ЛОВУШКИ ЯЗЫКА
Владение языком – одно из условий профессионального мастерства журналиста. Незнание выразительных возможностей языка, неумение пользоваться ими для достижения поставленных целей способно сделать выступление журналиста малоубедительным, а то и просто беспомощным.
Далее рассматриваются некоторые из тех особенностей
обычного, или естественного, языка, которые нужно постоянно учитывать
журналисту в процессе своего общения с аудиторией. Это – многозначность большинства выражений языка, их
неточность и неясность, выполнение нескольких ролей одним и тем же словом и
т.п.
Язык, на котором мы говорим, является – пусть это не покажется странным – полноправным соавтором всех наших мыслей и дел. И
притом таким соавтором, который нередко более велик, чем мы сами. В известном
смысле, он «классик», а мы только современники самих себя.
Источник обычно не бросающегося в глаза величия языка
и его тайной мудрости в том, что в нем зафиксирован и сосредоточен опыт многих
поколений, особый взгляд целого народа на мир.
«Если бы не было речи, то не были бы известны ни добро, ни зло, ни истина и ни ложь, ни удовлетворение и ни разочарование. Речь делает возможным понимание всего этого. Размышляйте над речью» («Упанишады»).
С первых лет детства, втягиваясь в атмосферу родного
языка, мы усваиваем не только определенный запас слов и грамматических правил.
Незаметно для самих себя мы впитываем также свою эпоху, как она выразилась в
языке, и тот огромный прошлый опыт, который отложился в нем.
Естественный язык складывается стихийно и постепенно.
Его история неотделима от истории владеющего им народа. Искусственные языки,
сознательно создаваемые людьми для особых целей, как правило, более совершенны
в отдельных аспектах, чем естественный язык. Но это совершенство в отношении
узкого класса целей по необходимости оказывается недостатком в отношении всех
иных задач.
Естественный язык столь же богат, как и сама жизнь.
Разнородность, а иногда и просто несовместимость выполняемых им функций – причина того, что не каждую из своих задач он решает
с одинаковым успехом. Но как раз эта широта не дает языку закоснеть в жестких
разграничениях и противопоставлениях. Он никогда не утрачивает способности
изменяться с изменением жизни и постоянно остается столь же гибким и готовым к
будущим переменам, как и она сама.
Разнообразные искусственные языки, подобные языкам
математики, логики и т.д., и генетически и функционально вторичны в отношении
естественного языка. Они возникают на базе последнего и могут функционировать
только в связи с ним.
Обычный язык, предназначенный прежде всего для
повседневного общения, имеет целый ряд своеобразных черт.
Этот язык является аморфным как со стороны своего словаря, так и в отношении правил построения выражений и придания им значений. В нем нет четких критериев осмысленности утверждений. Не выявляется четко логическая форма рассуждений. Значения отдельных слов и выражений зависят не только от них самих, но и от их окружения. Многие соглашения относительно употребления слов не формируются явно, а только предполагаются. Почти все слова имеют не одно, а несколько значений. Одни и те же предметы порой могут называться по-разному или иметь несколько имен. Есть слова, не обозначающие никаких объектов, и т.д.
Эти и другие особенности обычного языка
говорят, однако, не столько об определенном его несовершенстве, сколько о
могуществе, гибкости и скрытой силе.
Богатый и сложный естественный язык
требует особого внимания к себе. В большинстве случаев он верный и надежный
помощник. Но если мы не считаемся с его особенностями, он может подвести и
подстроить неожиданную ловушку.
Одна из основных трудностей
одинакового понимания говорящими друг друга связана с тем, что слова, как
правило, многозначны, имеют два и больше значений.
Словарь современного
русского литературного языка указывает семнадцать разных значений самого
обычного и ходового глагола «стоять» с выделением внутри некоторых значений еще
и ряда оттенков: «находиться на ногах», «быть установленным», «быть
неподвижным», «не работать», «временно размещаться», «занимать боевую позицию»,
«защищать», «стойко держаться в бою», «существовать», «быть в наличии»,
«удерживаться» и т.д.
У прилагательного «новый» –
восемь значений, среди которых и «современный», и «следующий», и
«незнакомый»... Когда что-то называется «новым», не сразу понятно, что
конкретно имеется в виду под «новизной»: то ли радикальный разрыв со старой
традицией, то ли чисто косметическое приспособление ее к изменившимся
обстоятельствам. Неоднозначность «нового» может быть причиной ошибок и
недоразумений, как это показывает такое рассуждение, переквалифицирующее
новатора в консерватора: «Он поддерживает все новое; новое, как известно, – это
только хорошо забытое старое; значит, он поддерживает всякое хорошо забытое
старое».
Есть слова, которые имеют не
просто несколько разных значений, а целую серию групп значений, слабо связанных
друг с другом и включающих десятки отдельных значений. Таково, к примеру,
обычное слово «жизнь». Во-первых, жизнь – это «бытие», «существование» в
отличие от смерти; во-вторых, это «развитие», «процесс», «становление»,
«достижение»; в-третьих, имеется огромное число областей, у каждой из которых
очень мало общего со всякой другой: органическая и неорганическая жизнь,
общественная, культурная, богемная и т.д.; в-четвертых, под жизнью понимается
определенного рода распорядок или уклад: жизнь столичная, периферийная, яркая
или будничная, театральная или профсоюзная и т.д.; в-пятых, жизнь – это
«оживление», «подъем» или «расцвет жизненных сил», а также протекание или время
жизни: «раз в жизни», «заря жизни», «на всю жизнь» и т.д. Разнообразие значений
слова «жизнь» столь велико, что даже тавтология «Жизнь есть жизнь» не кажется
бессодержательной, пустой: два вхождения в нее данного слова звучат как будто
по-разному.
Подавляющее большинство слов
многозначно. Между некоторыми их значениями трудно найти что-то общее (скажем,
«глубокие знания» и «глубокая впадина» являются «глубокими» в совершенно разном
смысле). Между другими же значениями сложно провести различие. При этом чаще
всего близость и переплетение значений характерны именно для ключевых слов,
определяющих значение языкового сообщения в целом. Во многом это свойственно и
философскому, и научному языку.
Многозначность не
препятствует успешному функционированию естественного языка. Зачастую мы ее
даже не замечаем. «Разве для нас представляет какую-нибудь трудность, – писал
отечественный психолог А.Р. Лурия, – когда один раз мы читаем, что у ворот дома
остановился экипаж, а в другой раз с той же легкостью слышим, что “экипаж
корабля доблестно проявил себя в десятибалльном шторме”. Разве “опуститься по
лестнице” затрудняет нас в понимании разговора, где про кого-то говорят, что он
морально “опустился”? И наконец, разве мешает нам то, что “ручка” может быть
одновременно и ручкой ребенка, и ручкой двери, и ручкой, которой мы пишем, и
бог знает чем еще?.. Обычное применение слов, при котором отвлечение и
обобщение играют ведущую роль, часто даже не замечает этих трудностей или
проходит мимо них без всякой задержки: некоторые лингвисты думают даже, что
весь язык состоит из одних сплошных метафор и метонимий, разве это мешает
нашему мышлению?» Многозначность – естественная и неотъемлемая черта обычного
языка. Сама по себе она еще не недостаток, но таит в себе потенциальную
возможность логической ошибки.
В процессе общения всегда
предполагается, что в конкретном рассуждении смысл входящих в него слов не
меняется. Если мы начали говорить, допустим, о звездах как небесных телах, то
слово «звезда» должно, пока мы не оставим данную тему, обозначать именно эти
тела, а не звезды на погонах или елочные звезды.
Требование, чтобы каждое
языковое выражение, используемое в процессе общения, являлось именем одного и
того же объекта (и значит, не было многозначным), называется принципом
однозначности.
Как только этот принцип
нарушается, возникает логическая ошибка, именуемая эквивокацией. Такая
ошибка допускается, к примеру, в умозаключении: «Мышь грызет книжку; но мышь –
имя существительное; следовательно, имя существительное грызет книжку». Чтобы
рассуждение было правильным, слово «мышь» должно
иметь одно значение. Но в первом предложении оно обозначает известных грызунов,
а во втором – уже самое слово «мышь».
Ошибки и недоразумения, в основе которых лежит
многозначность слов или выражений, довольно часты и в обычном общении, и в
научной коммуникации. Лучше всего проанализировать их на конкретных примерах.
Начнем с самых простых и очевидных из них.
«Каждый металл является
химическим элементом; латунь –
металл; значит, латунь –
химический элемент».
«Всякий человек – кузнец своего счастья; есть
люди, не являющиеся счастливыми; значит, это их собственная вина».
«Старый морской волк – это действительно волк; все
волки живут в лесу; таким образом, старые морские волки живут в лесу».
В первом умозаключении в двух разных смыслах
используется понятие «металл», во втором –
«счастливый», в третьем – «волк».
Многозначность обыгрывается и в такой загадке: «Голова
– как у кошки, ноги – как у кошки,
туловище – как у кошки, хвост – как у
кошки, но не кошка. Кто это?» Ответ: «кот». Слово «кошка» обозначает и всех
кошек, и только кошек-самок.
Во многих странах для выписки всевозможных счетов
применяется ЭВМ. Один предприниматель не пользовался некоторое время энергией
от городской электростанции. Но тем не менее он получил счет от электронного
бухгалтера. Счет вполне справедливый – на 0,00
марок. Поскольку такой счет оплачивать бессмысленно, предприниматель бросил его
в мусорный ящик. Вскоре пришел второй счет, за ним третий – с грозным предупреждением. Не дожидаясь штрафа,
предприниматель послал чек на 0,00 марок. ЭВМ успокоилась.
Здесь двусмысленно слово «счет». Для предпринимателя
счет на 0,00 марок – это вовсе не счет, для ЭВМ это
обычный счет, и он, как и любой другой, должен быть оплачен.
Писатель начала прошлого века В.И. Дорошевич, в свое
время прозванный королем русского фельетона, удачно использовал многозначность
слов обычного языка в сатирическом рассказе «Дело о людоедстве». Пьяный купец
Семипудов дебоширил на базаре. При аресте, чтобы придать себе вес, он
похвалился, что прошлым вечером «ел пирог с околоточным надзирателем». Но у
полицмейстера Отлетаева, как на грех, оказался рапорт об исчезновении
околоточного надзирателя Силуянова. Возникло подозрение, что он съеден в
пирогах. Завертелось дело, последовали допросы с пристрастием; массовые аресты.
В конце концов забулдыга-надзиратель отыскался, но несчастный купец, обвиненный
в людоедстве, уже был осужден на каторгу по законам военного времени.
Немецкий писатель Бертольт Брехт распространил в 1964
г. среди писателей анкету «Трудности описания сегодняшней действительности». В
большинстве ответов на нее говорилось о неустойчивости значений слов, наиболее
широко используемых в общественной жизни.
«Впрочем, и слово истина сегодня плавает, – писал один из отвечавших, – точно так же, как свобода, справедливость,
терпимость, вера, честь и многие другие, под карантинным флагом; эти
понятия все вместе и каждое в отдельности отравлены – идеологией, прагматизмом и всякого рода
инсинуациями». Другой отвечавший выразил свои опасения в отношении слова
«истина» так: «Боюсь, что само слово уже стоит криво, склоняясь к
противоположности того, что оно могло бы значить, – ко лжи».
Таким образом, в определенных условиях многозначность
и неустойчивость значений слов могут представлять социальную опасность.
Многие понятия не только естественного языка, но и
языка науки являются неточными или неясными. Нередко это
оказывается причиной непонимания и споров. Каждый легко вспомнит из своей жизни
случаи, когда долгий спор кончался заключением, что спорить было в сущности не
о чем: спорящие говорили о разных вещах, хотя и обозначали их одними и теми же
словами.
В случае неточных понятий не всегда ясно, какие именно
вещи подпадают под них, а какие нет.
Возьмем понятие «молодой человек». В двадцать лет
человека вполне можно назвать молодым. А в тридцать? А в тридцать с половиной?
Можно поставить вопрос даже резче: начиная с какого дня или даже мгновения тот,
кто считался до этого молодым, перестал быть им? Ни такого дня, ни тем более
мгновения назвать, разумеется, нельзя. Это не означает, конечно, что человек
всегда остается молодым, даже в сто лет. Просто понятие «молодой человек»
является неточным, граница класса тех людей, к которым оно приложимо, лишена
резкости, размыта.
Если в двадцать лет человек определенно молод, то в
сорок его точно нельзя назвать молодым, во всяком случае это будет уже не
первая молодость. Где-то между двадцатью и сорока годами лежит довольно широкая
область неопределенности, когда нельзя с уверенностью ни назвать человека
молодым, ни сказать, что он уже немолодой.
Неточными являются эмпирические характеристики,
подобные «высокий», «лысый», «отдаленный» и т.д. Неточны такие обычные понятия,
как «дом», «окно», «куча» и т.п. В случае всех этих и подобных им понятий
определенно существуют ситуации, когда нет уверенности, употребимо в них
рассматриваемое понятие или нет. Причем сомнения в приложимости понятия к
конкретным вещам не удается устранить ни путем привлечения каких-то новых
фактов, ни дополнительным анализом самого понятия.
Например, «окно» – это отверстие в стене
здания, через которое в здание может проникать свет. Но всякое ли такое
отверстие является окном? Будет ли окном дыра в стене, проделанная снарядом и
пропускающая свет? Кроме того, далеко не любое окно представляет собой
отверстие. Бывают ложные и нарисованные окна. И не всегда окно связано со
стеной. Есть окна на крышах, в полу и т.д. Иначе говоря, существуют объекты,
которые мы не колеблясь называем окнами. Имеются также объекты, которые явно не
относятся нами к окнам. Но есть и такие, относительно которых трудно сказать,
окна это или нет. И как ни рассматривай, допустим, ту же дыру в стене от
снаряда, как ни размышляй над тем, что же такое окно, неуверенность в том, что
эту дыру можно назвать окном, не рассеять.
Другой пример – «дом». Допустим, что со
строения, несомненно являющегося домом, сняли крышу или значительную ее часть.
Дом без крыши или с остатками ее – это, пожалуй, все-таки дом. Многое зависит, конечно, от конкретной
ситуации, от контекста: сколько этажей в этом строении, для каких целей его
намереваются использовать, в какое время года и т.д. Допустим далее, что в
рассматриваемом строении выбиты также все окна или большое их число. Осталось
оно домом или нет? Колебания в ответе на этот вопрос скорее всего неизбежны.
Предположим, что у нашего строения исчезли не только крыша и окна, но и двери.
Можно ли оставшееся назвать домом? Трудно сказать. Здесь ответ в еще большей
мере зависит от ситуации. Для бездомного или в летнее время это может быть и
дом; зимой же или для человека, имеющего выбор, это, пожалуй, уже не дом, а
развалины. На каком этапе последовательной его разборки дом исчезает, т.е.
перестает быть тем, что принято называть домом? Вряд ли возможен какой-то
единый ответ на этот вопрос.
Этот пример можно усложнить, представив, что дом
разбирается не крупными блоками, а по кирпичу и по дощечке. На каком кирпиче
или на какой дощечке исчезнет дом и появятся его развалины? На этот вопрос
скорее всего невозможно ответить.
Можно пойти еще дальше, представив, что дом
разбирается по песчинке или даже по атому. После удаления какой песчинки или
атома дом превратится в развалины? Этот вопрос звучит, как кажется, почти
бессмысленно.
Простые примеры с «окном» и «домом» указывают на две
важные особенности рассуждений, включающих неточные понятия.
Прежде всего неточность имеет контекстуальный
характер, и это следует постоянно учитывать при разговоре об объектах,
обозначаемых такими понятиями. Бессмысленно спорить, является какое-то
сооружение домом или нет, принимая во внимание только само это сооружение. В
одних ситуациях и для одних целей – это,
возможно, дом, с других точек зрения – это вовсе не
дом.
Вторая особенность – употребление
неточных понятий способно вести к парадоксальным заключениям. Нет песчинки,
убрав которую мы могли бы сказать, что с ее устранением оставшееся нельзя уже
называть домом. Но ведь это означает как будто, что ни в какой момент
постепенной разборки дома – вплоть до полного его
исчезновения – нет оснований заявить, что дома нет! Вывод явно
парадоксальный и обескураживающий, и на нем надо будет специально остановиться.
Сейчас же еще один пример, подчеркивающий зависимость
значений неточных понятий от ситуации их употребления. Размытость этих значений
нередко является результатом их изменения с течением времени, следствием того,
что разные эпохи смотрят на одни, казалось бы, вещи совершенно по-разному.
Древние греки зенитом жизни
мужчины – его акмэ – считали сорок лет. В этом
возрасте еще не совсем растраченные физические силы удачно дополняются и
уравновешиваются накопленными уже опытом и мудростью. Мужчина в гармоничном
расцвете своего тела и духа владеет «мерой вещей», с помощью которой отсеивает
случайное от необходимого, эфемерное от вековечного. И вместе с тем у него еще
достаточно энергии, чтобы не только созерцать, но и действовать. Однако акмэ – это хотя и золотоносная, но
не самая счастливая фаза в жизни человека. Прошедший эту фазу и выполнивший
свой долг перед людьми считался в древности уже старым и даже ненужным.
Долголетие было в те времена, да и гораздо более поздние, довольно редким
исключением.
В Древнем Риме некто
Катон-младший, решивший покончить с собой, недоумевал, почему его отговаривают – ведь ему уже... 48 лет!
Еще в прошлом веке И.
Тургенев в ремарке к комедии «Холостяк» писал: «Мошкин, 50 лет, живой,
хлопотливый, добродушный старик».
А. Герцен принялся писать
свои мемуары «Былое и думы» вскоре после того, как ему исполнилось сорок лет.
В наше время вряд ли какой мужчина согласится с
характеристикой пятидесятилетнего Мошкина. И в этом нет ничего странного: на
рубеже между старой и новой эрами средняя продолжительность человеческой жизни
составляла всего 22 года, пятнадцать веков назад – 38,5
года, в 1900 г. – 49,5 года, а ныне она превышает 70 лет.
Неточными являются не только эмпирические понятия,
подобные «дому», «куче», «старику» и т.д., но и многие теоретические понятия,
такие, как «идеальный газ», «материальная точка» и т.д.
Характерная особенность неточных понятий заключается в
том, что с их помощью можно конструировать неразрешимые высказывания.
Относительно таких высказываний невозможно решить, истинны они или нет, как,
скажем, в случае высказываний: «Человек тридцати лет молод» и «Тридцать лет – это средний возраст».
Естественно, что наука стремится исключать неточные
понятия, как и содержащие их неразрешимые высказывания, из своего языка. Однако
ей не всегда удается это сделать. Многие ее понятия заимствованы из
повседневного языка, модификация и уточнение их далеко не всегда и не сразу
приводят к успеху.
Иногда неточные понятия, подобные понятию «молодой»,
удается устранить. Как правило, это бывает в практических ситуациях, требующих
однозначности и точности и не мирящихся с колебаниями.
Можно, во-первых, прибегнуть к соглашению и ввести
вместо неопределенного понятия новое понятие со строго определенными границами.
Так, иногда наряду с крайне расплывчатым понятием «молодой» используется точное
понятие «совершеннолетний». Оно является настолько жестким, что тот, кому 18
лет и более, относится к совершеннолетним, а тот, кому хотя бы на один день
меньше, считается еще несовершеннолетним.
Можно, во-вторых, избегать неточных понятий, вводя
вместо них сравнительные понятия. Например, иногда вместо выяснения того, кто
молод, а кто нет, достаточно установить, кто кого моложе.
Разумеется, эти, как и иные, способы устранения
неточных понятий применимы только в редких ситуациях и для узкого круга целей.
Попытка достичь сразу же, одним движением высокой точности там, где она
объективно не сложилась, способна привести только к искусственным границам и
самодовлеющему схематизму.
Несовершеннолетие, говорил И. Кант, есть неспособность
пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого.
Очевидно, что о так понимаемом несовершеннолетии никак не скажешь, что оно
может отделяться от совершеннолетия всего одним днем.
Подведем итог всему сказанному о многозначности и
неточности имен обычного языка. Эти особенности обычных имен – предмет интереса не только чистой теории, но и нашей
повседневной практики употребления языка. Всякая наша мысль и каждое наше
высказывание включают имена. И, как правило, они являются многозначными или
неточными, а нередко и теми и другими вместе. Это нужно постоянно иметь в виду,
чтобы избегать недоразумений, непонимания, ненужных, чисто «словесных» споров.
До сих пор речь шла о неточных понятиях. Граница
множества вещей, подпадающих под неточное понятие, является размытой и
неопределенной. Относительно тех из них, которые лежат на этой границе, нельзя
с уверенностью и без колебаний сказать ни то, что им присущи признаки, мыслимые
в понятии, ни то, что у них нет этих признаков.
Понятие может быть размытым и недостаточно
определенным также в отношении своего содержания. В последнем случае
понятие можно назвать содержательным неясным или просто неясным.
Хороший – можно
сказать, классический – пример содержательно неясного
понятия представляет собой понятие «человек». Неточность объема этого понятия
совершенно незначительна, если она вообще существует. Класс людей ясно и резко
очерчен. У нас никогда не возникает колебаний относительно того, кто является
человеком, а кто нет. Особенно если мы отвлекаемся от вопросов происхождения
человека, предыстории человеческого рода и т.п.
Вместе с тем с точки зрения своего содержания это
понятие представляется весьма неопределенным.
Французский
писатель Веркор начинает свой роман «Люди или животные» эпиграфом: «Все
несчастья на земле происходят оттого, что люди до сих пор не уяснили себе, что
такое человек, и не договорились между собой, каким они хотят его видеть». В
другом месте Веркор замечает, что человечество напоминает собой клуб для
избранных, доступ в который весьма затруднен: мы сами решаем, кто может быть
туда допущен. На основе каких признаков решается это? На что мы опираемся,
причисляя к классу людей одни живые существа и исключая из него другие? Или,
выражаясь более специально, какие признаки мыслятся нами в содержании понятия
«человек»? Как ни странно, четкого ответа на данный вопрос нет. Это
обстоятельство как раз и обыгрывается в романе Веркора: суду присяжных нужно решить,
является ли убийство «тропи», обязьяночеловека, убийством человека или же
убийством животного.
Существуют десятки и десятки
разных определений человека. Одним из самых старых и известных из них является
определение его как животного, наделенного разумом. Но что такое разум,
которого лишено все живое, кроме человека?
Философ Платон определил
человека как двуногое бесперое существо. Другой философ, Диоген, ощипал
цыпленка и бросил его к ногам Платона со словами: «Вот твой человек». После
этого Платон уточнил свое определение: человек – это двуногое бесперое существо
с широкими ногтями.
Еще один философ
охарактеризовал человека как существо с мягкой мочкой уха. Благодаря какому-то
капризу природы оказалось, что из всех живых существ только у человека мягкая
мочка уха. Последние два определения позволяют безошибочно и просто
отграничивать людей от всех иных существ. Но можно ли сказать, что в этих
определениях раскрывается содержание понятия «человек»? Вряд ли. Они
ориентированы на сугубо внешние и случайные особенности человека и ничего не
говорят о нем по существу. Разве человек перестал бы быть самим собою, если бы
у него ногти были несколько поуже или мочка уха твердой? Пожалуй, нет.
Французский философ А.
Бергсон отличительную особенность человека усматривал – не без иронии, конечно,
– в способности смеяться и особенно в способности смешить других. Неуклюжие или
забавные движения животного могут вызвать наш смех. Но животное никогда не
задается специальной целью рассмешить. Оно не смеется само и не пытается
смешить других. Только человек смеется и смешит. Отсюда – великая роль
актеров-комиков!
В каждую эпоху имелось
определение человека, представлявшееся для своего времени наиболее глубоким.
Английский философ Р. Барнет писал, что для греков человек – это мыслящее
существо, для христиан – существо с бессмертной душой, для современных ученых –
животное, производящее орудия труда. Сверх того, для психолога человек является
животным, употребляющим язык, для этика – существом с «чувством высшей
ответственности», для теории эволюции – млекопитающим с громадным мозгом и т.д.
Это обилие определений и
точек зрения на «сущность» человека и на его «отличительные особенности»
связано, конечно, с недостаточной четкостью понятия «человек», с неясностью его
содержания.
Еще одним примером
содержательной неясности может служить понятие «токсическое вещество».
Растущее внимание к
токсикологии окружающей среды находит отчасти свое выражение в постоянном росте
числа таких веществ. Одно из первых руководств по профзаболеваниям, изданное в
Соединенных Штатах в 1914 г., включало всего 67 наименований токсинов.
Стандартный справочник 1969 г. включал уже 17 тысяч наименований. Составляемый
сейчас полный список токсинов, применяемых в промышленности, по некоторым
оценкам, будет насчитывать 100 тысяч наименований. Ясно, что бурное увеличение
числа токсинов обусловлено не столько появлением в ходе технического прогресса
новых веществ, неблагоприятно воздействующих на живые существа, сколько
постоянным изменением самих представлений о том, какие именно вещества должны
относиться к токсинам.
Понятие может быть неточным
по своему объему. Оно может быть неясным по содержанию. Очевидно, что возможен
случай, когда понятие оказывается одновременно неточным по объему и неясным по
содержанию. В этом случае оно является, так сказать, «вдвойне расплывчатым»:
оно лишено определенности и точности как по объему, так и по содержанию.
Таково, к примеру, понятие
«игра». Оно охватывает очень широкую и разнородную область, окраины которой
окутаны туманом и неопределенностью.
Мы говорим не только об
играх людей, но и об играх животных, и даже об игре стихийных сил природы. Если
брать только игры человека, то игрой будут и футбол, и шахматы, и действия
актера на сцене, и беспорядочная детская беготня, и выполнение стандартных обязанностей, предполагаемых такими нашими
«социальными ролями», как «роль брата», «роль отца» и т.п., и действия,
призванные кому-то что-то внушить, и т.д. В случае многих ситуаций невозможно
решить, делается что-то «всерьез» или же это только «игра».
Понятие игры является столь же неопределенным и по
своему содержанию. Всякая ли игра должна иметь правила? Во всякой ли игре,
помимо выигравших, есть и проигравшие? Оказывается, даже на эти важные вопросы
не так просто ответить.
Швейцарские психологи Ж. Пиаже и Б. Инельдер в книге
«Психология ребенка» пишут, что дети, проявляющие эгоцентризм в коммуникативной
деятельности, проявляют его и в своих играх. Когда играют взрослые, то все
придерживаются правил, известных участникам игры, все взаимно следят за
соблюдением правил, и что самое главное – царит общий
дух честного соревнования, так что одни участники выигрывают, а другие
проигрывают согласно принятым правилам. Маленькие дети играют совсем
по-другому. Каждый играет согласно своему пониманию игры, совершенно не
заботясь о том, что делают другие, и, не проверяя действий других. Самое
главное заключается в том, что никто не проигрывает, и в то же время все
выигрывают, поскольку цель игры заключается в том, чтобы получить удовольствие
от игры, подвергаясь в то же время стимуляции со стороны группы.
Другим примером и объемно, и
содержательно неопределенного понятия может служить «пейзаж». Энциклопедические
словари обходят это понятие стороной и говорят о пейзаже лишь как о жанре в
искусстве живописи. Французский искусствовед Ж. Зейтун, попытавшийся восполнить
этот пробел, отметил в своей работе о пейзаже, что пейзажем называет все что
угодно, включая иногда даже натюрморт. С другой стороны, с точки зрения
содержания пейзаж может иметь значение натуралистическое, географическое,
биологическое, экологическое, психологическое, социальное, экономическое,
философское, эстетическое... По мере того, заключает Зейтун, как мы
рассматриваем многообразие значений, содержащихся в слове «пейзаж», и многообразие
применений этого слова в различных областях, мы приходим к выводу, что понятие
«пейзаж» обладает довольно неопределенным смысловым значением.
Многообразие значений слова
«пейзаж» – это не столько
многозначность данного слова, сколько его содержательная неясность,
многообразие применений этого слова в различных областях, это по существу его
объемная неточность.
Говоря о содержательно неясных понятиях, не следует
представлять дело так, что неясность – это удел
нашего повседневного общения и таких используемых в нем понятий, как «игра» или
«пейзаж». Неясными, как и объемно неточными, являются не только обиходные, но и
многие научные понятия.
Одним из источников споров, постоянно идущих в области
биологии, особенно в учении об эволюции живых существ, является неясность таких
ключевых понятий этого учения, как «вид», «борьба за существование»,
«эволюция», «приспособление организма к окружающей среде» и т.д.
Не особенно ясны и многие центральные понятия
психологии: «мышление», «восприятие» и т.д.
Неясные понятия обычны в эмпирических науках, имеющих
дело с разнородными и с трудом сводимыми в единство фактическими данными. Такие
понятия не столь уж редки и в самых строгих и точных науках, не исключая
математику и логику.
Не является, к примеру, ясным понятие множества, или
класса, лежащее в основании математической теории множеств. Далеки от ясности
такие важные понятия логики, как «логическая форма», «имя», «предложение»,
«доказательство» и т.д.
Не является, наконец, ясным и само понятие науки. Было
предпринято много попыток выявить те особенности научных теорий, которые
позволили бы отграничить последние от псевдонаучных концепций, подобных алхимии
и астрологии. Но полной определенности и отчетливости понятию «наука» так и не
удалось придать.
Степень содержательной ясности научных понятий
определяется прежде всего достигнутым уровнем развития науки. Неразумно было бы
поэтому требовать большей – и тем более предельной – ясности в тех научных дисциплинах, которые для нее
еще не созрели.
Следует помнить также, что понятия, лежащие в
основании отдельных научных теорий, по необходимости остаются содержательно
неясными до тех пор, пока эти теории способны развиваться. Полное прояснение
таких понятий означало бы в сущности, что перед теорией уже не стоит никаких
вопросов.
Научное исследование мира – бесконечное предприятие. И пока оно будет
продолжаться, будут существовать понятия, содержание которых нуждается в
прояснении.
Неплохим средством прояснения понятия иногда
оказывается исследование его происхождения, прослеживание изменений его
содержания во времени.
Однако значение анализа этимологии слова для уточнения
его содержания чаще всего переоценивается.
Один лингвист написал книгу о происхождении и эволюции
слова «кибернетика» и представлял эту работу как вклад в науку кибернетику.
Но отношение является скорее обратным. Не этимология
имени «кибернетика» делает ясным его содержание и раскрывает, чем является
наука с таким именем. Развитие самой кибернетики и уточнение основных ее
принципов и понятий – вот что проясняет данное имя и
саму его этимологию.
Еще несколько простых
примеров для подтверждения ограниченного значения этимологии имени в
разъяснении его содержания. «Феодал» и «феодализм» первоначально были терминами
судебной практики. В XVIII в. они стали довольно неуклюжими
этикетками для обозначения некоторого типа социальной структуры, довольно
нечетко очерченной. Только во второй половине XIX в. эти термины приобрели
современное, достаточно ясное содержание. Слово «капитал» первоначально
употреблялось только ростовщиками и счетоводами, и только позднее экономисты
стали последовательно расширять его значение... Слово «капиталист» появилось
впервые в жаргоне спекулянтов на первых европейских биржах... Слово
«революция», появившись в астрологии, означало правильное и беспрестанно
повторяющееся движение небесных тел... Все эти этимологические экскурсы ничего – или почти ничего – не значат для более полного
понимания указанных слов.
Обращение к истории слова, к эволюция его значения – в общем-то неплохой прием для прояснения этого
значения и в обычной жизни, стремясь яснее понять что-то, мы нередко прибегаем
к такому приему. Нужно, однако, помнить, что эволюция значения может быть
непоследовательной, запутанной, а то и просто противоречивой. Слишком
доверчивое отношение к «изначальному» смыслу слова, к его происхождению в любой
момент может подвести.
Ситуативные слова, называемые также индексными или
эгоцентрическими, – это слова, полное значение
которых меняется от ситуации к ситуации и зависит от того, кто, когда и где их
использует.
К ситуативным относятся такие слова, как «я», «ты»,
«мы», «они», «сейчас», «вчера», «завтра», «будет», «здесь», «там» и многие
другие. Их собственное значение, т.е. значение, не зависящее от ситуации, в
которой они употребляются, ничтожно. «Я» – это тот, кто
говорит, «он» – лицо мужского рода, о котором идет речь, «здесь» – место, о котором говорится, «теперь» – время, в которое идет речь, и т.д.
Полное значение этих слов меняется от случая к случаю
и зависит от того, кто, когда и где их высказывает. К примеру, в «Войне и мире»
Л. Толстого «я» – это в одном случае Кутузов, в другом – Наполеон, в третьем – Пьер
Безухов или Наташа Ростова. Человек может всю жизнь повторять «сегодня – здесь, завтра – там» и
оставаться на одном и том же месте: всякий наступивший день будет для него
«сегодня», а не «завтра». «Завтра, обязательно завтра» – обычная поговорка лентяя.
Изменчивость значений ситуативных слов может
оказываться причиной ошибочных заключений. Скажем, в умозаключении: «Когда-то
на демонстрации я нес чей-то портрет; кто-то написал “Одиссею”; значит, я нес
портрет автора “Одиссеи” – заключение нелепо, поскольку
неопределенное местоимение отсылает, очевидно, к двум разным лицам.
Характерная особенность утверждений с ситуативными
словами – непостоянство в отношении истины. В устах одного
человека утверждение «Я отвечал на экзамене просто блестяще» может быть
истинным, а в устах другого – ложным. Утверждение «В Москве
вчера было солнечное затмение» истинно один день за много лет и ложно во всякое
другое время.
Нет ничего удивительного, что от подобного рода
неустойчивых высказываний стремятся избавиться и в науке, и в других областях,
где требуется стабильность сказанного и написанного, независимость его от лица,
места и времени. Вместо того чтобы писать «он», «сегодня», «здесь» и т.п.,
указывают фамилию, дату по календарю и географическое название местности. Тем
самым неустойчивость снимается. Истинность утверждений типа «24 августа 1812 г.
Кутузов был в Москве» не меняется с изменением времени или места их
произнесения. Она не зависит и от того, кому принадлежит подобное утверждение.
Конечно, такая формулировка способствует в
определенной мере однозначности и точности языка. Но она несомненно обедняет
его, делает суше и строже. Языку, в котором нет «я» и «ты», а есть только
«Иванов» и «Петрова», явно недостает чего-то личностного, субъективного.
К тому же ситуативные слова – не просто такая досадная черта обычного, не особенно
строгого языка, которой можно было бы избежать в каком-то «совершенном языке».
Эти слова – необходимая составная часть нашего языка. Без них он
не может быть связан с миром, и все попытки полностью избавиться от них никогда
не приводят к полному успеху.
Употребление ситуативных слов не обязательно ведет к
какой-то двусмысленности.
Немецкий поэт XVII в. П. Флеминг остро ощущал бытие человека в текущем
мире и времени, человеческое «я» в соприкосновении со множеством других людей.
Стихи Флеминга перенасыщены местоимениями:
Я потерял себя. Меня объял
испуг.
Но вот себя в тебе
я обнаружил вдруг...
Сколь омрачен мой дух,
вселившийся в тебя!..
...Но от себя меня не
отдавай мне боле...
И нет меня во мне, когда
я не с тобою.
В этих стихах волнующий лиризм сочетается с глубиной и
ясностью мысли.
Ситуативные слова – при их
неумеренном или неточном употреблении – делают
рассуждение неконкретным и нечетким. Они размывают ответственность за
недостатки и лишают точного адреса похвалу. Обороты типа «мы не согласны»,
«здесь такое не пройдет», «не забывайте, где вы находитесь», «мы так считаем»,
«сейчас принято так говорить» и т.п. делают рассуждение аморфным (Кто эти «мы»?
Где именно «здесь»? Что конкретно неприемлемо? и т.д.), они лишают возможную
полемику твердого отправного пункта. Можно ли оспорить лишенное конкретности
утверждение: «Кое-где кое у кого есть отдельные недостатки»?
«А нельзя ли было тому, кто критиковал того, который
критиковал неизвестно кого, назвать кого-нибудь еще, кроме того, кто
критиковал...» – нагромождение ситуативных слов делает смысл этого
предложения трудноуловимым.
«Трактор у него всегда на ходу: лишний раз он не покурит, не посидит, проверит, все ли исправно».
В этой цитате из газеты неправильно употребленное
слово «он» переадресовывает похвалу трактористу на его трактор.
Шутливая пословица «Подпись без даты хуже, чем дата
без подписи» подсказывает, что не только сказанное, но и написанное может
оказываться ситуативным, а значит, меняющим свое значение.
Слово «я» в устах одного и того же человека, но в
разные периоды его жизни означает настолько разных лиц, что поэт В. Ходасевич
называет его «диким»:
Я! я! я! Что за дикое слово!
Неужели вон тот – это я?
Разве мама любила такого,
Серо-желтого и худого
И всезнающего, как змея?
Ситуативные слова помогают выделить устойчивое,
тождественное в изменяющемся. Но они нередко оказываются и источником ошибочных
отождествлений.
Все это показывает, что ситуативные слова требуют
определенного внимания, а иногда и известной осторожности. Особенно если мы
стремимся к ясности, точности и конкретности всего того, что говорится в
процессе аргументации.
Интересной и в общем-то нередкой логической
(семантической) ошибкой является гипостазирование – опредмечивание абстрактных сущностей, приписывание им
реального, предметного существования. Гипостазирование
имеет место, когда, например, предполагается, что слову «лошадь», помимо
отдельных лошадей, соответствует особый предмет «лошадь как таковая», имеющая
только признаки, общие для всех лошадей, но не гнедая, не каурая, не иноходец,
не рысак.
Немецкий писатель И. Гебель написал рассказ-притчу «Каннитферштан», на тему которой русский поэт В. Жуковский создал стихотворную балладу. В рассказе говорится о немецком ремесленнике, приехавшем в Голландию и не знавшем языка этой страны. Кого он ни пытался спросить о чем-либо, все отвечали одно и то же: «Каннитферштан». В конце концов ремесленник вообразил себе всесильное и злое существо с таким именем и решил, что страх перед этим существом мешает всем говорить. По-голландски же «каннитферштан» означает «не понимаю».
За внешней незатейливостью этого рассказа есть другой
план. Всему, что названо каким-то именем или просто каким-то словом,
напоминающим имя, приписывается обычно существование. Даже слово «ничто»
представляется в виде какого-то особого предмета. Откуда эта постоянная
тенденция к объективизации имен, к отыскиванию среди существующих вещей особого
объекта для каждого имени? Так ведь можно дойти до поисков «лошади вообще» или даже
захотеть увидеть «несуществующий предмет».
Гипостазирование связано с абстрактными именами. Эту
ошибку допускает, например, тот, кто считает, что кроме здоровых и больных
существ есть еще такие объекты, как «здоровье», «болезнь» и «выздоровление». В
«Оливере Твисте» Ч. Диккенса мистер Банби говорит: «Закон осел, потому что он
никогда не спит». В этом сведении разнородных вещей к одной плоскости также
можно усмотреть гипостазирование.
Опасность гипостазирования существует не только в
обыденном рассуждении, но и в научных теориях. Гипостазирование допускает, к
примеру, юрист, когда говорит об идеальных нормах, правах и т.п. так, как если
бы они существовали где-то наряду с лицами и их отношениями. Эту же ошибку
совершает этик, считающий, что «справедливость», «равенство» и т.п. существуют
в том же смысле, в каком существуют люди, связанные этими социальными
отношениями.
Особенно часто гипостазированием, или, по выражению
американского логика и философа У. Куайна, «безответственным овеществлением»,
грешат философы, мысль которых вращается в сфере самых высоких абстракций.
Гипостазирование недопустимо в строгом рассуждении,
где «удвоение мира» неминуемо ведет к путанице между реальным миром и миром
пустых, беспредметных абстракций. Но оно успешно используется в художественной
литературе, где такое смешение не только не страшно, но может придавать особый
колорит повествованию: «писатель сочиняет ложь, но пишет правду».
Мы привыкли к тому, что река имеет глубину, а предметы
– тяжесть. У поэта И. Жданова, автора книги «Портрет»,
свойства вещей оказываются более изначальными, чем они сами: «плывет глубина по
осенней воде, и тяжесть течет, омывая предметы», и даже «летит полет без птиц».
Поэтическая интуиция Жданова стремится перейти грань исчезновения вещей и уйти в
мир пустых сущностей, чтобы сами эти сущности обрели зримые очертания.
Понятия, как и люди, могут играть разные роли.
Смешение ролей, или употреблений, одного и того же понятия может оказаться
причиной его неясности или непонимания. На это обратили внимание еще
средневековые логики, использовавшие термин «суп-позиция» для обозначения
разных ролей понятия.
В обычном языке одно и то же имя может относиться к
предметам разных типов.
Во-первых,
оно может использоваться для обозначения любого отдельного предмета
соответствующего класса. Употребление имени в его собственном, или обычном,
смысле для обозначения произвольного объекта своего объема называется
формальным (или естественным) употреблением. Например, слово, «дерево»
обычно является общим именем множества деревьев. Говоря, «Дерево – это растение», мы имеем в виду: «Каждое дерево – растение».
Во-вторых,
имя может обозначать себя, т.е. использоваться в качестве своего собственного
имени. Примерами такого употребления имени «человек» могут служить утверждения:
«”Человек” начинается с согласной буквы», «”Человек” состоит из трех слогов»,
«”Человек” – существительное с неправильным множественным числом».
Употребление имени в качестве обозначения самого себя называется
материальным употреблением.
В-третьих,
имя, когда оно используется в определенном контексте, может оказаться именем
единичного объекта того класса объектов, который обычно обозначается этим
именем. Так, слово «человек» обозначает множество людей, но в конкретном случае
оно может употребляться для обозначения отдельного человека: мы говорим «Идет
человек», подразумевая: «Идет конкретный человек». Употребление общего имени
для обозначения отдельного, конкретного объема из числа всех входящих в его
объем объектов называется персональным употреблением.
В-четвертых, при так называемом простом употреблении имя используется для
обозначения всего соответствующего класса объектов, взятого как целое. Слово
«человек» обозначает при таком Употреблении всех людей, рассматриваемых как
некоторое единство: «Человек является одним из видов живых существ», «Человек
со временем посетит все планеты Солнечной системы» и т.п.
Изучение употреблений имен важно для предотвращения
логических ошибок.
– Знаешь, – говорит один мальчик
другому, – я умею говорить
по-китайски, по-японски и по-арабски. – Не может быть. – Если
не веришь, давай поспорим. – Давай
поспорим. Ну, начинай говорить по-китайски. – Пожалуйста: «по-китайски», «по-китайски»... Хватит? – Ничего не понимаю. – Еще бы, я ведь говорю
«по-китайски». А ты проиграл спор. Если хочешь, я буду говорить «по-арабски»...
В этом диалоге один из мальчиков использует имя
«по-китайски» в его материальном употреблении, т.е. как имя этого
же самого слова. Он обещает произносить слово, обозначаемое данным именем и
совпадающее с ним. Второй мальчик имеет в виду естественное
употребление слова «по-китайски» и ожидает разговора на китайском языке.
Очевидно, что затеянный ими спор неразрешим. Спорившие говорили о разных вещах:
один – в своей способности повторять без конца слово
«по-китайски», а другой – о разговоре на китайском языке.
В рассуждении «Поскольку человек – вид живых существ, а столяр – человек, то столяр – вид
живых существ» явно смешиваются простое и формальное употребления
имени «человек».
В современной логике из многочисленных употреблений
имен, выделявшихся средневековыми логиками, сохранило свое значение различение формального
и материального употреблений. Все остальные употребления слишком
неопределенны и неустойчивы, чтобы ими пользоваться. При построении
искусственных (формализованных) языков логики, от которых требуется
однозначность, употребление одного и того же имени в разных «ролях» способно
привести к неопределенности и ошибкам.
Использование имени или иного выражения в материальном
употреблении, т.е. в качестве имени самого себя, получило название автонимного
употребления выражений. Оно широко распространено в логике и математике.
Сохранение в одном языке двух «ролей» одних и тех же слов – их формального и материального употреблений – двусмысленно. Но эта двусмысленность часто бывает
удобной. Например, вместо того, чтобы писать слова «знак сложения», мы можем
писать «+», и этот крестик является именем самого себя.
В обычном языке возможность разных употреблений одних
и тех же имен сохраняется. Однако не всегда ясно, какое именно употребление,
скажем, имени «человек» имеется в виду в выражениях типа «Человек – это звучит гордо», «Человек человеку всегда придет на
помощь» и т.п.
Двусмысленностей и непонимания, связанных с путаницей
между естественным употреблением имени и его употреблением как своего
собственного имени, можно всегда избежать. Для этого используются либо
дополнительные слова в формулировке утверждения, либо кавычки, либо курсив.
Скажем, кто-то может написать: «Человек состоит из трех слогов». Но чтобы не
возникло недоразумения, надо употребить какую-либо из следующих форм: «Слово
“человек” состоит из трех слогов», «”Человек” состоит из трех слогов» или «Человек
состоит из трех слогов».