РАЗДЕЛ I

ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ СОЦИОЛОГИИ ЖУРНАЛИСТИКИ

 

ГЛАВА 1. Возникновение и пути развития социологического знания о журналистике (С.М. Виноградова)

 

ГЛАВА 2. Социология журналистики в системе теории журналистики (С.Г. Корконосенко)

 

ГЛАВА 3. Социожурналистика: понятие, структура, практика

(С.Г. Корконосенко)

 

ГЛАВА 1.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ И ПУТИ РАЗВИТИЯ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ О ЖУРНАЛИСТИКЕ

 

Современная наука представляет собой многообразное единство, которое не является, однако, чем-то раз и навсегда данным, неподвижным, застывшим. Меняются компоненты, переструктурируются связи и отношения, в ее систему включаются новые элементы, происходит обогащение познавательного поля. История науки насыщена драматическими коллизиями: поиск истины всегда вызывал столкновение интересов, причудливо переплетая объективное и субъективное, преходящее и вечное. Все это справедливо и по отношению к социологии журналистики.

Журналистика стала предметом научного осмысления одновременно с ее превращением в самостоятельный социокулътурный феномен. Ее развитие, наполнение новым, усложняющимся содержанием оказалось тесно связанным с формированием динамичной и многоаспектной системы знаний о массмедиа. Не все изыскания в этой области приобрели теоретическую форму, и вряд ли сегодня правомерно говорить о наличии метатеории журналистики, хотя тяготение к синтезу различных исследовательских направлений очевидно. Часто этот синтетизм ставят в упрек изысканиям в сфере средств массовой информации, усматривая в нем очевидную вторичность той или иной отрасли «массмедиаведения» по отношению к другим наукам. При этом упускаются из виду исторические истоки и генезис данной научной дисциплины, подтверждающие органичность, незаданность ее возникновения и свидетельствующие о ее жизнеспособности. Поэтому при выявлении специфики социологии журналистики представляется методологически важным проследить, как во временной и пространственной протяженности постепенно высвечивалась и продолжает высвечиваться ее предметная определенность.

 

У истоков социального знания о журналистике

 

Не будет преувеличением предположить, что социологичность (понимаемая как грань, или ракурс, анализа функционирования системы средств информации или ее отдельных подразделений сквозь призму их соотнесенности с личностью, социальными общностями и институтами) присуща знанию не только о журналистике, но и о тех сферах деятельности, которые сформировались до нее, а затем развивались параллельно.

Давно уже стала аксиомой взаимосвязь риторики и публицистики, риторики и журналистики. Схема взаимодействия оратора и аудитории в определенных параметрах воспроизводится в контексте различных видов информационно-коммуникационной деятельности (не случайно ряд авторов рассматривают риторику как общую теорию убеждающей коммуникации)[1]. И если правомерно допустить, что начало истории социологии восходит к «Политике» Аристотеля, то столь же правомерно усмотреть социокоммуникативные элементы в его «Риторике». Она посвящена феномену, определяемому как «способность находить возможные способы убеждения относительно каждого данного предмета»[2]. Причем убеждение, которое зависит от характера говорящего, от того или другого настроения слушателей и, наконец, от самой речи. Сопоставимость этой «цепочки» с различными моделями информационно-коммуникационных процессов, как нам кажется, не вызывает возражений. Хотя прямые аналогии здесь, конечно, неуместны.

Очевидно, что и в риторической практике, и в трактатах по риторике различным образом отразились требования к «образу ритора» как совокупности профессиональных свойств, которыми оратор должен обладать; зафиксировалась ориентированность ораторской деятельности на человека, небезразлично воспринимающего сообщение: «Сущностная антропоцентричность риторики – может быть, самое главное ее достижение»[3]. Вырисовалась адресованность риторики социальным группам, формирующимся в разнообразных сферах действительности.

В многочисленных трудах по риторике отчетливо прослеживается сочетание всеобщности и конкретности, нацеленности на постижение социального предназначения красноречия и выработку специальных рекомендаций, которые могут быть использованы молодыми и старыми, женщинами и мужчинами, в придворных салонах и в залах суда, в академических классах и в палатах парламента, на площадях и в соборах. Наконец, в русле риторики шло углубленное проникновение в тайны текста, дискурса. Со временем методически детализированный дискурсивный анализ будет передан, «возвращен» журналистике, станет одним из важных факторов ее дальнейшего изучения.

Утверждение письменного типа культуры не означало забвения риторики: письменный текст, приобретая риторическую форму, насыщался новыми жанровыми характеристиками и новым социальным звучанием. Он становился хранителем не только образцов сознания элитарного, но и массового, о реальных фактах выражения которого история имела весьма смутное представление. В этом отношении свидетельством исключительной важности стали египетские папирусы эпохи заката Римской империи, не только вобравшие в себя достижения элитарной, теоретико-философской, религиозной мысли или свод социально-регламентирующих правил и уложений, но и отразившие рефлексию, эмоции и чувства, которые формировались у различных групп и слоев в процессе осознания ими общественной структуры и социальных противоречий. В многочисленных жалобах, прошениях, частных письмах фиксировались представления о человеке и сословии, о труде, учебе и карьере, о служении, рабстве и корысти, о справедливости и сострадании. Общественное мнение в них приобретало живое, социальное, предельно конкретное насыщение. Но, как правило, слово устное еще долго оставалось единственным средством общения властей и масс.

Ситуация меняется с появлением книгопечатания и возникновением «галактики Гутенберга». В период Реформации на Западе развертывается процесс чрезвычайной значимости: текст Священного Писания утрачивает свою эзотеричность. Медленно, но неотступно расширялся круг людей, способных читать, воспринимать и осмысливать печатный текст, руководствоваться его положениями в повседневной жизни. Право на прочтение Библии, за которое шла ожесточенная борьба, не только обусловливалось религиозно-идеологически, но и было открыто связано с факторами социальными. Так, в Англии при Генрихе VIII (XVI в.) читать Библию для себя могли купцы и богатые йомены, для других – лорды и джентльмены; запрещено было ее читать ремесленникам, подмастерьям, поденщикам, слугам и крестьянам[4].

До появления массовой читающей публики было далеко, но первый шаг в направлении ее формирования был сделан. Следующим стало возникновение печати, пока еще элитарной, но содержащей в себе зерно демократизма, которое станет неуклонно прорастать. Со временем доступ к прессе будет рассматриваться как право на знание.

Конечно, западноевропейский опыт отнюдь не универсален, но обращение к нему помогает прояснить суть процессов, развернувшихся и в других регионах мира.

Ученые считают, что знание приобрело информационную форму в эпоху Просвещения. И хотя массы еще не были охвачены просветительским движением, «популяризаторские способности просветителей вызывают восхищение. Они не создавали крупных теоретических систем, однако все их считали естественными наставниками крепнущего среднего сословия. Понятно, что они поставили целью популяризацию собственных мнений, чтобы сделать их эффективными»[5]. Просвещение, как и Возрождение, обладавшее интернациональным характером, стало периодом, когда получает развитие и признание концепт общественного мнения.

Просвещение сохраняло «закрытость» знания (например, в масонских ложах). Но формирующаяся пресса настойчиво расширяла его горизонты, в частности, касающиеся усовершенствования общества и человека.

Среди основоположников политической социологии особое место принадлежит французскому мыслителю Шарлю Луи Монтескье. Для него было характерно изучение закономерностей общественных явлений с применением эмпирического наблюдения. Размышляя над проблемами поиска конкретных условий, при которых достижима свобода человеческого существования, Монтескье, как и его современники-просветители, склонен был связывать эту свободу с возможностью выражать мнения (при соблюдении ответственности перед законом). Этот постулат зафиксирован в Декларации прав человека и гражданина (1789).

Исследователи считают, что просветительское требование свободомыслия, стремление к формированию «иного направления умов» было не столько абстрактным, априорным положением, сколько итогом опытного постижения мира. В процессе оценки фактов реальной жизни выкристаллизовывалось представление и о необходимости свободы творческого поиска, чуждого «субъективному искажению действительности»[6].

Зарождающаяся социология и набирающая силу журналистика уже в этот период продемонстрировали общность своих истоков. И та, и другая обращались к социально конкретному во всем богатстве его проявлений.

В эпоху Просвещения начинает формироваться «образ журналиста» в единстве его профессионально-типологических характеристик. Французские энциклопедисты подразделяли журналистов на тех, кто живет «отраженным светом», используя достижения науки и искусства как материал для своей деятельности, и тех, «у кого в сердце прогресс человеческого разума», кто обладает талантом и готов бороться за истину[7]. Это положение по-разному конкретизируется в журналистской практике. Так, «Исповедание веры редактора», опубликованное Жан-Полем Маратом в его газете «Друг народа», содержит и общепросветительские требования к личности публициста, и некие профессиональные ориентиры того, кто посвятил себя служению истине[8]. Акцентирование социальной мотивации журналистской деятельности мы находим во взглядах Готхольда Эфраима Лессинга. Он считал, что для журналиста важна определенность позиции в освещении общественной жизни.

Созвучные мысли были и у российских просветителей: творческий, направленный на поиск истины характер, по мнению М.В. Ломоносова, присущ журналистике как особому виду деятельности, а сам журналист обязан сочетать в себе образованность, скромность, непредвзятость. Н.И. Новиков видел в журналисте не только распространителя знаний, но, прежде всего, человека, обладающего критическим умом, борющегося с социальным злом. А.Н. Радищев в одном из писем именовал журналистов «историками своего времени»[9]. И хотя представление о социальной роли журналиста возникнет гораздо позднее, в этих высказываниях ее составляющие прочерчиваются достаточно отчетливо.

Предметом особого интереса в то время становятся взаимоотношения периодического издания и его читателя. Многие просветители не считали форму журналистского произведения чем-то самодовлеющим: литературное совершенство для них было важным условием воздействия на читателя. И отечественные, и зарубежные авторы неоднократно обращались к этой проблеме. Суждения об обращенности формы газетно-журнального выступления к читателю можно найти у Лессинга. Типологию периодики Ломоносов связывал (наряду с другими признаками) с особенностями читателей. Г. Миллер в «Предуведомлении» к первому русскому журналу «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие» (1755) предъявлял к журналисту «требования новизны суждений, простоты и понятности изложения. Суждения о регулярности издания, разнообразии содержания и краткости изложения высказаны с учетом читательской психологии и ею обоснованы»[10].

Воззрения мыслителей века Просвещения затрагивали и область отношений с различными социальными институтами. Например, выступая против цензуры и продолжая, таким образом, дело предшественников (примечательно, что знаменитая речь Джона Мильтона «Ареопагитика» в защиту свободы печати была откликом на факты ужесточения режима прессы в Англии), английские просветители вскрывали и социально-политический, и социально-психологический, личностный, смысл цензуры. Первый был связан с тем, что она превращала печать в «рабу партий», второй выражался в моральной деградации самого цензора, который мог руководствоваться личными симпатиями и антипатиями в оценке рукописи, скатываясь к подкупу, обману и всяческим злоупотреблениям[11]. Борьба с цензурой приобретала особое значение в процессе «открытия» прессы для социальной критики. В ней идеальные представления о целесообразном общественном устройстве в сочетании с осуждением социальных пороков преломлялись сквозь призму оценки деяний реальных лиц. В русской журналистике порок в качестве социального зла рассматривал Н.И. Новиков, для которого польза и увеселение читателя дополнялись серьезным и весомым элементом критики и сатиры. Аудитория его изданий приобретала демократические черты.

Конечно, воззрения отечественных и зарубежных философов и журналистов о социальном предназначении печати, их представления о социальной роли журналиста, характере взаимоотношений прессы и читателя не получили в XVIII в. формы завершенной теории. Считается, что в России того времени наиболее концептуально взгляды на журналистику выражал Радищев, который в соответствии со своей философской ориентацией «очень высоко ставит социальные движения человека», признавая за ним важнейшее, по его мнению, право – на оценку[12]. Они впитали элементы социального знания, достигнутого эпохой, а также ощутили на себе влияние просветительской идеологии, отразившейся в общественном мнении и активизировавшей его. Критичность просветительского разума, его опора на опыт, конструктивность, оптимизм отразились в акцентировании социальных аспектов журналистской деятельности. Генетическая эмпиричность журналистики не только не противоречила основным течениям общественной мысли того времени, но и дополняла, а порой составляла с ними органичное единство. Поэтому взаимосвязь становящегося социального знания и формирующейся теории журналистики зачастую и «прочитывалась» достаточно просто. В дальнейшем характер их взаимодействия усложнился, но в некоторых случаях проступал в сложном рисунке общественных связей и отношений с большой долей очевидности.

 

Журналистика и социология: первые опыты взаимодействия

 

XIX век отличался исключительной полисемичностью социокультурного процесса. Войны, революции, социальные потрясения заставили многих усомниться в универсальности разума. Наука стала отдаляться от своего творца – человека, а логика машинного производства активнее диктовать свои условия социальному устройству. Все требовательнее начинает заявлять о себе масса, в которой пытались усмотреть косную разрушительную силу (что имело реальные основания), хотя в ней можно было увидеть и ведущий двигатель прогресса. Ее можно было инкорпорировать в социальную систему или использовать для разрушения этой системы, но игнорировать было невозможно.

Ситуация приобрела наиболее острый характер с началом формирования на Западе индустриального общества. «Великое спокойствие» Востока также было поколеблено. Усилилась взаимозависимость мира (со всеми ее позитивными и негативными последствиями). Индустриализация превратит массу во «множество способных к развитию отдельных существ, но с самого начала они подчинены другой структуре – нормирующему закону, образцом для которого служит функционирование машины»[13]. Обострится противоречие: личность – человек массы.

В конце XIX в. Запад столкнется с новым феноменом – массовой культурой. При всей особенности исторической судьбы России, и она начнет втягиваться в орбиту капитализма. В XIX в. произошли глубокие изменения в обществознании, которое стало более мобильно реагировать на факты и явления социальной жизни.

Отголоски века Просвещения еще долго ощущались в европейской общественной мысли (это существенным образом затронуло интеллектуальную жизнь и Востока). Идея разума как абстрактной надчеловеческой силы нашла отражение в философской системе Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, возникшей на переломе эпох. Продолжая просветительскую традицию, он признавал значимость общественного мнения, но одновременно раскрывал и его противоречия, утверждая, что независимость от общественного мнения «есть первое формальное условие совершения чего-то великого и разумного»[14].

Как считают ученые, «в Европе XIX в. назрела необходимость взглянуть на мир людей с несколько иной точки зрения, а именно – не рассуждая об абстрактных и туманных основоположениях разума и разумности, несколько спуститься с высот социальной философии и начать разговор “снизу”, т.е. с самого общества, с реальных явлений, фактов»[15].

В XIX в. возникает теоретическая социология. Ее эволюционистская линия была представлена трудами Огюста Конта и Герберта Спенсера, революционная – Карлом Марксом. Проблемы социального развития в его многочисленных проявлениях волновали многие умы.

«Отец» социологии О. Конт, утверждавший, что весь социальный механизм покоится на мнениях, а идеи правят миром, обосновал возможность «позитивной» перестройки существующих структур. Он был личным секретарем французского социалиста-утописта Анри Клода Сен-Симона. Как показало время, их взгляды во многом не совпадали, и хотя основатель теоретической социологии, в соответствии с выдвинутым им принципом «умственной гигиены», не был склонен читать чужие научные труды, нельзя исключить допущение, что он был знаком с теоретическими представлениями Сен-Симона о печати. А тот считал, что если социальные преобразования могут осуществляться лишь с помощью существующей власти, задача писателя и журналиста – подготовить перемену до того, как она станет проводиться в жизнь[16]. Задачу публициста Сен-Симон видел в том, чтобы привлечь внимание к пути, на котором общество может достичь процветания: система способна измениться под воздействием силы морали и общественного мнения. Считается, что он одним из первых высказал догадку о роли печати как средства политической организации[17].

Связь журналистики и социологии оказалась исключительно органичной в деятельности Г. Спенсера – сторонника «плавного» эволюционизма, рассматривавшего революцию как болезнь. В 1848 г. он стал главным редактором журнала «Экономист», о котором современники отзывались как о самом трезвом, благоразумном и умеренном органе промышленной буржуазии Англии. Есть точка зрения, что именно в это время Спенсер начал углубленно интересоваться социальными проблемами, практическая журналистика предоставляла ему обширный фактический материал, столь необходимый для теоретических обобщений.

Социолого-журналистские положения представляют собой одну из составляющих марксистской теории печати. Будучи разносторонне одаренными журналистами-практиками, К. Маркс и Ф. Энгельс исключительно тщательно относились к фактам в социальном контексте. Публицистическое их творчество очень богато по социологическому наполнению. В своих произведениях они отображали социальные процессы и явления в широком контексте мнений, характеров, политических страстей. Потому что обладали опытом руководства периодическими изданиями, «чувствовали» потребности, настроения аудитории, пожелания народа и стремились говорить на языке тех, к кому обращались. Отмечая наличие внутренних законов печати, определяющих направленность ее развития, Маркс признавал, что свободная пресса является продуктом общественного мнения и одновременно выступает ее создателем[18].

Динамика становления политэкономических, философских и социологических взглядов Маркса отразилась в его представлениях о журналистике, которая рассматривалась им как важнейшее средство политической борьбы. В соответствии с основной парадигмой своего материалистического учения об обществе он (и на практике, и в концептуальных построениях) отстаивал принцип партийности печати, ее открыто провозглашенную связь с интересами пролетариата. Несмотря на доминирование в марксизме политического подхода к журналистике, ее социальная конкретность никогда не ускользала из поля зрения Маркса и Энгельса, которые постулировали необходимость разъяснять теорию на материале существующего положения вещей и применительно к конкретно-историческим условиям.

Приведенные примеры не означают, что взаимодействие журналистики и социологии везде и всегда было «прозрачным», легко прослеживаемым, тем более что социологическое знание обладает большим внутренним разнообразием. Но потребности общественной практики, интеллектуальный климат эпохи способствовали их сближению.

Конец XIX и начало XX в. были ознаменованы развитием классической социологии. Эмиль Дюркгейм, чья социологическая традиция восходила к Декарту, Руссо, Монтескье, Сен-Симону и Канту, немало способствовал формированию методологии и методов социологического исследования, превращению социологии в учебную дисциплину. Признавая объективную реальность социальных фактов, он стремился исключить из исследования элементы идеологии. Формирование социологической школы Э. Дюркгейма происходило в связи с деятельностью основанного этим ученым журнала «Анналы социологии».

В сфере публицистики проявил себя Макс Вебер, акцентировавший внимание на «субъективном смысле» деятельности человека и «отнесении к ценности» как важнейшему аспекту осмысления эмпирического материала. Именно он в 1910 г. впервые ввел понятие «социология прессы» и наметил широкую программу изучения печати на основе статистических методов. Реализовать ее в то время не удалось, хотя в рассматриваемый период прикладной характер социологии в США проявился очень активно: в том же 1910 г. там было проведено более 3000 эмпирических социологических исследований[19].

Труды представителей ранней классической социологии были широко известны в России, где развитием социальной науки в XIX в. занимались П.А. Кропоткин, Н.К. Михайловский, Л.И. Мечников, М.М. Ковалевский, Л.И. Петражицкий и др. Разнообразно была представлена социология в нашей стране на рубеже веков: это субъективная социология и позитивизм М.М. Ковалевского, ортодоксальный марксизм Г.В. Плеханова и В.И. Ленина, «легальный марксизм» П.Б. Струве, М.И. Туган-Барановского, Н.А. Бердяева. Печать зачастую служила ретранслятором их воззрений и дискуссионной трибуной.

Продвижение к формированию социологии журналистики было связано и с тем, что все более динамичный характер приобретало развитие самой прессы, переставшей быть привилегией Европы и Америки. Журналистика тех стран, которые лидировали в экономическом отношении, переживала сложные процессы, ощущая на себе колебания социальных ритмов истории. Неравномерно и болезненно шло освобождение печати. Уничтожение предварительной цензуры, отмена «налогов на знания» сделали прессу более дешевой, а значит и более доступной для различных слоев населения. Образовательные реформы расширили круг читающей публики, что создавало условия возникновения массовой прессы. Эта закономерность затронула журналистику многих стран (правда, сегодня обсуждается вопрос, была ли массовой пресса, скажем, Африки, или континент сразу «перескочил» из эпохи элитарной прессы в век массовых электронных коммуникаций).

В 1836 г. во Франции появился «Пресс» Эмиля Жирардена, который «вырабатывал и изыскивал новый тип газетного издания, которое было бы способно удовлетворить вкусы и интересы массового читателя-буржуа, являвшегося его основным читательским адресатом. С этой целью он пошел по пути создания “энциклопедической” газеты, широко введя на ее полосы самые разнообразные новости, представлявшие интерес для читателя (экономические, коммерческие, научные, судебные, военные, литературные, театральные и др.), используя для этого многообразие рубрик и тематические, или “целевые”, полосы»[20]. Пройдет немногим более 30 лет, и М.П. Милло начнет выпускать ежедневную газету «Пети журналь». Ее сочтут первой европейской массовой газетой, «добившейся самого широкого признания у массовой аудитории благодаря не политике, а «общей информации»»[21].

В 1817 г. редакцию знаменитой английской газеты «Таймс» возглавил Томас Барнс, который, по словам историков, превратил ее в выразителя общественного мнения страны. Он одним из первых организовал сбор информации о том, что думают представители разных слоев населения. Отчеты, присылаемые корреспондентами, помогали ему следить за изменениями в общественных настроениях. Передовые статьи использовались и как средство выражения мнений, и как способ управления ими[22]. На определенные социальные группы английского населения были рассчитаны издания, появившиеся в конце XIX в. Первенец массовой печати «Дейли мейл» (1896) предназначался грамотным юношам и девушкам, которые хотели прочесть то, что написано просто и достаточно интересно.

Сложный путь от центовых газет до «нового журнализма» (его основателем считается Джозеф Пулитцер) прошла американская журналистика. Пулитцер сумел применить опыт старого «персонального журнализма» с его сильным социально-критическим началом к решению задач массовой пропаганды. Он вел изучение своих читателей, в том числе потенциальных (особое внимание уделяя иммигрантам). Уже в 80-е годы XIX в. американская пресса проводила опросы общественного мнения, связанные с избирательными кампаниями. Как отмечают отечественные авторы, «связь печати с такой важной формой эмпирического исследования, как опрос, сложилась исторически еще до научного оформления социологии массовой коммуникации»[23].

XIX век продемонстрировал и другой, некоммерческий тип «массовости» европейской прессы, который развился в период мощных массовых движений, например, чартизма в Англии. Пропагандистская деятельность чартистов была разнообразной и ориентировалась на различные группы населения, а корреспонденция, поступавшая в газеты из разных уголков страны, стала своего рода летописью взлетов и падений чартизма.

В России Н.А. Полевой свое тяготение к энциклопедичности изданий объяснял изменением социального состава читателей, увеличением числа представителей «третьего сословия». В.Г. Белинский, исследуя «Библиотеку для чтения» О.И. Сенковского, отмечал, что причина ее успеха – усиление роли провинциального читателя[24]. По мнению ученых, первым отечественным социолого-журналистским исследованием стало предпринятое Н.А. Добролюбовым изучение журнала «Собеседник любителей российского слова». Тогда он «впервые в отечественной науке о журналистике составил статистическую “карту”, вобравшую в себя сведения о социальном положении, принадлежности к полу, местах проживания людей, писавших в журнал. Эти сведения поддавались графическому изображению. О рассредоточении по стране авторов писем, напечатанных в журнале, можно было составить зримое представление»[25].

Таким образом, мы видим, что совершенно разные по ориентации издания (и те, которые стремились адаптировать своих читателей к существующему порядку вещей, и те, которые призывали к конфронтации с системой) могли существовать лишь в поле мнений, интересов, симпатий и антипатий аудитории. Причем знания о них использовались в несхожих, а порой и диаметрально противоположных целях.

В конце XIX и начале XX в. все настоятельнее стали заявлять о себе новые средства коммуникации – телеграф, телефон, радио. Их информационно-пропагандистские возможности еще не распознались полностью, но огромный воздействующий потенциал новых медиа становился очевидным. Изменилась аудитория прессы. В результате урбанизации разрушались привычные отношения между людьми, которым нужно было приспособиться к новой среде. Повысился уровень грамотности, хотя это не означало роста образованности. Иначе стал «заполняться» массовый досуг. Все активнее вторгались в жизнь спортивные зрелища (первая бейсбольная команда начала действовать в США в 1869 г.), «облегченные» театральные жанры, фонограф, кино.

Водораздел между элитарной и массовой культурой ощущался все сильнее. Антитеза «качественность» – «массовость» на долгие десятилетия обозначила полюсы, между которыми стала балансировать западная журналистика XX в.

 

Отражение социальных противоречий в теории журналистики

 

Первая половина XX в. с очень кратким промежутком между двумя мировыми войнами была до предела насыщена драматическими социальными коллизиями.

Противостояние капитализма и социализма, зарождение национального самосознания в колониях, установление фашистских режимов усложнили социологический портрет реальности, политизировали его. Многие страны мира пережили «прерыв постепенности» в историческом развитии, как бы продемонстрировав человечеству возможные модели его будущего. Это не могло не отразиться на социологической науке. В XX в. значительно активизировалась американская социология. В развитии ее эмпирического направления ведущую роль до середины 30-х годов играла Чикагская школа. Объединить эмпирический и теоретический подходы к исследованию социальных проблем стремился П. Сорокин: в 1930 г. он стал во главе социологического факультета в Гарварде. Знаменитый Хоторнский эксперимент расширил арсенал социологических методов. Теория «человеческих отношений», теоретические направления «групповой динамики» и «социометрии» усилили прикладной характер социологии, что имело свои позитивные и негативные стороны: социальный заказ начинал превалировать над научной объективностью.

В конце 30-х годов появилась книга Т. Парсонса «Структура социального действия», которая позднее была признана одним из классических социологических трудов. По мнению историков социологии, теория Парсонса, являясь синтезом предшествующего социологического знания, одновременно станет провозвестником разработки его новых направлений, а исследования автора окажут серьезное влияние на формирование науки о журналистике на Западе.

Говоря о взаимовлиянии социологии и теории журналистики на Западе, следует отметить, что в 20–40-е годы в ряде стран изучение массмедиа шло в русле других научных дисциплин. Они, «исследуя различные аспекты массовой коммуникации, стремились обосновать те или иные выводы и положения социологии, психологии, истории и других наук»[26].

Новые тенденции в развитии журналистики, монополизация и сопутствующая ей конкуренция меняли отношения внутри газетно-журнального мира. Формирование рынка периодических изданий в Англии и США привело к ожесточенной «газетной войне»: от уровня тиражей массовых газет зависела щедрость рекламодателя. Традиционных способов решения этой проблемы (конкурсов, лотерей, подарков – всего набора мер по привлечению читателей) было явно недостаточно. «Гангстерские» способы борьбы с конкурентами, к которым прибегал американский магнат прессы У.Р. Херст, в конечном счете оказывались малоэффективными. И коммерческие, и политические интересы диктовали необходимость более серьезного осмысления вопросов, связанных с деятельностью печати. Так, в Америке к ставшим традиционными опросам, проводимым газетами в процессе выборов, в 30-е годы добавляются обследования аудитории. Изучение эффективности рекламы в средствах массовой информации США в 30-е годы неизбежно повлекло за собой конкретно-социологические исследования читательской и радиоаудитории. Один из первых опросов общественного мнения был проведен во Франции в 1937 г. В 30-е годы изучала свою аудиторию и Британская радиовещательная корпорация Би-би-си[27].

В XX в. проявилась тенденция, обозначившаяся уже в XIX столетии: социология журналистики формировалась как отклик на нужды социальной практики, в ней отразились реальные потребности прессы. Не случайно возникло мнение, что первыми социологами были сами журналисты. Наконец, логика науки о прессе заставляла выявлять сущность эффектов, порожденных «расширяющейся» системой информации и коммуникации.

Мысль о том, что тираж начинает приносить доход только в том случае, если его можно продать рекламодателю, была высказана в книге У. Липпмана «Общественное мнение», которая приобрела мировую известность в качестве классического труда по изучению информационно-пропагандистских процессов в обществе. Некоторые авторы подчеркивают политологический характер издания. По словам других, сформулированное Липпманом понятие стереотипа, позволяющего человеку адаптироваться в окружающей его сложной действительности, – одно из важнейших достижений социологии. Идеи поиска путей устройства социальной жизни пронизывали и его журналистские выступления, посвященные и внутренней, и внешней политике. Наследие Липпмана получило неоднозначную трактовку и столь же неодинаковую оценку в научных кругах, но его влияние на социожурналистские исследования неоспоримо.

Если У. Липпман отразил в своем творчестве теоретическую ориентацию американской социально-политической мысли, то П. Лазарсфельд, Б. Берельсон и Э. Годэ продемонстрировали приверженность эмпирическому направлению американской социологии, когда в 1940 г. провели конкретно-социологическое изучение влияния средств массовой информации на результаты выборов президента. Это привело к неожиданным результатам: были выявлены «лидеры общественного мнения» и таким образом положено начало концепции «двухступенчатого потока коммуникации». Согласно данной теории, информация поступает сначала к более осведомленным лицам, имеющим к ней прямой доступ, а уже потом к остальным, составляющим основную массу аудитории. В дальнейшем эту концепцию развил Э. Кац, а затем У. Шрамм дополнил ее понятием «многоступенчатого потока коммуникации».

Становятся объектом изучения пропагандистские эффекты средств массовой коммуникации. Истоки этого направления связывают с деятельностью Г. Лассуэлла. Проблемы пропагандистского воздействия оказываются в центре внимания исследователей во время Второй мировой войны. Тогда же оформляются принципы количественного анализа содержания – контент-анализа. В 40-е годы он получает широкое распространение в США. Политическая дивергенция, усилившаяся в мире в 20–40-е годы, наложила серьезный отпечаток и на развитие социологии журналистики.

Традиции немецкой классической философии были восприняты некоторыми представителями социологии в Германии. Ее основоположником считался Ф. Теннис, во главу угла поставивший принцип согласия. Стала развиваться формальная социология; получило распространение историческое течение социологии, проводились эмпирические исследования, содействовавшие формированию индустриальной социологии; становится признанной культурсоциология. В 20–30-е годы формируется Франкфуртская школа. Но с приходом к власти фашистов многие социологи покинули Германию или оказались во внутренней эмиграции. Теннис считал победу фашизма в 1933 г. признаком безумия и ограниченности[28]. Значение социологии было сведено на нет.

Между тем в годы нацизма исследованиям в области журналистики уделялось исключительно большое внимание (существовал даже институт газетоведения при Берлинском университете). Однако исследования были сильно идеологизированы. Несмотря на то что в разработке проблем публицистики, пропаганды и агитации ощущались отголоски социологических воззрений, они растворялись в контексте жесткой политической заданности. Так, в институте газетоведения, которым руководил известный немецкий автор Э. Довифат, рассматривались проблемы «публицистического руководства массами и народом».

Как отмечают отечественные исследователи, если свести эти усилия к общему знаменателю, то они состояли не в том, чтобы, скажем, обосновать законы методики просветительской популяризации, а в том, чтобы фактически похоронить одно из существенных открытий обществоведческой мысли прошлого – понятие «общественное мнение»[29]. Правда, в это время выходили публикации, в которых вопросы общественного мнения получили определенное освещение, но лишь сквозь призму наиболее эффективного однонаправленного воздействия на сознание масс, возведенного в ранг государственной политики.

Определение функций печати, несущей «ответственность» перед фашистским режимом, находилось в поле зрения итальянских теоретиков журналистики. Одновременно они интересовались профессиональными, личностными характеристиками журналистов, их подготовкой в условиях фашизации печати. Изолировать общественное мнение от «сторонних» источников информации стремились франкистские исследователи печати, немало способствовавшие фалангизации и клерикализации испанской прессы. Формальная «отмена» социологии в той или иной стране не означала, что ее компоненты полностью исчезали из теоретико-журналистских исследований. Однако сферой их функционирования становилась не столько наука, сколько политическая идеология.

В 20-е годы прошлого столетия наблюдался взлет социологической мысли в Советской России: появились кафедры и отделения социологии в университетах, был учрежден социологический институт. Вышло в свет значительное число работ по социологии, в частности тех, основная направленность которых «состояла в выявлении соотношения истории русской социологической мысли и социологии марксизма, в стремлении сформулировать оригинальную социологию марксизма и определить ее место в системе марксизма»[30]. Развернулись эмпирические социологические исследования; многие из них были посвящены изучению условий труда и быта различных групп населения, а также социальных вопросов культуры.

Объектом конкретно-социологического изучения стала и журналистика[31]. Многие исследования проводились партийными комитетами или по их поручению[32]. Но газеты и сами пытались держать руку на пульсе общественного мнения. Например, уездные газеты Петроградской (а затем Ленинградской) губернии 20-х годов не просто печатали письма читателей и заметки рабселькоров, а помещали на своих полосах отклики на них, проводили дискуссии по материалам корреспонденции, поступавшей из самых отдаленных деревень. Они пытались вести более или менее систематизированный анализ различных сторон деятельности редакции. Вот как выглядел «Календарь газеты» от 19 декабря 1925 г., регулярно публиковавшийся в «Волховском труженике».

 

К этому выпуску поступило писем от крестьян – 64.

Поступило писем от рабочих – 17.

Зачислено новых селькоров и рабкоров – 149.

Подписчиков на этот выпуск – 2400.

Помещено писем из деревни – 26.

Помещено писем от рабочих – 12.

Статей помещено – 14.

Всего помещено заметок – 78.

Составило этот выпуск человек – 72.

Дано ответов и справок – 11.

Послано заметок на расследование – 3.

 

Конечно, нельзя не согласиться с тем, что в силу недостаточно глубокой методологической и методической оснащенности «исследования эти были не всегда достаточно точными и дали не слишком много для практического использования»[33]. Но нельзя и не признать, что они помогли уточнить типологические характеристики изданий в условиях послереволюционной дифференциации прессы, сыграли заметную роль в создании новых печатных органов.

 

Самоопределение социологии журналистики как науки

 

Во второй половине XX в. на нашей планете исключительно остро ощутился процесс «уплотнения» истории. К исходу столетия отошли в прошлое «холодная» война и биполярность мира. Развитие информационных технологий уничтожило расстояния, многие проблемы современности перешли в разряд глобальных. Богатство и бедность обрели новое измерение в соответствии с возможностями доступа к информации. Ученые всерьез обеспокоены опасностью культурной унификации мира: по их мнению, культурное «усреднение» цивилизации в значительной степени – результат деятельности массмедиа.

В наше время поле социологической науки расширяется и содержательно, и географически, совершенствуется ее инструментарий. Все более самостоятельный характер приобретает теория журналистики, связи которой с социологией проявляются на различных уровнях; наблюдается множество более или менее явных «пересечений» социологии и теории журналистики. Во многих зарубежных странах отчетливо прослеживается тенденция институционализации конкретно-социологических исследований в области массмедиа.

В американских газетах созданы отделы по изучению аудитории, частные социологические центры и организации, центры академического анализа. Похожая система изучения средств массовой информации сформировалась в Великобритании. Исследователи отмечают, что и во Франции превалируют центры изучения общественного мнения, существующие на средства заказчиков. В ФРГ массмедиа исследуются в университетах, частных научно-исследовательских институтах и коммерческих центрах. Значительное место социологии средств массовой информации отведено в университетах Италии. Система центров, институтов, занимающихся общественным мнением, сложилась в Японии. Объектами углубленного изучения стали аудитория массмедиа, журналистские коллективы, содержание журналистских текстов, эффективность деятельности прессы, радио и телевидения[34].

Но ощутившаяся на Западе еще в 40–50-е годы «неудовлетворенность обилием несистематизированных эмпирических данных в социологии массовой коммуникации, как и во всей эмпирической социологии вообще, побудила наиболее крупных социологов призывать к созданию так называемых теорий среднего уровня, которые помогли бы собрать в систему разрозненные концепции функционирования средств массовой коммуникации»[35]. Такой работой считается исследование Г. Лассуэлла «Структура и функция в обществе» (1948). В процессе формирования теорий журналистики на Западе социологические концепции зачастую выступали в качестве методологического основания массмедиаведческих изысканий. Макросоциологические и микросоциологические теории оказали сильное влияние и на тех исследователей, которые не считают собственно социологический ракурс основным для своих трудов.

Так, американского ученого У. Шрамма отличает «журналистский подход» к анализу массмедиа. Тяготение к функционализму Т. Парсонса явно ощущается в его работах, например, в книге «Средства массовой информации и национальное развитие» (1964). Соотнесенность проблем информационных процессов с потребностями и надеждами человека, или, по определению Шрамма, идея «человеческого смысла» деятельности прессы, радио и телевидения, в развивающихся странах служит основой, которая придает целостность огромному эмпирическому материалу, приведенному в исследовании. Рассуждения о «человеческом смысле» массовых коммуникаций, о взаимообусловленности общественного прогресса и личного процветания отразили свойственное структурно-функциональному направлению стремление соотнести действующее лицо как психологическую единицу с определенной социальной структурой.

Этой социальной структурой в данном случае является общество, формирующееся в развивающихся странах. По мнению Т. Парсонса, у основания структуры социальная система базируется на конкретном человеческом индивиде как физическом организме, действующем в физическом окружении. В свою очередь, миллионы таких индивидов совершают действия как ответ на влияние общественной среды. Сквозь призму структурно-функционального подхода к этой взаимосвязи индивида, его ближайшего окружения и общественного развития в целом и ведет У. Шрамм анализ СМИ в «третьем мире».

Согласно его исследованию, именно расширяющаяся информационная основа создает климат, формирующий ощущение национальной целостности. Демонстрируя обществу национальные цели и достижения, используемые мудро современные коммуникации могут способствовать объединению изолированных общностей, обособленных очагов развития в потоке подлинно общенационального развития. Таким образом, разъединенные социальные слои и силы под воздействием интегрирующих идей, взглядов, ценностей начинают согласовывать свои действия с функционированием социальной системы, создавая гармонию и равновесие.

У. Шрамм в этих утверждениях снова перекликается с Парсонсом, считающим, что социальная система – это совокупность индивидуальных ролей, которые управляются нормами и ценностями. В таком случае задачи «социального действия», поведения – в поиске путей взаимной интеграции социальной системы, культурной системы и системы личностей.

С теорией социальных систем перекликаются те разделы книги, где говорится о снятии напряжения в процессе модернизации общества с помощью целенаправленного потока информации. Шрамм рассматривает коммуникацию как инструмент для регулирования социальной температуры, что вполне соответствует теории социальных систем, согласно которой одной из важных общественных функций является регулирование скрытых напряжений системы. Среди категорий-функций, используемых Т. Парсонсом, мы встречаем самосохранение и управление напряжением наряду с адаптацией, интеграцией и достижением целей[36].

Претендуя на создание «философии журналистской автономии», другой американский автор, Дж. Меррилл, вольно или невольно выступает оппонентом Шрамма, анализируя роль массмедиа в национальном развитии с точки зрения наличия в обществе конфликта и отношения к нему системы информации и коммуникации. Он говорит о «социальном конфликтном цикле», тесно связанном с динамикой общественного развития. В слаборазвитых, традиционных обществах конфликтов мало, а в модернизированных общественных системах (на завершающей стадии) их практически нет.

В традиционной системе конфликт локализован в группе автократического или элитарного руководства, всеми силами удерживающего власть. В переходной стадии зона конфликта расширяется, сталкивая различные социальные группы и слои, классы и партии. Что касается современного общества, то автор полагает, что здесь существуют две основные фазы развития. Ранняя, где индивидуальная свобода еще признается, возникают идеологические конфликты между фракциями, классами, партиями, где внутри массы еще наличествуют несходство, плюрализм мнений. И поздняя, переходящая в тоталитаризм, при котором конфликтность исключается, а противоречия между политическими группировками и сильными лидерами сведены на нет.

На первой стадии каналы коммуникации используются в основном для того, чтобы попытаться развить жизнеспособную систему, смягчая напряженность и поддерживая зарождающиеся институты и учреждения. Основная цель коммуникации – сохранение социальной стабильности. Средства информации на этом этапе развития элитарны. Когда средства коммуникации становятся массовыми, страна вступает в переходную стадию. Элите необходима поддержка масс, она начинает ставить перед людьми комплекс общих идей и целей, подчеркивать культурное, расовое и религиозное сходство, а также предлагать им общую негативную цель и формировать образ «общего врага». Массмедиа постепенно перестают быть средством гармонизации общества и превращаются в силу, содействующую развертыванию политического конфликта, их свобода возрастает.

По мере продвижения общества к тоталитаризму свобода массмедиа угасает. Информация используется для внутреннего социального контроля, управления, стабилизации общества, ведения внешней пропаганды. Когда наступает экстремальная стадия современного, модернизированного общества, завершается и полный цикл национального развития, которое прошло через авторитаризм по направлению к свободе, а затем к тоталитаризму. Самоопределение прессы приобретает почти тот же характер, что и в традиционном автократическом обществе, а общественное мнение становится одним из механизмов, посредством которого реализуется власть[37].

Рассуждения Дж. Меррилла о естественности и неизбежности конфликтного цикла не противоречат основным положениям социологической «теории конфликта». Она нашла развитие в трудах Л. Козера, Ч.Р. Миллса, Р. Дарендорфа и других авторов.

На исследования в области массмедиа оказала воздействие и теория коммуникативного действия Ю. Хабермаса. Он полагает, что критика социального знания может дать «социальным субъектам представление о действительном характере общественного устройства или, по меньшей мере, показать истоки формирования идеологических искажений, осознание которых будет способствовать преодолению противоречий социальной жизни»[38].

Поиск современных методологий и подходов к изучению средств массовой информации был характерным для итальянской науки о журналистике, пережившей в 60–70-е годы прошлого столетия «исследовательский бум». В это время на первый план выдвинулся именно социологический подход к анализу проблем прессы, радио и телевидения. Известность получил центр социологии массовой коммуникации при социологическом факультете университета в Тренто (итальянское отделение секции массовой коммуникации Международной социологической ассоциации). Социологический ракурс исследования журналистики все больше утверждает свои права и в Германии.

Следует отметить еще одну тенденцию, ставшую во второй половине XX в. характерной для социологии журналистики (хотя ее истоки обнаруживаются в 1940-х годах). Формирующаяся научная дисциплина все больше не только обретает характер заимствующей, «принимающей» концепции, методы, инструментарий у социологии, но и начинает обогащать социальное знание новыми подходами, содействуя совершенствованию его методической оснащенности. Известнейший французский историк, социолог, журналист, политический деятель Ж. Кэйзер в посмертно изданной книге «Французская ежедневная газета» (1963) излагает методику «подсчета» значения газетного материала, чем вносит вклад в развитие математических методов анализа текста[39]. Эти методы в дальнейшем будут совершенствоваться с учетом возможностей компьютерных технологий.

«Паритетность» все больше усиливалась и во взаимодействии социологии журналистики с другими отраслями научного знания о средствах массовой информации. В деятельности ученых-массмедиаведов нашло отражение органическое взаимодополнение исторических, теоретических разработок и конкретно-социологических исследований. В этом отношении интересен опыт представителей «критической школы» изучения массмедиа за рубежом. Отличительными чертами критической школы являются откровенный скептицизм по отношению к доминирующим на Западе структурам и институтам массмедиа, а также стремление к поиску путей формирования более демократической и гуманистически ориентированной системы СМИ. Ученые-«критики» озабочены тем, что и журналистика, и журналистское образование (особенно в США) становятся частью большого бизнеса, все больше подчиняясь коммерческим соображениям.

Один из представителей «критической школы» – известный английский ученый Дж. Халлоран, который обращался к вопросам и социологии, и социальной психологии массовых коммуникаций. Рассмотрев модели коммуникационного процесса, особенности социализации под воздействием массмедиа, характер восприятия информации потребителями, он считает, что теория представляет собой практическую необходимость, более того – самый практический феномен, с которым мы сталкиваемся. Это должно предостеречь ученых от попыток «переизобретать» колесо каждый раз, как только они принимаются за работу. Средство, способное предотвратить «изобретение велосипеда» в процессе теоретического анализа функционирования массмедиа, Халлоран видит в обращении к обширному эмпирическому материалу, к которому он постоянно апеллирует в своих работах (в частности и той, где речь идет о негативном влиянии пропаганды насилия, осуществляемой телевидением, на детей)[40].

Во второй половине XX в. за рубежом прослеживается еще одна тенденция: происходит более четкое обособление социологии массмедиа как определенной отрасли знания и, соответственно, уточнение ее предмета. Эта тенденция отразилась в исследовательской деятельности английского социолога Д. Макквейла. В круг его научных интересов вошли такие проблемы, как взаимосвязь средств массовой информации и современного общества; взаимодействие массового общества, массовой культуры, массмедиа и массового поведения; роль эмпирических традиций в западной социологии массовой коммуникации. Но в поле зрения ученого находятся также вопросы функционирования печати как социального института, собственность и контроль над прессой, взаимоотношения между журналистом и предпринимателем, журналистом и обществом, журналистом и читателем, журналистом и источником информации[41]. Макквейл обратился и к изучению аудитории газет, проанализировал телевизионные передачи, подготовленные в ходе избирательной кампании. На рубеже 60–70-х годов он пишет и редактирует труды, в названиях которых фигурирует понятие «социология массовой коммуникации», а сами они посвящены проблемам социального общения под воздействием массмедиа.

По мнению Макквейла, наиболее сбалансированный характер взаимодействия власти, средств информации и аудитории связан с рыночной моделью, согласно которой во главу угла ставится удовлетворение потребителя. Сбалансированность зависит и от сосуществования массмедиа с другими общественными институтами, от их умения поддерживать консенсус между убеждениями населения в целом и интересами власти[42].

В середине 60-х годов конкретно-социологические исследования средств информации проводились в разных городах Советского Союза. При этом изучение деятельности центральной и местной прессы, радиовещания и телевидения позволило сделать следующий вывод. «Наиболее активными исследователями оказались практики – партийные и редакционные работники. Почти не было специально подготовленных кадров. Но дело не только в этом. Когда между учеными еще шел спор о предмете социологии, ее месте в системе общественных наук, практики начали активно изучать аудиторию, ибо это стало потребностью самой журналистской работы»[43].

В дальнейшем изучение аудитории превратилось в одно из ведущих направлений конкретно-социологических исследований, инструментарий которых постоянно совершенствовался. Так были выявлены особенности отношения читателей, слушателей, зрителей к средствам информации, прояснены некоторые параметры включенности различных групп населения в систему массовой информации. Изучалась деятельность органов руководства прессой, радио и телевидением. В центре внимания ученых были журналистские кадры, социологический портрет которых приобрел новые черты. Специфичным направлением отечественных конкретно-социологических исследований стало изучение участия масс в работе редакций. Немаловажную роль играло и изучение эффективности средств массовой информации[44].

Примечательно, что социологические исследования, вскрывшие многие противоречия, свойственные социальному функционированию прессы, радио и телевидения, не замкнулись в рамках чистого эмпиризма. Результаты получили дальнейшее осмысление в научных публикациях (от статьи до монографии), различных по степени обобщения материала и глубине теоретических выводов и рассуждений.

Первой крупной научной работой, сделавшей попытку воссоздать целостную картину отечественной социологии прессы в контексте ее теоретико-методологических и эмпирических аспектов, стала книга «Социология журналистики» (1981) под редакцией профессора МГУ Е.П. Прохорова. За ней последовало учебное пособие МГИМО «Социология средств массовой коммуникации» под редакцией Ю.П. Буданцева (М., 1991). В 1995 г. вышло еще одно, выполненное сотрудниками МГУ, пособие «Журналистика и социология» под редакцией И.Д. Фомичевой.

В середине 90-х годов в СПбГУ начал работать постоянно действующий межвузовский научно-практический семинар «Журналистика и социология», организованный кафедрой социологии журналистики. Материалы научных дискуссий в рамках семинара публиковались ежегодно. С тех пор увидело свет несколько сборников, каждый из которых был посвящен наиболее злободневным аспектам деятельности журналистики в социальном пространстве[45]. В круг обсуждения органично вписались вопросы взаимодействия СМИ и аудитории, а также социализации журналиста и социальности журналистики.

Таким образом, определенный этап в становлении социологии журналистики как самостоятельной, специальной теоретической дисциплины среднего уровня обозначился. Возникало оптимистическое ощущение, что социологии журналистики уже не нужно «доказывать свое право на существование в системе общественных наук и университетского учебного плана»[46]. Акцентировалась и необходимость сохранения, дальнейшего обогащения гуманистической ипостаси журналистской профессии: «Пришла пора и в исследованиях СМИ, и в организации редакционного производства, и в планировании массово-информационной стратегии на национальном уровне утвердить приоритет антропологических в своей основе концепций»[47].

Вместе с тем не переставали звучать ноты озабоченности по поводу возможной утраты журналистикой ее интеллектуальной составляющей. Вызывали тревогу правовой нигилизм журналистов, а также их профессиональная самодостаточность, выразившаяся, в частности, в недоверии к теоретическим построениям, страдающим, с точки зрения практиков, абстрактностью и умозрительностью.

В конце десятилетия усилилась обеспокоенность научного сообщества положением прессы, радио и телевидения в условиях перехода к рыночным отношениям. Отечественная журналистика столкнулась с последствиями конкуренции, призванной, как предполагалось, выявить лучшее в творческом потенциале плюралистических СМИ, и монополизации, обеспечивающей выживание и успех сильнейшего. Эту ситуацию наши зарубежные коллеги назвали союзом Просперо и Калибана – положительного и отрицательного героев известной шекспировской драмы. Стала явной финансовая и политическая зависимость СМИ.

Иллюзии по поводу рыночных механизмов как единственного способа регулирования деятельности СМИ коренились в двух старых и широко распространенных мифах. Они общеизвестны и не раз подвергались критике со стороны противников и сторонников капиталистической экономики: «1) капитализм определяется свободным потоком факторов производства; 2) он определяется невмешательством политической машины в дела рынка»[48]. Если дело обстоит именно так, то почему в нашей стране государственные дотации все еще служат важным источником финансирования ряда изданий, прежде всего региональных, а вмешательство государства в сферу телевизионного бизнеса приобрело очевидный характер? Подтверждаются ли таким образом выводы о том, что капитализму свойственны частично свободный поток капитала и выборочное вмешательство политической машины в дела рынка?

Скорее всего, в практике отечественной журналистики реализовалась другая научная гипотеза, согласно которой неразвитость новых рыночных структур при одновременно резком ослаблении государственных механизмов может повлечь за собой тяжелые последствия. Будущее наших СМИ во многом зависит от того, смогут ли они избежать «шараханья» из одной крайности в другую, от чего предостерегали исследователи, знакомые с процессом расширения рынка и свертывания государственного регулирования в различных регионах мира[49].

Опыт изучения российских СМИ заставил петербургских авторов констатировать, что складывается феномен «асоциальной журналистики», которая серьезно больна и находится на краю катастрофы[50]. Но критическая направленность размышлений ученых о бедах отечественной прессы не приобрела самодовлеющего характера. В сложном общественном контексте конца 1990-х годов удалось не только сохранить научную идентичность социологии журналистики, но и развить ее конструктивные, прогностические направления. Аналитический срез состояния социолого-журналистской мысли на переломе десятилетий представлен в книге «Журналистика и социология. Россия, 90-е годы»[51]. Она вобрала в себя наиболее интересные материалы, ранее опубликованные на страницах петербургских социожурналистских сборников.

Теория журналистики испытала на себе влияние не только внутриполитических, но и внешнеполитических процессов, протекавших в мире в конце XX столетия. Последнее десятилетие века стало свидетелем того, что наметились некие точки соприкосновения в развитии социологии журналистики в нашей стране и за рубежом, прежде всего на Западе. Конечно, абсолютизировать этот процесс было бы неверно (исторически и методологически). Вместе с тем существенное расширение международного научного сотрудничества, несомненно, привело к сближению различных исследовательских школ и направлений, в том числе в области социологии журналистики.

Одно из проявлений этой тенденции – организация кросс-культурных социологических исследований с привлечением специалистов из разных стран. Расширили наши знания о профессиональных ориентациях журналиста, его отношении к проблеме общечеловеческих ценностей те исследования, которые были выполнены в рамках российско-американских проектов, организованных факультетом журналистики МГУ совместно с партнерами из США[52]. Анализ полученных материалов позволил увидеть новые грани личности журналиста в его включенности в сложный контекст современных социальных отношений.

Петербургские ученые вместе с коллегами из стран Балтийского региона провели многофакторный количественный и качественный анализ газетного дискурса в пространственно-временной динамике. Результаты проекта дали возможность проследить, как общие закономерности функционирования прессы преломляются в конкретно-исторических условиях, в контексте взаимосвязи глобальных и национальных социально-политических процессов[53].

Следует отметить, что в наше время социология во всех ее многочисленных аспектах оказала немалое влияние на оформление науки о журналистике в тех зарубежных странах, которые до недавнего времени объединялись названием «третий мир». Примечательно, что ряд студентов, магистрантов и аспирантов из различных государств Азии, Африки и Латинской Америки, обучаясь на факультетах журналистики российских вузов, специализируются в области социологии журналистики. Одни обращаются к социологическим аспектам деятельности массмедиа своих стран и регионов, другие под тем же углом зрения изучают российские СМИ (в том числе в рамках международных научных программ). Оба эти направления способствуют обогащению социологии журналистики и содействуют углублению взаимопонимания представителей международного научного сообщества.

Эти и многие другие примеры пока не означают появления единого социожурналистского «мэйнстрима» в глобальных масштабах. Видимо, национальные исследовательские «ниши» сохранятся и в обозримом будущем. Несмотря на все нарастающую социокультурную унификацию мира и наличие в деятельности массмедиа тех образцов и моделей, которые приобрели интернациональный характер.

 

* * *

 

В заключение несколько общих замечаний.

Мы не ставили перед собой задачу детально анализировать достоинства или недостатки тех или иных концептуальных построений, выявлять сильные или слабые стороны того или иного журналистского инструментария: деятельность авторов, чьи труды упомянуты нами, получила освещение в отечественной и зарубежной научной литературе. Более существенным представлялось продемонстрировать динамику взаимосвязи социологии и журналистики. Одно из важных проявлений этой динамики – формирование социологии журналистики как самостоятельной научной дисциплины.

Слова о том, что «в социологии еще не создано модели столь безупречного строения и столь глубокого охвата, которая могла бы послужить основой для всеобъемлющей науки об обществе. Социология еще не достигла этой стадии развития»[54], можно в полной мере отнести и к социологии журналистики. На отечественном уровне ее современная эволюция вызвала к жизни несколько тенденций. Одна из них связана с более четким обозначением предметной области и выявлением системообразующего ядра этой социально-гуманитарной науки.

Происходит уточнение внутренней логики данной дисциплины, ведется углубленная разработка ее понятийно-терминологического аппарата, определяются основные компоненты теоретико-методологической базы. Это тем более важно, если принять во внимание, что сегодня преподавание социологии журналистики стало неотъемлемым компонентом вузовской подготовки работников СМИ. Концептуальная состоятельность, обоснованность и практическая значимость тех или иных научных положений имеют принципиальное значение для учебного процесса, предполагающего трансформацию «знания для себя» в «знание для других».

В свете тенденции к дальнейшему самоопределению социологии журналистики немаловажен и тот факт, что сейчас в российском научно-педагогическом сообществе ощущается стремление переосмыслить существующие парадигмы теории журналистики, что вызвано объективными обстоятельствами. Меняются условия функционирования СМИ, их структура и типология, содержательное наполнение журналистской профессии. В области теоретической это находит преломление в попытках создания интегративной модели взаимодействия российской журналистики, PR и рекламы в условиях «диктатуры» маркетинговых коммуникаций. Как отмечает московский исследователь В.М. Горохов, эта модель несет в себе как позитивные, так и негативные социальные характеристики. Она расширяет возможности информационного рынка, облегчает доступ к нему и создает равенство возможностей для участников информационно-коммуникационных процессов. Но, по словам того же автора, здесь «заложены и некие асоциальные эффекты, которые связаны с тем, что информационный прессинг, достигающий запредельных уровней, при определенных условиях может привести к всеобщему информационному тоталитаризму»[55].

Стремление к построению некой общей схемы, отражающей особенности протекания информационных и коммуникационных процессов в современном мире, проявляется в социологии массовой коммуникации. На первый план выдвигаются уже не журналистика, даже не СМИ, а средства массовой коммуникации – СМК. Например, доктор социологических наук Л.Н. Федотова пишет: «Для журналистов, социологов прессы, профессионалов, работающих в паблик рилейшнз (ПР), и производителей рекламы СМК являются плацдармом, где осуществляются как долгосрочные, так и краткосрочные цели их организаций; средством реализации не только профессиональных прав, но и обязанностей перед обществом; системой, откуда черпается информация для эффективного функционирования собственной структуры»[56].

У данного подхода есть серьезные оппоненты. По их мнению, вся журналистика не умещается в границах и понятиях коммуникации. С их точки зрения, горизонты восприятия журналистики как особого вида духовно-практической деятельности не расширяются (как это может показаться на первый взгляд), а значительно сужаются, если ее рассматривать исключительно как средство массовой коммуникации. Возникает справедливое, на наш взгляд, опасение, что под сомнение ставится одна из основополагающих черт социологического ракурса исследования журналистики. В определенной степени размывается определение, которое обозначало социологию как «науку, изучающую поведение людей, живущих в среде себе подобных»[57].

Модель социального взаимодействия, подчиняющегося принципам отношений вожака и стада, растворяет индивидуальность в обезличенной, но тем или иным образом структурированной массе. Подобная логика вряд ли отвечает задачам демократических преобразований и даже вступает в противоречие с теориями информационного общества, предусматривающего не только рост информационной обеспеченности подавляющего большинства, но и расширение возможностей индивидуального потребления и производства информации. К тому же возникает опасность «выведения» активной, творческой личности за пределы концептуальных основ журналистики. В свою очередь, деперсонифицированная массовая информация часто остается... без масс. Этот феномен получил освещение в зарубежной научной литературе[58].

Поэтому, во-первых, не утрачивает своей актуальности социологическое изучение журналистики на макроуровне общественных процессов. Как считает петербургский профессор В.А. Сидоров, «понимание смысла социальной действительности, частью которых являются и СМИ, возможно лишь с учетом социально-экономических и политических особенностей конкретного этапа исторического развития общества и соответствующего ему характера социокультурного взаимодействия различных социальных групп, власти и общества, личности и государства»[59]. Во-вторых, особенности социологии журналистики более полно проявляются на мезо- и микроуровнях. Именно здесь раскрывается динамика перехода от восприятия общества как метасистемы к осмыслению средств массовой информации в качестве сложной общественной структуры и, наконец, к рассмотрению деятельности конкретных СМИ, отдельных редакций и самих журналистов.

Другая тенденция обусловлена сложностью и многосоставностъю «отличительного ядра» социологии журналистики, ее синтетичностью, междисциплинарностью, сочетающей в себе «методологию, методы и частные положения социологии, социальной психологии, культурологии, общей теории журналистики»[60]. В определенной степени она носит центробежный характер и связана с общей направленностью развития науки как особой формы отражения действительности. Когда появляются новые отрасли той или иной научной дисциплины, создается впечатление, что она начинает дробиться или, наоборот, втягивать в свою орбиту «посторонние предметы». Так происходит и с социологией журналистики, выявление предметной специфики которой не противоречит расширению ее исследовательского поля. Органично вписываются в ее контекст тендерный анализ, вполне соответствует ее внутренней организации изучение этнокультурных и других «частных» проблем[61]. Закономерно, что в стремлении к высоким обобщениям социология журналистики обращается к достижениям философской мысли. Да и можно ли, например, рассуждать о журналистике как средстве общественного познания, не опираясь на опыт гносеологии?[62]

Подводя итоги, следует заметить, что обсуждение проблем социального функционирования журналистики на рубеже XX и XXI столетий шло в атмосфере открытости, научной принципиальности. Полемика – даже самая острая – отличалась корректностью и уважением к мнению оппонента. Еще раз была подтверждена перспективность и плодотворность того диалогического общения, без которого невозможно поступательное развитие науки, журналистики, да и общества в целом.

в начало

 

ГЛАВА 2.

СОЦИОЛОГИЯ ЖУРНАЛИСТИКИ В СИСТЕМЕ ТЕОРИИ ЖУРНАЛИСТИКИ

 

В восприятии студента журналистской специализации все учебные дисциплины делятся на несколько семейств – по принципу близости к практической работе. Во всяком случае, к этому делению подталкивают названия дисциплин. Скажем, «Технические средства СМИ» – это непосредственно пригодится в редакции; «Основы творческой деятельности журналиста» – пожалуй, скорее, профессиональная мастерская, чем дань университетскому академизму; «Социология журналистики» – один из многочисленных предметов «для общего развития»... Встречаются и сложные комбинации оценок, например: «Скучно, но полезно»; «Не нужно, но интересно» и т.п.

Конечно, итоговое мнение о той или иной дисциплине определяется содержанием курса и мастерством преподавателя – иногда оно полностью переворачивает исходную установку. Но на преодоление неверного стереотипа уходят время и энергия. К тому же методика занятий все еще не настолько совершенна, чтобы в квалификации выпускника даже самая отвлеченная (на взгляд профана) теория переплавлялась в непосредственную производительную силу.

Исследователи личности российского журналиста с беспокойством отмечают низкий КПД профессиональной школы: «В процессе получения высшего журналистского образования индивид изучает курс наук, созданный на основе иных, нежели привычные ему обыденные сферы деятельности. Вместе с тем отсутствие специального методологического тренинга, за исключением курсовых и дипломных работ, приводит к тому, что начинающий журналист получает знания в научной форме, а мыслить продолжает в обыденной»[63]. Если дипломированные специалисты мало что прибавляют к вчерашнему интеллектуальному облику прессы, значит, в ней торжествует косность, бесконечное «повторение пройденного» – хотя бы и в сменяющихся ракурсах и декорациях.

 

Журналистика и социология

 

Социология журналистики – в высшей степени «практическая» наука, во всяком случае как элемент подготовки будущего профессионала. Именно так мы и будем ее рассматривать в этом учебнике – ничуть, однако, не умаляя ее теоретический потенциал. Чем глубже и вернее предлагаемое ею знание, тем короче путь к ее использованию в качестве инструмента редакционного труда.

Кстати говоря, в отечественной истории теоретическая социология и пресса «находили» друг друга подчас самым причудливым образом. По свидетельству историка Е.В. Тарле, в дореволюционной России преподавание социологии блокировалось властями. В сановных кругах ее называли «блажьлогией». Поэтому вместо университетских кафедр она обосновалась в популярных журналах и газетах, часто принимая форму публицистики[64]. Первое отечественное учебное заведение для социологов – Русская школа общественных наук – было открыто в 1901 г. в Париже. Программа практических занятий включала в себя 4 важнейшие темы, в число которых входила – «Печать в России, политические направления и группировка»[65].

Мы еще коснемся более детально сходства этих двух видов познания и отражения действительности. Сейчас же отметим, что для общества времена высокомерного третирования социологии как бесполезной профессорской выдумки давно миновали. «Социология является перспективой в такой же мере, в какой она является наукой, – пишут авторы фундаментального труда по этой теме Скотт и Салли МакНолл. – Социологическая перспектива побуждает нас искать те пути, на которых поведение и чувства людей формируются более крупными социальными силами, вне контроля и сознания людей»[66].

Речь о том, что социология в целом имеет не только теоретическое, но и громадное, не подлежащее сомнению прикладное значение. То же самое можно сказать и об относительно частном явлении – социологии журналистики. Однако применительно к ней конструкция «не только, но и...» несет в себе также иное содержание: с одной стороны, это своеобразная ветвь социального познания, с другой – целенаправленное исследование журналистики. В данном разделе учебного курса нас больше занимают связи социологии журналистики с миром теории, тогда как в следующем разделе внимание будет сосредоточено на практической применимости научно-методического инструментария (социожурналистика).

Как и любая ветвь обществоведения, социология журналистики тяготеет к объективному анализу картины мира. Классик русской и мировой социологии Питирим Сорокин настаивал на том, что избранная им наука «должна решительно порвать с дилетантским философствованием, грудой слов покрывающим отсутствие знаний. Она должна отрешиться от всяких предпонятий, отправляться от факта, идти к фактам и кончать фактами»[67]. Развитый интерес к общественному содержанию и развитию событий, их целостное видение и отображение, безусловная верность реальным фактам, иммунитет к соблазну «предпонятий» – все это теория и практика прессы перенимают у науки об обществе. Причем сочетание названных качеств вовсе не предполагает квазинаучного засушивания текстов. Наоборот, взаимопроникновение такой социологии и такой журналистики способно создать базу для живого, яркого по форме, увлекательного диалога с читателем. Ничто здесь не противоречит творческой самобытности корреспондента.

Вместе с тем надо подчеркнуть, что под симбиозом двух видов Деятельности имеется в виду именно их взаимообогащение, а не поглощение одного другим. В литературе же чаще принято рассматривать их сосуществование, чем соединение. При этом социология, по недоброй традиции, подается как «материнская» область, из которой пресса черпает достоверное знание (о мире, статусе и функциях самих средств информации, о методах познания и отражения действительности). Социология – заведомо «высокое», а пресса – «низкое», обыденное явление, которое может быть лишь слегка облагорожено привлечением интеллектуального капитала и методических приемов, накопленных в исследовательских лабораториях.

В представлениях самих журналистов, напротив, нередко принижается ценность научного знания. Памятно название «экспресс-социология», которое дал газетным расследовательским кампаниям публицист А. Рубинов: она якобы «имеет преимущество не в обстоятельности исследования, а в скорости получения результатов»[68]. Надежность методики, фактов и выводов здесь намеренно отодвигается на второй план, главное – схватить проблему. Однако только точные сведения имеют какую-либо познавательную ценность для общества, независимо от оперативности их предоставления. Справедливости ради скажем, что сам А. Рубинов, организуя знаменитые некогда операции «Вечерней Москвы» и «Литературной газеты», всегда стремился максимально обеспечить репрезентативность (представительность) и достоверность данных, в отличие от своих менее щепетильных эпигонов.

Пренебрежительное отношение к объективной реальности свойственно не только репортерам. Оно в равной мере подстерегает исследователей СМИ, если они позволяют себе отвлечься от сложнейшего социального контекста, в котором, помимо нашей воли, растворена пресса – со всеми предпосылками ее возникновения, содержанием текстов, причинами успеха и провала, эффектами деятельности. За порогом такого пренебрежения развивается явление асоциальности прессы. Журналистика как бы отворачивается от общества, конструирует «вторую» информационную реальность, по субъективным основаниям творит и сокрушает кумиров – т.е. демонстрирует свое непослушание обществу, свою равновеликость ему или господство над ним.

Асоциальность получила и другую форму существования – в виде замкнутости прессы на интересах, ценностях, жизненном опыте квазиэлитарной журналистской корпорации. У нее уже есть и некое философское обоснование, именуемое постструктурализмом (или деконструкционализмом). Согласно этой концепции, в современном мире разрушается веками утверждавшаяся зависимость общественных явлений от производственно-экономических отношений и социальных институтов, на смену которой приходит зависимость от знаково-языковой формы общения. Соответственно становится будто бы ненужной, невозможной и подчиненность массмедиа интересам аудитории – пресса превращается в инструмент дестабилизации всего реального и истинного, любой исторической или политической правды[69].

Исследователи-лингвисты фиксируют, что под мощным давлением постмодернистской тенденции в искусстве в журналистские материалы проникла карнавальная, игровая стихия. В результате, во-первых, смысл и значение текстов стали доступными лишь тем, кто постиг правила игры; во-вторых, «чем интенсивнее документальное подвергается игровой обработке, тем оно больше отдаляется от реального»[70]. Таким образом, жертвой саморазвития (самовыражения, самоублажения, самолюбования и т.п.) журналистики снова оказывается действительность – будь то материальные объекты, социально-политические процессы, интересы населения или что-либо иное, живущее вне субъективного сознания корреспондентов-постмодернистов.

Слов нет, творческая натура имеет право на формалистические экзерсисы, и остается только порадоваться, если она достигает высот подлинного литературного мастерства. Более того, унылое позитивистское констатирование свершившихся фактов, лишенное творческой фантазии, образности, обыгрывания ярких деталей, умерщвляет публицистику, низводя ее до протокола общественного бытия. Вместе с тем читатель журналистских произведений рассчитывает на внятное изложение реальных обстоятельств, ведь для него эти материалы служат компасом, по которому нацеливается его поведение в социальной, гражданской и культурной сферах.

Карнавал в журналистике, с его пародийно-смеховой культурой, способен дискредитировать не только отдельных лидеров и социальные институты, но и саму идею осмысленности существования в обществе. Следовательно, постмодернистская утрата определенного смысла (реального содержания) не согласуется с общественными ожиданиями от прессы, с ее назначением как источника знаний о мире. Журналистская продукция в принципе не может изготавливаться методами, противоречащими документализму, иначе она превратится в изящную словесность, проповедь, анекдот – в любую другую текстовую форму, но неизбежно перестанет быть собой. Зачем, спрашивается, обращаться к прессе, если в такой же манере, но с большим артистическим изяществом и блеском ту же интермедию разыграют на эстраде или в театре?

Первейшей задачей социологии журналистики становится преодоление синдрома асоциальности – и в теории, и в сознании редакционного аппарата

 

Выделим несколько стадий осмысления потребности журналистов в непрерывном пополнении знаний о мире жизни. Категорически выступают против союза социальной науки с практикой те, кто утверждает неизменный приоритет конкретного опыта над всяческим «мудрствованием» Такой путь рассуждений не нов и, по всей видимости, всегда останется открытым для желающих следовать по нему. Его с готовностью выбирают неофиты «новой волны», которые еще вчера не имели никакого касательства к редакционному производству, а сегодня задают тон и в издательском бизнесе, и в дискуссиях о судьбе российской и мировой прессы.

Примером служит интервью генерального директора одного из молодых издательских домов в Петербурге – человека, пришедшего в журналистику фактически случайно. В момент публикации беседы были основания интересоваться причинами явного коммерческого успеха предприятия: его развлекательная продукция расходилась по всей стране огромными тиражами. Стратегия компании выстраивалась, как оказалось, оперативно, по ходу деятельности: бизнес-плана не было, «в воздухе носились идеи... И мы точно шли за рынком... У нас разлада нет... Мы живем успешным издательским бизнесом» и т.д.[71] Однако через короткое время после этого интервью издательский дом сдал лидирующие позиции и в бизнесе, и на рынке читательского интереса, из него ушла многочисленная группа одаренных журналистов, которые таким образом выразили свое несогласие с политикой руководства в деловой и творчески-профессиональной сферах. И это вполне типичная иллюстрация ненадежности эмпирического способа мышления, получившего распространение в российской прессе.

Несколько более компромиссно звучат заявления тех аналитиков, кто ищет в науке «подсобный материал» для редакционного производства, но не склонен видеть в ней самостоятельный ресурс развития журналистики. «Лучший способ извлекать теорию из практики – это, конечно, заниматься практикой. Мы сталкиваемся с опытом и фактами, которые интересуют нас, и обращаемся к моделям, которые раскрывают значение опыта»[72], – полагает один из американских экспертов. Другой исследователь из США считает ведущими сегодня факторами коммуникации социально-демографические и психологические характеристики аудитории, ее информационные интересы. Для завоевания рынка от коммуникаторов требуется стать демографами и психографами, учеными магистрами, специализирующимися на анализе аудитории и массмедиа, «или по крайней мере существенно развить интуицию, чтобы распознавать детали происходящего»[73].

Так под давлением деловой конъюнктуры эмпиризм делает «уступку» точному знанию обстоятельств редакционной практики, и этот факт сам по себе знаменателен. Нетрудно, однако, заметить, что до идей слитности интересов журналистики и общества, зависимости прессы от социальной среды, а также ответственности перед миром за плоды производственной активности отсюда еще далеко.

 

Мы ведем речь не о личном выборе того или иного редактора и не о частностях производственной жизни. Из упования на опыт и интуицию в России выросла общенациональная тенденция спонтанного развития прессы. В течение 1990-х годов и профессиональные идеологии, и организация СМИ, и методики труда претерпевали глубинные трансформации, вплоть до полярного изменения приоритетов. Доказывать или хотя бы иллюстрировать факт преобразований нет необходимости – он очевиден и общепризнан. Однако эти процессы шли самопроизвольно, без опоры на сколько-нибудь ясно выраженные системные основания. По мнению главы бывшего Минпечати РФ М.Ю. Лесина, предыдущие годы представляли собой «переходный период в развитии СМИ», в течение которого «было допущено несколько принципиальных ошибок». Одной из них он считал отсутствие у государства «собственной стратегии развития рынка СМИ». Приблизительно то же сказал помощник Президента С.В. Ястржембский[74].

Проблема, конечно, не сводится ни к завершению «переходного периода», ни к организации рынка массовой информации. Ее суть заключается в том, что на рубеже 80–90-х годов журналистика фактически лишилась теоретико-методологического фундамента. Он, безусловно, существовал в советское время, как бы критически мы с высоты сегодняшнего знания ни относились к существу партийно-коммунистической теории печати и методам утверждения ее господства. В новейших политико-исторических исследованиях особо отмечается, что «журналистская практика осуществлялась не спонтанно или только в угоду интересам власти, как это может показаться при поверхностном рассмотрении особенностей функционирования СМИ. Их развитие строилось на основе сложившихся особенностей духовной культуры, утвердившейся на протяжении длительного времени, с учетом политических традиций нашего общества»[75].

В новой социальной ситуации практика оказалась смелее и предприимчивее теории, она раньше откликнулась на лавинообразное нарастание трансформаций. Отечественной науке в предыдущие десятилетия не хватило дальновидности, навыков прогнозирования и новаторского потенциала для того, чтобы подготовить решения стратегических и тактических проблем, возникших перед журналистикой с началом так называемого переходного периода. Вскоре выяснилось, что развиваться самостоятельно, без выверенных стратегических ориентиров прессе крайне сложно. Как отмечают исследователи, «стремительное обновление концептуального аппарата мышления привело к тому, что многие журналисты в первые годы переходного периода... теряли веру в то, что этот мир в принципе поддается объяснению и рациональному упорядочению. <...> Таким образом, можно говорить о том, что в описываемый период в отечественной журналистике происходила смена профессиональных парадигм, сопровождавшаяся тотальной релятивизацией всех представлений»[76].

Как известно, реальное состояние СМИ выглядит плачевно: пресса потеряла аудиторный спрос и в массе своей не может существовать без дотаций в какой-либо форме. Значит, подавляющее большинство «эмпириков» в расчете на личную одаренность, интуицию, удачу, конъюнктуру ошиблись. Несмотря на отдельные яркие творческие открытия и «оживление» общего стиля деятельности, приходится признать, что отечественная журналистика пребывает в затяжном кризисе.

Тот факт, что между ставкой на здравый смысл и профессиональным «дефолтом» существует закономерная связь, доказывается анализом состояния российских СМИ в Интернете. Специалисты описывают положение дел в Рунете словами «системный кризис»: сетевые ресурсы развиваются гораздо медленнее, чем предполагали их организаторы; не приносят предполагавшихся доходов; бедны в содержательном, кадровом отношениях и т.п. Одна из главных причин неудач состоит в том, что оптимистические прогнозы не подкреплялась никакими исследованиями. И далее: «Единственная возможность успеха – принципиально новая стратегия, до сего момента никем не предложенная»[77].

Выработка стратегических установок для целого социального института, каковым является журналистика, возможна лишь при условии верного понимания его сущностных черт. Такое глубокое и систематизированное знание не порождается в производственной «текучке», его дает наука. Теория способна увидеть, чем журналистика отличается от других способов освоения человеком мира, почему она незаменима в сравнении, например, с искусством или научными исследованиями. Так, шведские социологи считают, что «саму журналистику можно назвать формой письменной истории, хотя и с учетом определенных правил, которые касаются способа мышления журналистов»: в прессе функция летописания выражена не так явно, как у обычных историков, и связана с периодичностью, заложенной в основу производства и выпуска новостей[78].

Первое, что обращает на себя внимание, – это параллель с популярным в отечественной литературе определением публицистики как истории современности, идущим от В.И. Ленина. Но важнее уловить здесь логически неизбежные параметры журналистского труда. Социальная история – документальная память человечества – не может создаваться из разрозненных, «на глазок» выхваченных фактиков, занятие ею предполагает системное и строгое освоение действительности.

Мы подошли к вопросу о сходстве и различии социологии и журналистики. Как ни парадоксально, родственность этих форм познания и отражения мира основывается на том, что они поставляют приблизительную (с математической точки зрения) информацию. Обратимся к авторитету основоположника кибернетики Н. Винера. Он писал о тщетности надежд на то, что если в гуманитарную область будут перенесены методы естественных наук, это решит проблему адекватного понимания общественной среды. С одной стороны, наблюдатель-гуманитарий, в отличие от исследователя материального мира, может оказывать сильное влияние на явления человеческой практики – они слишком близко стоят по отношению друг к другу и, следовательно, взаимодействуют. С другой – сказывается заинтересованность наблюдателя: «ученый-социолог не может взирать на свои объекты с холодных высот вечности и вездесущности... Короче говоря, будут ли наши исследования в общественных науках статистическими или динамическими... они могут иметь точность лишь до очень небольшого числа десятичных знаков... Нравится ли это нам или нет, но многое мы должны предоставить “ненаучному”, повествовательному методу профессионального историка»[79].

Не правда ли, сказанное можно отнести и к историку-журналисту, хотя понятно, что в его тексте «десятичных знаков» точности будет значительно меньше, чем в отчете о социологическом исследовании. Это, впрочем, не означает, что обществоведение и пресса обречены на фактические ошибки. Здесь иные, по сравнению с математикой, пути к истине, среди которых понимание ситуации, умение отделять типичное от второстепенного значат не меньше, чем беспристрастные числовые ряды.

Публицист-аграрник Ю. Черниченко, вспоминая о судьбе одного из своих очерков, писал: «Без электронно-вычислительных машин, без алгоритмов... мы с читателями пришли к тем же 470 теоретическим тысячам, к которым приводит фундаментальная наука»[80]. Имеется в виду потребность страны в комбайнах, которую автор рассчитал, обобщив свои беседы с сельскими специалистами и наблюдения в хозяйствах. Данные «от земли» были затем подтверждены экономической статистикой. Заметим, что опрос экспертов и целенаправленное наблюдение относятся к наиболее популярным методам сбора информации в эмпирической социологии. Приведенный пример показывает, что автор владеет ими достаточно уверенно.

Подробное сопоставление журналистики и социологии на методологическом уровне дано в учебном пособии «Журналистика и социология» (МГУ, 1995). Приведем его в тезисной форме:

 

Ø            оба вида деятельности относятся к обществоведческой сфере, при том, что социология в большей мере ориентирована на прогнозирование развития процессов и явлений, а журналистика больше погружена в текущую практику;

Ø            они руководствуются сходными принципиальными установками: гуманистическая направленность, социальная ответственность, гражданская заинтересованность, стремление к получению надежной и достоверной информации;

Ø            у них общие объекты исследования и отражения – современное общество и его структурные компоненты, взятые и в объективном (факты, поведение), и в субъективном измерениях (мнения, интересы, отношения), однако социология тяготеет к массово-статистическим фактам и процессам, а для прессы характерно обостренное внимание к человеческой индивидуальности и уникальным событиям;

Ø            применяется примерно одинаковый комплекс методов труда, среди которых социологи отдают предпочтение массово-статистическим и формализованным методам, а журналисты – углубленному знакомству с индивидуально-конкретными явлениями;

Ø            основной адресат (потребитель продукции) для социологов – специалисты и органы управления, для журналистов – массовая аудитория; но как ученые нуждаются в диалоге с широкой общественностью, так и сотрудники СМИ в случае необходимости апеллируют к органам управления;

Ø            взаимодополняя друг друга, социология и журналистика создают полную картину, в которой статистически значимые факты и закономерности сочетаются с отражением индивидуальных форм жизнедеятельности общества[81].

 

Как нетрудно заметить, приведенные характеристики касаются главным образом сбора, обработки и распространения информации, т.е. эмпирической деятельности. Если же вести речь о теории и профессиональном самосознании сотрудников СМИ, то нас больше будут интересовать концепции, подходы, методология системного анализа, которые привносятся в представления о журналистике из науки об обществе. Ни назначение прессы, ни ее функции и отношения с другими институтами, ни мера ее влияния на целостный социальный организм не могут быть поняты без учета того распределения ролей, той игры сил, которые объективно сложились в обществе и систематически осмысливаются в социологии.

Материал такого рода последовательно накапливается и осмысливается в частной социологической теории – социологии средств массовой коммуникации. Ее основные цели – «изучение, с одной стороны, социальной обусловленности этих (массово-коммуникационных. – Авт.) процессов, с другой – социальных последствий их функционирования, т.е. влияния на социальные, политические, экономические, культурные явления»[82]. Через посредство этой научной дисциплины цеховые рамки журналистской деятельности как бы размыкаются для «внешнего» окружения. Она начинает восприниматься как составная часть системы более высокого порядка – социума, элементы которого находятся в непрерывном продуктивном взаимодействии.

Значит ли сказанное, что тем самым уже полностью сформирована теоретическая основа социологии журналистики? Ответ можно дать только отрицательный.

Во-первых, нельзя разобраться в явлении, если подходить к нему лишь извне – всегда есть непостижимые для стороннего наблюдателя внутренние закономерности и таинства. К журналистике, в которой сопрягаются рациональное и интуитивное, социальное и неповторимо личностное, производственное и творческое, это относится как ни к какому другому явлению.

Во-вторых, журналистика представляет собой комплексное, многоаспектное образование, имеющее наработанные долгим опытом собственные концептуальные основы, отнюдь не измеряемые одними только коммуникационными критериями. В качестве аргумента в поддержку коммуникационного истолкования журналистики приводятся различные доводы, включая и утверждение, что такова магистральная линия развития гуманитарных наук за рубежом.

Действительно, господствующие западноевропейские и американские доктрины прессы в числе важнейших истоков имеют социально-психологические, коммуникационные по сути, теории, представленные именами Шопенгауэра, Ницше, Фрейда, Ле Бона и др.[83] Однако в Западной Европе и США формируются ценности отнюдь не универсального, общечеловеческого свойства. «Перед лицом глобальной конкуренции вдвойне необходимо способствовать провозглашению национальной идентичности и ее связям с языком и искусствами, литературой, кинематографией и телевидением», – утверждает американский профессор М. Прайс[84].

Но сейчас нас больше занимают содержательные, а не географические координаты данного теоретического направления. Журналистика, безусловно, есть коммуникация, и в этом качестве ее необходимо интенсивно исследовать, развивать и преподавать. Но нереалистично признавать менее существенным или несамостоятельным ее значение как творческой деятельности по созданию интеллектуальных, политических, эстетических, иных ценностей, как института общественного самоуправления, как отрасли производства и т.д.

Следовательно, в-третьих, социология журналистики складывается под определяющим влиянием теории журналистики – как самостоятельной и широко разветвленной области научного познания, углубленно занимающейся всеми закономерностями, процессами, движущими силами, которые существуют внутри системы СМИ. Социология журналистики развивается в русле этой теории и в то же время не поглощается ею, а занимает особенное – по предмету, назначению, методам – место[85]. Наша задача состоит в том, чтобы определить это особенное ее положение. Значит, необходимо охарактеризовать структуру теории журналистики в нынешнем состоянии и направления ее динамики.

Прежде чем приступить к этому, проведем еще одно сопоставление, выйдя за границы непосредственного предмета своего интереса. Оно нужно для того, чтобы понять, что социологические подходы к духовно-творческой сфере специфичны в сравнении с другими социальными явлениями.

Как бы ни различались виды духовно-творческой деятельности, Для социологии все они – объект особой, повышенной сложности, принципиально не допускающий однолинейных решений. Журналистика не является исключением из общего правила. В этом можно убедиться, познакомившись со структурой и идейным наполнением учебного пособия для гуманитарных вузов «Введение в социологию искусства» (2001).

Увидевшее свет после публикации нашего пособия «Социология журналистики» (1998), но написанное, по всей вероятности, совершенно независимо от него, оно содержит в себе много сходных с нашими мыслей и методологических решений, вплоть до подобия в названиях и последовательности глав. В частности, здесь подвергаются критике упрощенные «представления о том, что предметом науки должно служить искусство, взятое или как социальный институт, или как форма социальной деятельности, или как вид общественной коммуникации, или как социальная ценность. Все подобные трактовки сужают понимание искусства как общественного явления и, как правило, сводят всю систему его взаимоотношений и взаимосвязей с обществом только к какому-либо одному ее элементу, исключая при этом необходимость исследования самих художественных произведений»[86].

Соглашаясь с приведенными суждениями, весьма, на наш взгляд, глубокими, обратимся к многоплановой структуре современной науки о журналистике.

 

Теория журналистики и социология журналистики

 

Проблема классификации журналистских дисциплин еще далека от решения. Существует, например, такая оригинальная версия их типологизации: теория, история, социология журналистики[87]. Однако при всей специфичности социологического знания оно не вправе претендовать на столь высокий статус, который уравнивает его с любой теорией вообще. Применительно к прессе есть не меньше оснований подчеркивать исключительность филологии, психологии, экономики и т.д. К тому же в целом нельзя согласиться с выведением социологии журналистики за границы теоретического знания. В таком случае ее уделом становится работа с конкретными данными, без построения концептуальных гипотез и обобщений. Впрочем, сами авторы предложенной версии признают, что она слишком непривычна и заявляется в дискуссионном порядке[88].

Мы не случайно задерживаемся на вопросе о соотношении в социологии журналистики теоретического и эмпирического начал. В ошибочном представлении многих студентов, да и опытных газетчиков, к социологам относится человек с опросным листом и калькулятором. Этот вопрос имеет давнюю и драматическую предысторию. Выдающийся французский обществовед Р. Арон посвятил ему введение к одному из самых известных своих трудов. Он назвал карикатурным противопоставление эмпирической социографии (преимущественно западной) и социоисторической школы, макросоциологии (преимущественно восточной, советской прежде всего)[89]. Во-первых, конкретные исследования опираются на некие фундаментальные обществоведческие воззрения; во-вторых, обе тенденции имеют общие корни в истории науки; в-третьих, формальное разъединение специалистов лишь ослабляет позиции научного сообщества.

Будем исходить из разделения науки о журналистике на историю (воссоздание прошедших событий в их конкретности и многообразии), теорию (производство идей, взглядов, концепций) и критику (анализ и оценка текущей практики) по аналогии с литературоведением, искусствоведением и другими науками о духовно-творческой деятельности. Конечно, между полюсами существуют более сложные формулы – например, история учений о прессе или теоретическая методология историко-журналистских изысканий. Но для нас сейчас важно, что социология журналистики относится к классу теоретических дисциплин, поскольку главным содержанием обращена к научному пониманию современных процессов и прогнозированию перспектив развития СМИ в обществе. Она соседствует с рядом других подходов к актуальной практике СМИ, каждый из которых отличается не только особым предметом анализа, но и происхождением, генетическими связями с теми или иными областями гуманитарного познания.

Ближе всего к социологии стоит общая теория журналистики, разрабатывающая методологические основы деятельности СМИ и науки о прессе – в частности, вопросы о роли журналистики в духовно-культурном прогрессе, ее принципах, функциях, назначении. В литературе сложился понятийно-терминологический аппарат методологического анализа прессы, хотя к нему, разумеется, не надо относиться как к венцу творения. В традициях отечественной науки он приближен к уровню классических гуманитарных дисциплин – философии, теоретической социологии, истории, филологии. В свою очередь, сами эти дисциплины оказались в выигрыше. «Философский анализ журналистики – это не только путь к созданию ее фундаментальной теории... но и возможность дальнейшего углубления собственно философского знания»[90], – верно отмечается в редких, к сожалению, исследованиях этого своеобычного, типично российского симбиоза.

На наших глазах происходит перераспределение приоритетов в методологии, вызванное прежде всего коренными изменениями социально-экономического, политического, идеологического облика страны. В частности, утратила монопольное положение оценка прессы сквозь призму партийно-классовых интересов. Никто из серьезных исследователей не сочтет ее полностью утратившей силу: это противоречило бы наблюдаемому сегодня всплеску издательской активности различных политических и социальных группировок. Но в то же время непреложной истиной стало наличие целого ряда других подходов к анализу – с культурологических, национально-государственных, правовых, экологических и прочих позиций.

В группе прикладных разработок самое широкое распространение получили исследования журналистского мастерства и качества творческой продукции. Концентрация внимания на текстах была естественной для литературоведческой традиции анализа и первоначальной технологии журналистского производства – «мануфактурного», основанного на индивидуальном выполнении всего цикла операций, от замысла до писательского воплощения. В результате и в науке, и в преподавании образовался крен в сторону формы произведений – прежде всего жанровой характеристики текстов.

На протяжении десятилетий в советских университетах мастерство преподносилось через изучение жанров печати, телевидения и радио. Студенты «восходили» от более простой якобы заметки к более сложной корреспонденции, фельетону, обозрению и т.п. А вопрос о том, какие общественные или личностные потребности призваны удовлетворять «эталонные» статьи и очерки, решался лишь попутно, в соответствии с проблематикой каждой конкретной публикации. Ему, таким образом, придавалось второстепенное значение. Волей-неволей в сознание учащихся закладывалась убежденность в том, что для журналиста важнее знать как писать, чем для кого, для чего, что именно. Неизбежным следствием такого примата формы становилась подготовка специалиста, который мало задумывается над тем, кому адресуются и как воспринимаются вышедшие из-под его пера строки.

Действительность отрицает слепое поклонение идолу формы. Мы наблюдаем, как из прессы исчезают не то чтобы отдельные приемы, но даже ведущие некогда жанры публикаций – сошлемся хотя бы на судьбу передовой статьи. Параллельно завоевывают популярность другие формы выступлений – например, комментированные сводки котировки биржевых акций. И в данном случае, как в методологии, причина состоит в коренной метаморфозе экономического и социального строя, а вместе с тем – общественных запросов к СМИ.

Изучение форм творчества, конечно же, ни в коей мере не должно быть ослаблено. Но ему предстоит стать гораздо более гибким и социализированным, т.е. обернуться к реалиям общественной и производственно-журналистской жизни. Кроме того, аморфное понятие мастерства необходимо дифференцировать на несколько точно очерченных областей анализа, которые в комплексе дают представление о природе, структуре и проявлениях мастерства. К этому ряду относятся методика труда (общедоступные, научно выверенные средства деятельности) и поэтика журналистики (формы, язык текстовых произведений), изучение которых связано с филологическими и искусствоведческими традициями. Сюда же в значительной степени относится психология журналистского творчества, которая занимается универсальными, прагматически ценными аспектами работы над произведениями, предназначенными для опубликования в СМИ. В подходе к мастерству неизбежно усиление рациональности (вместо описательной эмоциональности). Журналистская профессия из интуитивно-кустарнической все стремительнее превращается в индустриальную, технизированную. Все более дробным становится в ней разделение труда, и, значит, производственный стандарт все заметнее преобладает над уникальностью формы отдельного произведения.

Журналистика не утрачивает своей ценности в выражении потенциала личности, равно как и эстетической значимости. Для российской прессы это особенно характерные качества. Например, исследование мотивации к труду, проведенное среди газетчиков, выявило, что для них на первом месте стоит потребность в творческой самореализации, значительно опережающая соображения материального порядка и социально-престижные мотивы[91]. Но вместе с тем несомненно, что в современном мире ощутимо возрастает значение прессы как средства массовой и межличностной коммуникации, передачи социально-ориентирующей и деловой информации. Может быть, отчетливее всего это проявляется там, где создание текстов либо отсутствует, либо не играет центральной роли: в журналистском менеджменте, в звене управления редакционно-издательским производством и коммерческими связями редакции.

Практика выдвинула менеджмент в число особо приоритетных направлений развития СМИ и, соответственно, объектов изучения. Ему свойственны особые, далекие от журналистского творчества, методы труда, формы представления материалов и профессионально-психологические параметры. Как объект анализа он теснее всего связан с конкретной экономикой и теорией управления. Однако в этой специфике менеджмента СМИ кроются противоречия, связанные с его изучением и преподаванием как журналистской дисциплины. Чем резче подчеркивается специфика, тем очевиднее предмет удаляется от журналистики. Вплоть до признания того, что на СМИ распространяются универсальные для всех отраслей предпринимательства методы управления персоналом и производством.

Действительно, практика прессы в последние десятилетия демонстрирует как тенденцию эффективное привлечение управленцев и маркетологов, приходящих из других сфер хозяйствования. В США, где заметно усилился интерес молодежи к специализации в области рекламы, паблик рилейшнз и менеджмента СМИ, подготовку по этому профилю чаще дают не журналистские колледжи, а экономические школы[92]. Очевидно, что изучение менеджмента СМИ как равноправное с другими направление теоретико-журналистских изысканий оправдывает себя до той поры, пока ведется в органическом единстве с ними и со своеобычной, «очеловеченной» редакционной практикой. Игнорирование духовно-культурной и творческой сущности работы в прессе влечет за собой исключение менеджмента из системы теории журналистики.

Сходным образом складывается судьба журналистского правоведения. В нашей стране о нем не имело смысла говорить до 1990 г., когда был принят первый закон о печати (тогда еще союзный). С тех пор стало бурно развиваться, разрастаться количественно информационное законодательство. Во второй половине 1990-х годов насчитывалась уже не одна сотня правовых актов, которые, так или иначе, затрагивали сферу массовой информации. Довольно многочисленная группа юристов – ученых и практических работников – стала специализироваться в этой области права. Но законодательство останется сторонней для журналистики «территорией» мысли и действия, если не будет выявляться специфическая заинтересованность в нем работника СМИ: профессионально необходимый уровень его правовой культуры и образования, методика правоприменения в производственных ситуациях, взаимоотношения с источниками информации и органами контроля за соблюдением законности, правовая экспертиза своих и чужих текстов и т.п.

При желании можно бы обозначить культурологические, эстетические, этические и другие компоненты, отражающие широкий спектр гуманитарных наук, содержательные и методические элементы которых как бы адсорбируются теорией журналистики. Свое «эхо» получают в ней и дисциплины технические, обеспечивающие прогресс материальной базы коммуникаций. Важно, что все эти «пришельцы» устанавливают взаимопонимание и сотрудничество между собой благодаря интегрирующему влиянию общей теории журналистики. Именно она вырабатывает системообразующий фундамент в виде концепций, принципов, понятий. Особый раздел теории составляет научное обоснование учебно-образовательного процесса – журналистская педагогика.

Взаимосвязи теории журналистики со смежными дисциплинами, в общем плане, показывает схема 1. На ней хорошо видно, что в зонах «наложения» журналистской науки и других отраслей знания образуются субдисциплины. В нашем примере к ним относятся филология журналистики, коммуникационная теория журналистики, социология журналистики. Но набор «внешних» кругов намного шире, схему можно усложнять, и тогда появятся дополнительные зоны взаимодействия (для условного обозначения иных партнеров использован знак вопроса).

Обзор широкого спектра дисциплин, входящих в состав научного знания о журналистике, показывает, что правильнее было бы говорить не о единственной и монолитной теории, а о нескольких теориях, об их множестве. Все они находятся в сложных и изменчивых отношениях между собой, но не вытесняют и неспособны заменить друг друга. Напротив, из их сочетания складывается неразъемный комплекс теорий журналистики. Заметно также, что некоторые дисциплины близки друг другу по происхождению и решаемым задачам, а, следовательно, в границах единого комплекса образуются структурные подразделения, блоки, «семейства» (например, социальные, коммуникативные, филологические, технико-технологические дисциплины и др.).

Вряд ли могут возникнуть сомнения в том, что социологическое знание о прессе принадлежит к блоку социальных теорий журналистики. Социальные – значит вскрывающие взаимосвязи прессы с обществом, взятым во всем богатстве его измерений и аспектов изучения. Через эти теории устанавливается тесная кооперация науки о печати с классическими дисциплинами обществоведения. Правда, само словосочетание «социальные теории журналистики» звучит непривычно. Для тех, кто по давней традиции пользуется только укрупненными, «монолитными» понятиями. Между тем, например, в культурологии деление исследовательских подходов на гуманитарные и социальные (экономика, политология, этнология, социология и др.) принято как устоявшаяся норма[93].

 

СХЕМА 1.

ВЗАИМОСВЯЗИ ТЕОРИИ ЖУРНАЛИСТИКИ С ДРУГИМИ НАУКАМИ

 

 

Попытаемся наглядно отобразить место социологии журналистики в структуре теоретического знания о прессе, точнее говоря – среди социальных теорий (схема 2).

На схеме видно, что социальные теории образуют большую и сложно организованную группу, причем социология журналистики занимает в этой композиции такое же по значимости место, как и другие элементы. Она не более, но и не менее важна, чем ее «соседки». В самом деле, за пределами науки о прессе никто не решится заявить, что социология представляет больший интерес для общества, чем, например, психология или правоведение. Сказанное относится и к возможным пополнениям в группе. Так, сегодня интенсивно осваивается этнокультурный подход к изучению журналистики, выходят в свет перспективные труды этого направления[94] и, вероятно, в скором будущем в социальном секторе появится еще один раздел – этнокультурология прессы.

 

СХЕМА 2.

СОЦИАЛЬНЫЕ ТЕОРИИ В СОСТАВЕ ТЕОРИЙ ЖУРНАЛИСТИКИ

 

 

На передний план ту или иную дисциплину выдвигает интерес конкретного исследователя. Соответственно могут измениться и приоритеты в очередности расстановки элементов. Они как бы тасуются, подобно карточкам в досье исследователя, что хорошо иллюстрирует схема 3.

Что же привносит социология журналистики в более или менее устоявшуюся систему теории? И как она способствует модернизации этой системы в соответствии с запросами времени и движением науки во внешнем интеллектуально-исследовательском пространстве?

Прежде всего, социология журналистики выполняет своего рода критико-ориентирующую функцию. Именно ей дано понять, объяснить, как и какие сдвиги в социальной структуре или общественном мнении вызывают смещения в представлениях, установках, формах журналистского мышления и поведения. Мы не раз упоминали об этой связи социологии с другими компонентами теории журналистики, например, говоря о причинах преобразования жанровой картины в нынешних российских СМИ.

 

СХЕМА 3.

СОЦИОЛОГИЯ ЖУРНАЛИСТИКИ В СОСТАВЕ СОЦИАЛЬНЫХ ТЕОРИЙ ЖУРНАЛИСТИКИ

 

 

Исходя из тенденций эволюции общества, перераспределения ролей социальных институтов, изменения в самих СМИ, социология журналистики способна давать прогностические ориентиры на будущее как смежным направлениям теоретических поисков, так и редакционной практике. Она, наконец, может выявить и обосновать невостребованность данным обществом определенных идей и моделей, рождаемых в журналистской среде (допустим, из-за их принципиального расхождения с устоями социальной системы). Так, финский социолог Т. Варис показал, что индустриальные страны Запада рассматривают культурные ценности модернизма как универсально приемлемые для глобальной коммуникации. Однако универсальность западных ценностей является естественной идеей лишь для Запада, а, например, регионы, приверженные исламскому фундаментализму, закрыты для чуждых идей[95]. Тщательной социологической экспертизе необходимо подвергать зарубежные доктрины и стандарты, активно внедряемые в российскую прессу. Социология журналистики призвана играть заметную роль не только в собственно теории, но и в критике, стоящей на рубеже между наукой и практикой СМИ. Как самостоятельное явление науки критика практически выпала из поля зрения исследователей СМИ, хотя в последние годы появились обнадеживающие сдвиги на этом направления[96]. Между тем без нее теория и практика рискуют полностью утратить точки соприкосновения. Подчиняясь логике развития науки, исследователи печати стремятся к более тесному контакту со своими коллегами из других областей научной деятельности: психологи журналистики – с социальными психологами, лингвисты СМИ – с языковедами и т.п. В результате образуется «заговор специалистов», с собственным понятийным аппаратом, терминологией, аксиомами и авторитетами. Но любой творческий акт предполагает публичную оценку, тем более в такой глубоко социализированной сфере, как журналистика. Кроме редакций есть и еще одна заинтересованная сторона – аудитория СМИ. Как потребитель массовой информации и главный покупатель она имеет право присутствовать при обсуждении качества журналистской продукции и политики редакций. Именно эту возможность предоставляет критика.

Но она превращается в обмен субъективными мнениями, если не в антагонистическую перепалку, когда не содержит строгих критериев истинности суждений и точных аргументов. Такой «строительный материал» могут поставлять социологи. Они располагают результатами замеров состояния общества, аудиторных ожиданий от СМИ, рейтинговым листом, фиксирующим позиции редакций в конкурентной борьбе, наконец, богатым материалом о тенденциях развития массово-информационной деятельности в своей стране и мире. С привлечением подобных данных критическое обозрение периодики становится не только доказательным, но и наглядным.

 

Состав социологии журналистики

 

Главное, чем социология журналистики обогащает науку о прессе, определяется ее особенной собственной природой, строением, кругом интересов. Чтобы разобраться в них, надо описать эту специальную теорию по схеме, которая предлагается науковедами для всех подобных случаев (несколько упрощенной нами по форме для облегчения восприятия материала). В состав теории входят такие подсистемы, как логико-лингвистическая (формы существования и проявления), репрезентативная (предметная область и система понятий), эвристическая (задачи и проблемы), прагматическая (выполняемые операции, методы). Причем в зависимости от зрелости научной дисциплины те или иные компоненты могут быть развиты в ней в большей или меньшей степени[97].

Социология журналистики – относительно молодая область познания и еще не может претендовать на обладание полноценной структурой. К тому же между специалистами не утихают споры по поводу различной трактовки ее элементов. Но это вовсе не означает, что ей нельзя дать системного описания.

 

а) Формы существования

 

Выделяется несколько уровней теоретичности (степени обобщения материала): общесоциологический, специальный и эмпирический.

В первом случае мы имеем дело с решением фундаментально-методологических вопросов об общественном назначении и ролях прессы закономерностях ее функционирования и развития в социальных системах, влиянии на цивилизационный процесс в глобальных и национальных масштабах. По отношению к журналистике, стало быть, это та самая макросоциология, которая приближается к социальной философии и вырабатывает общезначимые идеи для анализа прессы различных общественных формаций, исторических периодов, для всех каналов СМИ. В течение десятилетий и даже столетий на повестке дня социологических дискуссий стоят такие, например, вопросы: достаточно ли для общества, чтобы пресса была лишь информатором о событиях, или ей надлежит выступать в качестве интерпретатора, критика, мессии; способна ли она непредвзято отражать социальную действительность или неизбежно конструирует иллюзорный образ жизни и т.п.?

На втором уровне разрабатываются частные социолого-журналистские теории – более конкретные по объекту, задачам, степени обобщения. Есть все основания говорить об относительной автономии социологии газеты или аудитории СМИ, труда журналиста или потребления массовой информации и пр. Среди исследовательских центров возникает разделение сфер и объектов интереса. Скажем, для отделов изучения общественного мнения, созданных при телекомпаниях, естественно сосредоточивать внимание на процессе и эффективности телевещания – и в концептуальном, и в прикладном отношениях.

Эмпирический (опытный) уровень представлен сбором и систематизацией данных о конкретных явлениях журналистского процесса – деятельности редакций, мнениях публики, письмах в органы печати и т.п. Здесь используется богатый набор средств, от индивидуальных интервью до операций с большими массивами статистики. Собственно теоретическая работа заключается главным образом в выработке программы и плана исследования, которые иногда берутся из стандартной «обоймы» методик, а порой имеют ценность как оригинальная интеллектуальная продукция.

Именно эмпирика придает наглядность наблюдениям и выводам социологов. Наиболее выигрышна она и как материал для публикации, включая массовую прессу. Вместе с тем магия цифр и процентов зачастую бывает обманчивой. Во-первых, далеко не всем эмпирико-исследовательским фирмам следует доверять – среди них встречаются недобросовестные или малоквалифицированные организации. Во-вторых, публикатору (в том числе корреспонденту и редактору) надо предвидеть погрешности, которые можно допустить без соблюдения специальных правил; они подробно излагаются в литературе[98].

Из сказанного напрашивается вывод о пользе взаимопроникновения теоретической работы различных уровней. Правильное программирование эмпирических операций, равно как истолкование результатов, немыслимо без верных фундаментально-методологических ориентиров. А добытые опытным путем данные в свою очередь подпитывают методологическое сознание информационным «сырьем» для широких обобщений. В изучении журналистики одинаково бесперспективны и позитивизм (приверженность механистической, фактографической трактовке социальной жизни), и идеалистическая оторванность от реальности – ведь пресса причудливым образом сочетает в себе рационализм делового поведения и непредсказуемость эмоций, вдохновения, диалога человеческих индивидуальностей.

В практике конкретные исследования нередко сливаются с концептуальными, особенно часто – с теориями среднего уровня. Их единство находит яркое проявление на прикладном уровне, т.е. при использовании результатов анализа. Например, в 1920-е годы изучение деревенского читателя создало базу для выработки типа крестьянской прессы; комплексное исследование одной районной газеты на рубеже 1960–1970-х годов дало материал для корректировки модели подобных изданий, переживавших переломный этап своей биографии, а проведенный тогда же анализ состояния журналистских сил в Ленинграде и области послужил основой для выработки кадровой политики органов руководства прессой[99]. В каждом из приведенных случаев происходил скачок в развитии определенной специальной теории.

Социология журналистики включает в себя еще одну подсистему – социожурналистику. В ней корреспондент и редактор предстают уже не как объекты наблюдений ученых, а как активные исследователи-практики. Инструментарий социального аналитика они используют для изучения двух реальностей – проблемных ситуаций в общественной жизни и деятельности самих СМИ. Таким образом, к социожурналистике относятся как публикации в жанре журналистского исследования и расследования, выполненные по правилам социологического анализа, так и регулярное слежение за собственной редакционной практикой – например, в форме контент-анализа читательской почты или материалов газетных полос, опроса аудитории для проверки эффективности выступлений, постановки журналистского эксперимента и т.п. В данном случае особенно отчетливо видно, как в труде обозревателя или репортера сливаются воедино методологическая, специально-теоретическая и эмпирическая составляющие. Любая подобная акция предполагает и глубину познаний о структуре общества, управляющих им механизмах, и эрудицию в конкретной, тематической области исследования, и владение техникой сбора, осмысления, обработки массовидных фактов.

Как любая область научного познания, социология журналистики оперирует законами и закономерностями, которым подчиняется объект ее анализа. К ним принято относить устойчивую и необходимую связь между явлениями (в частности, между нынешней стадией развития ситуации и предыдущими, последующими стадиями). Для социологии журналистики имеют силу те законы, которые выявляются и формулируются обеими «материнскими» науками – теоретической социологией (в части, относящейся к структуре и жизнедеятельности общества) и общей теорией журналистики (в части функционирования и развития прессы как производственно-творческой и общественной практики). Специфические законы социологии журналистики если и существуют, то до сих пор не получили общепринятых формулировок. Единственные несомненные положения на уровне законов – это, во-первых, обусловленность процессов, идущих в СМИ, потребностями и реалиями социального мира, и, во-вторых, обратное влияние на него прессы.

Для выражения своего содержания социология журналистики прибегает как к общенаучному понятийно-терминологическому аппарату (гипотеза, функция, эффективность), так и к арсеналу более узких областей знания. От социологии она перенимает обозначения элементов общественной структуры, участников коммуникационного процесса, методов анализа (социальный институт, реципиент, контент-анализ текста). Из журналистики в нее приходят профессиональные термины, без которых невозможно охарактеризовать массово-информационное производство (верстка, специальный корреспондент, прямой эфир).

Но дело не столько в том, что формируется сложный «многоязыкий» лексикон, сколько в придании более строгого смысла традиционным для сотрудников прессы объектам внимания. Так, размытое понятие «читатель» в социологии журналистики трансформируется в целевую, расчетную и реальную аудиторию, а следовательно, становится доступным для замеров и корректных оценок. Социология журналистики порождает собственные понятия и методические приемы, которые затем обогащают смежные исследовательские сферы. Например, для изучения настроений аудитории активно применяется «горячий телефон» в студии с демонстрацией в эфире оперативных данных опроса. В результате коммуникационный потенциал СМИ становится рабочим инструментом служб общественного мнения. Из зарубежного опыта известно, что солидные фирмы, специализирующиеся на опросах, действуют по заказу и в контакте с крупнейшими СМИ, а некоторые гиганты информационного бизнеса создают собственные службы опросов – «Си-би-эс ньюс» и «Нью-Йорк таймс», «Эн-би-си ньюс» и «Ассошиэйтед пресс», «Вашингтон пост» и «Эй-би-си ньюс» в США.

 

б) Предметная область

 

Определение предмета социологии журналистики выводится из ее двойственной природы, прямо заявленной в названии дисциплины. Его составляют явления журналистики, закономерности и тенденции ее развития, взятые в контексте социальной жизни, во взаимосвязи с системой теоретико-журналистского знания. Но такова общая формула, которая на деле конкретизируется в виде мозаичной, по первому впечатлению, картины: ведь практически любое явление журналистики может быть подвергнуто социологическому анализу.

Вопрос о выделении предметов и направлений исследования актуален для всех общественных наук. И вот как решается он, например, в философии культуры. Поскольку это многоэлементное и разнородное по составу явление, то относительно самостоятельному изучению подлежат:

 

w    стороны, аспекты, грани, способности, свойства культуры;

w    формы ее существования;

w    ее институты – политические, правовые, медицинские, система образования, массовые коммуникации;

w    культурные процессы – формы управления, обслуживания, общения людей[100].

 

Такой же множественный подход применим и для классификации предметных областей социологии журналистики. В основу систематизации закладываются структурные схемы, отражающие реальное существование и деятельность СМИ.

С точки зрения коммуникационного процесса предметы группируются по следующей линии: источники информации – журналист (редакция) – текст – канал информации – массовая аудитория и личность – журналист (редакция). При подходе с позиций управления обществом социолога интересует влияние, которое власть или авторитет оказывает через прессу, и потому схема анализа меняется: общество – социальные институты, группы, организации – учредитель (владелец СМИ) – редакция – журналист – адресат – социальное поведение. Конечно, линии прочерчены очень жестко. На самом деле коммуникация несет в себе идейное, административное или моральное влияние, и наоборот: управление осуществляется благодаря информационному обмену.

Но сейчас нам важно увидеть, что в зависимости от угла зрения в новом свете предстает предметная область социологии журналистики. Она изменится и в том случае, если нас привлечет системная организация самих средств информации. Тогда исследовательское внимание сосредоточится на совокупности каналов. А она включает в себя прессу, аудиовизуальные СМИ, информационные агентства и службы, обеспечивающие деятельность журналистики (рекламные агентства, пресс-центры, банки данных и т.п.), с их функционированием и эволюцией под воздействием социальных факторов.

Весьма ценные наблюдения сулит функционально-ролевая концепция журналистики. В соответствии с разделением общественной практики на экономическую, политическую, духовную, социальную сферы выделяются производственно-экономическая, регулирующая, духовно-идеологическая, информационно-коммуникативная роли прессы. Таким образом, например, в сфере экономики СМИ должны рассматриваться в одной системе координат с предприятиями любого профиля, на которые распространяются общие законы и правила товарно-денежного производства. Тем самым открывается дополнительная возможность для сравнительно-институционального исследования прессы, т.е. ее сопоставления с упомянутыми уже экономическими объектами, институтами власти, партиями, церковью, искусством, непосредственной межличностной коммуникацией и т.д.

В зависимости от цели исследования можно построить иные объектно-предметные цепочки. Однако неизменно сохранится аспект рассмотрения: обнаружение не единичного и индивидуально-конкретного, а социально значимого, типичного, закономерно производного от общественных интересов, отношений и процессов.

 

в) Задачи

 

Собственно говоря, последнее замечание как раз и относится к разряду центральных задач. Однако общая поисковая установка реализуется с большей или меньшей глубиной проникновения в проблему. В литературе классификация задач социологии журналистики дана с этой точки зрения: описание объекта («снятие картины») – к нему чаще всего сводятся оперативные эмпирические исследования; объяснение причин наблюдаемого состояния объекта – здесь на полную мощность включается аналитический аппарат исследовательской группы; выработка рекомендаций по оптимизации функционирования объекта – на этом уровне требуются высокая методологическая культура мышления, системное видение объекта, способность к творчеству и социальному изобретательству, а также гражданская ответственность за плоды своей деятельности[101].

Каждый проект, равно как и каждый исследовательский коллектив, нацелен на конкретные, ситуационные задачи. Они могут носить научно-познавательный характер, если инициатором выступает само научное учреждение, или формулироваться для прикладного использования, если исследование заказано редакцией СМИ либо органами административного управления. По этой причине заметно разнятся, например, исследования потребителей журналистской продукции. В научных целях имело бы смысл замерить состояние всей массовой аудитории и тем самым пополнить банк данных по этой теме. Но когда в лабораторию функционирования СМИ СПбГУ обратилась с заказом редакция газеты «Деловой Петербург», ее интересовали только предприниматели как особая читательская группа[102].

Научно-познавательные задачи относятся не только к собственным потребностям социологии журналистики, но и к развитию смежных общественных наук. Мы уже отмечали, что знания о прессе включаются в активный оборот других отраслей социологии, политологии, социальной философии. Как нельзя изъять прессу из жизни человека и социума, так невозможно представить себе картину мира, создаваемую обществоведами, без учета фактора СМИ.

В свою очередь прикладные задачи не ограничиваются научно-информационным обеспечением редакционного процесса. Не меньшее значение социология журналистики имеет для подготовки и повышения квалификации сотрудников СМИ. Она призвана дать им представление о профессии как об ответственной службе обществу и привить навыки грамотного выполнения социальных исследований, в которых остро нуждается пресса наших дней. Практическое воплощение учебная подготовка находит в формировании школы социожурналистики, которая представляет собой гармоничное соединение культуры социального мышления, проблемно-исследовательского подхода к жизненному материалу и владения надежными, приближенными к научным, методиками работы с информацией.

 

г) Прагматика

 

Под прагматикой имеются в виду методы и средства выполнения задач, а также источники знания, которые непрерывно поступают в распоряжение социологии журналистики. Богатейшая номенклатура социологических методов, как и правила организации исследований, освещены в литературе с достаточной полнотой[103], в том числе применительно к журналистике[104]. При желании можно самостоятельно познакомиться с этим материалом. Поэтому ограничимся несколькими общими замечаниями, которые относятся к использованию в журналистских целях стандартных приемов и процедур.

Во-первых, выбор, использование метода всегда зависят от целей определенного проекта и специфики предмета анализа. По-разному будет выглядеть вооруженность телеобозревателя, сопоставляющего эффективность парламентских систем в России и во Франции, и социолога, который изучает редакционную почту за минувший квартал. В первом случае потребуется более высокий уровень абстрактного мышления, основная нагрузка падет на сравнительно-типологический метод, тогда как во втором, очевидно, будет преобладать скрупулезная работа со статистическими данными (подсчеты по параметрам тематики писем, социального положения авторов, оценочности суждений и т.п.). С учетом неразрывной связи целей, предмета, метода и строится содержание нашего пособия: конкретные темы раскрываются в «пакете» с описанием исследовательских процедур.

Во-вторых, метод не самоценен – он лишь средство решения задачи. Поэтому, в частности, опасно увлекаться статистикой в ущерб проникновению в сущность наблюдаемых объектов. Ряды цифр сами по себе не несут знания о явлении. Они фиксируют лишь внешние показатели, более того – помогают маскировать отсутствие у автора глубоких идей, к тому же быстро устаревают и не могут распространяться на другие, хотя бы и сходные, объекты внимания. Видный американский социолог Р. Миллс излагал этот тезис в излишне даже категоричной, на наш взгляд, форме: «Большая часть эмпирических исследований – всего лишь формальное упражнение для начинающих ученых. Они полезны для тех, кто не способен к решению серьезных социальных проблем. От их проведения пользы не больше, чем от их чтения... Нелепо планировать полевые исследования, если ответ можно найти в библиотеке»[105]. И наоборот, игра в абстрактные обобщения мало стоит, если они не подкрепляются сбором красноречивых фактических данных.

В-третьих, как и всякая интеллектуальная деятельность, в том числе публицистика, социология журналистики немыслима без «неожиданных» взлетов воображения, которые с трудом поддаются прямолинейному логическому объяснению. «Научная и вообще творческая работа – сложный процесс... – пишет известный экономист Г.X. Попов. – Чаще всего идеи являются плодом всей обстановки, всего неповторимого сплетения обстоятельств, связывающих воедино прочитанную книгу и совещание, рукопись статьи и фразу в диссертации, реплику директора и вопрос аспиранта»[106]. Вспомним поразительно точную формулу поэта: к «открытиям чудным» ведут и просвещенья дух, и опыт – сын ошибок трудных, и гений – парадоксов друг, и... случай – бог изобретатель.

«Лишнего» знания, как и «лишней» методической культуры, для журналиста-социолога не бывает. Главными источниками специальных знаний для него служат:

 

Ø            разработки в смежных областях науки – как социальной, так и теоретико-журналистской. Особенно богаты свежими данными специализированные журналы «Социологические исследования», «Социально-политические науки», Вестники Московского и С.-Петербургского университетов (социологические и философские серии) и др. Прямое отношение к нашему предмету имеют регулярные опросы общественного мнения, которые проводятся соответствующими службами за рубежом (например, фирмы Гэллапа, Роупера, Харриса в США) и в России (в частности, ВЦИОМ). Сюда надо отнести и ведомственную статистику. Концептуальная и эмпирическая информация не бывает «вечной» – наоборот, она быстро обновляется, вплоть до коренной перемены знаков оценки. Повседневной проблемой для социологии журналистики является стыковка с другими отраслями обществоведения – как по проблематике проектов, так и с точки зрения понятийного и методического аппарата;

Ø            литература и банки данных социолого-журналистских центров, которых с каждым годом становится все больше. К крупнейшим среди них относятся исследовательская лаборатория факультета журналистики МГУ, Институт социологии РАН, фирма «Экро» в С.-Петербурге и др. Колоссальную по объему информацию изо дня в день накапливает фирма НИСПИ, которая специализируется на телеметрических замерах аудитории телевидения (снятие данных с антенн телеприемников). Добавим, что в сотрудничестве с российскими СМИ аудиторию на нашем рынке информации активно изучают зарубежные исследователи – например, французский институт Mediametrie;

Ø            труды теоретиков журналистики, посвященные ее актуальным проблемам и текущей практике. Это само собой понятное направление сотрудничества. То же относится и к работе самих СМИ – имеются в виду не только их исследования по научным программам, но и систематическое читательско-зрительское знакомство с опытом редакций;

Ø            развитие собственной исследовательской школы в вузе, лаборатории, издательском доме и т.п. Например, в СПбГУ этой цели служит ежегодный научно-практический семинар «Журналистика и социология», материалы которого выходят отдельной издательской серией. Никакое механическое воспроизведение чужих знаний, в том числе почерпнутых из классических источников, не заменяет оригинальной эвристической работы данного коллектива. Именно здесь накапливаются идеи, опыт, традиции, квалификация, необходимые для плодотворной социолого-журналистской практики.

в начало

 

ГЛАВА 3.

СОЦИОЖУРНАЛИСТИКА: ПОНЯТИЕ, СТРУКТУРА, ПРАКТИКА

 

Как бы тщательно мы ни обосновывали взаимосвязи социологии журналистики с редакционной практикой, в уме читателя все равно будет сохраняться некоторый разрыв между ними. Это естественно так же, как понятна причина существования дистанции, например, между производственной «текучкой» инженера-технолога и фундаментальной физикой, работой бухгалтера и постулатами экономической теории. «Микро» не может преуспевать без «макро», но для их взаимодействия нужен посредник, проводник, некая соединительная ткань. В нашем случае социология журналистики останется для профессионалов-практиков более или менее отстраненной дисциплиной, пока не будут определены формы ее проникновения в повседневную редакционную жизнь. Сделать это непросто хотя бы потому, что у прессы есть несколько точек соприкосновения с социологией как на теоретическом, так и эмпирическом уровне, и не все они ясно различаются в сознании сотрудников редакции. Уральский исследователь Л.А. Кропотов, один из первопроходцев на пути социологии журналистики, насчитывал, по крайней мере, семь таких «точек» (их перечень приводится с некоторыми поправками в терминологии, которая несла на себе отпечаток времени).

 

1.         Теоретическая социология оказывает всестороннее влияние на учение о печати, будучи ее научным основанием.

2.         Социология печати выступает как одна из специальных социологических теорий.

3.         Журналистская деятельность становится объектом исследования социологов.

4.         Газета, радио, телевидение могут служить инструментами социологического исследования.

5.         Редакции занимаются исследованием аудитории – своими силами или с помощью социологов.

6.         Журналисты обращаются к социологическим исследованиям как к источнику информации для создания своих произведений.

7.         Методы конкретных социологических исследований проникают в процесс журналистского творчества[107].

 

Для приближения науки к редакционным будням нужно, чтобы она была воспринята и освоена на уровне профессиональной квалификации корреспондентов и редакторов. Должен сформироваться особый род сознания и действий, методики труда, который вбирает в себя социологию журналистики как органичную, неотъемлемую, привычную составляющую. Эта «соединительная ткань» носит название социожурналистики.

 

Понятие социожурналистики

 

Социологизация публицистики подчас приобретает такие естественные для прессы, «ненасильственные» формы, что развивается как бы под чужими именами – литературоведческого, в частности, происхождения. Выразительный пример привел энтузиаст сближения социологии с литературой писатель В.Я. Канторович. В 1970-е годы, находясь за рубежом, он услышал слово «социография». Так именовалась «новинка» – документально-беллетристические произведения, исследующие современное общество. Но в России, с ее мощной традицией аналитической прессы, подобные сочинения издавна относились к очеркам нравов: авторы рисовали социальный тип или конфликт, показывая процессы, которые порождают данное общественное явление[108]. В самом деле, история отечественной культуры дает блестящие образцы социологической, по существу, публицистики – вспомним исследовательские очерки Г.И. Успенского, А.Н. Энгельгардта, А.П. Чехова и др.

Между тем без точного названия явление остается непризнанным, «нелегалом». Конечно, можно усилить звучание уже существующих обозначений. Чем, скажем, не устраивает «социологическая журналистика»? Узостью того горизонта практики, который в нашем сознании ассоциируется с этим словосочетанием: мы будем представлять себе некую суверенную область творчества и особую группу профессионалов, использующих собственно социологические приемы сбора и осмысления материала, регулярно включающих в свои произведения данные социоисследовательских служб и т.п.

В действительности так и происходит: подобным образом работают либо обществоведы, взявшиеся за журналистское перо, либо публицисты, сознательно принимающие на себя роль и функции социолога. Фактически мы имеем здесь дело с отраслевой специализацией – такой же, как в случаях с экономической, экологической, медицинской, военной публицистикой. Она и возможна, и полезна в творческом ансамбле редакции. Но нас сейчас интересует не особенное умение узкой группы специалистов, а универсальное, общедоступное и общеупотребимое качество журналистской квалификации, а именно – свободное владение многообразными навыками социального анализа, включая специфические методы конкретной социологии. Иными словами, речь идет не о журналистике, уподобляющейся социологии, а о социологии, обогащающей журналистику.

Стремление преодолеть неполноту и аморфность первоначально избранных символов хорошо видно на материале зарубежной прессы недавних десятилетий. Когда в редакционных помещениях появились первые компьютеры, к ним обратились как к подспорью для осмысления больших массивов информации, касающихся масштабных общественных проблем. В 1971 г. американский ученый Эверетт Деннис впервые применил термин «аналитическая журналистика» как характеристику новой методологии социоисследований в прессе. Однако со временем, по мере распространения электронных технологий для решения подобных задач, этот вид деятельности получил адекватное своему содержанию имя – компьютеризированная подготовка публикаций, или журналистика базы данных[109].

Социожурналистика – это уровень квалификации сотрудников СМИ, который характеризуется высокой социологической культурой мышления, поиска, сбора, интерпретации информации, а также социальной ответственности за последствия своей деятельности. Поскольку квалификация находит выражение в продукции СМИ и отдельного журналиста, то это понятие применимо и для определения качественного уровня прессы – ее организации, стратегии и тактики действий, текстов, общения с аудиторией. Мы вправе также говорить о социожурналистской теории и социожурналистском образовании, как о факторах, формирующих и регулирующих искомое качество труда.

Итак, квалификация, практическая деятельность, теоретическое обоснование и образование. Содержание этих компонентов, как и понятие социологической культуры применительно к прессе, мы подробно раскроем позднее. А сейчас уточним происхождение социожурналистики и ее взаимоотношения с теорией и практикой прессы.

В предыдущем разделе курса мы рассматривали место социологии журналистики в ряду научных дисциплин. Его воспроизводит схема 4, где С – социология, СЖ – социология журналистики, ТЖ – теория журналистики.

 

СХЕМА 4.

СОЦИОЛОГИЯ ЖУРНАЛИСТИКИ В РЯДУ НАУЧНЫХ ДИСЦИПЛИН

 

 

Наш предмет располагается не между материнскими для него дисциплинами, а на их стыке, наложении и вбирает в себя элементы каждой из них, причем по большей части от теории журналистики. Подобным образом схема 5 демонстрирует «местоположение» социо-журналистики, где СЖ – социология журналистики, С/Ж – социожурналистика, Ж – журналистская практика.

 

СХЕМА 5

СОЦИОЛОГИЯ ЖУРНАЛИСТИКИ, СОЦИОЖУРНАЛИСТИКА И ЖУРНАЛИСТИКА

 

 

Здесь тоже обращает на себя внимание взаимопроникновение «двух стихий»: теоретико-исследовательской и практико-эмпирической, при доминирующем значении практического журналистского базиса.

Разберемся в очерченной композиции с функциональной точки зрения. При описании различных системных образований обычно используются категории сознания и самосознания: первое дает системе знания о среде, в которой она функционирует, второе – о ее собственных свойствах. Мы тоже обратимся к этим категориям, чтобы расшифровать приведенную схему. Для наглядности прибегнем к аналогии.

Так, роль сознания культуры, «добывающего ей информацию о природе, обществе, человеке, да и о ней самой, рассматриваемой как бы со стороны... играют науки... а роль “самосознания” культуры играет искусство, отражающее объективный мир таким, каким он преломляется культурой...»[110]. Сходным образом и социология журналистики является для прессы ее сознанием, т.е. источником сведений об устройстве и динамике общественной жизни, о способах ее достоверного анализа, а также о самих СМИ «как бы со стороны» потребностей и запросов общества. Социологизированное самосознание прессы выражается через социожурналистику, т.е. тот слой профессиональных представлений и методов труда, который «пропитан» соответствующими знаниями и навыками.

Закономерно возникают вопросы о других «слоях». Есть ли они? Допустимо ли их существование? «Лучше» они или «хуже» социожурналистики? И вообще – нельзя ли без нее обойтись?

Конечно, иная пресса существует, более того – преобладает количественно. В своей массе редакции опираются не столько на строгие систематизированные знания, сколько на опыт, интуицию сотрудников. Социожурналистика ни в коей мере не должна рассматриваться изолированно от общего контекста деятельности СМИ – только внутри него. Она представляет собой одну из ветвей развития безмерно разнообразной творческой деятельности, но, несомненно, эта ветвь располагается на самой верхушке «дерева» журналистской квалификации. Ставка традиционной прессы на интуитивно-опытническую методологию труда таит в себе опасность субъективистского освещения событий и проблем, а значит – нарастания общественного недовольства СМИ.

Эмпиризм и фрагментарность восприятия мира, пристрастие к эффектным цветовым пятнам на карте жизни, чем сплошь и рядом грешат корреспонденты, вступают в противоречие с современными тенденциями в развитии человеческого познания. Оно, по утвердившемуся в науке выводу, тяготеет к целостности – вопреки былой раздробленности, причем в центре этой целостности стоит сам реальный человек с его мирскими заботами.

Противоречия возникают и на уровне формирования у аудитории знаний о повседневной реальности. В этом убедились участники конференции «Роль СМИ в содействии укреплению взаимопонимания между странами Балтии и России», проходившей в Риге (2004). Жители России, по причине одностороннего освещения ситуации в соседних государствах, знают о них в основном то, что «там закрывают русские школы и дети выходят на митинги». Рижане в свою очередь в связи с Россией вспоминают главным образом об обвинительной риторике по поводу Латвии политиков национал-патриотического толка.

По наблюдениям корреспондента газеты «Невское время» С Гавриловой, в дискуссиях на конференции говорилось о том, что мимо внимания СМИ и аудитории по обе стороны границ проходят внеполитические темы: безработица и развитие малых городов, падение рождаемости, перспективы молодого поколения и т.п. Но именно они открывают возможности для взаимопонимания народов, чего нельзя сказать о частных мнениях политиков и журналистов.

Было бы странно возражать против личного выбора корреспондентом творческой манеры и стиля изложения материала, тем более запрещать или директивно вводить какие-либо стандарты. Это означало бы покушение на свободу слова и предпринимательства в области массовой информации. В плюралистической прессе не возбраняются любые легитимные трактовки материала: фактологически-хроникерские, эссеистские, развлекательные и пр. Каждая редакция вольна рисковать своим авторитетом и материальным преуспеянием. Прессе, которая сознательно избегает проблемности и анализа, не работает с массивами фактов, вероятно, достаточно так называемого репортерского чутья. Тем не менее, наличие социожурналистской квалификации заведомо лучше, чем ее отсутствие. Хотя бы потому, что дополнительное умение никогда не обременяет профессионала, и потому, что пресса конъюнктурно заинтересована в бесконфликтных отношениях со средой своего обитания.

И все-таки это лишь минимальные условия самообеспечения корреспондента и редакции. На оптимальном же уровне нельзя не видеть того, что освоение социожурналистики является обязательным требованием к СМИ, с точки зрения ее природы и общественных запросов.

В других областях духовной деятельности прибавление корня «социо» носит факультативный характер, как указание на своеобразие данного подхода к материалу – «равного среди равных». Так, в 1960–1970-х годах громко заявила о себе социологическая кинокритика, которая нашла своих выразителей среди теоретиков и обозревателей, рецензентов[111]. Позднее это направление получило устойчивое развитие, что, однако, вовсе не привело к отмиранию, например, собственно эстетического киноведения. Как известно, произведение искусства выражает прежде всего индивидуальный мир своего создателя и уже через него, опосредованно и преломленно – социальные явления и процессы. Совсем не обязательно художник должен попадать в унисон с движением общества. То же можно сказать о гуманитарных науках: вульгарная социологизация философии и экономики, развившаяся у нас под давлением идейно-политического монизма, лишь застопорила прогресс в этих сферах познания и уже безвозвратно отошла в прошлое. У каждой научной дисциплины свои истины, ценность которых лишь в какой-то части измеряется социальными критериями.

Принципиально другая расстановка сил наблюдается в прессе. Здесь социальное содержание и значение фактов всегда «во-первых», а личное восприятие их автором – «во-вторых». При иной расстановке приоритетов мы получим вариацию на тему художественного творчества, самовыражения личности, хобби, заказного манипулирования публикой, но только не инструмент адекватной саморефлексии и самокоррекции социальной системы. Вот почему «социо» для прессы неоспоримо важнее прочих ее характеристик. Прислушаемся к суждению кибернетика Н. Винера: он отмечал как аномалию то, что в мире, основанном на купле и продаже, непосредственное назначение прессы скреплять общество с помощью информационных связей между людьми вытесняется вторичными целями – распространением рекламы и наживой для владельцев средств информации[112].

В самой трактовке социального, т.е. порождаемого реальным обществом и ему необходимого, требуются верные ориентиры. На практике здесь встречаются просчеты, вызываемые как незнанием, так и подменой понятий. Вот несколько подтверждений. По оценке 55% опрошенных российских тележурналистов, простые люди из разных слоев общества имеют недостаточно возможностей активно выражать свою позицию на экране, только 18% полагают иначе; то же показал опрос сотрудников радио[113]. Значит, налицо ложное в основе стремление выдать суждения так называемых лидеров общественного мнения за настроения широкой общественности. Подобная практика ведет к разрушению фундаментальных идейных и нравственных устоев прессы. Старый известинец Ст. Кондрашов в этой связи писал, что его газета, обретя самостоятельность, «не сразу проявила чувство сострадания к миллионам униженных и оскорбленных... Сейчас газета выправляется, возвращаясь на позиции критика властей, защиты справедливости, в то русло гуманизма, которое даже в далеко не лучшие времена влекло к нам читателей».

Не соответствует реальности и преувеличенное внимание, которое в журналистской среде уделяется формальным показателям качества публикаций. Согласно опросу молодежной аудитории, в газетных текстах читателей более всего привлекает прагматика (о чем сообщается) – 65%, далее идет синтаксис (мастерство формы) – 18, затем – семантика (достоверность содержания) – 17%[114]. Из этого вовсе не следует, что литературное мастерство не имеет ценности. Напротив, без него публицистика превращается в унылую сводку данных. Но оно, во-первых, приложимо к содержанию, поскольку потребности аудитории удовлетворяет прежде всего документальная информация, и, во-вторых, оно не должно приобретать назойливо-самодовлеющих форм.

Назначение редакционной «кухни» состоит в том, чтобы обслуживать социальное функционирование прессы. «Что следует считать “конечным продуктом” деятельности публициста – создаваемые им произведения или ту “работу”, которую совершат в реальной жизни, в сознании читателя, слушателя, зрителя запечатленные в этих произведениях мысли и чувства автора? – задаются вопросом специалисты. – В первом случае публицистика становится объектом лишь филологического анализа, а во втором – открываются возможности широких социологических и социально-психологических исследований»[115].

Как видим, профессиональная техника, искусность если и не противостоят социальной работе, то уж во всяком случае и не совпадают с ней. Вот почему нельзя согласиться с попытками наполнить понятие социожурналистики иным содержанием, в частности, технологией профессионального общения. В одной из книг дается такое определение: «Социожурналистика – научная дисциплина, исследующая проблемы, связанные с социальной природой журналистики и паблик рилейшнз, с их общественными функциями и воздействием социально-психологических факторов на журналиста, пиэрмена». Короткая дефиниция несет в себе целый ряд неточностей: почему, например, автор сосредоточивается лишь на научной дисциплине, без упоминания практики прессы, или почему исследованию подлежат только проблемы, а не законы, явления, процессы? Но нас в данном случае занимает неправомерное сведение «социо» к социально-психологическим факторам и, как следует из названия и текста цитируемой монографии, к прагматическому моделированию деятельности коммуникатора.

Против таких подстановок, только в связи с анализом художественного творчества, выступал академик Д.С. Лихачев. «...Движение от старого к новому в искусстве, – писал он, – вообще объясняется вовсе не тем, что выразительность со временем притупляется, перестает воздействовать, “надоедает”, требует “остранения”... а тем, что искусство находится в постоянном движущемся сочетании с изменяющейся действительностью. Концепция “остранения”... предполагает, с одной стороны, способность искусства к самодвижению, а с другой – психологические причины... и не в состоянии объяснить, почему смена формы идет именно в этом направлении, а не в каком-либо другом»[116]. По отношению к прессе с ее гораздо более прямолинейной, чем у искусства, социальной детерминированностью приведенное высказывание справедливо втройне.

Социожурналистика – многосоставное, комплексное образование, имеющее собственную структуру. Она включает в себя и научно-теоретические, и мировоззренческие, и технико-методические компоненты. С ними нам и предстоит познакомиться.

 

Структура социожурналистики

 

Структурировать социожурналистику непросто, поскольку все ее компоненты нераздельно (и каждый раз оригинально) сливаются в сознании и поведении сотрудников СМИ, которые владеют ее «секретами». Собственно, в этом слиянии и заключается суть дела. Перед нами должна предстать определенная культура труда, но только понятая не упрощенно, как совокупность технических приемов, а диалектически сложно – как многоуровневое образование, имеющее теоретико-мировоззренческий базис, прочно стоящий на нем «этаж» профессиональных установок и осознания своего назначения, далее – уровень методики познания и, наконец, видимую для мира форму предъявления себя – публикуемые произведения.

 

а) Теоретическое обоснование

 

В этом качестве выступает социология журналистики, во всех ее методологических и эмпирико-прикладных проявлениях. Для профессионала социожурналистика является прямым следствием из нее. Надо, однако, уточнить, что имеется в виду круг понятий, категорий и терминов, с помощью которых конструируется научная формула социожурналистики, а не все идейно-теоретическое обеспечение практической деятельности. В реальности интеллектуальный потенциал публициста складывается под воздействием широкого спектра его подготовки и жизненного опыта. Без полновесного знания о мире, человеке, культуре стремление овладеть социожурналистикой неизбежно выродится в начетническое вызубривание догматов или ремесленное освоение техники сбора информации.

Если ставить вопрос так широко – а иначе не удастся добраться до верного ответа, – то нам не обойтись без элементов социально-философского анализа отношений журналиста с действительностью, которую он призван отражать в своих произведениях. В той или другой форме мы приближались к этой проблеме в предыдущем тексте, когда затрагивали тему достоверности журналистского знания о мире. Теперь пришло время рассмотреть ее специально.

Как автор обращается с действительностью, когда «по своему хотению» не замечает непреложных фактов или подтасовывает их? Игнорирует ее как суверенную, объективно существующую данность и заставляет жить по навязанным им правилам. Каковы истоки этого насилия? С одной стороны, они заключены в возвеличивании своей персоны на фоне внешней среды, присвоении себе полномочий по ее «верной» перекомбинации; с другой – в нежелании (неумении) признать, что многообразие есть фундаментальное условие существования человеческого общежития.

Мир не больше принадлежит нам и нашим единомышленникам, чем нашим политическим оппонентам, новым и предшествующим поколениям, всякого рода «еретикам» или детям иных народов. Значит, к «неправильным» фактам и точкам зрения надо относиться по меньшей мере терпимо, как к неизбежности, а в лучшем случае – с оптимизмом, как к подтверждению непрерывного развития общества. Развитие же действительности представляет собой непрерывную смену событий и картин, которые служат «питательным материалом» для прессы.

В учебном издании по конкретной, отраслевой тематике нет места для развернутого философского исследования отношений автора с окружающим миром. Мы можем лишь поставить проблему в предельно заостренном виде: что первично в журналистике – материальная действительность (включая, прежде всего, социальную реальность) или сознание корреспондентов и редакторов? Без такого онтологического, сущностного прочтения журналистики бессмысленно изучать ее деятельность в гносеологическом, познавательном аспекте. Если мы не прояснили для себя, существует ли объективная реальность как среда, в которую погружена пресса и которую она призвана отражать, будучи ее порождением и функцией, то утрачиваются критерии оценки качества познавательной практики журналистов.

В самом деле, чтобы заявить, что действительность непознаваема для журналистов и потому им дозволено сочинять произвольные версии событий, надо как минимум допустить наличие объективного мира в качестве зоны внимания прессы. Чтобы, далее, потребовать от редакций адекватного познания и освещения событий, тем более необходимы сами события, предопределяющие поведение журналистов. Только после таких мыслительных операций мы получаем основание для изучения субъективных познавательных установок корреспондентов. Их суждения о постигаемости (или недоступности) тайн внешнего мира, намерении или нежелании его постигать, открытости или закрытости источников информации будут служить следующим, ближе лежащим к поверхности объектом исследования. Причем подобные заявления чаще делаются спонтанно, под влиянием обстоятельств, чем в результате специальных раздумий о своем профессиональном credo. Установки отчетливее всего проступают в деятельности представителей прессы, в частности, в их публикациях. Попросту говоря, чтобы узнать, кем предстают в гносеологическом плане журналисты – материалистами или идеалистами, надо не столько спрашивать их мнение, сколько знакомиться с их производственной деятельностью.

Переводя анализ прессы в непривычную для ее исследователей теоретическую плоскость, мы не удаляемся, как может показаться, ни от современных течений в науке, ни от конкретных проблем редакционной практики. Наоборот, мы как бы встраиваемся в макродискуссию о перспективах развития нашей страны, например, о путях построения в ней гражданского общества. Они также оцениваются в свете соотношения материального и идеального начал. Так, исследователи практики демократии в России заявляют, что «субъективизм наложил свою печать на понимание социальной реальности (другими словами, общества)...». И далее: «Наши некоторые коллеги полагают, что относительно социальной реальности и вовсе отражать нечего, так как социальной реальности объективно не существует, эта реальность “интерсубъективна”, то есть плод наших “смыслов”, языка, “проговаривания”... Стратегической задачей в подобной ситуации... является разработка новой теории общественного развития на основе усиления практической (применяемой) функции философии, в частности, теории формирования гражданского общества в России»[117].

Нас, в рамках изучаемой темы, тоже интересует прямое, контрастное сопоставление материи и духа, для повышения практической (применяемой) ценности анализа социожурналистики. И ответ на поставленные вопросы, в общих чертах, укладывается в рамки классического материализма. Внешний мир – природный, социальный и сверхчувственный – объективен, первичен по отношению к сознанию и познаваем; журналистика есть порождение этого мира, призванная познавать его и отражать с максимально достижимой степенью адекватности; познание представляет собой одну из ведущих функций-обязанностей прессы в обществе.

Наблюдения за долгой историей журналистики показывают, что «перспектива поступательного развития личности и общества открывается только в рационалистической парадигме, когда люди убеждены, что законы жизни есть, что их можно познать и, следуя им, добиться личной свободы и общего благосостояния и т.п.». Поэтому тексты такого рода «во все времена, даже при самых безнадежных психоисторических состояниях социума, должны быть и обязательно есть в массовых коммуникациях, хотя бы как свет в конце тоннеля»[118]. Примечательно, что данное утверждение звучит из уст психологов журналистики, которым вроде бы пристало склоняться к идее таинственности отношений автора с действительностью и непостижимости творческого акта. Но такова природа прессы, что в ней социальное «сильнее» индивидуально-инстинктивного. Тем более органична эта мысль для социологии журналистики, в основе которой лежит рациональное мировоззрение.

Не станем уточнять, как прихотливо базовые теоретические положения преломляются в более детальных научных разборах и особенно в практической журналистике. Всякому непредубежденному уму понятно, что черно-белыми бывают только логические посылки, но не их подробное истолкование и воплощение в жизнь. Приближаясь к практике, будем рассуждать так. Если в журналистике преобладает стремление разобраться в сути дела, то перед нами материалистически ориентированное профессиональное сознание. Если же на передний план выпячивается субъективная оценка, то мы сталкиваемся с гносеологическим идеализмом. В быту и публичных декларациях журналист может представать как убежденный материалист. Но в своих публикациях он – стихийный агностик. Тогда свобода мнений торжествует, а познание неоднозначного явления едва ли продвигается от поверхности к сути.

 

б) Социологическое сознание журналиста

 

Нельзя рассматривать его вне связи с тем, как современная социология трактует общую методологию познания. Центральной проблемой является поиск разумного соотношения между пониманием мира жизни (конкретные события, люди, их поступки) и научным постижением истины (объективное, но обобщенное, идеальное воспроизведение действительности). В литературе чаще всего науку противопоставляют обыденному мышлению. Но понятие «мир жизни» предпочтительнее, ибо оно ассоциируется с гораздо более красочным, одухотворенным, насыщенным событиями содержанием. Во всяком случае применительно к журналистике верна именно такая характеристика: картины мира в прессе преимущественно конкретны и жизненны, и в этом залог ее притягательности для публики. Можно утверждать, что в процессе своей эволюции журналистика прочно освоила данный горизонт познания. Значит, внимание следует переключить на другую задачу – привнесение в профессиональное сознание научной объективности.

Культура системного мышления начинается с уважения к точному знанию и его носителям, с понимания приоритетности информации специалистов по отношению к субъективным реакциям на событие корреспондента. Подмена знания собственным разумением так же недопустима в социальной сфере, как и в естественнонаучной. В повести М. Булгакова «Роковые яйца» репортер настырно выспрашивает у профессора-биолога: правда ли, что его открытие «вызовет мировой переворот в животноводстве»? Как ни отбивался ученый от слишком утилитарной трактовки своего фундаментального исследования, назавтра он с ужасом прочел следующее газетное сообщение: «Из полфунта икры в течение 3 дней вылупляется такое количество головастиков, что их нет никакой возможности сосчитать...»

В прессе наших дней такое самодостаточное невежество встречается ничуть не реже, чем во времена М. Булгакова. В результате деформируются представления аудитории о проблемах нешуточного свойства. Так, по наблюдениям экспертов, журналисты изображают российских предпринимателей как монолитную социальную группу, не прослеживая иерархию внутри нее, не учитывая различий по способам накопления капитала, социальному происхождению, мотивации деятельности, экономическому потенциалу и т.п. Главное внимание уделяется крупным бизнесменам, а роль мелких и средних хозяев принижается. Не случайно вслед за прессой большинство населения считают, что предприниматели – это выходцы из рядов номенклатуры, а также из криминальных группировок, и лишь незначительное число россиян связывает частный бизнес с предприимчивостью и инициативой самого работника[119].

Упрощенная односторонность вместо целостного представления об объекте является дефектом именно способа мышления, а не тематической, скажем, специализации или гражданской направленности взглядов. И наоборот: полнота видения может проявляться в изданиях и программах любого типа и тематики. Любопытны наблюдения американских аналитиков за декларациями и содержанием альтернативной прессы США. Справедливо критикуя традиционные издания за необъективность информации о контркультуре, приверженность официальным концепциям, оппозиционная печать в свою очередь оказывается столь же тенденциозной и субъективной. Ее альтернативность выражается лишь в том, что она представляет как бы другую сторону той же монеты[120].

Системное мышление журналиста формируется на основе синтеза познаний о различных сферах жизни общества. Чтобы достоверно судить о ситуации на конкретном объекте, тем более в социуме, надо отчетливо представлять себе, что она, как правило, складывается под воздействием множества факторов – экономических, демографических, социально-психологических и др. Вот почему в университетский учебный план для журналистов заложено такое многообразие дисциплин социально-гуманитарного цикла. Энциклопедичность познаний сама по себе служит базой для системного видения мира. Трудность же состоит в том, чтобы найти соединительные мосты между фундаментальными науками и непосредственно профессиональным обучением.

К решению данной задачи ведет внедрение в университетскую программу «пограничных» курсов, в которых сливаются оба этих начала: кроме социологии журналистики – психология журналистики, политология СМИ, журналистское правоведение, этика журналиста, экономика, менеджмент СМИ и др. Так в учебном плане создается своего рода проекция социальных отношений и связей, с которыми на практике встречаются выпускники университета. Кроме непосредственно учебного эффекта, тем самым формируются основы мировоззрения и мироощущения студента. Знаменательно, кстати сказать, что английское слово education одновременно означает и образование, и воспитание, и развитие врожденных способностей ученика.

Широкая образовательная подготовка – не синоним социологической культуры мышления, а важнейший из ее залогов. Далее требуется специальное, регулярное знакомство с источниками социологической информации (они назывались в предыдущем разделе книги) и главное, – тренировка способности к безошибочной диагностике «на социальность» самой запутанной и многоаспектной коллизии. Особенно необходимо умение четко различать сенсационную выразительность фактов и аналитические выводы из их совокупности.

 

Выразительные примеры сенсационности в ущерб социально верному обобщению регулярно поставляет освещение избирательных кампаний. Рассмотрим ряд фактов из материалов общероссийских изданий о выборах губернатора одного из регионов – крупнейшего и богатого края. Казалось бы, накануне и в ходе кампании самое пристальное внимание обозреватели должны уделять программам кандидатов. Именно в этих документах сосредоточены взгляды на перспективы развития региона, оказавшегося в непростой ситуации, именно они и есть «главная политика». Газетчики должны выступать как непредвзятые эксперты, защищающие не клановые, а общегражданские интересы. Но в журналистских материалах о программах говорится бегло и в иронической манере. Чаще вспоминаются личные качества кандидатов и прошлые их заслуги, а также стоящие за спиной претендентов силы в Кремле и «олигархи».

В чем же наблюдатели, отказавшиеся от сопоставления стратегий, видят главные политические итоги кампании? Например, в том, что «коммунисты окончательно перестали быть в России второй политической силой. Их удел отныне – третье место». Надо думать, редакция выражает здесь собственные политические пристрастия и тревоги, а не признанный специалистами вывод. Не случайно другое издание пишет о третьем месте кандидата от коммунистов в противоположной тональности: он «выступал за социальную ответственность бизнеса перед работниками, предлагал трезвый экономический подход к решению проблем края». Значит, собственно партийная принадлежность претендента привлекала избирателей меньше, чем его деловая платформа, и не в межпартийной конкуренции надо бы искать суть происходящего. «Главное» же для данной газеты заключено в «относительно слабом результате» еще одного претендента, что объясняется неудачной тактикой ведения кампании. Следующее издание усматривает в результате кандидата от левых сил «не столько поражение его... сколько демонстрацию того, что КПРФ пока уверенно держится на плаву». «Главное» здесь формулируется так: «...край традиционно называется аналитиками “показательным регионом”». Дескать, избирательные кампании проходят там так же, как и по всей России-матушке в целом, и расклад голосов в итоге получается пропорциональным результатам федеральных выборов в РФ».

Итак, во-первых, «главных» итогов несколько и все они совершенно разные. Во-вторых, гигантская по размерам часть страны, оказывается, интересна лишь с точки зрения того, насколько она «справилась с индикативной задачей». Пресса демонстрирует откровенное пренебрежение обстоятельствами жизни и потребностями населения региона. Но сейчас нас занимает не этический аспект ситуации. Важно, что право жителей края на политическое участие и суверенный гражданский выбор, их представления о достойной власти и волеизъявление образуют ту самую политическую реальность, которую вроде бы призвана изучать и отражать журналистика. Реальность, несомненно существующую (ход и результаты голосования зафиксированы документально), доступную редакциям, постигаемую без каких-либо чрезвычайных мыслительных ухищрений. Ее вытесняют из текстов плоды умозрительной активности обозревателей.

Дальнейшие наблюдения над текстами подкрепляют это заключение. В лексическом строе комментариев, в распределении внимания между деталями событий обнаруживается, что выборы служат, скорее, поводом для самовыражения журналистов, чем питательной средой их размышлений. Один из материалов называется на обывательский манер: «Пиво, вобла и выборы», – поскольку некий чиновник сказал при журналисте, что дефицитных некогда продовольственных товаров теперь нет на избирательных участках. Автору эта, небезупречная по логике, ссылка потребовалась для того, чтобы съязвить: «На выборы пришло меньше половины – 45 процентов» (заметим, что по меркам последних лет такой показатель отнюдь не относится к числу критических). Для убедительности проводится параллель с предыдущими выборами в крае, и делается вывод, что ныне пришло «гораздо меньше народу». Однако прием не срабатывает, потому что автор не счел нужным назвать цифры. Дальше корреспондент упоминает «команду победителя», хотя победа придет только в следующем туре голосования. Другой материал построен на высказываниях лидеров двух депутатских групп в составе Госдумы, но в заголовке почему-то упоминается только один из них. Будь подобная небрежность единичной, ее можно бы отнести к случайностям профессионально-технического порядка. Но когда суетливое жонглирование фактами встречается из материала в материал, приходится вспоминать классическую формулу-обобщение – бегство от действительности.

 

Одно из основных свойств социологического мышления – умение видеть явления в движении, во взаимосвязи с вчерашней и особенно завтрашней социальной реальностью. Последовательно диалектический метод познания требует признать, что в состав событий входят их ближайшие и долгосрочные последствия. Фундаментальные исследования не всегда способны дать ответ об этом коде развития ситуации, поскольку не поспевают за ускоряющимся ритмом общественной жизни. Поэтому специалисты отмечают, что при изучении, в частности, политических процессов сегодня явно усиливается роль интуиции, опыта и оперативного эксперимента[121]. Преимущества прессы связаны с анализом именно такого рода. Стало быть, расширяются ее возможности как социального аналитика и, с другой стороны, острее становится потребность в умении журналиста размыкать пределы текущего времени, мысленно продлевать событие, давать прогнозные оценки оперативным фактам.

Перенося акцент на последствия сегодняшних событий, мы обязаны распространить этот взгляд и на журналистскую деятельность. Выступление прессы по актуальной проблеме – это всегда общественный факт, вызывающий более или менее мощный резонанс. Поэтому в структуру социологического сознания журналиста входит понимание им своей этической ответственности за публикацию-деяние. Подчеркнем: имеются в виду не моральные сентенции, с которыми каждый волен соглашаться или спорить, а нормативная этика, граничащая с законодательством или даже текстуально совпадающая с ним. В данном случае персональные этические установки теснейшим образом связаны с культурой мышления, более того – обусловлены ею.

Едва ли не самая трудная для журналиста задача – отстраниться от собственного текста, чтобы выяснить степень его объективности. Читатель имеет право знать, выступает ли автор с оценочными суждениями или с доказательствами истины. Обвинять представителей прессы в нечестности уместно только тогда, когда они знают правду, но утаивают ее. Однако дискуссия на эту тему будет беспредметной, если предварительно не ответить на вопрос: правда – о чем, по отношению к чему, в каких категориях измерения?

Немецкий социолог Ю. Хабермас полагает, что человек живет в трех мирах, в каждом из которых имеют силу специфические регуляторы и нормы поведения. Объективному миру присущи деловые отношения, стремление к установлению истины, соответствие утверждений фактам, не зависящим от нашей воли; социальный мир основывается на нормах, принятых в данной общественной среде, здесь важно вести себя правильно, т.е. «как положено»; в субъективном мире складываются экспрессивные отношения, господствуют чувства, надежды конкретных индивидуальных субъектов[122]. Когда журналист открыто выражает мир своих мыслей, ценностей, переживаний, он абсолютно правдив – по отношению к себе, но не как «зеркало» реального мира. Он правдив по отношению к миру системы, когда излагает материал в соответствии с установками определенной партии, сознательно подчиняясь указаниям редактора или давлению стереотипов общественного мнения. Однако при чем здесь объективность?

 

Интереснейшие этюды для размышлений на эту тему журналистам предлагают смежные науки, например литературоведение. Так, в пристальном анализе поэтики Ф.М. Достоевского литературовед М.М. Бахтин приходит к выводу о том, что «теми элементами, из которых слагается образ героя, служат не черты действительности – самого героя и его бытового окружения, – но значение этих, черт для него самого, для его самосознания. Все устойчивые объективные качества героя, его социальное положение, его социологическая и характерологическая типичность, его habitus (наружность. – Авт.), его душевный облик и даже самая наружность... у Достоевского становится объектом рефлексии самого героя, предметом его самосознания; предметом же авторского видения и изображения оказывается самая функция этого самосознания»[123]. Здесь с филигранной точностью разделены черты, принадлежащие внешнему миру и живущие только «внутри» персонажа. Обратим, однако, внимание и на то, что писатель изучает не собственное отношение к герою романа, а как раз восприятие героя – героем, т.е. «предметом авторского видения» служит нечто, что существует независимо от него, можно даже сказать – существует объективно, хотя речь идет о художественном, а не документальном произведении.

 

Современные стандарты журналистики предполагают гласное разделение личного и общественного интереса. Так, на телевидении США действует следующее правило: если журналист становится кандидатом на выборах, всякое его появление на экране в профессиональной роли рассматривается как вещание в политических целях. Соответственно вступает в силу требование закона о предоставлении равного эфирного времени всем кандидатам[124]. Российское законодательство запрещает сотрудникам СМИ участвовать в освещении выборов, если сами они являются кандидатами или доверенными лицами кандидатов (Законы РФ «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации», «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации» и др.). Ограничения такого рода могут иметь и более мягкую, внеправовую форму. Например, крупные американские издатели рекомендуют корреспондентам избегать выступлений по темам, которые задевают их личные интересы. Если же, «кроме вас, писать данный материал некому, вы обязаны объяснить читателям ваш интерес в этом деле»[125]. Добавим, что в мировой качественной прессе утверждается самое щепетильное отношение к демонстрации перед публикой беспристрастности как автора, так и редакции, комментирующей его текст.

Представление о трех мирах, отражаемых в прессе, несет в себе непосредственно прагматический смысл. Во-первых, польза от него ощутима при анализе текстов – своих или принадлежащих коллегам: выясняя меру подлинной объективности автора, мы можем предугадать и предотвратить «необъяснимые» конфликты с аудиторией. Во-вторых, держа в голове ориентир на правду событий и процессов, журналист способен корректировать свой стиль познания и отражения, усиливать в нем проявления разума за счет отказа от излишней экспрессивности. Наконец, только развитое умение докапываться до сути происходящего делает журналиста действительно свободным. Самая прочная (и, к сожалению, труднее всего осознаваемая) зависимость проистекает вовсе не из директивных указаний и запретов, а из влияния на податливый ум интеллектуальной конъюнктуры, модных авторитетов, господствующих в общественном мнении штампов и т.п.

Губительность погони за потребой дня хорошо видна на примере тотальной политизации российской прессы, развившейся в период особенно бурных социальных потрясений в конце 1980-х – начале 1990-х годов. По свидетельству наблюдателей, в скором после этого времени радикальные политические издания вымерли почти во всех регионах, и на смену им пришла печать более умеренная, склонная к разумному плюрализму мнений[126]. В разряд популярных увлечений может на время войти и сама социожурналистика, но это будет, скорее всего, имитация, а не действительный качественный скачок прессы.

 

в) Методика и техника труда

 

Мы не случайно уделили столь большое внимание мировосприятию и культуре мышления. Этот компонент представляет собой зерно социожурналистики, тогда как методы труда являются производными от него. Прежде чем перейти к их характеристике, надо развеять одно нередко возникающее сомнение. Часто употребляя слово «исследование», мы не ставим знак тождества между журналистикой и наукой. Более того, даже разделяем опасения тех авторов, кто считает, что социологический сциентизм («онаучивание») может помешать развитию главного элемента журналистского сознания – специфического профессионального воображения[127]. Эта специфика в немалой степени зиждется на способности прессы отражать общее (социально типичное) через конкретное и уникальное. Иначе невозможно достичь жизнеподобия, без которого вряд ли удастся вызвать у аудитории эмоциональный отклик. Высшей ступенью квалификации журналиста-исследователя будет как раз соблюдение «золотого сечения» между масштабной типизацией, базирующейся на прочной платформе данных, и зарисовками с неповторимой «человеческой» натуры.

Социологическая культура труда проявляется и в ситуациях, которые, на первый взгляд, не располагают к теоретической дискуссии. Какие, например, вопросы могут возникать к авторам прямых репортажей, окунающимся в самую предметно-вещественную гущу событий? Так поняли свою задачу сотрудники ряда телекомпаний в первую ночь захвата заложников в Москве, в Театральном центре на Дубровке. По горячим следам этой работы появились дневники-самонаблюдения, в частности, в «Новой газете»:

 

«На место события приезжают съемочные группы почти всех телеканалов. В каждой команде работают по два-три журналиста. Программы новостей выходят несколько раз в час и состоят в основном из прямых включений. Единого информационного центра пока нет, сведения поступают противоречивые, в эфир идет все подряд немногочисленные факты, цифры, слухи, обрывки разговоров, синхроны, часто случайные. Нередко звучит сочетание “по непроверенным пока данным”, “неназванный источник”… Репортажей нет как таковых. Это потом появится “хроника событий”. Пока же – хаос, истерика, шок…

Журналисты в растерянности. Они привыкли отрабатывать свершившиеся факты – взрывы, убийства, покушения. Присутствовать при событии, которое “сейчас”, которое не завершилось, им впервой...

Главное телевизионное событие этого дня – эксклюзив журналистов НТВ, попавших внутрь вместе с доктором Рошалем Материал повторяют, и два дня спустя CNN пользуется съемками НТВ. Представители канала, который сутки назад отказался от переговоров с террористами, первыми и единственными из отечественных тележурналистов встречаются с ними лицом к лицу»[128].

 

Каждый, кто следил за происходящим по телеэкрану, наверняка испытал схожие ощущения. Не хотелось бы обвинять корреспондентов в растерянности или неумении выполнять свои обязанности. Они, конечно, сами оказались жертвами неожиданности и запутанности обстановки. Но различия в подходе к трагической реальности стали проявляться изначально. Одна установка сводилась к самооценке журналистов как регистраторов событий, «жизни как таковой», или, на новейшем англо-русском жаргоне, real life. Попытка ряда телекомпаний вести бесконечную прямую трансляцию с места действия и тем самым показывать неискаженную действительность очевидным образом не удалась. Действия не хватало на содержательное вещание, поступки террористов и заложников, равно как и контртеррористических сил, в кадр попасть не могли – объектив ухватывал разве что второстепенные детали. Поэтому сразу же начались повторы более или менее динамичных сюжетов, которые мало что прибавляли к знанию фактической стороны дела и ее адекватному пониманию в аудитории. Журналист-коммуникатор, перевалочный пункт информации, явно не справлялся с профессиональной и общественной нагрузкой.

Иначе восприняли свою задачу сотрудники других каналов. Уже в первые часы трагедии в одной из студий с обстоятельными разъяснениями выступал генерал-эксперт, который в недавнем прошлом командовал федеральными войсками в Чечне. Избегая поспешных выводов, исходя лишь из знания технологии терроризма, он рассматривал возможные сценарии развития событий, подчеркивал исключительную сложность и все-таки возможность освобождения заложников силами специалистов.

Конечно, даже самым компетентным комментариям не дано унять всеобщее волнение. Но они, по меньшей мере, не подогревают истерию и способствуют зрительскому осознанию, пониманию происходящего. Импульс активного освоения информационного потока передается от редакции аудитории. А это уже вопрос интеллектуального и психического здоровья населения региона и страны, человечества в целом. Смиренное подчинение лавине сообщений в современной технико-коммуникационной обстановке грозит человеку потерей независимости, индивидуальной самобытности.

Обратим внимание на то, что в цитированной публикации «Новой газеты» переход к нормальной профессиональной работе связывается именно с отказом от лихорадочного метания в калейдоскопе отдельных фактов.

 

«Постепенно в студиях появляются аналитики – Савик Шустер на НТВ, Леонид Млечин на ТВЦ. Проясняются некоторые детали – чисто теоретические, которые не видны оттуда, от захваченного ДК...

Среди гостей в студиях все больше профессионалов – военных специалистов, политологов, врачей. К вечеру каналы выпускают репортажи о том, что вокруг. Ощущение хаоса понемногу отступает. Картина мира расширяется. Жизнь идет дальше...».

 

За этим описанием виден целенаправленный выбор объектов из многообразия предлагаемых жизнью вариантов. Вероятно, материалистическое отношение к действительности не предполагает растворения в ней репортера и уж тем более безразличного фиксирования разворачивающихся на его глазах сцен. К освещению террористических актов данное положение применимо в первую очередь, но и для «рутинной» практики оно имеет полную силу. Характерно, что зарубежные социологи прессы вводят деление репортерской работы в целом на активную, предполагающую поиск актуальной информации, и пассивную, которую называют еще «календарной журналистикой», т.е. следующей за чередой событий[129].

Журналист осваивает действительность в ее характерных проявлениях и тем делает ближе, доступнее для аудитории. Хаотическое нагромождение разнородных эпизодов столь же идеалистично, сколь и произвольное насилие над объективными процессами. Образец знания без исследования предложил своим читателям главный редактор одной из петербургских газет. Располагая лишь отрывочной информацией из других СМИ, он построил собственную версию заключительной операции спецслужб и «разоблачил» ложь официальных источников. У заложников, пишет редактор, «был небогатый выбор. Смерть от удушья или смерть от пули. Такой выбор предоставила им власть». Вполне допускаем, что руководители операции не раскрывают все подробности штурма. Однако недобросовестное обращение с газетной полосой, которая превращается во вместилище тенденциозных домыслов, не имеет ничего общего с ответственным оппонированием власти.

На взвешенном сочетании эмпирических данных и социально значимых обобщений строится в «Известиях» очерк «Люди на свалке», где изображены нравы и образ жизни изгоев большого города. Колония вынужденных переселенцев на мусорную свалку представлена реальными фигурами, хотя и под условными именами: Философ, Нахалка, Рекрут, Бабушка... Изображение люмпенизации российского общества от этой конкретности становится достовернее и ярче, единичные персоналии помогают читателю осознать значение процесса в целом – хотя ни статистика, ни другие атрибуты классического социологического исследования в тексте почти не встречаются.

В то же время бездумное, неграмотное использование самого надежного приема приводит лишь к его дискредитации. Не случайно специалисты утверждают, что обвальное увлечение журналистов конкретной социологией в последние годы привело к падению престижа социологической науки в глазах общественности[130].

Рассмотрим случай из практики. Одна из петербургских газет решила провести эксперимент (метод из арсенала социологии) – выяснить отношение горожан к открытию публичного дома. Со ссылкой на мнимое постановление Государственной Думы, «разрешившей» эту социальную новацию, две группы корреспондентов развернули на Невском проспекте сбор подписей («за» и «против»), а также добровольных пожертвований. Этот экспромт соткан из нелепостей и ошибок. Во-первых, в поле зрения «исследователей» попали только случайные единицы граждан. Однако в газетном отчете делались заключения о мнении большинства петербуржцев. Во-вторых, нанесен ущерб репутации высшего органа законодательной власти – Федерального Собрания, которому приписывалось компрометирующее его решение. В-третьих, можно заметить, что журналисты грубо нарушили закон, обманывая людей и мошеннически отымая у них деньги. Тут уже впору беспокоиться не столько о достоверности сведений, сколько о юридической ответственности.

Приведенные примеры подсказывают общий вывод: технико-методический арсенал социожурналистики ни в коей мере не исчерпывается ни слепым копированием событий, ни даже специальными операциями из области эмпирической социологии. А. Аграновскому принадлежит широко известный афоризм: «Хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо думает»[131]. Хотя сам классик социально-публицистического анализа далеко не в каждом своем сочинении обращался к базам данных, не говоря уже о массовом анкетировании, экспертном интервью, количественно-качественном изучении текстов и другим методам, которые обычно соотносятся со словом «социология».

Итак, методическое обеспечение социожурналистики включает в себя на равных правах все многообразные средства получения и обработки данных, которыми располагает социология журналистики. В предыдущем разделе книги уже отмечалось, что эмпирика малопродуктивна без проблемно-теоретического анализа, а концептуальные рассуждения бездоказательны, если не сочетаются с искусством добывания исчерпывающей информации. Соотношение этих компонентов в творческой практике определяет жанрово-типологическую характеристику публикаций.

С большой долей условности журналистские произведения делятся на репортерские и публицистические. Это деление переносится и на социожурналистику. Если корреспондент прибегает к эмпирико-социологическим приемам только для сбора событийной информации, он остается репортером, информатором, даже при хорошей подготовке в методическом плане. При условии же, что он занят системным анализом, предполагающим изучение объекта во всем богатстве социальных связей и в пространственно-временной динамике, им закладывается основа для создания социопублицистического произведения. Применение специальных социологических методов, в первую очередь количественных, при этом совсем не обязательно, хотя, как правило, оно усиливает исследовательский и аргументационный потенциал текста.

 

Перспективы развития социожурналистики

 

Мы затронули один из самых болезненных для социожурналистики вопросов. Ее будущность напрямую зависит от того, каким информационным и творческим содержанием насыщаются произведения: имитируют ли авторы социальное исследование, оперируя неосмысленной статистикой, или они углубляются в познание сути явлений и процессов общественной жизни.

Свое решение этой проблемы предлагает авторитетный социолог журналистики П.Н. Киричёк. По его мнению, научная договоренность о социожурналистике как вновь открытой подсистеме СМИ достигнута, апробация ее определения (воспроизведенного нами) de facto состоялась. Теперь надо двигаться дальше – к описанию того рода публицистики, которая составляет духовный «продукт» социожурналистики, качественно отличаясь от традиционных публикаций. Обобщенное определение звучит так: «Это выступление в прессе на социально значимую тему, в структуре которого фактическое (документальное) начало преобладает над понятийным и образным, а используемая... статистика подается, как правило, в комментированном виде и выполняет, наряду с аргументационной, сюжетообразующую и доминантно-стилевую роли»[132]. Задумаемся, однако, над тем, почему в отечественной прессе не приживается такая публицистика – во всяком случае, не находит широкого распространения? Как всегда бывает со сложными явлениями социальной и творческой жизни, причин несколько. Однако уверенно исключим из их числа незаинтересованность общества, которое принципиально нуждается в надежной и достаточной информации о своем состоянии – иное было бы равносильно отказу от ценнейшего ресурса социального прогресса. Более того, субъективно рядовые представители общественности настроены против тенденциозной и асоциальной журналистики.

В нашем распоряжении находятся записи высказываний участников фокус-групп, проведенных в рамках Федеральной целевой программы «Формирование установок толерантного сознания и профилактика экстремизма в российском обществе на 2001–2005 годы». В числе прочих предметов обсуждения был предложен вопрос: «Какое влияние на степень агрессивности в обществе оказывают СМИ?» Познакомимся с некоторыми суждениями (высказывания приводятся с минимальной стилистической правкой).

 

«СМИ, несомненно, являются инструментом разжигания нетерпимости... Самое мощное оружие, которое бьет по духовности, – это наши СМИ...

На телевидении друг друга убивают, уничтожают, обманывают всеми способами. Сериалы – это инструктаж, как действовать в таком обществе, чтобы тебя не поймали... В новостях основной темой является криминал, убийства всегда на первом плане, хорошие новости, как правило, в конце выпусков. Плохие новости подаются эмоционально, ярко, что влияет на возрастание агрессии... Люди, недовольные своей жизнью, видят в СМИ много насилия, таким образом, СМИ являются толчком развития нетерпимости. Люди направляют свое недовольство на то, что показывают СМИ...

Это каналы внедрения интолерантности. Сейчас невозможно посадить нормального ребенка перед телевизором, потому что там постоянно показывают сцены убийства, насилия. Это психофизиологическая агрессия... Воспитывая собственного ребенка, я телевизор убрала вообще; я покупаю ему кассеты со сказками и обучающими программами...

Процентов 90 из всей информации на телевидении – агрессивная информация; передач, рассказывающих о хорошем, светлом, нужном, очень мало. Для каждого социального слоя можно увеличить уровень такой информации... Каналы либо борются за политические голоса, либо, как развлекательные программы, просто привлекают к себе внимание. Но, притягивая внимание, СМИ не воспитывают человека, как делали это раньше, а могли бы воспитывать толерантность и осознанность поведения...

Все наши СМИ сегодня – государственные, всякого рода акционирование служит всего лишь фиговым листком для прикрытия данного факта. За все, что здесь происходит, несет ответственность государство, его конкретные органы. Мы имеем дело не с общенародным телевидением или собственно частнопредпринимательской прессой, пресса проводит определенную государственную политику...».

 

Как нетрудно заметить, консилиум представителей общественности единодушен в определении диагноза: пресса порождает агрессивность в умах и действиях населения. Самое же существенное, на наш взгляд, заключается в том, что более или менее явно пробивается мысль о противостоянии намерений, усилий и продукции журналистов социальной реальности. Она в данном случае представлена действительным положением дел в обществе (тематика и событийное насыщение публикаций), ожиданиями граждан от прессы (не провоцировать агрессивность, а воспитывать терпимость), мерой удовлетворенности материалами, их использованием («я телевизор убрала вообще»).

Правда, следование за вкусами аудитории может оказаться как раз причиной распространения поверхностной и крикливой прессы. Исследователи с тревогой отмечают, что наш современник, вопреки надеждам, превратился не в просвещенного индивида, а в массового человека. Он – конформист, довольствующийся стереотипами, которые навязывает ему пресса, и ею же воспитывается в конформистском духе[133]. В этом отношении показательны данные социологов о спросе на печатную продукцию в розничной продаже. Так, в Петербурге десятку наиболее ходовых газет составили «АиФ», «Комсомольская правда», «МК в Питере», «Панорама ТВ», «Спорт-экспресс», «Моя семья» и другие издания информационно-развлекательного толка, тогда как солидные федеральные и городские газеты в лидеры не попали[134]. Но коли читатель и в самом деле так податлив на воздействие, то социально ответственные публицисты имеют шанс «перевоспитать» излишне доверчивых сограждан и привить им интерес к своей продукции. К тому же, как давно и хорошо известно специалистам, качественной прессы в силу ее типологических свойств «на роду написано» отставать от массовой по тиражу и покупательскому спросу.

Препятствием на пути развития социожурналистики является и обслуживание интересов элит, государства, собственников, ставшее печальным фактом практики СМИ, вплоть до выполнения прямых заказов на тенденциозные публикации. Естественно, ни о какой объективности, с опорой на системный анализ документов, здесь не может быть речи. Однако и этот барьер преодолевается при условии, что журналисты приложат волевые усилия для достижения подлинной независимости, о которой они так часто и с энтузиазмом ведут публичные дискуссии. Симптомы соответствующих изменений в настроениях сотрудников прессы уже обозначились. По наблюдениям социологов, «российские журналисты начинают постепенно дистанцироваться от власти. В профессиональной среде активно обсуждается вопрос о смене профессиональной позиции вообще и в условиях освещения избирательных кампаний в частности. Многие журналисты резко негативно относятся к тому, что их заставляют играть роль имиджмейкеров или подручных имиджмейкеров»[135].

Здесь, однако, возникает «неожиданный» и неудобный для самих публицистов вопрос о том, насколько они готовы принять постулаты социожурналистики. Перед нами то самое маленькое «но», в которое, по известной поговорке, вмешается весь Париж.

Разовым усилием воли или эмоциональным порывом такой переход не дается. Он может совершаться только в результате глубокой переналадки всего профессионального «механизма», которая требует длительного и обстоятельного обучения. Но и этого мало – нужны еще и адекватные задаче ресурсы личностного свойства. Социожурналистская культура труда формируется как целостный комплекс характеристик, в котором материалистическое мировоззрение неразделимо связано с техникой сбора информации и даже с манерой письма. Сошлемся на мысли исследователей стилистики речи о том, как по-разному звучат в тексте общественные и индивидуальные мотивы.

В публицистике «две грани составляют сущность категории автора – человек социальный и человек частный. <...> Так, человек социальный в структуре категории автора обязательно предполагает социальный анализ... объективно-субъективное отношение к действительности, что, как правило, проявляется в слабой авторской модальности, в преобладании мы-предложений и некоторых других чертах. Человек частный... предполагает соответственно анализ с позиций частного человека, субъективно-объективное отношение к действительности, что отражается в речи обычно в высокой авторской модальности, преобладании я-предложений и т.д.»[136].

Искусственно «выделать» такой социально ориентированный текст, чтобы он получился органичным, без «швов» и натяжек, крайне сложно, если не сказать невозможно. Да и напряженный ритм редакционной жизни не оставляет времени для подобных косметических операций. В литературе высказывалось очень продуктивное предложение рассматривать в свете социальной культуры журналиста еще и собственно акт творения, т.е. создание произведений под влиянием, казалось бы, одного лишь озарения[137]. Нельзя не считаться с тем, что в процессе сочинения текста автор руководствуется скорее интуицией, чем правильным алгоритмом (мы говорим о подлинно авторском произведении, а не о штампованных по стандартной схеме подделках). Вместе с тем само «качество» профессиональной интуиции тем богаче, чем толще находящийся под ней запас знаний и гибкости мышления.

Интеллектуальной подготовкой к такому взаимодействию с реальностью служит формирование подвижного сознания, которое действует как открытая система, активно вбирающая в себя новые факты и смыслы. И наоборот, какой бы то ни было догматизм, предопределенность в уме и чувствах журналиста порождают субъективность в его профессиональной практике.

Оптимальную среду для воспитания журналиста, который воспринимает мир как объективно многокрасочную, но постигаемую картину, создает университет. Говоря это, мы исходим из ряда общепризнанных его характеристик. Во-первых, разнообразие заключено в самой его конструкции как определяющий принцип: имеется в виду причудливое сочетание множества факультетов, учебных дисциплин, личностей, источников, с которыми обязан знакомиться студент. Во-вторых, независимость мыслящей личности и политический плюрализм заложены в «генотип» университета, чего, как правило, нет в конкретной редакции, так или иначе выражающей гражданские предпочтения своего руководства. В-третьих, занятия наукой (в идеале) прививают начинающему публицисту навык непредвзятого познания, равно как побуждают использовать точные методы анализа.

В связи с культурой труда коснемся различия между журналистом, владеющим социологической методикой, и профессиональным социологом, приглашенным редакцией для выступления по актуальной проблеме. Для журналиста, в конечном счете, важнее верно понять, передать и публично оценить содержание наблюдаемых процессов и явлений, чем показать свою методическую культуру. Эксперт-социолог, выступающий от лица науки, обязан добиваться классической чистоты данных и демонстрировать ее аудитории. При этом оба рода деятельности вмещаются в пространство социожурналистики как определенного направления в практической работе СМИ. Еще более сказанное относится к сотрудничеству профессионалов разных профилей.

К сожалению, подход редакций к взаимодействию с социологами нередко окрашивается в цвета сенсационного репортерства, а отнюдь не напряженного совместного размышления. После одного из таких инцидентов сотрудники Института социологии РАН были вынуждены вступиться за научную истину и свою профессиональную репутацию. Материалы выполненной ими программы «Пол, любовь и сексуальность в вашей жизни» попали в руки корреспондента. Тот настолько произвольно интерпретировал документы и комментарии специалистов, что фактически извратил полученные данные: во-первых, распространил характеристики отдельных лиц на всех жителей исследуемого региона; во-вторых, подверг правке и тем самым лишил уникальности личный документ; в-третьих, лихо вынес в заголовок своей публикации суждение о привычности для общества аномальных сексуальных отношений, в-четвертых... Помимо фактических искажений, «не слишком презентабельно в глазах коллег выглядит и сам специалист, от лица которого журналистом комментарий и написан»[138].

Примером полезного сложения сил является статья обозревателя «Известий» И. Савватеевой «Откуда у нас ностальгия по старому?». В ее основе лежат разработки экономистов-социологов ВЦИОМ, нацеленные на изучение доходов населения в ситуации хозяйственных реформ. Опираясь на оригинальную методику анализа, соавторы опровергают официальную статистику и саму традицию высчитывать средний уровень доходов населения независимо от имущественного расслоения общества и, соответственно, полученные таким образом показатели.

Реальная картина бедности предстает гораздо более мрачной, чем ее рисует усредненная цифра. Здесь же вскрывается коренная причина неравенства: она – в порочной системе оплаты труда. Трудно сказать, как выглядела бы публикация за подписью представителей ВЦИОМ, но журналист определенно снял с исходных материалов налет технократизма и выявил в них предмет массового, неспециализированного интереса. Кстати сказать, И. Савватеева удостоена совместной премии Торгово-промышленной палаты и Союза журналистов России.

Хотелось бы, чтобы эта публикация, при всей ее конкретности, воспринималась еще и обобщенно – как воплощение идеи взаимопроникновения социологии и практической журналистики.

в начало

 

в оглавление << >> на следующую страницу