Каждое новое открытие в мирмекологии (наука о муравьях) лишь подтверждает это». Ученые-мирмекологи заметили, что иногда муравейники без видимых причин гибнут в считанные месяцы, хотя могут жить 20–50 и более лет. Причина гибели – жук-паразит – ломехуза, которая «взрывает» муравейник изнутри, так как, зная «язык» муравьев, беспрепятственно проникает внутрь него и одаривает «воинов» и рабочих муравьев веществом, которое оказывает на них наркотическое воздействие. Постепенно сообщество, неспособное отказаться от наркотика, деградирует и погибает. Молодые ломехузы, которых вскормили погибшие муравьи, принимая их за своих, перебираются в другие муравейники. Город Кимры, как и муравейники, поражен наркотиками и находится на краю гибели. Авторы с научной беспощадностью, сбросив «журналистские очки» и отказавшись от конструирования фактов, провели критический анализ причинно-следственных связей, выявили кимровских «ломехуз». Но главное в социологических очерках «Известий» состоит не в том, что авторы исследовали причины несчастья, а в том, что они подробно и заинтересованно рассказали об опыте борьбы с наркоманией в других местностях и встали на защиту общественного фонда «Город без наркотиков».

 

Почему авторы «Известий» смогли увидеть то, что не увидели или мимо чего прошли другие? Дело в типе мышления, мировоззренческих и нравственных принципах журналистов. Известный американский психолог Карл Роджерс в свое время говорил, что социальному психологу (а журналист должен им быть по роду своей деятельности) необходимо обладать тремя качествами: децентрацией – умением стать на позицию другого человека и понять его, эмпатией – способностью принять эмоциональное состояние другого и аутентичностью – способностью оставаться самим собой и не поступаться своими принципами. Представляется, что эти качества в сочетании с научностью и независимостью мышления в конечном итоге составляют сущность социологического мышления журналиста.

 

Эмоциональный мозг

 

Термин этот взят из монографии «Эмоциональный мозг. Физиология. Нейроанатомия. Психология эмоций» П.В. Симонова, автора и разработчика информационной теории эмоций. Понятие «эмоциональный мозг», по мнению автора, полнее передает диалектическое единство интеллектуальных и аффективно-волевых сфер высшей нервной деятельности человека, чем традиционное деление психических явлений на интеллектуальные, эмоциональные и волевые (разум, чувство, воля)[41]. Интеллектуальная культура – это не только рационалистический мир понятий, суждений, умозаключений и категорий, но и сфера эмоционально-волевой жизни, нравственности, моральных стимулов, мотивов и потребностей человека. В свое время Дж. Локк утверждал, что «нет ничего в разуме, чего не было бы в чувствах», а Д. Юм видел в идеях лишь «бледные тени чувств». Идя вслед за Локком и Юмом, можно обнаружить в социологическом сознании «эмоциональный мозг», без которого не совершаются ни мышление, ни любая иная человеческая деятельность. «Мысль рождается не из другой мысли, – писал Л.С. Выготский, – а из мотивирующей сферы нашего сознания, которая охватывает наши влечения и потребности, наши интересы и побуждения, наши аффекты и эмоции. За мыслью стоит аффективная и волевая тенденция. Только она может дать ответ на последние «почему» в анализе мышления»[42]. Здесь раскрыты как генезис, так и основные функции «эмоционального мозга». «Эмоции необходимы для выживания и благополучия человека, – указывает один из создателей теории дифференциальных эмоций Кэррел Э. Изард. – Не обладая эмоциями, т.е. не умея испытывать радость и печаль, гнев и вину, мы не были бы в полной мере людьми. Эмоции стали одним из признаков человечности»[43]. Благодаря эмоциям человек сопереживает чужим чувствам (эмпатия), вырабатывает новый по сравнению с когнитивным тип мотивации и успешной адаптации.

Особенностью профессионального сознания журналиста является, пользуясь терминами И.П. Павлова, органичное соединение «художественного» и «мыслительного» типов высшей нервной системы. Сам объект деятельности журналиста (жизнь социума и человека в нем) и ее цель (воздействие на сознание и поведение аудитории) требуют сложного и противоречивого сочетания понятийного и образного, объективного и субъективного начал. Внесение в эту конструкцию социологического сознания страхует журналиста от избыточной субъективности и упорядочивает эмоционально-эмпирическое восприятие действительности. Грубо говоря, чувства, оплодотворенные интеллектом, становятся острее, глубже, многомерней. Отвечая одному из своих критиков, Платон как-то заметил: «Ты видишь только лошадей, а не лошадность потому, что у тебя есть глаза, но нет ума». Социологическое мышление в значительной степени определяет культуру функционирования «эмоционального мозга» журналиста, он не только глубже видит, но и тоньше чувствует, что является необходимым условием для развития такого профессионального качества, как эмпатия.

Неотъемлемым компонентом социологического сознания является сознание нравственное, которое исследуется и философами, и психологами, и социологами. Широко известный «категорический императив» Им. Канта (от лат. imperativus – повелительный) гласит: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же как к цели, и никогда не относился бы к нему только как средству»[44]. В условиях нынешней российской действительности, жестко формирующей «рыночные характеры» и сознание бездуховного «одномерного человека» (по определениям Э. Фромма и Г. Маркузе) журналисту особенно важно внутренне усвоить этот императив.

Наибольшую тревогу вызывает использование как в мировых так и в российских СМИ двойных (если не тройных) нравственных стандартов при отражении действительности и ее оценках. Тенденция эта идет из области политики и государственного давления на прессу. Писатель А.И. Солженицын охарактеризовал данное глобальное явление как «лицемерие на исходе XX века». Двойные стандарты используются при характеристике исторического прошлого и настоящего, деятельности партий, организаций, отдельных лиц, социально-экономических процессов и международных отношений. В их основе лежит деление на «наших», вседозволенность которых нравственно оправдывается, и «чужих», виновных во всех смертных грехах, как в прошлом, так и в настоящем. Этот прием – создание и использование «образа врага» – позволяет избегать моральной и юридической ответственности за свои ошибки и преступления, изощренно манипулировать компроматами. Нельзя не согласиться с нелицеприятной оценкой, которую дает своим коллегам обозреватель «Московских новостей» Ал. Жилин: «...некоторые электронные и печатные средства массовой информации ошеломляют откровенным двойным стандартом. Те, кого искренне считали мэтрами отечественной журналистики, на поверку оказались обычной идеологической обслугой»[45].

 

В разгар печально известных своими грязными технологиями президентских выборов 1996 года преуспевающий, но испугавшийся возможного поражения Ельцина Н. Сванидзе (телеканал «Россия») публично выступил с теорией «отложенной честности журналиста». Теория чрезвычайно проста и удивительно откровенна: пока борьба российских демократов не увенчается полной и окончательной победой капитализма, «журналисты могут быть свободны от профессиональной морали». Несогласные с этой тезой и самостоятельно мыслящие коллеги С. Сорокина, В. Вульф и тогдашний редактор «Независимой газеты» В. Третьяков сторонниками Сванидзе были подвергнуты остракизму. Тоталитаризм мышления Сванидзе «творчески развил» А. Венедиктов (главный редактор радиостанции «Эхо Москвы»), который в январе 2004 года заявил о том, что «журналистика не имеет никакого отношения к этике». А когда А. Симонов (президент Фонда защиты гласности), весьма деликатно пожурив радиожурналиста, справедливо отметил, что «российская журналистика, увы, уже перешагнула нравственный порог», Венедиктов резко отчитал старшего коллегу: «Мы работаем в рынке. Симонов не прав. Неэтично заглядывать в окошко. Для журналиста – этично».

Согласно взглядам Сванидзе – Бенедиктова, этично провоцировать, дезинформировать, заниматься демагогией, не краснея демонстрировать свое невежество, что и сделал, например, журналист «Известий» А. Соломонов в интервью с актером В. Лановым. В свое время Лановой талантливо сыграл в кино роль Феликса Дзержинского. В ходе беседы актер открыто осудил вандализм толпы, снесшей памятник Дзержинскому, а также попытку сделать то же самое с памятником Маяковскому и выразил несогласие с необоснованным, по его мнению, переименованием Пушкинской и Вахтанговской улиц в Москве. Раздраженный журналист, не найдя убедительных контраргументов, решил, цинично провоцируя собеседника, взять реванш: «А слова Дзержинского – “Если я слышу слово культура – хватаюсь за пистолет” – легенда?». Василий Лановой твердо и с достоинством ответил: «Думаю, да». И не стал спорить с невеждой, так как хорошо знал из работы над ролью, что похожее выражение принадлежит, конечно, не Дзержинскому и даже не Геббельсу, как нередко думают, а председателю гитлеровской имперской палаты по делам литературы фашистскому драматургу Йостому[46].

 

Так же как истина не может быть аморальной, так и социологическое мышление несовместимо с безнравственностью и социальной безответственностью. Не случайно во всех ведущих теориях личности нравственные постулаты рассматриваются как доминанты духовного мира индивида, решающее условие самоактуализации, самоидентификации и совершенствования всех творческих сил человека. Широкой известностью, например, пользуется гуманистическая теория личности и «гуманистический психоанализ». Если 3. Фрейд в качестве управляющих факторов поведения человека видит бессознательные и иррациональные силы, а бихевиористы трактуют людей как послушных и пассивных «жертв среды», то приверженцы гуманистической психологии (А. Маслоу, Э. Фромм, Г. Олпорт, К. Роджерс) делают ставку на «развитие потенциала человека», полное раскрытие духовных и физических резервов личности как уникальных и активных творцов собственной жизни. В своей лучшей работе «Дальние пределы человеческой психики» Маслоу всесторонне обосновал идею, согласно которой психически здоровое общество должно состоять из самоактуализирующихся людей. Самоактуализация – это такое здоровое развитие способностей людей, чтобы они могли стать тем, кем могут стать, а значит жить осмысленно и совершенно[47]. Он также разработал иерархию потребностей человека, на высшем уровне которой находятся метапотребности – в совершенстве, справедливости, красоте и правде.

Средства массовой информации, считают представители гуманистической психологии, призваны помогать аудитории самоактуализироваться и бороться за подлинно гражданское, психически здоровое общество.

Когда мы рассуждаем об «эмоциональном мозге» в высоких критериях нравственности и необходимости самоактуализации, то нельзя, хотя бы коротко, не сказать еще об одной чрезвычайно важной стороне мышления – эстетической. Один из интереснейших философов XX в. Мераб Мамардашвили завершил свой цикл работ о Декарте, Канте и Прусте лекциями, названными им «Эстетика мышления». Эстетическая форма не существует отдельно, вне мысли, считал философ. Эстетика дает радость самому процессу мышления. Поэтому М. Мамардашвили называл мышление «светлой радостью мысли». Человек чувствует, как вдруг, неизвестно откуда и почему в нем загорается искра мысли, обеспечивающая творческий подъем. Подлинное творческое и честное эстетическое чувство позволяет и журналисту испытать «радость мышления».

Сформировавшаяся в нашем обществе после президентских выборов (1996) политико-развлекательная модель российских СМИ, а шире понимая, «коммерционализированная медиа-политическая система» (по верному определению И.И. Засурского в книге «Масс-медиа второй республики») и соответствующие настроения среди части журналистов не способствуют решению этих задач. Дело не только в таких объективных факторах, как обвальное падение тиражей, особенно качественной прессы (в конце 1970-х годов полтора миллиона ленинградских семей ежедневно получали 2,3 млн. экземпляров газет, в 1996–1997 гг. – 300 тыс., т.е. тиражи снизились более чем в 7 раз), ускоренная коммерциализация, которая пока не дала желаемой экономической независимости СМИ, или стремительная оккупация массовой аудитории изданиями бульварно-желтой и асоциальной прессы, в чем непосредственно заинтересованы финансово-бюрократическая олигархия и политическая элита. Корни этих процессов и самой постмодернистской модели глубже – они, прежде всего в небывалой тенденциозности, которая вытесняет, особенно с телеканалов страны, объективную информацию, подменяет анализ манипулированием, гласность – скрытой рекламой, свободу – добровольным самоотречением и т.д. Сращивание СМИ с властью и капиталом, в том числе и с криминальным, ведет не просто к коррумпированности журналистов, а к отчуждению, т.е. росту недоверия аудитории к журналистам и СМИ и, с другой стороны, к элитарной самодостаточности прессы, перестающей адекватно отражать действительность. Все эти объективные и субъективные процессы психологически аккумулируются в так называемых Я-концепции и Я-мышлении журналиста, составляющих ядро внутреннего мира индивида.

 

Я-концепция и Я-мышление журналиста

 

Я-концепция (self-concept) непосредственно коррелирует с мышлением человека и его нравственным сознанием, восприятием и отражением действительности.

Большинство психологов считают, что Я-концепция – это система представлений индивида о самом себе, включающая:

 

Ø        осознание своих интеллектуальных, нравственных, физических и других качеств;

Ø        самооценку (самоидентификацию);

Ø        субъективное восприятие внешних факторов, в том числе взгляд на собственную личность (восприятие и оценка тебя другими и т.д.).

 

В отечественной психологии и социологии Я-концепция часто интерпретируется как совокупность психологических и социальных установок. В психоанализе это понятие ассоциируется с Эго (Я) – психологической активностью личности, взаимодействующей с социальным миром. Эго-идентичность (ego identity) и эго-интеграция (ego integrity) в гуманистической психологии трактуются как совокупность представлений о себе, дающих возможность чувствовать свою уникальность, аутентичность и достижение определенных этапов самоактуализации. В феноменологической теории личности К. Роджерса – это соотношение Я-реального и Я-идеального, т.е. «каким индивид сможет и должен быть»[48].

В самосознании обычно различают образный и понятийный компоненты, т.е. Я-образ и Я-концепцию: образ себя и знание о себе. Но необходимо различать мышление и знание, поэтому О.К. Тихомиров ввел специальный термин «Я-мышление», имея в виду процесс выработки человеком знания о самом себе, которое образует (или преобразует) его Я-концепцию и в котором человек как личность, индивид и индивидуальность является не только субъектом, но и объектом мышления. Я-мышление – это процесс формирования знаний о собственном мышлении, о качестве своего ума, о способности найти смысл жизни, разрешить конфликты, привести свои цели в соответствие со своими возможностями[49].

Все интеллектуальные процессы, в том числе формирование внутреннего мира – социализация, идентификация и установки – изменяются, если в силу различных внешних или внутренних причин нарушается мышление. Одна из ведущих исследователей в области патопсихологии Б.В. Зейгарник, автор монографий «Патология мышления» и «Патопсихология», выделила три основных вида нарушения мышления: 1) снижение способности к обобщению, анализу и синтезу, 2) нарушение логического хода мышления – «скачка идей», непоследовательность суждений, «вязкость мышления» и 3) нарушение целенаправленности мышления, критичности, селективности и т.д.

С учетом профессиональных особенностей критерием оценки Я-концепции и Я-мышления журналиста, кроме общепринятых, выступает его отношение к аудитории, профессии, самому себе, своему социальному и профессиональному окружению.

Под влиянием масштабных перемен, происходящих в нашей стране, резко изменилось субъективное представление об общественном предназначении журналиста. Как показывают социально-психологические исследования, журналисты освободились от политизированного, государственно-партийного отношения к профессии и все более проявляют стремление быть «журналистом-аналитиком, стоящим «над схваткой»» (55%). Одновременно все меньшее число осознает себя «полпредами общества» (19,5%) и все большее (свыше 30%) – производителями товара под названием «информация»[50].

Отметим интересное и противоречивое явление: большинство журналистов субъективно хотят быть «независимыми», быть аналитиками, «стоять над схваткой», но для этого нужно стать экономически и политически независимыми, обладать социологическим мышлением и нравственными императивами. Я-идеальное явно расходится с Я-реальным, что вызывает душевный диссонанс. Не случайно при ответе на вопросы о своем социально-психологическом, эмоциональном состоянии чаще всего участники опроса пользовались такими словами, как «тревога», «усталость», «разочарование» и «цинизм». Правда, 53% журналистов не покидает надежда на лучшее, а 7,5% испытывают гордость за свою деятельность.

Решающим моментом для журналиста как личности и профессионала является его отношение к аудитории, оно формируется в определенные психологические «идеологии».

Исследователь современных СМИ И.М. Дзялошинский выделил несколько типов таких журналистских «идеологий» (даем их с нашими Дополнениями):

 

Ø            авторитарно-технократическая, согласно которой читатель является объектом управления и воспитания, а журналист «колонновожатым», как писал еще в XIX в. Н.А. Полевой;

Ø            информационно-познавательная, которой придерживается журналист-информатор. В русской прессе эта тенденция идет от Ф.Б. Булгарина. Свое credo он выражал словами: «Наше дело сообщать новости, а право судить о них предоставлено публике»[51];

Ø            гуманитарная, в соответствии с которой журналист ведет равноправный и уважительный разговор с аудиторией, психологически находясь как бы внутри ее.

 

Социологические исследования выявили в новых российских СМИ эволюцию от первого типа идеологии (32,8% – 1992 г.; 2,9% – 1995 г.) к преимущественно второму (от 31,5 к 68,6%). Под воздействием разочарования в лозунгах перестройки и шоковых экономических реформ количество журналистов, руководствующихся гуманитарной идеологией, заметно уменьшилось – с 45,2 до 27,6%[52]. Не приходится удивляться тому, что современная аудитория перестает воспринимать прессу как «свою» и все больше видит в ней «чужую».

Сознательное и бессознательное понимание своего Я и Я-мышления происходит под воздействием психологических установок. Психологи, описывая внутренний мир человека, часто ссылаются на старинное (1188) метафорическое изображение знака Стрельца в виде кентавра – полульва-дракона и получеловека. Человеческая часть этого существа (Сознание) целится из лука в собственный хвост, заканчивающийся раскрытой пастью льва-дракона (Бессознательное), готовой пожрать туловище человека. Однако стрелец целится в дракона, не вложив в лук стрелу, а тот не в силах пожрать стрельца, так как смерть одного означает конец другого. Это изображение символизирует нерасторжимость и вечную борьбу светлого и темного в душе человека.

Однако бессознательное окрашено не в одни лишь темные тона. Оно играет огромную роль – и зачастую положительную – в творческом мышлении, при переживании большого горя, кризисе чувств, проявлении интуиции и т.д. К нему приковано напряженное внимание исследователей. Существуют два главных направления изучения подсознания – психоанализ (основоположник 3. Фрейд), а также идущий по тому же руслу неофрейдизм (А. Маслоу, К. Роджерс, Э. Фромм) и теория неосознаваемой психологической установки (Л.С. Рубинштейн, А.Н. Леонтьев, Д.Н. Узнадзе, В.А. Ядов). Понятие установки – одно из центральных для исследования данного явления психики. Специалисты делят установки на психологические и социальные (аттитюды). В отличие от «простой» установки (бессознательной готовности к определенному действию) аттитюд обязательно несет в себе два дополнительных элемента – когнитивный (знание) и оценочно-эмоциональный (отношение). В социологии дана и диспозиция установок: низший уровень – просто установка, средний – аттитюды, высший – ценностные ориентации и общая направленность установок[53]. Без знания концепции установок невозможно понять внутренний мир и практику журналиста, мотивы, цели, личностное и коллективное мироощущение. В свою очередь, установки формируются под воздействием таких психологических и социальных факторов, как социализация, интернализация, идентификация (самоидентификация) и др. рассмотрим действие названных факторов.

Первичная социализация происходит в ходе общения в семье, малых группах, школе и вузе (обучение и усвоение социальных норм). В результате складываются глубинные установки и ценностные ориентации, убеждения, которые в совокупности и составляют ядро личности. Вторичная социализация наступает в связи с изменениями макро- и микроусловий существования, которые делают первичную социализацию недостаточной или неадекватной среде обитания. Это произошло, например, со старшим и средним поколениями советских людей после распада СССР и смены политической и экономической модели общества. Вторичная социализация может быть обусловлена также изменением социального статуса человека – например, когда вчерашний корреспондент становится бизнесменом, собственником СМИ или когда он резко меняет свою принадлежность к той или иной политической группировке. Этот процесс обязательно сопровождается интериоризацией, т.е. внутренним усвоением новых норм, знаний, ценностей. Однако надо помнить о том, что усвоение свежих знаний может происходить только на базе прежнего интеллектуального запаса и опыта (апперцепция).

В журналистике особое значение имеет отождествление себя с референтными группами, принятие их идеалов, целей, ценностей и осознание себя частью этих групп. Для сотрудника редакции в этом качестве выступают старшие и более опытные коллеги, лидеры общественного мнения, на которых он хотя бы мысленно «равняется», представители престижных слоев социальной структуры и др. Для аудитории же референтные группы в значительной степени создают сами СМИ: имеются в виду герои газетных полос и программ вещания, а также сами популярные журналисты. Потеря идентификации и, как следствие, невозможность самореализации, переживаемые большой частью нынешнего российского общества, ведут к тому, что «человек как бы перестает отражаться в зеркале социального мира»[54]: для него исчезают ясная модель социальной среды, идеи и личности, с которыми он мог бы себя идентифицировать. В огромной степени метаморфозы такого рода зависят от социально-профессиональных установок журналистов.

Вернемся к психологическому облику журналиста. Приметой времени стал так называемый аскритивный процесс – приписывание, имитация исполнения другой социальной роли. Так, например, среди «новых русских» – бывших комсомольских лидеров и завлабов, ставших банкирами, а также криминальных авторитетов, рвущихся к политической власти, – стало хорошим тоном изображать из себя дворян, цивилизованных бизнесменов, русских купцов, казачьих атаманов и т.п. Аскритивный стиль характерен и для журналистской элиты, которая причисляет себя к «новым русским», особенно для ведущих, комментаторов и политологов ряда телевизионных передач.

Интегральной доминантой внутреннего мира журналиста является его социальная позиция. Конечно, в первую очередь она определяется объективными факторами – фактическим, а не декларируемым положением печати в обществе, взаимоотношениями СМИ с властями и капиталом, наличным уровнем гласности, идеологического плюрализма и т.п. Вместе с тем она может испытывать на себе влияние извне или быть итогом самоангажирования. Но в любом случае именно социальная позиция предопределяет направления отбора фактов для освещения в СМИ, методы и формы познания действительности. Стиль поведения ряда ведущих телекомментаторов и журналистов агрессивен и откровенно подчинен одной цели – любой ценой удержать личный рейтинг.

Всей своей деятельностью – как положительной, так и негативной – современные СМИ вольно и невольно подтверждают для объективного наблюдателя необходимость перехода на принципы социожурналистики. Это стали осознавать и многие представители средств информации (хотя они используют иную терминологию). Вот несколько характерных высказываний. Бывший руководитель ВГТРК Э. Сагалаев откровенно заявляет, что телевидение служит в первую очередь деньгам, потом властям и лишь в последнюю очередь – зрителям. Обозреватель газеты «Новый Петербург» И. Захаров бросает коллегам упрек в манипулировании аудиторией путем создания мозаичной картины действительности: «Чтобы человек стал беспомощным, его необходимо лишить умения находить связь фактов, вскрыть закономерность. Тут что-то взорвалось, там ураган, здесь война началась, а вон там – вроде прекратилась, выступление порнозвезды, а следом сообщение о бюджете. Один министр снят – другой поставлен, один указ издан – два отменены и т.д.». Назначенный генеральным продюсером канала Ren-TV В. Манский после восьмимесячного опыта признался, что «сохранить интеллигентное лицо» канала и при этом «попасть в первый эфирный ряд» невозможно. Вот он и решил делать что-то неожиданное: ток-шоу попугаев и передачу «исключительно для кошек». «Железная леди» телекомпании «50x50» Анжела Хачатурян в прошлом была неплохим телевизионным критиком и так досадила руководству тогдашнего Гостелерадио, что один из начальников однажды вызвал ее к себе с предложением: «Анжела, хаять и огаживать то, чего ты никогда не делала, легко. А вот ты приди к нам и попробуй придумать хорошую музыкальную передачу». Став ведущим продюсером, А. Хачатурян призналась: «С тех пор я зареклась писать о людях, которые занимаются незнакомым мне делом, да и вообще потеряла веру в журналистику».

Подводя итоги семинара ЮНЕСКО, посвященного независимости и плюрализму СМИ (сентябрь 1997), А. Симонов заявил: «Семинар показал, что СМИ отрываются от самых горьких, самых болезненных конфликтов современности, уходя в сферу политических скандалов, подробностей частной жизни «небожителей» и изложения позиции своих хозяев». А опытный журналист Е. Яковлев, в прошлом руководивший журналом «Журналист», газетой «Московские новости», «Общей газетой» и телевидением, с горечью констатировал, что «от чарующей весь мир гласности средства информации России пришли к жесточайшей финансовой зависимости». Свою позицию он сформулировал так: «Я должен покаяться в том, что в возможности независимости средств информации не верю».

Исходя из положения «каково общество, такова и печать», причины и выход из кризиса надо, конечно, искать в объективных условиях функционирования СМИ и развития самого общества. Но действие объективных факторов не исключает, а напротив – предполагает самоактуализацию сознания. В нашем случае речь должна идти о повышении культуры социологического сознания и мышления журналистов.

Попытаемся в итоге суммировать ответы на два главных вопроса нашего дискурса: что значит мыслить социологически и что это дает журналисту?

 

...Но истина журналисту дороже

 

Однажды между Альбертом Эйнштейном и молодым немецким физиком Вернером фон Гейзенбергом, ставшим впоследствии одним из создателей квантовой механики и лауреатом Нобелевской премии, произошел знаменательный разговор. Гейзенберг рассказал Эйнштейну, что мечтает создать физическую теорию, основанную лишь на фактах наблюдаемых явлений и свободную от домыслов и гипотез. Альберт Эйнштейн покачал головой:

 

– Сможете ли вы наблюдать данное явление, будет зависеть от того, какой теорией вы пользуетесь. Теория определяет, что можно наблюдать.

 

На первый взгляд, мысль, высказанная великим физиком, кажется не только парадоксальной, но и ошибочной. Однако это не так. Сам по себе факт (и даже множество фактов) не раскрывает истины, все зависит от концепции, выбора системы координат, методов и способов интерпретации и экстраполяции.

 

...Две тысячи лет, со времен Аристотеля, существовало убеждение, что скорость падения тела пропорциональна его весу. В 1590 г. Галилео Галилей сбросил с Пизанской башни чугунное ядро и свинцовую мушкетную пулю, которые одновременно коснулись земли. Простым опытом Галилей подтвердил свою гипотезу о независимости ускорения свободного падения от массы падающего тела и то, что в области познания смотреть и видеть – совсем не одно и то же.

 

Факты укладываются в систему на основе теории, определенных гипотез и взглядов. Этот вывод действует и в области прессы. Журналистская информация опосредуется социальными факторами, теориями, принятыми в обществе, а также мышлением и взглядами автора. Социологическое мышление позволяет журналисту создавать «картину жизни» более адекватную действительности, более свободную от эмпирики и стереотипов. Британский социолог Зигмунт Бауман связывает это с обретением человеком большей духовной свободы: «Искусство социологического мышления ведет к увеличению объема и практической эффективности нашей с вами свободы. Индивидом, освоившим и применяющим это искусство, уже нельзя манипулировать, он сопротивляется насилию и регулированию извне, тем силам, с которыми, как до сих пор считалось, бесполезно бороться»[55].

Этот вывод относится и к журналисту. Его свобода заключается в способности видеть и понимать мир в истинном свете, а это делает журналиста не только независимым в суждениях, но и уверенным в себе. Становясь постоянной характеристикой личности, социологическое сознание, с одной стороны, страхует его от влияния ненадежных источников информации и с другой – ставит интеллектуальные и нравственные преграды выводам, основанным на неполных или тенденциозных сведениях. В этом гарантия высокого качества материалов и доверия к ним аудитории.

Обратные связи дают журналисту ощущение живого пульса человеческой реальности, обогащают межличностное общение. Напротив, потеря обратных связей ведет к отчуждению печати от общества, и тогда, по определению Г. Маркузе, «ложное сознание» становится истинным и «средства массовой информации не испытывают особых трудностей в том, чтобы выдавать частные интересы за интересы всех разумных людей»[56]. Социологический подход к своей практике исключает одномерный взгляд на любые явления, формирует объемное видение событий. Культура социологического мышления заключается, кроме прочего, в постоянном самоконтроле, проверке своих выводов мнением и опытом других людей.

Социологическое мышление проявляется как разумное самоопределение в отношении к аудитории. У журналиста есть выбор между отношением к ней как к средству, «вещи», товару, серой массе, объекту манипулирования – или как к ценности, сообществу людей, которые по личностным характеристикам равны самому корреспонденту и чьи интересы он ставит выше собственных. Эти две полярные позиции определяют цели и мотивы журналистского поведения. В одном случае цель – самовыражение («звездная болезнь»), самосохранение любой ценой и личное обогащение, в результате чего создается беспринципная, безответственная пресса. В другом – установление равноправных, партнерских отношений с аудиторией, стремление к совместному поиску истины и решению первоочередных социальных проблем, вследствие чего складываются идеологический плюрализм и взаимопонимание между людьми. От выбора цели зависят тематика и тональность материалов, формы и методы работы с информацией.

Социологическое мышление как одно из проявлений научного мировоззрения состоит прежде всего в способности личности к критическому восприятию действительности, в том числе и собственного строя мысли, ставшего привычкой и повседневно закрепляемого профессиональной деятельностью и обыденным общением. Журналист – не исключение, а напротив – типичнейший и очень благодатный материал для наблюдений и оценки «социологичности» интеллекта. По роду своей работы он ежедневно как бы проходит тестирование на восприятие новизны мира и делает это публично, на виду у огромной аудитории.

Критическое, рефлексивное, творческое сознание и самосознание опирается на знания и их непрерывное пополнение. Учеными установлено, что объем информации, накопленной человечеством на протяжении тысячелетий и передаваемой индивиду генетическим путем, составляет 10⁹–10¹⁰ бит. Именно эти знания, образующие, по теории К.Г. Юнга, архетипы (универсальные психологические комплексы-образцы или символы, содержащиеся в коллективном бессознательном), позволяют человеку приспосабливаться к среде и выживать в ней. Однако даже такого гигантского запаса информации недостаточно, он дает лишь основу. На протяжении своей жизни индивид получает еще приблизительно такой же объем сведений, которые не передаются по наследству, а усваиваются личностью в процессе общения и деятельности, обучения и воспитания.

Культура социологического мышления выражается в умении заново оценивать свой профессиональный опыт и корректировать гражданскую позицию. Необходимость вторичной социализации для журналиста диктуется не только изменениями времени и среды, но и мобильной сущностью профессии. Социологическое мышление беспощадно ставит вопрос о том, кому служить и с какой целью, какую профессиональную идеологию исповедовать. Обыденное, или тенденциозно-ригидное, сознание всегда ищет (и обязательно находит) ту моральную ширму, за которой можно спрятать свою совесть, оправдать любое поведение. Социологическое мышление, напротив, требует от самосознания журналиста, его Я-концепции прямых ответов, а не самооправдания.

Социологическое мышление перестраивает весь внутренний мир журналиста. Оно приучает сотрудника редакции постоянно познавать самого себя, опираясь на научные знания, контролировать свое сознание и эмоции, оценивать бессознательные проявления психики, вырабатывать необходимые для жизни и труда установки, ценностные ориентации и профессионально-нравственные критерии.

Социологически мыслящий журналист видит предметы «не так, как он хочет их видеть, а так, как они есть». Это высказывание Л.Н. Толстого, адресованное писателям, относится и к работникам СМИ. Субъективизм сродни намеренному обману, поскольку и то и другое ведет к несовпадению журналистской картины мира с объективной реальностью, что не позволяет журналисту ответить на простой, но принципиальный вопрос: «А как было на самом деле?».

Но это еще, как говорится, полбеды. Современная технотронно-информационная цивилизация создала такие мощные каналы общения (например, Интернет), что мы вправе говорить о возникновении третьей природы – виртуальной реальности, действующей на индивидуальное сознание сильнее любого наркотика. Неконтролируемость виртуального мира представляет собой угрозу, сравнимую разве что лишь с экологической опасностью. За возможность управлять СМИ (а через них виртуальным миром и, в конечном счете, общественным сознанием) борются власти предержащие, капитал и криминальные структуры. Закабалению СМИ какими бы то ни было внешними для них силами могут противостоять только сами журналисты, точно осознающие свой общественный долг.

Если же вернуться к мысли Л.Н. Толстого, то ни он и никто другой, утверждая необходимость правдивого отражения действительности, не отрицают права автора на свою точку зрения. Однако она не выступает в качестве абсолютной истины. Руководство редакции должно обладать толерантностью и не бояться полемики, диалога с коллегами. Как известно, все истины относительны.

Журналисты, владеющие методологией социологического анализа, обладающие интеллектуальной культурой и всесторонне отражающие жизнь, неудобны для административной власти и всех, кто хотел бы распоряжаться СМИ как послушной идеологической обслугой. Поэтому путь журналистов-расследователей не усеян розами, они непопулярны у тех, кто привык воспринимать СМИ лишь как средство развлечения и отвлечения от забот (так называемая «мыльная» аудитория).

Несомненно, что качественная и деловая журналистика – это антипод «желтой» прессы и соответствующим образом построенных эфирных программ. Однако культура социологического мышления необходима и поднаторевшим в манипуляциях работникам развлекательных изданий. Лишних знаний, повторим, не бывает.

Будем надеяться, что когда-нибудь журналистское сообщество признает своим девизом слова Аристотеля: «Amicus Plato, sed magis arnica veritas» – «Платон мне друг, но истина дороже».

в начало

 

ГЛАВА 3

СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ МЕТОДЫ В ТРУДЕ ЖУРНАЛИСТА

 

Методы в журналистике и социологии

 

Опытные журналисты знают, что без использования в творческой практике надежных методов труда результативность их работы будет низкой. Метод играет роль своеобразного компаса, ориентирующего всю деятельность в нужном направлении. Само это понятие происходит от греческого слова methodos и означает «способ познания, путь к чему-либо». Журналист, включаясь в познавательную деятельность, по крайней мере, должен четко представлять себе, какими приемами и средствами необходимо овладеть, чтобы достигнуть той или иной цели.

Основная функция метода в том и заключается, чтобы внутренне организовать и отрегулировать процесс познания, практического преобразования того или иного объекта. Следовательно, как справедливо отмечает В.П. Кохановский, «метод (в той или иной своей форме) сводится к совокупности определенных правил, приемов, способов, норм познания и действия. Он есть система предписаний, принципов, требований, которые должны ориентировать исследователя в решении конкретной задачи, достижении определенного результата в той или иной сфере деятельности. Метод дисциплинирует поиск истины, позволяет экономить силы и время, двигаться к цели кратчайшим путем»[57].

На протяжении многих веков развития человеческой цивилизации люди вырабатывали различные способы познания природы и социального мира. И чем сложнее был объект познания, тем больше требовались адекватные методы его изучения. Сегодня под методом понимается «способ познания, исследования явлений природы и общественной жизни (Диалектический метод. Экспериментальный метод. Сравнительный метод). 2. Прием, система приемов в какой-либо деятельности. Способ или образ действия»[58].

Методический арсенал журналистики постоянно пополняется за счет смежных областей деятельности. В последнее десятилетие журналисты стали особенно охотно использовать социологические методы сбора информации, ориентированные на выявление глубинных характеристик изучаемого объекта, выяснение закономерностей изменений, происходящих в социальной действительности, наконец, на воссоздание тех процессов, которые невозможно объяснить анализом статистических данных. Так появляется возможность детально изучить социальное явление в его целостности и взаимосвязи с другими явлениями[59].

В этом смысле социологические методы наиболее органичны для журналистики. Расширение представления о применимости подобного рода инструментария – одна из насущных задач журналистской теории и практики. Как отмечают московские исследователи Л.Г. Свитич и А.А. Ширяева, сбор информации, работа с ее источниками представляют собой традиционно сложный для журналистов этап деятельности. По данным их широкомасштабных исследований, в частности проекта «Эффективность местных СМИ», от 50 до 70% журналистов испытывают те или иные трудности в процессе общения с людьми при интервьюировании, работе с источниками информации, документами и при наблюдении ситуации в процессе знакомства с объектом своего внимания. Что же именно, по мнению исследователей, вызывает трудности?

Среди сложностей отмечаются следующие обстоятельства: закрытость многих, как государственных, так и частных, источников информации; усложнение работы корреспондентов в связи с изменением характера прессы, которая чаще стала ориентироваться на расследования, обнародование сенсационных, разоблачительных или даже скандальных фактов. Наконец, констатируют исследователи, изменилось само отношение журналистов, в особенности молодых, к задаче точного и объективного сбора фактов (этот этап стал казаться менее ответственным)[60].

Вот что по этому поводу пишут опытные газетчики: «Посмотрите, что является “инструментом” в работе современного журналиста: Интернет, пара дежурных вопросов по телефону, цитаты по принципу “как сообщает осведомленный источник”»[61]. Ссылка на некий источник, якобы очень авторитетный, как отмечает журналист В. Выжутович, «придает информации вес и видимость достоверности, свидетельствует о приобщенности газеты и автора к “тайнам мадридского двора” и как бы снимает с журналиста всякую ответственность за растиражированное сообщение: мол, за что купил, за то и продаю...». И далее с иронией комментирует это занятие как весьма увлекательное и в общем безопасное: «высокие должностные лица предпочитают не комментировать слухи, до публичных опровержений редко снисходят и за распространение непроверенной информации в суд не подают. В свою очередь, и журналисты не считают нужным покаяться, если их источники (допустим, что реальные, а не придуманные) наврали с три короба, и это попало в печать. И уж если газета опровергает информацию, добытую в конфиденциальных беседах с представителями власти, – значит, наврано крепко и разразился скандал»[62].

Чаще всего подобного рода приемы используют журналисты «желтой» и бульварной прессы. Если же говорить не о подтасовке фактов, а о качественном сборе данных, то и здесь выясняется, что многие современные журналисты «недостаточно хорошо знакомы с техникой интервьюирования, с теми приемами и тонкостями, которые достаточно подробно разработаны в отечественной и зарубежной литературе»[63]. Констатируя данное положение дел, Л.Г. Свитич и А.А. Ширяева отмечают, что журналисты, как правило, «пользуются самыми простыми и доступными приемами общения», испытывают «определенные трудности в процессе проверки полученной от собеседника информации», что «третья часть журналистов, а среди молодых – половина, призналась, что не всегда удается проверить полученную таким путем информацию», а «молодые журналисты часто испытывают затруднения даже с такой несложной, на первый взгляд, операцией, как умение позвонить и вести телефонную беседу», что они «не владеют всем спектром профессиональных приемов, связанных с общением», и т.п.[64] Все это свидетельствует о том, что в профессиональном обучении будущих корреспондентов имеются определенные пробелы, а также о том, что при наличии хороших учебных пособий зарубежных и отечественных авторов по современным методикам сбора информации[65] нет сборников практических упражнений по технике сбора и анализа данных.

Актуальным остается и вопрос о границах применимости социологических методов в работе журналиста. В прессе они используются в тех случаях, когда в силу каких-то обстоятельств другими путями нельзя получить нужные сведения. Именно в таких ситуациях корреспондент для достижения цели «меняет профессию», участвует в социальных экспериментах, проводит фокусированное интервью и экспертные опросы, пытается прогнозировать те или иные явления действительности.

Как известно, в прикладной социологии различают количественные и качественные методы. В социологических исследованиях, проводимых на Западе, качественным методикам всегда уделялось большое внимание, чего нельзя было сказать об отечественном опыте. У нас приоритет отдавался количественным методам. Однако теоретический спор, развернувшийся между отечественными теоретиками в середине 1990-х годов по поводу предпочтительности использования тех или иных методов изучения действительности, был крайне непродуктивен, потому что у каждого из них есть свои плюсы и минусы. Вопрос в другом: в каких случаях лучше применять количественные (стандартизированные) методики, а в каких – качественные? По мнению Дж. Хэмилтона, качественную технику (под ней он подразумевает методы исследований человеческих мотиваций) целесообразно применять в следующих случаях:

 

Ø            чтобы определить причины, лежащие в основе человеческого поведения и не поддающиеся выявлению путем прямых вопросов; такие мотивы, о которых потребитель (в нашем случае имеется в виду потребитель информации. – Авт.) не подозревает сам и которые он не может выразить или не желает признать;

Ø            чтобы провести начальное исследование рынка и категории товара или разработать концепцию, прежде чем проводить количественные исследования;

Ø            чтобы получить ясную картину и лучшее понимание там, где обычные исследования не дали результатов;

Ø            чтобы дать толчок собственной творческой активности, например, для поиска образных выражений, которыми в реальной жизни пользуются потребители[66].

 

Сфера применимости качественных методов, как видим, очень широка[67]. В социожурналистике они формировались на междисциплинарном уровне. Традиционные журналистские методы сбора и анализа эмпирических данных (как, например, наблюдение, беседа, изучение документов) дополнялись конкретными методиками из социологии и психологии.

Под методикой в социологии подразумевают понятие, «которым обозначают совокупность технических приемов, связанных с данным методом, включая чистые операции, их последовательность и взаимосвязь»[68]. В силу того что каждая методика таит в себе не только процедурные моменты, связанные с последовательностью действий, но и различные правила в анализе, интерпретации данных, от журналиста требуются определенные навыки и умение их использовать.

Качественные методы можно условно разделить на два класса: одни из них используются при сборе эмпирических данных (такие как наблюдение, эксперимент, прогнозирование, интервью и пр.), другие – при анализе полученных сведений (здесь можно назвать классификацию, группировку, типологизацию и т.п.). В качественных методах, как и в количественных, немаловажное значение придается процедурным моментам исследования. Под процедурой обычно понимают последовательность операций, общую систему действий и способ организации исследования. Это – наиболее общее, притом собирательное понятие, относимое к системе приемов сбора и обработки информации[69].

Последовательность в применении тех или иных методов вполне согласуется со стадиальным характером творческого процесса, связанного с созданием журналистского текста. Замысел будущего произведения можно соотнести с выдвижением ряда рабочих гипотез о состоянии изучаемого объекта. Стадиальность познания объекта действительности предполагает его всестороннее изучение. На этом этапе журналист решает, какой метод сбора первичной информации наиболее предпочтителен, какая техника эффективнее, наконец, в какой последовательности изучать объект. На стадии реализации замысла он выполняет аналитическую работу по осмыслению полученных сведений. Здесь требуется умело использовать общенаучные методы анализа, интерпретации данных.

Говоря о факторах, определяющих формирование методов деятельности журналиста в творческом акте, Г.В. Лазутина выделяет следующие:

 

Ø            стадиальность творческого процесса;

Ø            комплексность задач, решаемых журналистом на пути к результату творчества;

Ø            характер источников информации (более широко – структура информационной среды);

Ø            законы познания, законы восприятия и переработки информации;

Ø            законы общения.

 

«Это, – заключает автор, – обусловливает многообразие методов журналистского творчества, во-первых, и соотнесенность их с определенной стадией творческого акта – во-вторых»[70]. Наша задача состоит в том, чтобы увидеть рациональные основания для использования того или иного способа деятельности, выявить заложенные в них возможности с опорой на опыт эмпирической социологии и социожурналистики.

 

Наблюдения и эксперимент

 

Среди традиционных методов прежде всего выделяют наблюдение. В его основе, пишет Г.В. Лазутина, лежит «способность человека к восприятию предметно-чувственной конкретности мира в процессе аудиовизуальных контактов с ним».

Журналистское наблюдение всегда имеет целенаправленный и четко заданный характер. «Именно преднамеренность восприятия и осознанность задач позволяют смотреть – и видеть»[71]. В социологии под наблюдением подразумевают прямую регистрацию событий очевидцем. Это предполагает не только непосредственное восприятие объективной действительности, но нередко и участие в ней журналиста для более глубокого изучения происходящих на его глазах событий.

Метод наблюдения активно используется в репортерской практике. И обусловлено это рядом причин. Во-первых, журналист, включаясь в некое событие, имеет возможность проследить его динамику. Материал с места события отличается не только высокой степенью оперативности, но и тем, что в нем создается атмосфера сопричастности тому, что происходит на глазах репортера (особенно это свойственно телевидению и радио). Во-вторых, непосредственное наблюдение за поведением людей позволяет увидеть неприметные, на первый взгляд, детали, характерные личностные черты. Информация, почерпнутая из такого рода наблюдений, всегда отличается живостью и достоверностью. В-третьих, журналист, будучи очевидцем происходящего, сам фиксирует наиболее значимые моменты и в своих оценках независим от чьего-либо мнения. Уже на стадии отбора фактов, выделяя среди них главные и второстепенные, изучая причинно-следственные связи между различными элементами события, корреспондент закладывает предпосылки для более объективного изучения и освещения фактов в своем будущем произведении.

Но, включаясь в наблюдение, журналист должен помнить о возможных объективных и субъективных сложностях. По поводу объективных трудностей необходимо заметить, что корреспондент чаще всего имеет дело с какими-то частными и неповторимыми ситуациями, которые не всегда можно заново «проиграть». Проблема, следовательно, состоит в необратимости тех или иных явлений социальной жизни. Говоря о субъективных трудностях, нужно обратить внимание на то, что журналист сталкивается с человеческими эмоциями, а порой сложными и даже конфликтными межличностными отношениями. В данном случае на качество первичной информации могут повлиять субъективные оценки, ценностные ориентации людей, устоявшиеся представления и стереотипы, интересы и т.д. Некоторые люди могут изменить тактику поведения, если узнают, что за ними наблюдают.

Исходя из этих особенностей наблюдения, теоретики в области социожурналистики высказали мнение, что «в качестве самостоятельного метода наблюдение лучше всего применять в таких исследованиях, которые не требуют репрезентативности данных, а также в тех случаях, когда информация не может быть получена никакими иными методами»[72].

На практике метод наблюдения характеризует несколько оснований:

 

Ø            степень формализованности (структурализованное и неструктурализованное);

Ø            место проведения (полевое и лабораторное);

Ø            регулярность проведения (систематическое и несистематическое);

Ø            позиция наблюдателя в исследовании (включенное и невключенное).

 

В структурированном наблюдении журналист фиксирует события по четко заданному плану или, точнее, процедуре, а в неструктурализованном ведет наблюдение в свободном поиске, ориентируясь лишь на общие представления о ситуации. Полевое наблюдение ориентировано на работу в естественных условиях, лабораторное – в искусственно сконструированных. Систематическое наблюдение предполагает обращенность журналиста к той или иной ситуации в определенные периоды времени, а несистематическое – спонтанность в выборе наблюдаемого явления.

Особых комментариев требует классификация позиции наблюдателя. При невключенном наблюдении она заключается в следующем: корреспондент, как правило, находится за пределами ситуации и не входит в контакты с участниками события. Он вполне осознанно занимает нейтральную позицию, стараясь не вмешиваться в происходящее. Данный вид наблюдения чаще всего используется для описания социальной атмосферы (вокруг выборов, общественных акций, социально-экономических реформ и т.д.). Включенное наблюдение предполагает участие журналиста в самой ситуации. Он идет на это сознательно, меняя, например, профессию или внедряясь в некую социальную группу, чтобы «изнутри» распознать объект. «Смена профессии» возможна лишь в случаях, когда репортер уверен, что своими непрофессиональными или неквалифицированными действиями не нанесет людям ни физического, ни морального ущерба. Поэтому сотрудникам СМИ противопоказано представляться врачами, юристами, судьями, работниками государственных служб и т.п. Такого рода запреты предусмотрены как соответствующими нормами журналистской этики, так и определенными статьями законодательства.

Вот какими мыслями по этому поводу делится журналист Н. Никитин: «Правила игры при включенном наблюдении становятся чересчур важными, чтобы позволить себе не знать их или не помнить. От прежних времен... одно правило: журналист не может выдавать себя за профессионала, деятельность которого тесно связана с жизнью, физическим и нравственным здоровьем, материальным благополучием людей. Главное правило: забудь о том, что ты журналист. Здесь по-настоящему и, прежде всего перед самим собой стань тем, за кого ты себя выдаешь». И далее Н. Никитин предлагает начинающим журналистам конкретные практические советы:

«Старайся освоить новую профессию как можно быстрее и выполнять свои обязанности как можно лучше. Не задавай много вопросов: все, что нужно, умей увидеть, а не услышать. Не торопись: часто то, что с риском пытаешься узнать сегодня, без труда становится известным завтра. Не пытайся знать больше положенного: твоя осведомленность в любом случае имеет предел, перешагнуть через который нельзя, не меняя свое положение в организации. Не стремись быть особенно “интересным”: старайся сводить дружеские разговоры на текущие проблемы, планы, случаи из жизни и т.п. своих собеседников, а не собственные. Но основной принцип – будь тем, за кого себя выдаешь»[73].

Завершая речь о методе наблюдения, заметим, что впечатления и сведения, полученные журналистом, необходимо перепроверить, дабы еще раз убедиться не только в их достоверности, но и в объективности. Здесь журналистам могут быть полезными советы социолога В.А. Ядова, который для повышения степени надежности (обоснованности и устойчивости) данных предлагает следующие правила:

 

Ø            максимально дробно классифицировать элементы событий, подлежащих наблюдению, пользуясь четкими индикаторами;

Ø            если основное наблюдение осуществляется несколькими лицами, они сопоставляют свои впечатления и согласуют оценки, интерпретацию событий, используя единую технику ведения записей, тем самым повышается устойчивость данных наблюдения;

Ø            один и тот же объект следует наблюдать в разных ситуациях (нормальных и стрессовых, стандартных и конфликтных), что позволяет увидеть его с разных сторон;

Ø            необходимо четко различать и регистрировать содержание, формы проявления наблюдаемых событий и их количественные характеристики (интенсивность, регулярность, периодичность, частоту);

Ø            важно следить за тем, чтобы описание событий не смешивалось с их интерпретацией, поэтому в протоколе следует иметь специальные графы для записи фактуальных данных и для их истолкования;

Ø            при включенном или невключенном наблюдении, выполняемом одним из исследователей, особенно важно следить за обоснованностью интерпретации данных, стремясь к тому, чтобы перепроверить свои впечатления с помощью различных возможных интерпретаций[74].

 

Включенное наблюдение в журналистике зачастую отождествляют с методом эксперимента. Для этого есть причины. Во-первых, как и во включенном наблюдении, журналист-экспериментатор поддерживает непосредственную взаимосвязь с объектом изучения. Во-вторых, эксперимент, как и наблюдение, может проводиться скрытно. Наконец, в-третьих, он относится к визуальным средствам изучения социальной действительности. Впрочем, несмотря на общность основных признаков, эксперимент имеет и особенные черты, характеристики. «Под экспериментом понимают метод исследования, базирующийся на управлении поведением объекта с помощью ряда воздействующих на него факторов, контроль за действием которых находится в руках исследователя»[75].

В эксперименте объект является средством для создания искусственной ситуации. Делается это для того, чтобы журналист на практике мог проверить свои гипотезы, «проиграть» некие житейские обстоятельства, которые позволили бы ему лучше познать изучаемый объект. К тому же в любом эксперименте заложен не только познавательный интерес журналиста-исследователя, но и управленческий. Если во включенном наблюдении корреспондент является скорее регистратором событий, то, участвуя в эксперименте, он имеет право вмешиваться в ситуацию, влияя на вовлеченных в нее лиц, управляя ими и принимая какие-то решения. «Воздействие на наблюдаемые объекты в ходе его не только является допустимым, но как раз и предполагается, – утверждает В.П. Таловов. – Прибегающие к экспериментированию корреспонденты не ждут, когда люди, те или иные должностные лица, целые службы раскроют себя спонтанно, т.е. произвольным, естественным образом. Это раскрытие преднамеренно вызывается, целенаправленно “организуется” ими самими... Эксперимент – это наблюдение, сопровождаемое вмешательством наблюдателя в изучаемые процессы и явления, в определенных условиях – искусственный вызов, сознательное “провоцирование” этих последних»[76].

Таким образом, эксперимент связан с созданием искусственного импульса, призванного проявить те или иные стороны изучаемого объекта. Журналист может провести эксперимент на себе, внедрившись в нужную ему социальную группу, стать «подставной фигурой» и т.п. При этом он не только воздействует на ситуацию, но и стремится привлечь к эксперименту всех интересующих его лиц.

При планировании и проведении эксперимента надо учитывать следующие моменты. Во-первых, еще до начала опыта необходимо определить его цели и задачи. Для этого нужно хорошо изучить ситуацию, собрать предварительную информацию о вероятных участниках, проанализировать имеющиеся документы и другие источники, а также наметить предмет изучения, т.е. то, что особенно будет интересовать в объекте исследования. Во-вторых, следует определить место действия: будет ли эксперимент осуществлен в естественных или в лабораторных условиях. Соответственно надо подготовить и себя, и других участников операции.

После того как журналист определил, в каких условиях будет проходить акция, полезно сформировать рабочие гипотезы и выбрать индикатор воздействия на экспериментальную ситуацию. Лишь после этого решается, какими методами фиксировать и контролировать процесс исследования. В структуре экспериментальной ситуации Л.В. Кашинская выделяет следующие элементы: исходное состояние объекта – воздействующий фактор – конечное состояние объекта. «Исходное состояние объекта у журналиста обычно зафиксировано, т.е. имеется определенная отправная информация. Но в этой же информации содержатся и те побуждающие мотивы, которые вызывают необходимость создания экспериментальной ситуации:

 

w          недостаточность необходимой журналисту информации для проверки или уточнения его гипотезы;

w          невозможность получить такую информацию обычными методами;

w          необходимость получения психологически достоверных аргументов»[77].

 

Таким образом, эксперимент в журналистской практике целесообразно проводить лишь в тех случаях, когда возникает задача более глубокого проникновения в жизнь. При этом готовиться к ее решению нужно самым тщательным образом.

 

Интервью

 

Термин «интервью» происходит от английского interview, т.е. беседа. При всей, казалось бы, привычности данного метода необходимо соблюдать определенные технологические приемы, чтобы оптимально построить межличностное общение. Опыт социологии в этом отношении будет полезен работникам прессы, в том числе для классификации интервью по целям и, соответственно, видам.

Те или иные процедурные операции определяются как общими родовыми особенностями метода, так и видовыми различиями «внутри» него. По содержанию интервью делятся на так называемые документальные, направленные на изучение событий прошлого, уточнение фактов, и интервью мнений, цель которых – выявление оценок, взглядов, суждений и т.п.

Есть различия в технике проведения беседы. Под формализованным интервью понимают стандартизированное и структуризованное общение. В нем, как и в социологических анкетах, есть открытые, закрытые и полузакрытые вопросы. Интервью имеет четкую структуру, при которой каждый вопрос логически вытекает из другого, а все они вместе подчинены общему замыслу. В неформализованном интервью вопросы располагаются по иному принципу. В силу того, что оно ориентировано на глубинное познание объекта, его структура задается не так строго. Вопросы определяются темой разговора, обстановкой беседы, кругом обсуждаемых проблем и т.д. С.А. Белановский в данной связи пишет: «Стандартизированное интервью предназначено для получения однотипной информации от каждого респондента. Ответы всех респондентов должны быть сравнимы и поддаваться классификации... Нестандартизированное интервью включает в себя широкий круг видов опроса, не отвечающих требованию сопоставимости вопросов и ответов. При использовании нестандартизированного интервью не делается попытки получения одних и тех же видов информации от каждого респондента, и индивид не является в них учетной статистической единицей»[78].

Интервью различают и по степени интенсивности; короткие (от 10 до 30 минут), средние, которые еще называют клиническими (длятся иногда часами), и фокусированные, большей частью ориентированные на изучение процессов восприятия и по своей продолжительности ограниченные только задачами и целями исследования. Например, журналисту необходимо выявить определенные социально-психологические аспекты восприятия читателями отдельных текстов, посвященных предвыборной кампании. Для достижения этой цели создается фокус-группа, избирается модератор (ведущий), составляются программа и процедура исследования, наконец, разворачивается работа с фокус-группой по установленной программе.

Журналисту нужно знать основные условия, которые он должен соблюдать при ведении беседы. «То, что интервьюеру приходится брать на себя роль субъекта общения, предъявляет к нему, по крайней мере, два специфических требования. Интервьюер должен обладать умением “сходиться с людьми”, располагающими информацией... – это первое требование. Второе требование – тщательная подготовка к интервьюированию. Опыт показывает, что эрудированный, в деталях знакомый с предметом изучения интервьюер вызывает у респондента симпатию, а это уже гарантия того, что интервью окажется продуктивным»[79].

Знание психологических особенностей общения так же важно, как и уровень компетентности и подготовленности к беседе. Ведь от того, насколько журналисту удалось разговорить, заинтересовать собеседника своими вопросами, вовлечь в дискуссию, во многом зависит объем и качество получаемой информации.

В психологической науке категория общения является одной из наиболее разработанных. Например, Б.Д. Парыгин считает, что «общение представляет собой сложный и многогранный процесс взаимодействия и взаимовлияния людей друг на друга. Оно может рассматриваться не только как акт осознанного, рационально оформленного речевого обмена информацией. Но и в качестве непосредственного эмоционального контакта между людьми»[80]. В процесс подобного речевого взаимодействия могут быть включены как отдельные личности, так и группы, а на уровне массовой коммуникации – большие общности людей. Поэтому опубликованный в газете текст разговора двух личностей автоматически становится достоянием десятков, а то и сотен тысяч читателей, которые опосредованно могут принять участие в заинтересовавшем их диалоге. Сложность и многогранность понятия общения видится многим теоретикам в том, что в самом этом акте могут проявиться не только процессы взаимодействия и взаимовлияния, но и отношение людей друг к другу, особенности протекания мыслительных процессов, поведенческие реакции, различного рода эмоциональные состояния и многое другое.

По мнению отечественных психологов, в общении раскрываются три его взаимозависимые стороны: коммуникативная, интерактивная, перцептивная. «Коммуникация – обмен информацией, включающей интеллектуальное, эмоциональное, ассоциативное общение. Интерактивная сторона общения – общение как взаимодействие. Она представляет собой контакт – пространственный, психологический, социальный (совместная деятельность), взаимодействие, социальные отношения. Во взаимодействии выделяют кооперацию и конкуренцию (согласие и конфликт). Приспособление оппозиции, ассоциация и диссоциация. Перцептивная сторона – восприятие одним партнером другого»[81]. Учитывая наличие у единого действия этих трех сторон, попытаемся определить специфику журналистского общения в процессе интервьюирования.

Итак, коммуникативная сторона. Главной особенностью интервью как вербального общения считается его однонаправленность. Схема «говорящий – слушающий» рассматривается и как элементарный акт общения, и как очень сложная форма взаимодействия, в котором может проявиться все многообразие форм коммуникативной активности личности: коммуникативное поведение, коммуникативная деятельность, психическое состояние в ситуации общения, различные варианты лидерских ролей человека.

С точки зрения коммуникативной деятельности, журналист в паре «говорящий – слушающий» отнюдь не занимает пассивного положения. В процессе восприятия речи собеседника ему приходится решать разнообразные задачи: коммуникативные, познавательные, профессиональные. Решая коммуникативные задачи, он должен стремиться к удовлетворению коммуникативных потребностей собеседника в выражении его мыслей, чувств и эмоций. При этом корреспондент не только направляет своими вопросами движение мысли собеседника, но и всячески способствует ее формированию и формулированию: он должен уметь сопереживать собеседнику, выражать сочувствие, понимание, согласие или несогласие. В этом смысле к коммуникативной компетенции журналиста можно отнести его способность через мимику и выражение лица точно уловить психологическое состояние человека в конкретный момент, в определенной ситуации. Впрочем, этого знания будет недостаточно, если у журналиста, как отмечает исследовательница Г.С. Мельник, в процессе профессионального общения не выработается чувствительность к психологическим состояниям, стремлениям, ценностям и целям своих партнеров. «Эффективность труда, – пишет она, – напрямую зависит от эмпатии – способности к сочувствию; – эмоциональный резонанс на переживания другого»[82].

К познавательным задачам относится то, что интервью берется прежде всего с целью получения от собеседника новых фактов или неких сведений из его личной жизни, профессиональной деятельности, области интересов и т.д. При решении профессиональных задач журналист должен постоянно контролировать течение разговора, решать для себя, в нужном ли русле движется беседа, полно или неполно партнер по общению отвечает на вопросы, уклоняется он от ответов или действительно ничего не знает по затронутой теме, искренне ли выражает свое мнение или пытается запутать вопрос и т.д. Все эти моменты характеризуют и коммуникативную компетентность журналиста, которая достигается, по мнению психологов, за счет тренировки психологической наблюдательности. «Основой коммуникативной компетентности, – пишет Ю.Н. Емельянов, – является способность наблюдать (видеть и слышать) другого человека и одновременно запоминать, как он выглядел и что говорил. При этом наблюдению подлежат: а) речевые акты, их содержание, последовательность, направленность, частота, продолжительность, интенсивность, уровень экспрессии, особенности лексики, грамматики, фонетики, интонации и голосовых качеств говорящего, речемоторная синхронизация; б) выразительные движения (лица и тела); в) перемещения и позы людей, дистанция между ними, скорость и направление движений, аранжировка в межличностном пространстве; г) тактильное воздействие (касания, поддерживающие жесты...)»[83]. Подобного рода психологическая наблюдательность позволяет адекватно реагировать на все проявления партнера по общению, что в конечном счете может привести журналиста к желаемой цели.

Особенность коммуникативной стороны общения составляет и то, что информационное и предметное взаимодействие между людьми сопровождается еще обменом эмоциональными состояниями – чувствами и настроениями. Вот почему журналисту нужно уметь не только четко оценивать состояние своих партнеров по общению, но и держать под контролем собственные эмоции. Снисходительная или высокомерная улыбка, подозрительный или укоряющий взгляд, презрительная ухмылка или негодующий возглас способны вывести собеседника из нормального психологического состояния и даже настроить против интервьюера. Именно поэтому в нашей жизни так важна высокая культура эмоций, под которой, прежде всего, подразумевается умение ими владеть. «Ведь часто наше эмоциональное состояние может отрицательно повлиять на окружающих, на тех, кто связан с вами делом, а стало быть, и на его результаты. И наоборот, чувство воодушевления, например, передается другим, и это может помочь совместно решить общие задачи»[84].

Таким образом, интервьюирование представляет собой особый вид коммуникативной деятельности, в процессе которой решаются определенные коммуникативные задачи: обмен идеями, мыслями, размышлениями, переживаниями и чувствами. При этом эффективность общения во многом зависит от коммуникативной компетенции журналиста, которая предполагает развитые умения и навыки общения в профессиональных ситуациях. На когнитивном уровне это знание предмета разговора, на лингвистическом – владение языковыми нормами общения, на эмоциональном – чувствительность к психологическим состояниям других.

Определившись со своими коммуникативными задачами и целями, журналист вступает во взаимодействие с собеседником. Данную сторону общения мы рассматриваем как интерактивную, т.е. ориентированную на налаживание определенных взаимоотношений между людьми. Как отмечают теоретики, люди, вступая в общение, имеют ряд ролевых ожиданий. В психологии под ролью понимается нормативно одобряемый образец поведения, ожидаемый окружающими от каждого, кто занимает данную социальную позицию. При этом каждая роль должна отвечать совершенно определенным требованиям и определенным ожиданиям окружающих[85]. Такая ролевая заданность обусловлена теми социальными нормами, которые приняты в обществе в качестве образцов поведения. Эти нормы, как правило, регламентируют взаимодействие и взаимоотношения людей, оцениваются и контролируются социальной группой, корректируются и дополняются в зависимости от характера человеческой деятельности. Подобного рода профессионально-нравственные нормы выработаны и в сфере журналистики, и они, по мнению Г.В. Лазутиной, выглядят так:

 

«При работе с источниками информации использовать для получения сведений исключительно законные, достойные действия, допуская отступления от требований права и предписаний морали (использование “скрытой камеры”, “скрытой записи”, нелегальное получение документов и т.п.) только в обстоятельствах, когда налицо серьезная угроза общественному благополучию или жизни людей; уважать право физических и юридических лиц на отказ в информации, если ее предоставление не является обязанностью, предусмотренной Законом; не позволять себе бестактности, давления, шантажа; указывать в материалах источники информации во всех случаях, кроме тех, когда есть основания сохранять их в тайне; хранить профессиональную тайну относительно источника информации, если есть основания для его анонимности, отступая от этого требования только в исключительных обстоятельствах: по решению суда или согласию с информатором в случаях, когда разглашение его имени является единственным способом избежать неминуемого ущерба для людей; соблюдать оговоренную при получении информации конфиденциальность, выполняя просьбу информатора не делать определенные сведения или документы достоянием гласности во всех случаях, кроме тех, когда информация была искажена намеренно»[86].

 

Кроме того, в профессиональной журналистской среде действуют так называемые негласные законы, определяющие взаимоотношения журналиста с интервьюируемыми. К их числу можно отнести визирование материала после подготовки текста интервью. Нарушение этого негласного правила может привести к межличностному конфликту. Вот какая история в свое время произошла с корреспондентом «Огонька» Ф. Медведевым, подготовившим для еженедельника «Книжное обозрение» интервью с княгиней В.А. Шаховской. После его опубликования Зинаида Алексеевна прислала журналисту рассерженное письмо. «А ведь я записал беседу с ней на пленку и точно изложил все, что она говорила, – вспоминает ту неприятную историю Ф. Медведев. – И вдруг – ее письмо с обвинениями, что чего-то там перепутал. Урок мне и моим коллегам: запись записью, а нелишне послать материал на визу. Увы, я этого не сделал»[87].

Этот урок показателен в том смысле, что в интервью мелочей не бывает. Если, допустим, в собственном материале журналист может трактовать те или иные факты по своему усмотрению, то в тексте, основанном на диалоге с собеседником, такие вольности недопустимы, безнравственны, потому что интервьюируемый такой же соавтор, с чьим мнением нельзя не считаться.

Для успешной организации беседы существенное значение имеет учет различных человеческих типов. Немецкий философ и психолог К. Юнг обосновал следующую их классификацию.

 

Экстраверт – активный, контактный, открытый, понятный, ориентирующийся на обстоятельства, а не на субъективное мнение.

Интроверт – обращенный внутрь себя, замкнутый, отгороженный от окружающих человек, долго и мучительно анализирующий все события, ищущий второй смысл, подтекст; не меняет своих привычек.

Амбоверт – человек, имеющий в равной степени черты характера того и другого[88].

 

Знание этих типов позволит журналисту выстраивать взаимоотношения с собеседником, исходя из его индивидуальных особенностей, привычек, склонностей, а также мыслительных стратегий. В этом смысле чрезвычайно интересна классификация мыслительных стилей, предложенная А.А. Алексеевым и Л.А. Громовым. Исходя из тезиса, что всякий человек мыслит по-своему, они выделили пять таких стилей: синтетический, идеалистический, прагматический, аналитический, реалистический. При этом под стилем мышления они понимают открытую систему интеллектуальных стратегий, приемов, навыков и операций, к которой личность предрасположена в силу индивидуальных особенностей (от системы ценностей и мотивации до характерологических свойств). Учет этого значительно снижает вероятность возникновения вражды между людьми на уровне как деловых, формальных отношений, так и личных контактов. Приведем краткие характеристики стилей мышления, которые анализируются учеными.

 

Синтезаторы – всегда интеграторы. Обладатели синтетического стиля мышления чрезвычайно чувствительны к противоречиям в рассуждениях других, питают повышенный интерес к парадоксам и конфликтам идей.

Идеалисты – это люди, которые, прежде всего, обладают широким взглядом на вещи. Мышление идеалистов можно назвать рецептивным, т.е. легко и без внутреннего сопротивления воспринимающим самые разнообразные идеи, позиции и предложения.

Прагматики – люди, для которых главным и единственным мерилом правильности/неправильности идей, решений, поступков, жизни в целом служит непосредственный личный опыт. Это довольно гибкие и адаптивные люди как в плане мышления, так и в плане поведения.

Аналитики – носителей данного стиля мышления отличает логическая, методичная, тщательная (с акцентом на детали) и осторожная манера решения проблем.

Реалисты – скорее эмпирики, а не теоретики. Реалистическое мышление характеризуется конкретностью и установкой на исправление, коррекцию ситуации в целях достижения определенного результата[89].

 

Умение распознавать эти мыслительные стратегии, на наш взгляд, позволяет журналистам формировать адекватную тактику отношений с собеседником, а также подбирать более эффективные способы и приемы воздействия на партнеров по общению.

Итак, взаимодействие людей, исполняющих различные роли, регулируется ролевыми ожиданиями. Они, с одной стороны, могут возникнуть на основе личного опыта журналиста, а с другой – основываться на более объективных знаниях и представлениях о человеческих типах, стилях их мышления.

Реализация ролевых ожиданий осуществляется в процессе общения. Каждый участник беседы стремится что-то дать и взять. Но то, с какой полнотой сбудутся эти ожидания, во многом зависит от протекания самого процесса общения, который, по мнению Г.С. Мельник, разворачивается в несколько этапов: адаптация, предвосхищение, кульминация. В адаптационный период собеседники, приглядываясь друг к другу и перекидываясь первыми фразами, оценивают психологический тип, эмоциональный образ партнера. Специалисты советуют журналистам создать для партнера по общению благоприятную атмосферу, сформировать у него чувство безопасности, попытаться расположить к себе, проявить к нему повышенное внимание[90].

Все эти советы небезосновательны, потому что окончательный успех беседы во многом зависит от психологической атмосферы, в которой она протекает. Если интервью проходит в напряженной обстановке, ваш собеседник, как правило, скован, немногословен и зажат. Вряд ли при этом от него можно получить полезную и нужную информацию. Важно чутко реагировать на все изменения, происходящие в настроении человека в процессе разговора. Ведь он может закрыться в любой момент из-за некорректно заданного вопроса, возникшего чувства недоверия или отсутствия интереса к теме разговора и т.п. Поэтому журналисту необходимо во время интервью следить за психологическим состоянием собеседника.

На этапе предвосхищения люди стремятся предугадать поступки другого. Именно в это время выясняются позиции, мнения и сомнения партнеров по общению, идет интенсивная работа по прогнозированию, моделированию развития ситуации, развертывается аргументация обеих сторон[91]. Кроме того, происходит закрепление коммуникативных ролей («говорящий – слушающий»), на основе чего образуется вопросно-ответное взаимодействие, которое может протекать в виде диалога, спора, дискуссии, полемики, беседы, исповеди и т.д.

Для диалога характерна свободная смена коммуникативных ролей: говорящий и слушающий могут постоянно меняться ролями, их взаимодействие представляет собой двустороннее общение, высказывания одного человека стимулируют суждения другого. Диалог во многом выстраивается на взаимном понимании и уважении людей к чужому мнению или позиции. По-иному реализуются отношения в споре или дискуссии. Эти формы словесного общения также предполагают свободную смену коммуникативных ролей. Но в данном случае на первое место выступают соперничество идей (при споре и дискуссии), конфликт и непримиримая борьба мнений (при полемике). Беседа, исповедь характеризуются спокойным течением разговора, причем журналист, как правило, занимает позицию «слушающего».

Как видим, формы словесного общения и коммуникативные роли участников разговора взаимообусловлены. И если говорить об успешности и эффективности общения, то здесь главным критерием должно быть соответствие поведения взаимодействующих людей ожиданиям друг друга.

Психологи рекомендуют журналисту задать себе по завершении беседы следующие контрольные вопросы:

 

ü      последовательно ли вы вели основную линию беседы?

ü       не были ли излишне категоричны, формулируя свои аргументы?

ü       всегда ли четко выслушивали замечания остальных?

ü       терпеливо ли выслушивали замечания остальных?

ü       всегда ли проявляли выдержку и такт?

ü       сумели ли в процессе обсуждения точно проводить различие между фактами и мнениями о них?[92]

 

Таким образом, от адекватности взаимного познания партнеров по взаимодействию, степени их проникновения в психологическую сущность друг друга и взаимного «понимания-непонимания» во многом зависит возникновение у людей чувства симпатии или антипатии, безразличия или живой заинтересованности в беседе, желания наладить чисто человеческие или сугубо формальные взаимоотношения. Как справедливо отмечают психологи, «общение становится возможным только в том случае, если люди, вступающие во взаимодействие, могут оценить уровень взаимопонимания и дать себе отчет в том, что представляет собой партнер по общению»[93]. Подчеркнем еще раз, что путь к межличностному взаимопониманию всегда находится в области взаимных оценок. А достижению цели способствует умение журналиста прислушаться к чужому мнению: важно не отвергать категорично иные взгляды по тому или иному вопросу, даже отстаивая свою точку зрения.

Перцептивная сторона общения определяет механизмы восприятия, понимания и оценки человека человеком. От элементарных ощущений восприятие отличается тем, что представляет собой сложный мыслительный процесс. Человек, вступая в контакт с окружающей действительностью, включает механизмы восприятия через четыре анализатора – слуховой, зрительный, мышечный и кожный[94]. Именно через непосредственное воздействие на эти органы чувств он посредством восприятия отражает различные предметы и явления действительности.

Восприятие базируется на поиске значимых для личности черт и характеристик изучаемого объекта, их оценке и осмыслении, что в итоге приводит к созданию некоего целостного образа. Восприятие, таким образом, «выступает как осмысленный (предполагающий мышление) и означенный (связанный со словом) синтез разнообразных ощущений, получающихся от целостного предмета. Этот синтез выступает в виде образа данного предмета (явления, процесса), который складывается в ходе активного его отражения»[95]. При этом, как справедливо отмечает Р.М. Грановская, «в процессе восприятия человек накапливает сведения о предметах и явлениях не как сумму отдельных ощущений, а усваивает отношения между предметами и их свойствами»[96].

В актах взаимного познания людьми друг друга психологи выделяют действие трех важнейших механизмов межличностного восприятия: идентификации, рефлексии и стереотипизации.

Идентификация – разновидность проекции, неосознаваемое отождествление себя с другим человеком и перенос на него желательных для себя чувств и качеств. Это возвышение себя до другого через расширение границ своей индивидуальности: человек, «включив» другого в свое «я», заимствует его мысли, чувства или действия[97]. В практическом преломлении журналист, идентифицируя себя с другим человеком, может классифицировать людей по их принадлежности к той или иной социальной или профессиональной группе, психологическим признакам, уровню образования и т.п. На этой основе выстраиваются различные предположения по поводу их внутреннего состояния, мыслей, намерений, чувств и даже физических данных.

 

Журналист петербургской газеты «Смена» В. Желтов, готовясь к интервью с руководителем Центра реабилитации больных со спинномозговой травмой и последствиями детского церебрального паралича В. Дикулем, идентифицировал его внешность с обычными учеными мужами. И никак не ожидал, что «внешность у академика далеко не академическая – скорее простолюдина, крестьянина или мастерового». Далее журналист описывает внешность своего героя, которая совершенно отличалась от первоначального представления: «Лицо одутловатое – как у смертельно уставшего человека. Длинные волосы, русые, волнами ниспадающие на ворот рубахи, до предела наполненной мощным телом, словно накачанной воздухом. Окладистая седая борода. Академичности не придают даже крупные очки. Возможно, именно так выглядел богатырь земли русской Илья Муромец». Столкнувшись с реальным человеком, журналист идентифицирует его уже со сказочным героем.

 

Данный пример показателен в том смысле, что в первом случае идентификация героя произведения в принципе шла на бессознательном уровне. У журналиста как бы исподволь возникал образ ученого мужа, который ничего общего с реальным человеком не имел. Но уже на основе изученных черт у него возникает сказочный образ Ильи Муромца, и данное уподобление вполне закономерно, понятно.

Таким образом, с помощью идентификации человек пытается лучше понять другого, на основе имеющихся знаний и представлений предугадать его поведение, смоделировать образ мыслей и психологические реакции. В процессе идентификации журналист может поставить себя на место другого и уже с этих позиций попытаться распознать его внутренний мир. Например, представить, как сам будет воспринят партнером по общению. «Осознание субъектом того, как он воспринимается партнером по общению, называется рефлексией», – определяет А.В. Петровский, считая, что в процессах общения идентификация и рефлексия выступают в единстве[98].

Приписывание человеку тех или иных чувств, намерений, мотивов, мыслей, которые в реальности ничего общего с конкретным человеком иметь не могут, очень часто приводит к серьезным ошибкам, разочарованиям. Ошибочные представления, возникающие при взаимодействии людей, изучаются теорией атрибуции (от лат. attributio – придание, приписывание). Ученые, описывая штампы взаимодействия, отмечают: «Человек убежден, что большинство людей в подобных условиях будет поступать так же, как он сам, и на этом строит свои прогнозы. Обычно у человека преобладает тенденция брать за точку отсчета себя (при оценивании другого), используя либо существующую в обществе норму, либо идеал». Отсюда и штампы восприятия:

 

Ø        эффект ореола – под его воздействием человека, выдающегося в одной области, начинают считать выдающимся во всех сферах;

Ø        эффект порядка – большой вес придается данным, поступившим раньше;

Ø        эффект проекции – приводит к тому, что приятному для нас партнеру мы приписываем собственные достоинства, а неприятному – свои недостатки[99].

 

На неадекватность восприятия могут серьезно повлиять и стереотипы. По одному из определений, «это сложившиеся в сознании людей духовные образования, эмоционально-окрашенные образы»[100]. Согласно другому мнению, «стереотипы – это упрощенные, “стандартизированные” понятия и оценки какого-либо явления действительности». И далее: «...Стереотипы отличаются от обычных понятий не только своей упрощенностью. Их характерной особенностью является то, что они в большей мере, чем другие формы мысли, связаны с человеческой психикой. Это объясняется наличием в стереотипах ярко выраженного отношения. Именно отношение придает стереотипу черты эмоциональной образности»[101].

В межличностном взаимодействии стереотипный образ человека может сформироваться на основе как обобщенного личного опыта субъекта, так и внешних факторов воздействия: мнения людей о человеке, ранее полученных сведений о нем или различного рода публикаций о партнере по общению. Такого рода стандартизированный образ, считают психологи, упрощает взаимодействие людей в обычных ситуациях, повышая его однозначность и определенность[102]. В этом смысле стереотипы «порождают у нас слишком условное и упрощенное представление о других. Мы устанавливаем с этими людьми контакт, заранее зная, что от них можно ожидать. И упускаем свою выгоду при познании личности»[103].

Стереотипный подход к личности затрудняет наше видение истинной сути человека, заставляет подходить к людям с предубеждением, побуждает двигаться по известным тропкам в объяснении тех или иных явлений в межличностном взаимодействии, не давая, таким образом, возможности нового взгляда на партнера по общению. Преодоление стереотипа, как штампа, дает журналисту возможность посмотреть на человека с иной точки зрения, открыть новые черты, наконец, воспринять его во всей многогранности и многозначности.

Таким образом, коммуникативная сторона профессионального общения связана с учетом коммуникативных намерений партнеров по общению, интерактивная – построением общей стратегии межличностного взаимодействия, а перцептивная – созданием адекватного образа собеседника. Рассмотрев эти три стороны общения, можно сказать, что все они находятся в тесной взаимосвязи и взаимообусловленности.

Но эффективность общения зависит не только от знания особенностей протекания тех или иных психологических процессов, а еще и от навыков, умения общаться. Эти навыки и умения складываются в ходе профессиональной деятельности журналиста и могут быть представлены следующим образом.

 

            Гностические, или познавательные, т.е. умение познавать людей и уровень интерперсональной перцепции, умение объективировать ситуацию и прогнозировать поведение, а также способность к самопознанию.

‚            Гностико-экспрессивные: умение активно слушать, умение выбрать и актуализировать свою роль, умение адекватно передавать или воспринимать чувства.

ƒ            Экспрессивные: умение пользоваться вербальными и невербальными средствами коммуникации, умение убеждать, умение выдавать быструю эмоциональную реакцию.

„            Экспрессивно-интеракциональные, т.е. умение «саморазъясняться» и передать партнеру определенную интерпретацию собственной личности.

…            Интеракциональные: владение правилами приличия и этикета (вербально и невербально), умение пользоваться приемами «техники общения», умение использовать внеситуативные условия и средства[104].

 

В совокупности эти навыки и умения формируют коммуникативные способности журналиста, без которых успешная профессиональная деятельность в области журналистики невозможна.

Прием активного слушания. Не секрет, что от умения журналиста слушать во многом зависит эффективность всего процесса общения. К сожалению, на практике можно часто встретить корреспондентов, которые перебивают собеседника, начинают высказывать собственное мнение, предлагают свое видение проблемы и т.д. Такой подход допустим, если вы хотите подготовить интервью-диалог с элементами полемики. В иных случаях нужно выступать в качестве внимательного слушателя.

Процесс слушания в психолингвистике представляется как смысловое восприятие речи. «Слушание, – отмечают специалисты, – как и говорение, характеризуется побудительно-мотивационной частью, но, в отличие от говорения, потребность слушания и, соответственно, его мотивационно-целевая сторона вызываются деятельностью говорения другого участника общения. Слушание является как бы производным, вторичным в коммуникации». Если цель говорения – выражение некой мысли, сообщение интересующей журналиста информации, то цель слушания определяется как «раскрытие смысловых связей, осмысление поступающего на слух речевого сообщения»[105]. Именно в этом заключается сущность «смыслового восприятия чужой речи».

Журналист в процессе восприятия информации должен быть всегда начеку. Даже когда включен диктофон. Порой, как это ни парадоксально звучит, надежда на магнитную запись мешает восприятию информации. В данном случае внимание интервьюера расслабляется, он перестает концентрироваться на получаемых сведениях, следить за логикой рассуждения собеседника, в которой могут быть определенные изъяны, не пытается уточнить ту или иную информацию, требующую дополнительных аргументов. Наконец, в силу этих причин он не может адекватно отреагировать на то, что ему было сообщено. Отсюда и вопросы «не в тему», и отклонение от главного предмета беседы. Конечно, если воспринимать диктофонную запись как вспомогательное средство, она во многом облегчает работу. При внимательном слушании не нужно отвлекаться на записи в блокноте. Важно это и в том смысле, что результатом, или, точнее, продуктом такого слушания, должно стать ответное говорение. А оно возможно только в том случае, если речь собеседника вызывает ответные мысли, мнения, чувства. Тогда процессы говорения и слушания «объединяются общностью предмета и речью как способом формирования и формулирования мысли посредством языка»[106].

На первый взгляд, слушание может показаться пассивным процессом. Но это глубоко ошибочное суждение. Под этим актом подразумевают не просто умение человека слышать, а прежде всего правильное и четкое восприятие информации, быстрое мыслительное свертывание полученных сведений в резюмирующие словесные блоки и многое другое. Кроме того, в процессе слушания журналист должен постоянно следить за ходом мыслей собеседника, направлять его суждения в нужное русло, всячески стимулировать говорящего как на вербальном, так и невербальном уровне. Возможно, именно поэтому процесс слушания относят к одному из самых трудных актов общения.

Как мы видим, в процессе слушания журналисту приходится решать одновременно несколько задач: уметь поддерживать обратную связь с собеседником, создавать благоприятную атмосферу разговора, не только запоминать, но и подвергать быстрому анализу поступающую информацию. Только в этом случае удается вынести максимум полезных и нужных для публикации сведений.

В книге Маделин Беркли-Ален «Забытое искусство слушать» описаны три уровня слушания. К первому она относит «слушание-сопереживание», когда слушающие воздерживаются от суждений по поводу говорящего, ставя себя на его место. Характеристики этого уровня: уважение к говорящему и ощущение контакта с ним; сосредоточенность; концентрация на манере его общения, включая язык тела; сопереживание чувствам и мыслям говорящего; игнорирование собственных мыслей и чувств – внимание направлено исключительно на процесс слушания.

Характеризуя второй уровень слушания, исследовательница отмечает, что здесь люди остаются как бы «на поверхности» общения, не понимая всей глубины сказанного. Они пытаются услышать, что говорит собеседник, но не предпринимают попыток понять его намерения. Такое общение может привести к опасному недопониманию из-за того, что слушатель недостаточно сконцентрирован на том, что именно говорится.

На третьем уровне процесс представляет собой «слушание с временным отключением». Человек как бы слушает и не слушает, отдает себе некоторый отчет в происходящем, но в основном сосредоточен на себе. Иногда при этом он следит за темой обсуждения краем уха, ловя лишь момент, чтобы вступить в нее самому[107].

Таковы типичные уровни слушания. Наиболее эффективен из них, конечно, первый, потому что в данном случае весь процесс ориентирован на сотрудничество с собеседником, который в глазах журналиста выступает не только как ценный источник информации, но и как интересный человек. Единственный недостаток данного уровня состоит, на наш взгляд, в том, что слушатель представлен неким инертным существом, игнорирующим даже «собственные мысли и чувства». И здесь мы, пожалуй, не согласимся с исследовательницей, так как в реальной практике именно живое соучастие собеседников в самом акте общения, взаимный обмен чувствами и мыслями способны придать особый колорит всей беседе.

Характеризуя два последних уровня, Маделин Беркли-Ален, к сожалению, не говорит о том, почему в одном случае внимание слушателя остается как бы «на поверхности» общения, когда человек не понимает всей глубины сказанного, а во втором возникает «слушание с временным отключением». Поэтому хотелось бы уточнить и дополнить мысли уважаемого автора. На наш взгляд, внимание слушателя остается «на поверхности» общения в тех случаях, когда мотивационно-целевая сторона слушания ослаблена. Именно отсюда возникает отсутствие интереса к предмету разговора, которое и выражается в отстраненном восприятии собеседника, нежелании вникнуть в его намерения и проблемы. Журналисту, чтобы не оказаться на этом уровне общения, прежде всего нужно разобраться в своих мотивах, т.е. понять, зачем и для чего он берет интервью, какие цели преследует, что хотел бы услышать от интервьюируемого и т.п.

«Слушание с временным отключением» происходит, когда журналист озабочен личными проблемами, речь собеседника не представляет информационной ценности, необходимая информация уже получена и нет смысла в дальнейшем разговоре. В этих случаях интервьюер должен определиться, насколько важен источник информации, к которому он обратился.

Итак, журналисту, чтобы настроиться на тот или иной регистр слушания, необходимо разобраться в своих речевых намерениях и целях. При этом процесс слушания может быть эффективным только в том случае, если интервьюер стремится к сотрудничеству со своим партнером по общению, активно поддерживает обратную связь, живо реагирует на мысли и чувства собеседника, наконец, проявляет максимальную заинтересованность в теме разговора.

Вопрос в структуре интервью. Составление вопросника представляет собой творческий процесс. Для того чтобы сделать это грамотно, журналисту прежде всего нужно вычленить значимые аспекты предстоящей темы разговора, что позволит ему более четко уяснить для себя, какого рода информацию он должен получить от будущего собеседника. Если план беседы строится по другому принципу, возникает опасность получить малообоснованный, неудобоваримый ответ, от которого нет никакой пользы. Да и в процессе интервью неструктурированный по смысловым блокам вопросник вряд ли пригодится, так как в нем нет четких целевых установок ни на получение конкретной информации, ни на выявление точки зрения собеседника по интересующей журналиста проблеме, ни на раскрытие каких-либо личностных сторон интервьюируемого и т.п.

Ошибки методического порядка могут появиться и при предъявлении собеседнику заготовленных вопросов. С самого начала беседы журналисту нужно думать не о домашних заготовках, а о том, как сформировать общую ее направленность и тональность. Задавая вопросы, необходимо придерживаться главной, стержневой мысли беседы, а не вспоминать о том, что необходимо спросить далее. Вообще любой план, который готовится заранее, нужно воспринимать лишь как инструмент в разработке темы разговора, а не шпаргалку в процессе беседы.

Тактика задавания вопросов зависит от той целевой установки, которую выбирает журналист. Он может заранее сказать собеседнику, какая тема и почему важна в беседе, ответы на какие вопросы и в какой последовательности хотелось бы услышать в первую и во вторую очередь. В данном случае интервьюер не только заранее определяет направление беседы, но и четко дает понять человеку, что ожидает от него услышать. Такая ясность цели может облегчить и задачу собеседника. По крайней мере, он знает, о чем и как говорить. В журналистской практике нередки случаи, когда собеседники, как правило, очень занятые по роду своей деятельности люди, просят корреспондентов заранее подготовить вопросы. Такой подход экономит время для обеих сторон.

При всех плюсах «направленного интервью» (термин С.А. Белановского) у него есть и определенные минусы. Оборотной стороной четко регламентированной беседы является высокая степень заформализованности. Ответы прогнозируемы, в них отсутствует элемент интриги, нет духа импровизационности, наконец, и стилистика может напоминать официальную беседу. Но успех или неуспех, конечно, во многом зависит от мастерства журналиста. Поэтому подобного рода интервью лучше всего проводить лишь в тех случаях, когда вы или ваш собеседник по каким-то причинам ограничены во времени, а нужно оперативно подготовить для редакции беседу со специалистом.

При ненаправленном интервью журналист обозначает только его тему, остальное решает собеседник. В этом случае ему предоставляется большая свобода в трактовке, интерпретации, раскрытии, обосновании и развитии темы разговора. Журналисту же необходимо полностью довериться собеседнику, выступая в роли активного слушателя. Преимущества ненаправленного интервью (мы назвали бы его свободным) заключаются в том, что человеку предоставляется возможность самораскрыться. Именно на основе таких встреч пишутся интервью-монологи, в которых особенно сильна нота исповедальности.

Классификация вопросов. Развернутую и полную классификацию вопросов можно встретить в учебниках по социологии, посвященных методическим аспектам сбора первичной информации. Например, в книге под редакцией М.К. Горшковой и Ф.Э. Шереги «Как провести социологическое исследование» предлагается разделение вопросов по следующим основаниям:

 

w          о фактах сознания людей, которые направлены на выявление мнений, пожеланий, ожиданий, планов на будущее и т.п.;

w          о фактах поведения, которые призваны выявить поступки, действия, результаты деятельности людей;

w          о личности респондента дает представление социально-демографический блок вопросов, выявляющих пол, возраст, национальность, образование, профессию, семейное положение и другие его характеристики[108].

 

Преимущество данной классификации в том, что по составленному на ее основе вопроснику можно выявить и субъективное мнение человека об окружающем его мире, и его отношение к людям, и оценочные суждения по поводу тех или иных событий, и сведения о личности самого респондента, его поступках и т.д.

Точная классификация вопросов позволяет выстроить стратегическую линию предстоящей беседы. Но любая стратегия, как известно, должна быть подкреплена тактикой, под которой в нашем случае имеется в виду детальное изучение коммуникативной ситуации и моментальная реакция на возникающие в беседе нюансы. Исходя именно из тактических соображений, исследователи предлагают следующую классификацию вопросов:

 

Œ        по форме – открытые и закрытые, прямые и косвенные, личные и безличные;

        по функции – основные, зондирующие, контрольные;

Ž        по воздействию на собеседника – нейтральные, наводящие или подсказывающие[109].

 

Следует заметить, что существуют определенные процедурные правила постановки вопросов в социологии и журналистике. Для начала рассмотрим, в какой мере могут использоваться в журналистском опросе или интервью закрытые и открытые вопросы.

Закрытые вопросы предполагают по структуре несколько готовых вариантов ответов. Они чаще всего используются в социологических анкетах. С их помощью, по мнению В.А. Ядова, можно не только выяснить содержание суждений, но и измерить интенсивность оценок, шкалируя их по каждому варианту. При этом исследователь отмечает, что закрытый вопрос позволяет строже интерпретировать ответ. Рамки соотнесения оценок и суждений определяются здесь набором единых для всех опрошенных вариантов ответа[110]. Такой процедурный подход позволяет эффективнее использовать закрытые вопросы тогда, когда необходимо сопоставить мнение большого числа людей по какой-либо проблеме.

В журналистике закрытые вопросы лучше всего использовать при прессовых опросах, когда журналист интересуется массово-статистическими данными. В личном интервью предпочтительнее задавать открытые вопросы, в которых он лишь намечает тему или предмет разговора, а интервьюируемый волен сам определять структуру ответа. Открытые вопросы рассчитаны на то, чтобы человек без каких-либо подсказок и оценок выразил собственное мнение по интересующей журналиста теме. И не только. Именно с помощью открытых вопросов проясняются доселе неизвестные стороны социальной действительности. Для прессы это может дать самый желательный результат, но для социологии иногда создает неудобства. Так, главный недостаток открытых вопросов «состоит в том, что высказываемые мнения и оценки связаны с какими-то неизвестными нам рамками сравнения, которые очерчивают контекст высказанных суждений»[111].

Выбор формы вопроса всегда обусловлен, с одной стороны, познавательной задачей, стоящей перед журналистом (какую информацию и в каком объеме он хочет получить), а с другой – знанием или незнанием изучаемой ситуации. При этом теоретики обращают внимание на психологическую основу восприятия открытых и закрытых вопросов. «Респонденты охотно отвечают на открытые вопросы в том случае, когда они имеют развитую систему представлений по теме вопроса и считают себя в ней компетентными. Если же предмет опроса им мало знаком или непривычен, сложен для анализа, то респонденты уклоняются от ответов, либо дают неопределенный ответ, либо отвечают не по существу. В этом случае, применяя открытый вопрос, исследователь рискует совсем не получить содержательной информации и сможет лишь выяснить, что по данному вопросу совокупность опрошенных не имеет сформировавшегося мнения. В то же время, используя закрытую форму опроса, исследователь помогает респонденту сориентироваться в предмете разговора и выразить свое отношение к проблеме через предложенный набор возможных суждений или оценок»[112]. Как видим, выбор формы вопроса во многом зависит от совокупности познавательных и психологических факторов.

Есть специфика у прямых и косвенных, личных и безличных вопросов. Они представляют собой альтернативные пары. Если собеседник по каким-либо причинам не может или не хочет ответить на прямой вопрос, ему задается косвенный. Прямой вопрос всегда предполагает ответ, в котором адекватно раскрывается понимание существа того, о чем спрашивают. Косвенный вопрос задают в тех случаях, когда журналист видит, что партнер по общению сознательно не хочет выражать собственное мнение или по каким-либо иным причинам уходит от откровенного разговора.

Одним из самых распространенных способов перевода прямого вопроса в косвенный, по мнению ученых, считается замена личной формы на безличную. «Личные и безличные вопросы в равной мере относятся к оценкам и суждениям самого опрашиваемого, но во втором случае оценки имеют косвенный характер. Так, вместо личного прямого вопроса: “Как вы считаете” – задают косвенный, безличный: “Некоторые полагают, что... Какие суждения, по вашему мнению, наиболее справедливы?”». Ожидается, что опрашиваемый выберет те, которых придерживается сам. Кроме того, «личная и безличная форма вопросов помогает также определить степень персональной заинтересованности или “уровень” включения индивида в различные социальные ситуации»[113].

Другим эффективным приемом постановки косвенных вопросов является игровая форма общения, когда человеку предлагается воображаемая ситуация, в которой он может оказаться. В подобного рода ситуациях собеседник, в силу своей психологической раскрепощенности, может выдать интересную информацию, выразить свое отношение к фактам, дать откровенные оценки тем или иным негативным явлениям и т.п.

Впрочем, как показывает журналистская практика, обилие в интервью косвенных и безличных вопросов может в определенной степени насторожить человека, вызвать подозрение к корреспонденту, пытающемуся всяческими уловками добыть интересующие его сведения. Поэтому, прежде чем задать косвенный или безличный вопрос, нужно решить: в какой степени партнер по общению готов к откровенным признаниям, способен ли он принять игровые формы общения, может ли адекватно воспринять вопросы с подтекстом и т.д.

В журналистской деятельности находят применение некоторые приемы проективной техники. Слово «проекция» происходит от латинского projectio – выбрасывание вперед. В 1939 г. социолог Л. Франк впервые использовал данное понятие для обозначения проективной методики, суть которой состояла в предоставлении человеку «неопределенных, неоднозначных (слабоструктурированных) стимулов, которые испытуемый должен конструировать, развивать, дополнять, интерпретировать»[114].

В интервью возможно использование следующих приемов проективной техники.

 

        Свободные ассоциации. Данная методика позволяет вызывать у собеседника различного рода образные представления, выходящие за рамки стереотипов. Например: «Представьте себе, что в руках вы держите стандартный план благоустройства данного микрорайона. Какие новационные предложения вы бы внесли в данный проект?»

‚        Персонификация. С помощью этой методики интервьюер может побудить человека, с одной стороны, приписать собственные чувства, эмоции, переживания другим людям, а с другой – самому «примерить» чужие психологические реакции и состояния. Например: «Как бы отреагировали ваши сослуживцы, окажись они в вашей ситуации?» или «Какие чувства вы испытали бы на месте того авиадиспетчера, по чьей вине столкнулись два самолета?».

ƒ        Моделирование ситуаций и сценариев. Использование данной методики рекомендуется в неопределенных и неоднозначных ситуациях («Если бы команда на снижение самолета поступила на 30 секунд раньше, то могла бы случиться данная трагедия?»; «Представим иной сценарий развития политической борьбы. Изданных выборах выиграл бы не действующий президент, а коммунисты. По какому пути пошло бы развитие нашей страны?»).

„        Завершение вербальных или визуальных комплексов. Эти методические приемы эффективны в тех случаях, когда интервьюеру хочется получить непосредственную реакцию респондента на изучаемое явление. Например: «Говорят, когда у Георгия Берегового спросили, что он чувствовал во время полета, космонавт закрыл микрофон ладонью и тихо сказал: “Примерно то же, что чувствуешь после хор-ро-шей пьянки”. А что сказали бы вы на его месте?»; «Если бы вам представилась возможность изменить концовку фильма, каким кадром вы завершили бы картину?».

…        Аналогии. Техника аналогии эффективна для сопоставления существующего образа с другим. Например: «Вы пишете симфонии, кантаты, балеты, музыку для кино, для эстрады. Никто не знает, на какую полочку вас положить. Как вы определяете свое амплуа?»

 

Как видим, вопросы, основанные на проективной технике, предоставляют человеку возможность вообразить, представить, проинтерпретировать, прочувствовать, сопережить, смоделировать, сконструировать, сопоставить, сравнить те или иные явления с уже существующими. При этом стимулы, как отмечают теоретики, применяемые в проективных методиках, приобретают смысл не столько в силу их объективного содержания, сколько в связи с личностным значением, которое им придает автор высказывания. Отсюда характерное для проективных методов отсутствие оценки ответов-реакций как «”правильных” или “ошибочных”, ограничений в их выборе»[115].

В журналистике вопросы различаются и с точки зрения воздействия на собеседника. При интервьюировании возникают ситуации, когда необходимо в одних случаях подбодрить собеседника, в других – направить беседу в нужное русло, в третьих – спровоцировать собеседника на откровенные признания, в четвертых – вывести «зациклившегося» на какой-то проблеме собеседника из замкнутого круга и т.д. Во всех этих случаях журналисты могут использовать различные по характеру вопросы, одни из которых направлены на налаживание коммуникативного взаимодействия, другие – на эффективное воздействие на партнера.

Налаживанию коммуникативного взаимодействия способствуют вопросы, заданные в благожелательной форме, приглашающие партнера по общению к сотрудничеству, вызывающие у человека заинтересованность в беседе. Наиболее характерным свойством подобного рода вопросов является их комплиментарность. Журналист в вопросной форме может:

 

Ø        отметить наиболее важные аспекты общественной жизни человека: «Анатолий Иванович, в своем новом качестве советника президента вы много разъезжаете по России, помогая “встать на ноги” региональным комиссиям по вопросам помилования. Каковы ваши впечатления от их первых шагов?»;

Ø        признать профессиональную компетенцию собеседника: «Являясь признанным специалистом в данной области, не могли бы вы пролить свет на данную проблему?»;

Ø        подчеркнуть заслуги или достижения человека в какой-либо области: «Вас, Валентин Михайлович, наверное, и не нужно специально представлять читателям: вы – известный историк, автор многочисленных учебников и монографий. Но хороших историков у нас много, а повод для этой беседы можно назвать специфическим. Вы больше, чем другие, занимались блокадной темой и вели эту работу, если не ошибаюсь, четыре десятилетия. Так?»;

Ø        выделить какие-то положительные характерологические черты личности: «Для того чтобы пробиться в западном музыкальном мире, мало быть, наверное, талантливым музыкантом, надо обладать еще и деловыми качествами. Откуда они у вас?»;

Ø        на эмоциональном уровне выразить восхищение или удивление: «Дмитрий, вы, по-моему, единственный телеведущий, кто решился так смело и бесповоротно сменить свой экранный имидж! Но что же за этим стоит?»;

Ø        проявить искренний интерес к услышанному: «Меня эти факты так поразили, что хотелось бы получить от вас более подробный комментарий»;

Ø        продемонстрировать свою информированность об отдельных аспектах деятельности партнера по общению: «Владимир Васильевич, те цифры, которые вы приводили в докладе о состоянии законности в стране Президенту РФ и Федеральному Собранию, способны повергнуть в шок: каждые 10 минут в стране происходит одно убийство, разбой, четыре грабежа и почти 40 краж. Впору говорить о национальной безопасности страны. Каковы, на ваш взгляд, причины столь тревожной ситуации?»

 

Воздействующую силу на собеседника имеют те вопросы, которые способны:

 

Ø        побудить человека к размышлениям и высказыванию: «Говорят, что отечественные спортсмены слабо готовы к предстоящим Олимпийским играм. Попробуйте спрогнозировать распределение мест между национальными командами – есть ли у нас шанс оказаться в числе лидеров?»;

Ø        вызвать у собеседника положительную или отрицательную реакцию: «А, скажем, могли бы вы написать мюзикл по телефонной книге?»;

Ø        заронить сомнение: «Что крепче ударило по нашим оффшорным ИТ-компаниям: Интернет-кризис, продолжающийся уже несколько лет, или последствия терактов 11 сентября, заставившие американские фирмы отказаться от многих зарубежных проектов?»;

Ø        вызвать воспоминания: «Певец Юрий Иванов недавно вспомнил, как вы приехали на презентацию его нового диска. Он был поражен: к нему, молодому, неизвестному артисту пожаловала королева романса...»;

Ø        спровоцировать человека на неожиданные признания: «В вашей творческой биографии (особенно в кинематографе) есть роли, связанные с нечистой силой. Отразился ли этот “загробный опыт” как-нибудь на вашей судьбе?»;

Ø        вызывать собеседника на спор: «Наша российская рок-музыка замечательна. Но почему же наши композиторы не имеют признания на Западе? Ведь музыка – интернациональная культура...» и т.д.

 

В журналистском интервью иногда используются провокационные вопросы. С точки зрения этических норм, их постановка нежелательна, так как ответы могут выставить человека в невыгодном для него свете. Коварность данного способа выуживания информации заключается в том, что провокационные вопросы, как правило, таят в себе скрытый подвох, о котором собеседник может не догадываться. И все же на практике журналисты используют данный тип вопросов в следующих случаях: 1) когда стремятся поставить партнера по общению в затруднительное положение («Когда вы перестанете посещать сомнительные ночные заведения?»; 2) когда хотят побудить человека к саморазоблачению («Говорят, что в день ограбления банка вы были за городом. Расскажите, с кем и как вы проводили там время?»); 3) когда хотят подвести собеседника к противоречию между его идеальными представлениями и конкретными поступками («Только что вы отметили, что благодаря введению альтернативной службы в армии можно было бы решить многие проблемы, но в то же время проголосовали против данного законопроекта в Государственной Думе. Как это понимать?»).

Во всех этих случаях человек ставится в невыгодную для него ситуацию, в которой должен оправдываться, доказывать свою невиновность, опровергать те или иные тезисы. Подобного рода приемы выгодны для интервьюера лишь тогда, когда он хочет в чем-то уличить собеседника, продемонстрировать его профессиональную несостоятельность, довести его суждения до абсурда и т.д. Именно поэтому любой провокационный вопрос вызывает у людей негативную реакцию. Но все равно многие попадаются на подобного рода уловки.

Причин здесь несколько. Прежде всего, в отношении человека может быть применена суггестивная техника. В этом случае, как отмечают специалисты, процесс психологического воздействия на него ориентирован на снижение сознательности и критичности восприятия любой информации.

Бдительность собеседника может быть усыплена за счет благожелательного и доверительного тона. В этом случае он начинает искренне верить журналисту и готов к самораскрытию, даже не подозревая о том, что вопросы готовились с определенным умыслом, что его сознательно подвели к совершенно неподготовленному ответу, и он вынужден выдавать больше информации, чем хотел, что его, наконец, просто обвели вокруг пальца.

К числу провокационных относят логически некорректные вопросы. Например, когда в одном из них содержится две ложные альтернативы: «Верно ли, что в строительстве египетских пирамид участвовали китайцы и персы?» К логически некорректным вопросам относят и те, в основе которых лежат ложные и неопределенные суждения. Например: «По каким дням вам чаще всего удается сбегать с занятий в университете?» Очень часто применяется прием «ошибка многих вопросов». Вот как описывает его Л.Г. Павлова: «Оппоненту сразу задают несколько различных вопросов под видом одного и требуют немедленного ответа “да” или “нет”. Но дело в том, что заключенные в заданном вопросе подвопросы бывают прямо противоположны друг другу, один из них требует ответа “да”, а другой – “нет”. Отвечающий, не заметив этого, дает ответ только на один из вопросов. Задающий вопросы пользуется этим, произвольно применяет ответ к другому вопросу и запутывает оппонента. Этой уловкой пользовались еще в античном мире»[116]. К группе таких приемов можно отнести сложные по конструкции вопросы, в которых трудно улавливается смысл.

Народная мудрость гласит: «Каков вопрос, таков ответ». Добавим при этом, что не только вопросы подразделяются на виды, но и ответы можно классифицировать по различным основаниям. Например, по отношению интервьюируемого к вопросу или к личности журналиста – позитивное и негативное.

Позитивное отношение проявляется, когда собеседник стремится разобраться в существе поставленных перед ним вопросов. В данном случае он может выразить не только заинтересованность в разговоре, но и положительное отношение к журналисту. Подобного рода ответы иногда предваряются следующими оценочными фразами: «Спасибо вам за умный вопрос»; «Ваш вопрос заставляет меня по-иному взглянуть на данную проблему»; «Вы настолько уместно задаете этот вопрос, что мне ничего не остается, как полнее обрисовать ситуацию»; «В вашей постановке вопроса просматривается не только информированность, но и большая предварительная проработка данной проблемы. Поэтому, если позволите, я остановлюсь только на наиболее спорных моментах...».

Негативное отношение проявляется в том, что человек дает отрицательную оценку самому вопросу или пытается выстроить свой ответ, исходя из предвзятого отношения к журналистам. Ответы могут начинаться так: «Ваш вопрос звучит наивно»; «Это надуманный вопрос»; «Своим вопросом вы поставили меня в крайне затруднительное положение»; «Ваши вопросы настолько глубокомысленны, что, право, не знаю, как на них ответить». Во всех этих случаях видно не только пренебрежительное, ироничное отношение к вопросу, но и нежелание отвечать. Негативное отношение можно изменить, избрав другую формулировку или упреждая отрицательную реакцию. Например: «Знаю, что этот вопрос может показаться вам наивным, и все же хотелось бы услышать ваше мнение».

Сложнее бывает изменить стереотипные представления интервьюируемых о труде журналиста («А кто вы такие, щелкоперы, бумагомараки, чтобы мы тут перед вами распахивали душу! Вы лезете и лезете, вы деньги за это получаете, мы видеть вас не хотим!»). «Интервью – это род милостыни журналисту. Я хотела бы лежать на диване с чашкой, книжкой и кошкой, а вынуждена говорить с человеком, который не видел ни одного моего спектакля. Но это их хлеб, и я не в силах отказывать», – признается актриса Алла Демидова[117]. Подобное отношение к журналистам проявляется, когда люди сталкиваются с профессиональной некомпетентностью и поверхностным подходом к теме разговора. На какие, к примеру, ответы может рассчитывать журналист, который спрашивает у Константина Райкина его отчество?

По содержанию ответы могут быть подразделены на истинные и ложные, краткие и развернутые, конкретные и пространные, оригинальные и тривиальные. Качеством истинности отличаются те, в которых приводятся проверенные и серьезные факты, где каждое суждение подкреплено соответствующей аргументацией, а ответ логически связан с вопросом. К ошибочным, или ложным, ответам относят, как правило, те, которые расходятся с действительным положением дел, не имеют в основе никаких логических обоснований и доказательств. Они обычно расцениваются как «ответы не по существу». Поэтому они вряд могут пригодиться журналисту при подготовке текста интервью.

К кратким ответам приводят размытые, неконкретные вопросы (типа «Вы не могли бы прокомментировать данное событие?») или же, наоборот, предполагающие некий односложный ответ («Ваше любимое блюдо?»; «Имеете ли вы автомобиль?»). На более развернутые и обстоятельные ответы журналист рассчитывает в тех случаях, когда нацеливает вопрос на обнаружение причинно-следственных связей между фактами или явлениями. Например: «В чем, на ваш взгляд, заключается основная причина столь бедственного положения нашего отечественного автомобилестроения?» Если журналисту удается побудить человека к анализу ситуации или явления, он вправе ждать полных и обстоятельных ответов.

С точки зрения композиции, вопросник имеет обычно трехчленную структуру: вводная часть, основная и заключительная. При этом журналисту очень важно тщательно продумать драматургию беседы.

Во вводной части теоретики рекомендуют прежде всего установить психологический контакт с собеседником. Это можно сделать «разными путями (сказать, к примеру, несколько любезных слов о проекте, которым занят собеседник, или пошутить в адрес его оппонентов, или начать с нового остроумного анекдота и пр.). Следует также дать повод собеседнику поговорить о самом себе, что разрядит ситуацию (с этой целью, например, можно вспомнить какую-то известную и приятную деталь из его биографии). И только когда он выговорится, можно задавать вопросы, поворачивая разговор в нужное русло»[118]. Журналист может также в корректной форме проверить осведомленность человека о теме интервью. Кроме того, начало беседы используется для введения собеседника в курс предстоящего разговора. Тем самым задаются не только основные цели, но и его характер, в зависимости от творческого замысла. Приемы «завязки» разговора могут быть разными, но главное – суметь расположить к себе и заинтересовать собеседника темой.

В основной части интервью, как правило, разворачивается его тема. Поэтому вопросы здесь должны располагаться таким образом, чтобы собеседник мог развить свои мысли в логической последовательности. Если во вступительной части задаются простые вопросы, рассчитанные на установление психологического контакта, то в основной – более сложные, требующие обстоятельного анализа, побуждающие к размышлениям, а также активизирующие диалогическую форму беседы. Такие вопросы могут объединяться в тематические и проблемные блоки, что позволяет лучше структурировать ход интервью.

Журналист, «дирижируя» этим процессом, должен следить за тем, чтобы собеседник четко аргументировал те или иные положения, не отвлекался на посторонние проблемы, не перескакивал от одной темы к другой и т.п. Нет ничего предосудительного в том, чтобы журналист одной-двумя фразами дал интервьюируемому понять, что тема исчерпана и необходимо перейти к другой. Это относится и к моментам, когда он резюмирует и обобщает сказанное или настоятельно просит собеседника привести конкретные факты по обсуждаемой проблеме. В нестандартных случаях, «если собеседник уходит от ответа, следует, – советует А.А. Тертычный, – вопрос перефразировать и задать после трех-четырех очередных вопросов. При неполном ответе надо дать собеседнику почувствовать, что вы ждете продолжения (можно, например, помолчать определенное время, не задавая вопросов)»[119]. Суть всех этих приемов заключается в том, что они в совокупности работают на раскрытие темы. Ошибочно поступают те из журналистов, кто отдает инициативу партнеру по общению. Интервьюируемый выдает только ту информацию, которую считает нужной. Поэтому «дирижировать» разговором должен журналист.

В заключительной части обычно располагаются или легкие вопросы, уточняющие некоторые детали состоявшейся беседы, личности интервьюируемого, или неудобные, которые могут привести его в негодование, а значит, негативным образом повлиять на весь ход беседы. И об этом журналист должен помнить.

 

Нетрадиционные для журналистики методы

 

В редакционной практике встречаются особенные формы публикаций, построенных в вопросно-ответной форме: интервью-анкета, вопрос-ответ, прессовый опрос и др. Их характерным признаком служит обращение не к единичным собеседникам, а к более или менее многочисленной группе людей.

Со значительной степенью условности их можно объединить в группу социологических видов интервью. Оговорка об условности связана с тем, что это, с одной стороны, все-таки не социология в строго научном смысле слова, а журналистика, с другой – уже и не интервью в традиционном понимании. На страницах периодической печати и в эфире подобные материалы широко распространились сравнительно недавно, а точнее – в начале 90-х годов XX столетия, когда редакции стали активно интересоваться общественным мнением, информационными потребностями и тематическими интересами массовой аудитории, а также читательскими представлениями по тому или иному вопросу из общественно-политической, экономической или социальной жизни страны.

Интерес к читателю и зрителю был обусловлен конкурентной борьбой между редакциями. Но в силу того что самостоятельные социологические исследования аудитории были по карману только солидным изданиям, а потребность в них была у всех, многие редакции стали проводить социологические опросы самостоятельно. Это могли быть и широкомасштабные исследования с подробными публикациями результатов прессового опроса по интересующей журналистский коллектив проблеме, и мониторинга по изучению общественного мнения, и небольшие по объему блиц-опросы. Как справедливо считает А.А. Тертычный, те «публикации, которые представляют собой фиксацию хода опроса, могут быть отнесены к самостоятельному жанру опроса»[120].

При некоторой внешней схожести с классическим интервью (вопросно-ответное построение материала) такие публикации имеют и специфические признаки. Прежде всего, от обычного интервью они отличаются тем, что вопросы в социологическом опросе могут иметь открытый, полузакрытый и закрытый характер.

 

Продемонстрируем это положение на примерах. Вопрос: «Какие периодические издания вы выписываете?» – в открытом варианте предполагает свободное выражение мнения читателя. В полузакрытом вопросе, типа «Что вас привлекает в данном издании?», человеку дается возможность выбора нескольких вариантов ответов. «1. Полезная информация. 2. Интересное содержание. 3. Красивое оформление. 4. Доступная цена. 5. Реклама. 6. Что-то другое (что именно?)». В закрытом, дихотомическом вопросе: «Знакомы ли вы с изданием “N”?» – даются только два варианта ответа – да и нет. В обычном журналистском интервью вопросы в большей степени носят открытый характер, так как во многом ориентированы на получение одного, но оригинального или компетентного, ответа, тогда как социологические опросы рассчитаны на множество лиц, и в данном случае интерес представляет совокупность мнений, обобщенный статистический показатель. Наконец, есть различия и с точки зрения композиции. Если архитектоника опроса строго задана и не подлежит изменению, то в интервью она подвижна и зависит от содержания беседы.

 

Анкета рассчитана на опрос некоторого числа людей с целью получить стандартизированные ответы, чтобы на их основе сделать обобщенные выводы о количественных и качественных характеристиках объекта или предмета анализа. В последнее время опрос стал использоваться в журналистике не только как эффективный метод сбора информации, но и своеобразный вид публикаций – анкетное интервью. Такого рода анкета имеет менее формализованный характер и ориентирована на изучение мнения представителей определенных референтных групп населения (например, писателей, политиков, бизнесменов и т.д.). Целью в данном случае будет выявление точек зрения представителей различных социальных групп с помощью постановки перед ними одинаковых вопросов. Так, во время активного военного противостояния между Израилем и Палестинской автономией (март – апрель 2002 г.) газета «Известия» предлагала многим политикам ответить на вопросы, сформулированные в их редакционной анкете.

 

«1. Как Вы оцениваете политику Ариэля Шарона (глава правительства Израиля. – Авт.)?

2. Как Вы относитесь к требованиям США, ЕС и России вывести израильские войска с палестинских территорий?

3. Считаете ли Вы, что Соединенные Штаты окончательно отказались от поддержки Израиля?

4. Как Вы оцениваете предложение ввести в регион миротворческие силы ООН?

5. Чем, по Вашему мнению, закончится нынешний палестино-израильский конфликт?»

 

Таким образом, с помощью анкеты газета смогла получить спектр мнений по интересующей общественность проблеме.

Как видим, важное место в анкете занимает вопрос, выступающий в качестве специфического исследовательского инструментария. Только в отличие от процедуры, используемой в социологии, в журналистской практике анкеты носят «облегченный» характер. Например, если сравнить типы задаваемых вопросов, то можно увидеть между ними определенную разницу. В социологии они различаются многообразием форм (открытые и закрытые, прямые и косвенные) и функций (основные и неосновные). В журналистской практике чаще всего используются вопросы открытого типа, рассчитанные на свободное выражение респондентом своей позиции. В своем большинстве они нацелены на выявление фактов сознания и поведения. Интересуясь фактами сознания, журналист выявляет мнение человека по той или иной проблеме. Но любое мнение, считают социологи, по своей природе субъективно, так как основано на индивидуальных представлениях личности о себе, мире, об обществе и т.п. Поэтому в журналистском анкетировании вряд ли можно получить одинаковые ответы. Выясняя факты поведения, журналист, прежде всего, интересуется результатами человеческой деятельности. А в этом случае едва ли получит стандартизированные ответы.

Как видим, применяемая в журналистской практике анкета характерна тем, что во многом приближается к свободному интервью. Только специфика ее такова, что мы обращаемся не к одному человеку, а к нескольким или даже многим людям, способным выразить и обосновать свою точку зрения по общественно значимой проблеме. В том и заключается привлекательность таких интервью, что читатель имеет возможность сопоставить и оценить мнения авторитетных людей без каких-либо комментариев и журналистских интерпретаций.

В журналистской практике нередко встречаются материалы, написанные в форме «вопрос-ответ». Их авторы выборочно используют ответы на анкету, тем самым обогащая свои произведения мнением читателей.

 

Известный тележурналист В. Молчанов после президентских выборов с помощью региональных коллег провел исследование. Как он пишет, «одной тысяче людей с приличными лицами был задан вопрос: “Что мешает Явлинскому стать лидером России?”». И далее констатирует: «Мы получили четыре ответа, которые во многом совпали с моими личными ощущениями и которые я хочу сейчас процитировать.

Первое. “Лицо. С таким лицом во власть не ходят, а если ходят, то ненадолго”.

Второе. “Неумение быть хамом”.

Третье. “Профессионализм суждений, что является излишним для большинства российских политиков”.

Четвертое, и последнее: “Не утраченная способность смущаться”»[121].

 

Как видим, в распоряжении В. Молчанова оказались совершенно разные ответы, которые характеризуют Г. Явлинского и как человека, и как политика, и как профессионала.

Но можно ли материал, в котором используется «вопросно-ответный» вариант рассмотрения темы, отнести к интервью? Однозначного ответа здесь быть не может. Как отмечает А.А. Тертычный, «тип публикаций “вопрос-ответ” – это своего рода “сиамские близнецы” в ряду информационных жанров современной периодической печати»[122]. В отличие от обычного интервью, где с помощью серии вопросов выясняются различные аспекты проблемы, в «вопросно-ответном» варианте внимание читателей фокусируется на различии подходов к одной и той же проблеме. Именно в этом заключается выигрышность данного типа публикации. Таким образом, «вопросно-ответные» материалы вряд ли можно отнести к жанру интервью. Они представляют собой некое пограничное явление, способное преобразоваться или в самостоятельную заметку (в том случае, если вопрос будет снят), или в интервью, если на один и тот же вопрос будут получены разнородные ответы.

Интервью, основанное на материалах дискуссии или «круглого стола», также имеет свою специфику. Как уже отмечалось, при этом журналист играет особенно активную роль. Он не просто участвует в обмене мнениями с собеседниками, а в большей степени руководит всем процессом диалога. Специфика состоит и в том, что, говоря словами социологов, здесь элементы интервью, т.е. «трансакции “интервьюер – респондент” сочетаются с элементами групповой дискуссии, или с трансакциями “респондент – респондент”»[123]. Что это значит? Если в трансакции «интервьюер – респондент» все прогнозируемо и определенно, то во втором случае ход дискуссии во многом зависит от характера установившегося взаимодействия собеседников.

По мнению С.А. Белановского, ценность использования трансакций «респондент – респондент» связана со следующими факторами. «Во-первых, высказывания респондентов могут служить эффективными стимулами для других. Эти стимулы часто бывают неожиданными для исследователя, поэтому их невозможно составить заранее и включить в план индивидуальных интервью. Во-вторых, групповая дискуссия способствует активизации ассоциативных связей в сознании ее участников. В-третьих, в групповых дискуссиях часто удается добиться высокой степени раскрепощения и спонтанности ответов (однако возможна и прямо противоположная ситуация, поэтому названный эффект не является гарантированным). В-четвертых, высокий темп обсуждения создает, конечно, трудности вербализации мыслей у респондентов, вызывая потери значимой информации, но в то же время он способствует мобилизации их языковых средств, делая итоговый материал более концентрированным. В-пятых, групповая дискуссия часто создает предпосылки для повышения рефлексии респондентов»[124].

Журналисту, имеющему дело с интеллектуальной активностью собеседников, при проведении дискуссии нельзя забывать и о своей роли модератора. Он всегда должен держать в поле зрения центральную тему, ради которой и было организовано обсуждение; взаимодействуя с партнерами по общению, фокусировать их внимание на рассмотрении различных сторон проблемы, наконец, все время направлять беседу в нужное русло, если она отклоняется в сторону. Все это позволит более логично и стройно представить материал и в публикации.

В 90-е годы XX столетия в российской печати получил распространение такой метод сбора информации, как прессовый опрос[125], рассчитанный на оперативное изучение читательских мнений по широкому спектру общественно значимых тем. В его основу была заложена анкета, состоящая максимум из 20–25 вопросов. Преимущество данного метода в том, что при этом у исследовательского центра или редакции есть возможность одновременного охвата широкого круга людей. В редакционной практике выработаны различные способы взаимодействия с массовой аудиторией. Это может быть, например, прессово-телефонный опрос, если читателю предлагается ответить на поставленные вопросы по телефону, или прессово-почтовый, когда читатели могут в свободной форме ответить на опубликованную в газете анкету в виде письма-отклика.

Если при публикации итогов прессового опроса сохраняется вопросно-ответная форма, то мы имеем дело с одной из разновидностей социологического интервью в журналистике. Иногда редакции строят опрос так, чтобы получить не только количественные результаты (статистику ответивших), но и развернутые высказывания отдельных людей. При этом в материале сохраняется и показывается индивидуальность, личная точка зрения респондента на ту или иную проблему, мировоззренческая позиция, наконец – «живой голос». Эти моменты могут быть зафиксированы и тогда, когда читатель отвечает на прессовый опрос по телефону.

Взаимопроникновение статистических и смысловых подходов к объекту изучения свойственно контент-анализу. В социологии он широко используется для работы с документами, в которых с различной степенью полноты не только отражаются духовные, материальные характеристики жизни людей, но и фиксируются значимые факты, события, явления. Различные виды документов могут содержать также сведения как статистического, так и фактологического плана; в них находит отражение человеческая деятельность, что может соответствующим образом охарактеризовать участников события. С помощью анализа документов можно не только выявлять мнения, оценки людей по интересующему исследователя вопросу, но и реконструировать сами события.

Методом контент-анализа получают количественные и качественные характеристики анализируемого текста. Результат достигается за счет строгого подсчета частоты и объема упоминаний тех или иных содержательных единиц исследуемого документа. Возможности использования этого метода чрезвычайно широки. Социолог работает фактически с любыми документами, пригодными для статистической обработки: с официальной перепиской, газетными подшивками, фотографиями, видеосюжетами, архивными делами и др. А полученные данные надежнее и точнее по сравнению с иными подходами к изучаемому материалу. Контент-анализ незаменим и в тех случаях, когда приходится иметь дело с большим массивом источников для подготовки различных обзорных материалов.

Подробное описание этого метода и его применения в науке студенты без особого труда найдут в социологической литературе, включая ту, на которую мы уже неоднократно ссылались (работы В.А. Ядова и др.). А теперь сосредоточим внимание на том, как пользоваться стандартной методикой в журналистских целях. Представим себе, например, что с использованием контент-анализа готовится комплексный обзор печати.

Для того чтобы проанализировать содержательную сторону газеты за определенный период времени, необходимо иметь концепцию исследования, т.е. попытаться на теоретическом уровне осмыслить узловые проблемы, с которыми придется столкнуться. В процессе выработки программы анализа нужно обосновать проблему, определить цели, задачи, объект, предмет изучения и, уже исходя из этого, выбрать основные понятия, которые одновременно выступят в качестве категорий контент-анализа. При этом любая категория должна быть четко соотнесена с различными элементами анализируемого текста, а у каждой могут быть различные подкатегории, которые в совокупности будут единицами контент-анализа. И последнее. Как и в социологическом исследовании, при проведении контент-анализа выявляется выборочная совокупность, т.е. строго определяется массив документов, который необходимо изучить за определенный промежуток времени.

Итак, журналисту областной газеты «N» поручили подготовить аналитический обзор местной печати. В предварительных размышлениях над темой будущей публикации наш герой прежде всего подумал о том, по каким параметрам следует оценивать и сравнивать газеты между собой. Просматривая районные издания, он столкнулся с проблемой их информационной насыщенности, что вызвало первые вопросы. В какой информации больше всего нуждаются читатели местной прессы, что думают сами сотрудники редакций об информационной политике собственных изданий и т.д.? Но чтобы комплексно ответить на них, нужно начать с анализа содержания публикуемых текстов и лишь потом соотнести полученные данные с «внетекстовой реальностью».

При определении задач исследования обозреватель стал готовить категориальный аппарат, т.е. подбирать необходимые качественные и количественные единицы анализа. Выявляя количественные единицы, он решал вопрос о том, как нужно считать те или иные текстовые элементы, а для качественных прежде всего рассматривал их смысловую значимость. Но не только: качественные единицы анализа он соотнес с определенными индикаторами, в качестве которых могли выступить конкретные слова и понятия.

Итак, к количественным единицам были отнесены те сегменты газетного текста, в которых размещались информационные материалы. Среди них исследователь выделил соответствующие информационные рубрики и полосы. Как видим, за счет определения количественных единиц наш герой получил четкое представление о том, что необходимо считать, как считать и что сравнивать.

К качественным единицам он отнес ключевые понятия, с помощью которых можно выявить и раскрыть проблему, связанную с информационной насыщенностью издания. Данная часть работы требовала концептуального осмысления проблемы. Поэтому в качестве ключевых категорий были определены такие понятия, как «информация», «характер подачи информации», «авторство», «информационные жанры». Индикаторами данных категорий выступили элементы текста, с помощью которых можно обнаружить качественные признаки той или иной ключевой категории.

В итоге концептуальная схема исследования по изучению информационной насыщенности местной печати приобрела следующий вид.

 

Обоснование проблемы исследования. Сегодня потребители массовой информации в большей степени заинтересованы в получении объективной и разнообразной информации о жизни собственного региона, местности. К сожалению, материально-техническая неразвитость местной печати, отсутствие квалифицированных журналистских кадров и многое другое не позволяют редакциям в полной мере удовлетворять информационные потребности читателей. Предпринятое исследование и призвано дать ответ на вопросы: какова информационная насыщенность местных изданий; из каких составляющих формируется их информационная политика; чего ждут читатели; наконец, что думают о задачах газеты сами журналисты?

Цель исследования: выявить основные факторы, влияющие на информационную насыщенность местных изданий.

Объект исследования: районная печать Ленинградской области.

Предмет исследования: информационная насыщенность местных изданий.

Количественные единицы контент-анализа: каждая информационная рубрика и полоса.

Качественные единицы контент-анализа: категории А, Б, В, Г...

Подкатегории – 1, 2, 3, 4, 5, 6...

Выборка: октябрь, ноябрь, декабрь (за каждое 1, 15, 25 число).

 

БЛАНК КОДИРОВКИ

 

 

Не исключено, что в текущей редакционной практике журналист воспользуется более простыми и привычными понятиями; может быть, он не станет так скрупулезно расписывать процедуру исследования. Но важно, чтобы он не исказил идею и методику сбора данных, иначе полученные результаты не будут рассматриваться как подлинное, надежное знание.

По итогам контент-анализа корреспонденту удалось в обзоре печати рассказать о том, насколько оперативно и разносторонне местные газеты информируют читателей о событиях района; насколько близко их содержание повседневной жизни людей; в какой мере пресса помогает им ориентироваться в сложных политических, социальных и экономических проблемах; наконец, насколько разнообразна работа журналистов в подаче информации.

К числу эффективных способов изучения действительности относится метод публицистического прогнозирования. Он способствует «созданию целостного представления о времени, где присутствует прошлое, настоящее и будущее»[126]. Журналист, обращаясь к данному методу, прежде всего стремится предвидеть динамику развития тех или иных событий, поэтому имеет дело с опережающей информацией. При том, что «социальное прогнозирование не сводится к попыткам предугадать детали будущего. Прогнозист исходит из принципов диалектического детерминизма явлений будущего, из того, что необходимость пробивает себе дорогу через случайности, что к социальным явлениям будущего нужен вероятностный подход с учетом широкого набора возможных вариантов»[127].

Прогнозирование рассчитано на вероятностное описание возможного и желательного. А прогнозы делятся на два основных типа. Одна их часть носит название поисковых (их называют также изыскательскими, генетическими, исследовательскими, трендовыми, эксплоративными). В данном случае прогнозируется развитие явлений путем условного продолжения в будущем его тенденций в прошлом и настоящем. Такие прогнозы отвечают на вопросы: в каком направлении идет развитие; что вероятнее всего произойдет при сохранении существующих тенденций? Другие прогнозы называются нормативными, имеющими в виду предвидение того, как достичь желаемого на основе заранее определенных норм, идеалов, целей. Наряду с основными типами социального прогнозирования теоретики выделяют подтипы – проектные, организационные, программные, плановые и др.

К научному инструментарию социального прогнозирования можно отнести метод очного и заочного опроса экспертов, прогностическое моделирование, простую и сложную экстраполяцию. Особенно часто журналисты используют в практике экспертный опрос, потому что с помощью экспертов можно выявить глубинные тенденции в развитии того или иного события. В целях упорядочения опроса экспертов журналистам полезно прислушаться к рекомендациям социологов, уделив особое внимание подбору участников, оптимизации их работы и системе обработки результатов опроса.

Экспертом считают лицо, обладающее специальными знаниями в определенной области человеческой деятельности. Как правило, это опытные и квалифицированные специалисты, способные оценить и спрогнозировать динамику событий. Основное требование к их отбору состоит в том, что они, помимо перечисленного, не должны состоять в каких-либо управленческих структурах и участвовать в принятии решений. Только в этом случае можно гарантировать объективность их оценок. Для оптимизации работы экспертов журналисты могут проводить «круглые столы», дискуссии по заданной теме и т.п. А в системе обработки результатов опроса пользоваться такими общенаучными процедурами, как систематизация, типологизация, классификация, группировка, оценивание, измерение, предпочтение и др. (подробнее о публицистическом прогнозе можно узнать из посвященной ему учебной литературы[128]).

Биографический метод, используемый в журналистике, заимствован из смежных областей познания. Кроме социологии, он широко используется в литературоведении, этнографии, истории, психологии. «Обращение к биографиям как методу сбора социально значимой информации является отражением определенных исторических изменений в социальной жизни, – пишут о существе данного метода специалисты. – Биография становится центральным социальным измерением... В центре биографического исследования – изучение течения всей жизни человека, ее внутренней динамики, ее “встроенности” в социум, субъективного управления и приобретенного опыта»[129].

Впервые биографический метод стал применяться американскими учеными в 1920-е годы. Именно тогда в США было положено начало большим исследованиям жизни польских крестьян в Европе и Америке, выполненным чикагским социологом В.И. Томасом и его польским коллегой Ф. Знанецки. К этому методу обращаются и современные исследователи. Сошлемся на финско-российский проект, ориентированный на изучение изменений в повседневной жизни петербуржцев в 1990-е годы, когда совершался переход от социалистического уклада к рыночной экономике. Он построен на основе ста глубинных интервью с горожанами, которые описывали свое поведение и ощущения, приспособление к новой среде обитания[130].

Отношение журналистов к биографическому методу было двойственным с самого начала. И это понятно. Исследователь мог полагаться только на субъективное мнение очевидца событий, поэтому таким сведениям можно было не только доверять, но и не доверять. Фактор субъективности проявляется, как известно, во всем: и в житейском опыте, и в поведении, и в поступках, и в оценочных суждениях, и в мировоззренческих позициях человека. И, тем не менее «история жизни» даже одной личности может представить для исследователя большую ценность, если учесть, что благодаря индивидуальным историям можно «реконструировать» внутреннюю динамику развития тех или иных процессов.

При использовании биографического метода следуют правилам, способствующим сбору более обширной, панорамной информации. Во-первых, «история жизни» одного человека сопоставляется с историей общества, в котором индивид живет. Во-вторых, обращаясь к биографии конкретной личности, журналисты пытаются исследовать ее в целом, т.е. стремятся показать определенную динамику как внешней, так и внутренней жизни человека. В-третьих, они пытаются осмыслить его поведение в тех или иных ситуациях, вскрывая мотивацию, анализируя мировоззренческие позиции личности и т.д.

В потоке биографических исследований социологи выделяют три основных направления.

 

1.         Исследования социальной обусловленности жизненных путей. Это, например, прослеживание профессиональных биографий, разделенных/не разделенных по гендерному признаку; социодемографические когортные исследования. Здесь в центре внимания – социальные механизмы регулирования жизненных траекторий, увязывающие возрастную дифференциацию, социально-классовое расслоение, конъюнктурные циклы и кризисы, а также исторические события.

2.         Исследования, нацеленные на реконструкцию социального опыта и его смысловых структур, в частности коллективного исторического сознания, субкультурных стилевых форм.

3.         Исследования, изучающие генезис опыта и смысловых структур того, как происходит процесс социализации личности и интернализации (усвоения) культурных образцов[131].

 

В журналистике биографический метод применяется в адаптированном к профессиональным потребностям виде. С его помощью собираются различные жизненно-исторические свидетельства, наблюдения и воспоминания очевидцев тех или иных событий, семейно-исторические документы (письма, дневники, семейные записи-описания и т.п.). В силу того, что многие общественные процессы порой недоступны для непосредственного изучения, журналисты обращаются к свидетельствам и рассказам членов различных социальных групп. При этом свидетель выступает инкогнито. В публикации он может быть представлен под вымышленным именем или фигурировать как некий доброжелатель, предоставивший редакции соответствующую информацию. Благодаря этим свидетельствам журналист воссоздает процессы, которые трудно поддаются наблюдению. Проведя биографическое исследование, корреспондент может рассказать об истории становления отдельной личности, показать определяющие моменты профессионального роста человека и т.д.

Журналисты, обращающиеся к биографическому методу, чаще всего используют биографическое интервью. В доверительной беседе можно выявить поворотные эпизоды его жизни, впечатления, воспоминания, эмоциональные переживания человека и т.д. Теоретики выделяют следующие виды биографического интервью.

 

        Лейтмотивное. Респонденту помогают сразу подойти к определенной теме и не бросать ее, чтобы усердие рассказчика и склонность к повествованию были использованы с наименьшими потерями.

‚        Нарративное. Собеседника просят подробно рассказать историю своей жизни в свободной форме, но в хронологической последовательности событий.

ƒ        Открытое. Интервьюер выступает в роли любопытного знакомого, который – по типу повседневного разговора – задает наводящие вопросы[132].

 

При проведении биографического интервью важно помнить, что жизнь человека, вплетенная в жизнь социума, складывается как структурируемый процесс. Например, социолог Ф. Щютц выделяет такие процессы, происходящие в жизни отдельного человека: интенциональные – это проекты, жизненные цели, намеренно сделанные шаги, которые должны выводить из нежелательной ситуации; формы действий, нацеленные на то, чтобы узнать новое; институциональные – это посещение школы, последовательность образовательных шагов, семейный цикл, профессиональная карьера и др. Во многих журналистских произведениях, особенно в очерках, можно проследить такие процессы в жизни человека.

 

Анализ и интерпретация полученных данных

 

При обработке данных используются как общенаучные методы (анализ, синтез, индукция, дедукция и пр.), так и общенаучные процедуры (систематизация, классификация, группировка, типологизация и т.д.). Рассмотрим такие процедуры анализа данных, как группировка, классификация и типологизация.

Стратегия анализа предполагает обнаружение неких общих закономерностей в различных явлениях действительности, а также выяснение причинно-следственных связей между разнородными фактами. С этой целью имеющиеся в распоряжении журналиста данные классифицируются и группируются по определенным признакам и критериям. «Группировка и классификация, – пишет В.А. Ядов, – элементарные процедуры упорядочения данных, предваряющих их анализ. С помощью этих действий мы “уплотняем” информацию, как бы расширяем области подобия и устанавливаем новые границы различий в массе эмпирических данных»[133]. Классификация направлена на выяснение связей и закономерностей развития исследуемых объектов. Конкретной формой классификации является группировка. Она позволяет разделить целостную совокупность объектов или данных на однородные группы таким образом, чтобы различия внутри группы были существенно меньше, чем между группами. При группировке важно обеспечить однородность и сопоставимость признаков, по которым осуществляется деление[134].

Существует и перекрестная группировка (или перекрестная классификация) – связывание предварительно упорядоченных данных по двум признакам (свойствам, показателям) с целью: а) обнаружить какие-то взаимозависимости; б) определить направление влияния одного явления (характеристики, свойства) на другое. В журналистском анализе данных перекрестная группировка может быть направлена на поиск тенденций или изучение происходящих в обществе динамических процессов.

Метод типологизации ориентирован на поиск устойчивых признаков и свойств изучаемых объектов. Этот процесс начинается с момента отбора фактов. Для решения задачи журналисты могут использовать два способа. В первом случае характерные свойства ряда объектов переносятся на отдельное явление. Во втором – найденный в жизни тип (характер, судьба, стиль поведения) становится основой дальнейшей типизации. Журналист настойчиво ищет в жизни такие объекты и явления, в которых, как в неких «самородках», были бы сконцентрированы интересующие его черты. Метод типологизации активно используется в прессе. Именно благодаря ему становится возможным создание портретов героев нашего времени, обобщение социальных явлений.

 

* * *

 

Мы рассмотрели различные методы, используемые при сборе и анализе информации. Для каждого из них существуют свои процедурные правила, разрабатывается свой рабочий инструментарий, с помощью которого достигается цель исследования действительности. Особенности же их использования зависят, во-первых, от журналистских задач; во-вторых, от объекта, предмета изучения и описания; в-третьих, от масштаба организационных мероприятий, связанных с применением на практике того или иного метода. Добавим к этому последнее: сегодня наблюдается тенденция к взаимодополнению и взаимопроникновению методов, что повышает уровень культуры журналистского труда.

в начало

 

ГЛАВА 4.

СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ЖУРНАЛИСТИКА

 

Под социологической журналистикой понимается совокупность журналистских текстов, с одной стороны, включающих в себя социологические представления и факты, с другой – показывающих результаты журналистского познания действительности в качестве социологических выводов и фиксируемых явлений. Определение, которое не претендует на исчерпывающее обобщение, следует рассматривать в контексте практических результатов журналистской деятельности. Именно в таком аспекте особую значимость приобретают социологическое мышление, социологическая культура в целом как обязательные компоненты профессионализма творческого работника СМИ. Без этих составляющих не рождается сколько бы то ни было серьезное произведение в газете, журнале, теле- и радиоэфире. А социологическое мышление журналиста в своей сути объемно, многомерно, перспективно и в известном смысле слова ретроспективно, т.е. обладает предысторией, современным бытием и будущностью.

Сближение журналистики и социологии происходит по нескольким направлениям. Взятые по отдельности, они представляют собой хотя и разные, но родственные области познания. Потому и сложилось между институциональными их проявлениями это партнерское взаимодействие.

 

w          Журналисты в том или ином виде распространяют по каналам массовой коммуникации новые социологические данные – так происходит социологическое информирование журналистской аудитории.

w          В журналистских выступлениях в качестве аргументации используются, зримо или незримо, определенные результаты исследований социологов – тем самым осуществляется социологическое обеспечение доказательной базы журналистского текста.

w          Наконец, в определенной ситуации социологическое мышление журналиста способствует зарождению социологической публицистики – журналистского произведения особого качества, в котором осуществляется органичная «стыковка», синтез журналистики и социологии – родственных методов познания действительности.

 

Социологическая публицистика как высшее проявление социологической журналистики возникает, когда к непременным составляющим высокопрофессиональной деятельности творческого работника СМИ – социологическому мышлению и социологической культуре – прибавляются ярко выраженная способность автора к генерации свежих идей; предрасположенность к новому прочтению уже известного, мастерство исследователя в различении оригинального в банальном и составлении еще непривычных композиций фактов социальной действительности. В этой связи уместно выделить два аспекта социологической публицистики, как бы две стороны медали – социологию публициста и публицистику социолога, различающиеся по своему профессиональному генезису и приобретаемому статусу.

В одном случае журналист, отбирая наиболее убедительные для аудитории факты реальности и желая показать ей глубинные процессы общественной жизни в максимально обобщенных представлениях, обращается к тем или иным социологическим методам изучения реальности и результатам исследований социологов, философов, экономистов. В другом – граждански активный социолог берет на себя роль публициста, если видит, что результаты его исследований или труды его коллег заслуживают общественного внимания. При этом подразумевается не столько популяризация добытых наукой сведений (хотя она, так или иначе, необходима), сколько глубокое осмысление и выделение на их основе новых общественных идей.

В известном отношении социолог-публицист приподнимается над социологом-исследователем. Публицистическое обобщение по сравнению с конкретными итогами социологического исследования приобретает характер социально-философского прочтения общественно значимой проблемы – естественно, в доступной для аудитории форме, с использованием присущих журналистике художественно-выразительных особенностей изложения материала.

Такой видится основная тема этого раздела.

 

Журналистика: социологическое информирование аудитории

 

Профессионализм творческого работника СМИ предполагает, говоря условно, двухуровневое восприятие социологического знания:

а).      усвоение общеметодологических принципов научного исследования действительности в целом, теоретических представлений о социальной структуре общества, месте и роли в ней журналистики в частности;

б).      конкретное применение результатов социологических исследований при повышенной требовательности к надежности источников информации, учете всей совокупности данных вне зависимости от позиции журналиста, отказе от «выборочного» цитирования документов, строгом различении факта и мнения о факте.

Следовательно, условием продуктивного использования новейших знаний из сферы обществоведения в труде журналиста является синтез творческого и социологического освоения социальной реальности.

В настоящее время журналисты принимают активное участие в социологическом информировании аудитории СМИ. Они популяризируют как свежие представления ученых о происходящих в обществе процессах, так и конкретные, имеющие числовое выражение результаты исследований, проведенных по определенной проблематике. Все это накладывает особую ответственность на редакции за достоверность распространяемой информации такого рода. И если сведения социологов оказались неточными, тенденциозными, то не могут приниматься в расчет оправдания типа «подвела социология». Будущий журналист во время обучения на то и овладевает основами социологического знания, чтобы сформировать в своем сознании четкие представления об основных принципах социологического изучения действительности, о методах исследования и предъявляемых к ним требованиях. Основу таких знаний закладывает курс общей социологии.

Затем в курсе социологии журналистики происходит некоторое уточнение обретенных позиций с точки зрения реально функционирующей журналистики. Так, в зависимости от канала поступления социологических данных определяется их достоверность. От этой операции зависит, какого рода сведения – надежные или не очень – будут положены в основу готовящейся автором публикации. Следовательно, появляется возможность прогнозировать соответствующий эффект журналистского выступления.

Начинать следует с оценки канала поступления социологической информации. В зависимости от него повышается или, напротив, понижается доверие к оказавшимся в распоряжении редакции сведениям. Таких каналов пять:

 

w          авторы социологических исследований сами выступают в прессе;

w          данные от социологов приходят в редакции в виде «выжимок» или информационных сообщений, затем используются журналистами, которые полученное приводят в тексте либо в собственной интерпретации, либо почти дословно;

w          социологи проводят пресс-конференцию – либо сами, либо вместе с заказчиками исследования, на которой распространяют краткий отчет о выполненном проекте;

w          редакции получают пресс-релизы из органов власти либо от фирм, которые заказывали исследование, в изложении сотрудников фирмы-заказчика;

w          журналисты самостоятельно находят социологические данные по интересующей их проблематике в научной периодике, монографиях, Интернете и пр.

 

Самый короткий путь от окончания социологического исследования до распространения информации о его результатах прокладывается тогда, когда сами социологи приходят в СМИ, имея на руках свежие данные. Это наиболее рациональный и безопасный способ пропаганды социологических знаний. Самый опасный и, как показывает опыт, вредный путь – публикация пресс-релизов, особенно если их авторами выступают посредники – заказчики, которые, не будучи специалистами в социологии, способны невольно ошибиться в интерпретации результатов исследования, неточно расставить приоритеты, акценты. Иначе говоря, возникает информационная помеха, т.е. искажение первоначального сигнала.

Далее. Надо, конечно, хорошо знать свою аудиторию, ее возможности к самостоятельному анализу представленных в СМИ социологических материалов. Нельзя забывать, что читатели, слушатели, зрители все еще с доверием относятся ко всем сообщениям, исходящим из СМИ (или почти ко всем). Это доверие переносится и на публикуемые «чужие» данные, что не всегда желательно. Тем, кто с социологией незнаком, нужно периодически разъяснять смысл основных социологических понятий и подсказывать методику критического восприятия исследовательских материалов. Для другой части аудитории, которой основы социологии известны, публикацию данных целесообразно сопровождать примечаниями о репрезентативности, характере выборки, целях, сроках и географии исследования. Подразумевается, что при этом и сам журналист придерживается основных правил публикации социологической информации.

В публикации обязательна дата проведенного социологами исследования: читатель или телезритель должен знать, к какому месяцу и году относятся приводимые сведения. Это особенно важно, если сообщаемая информация носит политический характер: здесь изменчивая реальность способна обесценить еще вчера очень актуальные сведения социологов. Например, во время избирательных кампаний, когда выясняется рейтинг политика, применяются так называемые блиц-опросы. Не успевают просохнуть чернила в анализе первого из них, как поступают новые и новые результаты. Так что без точного отнесения данных к конкретной дате не обойтись. Бывает, что журналист не поспевает за ходом событий. Но это не значит, что имеющиеся в его распоряжении данные следует отправить в архив. При вдумчивом подходе они способны принести немалую пользу, хотя бы для того, чтобы показать развитие событий в динамике. Правда, иной раз подобное не делается намеренно, но это уже особый разговор, связанный с проблемами манипулирования общественным сознанием.

Указание на метод исследования социологически грамотному человеку способно пролить свет на достоверность полученных результатов. Как следствие, возникает определенная оценка публикуемых в прессе сведений. Так, в последние годы XX в. практически любой специалист-социолог вполне справедливо сказал бы, что опросы по телефону допустимо проводить только в тех местностях, где телефонами располагает не менее 75% населения, чтобы в выборку попали представители всех социальных групп и слоев. И при этом сделал бы поправку на абонентов сотовой связи: мол, телефонный опрос не захватывает ни верх, ни низ социальной пирамиды. «Низ» общества телефонов не имеет, «верх» пользуется мобильной связью, номера которых недоступны интервьюерам. Поэтому не все социально значимые проблемы можно корректно анализировать на основе данной разновидности опроса. Но в начале нового столетия ситуация еще более осложнилась – аппараты сотовой связи перестали быть обязательной приметой принадлежности индивида к высшим слоям социальной пирамиды. Вместе с тем номера «мобильников» по-прежнему недоступны интервьюерам, в связи с чем указание в газете на то, что публикуемые данные получены методом телефонного опроса, требует от журналистов особого разъяснения: почему приводимым данным все же следует доверять.

«Уличные опросы», по мнению социологов, грешат еще большими потерями некоторых слоев населения, чем телефонные. Потому что часть населения не попадает в выборку: передвигающиеся по городу на автомобилях, проводящие светлое время суток на работе, не желающие беседовать на улице с незнакомыми им людьми и др.

Еще одна технология – «прессовый опрос». В периоды большой социальной активности населения этот метод приносит значительный улов.

 

Например, институт социально-экономических проблем АН СССР в июне 1988 г. опубликовал в газетах «Ленинградская правда» и «Вечерний Ленинград» анкету, тематически связанную с путями решения жилищной проблемы. Социологи получили около 12 тысяч вырезанных из газет и заполненных анкет. Поэтому смогли построить выборку, представляющую собой модель, элементами которой стали все основные слои населения Ленинграда: анкеты содержали в себе сведения о поле, возрасте, занятии, жилищных условиях, образовании респондентов. Статья по результатам этого опроса стала фактически первой публикацией в городе, где социологические данные были поданы в форме, принятой в мировой практике[135].

В то же время эффективность и надежность «прессовых» и родственных им «почтовых опросов» незначительна в периоды испытываемой обществом социальной апатии. Известен, например, эпизод, когда в 1960-е годы довольно крупный областной комитет по телевидению и радиовещанию, напечатав 40 тысяч анкет, разослал их по почте. К социологам для последующей обработки вернулось только 400 бланков[136]. Естественно, сам по себе отпал вопрос о репрезентативности полученных сведений: выборка оказалась сильнейшим образом искаженной, утратила, какое бы то ни было научное значение.

 

В перечне правил публикации информации социологического характера значится также необходимость указывать сведения о выборочной совокупности: чьи мнения или какая совокупность населения изучались авторами исследования – все население города, какая-то профессиональная, демографическая группа, эксперты или только авторы писем в редакцию. В настоящее время соблюдение данного требования приобретает особый смысл, потому что все большее число людей получают первоначальные сведения о социологии – либо во время учебы в институте, либо на опыте потребления соответствующей журналистской продукции. К тому же достаточно распространены с помощью тех же СМИ сведения о методах манипуляции общественным сознанием, включая распространение (перенесение) характеристик малой социальной группы на большие социальные слои и даже общество в целом.

Итак, когда в прессе сообщаются результаты какого-либо социологического исследования, то аудиторию необходимо уведомить:

 

ü        о возрастных границах изучаемой совокупности (все население старше 18 лет, группа в возрасте от 30 до 45 лет или только женщины от 18 до 25 лет и т.д.);

ü        об области занятий людей, принадлежащих к изучаемой совокупности (все население, только пенсионеры, только студенты дневного обучения такого-то университета и др.);

ü        о пространственных границах изучаемой совокупности (население страны, города, преподаватели вузов вообще или конкретного высшего учебного заведения, военнослужащие...);

ü        об объеме выборки, который показывает, на основании анализа ответов какого количества респондентов сделаны выводы. При этом социологи полагают, что минимальный объем выборки должен составлять 700–800 человек.

 

Кроме репрезентативных опросов населения нередко проводятся так называемые экспертные – собираются мнения наиболее компетентных в той или иной сфере специалистов. Объемы выборки здесь небольшие, так как невелики объемы и выборочной совокупности – 50–200 человек. Но это, как говорится, при наиболее благоприятных обстоятельствах: число экспертов зависит от их наличия в реальности, а последнее – от предметной области экспертизы.

 

Чем сложнее и специфичнее обсуждаемая проблема, тем меньше компетентных специалистов можно подобрать. Вопросы общеполитического характера (итоги голосования в Государственной Думе, перспективы исхода выборов губернатора в конкретном регионе, кадровые решения президента и т.п.) обычно позволяют выйти на желаемый для социологов оптимум. Как только проблема касается узкоспециализированных знаний – мировая конъюнктура цен на нефть, миграция населения, проблема вооружений и др., число экспертов неумолимо сокращается. И с этим журналисту следует считаться как с реальностью, не пытаясь подвести ее под заранее кем-либо определенные схемы.

 

В публикациях должна присутствовать ссылка на исполнителей проекта: исследовательский центр, фирму, отдельного социолога. Требование обусловлено тем, что одним социологическим службам доверяют больше, чем другим, а некоторым вообще в доверии отказано. Конечно, к таким оценкам склонны в основном специалисты, в то время как основная часть аудитории в подобные тонкости вникает очень редко, полагаясь на порядочность и чутье журналистов: если уж они обращаются к такой-то социологической организации, значит доверяют ей. Однако следует попутно заметить, что это обстоятельство только подчеркивает ответственность журналиста в процессе социологического информирования аудитории, побуждает его к ведению своеобразного досье исследовательских центров.

Бесспорно, атрибуция публикуемой социологической информации очень важна, но столь же существенно определиться и с приемами изложения социологических данных в прессе. Выбор приема, с одной стороны, определяется вкусом журналиста, редакционными предпочтениями, зачастую связанными с оформительскими возможностями журнала, газеты, телевизионной программы. С другой – диктуется способностью конкретной аудитории воспринимать социологическую информацию, т.е. уметь ее прочитать, интерпретировать, сделать из нее какие-либо выводы. Понятно, что аудитория провинциальной районной газеты, как правило, менее восприимчива к социологической информации, чем аудитория издания, выходящего в крупном научном и промышленном центре. Так что проблема выбора способа, манеры подачи социологических данных может быть решена только в конкретных обстоятельствах.

Один из способов публикации результатов социологического исследования специалисты называют «в чистом виде» – приводятся точные формулировки вопросов, которые в анкете предлагались респондентам, а далее следуют варианты ответов и процентное соотношение выбравших те или иные варианты. Иными словами, это сводная анкета. Иногда редакция предпосылает ей лаконичный комментарий или приводит некоторое обобщение результатов в заключение. Наиболее квалифицированные читатели предпочитают именно такой вариант публикации социологических данных, поскольку больше доверяют цифрам, нежели рассуждениям.

«В чистом виде» можно опубликовать результаты социологического исследования, если представить их в виде таблиц (диаграмм, рисунков) со следующей структурой построения: вопрос – распределение ответов – комментарий. В таблицах научный материал подается недвусмысленно и доходчиво, с доверием к читателю. За это они и ценятся в аудитории. Однако приходится учитывать, что сегодня рисунки и диаграммы в черно-белом исполнении в подавляющем большинстве газет выглядят блекло по сравнению со своими многоцветными аналогами в наиболее респектабельных газетах и журналах.

Время, когда социологическая информация в любом виде доходила до аудитории, лишь бы только она была опубликована, прошло. Не случайно в большинстве аналитических еженедельников – таких как журналы «Власть», «Деньги» и т.п. – значительное внимание уделяется выразительному графическому решению подачи информации, социологической в том числе. Так что редакции газеты, в которой по техническим причинам отсутствует цветная печать, необходимо очень серьезно взвесить возможности публикации диаграмм и рисунков: нечеткость, неконтрастность их графического исполнения ведут к тому, что значительная часть публикуемой информации аудиторией будет «потеряна». Самим фактом публикации данных журналисты призывают аудиторию к размышлениям над результатами исследования, а это серьезная интеллектуальная работа. Если она к тому же нагружается еще и необходимостью «расшифровывать» опубликованное, задача практически обессмысливается.

На телевидении свои сложности в подаче рисунков и диаграмм. Далеко не все зрители успевают всмотреться в быстро сменяющиеся изображения на экране. Поэтому они более склонны сосредоточиться на изложении телеведущим информации, которая содержится в диаграммах.

Таким образом, в подаче социологических данных сегодня оправдывает себя органичное сочетание иллюстративного материала и комментария. Оно предстает наиболее выигрышно в изданиях, использующих передовую полиграфическую технику. Поэтому в большинстве газет, а также в устном изложении на телевидении и радио применяются в основном хорошо апробированные описательные приемы распространения социологической информации.

В редакционном материале перечисляются основные результаты в виде процентных соотношений или каких-то других сравнений. Для примера: «При опросе студентов о том, какие книги они предпочитают читать, 45% ответили, что любят детективы, 43% – ничего не читают, 8% – читают русскую классику, эротическими романами увлекаются только 4%». Допустимо употреблять обороты типа «каждый третий» вместо 33%, «каждый шестой» – вместо 16% и т.п. Конечно, при этом снижается точность описания результатов, но, думается, для общественно-политической прессы потеря не столь уж и велика. Аудитория в подавляющем своем большинстве если и следит за социологической информацией, то основное внимание уделяет тенденциям развития того или иного процесса, а не конкретным значениям с точностью до одной десятой процента.

На практике при подготовке серьезной публикации по результатам социологического исследования применяют сочетание описанных форм. Вот примеры такой подачи материалов.

 

Душевой доход (руб.)	%	«Давно мы не печатали результатов социологических опросов, посвященных проблемам уровня жизни петербуржцев», – начинается материал корреспондента одной из петербургских газет (Невское время. 2004. 16 янв.). И далее приводятся все основные атрибуты социологического исследования, которые могут заинтересовать читателя (цитируем только фрагмент): «На этот раз мы используем данные репрезентативного телефонного опроса 2000 петербуржцев, представляющего все слои населения, проживающего во всех районах города. Опрос проведен 15–18 декабря 2003 г. социологическим центром “Мегаполис” и Социологическим институтом РАН».
Менее 1250	3,3
1251-2500	34,1
2501-3000	13,8
3001-3500	3,7
3501-4000	7,8
4001-5000	11,0
5001-6000	4,3
6001-7500	3,4
Свыше 7500	6,6
Затруднились ответить	4,5
Отказались ответить	7,4
Средний душевой доход среди ответивших – 3813 рублей

 

Автор излагает вопросы, заданные социологами респондентам, и приводит распределения в ответах. Например, на вопрос: «Сколько денег на одного человека приходилось в вашей семье в декабре 2003 года?» – поступили следующие ответы, которые в виде таблицы (см.) публикуются в газете. Одновременно дается соответствующий комментарий.

Корреспондент другой газеты не только опирается на мнение квалифицированного социолога, но и приводит соответствующую диаграмму, легко читаемую на странице черно-белого издания (Аргументы и факты. 2004. № 6).

 

«Известный социолог Юрий Левада так объяснил причины высочайшей популярности главы государства: “В. Путин – это президент надежды”. Ненормальность сложившейся ситуации состоит в том, что стабильность общества основывается почти исключительно на личности президента. Но в нашей недавней истории мы уже наблюдали, как восторги по поводу Горбачева или Ельцина в течение двух-трех лет превращались в безразличие, а потом и в полное отторжение».

 

Социологическое обеспечение доказательной базы журналистского текста

 

Для совершенствования профессионального мастерства журналиста очень многое значит развитие его способностей работать с результатами социологических исследований: применять их при написании своих произведений, учитывать в построении взаимоотношений с собеседниками и аудиторией в целом. Вслед за развитым социологическим мышлением это вторая важнейшая составляющая успеха автора в области социологической журналистики.

Таким образом, использование результатов исследований – еще одна грань практического применения журналистами знаний в области социологии. Результаты социологических исследований представляют собой основу для изучения журналистами действительности и одновременно фактический материал для подготовки текстов, носящих аналитический характер.

В реальности проникновение социологических данных в ткань журналистских текстов осуществляется постоянно, поскольку в наше время без исследований социологов не обходятся ни пропагандистская кампания, ни обсуждение и принятие решений органами власти. К аргументации, почерпнутой из результатов соответствующих исследований, прибегают политики, политологи, психологи, ведущие телевизионных ток-шоу.

Правда, здесь возникают проблемы, исследованные французскими социологами П. Бурдье и П. Шампанем. По их мнению, развитие журналистского поля, относительно автономного от политического, повлияло на расширение поля агентов, участвующих в производстве и манипулировании так называемым общественным мнением. Публикуя результаты опросов, поле журналистики работает не только для себя, но и для фирм – консультантов в области политической коммуникации. Ведь если некие статистические распределения преподносятся на первых страницах газет, воспроизводятся телевидением, значит, они публично признаются политически важными. Это заставляет политических лидеров считаться с ними как с реальностью[137].

Три поля – политическое, журналистское и социальных наук – объединяет претензия на навязывание обществу легитимного видения социального мира[138]. И потому для журналистов анализ состояния политического и журналистского полей в их взаимосвязи с полем социальных наук важен практически всегда: происходит опосредованное познание журналистом реальных общественных отношений; эти же результаты содержат в себе используемую затем в публикациях аргументацию. Следовательно, приводимая журналистами аргументация социологического характера может быть элементарным навязыванием другим агентам политики и аудитории сомнительных в своем происхождении сведений, которые П. Бурдье назвал артефактом.

Естественно, позицию французских социологов без внимания оставить нельзя, тем более что тенденция к манипулированию общественным сознанием с течением времени только нарастает и актуальность этой проблемы не снижается. Сегодня видно, какими приемами (на уровне уже надежно апробированных политических технологий) в этот процесс вовлекается и журналистика. Поэтому наша задача состоит не в том, чтобы открещиваться от наводящей на грустные размышления реальности («чур меня!»), а в том, чтобы всемерно противостоять ей. Формирование представлений о социологической журналистике, выведение некоторых особенностей ее функционирования – реальное противопоставление вовлечению журналистики в манипулятивные комбинации.

Не повторяя буквально то, что было сказано в других разделах, отметим и подчеркнем, что социологические данные как элементы доказательной базы в журналистских произведениях ценны и достоверны, если они:

 

w          почерпнуты из надежного источника;

w          корректно используются в соответствующем контексте;

w          цитируются полностью, без принципиально значимых умолчаний.

 

Следует также отметить, что социологическое обеспечение доказательной базы журналистских выступлений может осуществляться на разных уровнях. Так, первый из них, простейший, подразумевает такое использование отдельных социологических данных, которое неискушенной части аудитории даже незаметно.

 

Скажем, в небольшой аналитической публикации по поводу развития ипотечного кредитования жилищного строительства отмечается, сколько в процентном выражении горожан могут позволить себе дорогостоящий банковский кредит. Показатель явно взят из какого-то источника, в свою очередь опирающегося на данные социологов. Но в газете об этом ничего не сообщается – не столь уж принципиально это уточнение, журналисту можно поверить и на слово. Гораздо важнее, что публикация может побудить к размышлениям тех, кто уполномочен принимать решение, а уж они-то при желании отыщут всю необходимую для данного случая социологическую информацию.

 

Более сложный вариант возникает, когда журналист стремится обязательно указать источник сведений, атрибутирует всю приводимую им социологическую информацию. Такое чаще всего случается, если в полемической публикации рассматривается комплекс сложных социальных проблем, каждая из которых по-своему спорна. В противном случае без строгой аргументации каждого положения становится зыбкой общая конструкция журналистского выступления. Здесь автор проявляет особую заинтересованность в придании своей аргументации впечатления несокрушимости.

 

Так, в одном из телевизионных сюжетов корреспондент повествовал о социальной катастрофе, происходящей с коренными жителями Камчатки, на примере отдельно взятого села: что и сколько едят его жители, почему в домах нет тепла и пр. Вместе с тем в ткань репортажа были вплетены данные обобщающего характера, относящиеся ко всей Камчатке и предоставленные социологами. Как результат, телевизионный сюжет приобрел глубину социального содержания и широту политического обобщения, а главное – своей доказательностью произвел, надо полагать, сильное впечатление на телезрителя.

 

Более внимательно следует отнестись к журналистским публикациям, которые полностью опираются на социологический эксперимент, организованный и проведенный творческими работниками СМИ. Здесь источником социологической информации выступает уже сам журналист, а точнее говоря, социальная реальность, которую он увидел, проанализировал и должным образом осмыслил.

Напомним, что эксперимент – это метод познания, при помощи которого в контролируемых и управляемых условиях исследуются явления природы и общества. В предыдущих разделах книги мы уже обращались к его использованию в редакционной практике. Сейчас важно подчеркнуть, что данный комплексный метод сбора информации дает журналисту весьма надежные, интеллектуально обоснованные и наглядные материалы для аргументации.

 

Характерным примером может служить когда-то широко известная газетная рубрика «Журналист меняет профессию». Журналист и в самом деле на некоторое время превращался то в продавца гастронома, то в рабочего геологоразведочной экспедиции, то в разносчика телеграмм... По сути, он экспериментировал: что может ощущать представитель той или иной профессии, какие проблемы, не видимые со стороны, встают перед ним, но главное – что случится, если продавец или разносчик телеграмм поведет себя нетрадиционно, не так, как принято в его профессиональной среде. Потом по материалам наблюдений готовилось журналистское выступление.

 

Социологический эксперимент в своем творчестве применяли многие журналисты. Наиболее ярких результатов на этом пути достиг А. Рубинов, обозреватель «Вечерней Москвы» и «Литературной газеты». Как итог своих изысканий он опубликовал цикл проблемных очерков под общим названием «Операции без секретов». В процессе сбора фактуры проведенные им творческие эксперименты по сфере деятельности являются социальными, по характеру экспериментальной оценки – полевыми, с выездом на место, по характеру решаемых задач – практическими[139].

 

Целью операции «Хочу купить разговор» была проверка исправности городских телефонов-автоматов в Москве. Журналиста волновал ответ на вопрос – сколько времени тратит человек, желающий позвонить, на поиски нужной монетки (напомним, что в 1970-е годы разговор по телефону-автомату стоил 2 копейки). Оказалось, что многое зависит от случайных обстоятельств. После публикации очерка руководители телефонной сети убедились, что теряют значительные средства из-за плохой работы таксофонов. Как следствие, старые модели начали заменять на более совершенные.

Другая операция, «Девушки и телефон», имела главной целью быстрое и беспристрастное исследование работы междугородной телефонной станции. В эксперименте приняли участие и специалисты, тем самым повышался уровень его объективности. Технология операции была простой: делается 10 заказов, и в ожидании их исполнения журналист с гостями обсуждают проблемы «междугородки». Специально для эксперимента были изготовлены бланки актов, в которых фиксировалось все, что происходило с каждым заказом, т.е. эксперимент обеспечивался документально. Плюс к тому журналист, конечно же, не упускал возможность вести наблюдения за работой сотрудников междугородного телефонного узла и его абонентами. В результате был накоплен значительный по общественному резонансу материал, публикация которого привела к определенным переменам в работе междугородной связи.

 

На примере работы А. Рубинова многие журналисты поняли, что использование социологического эксперимента в журналистике – не дань моде, а насущная необходимость.

 

Социологическая публицистика

 

Социологическая публицистика – феномен научной периодики и так называемых качественных СМИ. Понятие «качественная пресса» все еще относится к числу дискуссионных, не до конца определенных. И все же, какой бы вердикт ни вынесли, в конечном счете, специалисты, можно предположить, что среди признаков качественной прессы будет значиться наличие среди ее публикаций материалов, которые можно типизировать как социологическую публицистику.

 

В журнале «Социологические исследования» под рубрикой «Социологическая публицистика» печатались материалы журналистов О. Чайковской, Е. Токаревой, В. Глотова, Ю. Щекочихина. В том же издании и под той же рубрикой публикуются статьи профессиональных социологов. Например: Аитов Н.А. Размышления дилетанта о том, где взять денег на зарплату; Зотова А.Ю. Маркетолог в коммерческом банке (1998. № 1); Шляпентох В.Э. Советский Союз – нормальное тоталитарное общество. Опыт объективного анализа (2000. № 2); Волынская Л.Б. Престижность возраста (2000. № 7); Кислов А.Г., Шапко И.В. Социально-топологическое оправдание провинции (2000. № 8) и т.д. В газетах свои публикации – сходные по духу с названными – помещали социологи, политологи, историки. Общим основанием для всех этих материалов стало наличие у их авторов социологического мышления.

 

Среди черт такого мышления журналиста выделим важнейший – взгляд на общество как на динамически развивающуюся систему, целостный живой организм, когда изменение одной части влечет за собой изменение других и самого целого. Это понимание взаимообусловленности политических, экономических и социокультурных факторов, объективных и субъективных характеристик.

Социологическое мышление – мышление концептуальное, основанное на способности к системному анализу и моделированию изучаемого объекта. Умение видеть его место в более широких общественных структурах и связях, представлять себе историю развития, функции, основные элементы функционирования, причинно-следственные связи – особенность социологического подхода[140]. Вот почему базисные положения функционирования СМИ родственны социологическим:

 

w          в основе функционирования СМИ лежат общественные интересы и потребности;

w          СМИ – не изолированная система, а часть общественной структуры, многообразно связанная со сферами политики, экономики и культуры;

w          СМИ имеют свои внутренние, специфические законы развития;

w          взаимоотношения людей со средствами информации, потребление и восприятие ими массово-информационных текстов имеют свои особенности и закономерности[141].

 

Только развитая способность к объективному познанию делает публициста по-настоящему независимым от стереотипов, навязываемых политической конъюнктурой, общественным мнением, государством, модными авторитетами. Журналист постоянно всматривается в социальные явления, он внимательно наблюдает, накапливает, собирает информацию. В это время другие люди воздействуют на его память, представления, мысли. И в определенный момент он видит, наконец, в потоке реальности то место, ту точку возможного приложения сил, где от его действий будет зависеть дальнейший ход событий. Мысленный его прорыв и есть первый акт журналистского творчества.

Однако субъективный ход мыслей автора не вполне субъективен: он подготовлен, инициирован именно объективно развивающейся жизнью, а не только волей, впечатлениями или фантазией творца. В отличие от поэта или композитора, публицист не может позволить себе пренебречь реальностью, уйти в абстракции, формалистические поиски. Понятия и сведения, которыми он оперирует, реальны и вполне ощутимы. Имена конкретных людей, названия подлинных учреждений и населенных пунктов – это всегда факты жизни, взятые обязательно из действительности. Поэтому мера ответственности каждого журналиста необычайно высока.

Главные постулаты этой профессии формулируются так: первый – смелость узнать правду, второй – смелость написать правду, третий – смелость опубликовать правду, четвертый – одержать победу над теми, кто мешает развитию социального прогресса[142]. К четырем перечисленным исследователем постулатам следует добавить пятый – смелость обобщить многообразие точных данных до уровня правды бытия. Вот почему думается, что в противопоставлении «литература – это познание человеческой сущности, процессов жизни в художественных образах, а журналистика – понимание и отражение жизни через конкретные жизненные ситуации, факты, общности и людей на эмпирическом уровне»[143] есть некоторая неточность. Журналистика в одном из высших своих проявлений – в области социологической публицистики – по части обобщения и осмысления глубин жизни способна добиваться не менее впечатляющих результатов, чем литература.

Пресса должна быть публицистичной в противовес иллюзорной беспристрастности. Без открытого выражения авторских идей и эмоций журналистика превращается в инструмент трансляции «голых» фактических данных. Причем творческое воображение автора документального текста может плодотворно работать только на материале точного знания. Публицистичность прессы – это своеобразие российской журналистики. Не случайно ее история тесно переплетена с историей российской социологии.

 

В историческом развитии российского обществознания была особенно заметной, особенно сильной традиция социологической публицистики, т.е. отклика ученых на текущие социально-политические и духовные процессы. Крупнейшие российские социологи Н.К. Михайловский, П.Л. Лавров, М.М. Ковалевский и особенно П.А. Сорокин активно участвовали в общественных дискуссиях. Их пример свидетельствует о том, что наша социология изначально и непосредственно была вовлечена в анализ практической жизни, в те социальные процессы, которые влияли на характер развития российского общества.

Так, П.А. Сорокин еще со студенческих лет участвовал в общественном движении, за что не раз подвергался преследованиям и арестам. Поэтому в его социологической публицистике мы встречаем подробный и заинтересованный анализ социальных проблем и поиск путей их разрешения. Надо подчеркнуть, что публицистика П.А Сорокина глубоко теоретична, т.е. в ней мы каждый раз встречаем показ того, как «работает» та или иная теоретическая логика, традиция, та или иная парадигма. Можно сказать, что социологическая публицистика Сорокина представляет собой образец соединения теории с эмпирическим анализом повседневности периода двух российских революций (февраль 1917 г., октябрь 1917 г.) – программных идей, событий и личностей[144].

 

Сам факт возникновения российской социологии в тесной взаимосвязи с журналистской практикой надо рассматривать как один из возможных ответов науки и публицистики на потребности социальной жизни. В основе подхода – представление о мыслительном процессе как активном элементе общественной жизни. Еще раз подчеркнем, что в этом проявляется своеобразие зарождения, «биографии» и методической оснащенности отечественной прессы. Существует весьма плодотворная версия объяснения ее своеобычия на фоне других национальных школ журналистики.

В науке глубоко разработаны идеи о том, что своим оригинальным обликом наша печать обязана ее теснейшему взаимодействию с литературой и политикой. В дополнение к этим идеям предлагается понять, что «она, по сути, началась в пространстве науки... На самом первом этапе своей жизни пресса получила мощный заряд научности, что существенно повлияло на характер отечественной периодики в целом и на особенности формирования системы печати» – благодаря усилиям таких ученых – публицистов и редакторов, как М. Ломоносов, Г. Миллер, Н. Новиков и др.[145]

Для российской социологической мысли характерны публицистическая интеграция в общественную практику, оппозиционно-критическая функция. Образ холодного и бесстрастного регистратора текущей социальной реальности никогда не был популярен в России.

Ключевое положение в российской социальной мысли – как научной, так и публицистической – занимает проблема человека. Исследователи и публицисты стремились видеть в явлениях жизни прежде всего антропологический аспект, найти пути и формы разрешения социальных противоречий в пользу личности.

История российской публицистики свидетельствует о важной доминанте в творческом мышлении журналистов: этому мышлению свойственно движение от конкретных социальных фактов к социологическим обобщениям и снова – к предметной социальной действительности.

 

В подтверждение назовем произведения А.Н. Радищева, Н.А. Некрасова, А.И. Герцена, Н.А. Добролюбова, М.Е. Салтыкова-Щедрина, М. Горького... Их авторы умели из фактов действительности отобрать наиболее ясно говорящие, производящие неизгладимое впечатление на читателя, которые побуждали автора и читателя к совместному размышлению, подготавливали обобщения и выводы. С одной стороны, персонаж публицистического произведения вполне конкретен – есть фамилия, имя, возраст, место жительства, род занятий. С другой – за каждым таким персонажем мысленно выстраивался целый тип сходных с ним людей, будь то крестьяне или горнозаводские рабочие, жители городских окраин или участники расстрелянной демонстрации рабочих 9 января 1905 года... Возникало представление о той или иной социальной группе общества, ее типичных злободневных проблемах, которые, в свою очередь, естественным образом приобретали характер значимых для всего российского общества.

 

Надо сказать, что такого рода практико-теоретическое и теоретико-практическое осмысление действительности приходит к журналисту далеко не сразу: необходимо сформировать в себе способность, во-первых, к системному анализу социальной реальности, а во-вторых – к рефлексии относительно самого себя. Она означает интерес корреспондента к тому, как он сам воспринимает и отражает в своем творчестве социальные факты, насколько понимает те метаморфозы, которые происходят с описываемым социальным фактом в процессе его творческого отображения. Должное понимание закономерностей на уровне теории позволяет журналисту совершенствовать свое мастерство. И только в завершение названных процессов может возникнуть особое явление журналистики – социологическая публицистика. Это особого качества выступления, в разнообразии которых намечается своя определенная градация: социология публициста и публицистика социолога.

В истории отечественной журналистики обе разновидности социологической публицистики применялись широко и активно. Социология публициста – это, по сути, социально-философский анализ действительности и обобщение его результатов в журналистском тексте. Следует отметить, что в истории такая манера творческого труда оказалась наиболее свойственной писательской публицистике с ее хорошо зарекомендовавшим себя методом типизации социальных характеров и явлений.

 

А.Н. Радищев (1749–1802) на фоне конкретно обрисованной обстановки создал ряд социально типических биографий и характеров (крестьяне, помещики, мелкое и крупное чиновничество, интеллигенция, купцы, мещане и т.д.). Картинки с натуры органически сочетаются в его «Путешествии из Петербурга в Москву» с публицистикой, изображение народного быта – с философскими рассуждениями, негодующая сатира – с лирическими отступлениями. И.И. Панаев (1812–1862) рисовал типы обитателей Петербурга. Его очерк «Петербургский фельетонист», напечатанный в «Физиологии Петербурга», высоко оценен В.Г. Белинским, «потому что верно изображает одно из самых характеристических петербургских явлений». Здесь, как и в очерке «Литературная тля», Панаев рисует появившийся на литературной арене тип беспринципного, продажного журналиста, работающего по найму у «литературных спекулянтов». Читатели таких очерков легко представляли себе образы России. Еще не появилась пресс-фотография, но она и не была в данном случае необходима: по приметам, приводимым в журналистских текстах, без особого труда узнавалось типичное, складывалось соответствующее общественное мнение.

В этом контексте интересно творчество В.В. Берви-Флеровского, российского социолога и журналиста (1829–1918), неоднократно подвергавшегося репрессиям со стороны властей царской России: его то заключали в дом для умалишенных, то отправляли в ссылку. Как социолог он опубликовал ряд трудов, среди которых «Положение рабочего класса в России» и «Азбука социальных наук», ставшие настольными книгами тех, кто боролся с самодержавием. Как журналист выступал в жанре социологической публицистики. В творчестве Берви-Флеровского заметен органичный синтез социологического анализа действительности, предпринимаемого журналистом, и публицистического осмысления картины мира, осуществляемого социологом.

 

Вторая разновидность социологической публицистики – публицистика социолога – собирательное понятие, объединяющее произведения ученых и политиков, взявшихся за журналистское перо. Это метод популяризации, пропаганды исследовательских идей, способ ведения дискуссии, отстаивания своих взглядов в прессе. Так действовали В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский, Г.В. Плеханов, В.И. Ленин, П.Б. Струве, Н.А. Бердяев и многие другие, чьи имена уже назывались в нашем разделе. Каждый из них, конечно же, отстаивал свою позицию, давал собственную оценку современности. Но в этом проявлялось не столько их несогласие с оппонентами по поводу дня настоящего, сколько разное видение каждым из них будущего России. Здесь были прогнозы, подстегивающие ход истории, торопящиеся к самоосуществлению, и были прогнозы-предупреждения, словно страшащиеся своей реализации. Прогнозы разнились. И только практика позднее выявила, на чьей стороне была правда, чьи предостережения подтвердились.

У этой разновидности социологической публицистики есть примечательная особенность: наиболее яркой, общественно заметной она становится в периоды острых социально-политических противоречий. Так что совершенно закономерным оказался всплеск общественного внимания к социологической публицистике в эпоху перестройки, особенно в 1989–1991 гг., когда авторами громких публикаций в газетах и журналах были экономисты, историки, социологи. Однако сводить активность ученых в области социологической публицистики только к годам социального брожения не всегда справедливо. Общественно-политическое назначение публицистики социологов практически не утрачивается никогда, оно только видоизменяется. В годы эволюционного развития событий пафос уступает место раздумьям, оперативность публикаций – неспешности и тщательности ее подготовки, потому что в этот период истории взвешенное, глубоко продуманное слово ученого, раскрывающего перед своей аудиторией новые проблемы социального бытия, означает не меньше, чем в драматические времена острых политических коллизий.

 

На взгляд известного социолога профессора И.С. Кона, значение лучших газетных публикаций 50-х – первой половины 60-х годов XX в. было не столько в их политическом подтексте, который больше напоминал кукиш в кармане, сколько в некотором «очеловечивании» официальной идеологии. Философы, социологи стали тогда писать о человеческих проблемах – любви, семье, дружбе, смысле жизни, нравственном поиске и т.п. «Человеческий фактор» не только завоевал право на существование, но и стал постепенно теснить политический, расчищая почву для новых раздумий и безответных вопросов. Каждая более или менее свежая газетная или журнальная статья стимулировала следующую. Это был постепенный, но закономерный процесс, где за одним шагом неизбежно следовал другой. Оставляя в стороне содержательную сторону дела, нужно отметить, что сотрудничество ученых-обществоведов в газетах и «толстых» журналах (этим занимались в те годы многие) означало рождение нового жанра философско-социологической публицистики[146].

в начало

 

в оглавление << >> на следующую страницу