ИМЕНА И ПОНЯТИЯ
Имена – необходимое средство познания и общения. Обозначая предметы и их совокупности, имена связывают язык с реальным миром.
Имена естественны и
привычны, как те вещи, с которыми они связаны. Настолько естественны, что
когда-то они казались принадлежащими самим вещам, подобно цвету, тяжести и
другим свойствам.
Первобытные люди
рассматривали свои имена как нечто конкретное, реальное и часто священное.
Психолог Л. Леви-Брюль, создавший в начале XX в. концепцию первобытного
мышления, считал такое отношение к именам важным фактором, подтверждающим
мистический и внелогический характер мышления наших предков. Он указывал, в
частности, что «индеец рассматривает свое имя не как простой ярлык, но как
отдельную часть своей личности, как нечто вроде своих глаз или зубов. Он верит,
что от злонамеренного употребления его имени он так же верно будет страдать,
как от раны, нанесенной какой-нибудь части его тела. Это верование встречается
у разных племен от Атлантического до Тихого океана». На побережье Западной
Африки «существуют верования в реальную и физическую связь между человеком и
его именем; можно ранить человека, пользуясь его именем... Настоящее имя царя
является тайным...»
Эти наивные представления об
именах как свойствах вещей удивительно живучи. Астроном В. Воронцов-Вельяминов
вспоминает, например, что на популярных лекциях слушатели не раз задавали ему
вопрос: «Мы допускаем, что можно измерить и узнать размеры, расстояние и
температуру небесных тел; но как, скажите, узнали вы названия небесных светил?»
Ответ на такой вопрос прост.
Астрономы узнают имена открытых ими небесных тел так же, как родители узнают
имена своих детей – давая им эти имена. Но сам факт подобного вопроса
показывает, что иллюзия «приклеенности», «привинченности» имен к вещам
нуждается в специальном объяснении.
Что такое имя
Исследованием имен как одного
из основных понятий и естественных и формализованных языков занимаются все
науки, изучающие язык. И прежде всего логика, для которой имя – одна из
основных семантических категорий.
В разных научных дисциплинах
под именем понимаются разные, а порой и несовместимые вещи. Логика затратила
немало усилий на прояснение того, что представляет собой имя и каким принципам
подчиняется операция именования, или обозначения. Нигде, пожалуй, имена не
трактуются так всесторонне, глубоко и последовательно, как в логических
исследованиях.
В общем случае имя –
это выражение языка, обозначающее отдельный предмет, совокупность сходных
предметов, свойства, отношения и т.п.
Например, слово «Цезарь»
обозначает отдельный предмет – первого римского императора Цезаря; слово
«ученый» обозначает класс людей, каждый из которых занят научными
исследованиями; слово «черный» может рассматриваться как обозначение свойства
черноты; слово «дальше» – как обозначение определенного отношения между
предметами и т.п.
Имя можно определить по его
роли в структуре предложения. Выражение языка является именем, если оно
может использоваться в качестве подлежащего или именной части сказуемого в
простом предложении «S есть Р» (S –
подлежащее, Р – сказуемое). Скажем, «Амундсен», «Скотт» и
«человек, открывший Южный полюс» – это имена, поскольку подстановка их вместо
букв S и Р дает осмысленные
предложения: «Амундсен есть человек, открывший Южный полюс», «Скотт есть
человек, открывший Южный полюс» и т.п.
Понятия как разновидность
имен
Имена различаются между
собой в зависимости от того, сколько предметов они означают. Единичные имена
обозначают один и только один предмет. Общие имена обозначают более
чем один предмет.
Единичным именем является, к примеру, слово «Солнце»,
обозначающее единственную звезду в Солнечной системе. Единичным является и имя
«естественный спутник Земли», поскольку оно обозначает Луну, являющуюся
единственным таким спутником Земли. К общим относятся имена «человек»,
«женщина», «школьник» и т.п. Все эти имена связаны с множествами, или классами,
предметов. При этом имя относится не к множеству как единому целому, а к
каждому входящему в него предмету. Слово «человек» обозначает не всех людей
вместе, а каждого в отдельности, о ком можно сказать: «Это человек». В отличие
от понятия «человек», слово «человечество» не общее, а единичное имя: объект,
который можно назвать «человечеством», всего один. Слово «галактика» является
общим именем, поскольку во Вселенной есть, помимо нашей Галактики, и другие
галактики. Слово же «Вселенная» – единичное
имя, так как Вселенная является единственной.
Среди общих имен особое значение имеют понятия.
Понятие представляет собой общее имя с относительно
ясным и устойчивым содержанием, используемое в обычном языке или в языке науки.
Понятиями являются, к примеру, «дом», «квадрат»,
«молекула», «кислород», «атом», «любовь», «бесконечный ряд» и т.п. Отчетливой
границы между теми именами, которые можно назвать понятиями, и теми, которые не
относятся к понятиям, не существует. «Атом» уже с античности является достаточно
оформившимся понятием, в то время как «кислород» и «молекула» до XVIII в. вряд ли могли быть отнесены к понятиям.
Имя «понятие» широко используется и в повседневном, и
в научном языке. Однако в истолковании содержания этого имени единства мнений
нет. В одних случаях под «понятиями» имеют в виду все имена, включая и
единичные. К понятиям относят не только «столицу» и «европейскую реку», но и
«столицу Белоруссии» и «самую большую реку Европы». В других случаях понятия
понимаются как общие имена, отражающие предметы и явления в их существенных
признаках. Иногда понятие отождествляется с содержанием общего имени, со
смыслом, стоящим за таким именем.
Далее под понятиями понимаются все общие имена, для
которых имеется какое-то определение или содержание которых является
относительно ясным. Слово «понятие» будет использоваться, таким образом, в
своем обычном или близком к обычному смысле, а не в качестве специального
логического термина.
Пустые и непустые имена,
конкретные и абстрактные имена
Имена можно разделить также на пустые, или
беспредметные, и непустые. Пустое имя не обозначает ни одного реально
существующего предмета. Имя, не являющееся пустым, отсылает хотя бы к одному
реальному объекту. К пустым относятся, к примеру, имена «Зевс», «Пегас»,
«кентавр», «русалка», «нимфа», созданные мифологией и обозначающие вымышленных,
отсутствующих в реальном мире существ. Пустыми являются также имена «идеальный
газ», «абсолютно черное тело», «идеально упругое тело», «несжимаемая жидкость»,
«точка», «линия», «материальная точка», используемые в физике и математике и
обозначающие не реально существующие, а идеализированные предметы. Пустое имя
может отсылать к одному единственному несуществующему предмету («король,
правивший во Франции в начале этого века», Дед Мороз, Снегурочка и т.п.) или к
двум и более таким предметам (леший, домовой, гном и т.п.).
Имена подразделяются далее на конкретные и абстрактные.
Конкретное имя обозначает физические тела или живые существа. Абстрактное
имя обозначает объекты, не являющиеся индивидами. К конкретным относятся,
например, имена «стол», «тетрадь», «лес», «звезда», «ангел», «речной вокзал»,
«Казань» и т.п. Абстрактными являются имена свойств, отношений, классов, чисел
и т.п.: слово «черный» может рассматриваться как обозначение свойства
«черноты»; слово «ближе» как обозначение определенного отношения между
предметами и т.п. Абстрактными являются также имена «человечность»,
«справедливость», «законность» и т.п.
Содержание и объем имени
Содержание имени –
это совокупность тех свойств, которые присущи всем предметам, обозначаемым
данным именем, и только им.
К примеру, склероз – это, как
известно, уплотнение каких-либо органов, вызванное гибелью специфических для
этих органов элементов и заменой их соединительной тканью. Перечисленные
свойства составляют содержание имени «склероз». Они позволяют относительно
любой ситуации решить, можно ли назвать происшедшие в органе изменения
склерозом или нет. Содержание имени «стул» составляют свойства «быть предметом
мебели, предназначенным для сидения» и «иметь ножки, сиденье и спинку». Этими
свойствами, относящимися к функциям стула и его строению, обладает каждый стул
и не обладает ничто иное. Если изъять из числа структурных частей стула, скажем,
спинку, получим содержание уже иного имени («табурет»). В содержание имени
«стол» входят признаки «быть предметом мебели, предназначенным для сидения за
ним» и «иметь ножки и крышку».
Помимо содержания, или смысла, имя имеет также объем.
Объем имени – это
совокупность, или класс, тех предметов, которые обладают признаками, входящими
в содержание имени.
Например, в объем имени «склероз» входят все случаи
склеротического изменения органов, в частности склероз мозга. Объем имени
«стул» включает все стулья, объем имени «стол» – все
столы. Нетрудно заметить, что объемы даже таких простых имен, как «стул» и
«стол», являются неопределенными, размытыми, а значит, сами эти имена относятся
к неточным. Входит ли стул или стол, который только задумал сделать столяр, в
объем имени «стул» или «стол»? В «Ревизоре» Н. Гоголя упоминается учитель,
который, рассказывая об Александре Македонском, так горячился, что ломал
стулья. Входят ли эти поломанные стулья в объем имени «стул»? На эти и подобные
вопросы трудно ответить однозначно.
Понимание имени как того, что имеет определенный объем
и определенное содержание, широко распространено в логике. Нетрудно заметить,
что это понимание существенно отличается от употребления понятия «имя» в
обычном языке. Имя в обычном смысле – это всегда
или почти всегда собственное имя, принадлежащее индивидуальному, единственному
в своем роде предмету. Например, слово «Наполеон» является в обычном
словоупотреблении типичным именем. Но уже выражения «победитель под
Аустерлицем» и «побежденный под Ватерлоо» к именам обычно не относятся. Тем
более не относятся к ним такие типичные с точки зрения логики имена, как
«квадрат», «человек», «самый высокий человек» и т.п. Во всяком случае, если бы
кто-то на вопрос о своем имени ответил: «Мое имя –
человек», вряд ли такой ответ считался бы уместным. И даже ответ: «Мое имя – самый высокий человек в мире» – не показался бы удачным.
То, что логика
заметно расширяет обычное употребление слова «имя», объясняется многими
причинами и прежде всего ее стремлением к предельной общности своих
рассуждений.
Виды отношений между именами
Имена находятся в различных отношениях друг к другу.
Между объемами двух произвольных имен, которые есть какой-то смысл сопоставлять
друг с другом, имеет место одно и только одно из следующих отношений: равнозначность,
пересечение, подчинение (два варианта) и исключение.
Равнозначными являются два имени, объемы которых
полностью совпадают. Иными словами,
равнозначные имена отсылают к одному и тому же классу предметов, но делают это
разными способами.
Равнозначны, к примеру, имена «квадрат» и
«равносторонний прямоугольник»: каждый квадрат является равносторонним
прямоугольником, и наоборот.
Равнозначность означает совпадение объемов двух имен,
но не их содержаний. Например, объемы имен «сын» и «внук» совпадают (каждый сын
есть чей-то внук и каждый внук – чей-то сын), но содержания их
различны.
Отношения между объемами имен можно геометрически наглядно представить с помощью круговых схем. Они называются по имени математика XVIII в. Л. Эйлера «кругами Эйлера». Каждая точка круга представляет один предмет, входящий в объем рассматриваемого имени. Точки вне круга представляют предметы, не подпадающие под это имя.
Отношение между двумя равнозначными
именами изображается в виде двух полностью совпадающих кругов.
В отношении пересечения находятся два имени, объемы
которых частично совпадают.
Пересекаются, в частности, объемы имен
«летчик» и «космонавт»: некоторые летчики являются космонавтами (они
представлены заштрихованной частью кругов), есть летчики, не являющиеся
космонавтами, и есть космонавты, не являющиеся летчиками.
В отношении подчинения находятся имена, объем одного
из которых полностью входит в объем другого.
В отношении подчинения находятся, к примеру, имена
«треугольник» и «прямоугольный треугольник»: каждый прямоугольный треугольник
является треугольником, но не каждый треугольник прямоугольный.
В этом же отношении находятся имена «дедушка» и
«внук»: каждый дедушка есть чей-то внук, но не каждый внук является дедушкой.
«Внук» – подчиняющее имя, «дедушка» – подчиненное.
Если в отношении подчинения находятся общие имена, то
подчиняющее имя называется родом, а подчиненное – видом. Имя «треугольник» есть род для вида
«прямоугольный треугольник», а имя «внук» – род для вида
«дедушка».
В отношении исключения
находятся имена, объемы которых полностью исключают друг друга.
Исключают друг друга имена «трапеция» и
«пятиугольник», «человек» и «планета», «белое» и «красное» и т.п.
Можно выделить два интересных вида
исключения:
1. Исключающие объемы дополняют друг друга так, что в сумме дают весь объем рода, видами которого они являются. Имена, объемы которых исключают друг друга, исчерпывая объем родового понятия, называются противоречащими.
Противоречащими являются, например, имена «умелый» и «неумелый», «стойкий» и «нестойкий», «красивый» и «некрасивый» и т.п. Противоречат друг другу также имена «простое число» и «число, не являющееся простым», исчерпывающие объем родового имени «натуральное число», имена «красный» и «не являющийся красным», исчерпывающие объем родового имени «предмет, имеющий цвет», и т.п.
2. Исключающие имена составляют в сумме
только часть объема того рода, видами которого они являются. Имена, объемы
которых исключают друг друга, не исчерпывая объем родового имени, называются противоположными.
К противоположным относятся, в частности, имена «простое число» и «четное число», не исчерпывающие объема родового имени «натуральное число», имена «красный» и «белый», не исчерпывающие объема родового имени «предмет, имеющий цвет» и т.п.
Круговые схемы могут применяться для
одновременного представления объемных отношений более чем двух имен. Такова, к
примеру, приводимая на рисунке схема, представляющая отношения между объемами
имен: «планета» (S), «планета
Солнечной системы» (Р), «Земля» (M), «спутник» (L), «искусственный спутник» (N), «Луна» (О) и «небесное тело» (R). Согласно этой схеме существуют, в частности, небесные тела, не
являющиеся ни планетами, ни их спутниками, планеты, не входящие в Солнечную
систему, спутники, не являющиеся искусственными, и т.д. Объемы единичных имен
представляются точками.
Определение –
логическая операция, раскрывающая содержание имени. Определить имя – значит
указать, какие признаки входят в его содержание.
Определяя,
например, манометр, мы указываем, что это, во-первых, прибор, и, во-вторых,
именно тот, с помощью которого измеряется давление. Давая определение имени
«графомания», мы говорим, что это болезненное пристрастие к писанию, к многословному,
пустому, бесполезному сочинительству.
Важность определений подчеркивал еще Сократ,
говоривший, что он продолжает дело своей матери, акушерки, и помогает родиться
истине в споре. Анализируя вместе со своими оппонентами различные случаи
употребления конкретного понятия, он стремился прийти, в конце концов, к его
прояснению и определению.
Задачи определения
Определение решает две задачи. Оно отличает и
отграничивает определяемый предмет от всех иных. Скажем, определение манометра
позволяет однозначно отграничить манометры от всех предметов, не являющихся
приборами, и отделить манометры по присущим только им признакам от всех иных
приборов. Далее, определение раскрывает сущность определяемых предметов,
указывает те их основные признаки, без которых они не способны существовать и
от которых в значительной мере зависят все иные их признаки.
С этой второй задачей как раз и связаны основные
трудности определения конкретных имен.
Дать хорошее определение – значит раскрыть сущность определяемого объекта. Но
сущность, как правило, не лежит на поверхности. Кроме того, за сущностью
первого уровня всегда скрывается более глубокая сущность второго уровня, за той
– сущность третьего уровня и так до бесконечности. Эта
возможность неограниченного углубления в сущность даже простого объекта делает
понятными те трудности, которые встают на пути определения, и объясняет, почему
определения, казалось бы, одних и тех же вещей меняются с течением времени.
Углубление знаний об этих вещах ведет к изменению представлений об их сущности,
а значит, и их определений.
Необходимо также учитывать известную относительность
сущности: существенное для одной цели может оказаться второстепенным с точки
зрения другой цели.
Скажем, в геометрии для
доказательства разных теорем могут использоваться разные, не совпадающие между
собой определения понятия «линия». И вряд ли можно сказать, что одно из них
раскрывает более глубокую сущность этого понятия, чем все остальные.
Писатель И. Рат-Вег в своей
«Комедии книги» упоминает некоего старого автора, чрезвычайно не любившего
театр. Отношение к театру этот автор считал настолько важным, что определял
через него все остальное. Рай, писал он, это место, где нет театра, дьявол – изобретатель театра и
танцев, короли – люди, которым особенно
позорно ходить в театр и покровительствовать актерам, и т.п. Разумеется, эти
определения поверхностны со всех точек зрения. Со всех, кроме одной: тому, кто
всерьез считает театр источником всех зол и бед, существующих в мире,
определения могут казаться схватывающими суть дела.
Определение может быть более глубоким и менее
глубоким, и его глубина зависит прежде всего от уровня знаний об определяемом
предмете. Чем лучше, глубже мы знаем предмет, тем больше вероятность, что нам
удастся найти хорошее его определение.
Контекстуальное определение
Конкретные формы, в которых практически реализуется
операция определения, чрезвычайно разнообразны.
Прежде всего нужно отметить различие между явными и
неявными определениями.
Первые имеют форму равенства – совпадения двух имен (понятий). Общая схема таких
определений: «S есть (по определению) Р».
Здесь S и Р – два имени, причем не имеет значения, выражается каждое
из них одним словом или сочетанием слов. Явными являются, к примеру,
определения: «Антигены – это чуждые для организма вещества,
вызывающие в крови и других тканях образование “антител”» и «Пропедевтика есть
введение в какую-либо науку». В последнем определении приравниваются друг
другу, или отождествляются, два имени: «пропедевтика» и «введение в какую-либо
науку».
Неявные определения не имеют формы равенства двух
имен.
Особый интерес среди неявных определений имеют контекстуальные
и остенсивные определения.
Всякий отрывок текста, всякий контекст, в котором
встречается интересующее нас имя, является в некотором смысле неявным его
определением. Контекст ставит имя в связь с другими именами и тем самым
косвенно раскрывает его содержание.
Допустим, нам не вполне ясно,
что такое удаль. Можно взять текст, в котором встречается слово «удаль», и
попытаться уяснить, что именно оно означает.
«Удаль. В этом слове, – пишет Ф. Искандер, – ясно слышится – даль. Удаль – это такая отвага, которая
требует для своего проявления пространства, дали.
В слове «мужество» – суровая необходимость,
взвешенность наших действий, точнее, даже противодействий. Мужество от ума, от
мужчинства. Мужчина, обдумав и осознав, что в тех или иных обстоятельствах
жизни, защищая справедливость, необходимо проявить высокую стойкость, проявляет
эту высокую стойкость, мужество. Мужество ограничено целью, цель продиктована
совестью.
Удаль, безусловно,
предполагает риск собственной жизнью, храбрость.
Но, вглядевшись в понятие
«удаль», мы чувствуем, что это неполноценная храбрость. В ней есть самонакачка,
опьянение. Если бы устраивались состязания по мужеству, то удаль на эти
соревнования нельзя было бы допускать, ибо удаль пришла бы, хватив допинга.
Удаль требует пространства,
воздух пространства накачивает искусственной смелостью, пьянит. Опьяненному
жизнь – копейка. Удаль – это паника, бегущая вперед.
Удаль рубит налево и направо. Удаль – возможность рубить, все время удаляясь от места, где уже лежат
порубленные тобой, чтобы не задумываться: а правильно ли я рубил?
А все-таки красивое слово:
удаль! Утоляет тоску по безмыслию».
В этом отрывке отсутствует
явное определение удали. Но можно хорошо понять, что представляет собой удаль и
как она связана с отвагой и мужеством.
В «Словаре русского языка»
С. И. Ожегова «охота» определяется как «поиски, выслеживание зверей, птиц с
целью умерщвления или ловли». Это определение звучит сухо и отрешенно. Оно
никак не связано с горячими спорами о том, в каких крайних случаях оправданно
убивать или заточать в неволю зверей или птиц. В коротком стихотворении
«Формула охоты» поэт В. Бурич так определяет охоту и свое отношение к ней:
Черта горизонта
Птицы в числителе
Рыбы в знаменателе
Умноженные на дробь выстрела
и переменный коэффициент
удочки
дают произведение
доступное каждой
посредственности.
Завзятый охотник может
сказать, что эта образная характеристика охоты субъективна и чересчур эмоциональна.
Но тем не менее она явно богаче и красками, и деталями, относящимися к
механизму охоты, чем сухое словарное определение.
Контекстуальные определения
всегда остаются в значительной мере неполными и неустойчивыми. Не ясно,
насколько обширным должен быть контекст, познакомившись с которым, мы усвоим
значение интересующего нас имени. Никак не определено также то, какие иные
имена могут или должны входить в этот контекст. Вполне может оказаться, что
ключевых слов, особо важных для раскрытия содержания имени, в избранном нами
контексте как раз нет.
Почти все определения, с
которыми мы встречаемся в обычной жизни, – это контекстуальные определения.
Услышав в разговоре
неизвестное ранее слово, мы не уточняем его определение, а стараемся установить
его значение на основе всего сказанного. Встретив в тексте на иностранном языке
одно-два неизвестных слова, мы обычно не спешим обратиться к словарю, а
пытаемся понять текст в целом и составить примерное представление о значениях
неизвестных слов.
Никакой словарь не способен
исчерпать всего богатства значений отдельных слов и всех оттенков этих
значений. Слово познается и усваивается не на основе сухих и приблизительных
словарных разъяснений. Употребление слов в живом и полнокровном языке, в
многообразных связях с другими словами – вот источник полноценного знания как
отдельных слов, так и языка в целом. Контекстуальные определения, какими бы
несовершенными они ни казались, являются фундаментальной предпосылкой владения
языком.
Остенсивное определение
Остенсивное определение – это определение путем
показа.
Нас просят объяснить, что
представляет собой зебра. Мы, затрудняясь сделать это, ведем спрашивающего в
зоопарк, подводим его к клетке с зеброй и показываем: «Это и есть зебра».
Определения такого типа
напоминают обычные контекстуальные определения. Но контекстом здесь является не
отрывок какого-то текста, а ситуация, в которой встречается объект,
обозначаемый интересующим нас понятием. В случае с зеброй – это зоопарк,
клетка, животное в клетке и т.д.
Остенсивные определения, как
и контекстуальные, отличаются некоторой незавершенностью, неокончательностью.
Определение посредством
показа не выделяет зебру из ее окружения и не отделяет того, что является общим
для всех зебр, от того, что характерно для данного конкретного их
представителя. Единичное, индивидуальное слито в таком определении с общим,
тем, что свойственно всем зебрам.
Остенсивные определения – и
только они – связывают слова с вещами. Без них язык – только словесное кружево, лишенное объективного,
предметного содержания.
Определить путем показа можно, конечно, не все имена,
а только самые простые, самые конкретные. Можно предъявить стол и сказать: «Это
– стол, и все вещи, похожие на него, тоже столы». Но
нельзя показать и увидеть бесконечное, абстрактное, конкретное и т.п. Нет
предмета, указав на который можно было бы заявить: «Это и есть то, что
обозначается словом “конкретное”». Здесь нужно уже не остенсивное, а вербальное
определение, т.е. чисто словесное определение, не предполагающее показа определяемого
предмета.
Классическое, родо-видовое
определение
В явных определениях отождествляются, приравниваются
друг к другу два имени. Одно – определяемое имя, содержание
которого требуется раскрыть, другое – определяющее
имя, решающее эту задачу.
Обычное словарное определение гиперболы: «Гипербола – это стилистическая фигура, состоящая в образном
преувеличении, например: “Наметали стог выше тучи”». Определяющая часть
выражается словами «стилистическая фигура, состоящая...» и слагается из двух
частей. Сначала понятие гиперболы подводится под более широкое понятие
«стилистическая фигура». Затем гипербола отграничивается от всех других
стилистических фигур. Это достигается указанием признака («образное
преувеличение»), присущего только гиперболе и отсутствующего у иных
стилистических фигур, с которыми можно было бы спутать гиперболу. Явное
определение гиперболы дополняется примером.
Явные определения этого типа принято называть определениями
через род и видовое отношение. Поскольку такие определения чрезвычайно распространены
и являются как бы образцами определения вообще, их иногда называют также классическими
определениями.
Общая схема классических определений: «S есть Р и М». Здесь S – определяемое имя, Р – имя, более
общее по отношению к S
(род), М – такие признаки,
которые выделяют предметы, обозначаемые именем S среди
всех предметов, обозначаемых именем Р (вид).
Родо-видовое, или классическое, определение – одно из самых простых и распространенных определений.
В словарях и энциклопедиях подавляющее большинство определений относится именно
к этому типу. Иногда даже считают, что всякое определение является
родо-видовым. Разумеется, это неверно.
Требования к явным
определениям
К явным определениям и, в частности, к родо-видовым
предъявляется ряд достаточно простых и очевидных требований. Их называют обычно
правилами определения.
1. Определяемое и определяющее понятия должны быть
взаимозаменяемы. Если в каком-то предложении встречается одно из этих
понятий, всегда должна существовать возможность заменить его другим. При этом
предложение, истинное до замены, должно остаться истинным и после нее.
Для определений через род и видовое отличие это
правило формулируется как правило соразмерности определяемого и определяющего
понятий: совокупности предметов, охватываемые ими, должны быть одними и теми
же.
Соразмерны, например, имена «гомотипия» и «сходство
симметричных органов» (скажем, правой и левой руки). Соразмерны также
«голкипер» и «вратарь», «нонсенс» и «бессмыслица». Встретив в каком-то
предложении имя «нонсенс», мы вправе заменить его на «бессмыслицу» и наоборот.
Если объем определяющего понятия шире, чем объем
определяемого, говорят об ошибке слишком широкого определения. Такую
ошибку мы допустили бы, определив, к примеру, ромб просто как плоский
четырехугольник. В этом случае к ромбам оказались бы отнесенными и трапеции, и
все прямоугольники, а не только те, у которых равны все стороны.
Если объем определяющего понятия уже объема
определяемого, имеет место ошибка слишком узкого определения. Такую
ошибку допускает, в частности, тот, кто определяет ромб как плоский
четырехугольник, у которого все стороны и все углы равны. Ромб в этом случае
отождествляется со своим частным случаем – квадратом, и
из числа ромбов исключаются четырехугольники, у которых не все углы равны.
2. Нельзя определять имя через само себя или
определять его через такое другое имя, которое, в свою очередь, определяется
через него. Это правило запрещает порочный круг.
Содержат очевидный круг определения «Война есть война»
и «Театр – это театр, а не кинотеатр». Задача определения – раскрыть содержание ранее неизвестного имени и
сделать его известным. Определение, содержащее круг, разъясняет неизвестное
через него же. В итоге неизвестное так и остается неизвестным. Истину можно, к
примеру, определить как верное отражение действительности, но только при
условии, что до этого верное отражение действительности не определялось как
такое, которое дает истину.
3. Определение должно быть ясным. Это означает,
что в определяющей части могут использоваться только имена, известные и
понятные тем, на кого рассчитано определение. Желательно также, чтобы в ней не
встречались образы, метафоры, сравнения, т.е. все то, что не предполагает
однозначного и ясного истолкования.
Можно определить, к примеру, пролегомены как пропедевтику.
Но такое определение будет ясным лишь для тех, кто знает, что пропедевтика – это введение в какую-либо науку.
Не особенно ясны и такие определения, как «Дети – это цветы жизни», «Архитектура есть застывшая
музыка», «Овал – круг в стесненных обстоятельствах», и т.п. Они
образны, иносказательны, ничего не говорят об определяемом предмете прямо и по
существу, каждый человек может понимать их по-своему.
Ясность не является, конечно, абсолютной и неизменной
характеристикой. Ясное для одного может оказаться не совсем понятным для
другого и совершенно темным и невразумительным для третьего. Представления о
ясности меняются и с углублением знаний. На первых порах изучения каких-то
объектов даже не вполне совершенное их определение может быть воспринято как
успех. Но в дальнейшем первоначальные определения начинают казаться все более
туманными. Встает вопрос о замене их более ясными определениями,
соответствующими новому, более высокому уровню знания.
Определение всегда существует в некотором контексте.
Оно однозначно выделяет и отграничивает множество рассматриваемых вещей, но
делает это только в отношении известного их окружения. Чтобы отграничить, надо
знать не только то, что останется в пределах границы, но и то, что окажется вне
ее.
Интересно отметить, что наши
обычные загадки представляют собой, в сущности, своеобразные определения.
Формулировка загадки – это
половина определения, его определяющая часть. Отгадка – вторая его половина,
определяемая часть. «Утром – на
четырех ногах, днем – на
двух, вечером – на трех. Что это?» Понятно,
что это – человек в разные периоды
своей жизни. Саму загадку можно переформулировать так, что она станет одним из
возможных его определений.
Контекстуальный характер
определений хорошо заметен на некоторых вопросах, подобных загадкам.
Сформулированные для конкретного круга людей, они могут казаться странными или
даже непонятными за его пределами.
Древний китайский буддист Дэн
Инь-фэн однажды задал такую загадку. «Люди умирают сидя и лежа, некоторые
умирают даже стоя. А кто умер вниз головой?» – «Мы такого не знаем», – ответили ему. Тогда Дэн встал на голову и... умер.
Сейчас такого рода «загадка»
кажется абсурдом. Но в то давнее время, когда жил Дэн, в атмосфере полемики с
существующими обычаями и ритуалом его «загадка» и предложенная им «разгадка»
показались вполне естественными. Во всяком случае его сестра, присутствовавшая
при этом, заметила только: «Живой ты, Дэн, пренебрегал обычаями и правилами и
вот теперь, будучи мертвым, опять нарушаешь общественный порядок!»
Деление – это
операция распределения на группы тех предметов, которые мыслятся в исходном
имени.
Получаемые в результате деления группы называются членами
деления. Признак, по которому производится деление, именуется основанием
деления. В каждом делении имеются, таким образом, делимое понятие,
основание деления и члены деления.
Посредством операции деления раскрывается объем того
или иного имени, выясняется, из каких подклассов состоит класс, соответствующий
делимому имени.
Так, по строению листьев класс деревьев может быть
подразделен на два подкласса: лиственные деревья и хвойные. По признаку
величины угла все треугольники могут быть подразделены на остроугольные,
прямоугольные и тупоугольные.
К операции деления приходится прибегать едва ли не в
каждом рассуждении. Определяя имя, мы раскрываем его содержание, указываем
признаки предметов, мыслимых в этом имени. Производя деление имени, мы даем
обзор того круга предметов, который отображен в нем.
Важно уметь не
только определять содержание имени, но и прослеживать те группы, из которых
слагается класс предметов, обозначаемых именем.
Простой пример из энтомологии
– науки о насекомых – еще раз подтвердит эту
мысль. На столе энтомолога коробочки с наколотыми на тонкие булавки маленькими
мухами-серебрянками. Ножницами с иголочно-тонкими лезвиями ученый общипывает у
этих мух «хвостики» и наклеивает на крошечные стекла. Зачем? В ряде случаев
только по «хвостикам» – по
особенностям строения отдельных органов – можно точно определить, к какому именно виду относится насекомое. А
роспись насекомых по видам и определение территории их обитания важны не только
для удовлетворения научной любознательности. Ведь иные из них – потенциальные переносчики
ряда болезней, другие –
вредители культурных растений, третьи – напротив, враги этих вредителей. Например, трихограммы – крошечные, в полмиллиметра
длиной, родственники всем известных пчел, шмелей и ос. Трихограммы широко
применяются в биологической борьбе с вредителями урожая. Однако недавние
исследования показали, что до последнего времени на биофабриках разводили не
один вид этого насекомого, а «смесь» из трех видов. Но у каждого свои
привязанности: один предпочитает поле, другой – сад, третий – огород. И в каждом случае лучше разводить именно тот вид, который
подходит для местных условий.
Требования к делению
Требования, предъявляемые к делению, достаточно
просты.
1. Деление должно вестись только по одному
основанию.
Это требование означает, что избранный вначале в
качестве основания отдельный признак или совокупность признаков не следует в
ходе деления подменять другими признаками.
Правильно, например, делить климат на холодный,
умеренный и жаркий. Деление его на холодный, умеренный, жаркий, морской и
континентальный будет уже неверным: вначале деление производилось по
среднегодовой температуре, а затем – по новому
основанию. Неверными являются деления людей на мужчин, женщин и детей; обуви – на мужскую, женскую и резиновую; веществ – на жидкие, твердые, газообразные и металлы и т.п.
2. Деление должно быть соразмерным, или
исчерпывающим, т.е. сумма объемов членов деления должна равняться объему
делимого понятия. Это требование предостерегает против пропуска отдельных
членов деления.
Ошибочными, неисчерпывающими будут, в частности,
деление треугольников на остроугольные и прямоугольные (пропускаются
тупоугольные треугольники); деление людей с точки зрения уровня образования на
имеющих начальное, среднее и высшее образование (пропущены те, кто не имеет
никакого образования); деление предложений на повествовательные и побудительные
(пропущены вопросительные предложения).
3. Члены деления должны взаимно исключать друг
друга.
Согласно этому правилу, каждый отдельный предмет
должен находиться в объеме только одного видового понятия и не входить в объемы
других видовых понятий.
Нельзя, к примеру, разбивать
все целые числа на такие классы: числа, кратные двум, числа, кратные трем,
числа, кратные пяти, и т.д. Эти классы пересекаются, и, допустим, число 10
попадает и в первый и в третий классы, а число 6 – и в первый и во второй классы. Ошибочно и деление
людей на тех, которые ходят в кино, и тех, которые ходят в театр: есть люди,
которые ходят и в кино и в театр.
4. Деление должно быть непрерывным.
Это правило требует не делать скачков в делении,
переходить от исходного понятия к однопорядковым видам, но не к подвидам одного
из таких видов.
Например, правильно делить
людей на мужчин и женщин, женщин – на живущих в Северном полушарии и живущих в Южном полушарии. Но неверно
делить людей на мужчин, женщин Северного полушария и женщин Южного полушария.
Среди позвоночных животных выделяются такие классы: рыбы, земноводные, рептилии
(гады), птицы и млекопитающие. Каждый из этих классов делится на дальнейшие
виды. Если же начать делить позвоночных на рыб, земноводных, а вместо указания
рептилий перечислить все их виды, то это будет скачком в делении.
Можно заметить, что из третьего правила вытекает
первое. Так, деление обуви на мужскую, женскую и детскую нарушает не только
первое правило, но и третье, члены деления не исключают друг друга. Деление
королей на наследственных, выборных и трефовых не согласуется опять-таки как с
первым, так и с третьим правилом.
Дихотомия
Частным случаем деления является дихотомия (буквально:
разделение надвое). Дихотомическое деление опирается на крайний случай
варьирования признака, являющегося основанием деления: с одной стороны,
выделяются предметы, имеющие этот признак, с другой –
не имеющие его.
В случае
обычного деления люди могут подразделяться, к примеру, на мужчин и женщин, на
детей и взрослых и т.п. При дихотомии множество людей разбивается на мужчин и
«немужчин», детей и «недетей» и т.п.
Дихотомическое
деление имеет свои определенные преимущества, но в общем-то оно является
слишком жестким и ригористичным. Оно отсекает одну половину делимого класса,
оставляя ее, в сущности, без всякой конкретной характеристики. Это удобно, если
мы хотим сосредоточиться на одной из половин и не проявляем особого интереса к
другой. Тогда можно назвать всех тех людей, которые не являются мужчинами,
просто «немужчинами» и на этом закончить о них разговор. Далеко не всегда,
однако, такое отвлечение от одной из частей целесообразно. Отсюда
ограниченность использования дихотомий.
Обычные деления
исторических романов – наглядный пример «делений надвое». Мир сегодняшней исторической
романистики очень широк по спектру проблем, хронологических времен и мест
действия, стилевых и композиционных форм, способов ведения рассказа.
Можно попытаться
провести всеохватывающую классификацию исторических романов по одному
основанию, но она неизбежно окажется сложной, не особенно ясной и, что главное,
практически бесполезной. Текучесть «материи» романа на темы истории диктует
особую манеру деления: не стремясь к единой классификации, дать серию в
общем-то не связанных между собой дихотомических делений. «Есть романы – “биографии” и
романы – “эссе”; романы
документальные и романы – “легенды”, “философии истории”; романы, концентрирующие узловые
моменты жизни того или иного героя или народа, и романы, разворачивающиеся в
пространные хроникально-циклические повествования, в которых есть и
интенсивность внутреннего движения, и глубина, а вовсе не “растекание” мысли».
Эта характеристика «поля» исторического романа, взятая из литературоведческой
работы, как раз тяготеет к серии дихотомий.
Дихотомические
деления были особенно популярны в прошлом, в средние века. Это объяснялось, с
одной стороны, ограниченностью и поверхностностью имевшихся в то время знаний,
а с другой стороны – неуемным стремлением охватить и упорядочить
весь мир, включая и «внеземную» его часть, которая предполагалась существующей,
но недоступной слабому человеческому уму.
Классификация
Классификация –
это многоступенчатое, разветвленное деление.
Результатом
классификации является система соподчиненных имен: делимое имя является родом,
новые имена – видами, видами видов (подвидами) и т.д.
Наиболее сложные
и совершенные классификации дает наука, систематизирующая в них результаты
предшествующего развития каких-либо областей знания и намечающая одновременно перспективу
дальнейших исследований.
Пример из
биологии показывает, какую несомненную пользу способна принести удачная
классификация, объединяющая в одну группу животных, казавшихся ранее не
связанными между собой.
«Среди
современных животных, – пишет зоолог Д. Симпсон, – броненосцы, муравьеды и ленивцы столь не похожи друг на
друга, их образ жизни и поведение настолько различны, что едва ли кому-нибудь
пришло бы в голову без морфологического изучения объединить их в одну группу.
Но было обнаружено, что в позвоночнике этих животных имеются дополнительные
сочленения, из-за которых они получили имя “ксенантры” – странно
сочлененные млекопитающие».
После открытия
необычных сочленений был тут же открыт целый ряд других сходных особенностей
этих животных: сходное строение зубов, сходные конечности с хорошо развитыми
когтями и очень большим когтем на третьем пальце передней конечности и т.д.
«Сейчас никто не сомневается, – заключает Симпсон, – что ксенантры, несмотря на их значительное разнообразие,
действительно образуют естественную группу и имеют единое происхождение. Вопрос
о том, кто именно был их предком и когда и где он существовал, связан с
большими сомнениями и еще не разгаданными загадками». Предпринятые тщательные
поиски общего предка ксенантр позволили обнаружить их предположительных родичей
в Южной Америке, Западной Европе.
Таким образом,
объединение разных животных в одну группу систематизации позволило не только
раскрыть многие другие их сходные черты, но и высказать определенные
соображения об их далеком предке.
Говоря о
проблемах классификации другой группы живых организмов – вирусов,
ученые-вирусологи Д.Г. Затула и С.А. Мамедова пишут: «Без знания места, которое
занимает объект исследования в ряду ему подобных, ученым трудно работать.
Классификация нужна в первую очередь для того, чтобы экономить время, силы и
средства, чтобы, раскрыв тайны одного вируса или разработав меры борьбы с
каким-либо вирусным заболеванием, применить на других подобных вирусах и
болезнях. Частые открытия в вирусологии, бурно развивающейся науке, вынуждают
пересматривать законы и свойства, по которым сгруппированы вирусы. Ученые не
считают какую-либо классификацию вирусов единственно верной и законченной. Конечно, будут еще обнаружены
новые свойства, которые уточнят и расширят таблицу вирусов, а может быть, и
позволят создать новую классификацию».
Все сказанное о выгодах, даваемых классификацией
вирусов, и об изменениях ее с развитием вирусологии справедливо и в отношении
классификаций других групп живых организмов. Это верно и применительно ко всем
вообще классификациям, разрабатываемым наукой.
Трудности естественных
классификаций
Все классификации принято делить на естественные и
искусственные. Первые производятся по важным, существенным для
рассматриваемых объектов признакам, вторые опираются на второстепенные,
случайные признаки. Хорошими примерами естественных классификаций могут служить
классификация растений К. Линнея и классификация химических элементов Д.И.
Менделеева. Искусственными являются классификация книг в библиотеке по алфавиту
(именной указатель), классификация ученых по возрасту и числу опубликованных
работ и т.п.
Искусственные классификации строятся просто.
Затруднения с естественными классификациями имеют чаще всего объективную
причину. Дело не в недостаточной проницательности человеческого ума, а в
сложности окружающего нас мира, в отсутствии в нем жестких границ и резко
очерченных классов. Всеобщая изменчивость вещей, их «текучесть» еще более
усложняют и размывают эту картину. К тому же познание мира – бесконечный процесс, и ни один изучаемый объект не
известен нам во всех своих деталях.
Именно поэтому далеко не все и не всегда удается четко
классифицировать. Тот, кто постоянно нацелен на проведение ясных
разграничительных линий, постоянно рискует оказаться в искусственном, им самим
созданном мире, имеющем мало общего с динамичным, полным оттенков и переходов
реальным миром.
Наиболее сложным объектом для классификации является,
без сомнения, человек. Типы людей, их темпераменты, поступки, чувства,
стремления, действия и т.д. – все это настолько тонкие и
текучие «материи», что попытки их типологизации только в редких случаях
приводят к полному успеху.
Сложно классифицировать людей, взятых в единстве
присущих им свойств. С трудом поддаются классификации даже отдельные стороны
психической жизни человека и его деятельности.
В начале прошлого века
Стендаль написал трактат «О любви», явившийся одним из первых в европейской
литературе опытов конкретно-психологического анализа сложных явлений духовной
жизни человека. Есть четыре рода любви, говорится в этом сочинении.
«Любовь-страсть» заставляет нас жертвовать всеми нашими интересами ради нее.
«Любовь-влечение» – «это картина, где все,
вплоть до теней, должно быть розового цвета, куда ничто неприятное не должно
вкрасться ни под каким предлогом, потому что это было бы нарушением верности
обычаю, хорошему тону, такту и т.д. В ней нет ничего страстного и
непредвиденного, и она часто бывает изящнее настоящей любви, ибо ума в ней
много». «Физическая любовь» –
«какой бы сухой и несчастный характер ни был у человека, в шестнадцать лет он
начинает с этого». И наконец «любовь-тщеславие», подобная желанию обладать
предметом, который в моде, и часто не приносящая даже физического
удовольствия.
Эта классификация приводится
в хрестоматиях по психологии, и она в самом деле проницательна и интересна.
Отвечает ли она, однако, хотя бы одному из тех требований, которые принято
предъявлять к делению? Вряд ли. По какому признаку разграничиваются эти четыре
рода любви? Не очень ясно. Исключают ли они друг друга? Определенно – нет. Исчерпываются ли ими
все разновидности любовного влечения? Конечно, нет.
В этой связи
нужно помнить, что не следует быть излишне придирчивым к классификациям того,
что по самой своей природе противится строгим разграничениям.
Любовь – очень
сложное движение человеческой души. Но даже такое внешне, казалось бы, очень
простое проявление психической жизни человека, как смех, вызывает существенные
затруднения при попытке разграничения разных его видов. Какие вообще существуют
разновидности смеха? Ответа на этот вопрос нет, да и не особенно ясно, по каким
признакам их можно было бы различить.
Это не удивительно, поскольку даже смех конкретного
человека трудно охарактеризовать в каких-то общих терминах, сопоставляющих его
со смехом других людей.
Перу А.Ф. Лосева принадлежит
интересная биография известного философа и оригинального поэта конца прошлого
века В.С. Соловьева. В ней, в частности, сделана попытка проанализировать
своеобразный смех Соловьева, опираясь на личные впечатления и высказывания
людей, близко знавших философа.
Подводя итог, Лосев пишет: «Смех Вл. Соловьева очень
глубок по своему содержанию и еще не нашел для себя подходящего исследователя.
Это не смешок Сократа, стремившегося разоблачить самовлюбленных и развязных
претендентов на знание истины. Это не смех Аристофана или Гоголя, где под ним
крылись самые серьезные идеи общественного и морального значения. И это не
романтическая ирония Жан-Поля, когда над животными смеется человек, над
человеком ангелы, над ангелами архангелы и над всем бытием хохочет абсолют,
который своим хохотом и создает бытие, и его познает. Ничего сатанинского не
было в смехе Вл. Соловьева, и это уже, конечно, не комизм оперетты или смешного
водевиля. Но тогда что же это за смех? В своей первой лекции на высших женских
курсах Герье Вл. Соловьев определял человека не как существо общественное, но
как существо смеющееся».
Интересны термины,
употребляемые Лосевым для характеристики конкретного смеха. В большинстве своем
они не дают прямого его описания, а только сопоставляют его с какими-то иными,
как будто более известными разновидностями смеха. Рассматриваемый смех то
уподобляется «здоровому олимпийскому хохоту» или «мефистофелевскому смешку», то
противопоставляется «смеху Аристофана», «смешку Сократа», «иронии Жан-Поля» и
т.д. Все это, конечно, не квалификационные понятия, а только косвенные,
приблизительные описания.
Встречаются такие термины,
которые характеризуют, как кажется, именно данный смех. Среди них «радостный»,
«истерический», «убийственный», «исступленный» и т.п. Но и их нельзя назвать
строго квалификационными. Значение их расплывчато, и они опять-таки не столько
говорят о том, чем является сам по себе этот смех, сколько сравнивают его с
чем-то: состоянием радости, истерики, исступления и т.п.
Все это, конечно, не случайно, и дело не в недостаточной проницательности тех, кто пытался описать смех. Источник затруднений – в сложности смеха, отражающей сложность и многообразие тех движений души, внешним проявлением которых он является. Именно это имеет, как кажется, в виду Лосев, когда он заканчивает свое описание смеха Соловьева определением человека как «смеющегося существа». Если смех связан с человеческой сущностью, он столь же сложен, как и сама эта сущность. Классификация смеха оказывается в итоге исследованием человека со всеми вытекающими из этого трудностями.
Речь шла только о смехе, но
все это относится и к другим проявлениям сложной внутренней жизни человека.
Пример сумбурного деления
И в заключение – один пример явно несостоятельной
классификации, грубо нарушающей требования, предъявляемые к делению.
Писатель X.Л.
Борхес приводит отрывок из «некой китайской энциклопедии». В нем дается
классификация животных и говорится, что они «подразделяются на: а)
принадлежащих императору; б) бальзамированных; в) прирученных; г) молочных
поросят; д) сирен; е) сказочных; ж) бродячих собак; з) включенных в настоящую
классификацию; и) буйствующих, как в безумии; к) неисчислимых; л) нарисованных
очень тонкой кисточкой из верблюжьей шерсти; м) и прочих; н) только что
разбивших кувшин; о) издалека кажущихся мухами».
Чем поражает эта
классификация? Почему с самого начала становится очевидным, что подобным
образом нельзя рассуждать ни о животных, ни о чем-либо ином?
Дело, разумеется, не в
отдельных рубриках, какими бы необычными они ни казались. Каждая из них имеет
вполне определенное конкретное содержание. В числе животных упоминаются,
правда, фантастические существа – сказочные животные и сирены, но это делается, пожалуй, с целью
отличить реально существующих животных от существующих только в воображении. К
животным относятся и нарисованные, но мы и в самом деле обычно называем их
животными.
Невозможными являются не
отдельные указанные разновидности животных, а как раз соединение их в одну
группу, перечисление их друг за другом, так что рядом встают живые и умершие
животные, буйствующие и нарисованные, фантастические и прирученные,
классифицируемые и только что разбившие кувшин. Сразу возникает чувство, что
нет такой единой плоскости, на которой удалось бы разместить все эти группы,
нет общего, однородного пространства, в котором могли бы встретиться все
перечисленные животные.
Классификация всегда
устанавливает определенный порядок. Она разбивает рассматриваемую область
объектов на группы, чтобы упорядочить эту область и сделать ее хорошо
обозримой. Но классификация животных из «энциклопедии» не только не намечает
определенной системы, но, напротив, разрушает даже те представления о гранях
между группами животных, которые у нас есть. В сущности, эта классификация
нарушает все те требования, которые предъявляются к разделению какого-то
множества объектов на составляющие его группы. Вместо системы она вносит
несогласованность и беспорядок.
Ясно, что классификация
вообще не придерживается никакого твердого основания, в ней нет даже намека на
единство и неизменность основания в ходе деления. Каждая новая группа животных
выделяется на основе собственных своеобразных признаков, безотносительно к
тому, по каким признакам обособляются другие группы. Связь между группами
оказывается почти полностью разрушенной, никакой координации и субординации
между ними установить невозможно. Можно предполагать, что сирены относятся к
сказочным животным, а молочные поросята и бродячие собаки не принадлежат ни к
тем, ни к другим. Но относятся ли сирены, сказочные животные, молочные поросята
и бродячие животные к тем животным, что буйствуют, как в безумии, или к
неисчислимым, или к тем, которые нарисованы тонкой кисточкой? Как соотносятся
между собой животные, только что разбившие кувшин, и животные, издалека
кажущиеся мухами? На подобные вопросы невозможно ответить, да их и бессмысленно
задавать, поскольку очевидно, что никакого единого принципа в основе этой
классификации не лежит. Далее, члены деления здесь не исключают друг друга.
Всех перечисленных животных можно нарисовать, многие из них издалека могут
казаться мухами, все они включены в классификацию и т.д. Относительно того, что
перечисленные виды животных исчерпывают множество всех животных, можно говорить
только с натяжкой: те животные, которые не упоминаются прямо, свалены в кучу в
рубрике «и прочие». И, наконец, очевидны скачки, допускаемые в данном делении.
Различаются как будто сказочные и реально существующие животные, но вместо
особого упоминания последних перечисляются их отдельные виды – поросята и собаки, причем
не все поросята, а только молочные, и не все собаки, а лишь бродячие.
Классификации, подобные
этой, настолько сумбурны, что возникает даже сомнение, следует ли вообще
считать их делениями каких-то понятий. О возможности усовершенствования таких
классификаций, придании им хотя бы видимости системы и порядка не приходится и
говорить.
Но что интересно, даже
такого рода деления, отличающиеся путаницей и невнятностью, иногда могут
оказываться практически небесполезными. Неправильно делить, к примеру, обувь на
мужскую, женскую и резиновую (или детскую), но во многих обувных магазинах она
именно так делится, и это не ставит нас в тупик. Нет ничего невозможного в
предположении, что и классификация животных, подобная взятой из «энциклопедии»,
может служить каким-то практическим, разнородным по самой своей природе целям.
Теоретически, с точки зрения логики, она никуда не годится. Однако далеко не
все, что используется повседневно, находится на уровне требований высокой
теории и отвечает стандартам безупречной логики.
Нужно стремиться к
логическому совершенству, но не следует быть педантичным и отбрасывать с порога
все, что представляется логически не вполне совершенным.
