РАЗДЕЛ II

Коммуникация в информационном обществе

 

Глава I. КОНЦЕПЦИЯ ИНФОРМАЦИОННОГО ОБЩЕСТВА И СУЩНОСТНАЯ НОВИЗНА КОММУНИКАЦИИ

 

1. Социальная реализация информации и умножение новости человеческого события

2. Две стороны непредсказуемости и оригинальности информации: новизна и новость, новация и новаторство, сенсационность и «сенсориумума»

 

Глава II. СУЩЕСТВУЕТ ЛИ НРАВСТВЕННАЯ КОММУНИКАЦИЯ?

 

1. Традиции и основания нравственной коммуникации. М. Мамардашвили о морали и истине

2. Телевизионная коммуникация: идеалы и реалии, традиции и современность

 

Глава III. ПОЛИТИЧЕСКАЯ КОММУНИКАЦИЯ: СУЩНОСТЬ И ВНЕШНИЕ ПРОЯВЛЕНИЯ

 

1. Политика и коммуникация: пути взаимодействия, общие и особенные черты, классические и современные формы воздействия на массы

2. Символика и мифология политической коммуникации

3. Языковые игры в политической коммуникации

4. Информационная насыщенность коммуникативного действия и ее зависимость от сущностной стороны нового (его истинности, добролюбия, красоты, нравственности)

 

в начало

 

Глава I

КОНЦЕПЦИЯ ИНФОРМАЦИОННОГО ОБЩЕСТВА И СУЩНОСТНАЯ НОВИЗНА КОММУНИКАЦИИ

 

1. Социальная реализация информации и умножение новости человеческого события

 

Коммуникация все более пронизывает различные стороны жизни человека. Информация, циркулирующая по каналам коммуникации, преобразовывает общество в информационное. А.И. Ракитов сформулировал основные характеристики этого общества. Их смысл в терминологии, приближенной к нашей, таков.

1.      Возможность для любого субъекта макро- и микросоциальной среды получить любые информацию и знания, необходимые для жизнедеятельности, воплощения личного и социального творчества.

2.      Наличие для этих целей соответствующей современной технологической базы.

3.      Наличие инфраструктур, способных обеспечить создание необходимых национальных информационных ресурсов и адекватной научно-производственной творческой макро- и микросреды для их использования в целях умножения новости человеческого со-бытия.

4.      Ускоренная автоматизация и роботизация всех сфер производства и управления.

5.      Радикальные изменения в самой социальной микросреде по развитию сферы информационной деятельности и услуг. Другими словами, – обеспечение всего социокультурного цикла соответствующими каналами коммуникации и обслуживающим персоналом.

Формирование такого общества связано с информационно-компьютерной революцией. В ней необходимо выделить ряд глобальных процессов, способствующих возникновению этого общества. Это: электронизация, компьютеризация, медиатизация, и, наконец, информатизация всего общества (Ракитов, с. 32–33).

Эти и подобные ей технократические концепции информационного общества оставляют, как правило, вне своего внимания качественный аспект той информации, которая циркулирует и должна циркулировать по каналам МК. Априорно предполагается, что это – сущностно-содержательная научная информация, неукоснительно развивающая творческое мышление, нравственную и эстетическую способность мирочувствования, потенциал новаторства и изобретательства.

По сути, одна идеологическая парадигма меняет другую. Если коммунистическая идеология благостно рисовала грядущее с позиции ликвидации отчуждения человека от результатов своего труда, его перевоспитания с позиций пролетарской сознательности, то технократические концепции уводят внимающую аудиторию (как макро-, так и микросреду социума) в сторону автоматического процветания массового сознания в результате расцветшего «всеми цветами» обилия разнородной и разносторонней социальной информации. Другими словами: главное – ликвидировать отчуждение от информации, дать СМИ свободу, и необходимый уровень сознательности будет достигнут, «богатства польются полным потоком». Это из того же кладезя бравурных слоганов минувшей эпохи. Но свобода одних (СМИ) не должна ограничивать свободу других (их потребителей).

Наш тезис состоит в том, что коммуникация должна содержать информацию о новом, которое приносит поток времени (не без нашего участия) в смысле мета-новости того или иного факта, явления, начала, в значении основных точек и векторов определенных социально-исторических процессов, из которых расходятся пучки новостей более предметного и локального характера. Только такая новостная коммуникация позволяет осознать и прочувствовать новость каждому индивиду на глубоко личностном уровне и подвигает его на совершение собственного поступка – нравственной, политической ли, научно-производственной или художественной направленности. У человека есть в этом случае, как говорил в «Риторике поступка» М.М. Бахтин, «не-алиби бытия». А криминал и аморальность, проистекающие не в последнюю очередь от псевдоновостного плюрализма щекочущих нервы сообщений – это не бытие, это антибытие. У человека в нем – бесспорное алиби бытия. Такая МК не культура, а «акультура» (Тощенко, с. 261).

Нужно строго отличать при актах коммуникации простые изменения в обществе – от развития. Развития, в котором могут быть и нисходящие ветви (Исаев, с.143). Показ нисходящего, но не пристрастно и сокрушительно, а объективно и с возможной социальной перспективой, если она хотя бы чуть-чуть наблюдается, в конечном итоге способствует восходящему раз-витию, раз-ветвлению, то есть прогрессу (с лат. – успех). Сравните – у М. Вебера, целерациональное социальное действие направлено на успех.

Именно в этом движении со-стоит новость человеческого со-бытия: у каждого общества, человеческой общности, группы (макросреды, микросреды), отдельного человека есть и свои достижения, есть и периоды отступлений и «невезений». В этом и заключается бытие людей. Но в со-бытии посредством коммуникации, то есть в общении людей через восприятие информационного события, люди должны искать выход из подобных положений на пути человечества ко всеобщей разумной оболочке Земли – ноосфере. Интенсификация разработки в СМК определенных негативных тем, таких как агрессивность, биологизм поступков, стремление уйти из со-бытия в со-блазны (от «блажь – дурь», «блазн – наведение на грех (В.И. Даль), аморальность личности и целых обществ и т.д., приводит к тому, что коммуникация не отвечает изначальной своей сути – развивать и возвышать человека на примерах справедливости, добролюбия, радушия (по старинному – радодушия). На примерах красоты жизни как таковой и красоты жизни отдельного человека.

Леонид Леонов рассказывает в заметке «Фотострасть», опубликованной в журнале «30 дней» в 1927 г., как в ярославской деревне на родине его матери происходила незамысловатая крестьянская свадьба. «Я вознамерился было снять одну презанятную, в повойнике, старуху, но, значит, чрезвычайным городским видом своим с аппаратом на штативе слишком нарушил старинное благолепие праздника. Все, хозяева и гости, обступили меня, недобро загалдели, и была острая минута, когда я опасался за целостность своего Тессара... – Вот сымешь нас, а потом в газетке пропечатаешь: как замечательно, дескать, живут мужички, – лучше нельзя! Видали в газетках. А ты и дырявые крыши наши сымай, чтобы все видели...».

Этот эпизод хорошо иллюстрирует, с одной стороны, скромность, «антирекламность» и «антипиарность» русского народа, его мудрость и философичность (делу – время, а потехе – час), а с другой – стремление будущего великого писателя сохранить в памяти личной и памяти исторической частицу красоты народа, как сохраняли ее русские фотолетописцы А. Карелин, М. Дмитриев, К. Булла и многие другие. В этой «презанятной, в повойнике, старухе», писатель увидел новость, ощутил со-бытие свое с народом и захотел передать его нам.

Но даже рассказ Л. Леонова – поступок, а поступки обладают, как указывает М. Бахтин, своим провоцирующим коммуникативным действием, своей определенной риторикой.

в начало

 

2. Две стороны непредсказуемости и оригинальности информации: новизна и новость, новация и новаторство, сенсационность и «сенсориум ума»

 

Говоря о том, что информационная насыщенность сообщения коммуникации заключается в его непредсказуемости и оригинальности, необходимо подчеркнуть, что таковые качества информации могут обладать двояким действием. Философы (например, П. Лазарсфельд и Р. Мертон) отмечают наркотизирующий эффект информации как таковой на личность человека. Индивид в условиях информационно-технического изобилия привыкает потреблять новое (скорее – «новенькое») в неимоверных количествах, лишь бы это были какие-либо свежие («свеженькие») сообщения, факты о мире и о нас, грешных, его населяющих. И чем более непредсказуемо и оригинально выглядит и проявляется человек в этих сообщениях, тем более эффективно работают чисто биологические и эмоциональные раздражители ЧСЗ (читателя-слушателя-зрителя). Это явление проявлялось и в начале эры технических коммуникаций (публикации на темы людей «о двух головах», других аномальных явлений в мире живой и неживой природы). Но современные СМК достигли немыслимой прежде изощренности и разнузданности в показе всевозможных человеческих пороков и извращений, чему способствует и развитие самих электронных технологий и сверхоперативность каналов коммуникации.

Аудиторию интересуют в Госдуме уже не содержательные моменты дискуссий, а драки и потасовки, в Правительстве – не факты о принимаемых мерах, а перетасовки и прогнозы возможных перетасовок. Ведь это тоже новости, как мы уже отмечали, но новости особого рода, как бы выхолощенные, не репродуктивные.

Фотография политика уже и не привлекает внимания, если он не моргнул, не сморщил лицо в гримасе и т.д. В СМК с легкой руки западных медиатехнологов искусственно создаются положения, когда сопутствующие негативные эффекты становятся основной целью осуществления коммуникативного воздействия – воздействия в первую очередь на биологические, а не разумные начала человеческой психики. ЧСЗ (читателем, слушателем, зрителем) приятно чувствовать себя более благородным, чем он есть на самом деле, глядя на кривого, или неуклюжего, или замороченного государственного человека.

В 70-е годы Г.С. Оганов относил все эти эффекты преимущественно к буржуазным моделям коммуникации (Оганов, 1980). Ныне все модели перемешались, но буржуазные, представляемые системами СМК буржуазного общества, лидируют. А ведь Г.С. Оганов еще 20 лет назад отмечал, что каждая из этих систем вопреки здравому смыслу не столько связывает человека с внешним миром, сколько предлагает ему заведомо искаженную замену реальной связи. В подобных случаях возникает иллюзорное чувство знания, хотя фактически это увод от истинного знания, от действительной новизны и новости исторических процессов, поступков и личностей, их совершающих, в сторону дешевых и непритязательных формальных новаций и изысков.

Такие внешние переструктурирования и трансформации текстов, как отмечал в статье «Феномен культуры» Ю.М. Лотман, обладают тоже новизной, как всякий перевод текста с языка на язык. Обладают они и непредсказуемостью, могут вызывать сами по себе эстетические эмоции. Но нравственность... Учат ли они добру? Учат ли они постигать истину? Чаще всего – это игра форм, сюжетов с заменой одних предполагаемых положений на другие.

В силу того, что между реальностью и сознанием человека возникает ряд опосредующих, чисто биологических звеньев, не контролируемых ЧСЗ, создается возможность отрыва сознания людей от их бытия. Другими словами, включая телевизор, они выключают себя из действительного со-бытия, каким является коммуникация иного рода. Она, как мы уже говорили, ориентирована на сущностные, а не видимые лишь внешне, экзотически и аномально, вплоть до безнравственности, проявляющиеся изменения социальной действительности. Даже если ЧСЗ в неформальной коммуникации с окружающими, или в интерактивном контакте по каналам ТВ и Интернета обсуждает подобного рода информацию, предлагая свои альтернативы, коммуникация не прорывается в сущностный мир бытия человека. У такого зрителя причастность к подобного рода событиям – это мнимое, иллюзорное со-бытие. Эта интеллектуализированная связь между фактами действительности и индивидом не превращается в деятельность, направленную на объекты информации, отмечал еще в 70-х годах Ю.А. Шерковин. Индивид начинает смешивать некоторое неупорядоченное и однолинейное знание о наличии определенных проблем, часто далеких от магистральных жизневекторов, с действиями по решению этих проблем. Таким образом, коммуникационное воздействие заметно поднимает уровень информированности ЧСЗ, но при этом преобразует некоторую часть нервной энергии, необходимой для активного участия в социальных процессах, в пассивное знание. О таком переборе разнородной научной информации, приводящему к пассивному знанию, писал в своих журналистских материалах известный английский автор детективного жанра и оригинальный мыслитель Г. Честертон.

С количеством всякого рода «непотребной» человеку информации исследователи связывают и так называемый «эффект приватизации». Если ЧСЗ не в состоянии реагировать на обилие сведений, с которыми он физически не может быть в со-участии, со-бытии, он переключается на те сегменты социальной информации, в которых он действительно чувствует себя соучастником (спорт, реклама, разного рода игры и непритязательные шоу, и, разумеется, «мыльные сериалы»). Серьезные политические и нравственные проблемы отводятся в сторону, ЧСЗ адаптируется к такому положению, привыкает к нему и расценивает эти проблемы как не существующие для его практической деятельности. Крис и Лейтес описали этот эффект еще в 1947 г. на материале реагирования американской аудитории на сообщения о зверствах немецких фашистов. Затем была война в Корее, во Вьетнаме – «эффект приватизации» продолжал срабатывать в сознании американцев. В нашей стране мы столкнулись с ним во время войн в Афганистане и Чечне. Если ЧСЗ и вслушивался, всматривался в радио- и телеприемники, то стремился ловить сенсационные сообщения, а не осмысливать происходящее. К этому давали повод сами коммуникаторы-журналисты, строя показ и повествование на «благодатных» драматических и скандальных коллизиях и упуская факты, пусть пока малозаметные, но способные дать целый веер новостей, способных побудить аудиторию к раздумьям и искренним переживаниям афганской или чеченской трагедии.

в начало

 

Глава II

СУЩЕСТВУЕТ ЛИ НРАВСТВЕННАЯ КОММУНИКАЦИЯ?

 

1. Традиции и основания нравственной коммуникации. М. Мамардашвили о морали и истине

 

Начало XXI века было отмечено в России в исторической науке, социологии и культурологии первыми попытками комплексного, без разрывов и изъятий, без вульгарной политической ангажированности рассмотрения истории и культуры страны. Попытками объективного выявления в советском прошлом страниц и ценностей, так или иначе продолжающих линию самобытного нравственного и духовного развития народов и народностей России, объединившихся вокруг русского народа. Мы не будем здесь касаться проблем, связанных с якобы добровольным уходом в декабре 1991 г. из Советского Союза его основных соучредителей – России, Украины и Белоруссии и упразднением на основе этого Советского государства. Примем этот факт как историческую данность. Осталась Россия, Российская Федерация, правопреемница и наследница бывшего Союза и той России, «которую мы потеряли», говоря словами режиссера и политика С. Говорухина, в 1917 году.

Да, действительно, мы многое потеряли по сравнению с той Россией, начиная от западных, южных и восточных территорий огромной страны и кончая верой в ее собственный цивилизационный путь. И если многие потери невосстановимы, то эту веру нужно, крайне необходимо и, самое главное, – возможно восстановить. Попытки предпринимаются, о чем свидельствует ряд последних публикаций в прессе и опросов известных общественных деятелей, представителей науки и культуры (см., например, газету «Известия» от 25 февраля 2003 г.).

Собственно, и выработка национальной идеи, к чему тщетно призывал первый российский президент, и что было актуализировано после его ухода, невозможна без этой веры. Однако свободный рынок и соответствующее его непрестанное идеологическое обеспечение с фатальной неизбежностью кренятся все время в сторону западного опыта, образцов нещадной конкуренции, голого прагматизма, личностной бездуховности. В этих условиях – не до веры, открывай пошире двери.

А между тем стоит прислушаться к трезвым голосам тех политиков, ученых, журналистов, которые говорят, что с искоренением традиций коллективизма, совестливости, нравственной порядочности, со стремлением поскорее вручить бразды правления во всех сферах жизни тому поколению, которое целиком и полностью воспитано на образцах хваленой западной демократии, ее нравственной и культурной вседозволенности, России все труднее будет вернуться в русло самобытного цивилизационного пути, самобытной культурной, образовательной и воспитательной деятельности.

Стали выходить книги, авторы которых пытаются осмыслить более чем 70-летнюю историю Советского государства в общем контексте цивилизационного пути России, без политико-идеологических «шараханий», с одной стороны, русофобских и русофильских – с другой. Имеются в виду, к примеру, монографии «Социалистический канон» (2000 г.), «Советское богатство: статьи о культуре, литературе и кино» (2002 г.). Опубликован и ряд других работ подобного рода. Заслуживает внимания, например, статья В.В. Егорова «Неоконсерватизм и государственная кадровая политика в области СМИ» в сборнике «Основы журналистского образования» (М. 2001), да и другие статьи, опубликованные в этой книге. В таком ракурсе пытаются рассмотреть историю российской культуры, российского социума и его СМИ не только печатные издания так называемой «патриотической» направленности (как будто остальная пресса, а она именуется ныне «демократической», должна по определению быть непатриотичной). В том-то и новизна ситуации, что от периода навешивания ярлыков серьезные печатные и электронные издания переходят к разработке конструктивных концепций развития России с учетом положительного и ценного опыта социально-экономических, идеологических, нравственных и эстетических отношений в разные периоды ее исторического пути. Даже такие «ярые» в недавнем прошлом демократы и неприкрытые циники по отношению к традиционным ценностям российского общества, как А. Караулов и А. Гордон, в своих программах «Русский век» (ТВЦ) и «Гордон» (НТВ) с помощью приглашенных к разговору известнейших ученых (академиков РАН Вяч. Вс. Иванова, А. Воробьева и др.) пытаются выяснить, как же от революционных, «подстегивающих» историю методов жизнеустройства и жизнеотражения, когда цель оправдывает средства, перейти, наконец, к эволюционным, опирающимся на все лучшее, гуманное, ценное в традиции. Весьма характерной в этом отношении стала дискуссия, развернувшаяся в прямом эфире передачи «Свобода слова» 4 октября 2002 г. Передача была посвящена теме возможного возвращения памятника Ф.Э. Дзержинскому на Лубянскую площадь, но благодаря тому, что в ней участвовали видные политики, историки, деятели культуры и искусства – как демократы «первой» и других «волн», так и представители левых, в том числе – неоконсервативных взглядов, дискуссия показала очень показательный срез современного общественного мнения относительно правомерности резких подвижек не только материальных памятников, но и духовных установлений, их породивших.

В роли своеобразного гуру, осмысливающего путь, пройденный Россией в последние десятилетия XX в., стал выступать и известный писатель-сатирик Л. Жванецкий (передача «Дежурный по стране», ведущий А. Максимов, РТР, 2–3 сентября 2002 г.). Передача – своеобразная смесь юморесок, гротесковых миниатюр, политических памфлетов и едких сатирических монологов. Именно в монологах, которыми нередко заканчивается ответ на вопрос очередного зрителя, и которые далеко отходят от художественного контекста и становятся феноменом политики, проявилась тенденция не охаивать огульно прошлое и приукрашивать настоящее (или наоборот). В свойственной ему эксцентричной манере писатель сделал и такой вывод: «Мы вырвались из Бухенвальда и попали в Освенцим».

Все сказанное должно относиться и к осмыслению истории российской массовой коммуникации истекшего века. Печать, вся пресса – печатная и электронная – должна рассматриваться не в координатах «советское» – «до- или постсоветское», а с точки зрения соотношений «гуманное-антигуманное», «нравственное-безнравственное», «духовное-бездуховное», цивилизационное-варварское», «культурное-антикультурное», «прекрасное-безобразное». Этот ряд можно было бы продолжить, но, думается, авторская позиция в целом ясна читателю.

Особо следует подчеркнуть такую категориальную пару, как «общечеловеческое-национальное». Вокруг этих понятий, собственно, и идут основные споры. Почему-то в последнее десятилетие XX века считалось (многими и до сих пор считается), что американские образцы культуры, эталоны американской цивилизации и выражают общечеловеческое, которое по определению должны перенимать другие народы и насаждать в различных сферах общественной жизни. Но классики философии и литературы, как русской, так и мировой, всегда говорили, что культура прежде всего должна быть национальна, национальные традиции всегда несут в себе общечеловеческое начало. Именно этим близки нам Фолкнер и Стейнбек, а американцам Толстой и Достоевский. Их собственное национальное жизнепонимание и жизнеощущение никогда не замахивалось на национальные менталитеты других народов и общностей, и потому оно было и патриотично и общечеловечно. Если вспомнить В.И. Ленина и его концепцию «двух культур» – буржуазной и пролетарской – в каждой культуре, то, как мы теперь понимаем, действительно в каждой культуре есть две культуры. Одна – та, которая обслуживает интересы промышленного и финансового капитала (по новой терминологии – это «рыночники», «младореформаторы», «либеральные экономисты», «демократы новой волны», «мафиозные структуры», то есть те, кто получил свою часть пирога ), другая – это культура низших и средних слоев населения, научной, технической и художественной интеллигенции, которые многое потеряли и кроме бьющей по ним свободы вседозволенности ничего не получили. (Об этом говорили, например, на канале ТВС в 2002 г. в первый день учебного года академики Ж. Алферов и П. Капица). Хочется или не хочется это признавать официальным кругам и представляющим их интересы органам СМИ, в России истекшего десятилетия последняя культура целиком погребена первой.

Идейное затухание диссидентского движения в России после потери основной цели его является следствием того, что, завоевав свободу для обмена общечеловеческими ценностями, для их порождения, выражения и воспроизводства, страна утратила национальные ценности, на одновременной нещадной эксплуатации и критике которых и выросли диссиденты. Основная из идей буржуазной культуры новейшего времени – теория конвергенции, которая с помощью международного авторитета академика А.Д. Сахарова была-таки навязана многим нашим политикам и государственным деятелям, российской государственной политике, в своей лингвистической сути ничего более не выражает, как схождение, сближение, а в биологии – приобретение неродственными организмами в ходе длительной эволюции сходного строения и функций. Причем ими должны приобретаться и наследоваться жизненно-важные черты как с одной, так и с другой стороны. То есть это должен быть встречный процесс, двухстороннее движение. В нашей политической ситуации, в отражающих ее культурно-исторических феноменах этого не наблюдалось. Шла односторонняя агрессия (иначе ее не назовешь) образцов демократии, нравственного поведения и культуры. Это принесло свои горькие плоды, о чем, например, и говорилось в тех телепередачах, которые были упомянуты выше.

Не случайно годовщина августовских событий 1991 г. была в 2002 г. отмечена лишь рядом хилых публикаций в газетах, а по телевидению самым «выдающимся» откликом была трансляция американского пропагандистского фильма двадцатилетней давности «Огненный лис», знаковой картины разгара холодной войны, закончившейся гибелью Советской власти и построением капитализма в отдельно взятых социалистических странах. Но если в ряде стран идеи социализма осуществлялись в течение 30–40 лет, то в России этот срок был в два раза больше. Выросло, по крайней мере, 2 поколения советских людей. Последующие размышления ученых в рамках ночной программы «Гордон» очень слабо были связаны с этими катаклизмами и совсем никак – с этим блокбастером. Ее участниками не было дано никаких оценок, а общий вывод беседы был таков: революции, сломы государственной машины – это своеобразные фатальные для России возмущения, которые ничего положительного не дали, а лишь привели к утрате ею самобытных традиций (об этом уже говорилось выше).

История российской массовой печатной коммуникации в связи с историческими подвижками, как уже говорилось, раскладывается ее исследователями на дореволюционный, советский и постсоветский периоды. В ряде работ, как например в исследованиях А.А. Грабельникова, виден единый системный критерий, которым оцениваются гуманистические, самобытно-цивилизационные качества российской прессы двадцатого столетия. Им является сотворчество журналистов и читателей, редакционный и читательский коллективизм в оценке правил и принципов жизнеустройства российского общества и отдельной личности. Этим отличалась в большинстве своем и дореволюционная российская, и советская печать, традиции продолжили некоторые издания постсоветской печатной прессы.

В ряду исследований по проблемам целостности системы средств массовой информации (исторической, функциональной, видовой, жанровой и т.д.) отметим работу М.В. Шкондина «Средства массовой информации: системные характеристики» (М., 1995). В нашем контексте интересны выводы автора относительно случаев нарушения этой целостности. Среди прочих он называет и ослабление информационных связей, но имеет в виду преимущественно синхронизм этих связей (национальных, региональных и т.д.). А ведь систему надо рассматривать и в диахронном аспекте, как систему исторических традиций культуры и, в частности, журнализма. В этом случае, как мы полагаем, также нарушается информационная безопасность государства и личности, так как через СМИ теряется возможность создавать всесторонне обоснованную, адекватную происходящему картину общественной жизни, с максимальной объективностью оценивать события и явления, вырабатывать с помощью обращенных и в историю СМИ личностную позицию и модель поведения. В конечном счете, это ведет и к расплывчатости, полному исчезновению (или непоявлению) национальной идеи в российской массовой коммуникации, как печатной, так и электронной.

Об истории телевидения и радиовещания, этих эффективнейших средств массовой информации пишут и говорят гораздо более бессистемно, нежели о печатной прессе. Исследования ведутся, как правило, вне какой-либо обобщающей типологии ее периодов, качественных характеристик передач и каналов, основных тенденций развития электронных СМИ. Можно, пожалуй, назвать лишь два больших события последних лет, связанных непосредственно с освещением различных сторон развития в стране телевидения и радио и завоевания ими, в особенности телевидением, самой многочисленной потребительской аудитории (читательская аудитория к началу 80-х гг. была несравненно уже).

Первое событие – это конференция «К вопросу о периодизации истории отечественного телевидения», прошедшая в 1998 г. в ИПК работников телевидения и радиовещания. На ней присутствовали ведущие ученые, занимающиеся проблематикой электронных СМИ, организаторы и творческие работники советского телевидения, журналисты, пишущие о ТВ. На конференции была предпринята попытка выработки определенной типологии периодов развития ТВ, анализа структурных, качественных и кадровых изменений на Центральном телевидении и российских каналах в период так называемой перестройки и последовавшей после августа 1991 г. рыночной «перекройки» и «перетряски» телевещания. Впоследствии были изданы «Очерки истории отечественного телевидения», во многом беллетризованные, но в целом восстанавливающие брешь в историко-культурном осмыслении пути советского, а затем российского телевидения. В ряде очерков объективно проанализированы особенности советского периода телевизионной культуры и ее преимуществ по сравнению с культурой сформированного ныне не без помощи государства буржуазного в целом телевидения. Вскоре увидели свет также статья В.Л. Цвика «Особенности реформирования отечественной системы телевидения в условиях информационного рынка» (Вестник МГУ, серия 10, 1998, №3), монография В.В. Егорова «Телевидение между прошлым и будущим» (М., 1999), книга В.В. Гаспаряна «Три этапа новейшей истории телевизионной журналистики (1985–1998)» (М., 2000).

Телевидение – выдающее средство массовой коммуникации (общения людей друг с другом), поэтому оно должно стать и феноменом культуры – в том смысле, в котором понимали культуру философы К. Ясперс, М. Хайдеггер, А. Моль, М. Мамардашвили. Ее назначение и цель – способствовать возвышению, духовному и нравственному росту человека, а не быть лишь феноменом визуальной сиюминутной технической коммуникации, занятной и развлекательной, но в большинстве случаев – пустяшной, ориентированной на невзыскательный вкус.

Эти вопросы так или иначе были освещены в рамках круглого стола, проведенного в 2000 г. в связи с 50-летием Центральной студии телевидения в Центральном Доме журналиста. Это второе событие, совмещенное на этот раз с круглой датой, как-то подтолкнуло, но все же не активизировало по-настоящему исследовательскую мысль в направлении системного и комплексного изучения современной телевизионной коммуникации, ее идеологических, эстетических, духовно-нравственных и организационных сторон.

По сути, сложилась такая ситуация, когда практики и теоретики нового российского телевидения стремятся показать пышную разветвленную крону, но всячески стараются спрятать корни, обрубить их. Да, действительно, свободный разговор в прямом эфире, дискуссия по актуальной проблеме – достижение бесцензурного ТВ. Но вместе с тем эпоха рыночников и «младореформаторов» эфира показала, что выборочная цензура возникала там, где ее меньше всего ожидали. Ее нельзя было не заметить у гневного обличителя тех или иных ветвей власти, у обаятельной ведущей, склонной к морализаторству в информационных и к злой иронии в полемических передачах, у занимавшего первые строчки политических рейтингов телевизионного тяжеловеса и враз растерявших их, когда иссякли финансовые источники демократической демагогии. Лишь время показывало, «кто есть кто» и «кто кого», «кто за кем» и «кто почем». Разгул демагогии под флагом защиты последнего «бастиона» свободы – канала НТВ – достиг своей кульминации в Дни апрельского митингования 2002 г. у стен Останкинского телецентра.

Но историки и практики ТВ знают, что были на Центральном ТВ и свободные разговоры, и дискуссии в прямом эфире (хотя была и цензура). Ее отмена считается достижением демократических преобразований, и это справедливо. Но вместе с тем демократические и рыночные преобразования привели к такой либерализации нравов, поступков, поведения личности на экране (часто этих виртуальных субъектов и личностями назвать нельзя), что воспрепятствовать этому может лишь полное выключение телевизора. Но как же тогда быть с осуществлением законного права зрителя на свободу слова? Того слова, которое он хочет услышать, которое хочет сказать? На свободу выбора информационного, публицистического или художественного сюжета? Документального или художественного фильма?

Телевидение как культурная коммуникация выхолащивает свое ядро – нравственную новизну творения слова, новизну творения визуального образа, окрашенных духовностью. Новизну творческого высказывания, влекущего за собой новый акт творчества – личностного восприятия нравственного поступка, акт сомыслия, умножения и приумножения смыслов. Телевидение и печать – ведущие средства массовой коммуникации – как многоролевые виды социальной коммуникации все чаще и чаще сводят свои роли к одной – компенсаторской, эксплуатирующей преимущественно биологические инстинкты и потребности массового человека (сексуальные, гедонистические, агрессивные). На это же ориентирована и многоликая и всеядная печатная и телевизионная реклама.

Философ М.К. Мамардашвили в своих беседах по эстетике мышления считал основаниями последнего добро и истину (Мамардашвили, 2002). Но при этом просто желания добра, говорил он, чтобы оно не обернулось злом, как это обычно бывает, недостаточно. Добро в мышлении, в со-мышлении, чем должна являться в идеале массовая коммуникация, постигая смыслы (со-мыслы) жизни, – это особое искусство. Необходимо различать добро как вид желания и реальное добро, приносимое в результате актов мысли. «Собственно, язык религии и был нужен для того, чтобы отличить человека, стремящегося к добру, от человека, действительно доброго». (Мамардашвили, с. 184). Философ даже указывает на инфантильность русской культуры, в которой до сих пор требуются большие усилия для понимания всей глубины нравственного значения коммуникации между людьми. Русская культура так и прошла мимо Достоевского, не услышала его, и сам он в этом смысле тоже прошел мимо самого себя, будучи как мыслитель скорее просто систематизатором в описании собственных состояний.

Мысль нельзя подумать механически, она рождается из душевного потрясения, – продолжает М. Мамардашвили. В этом плане по своей невозможности с ней можно сравнить любовь. Удивиться, например, невозможной жизни, что она-таки есть, и думать об этом – это и есть мысль. Мыслящий, размышляющий субъект (в нашем контексте – коммуникатор) в процессе мышления, со-мышления, коммуникации не должен себя украшать, компенсировать в себе какие-то недостатки, наказывать кого-нибудь другого посредством мысли. А ведь сколько в истории, – отмечает философ, – персонажей, у которых были не мысли, а способы, посредством которых эти люди лишь переживали какие-то в них существовавшие, совершенно независимые и до мысли возникшие состояния души. Когда через мысль просто канализировались комплексы, зависть, гнев, претензии к миру, желание самоутверждения, желание дополнить себя чем-то.

Эти слова как нельзя лучше характеризуют многих современных коммуникаторов как в печатных, так и в электронных СМК. В современных процессах коммуникации как и издревле, во времена, например, Платона, слова которого цитирует М. Мамардашвили, можно выразить нечто весьма ценное, нравственно значимое, что мелькнуло лишь на какое-то мгновение, только в атмосфере свободной беседы. Когда это нечто может, как искорка, вспыхнуть в воздухе между разговаривающими людьми на какую-то секунду, без преднамерения у того, кто говорит.

Главный вывод философа в цитируемой беседе заключается в том, что для свершения добра в мире, в котором все далеко не прямо, а криво, нужен труд. Реальность далеко расходится с представлением. В следующих беседах он конкретизирует, четче описывает, если выразиться в терминах нашего дискурса, вектор коммуникативного действия, направленного на потенциальных и действующих субъектов коммуникации. Он говорит, что рассуждая о сущности добра и зла, часто обращают внимание на наличие у них весьма странных свойств: добро есть нечто, что каждый раз нужно делать заново, специально, а зло делается само собой. И этим же свойством обладает, в частности, совесть. Парадокс?

Но действительно, когда человек совестлив, он «держится» в своей совести. Он как бы впервые за всех, за все человечество совершает самостоятельный акт совести, не надеясь на других, на тех, кто сделал это до него.

Однако порой, как говорит М. Мамардашвили, замечающие названные свойства люди мечтают о создании некоего механизма счастья, способного производить среди окружающих справедливость и социальную гармонию. И заключает, что нет в мире естественного механизма добра, а нравственные основания должны находиться в области смыслов (со-мыслий. – В.Б.) и ценностей человеческой жизни, ее воспроизводства в пространстве и во времени.

Когда человек рассуждает: покажите мне добро и я буду добрым, – то он не плох сам по себе, но если он действительно так думает, он еще не мыслит. Такое думанье, размышляет философ, относится к немышлению. И как точно далее характеризует он современную массовую коммуникацию! «Однако удивительно, что именно немышлением заполнены в наше время миллионы книг и иногда оно преображается еще в литературу так называемого научно-фантастического жанра, в которой обсуждаются социальные модели или моральные вопросы. В них вызывает удивление не фантастика содержания, а фантастический способ рассуждения, в ходе которого не выполняются элементарные правила мысли... Если рассуждать, что можно быть моральным ради пользы, то это не моральное суждение, ... мораль вообще, в принципе не имеет эмпирических оснований, она по определению бескорыстна» (Мамардашвили, с. 204). Задавая вопрос – для чего быть добрым, мы разрушаем феномен добра.

Следовательно, необходимо выделять в коммуникативных процессах действительную мысль, а она появляется, когда есть предмет, о котором можно мыслить. «Между тем о сражениях люди часто просто бессмысленно и беспечно разговаривают. И во всех этих разговорах акт мысли, естественно, отсутствует; они сопровождаются псевдоактами мысли, ее симулякрами. Такие люди обсуждают, кто счастлив, а кто нет, есть ли законы счастья-несчастья и т.д. Эти бесконечные разговоры и заполняют чаще всего романы, повести, эссе и даже научные статьи» (Там же, с. 206).

Философ приводит здесь в основном примеры из литературы и печатной журналистики, но телевидение, особенно современное, постсоветское, каждый день дает нам примеры передач и сериалов или полностью безнравственных, или же построенных на механических, рационально-бездушных принципах морали. Доброта и совесть, подчеркивает он, – эфир существования моральных явлений, так же как истина – это стихия (в смысле первосущностей – огня, земли и воды). Но часто в общении, в коммуникации люди не мыслят так, как они помыслили, потому что не искренни. Правильно мыслить и есть то состояние, в котором находится человек, в котором он проявляется как личность. И если будут уничтожены простые человеческие истины, то рухнут и все остальные, какими бы благородными целями они не оснащались. Именно в пафосе человек творит зло.

в начало

 

2. Телевизионная коммуникация: идеалы и реалии, традиции и современность

 

Как и любое другое явление в жизни российского общества телевидение – это важнейшее из средств массовой коммуникации – следует рассматривать в историческом и социально-культурном контексте этой жизни: как возникло, как развивалось, чем стало.

Данные положения можно было бы применить к анализу различных видов телевизионного эфира – информационного, развлекательного, художественного, к анализу различных телевизионных продуктов и жанров – информационных программ, телерепортажей и интервью, телеигр и викторин, разговорных передач с участием аудитории в студии (ныне этот жанр в основном выступает как ток-шоу).

Так как нас интересует нравственный, воспитательный аспект разговорной телевизионной коммуникации (интервью, ток-шоу, телеигры), то сосредоточим свое внимание на примерах несомненной преемственности некоторых программ советского и нынешнего российского телевидения, прямого и непрямого заимствования некоторых приемов – с одной стороны, и отрицания их – с другой. Здесь важно подчеркнуть, что развитие и углубление традиций советского телевидения могло бы привести к гораздо более высоким достижениям, чем те, которые нынешнее телевидение ставит себе в заслугу, закупая все новые и новые зарубежные проекты.

В данном параграфе предпринята попытка определить общую типологическую составляющую развития отечественного телевидения на примере таких разговорных преимущественно передач советского и первых лет постсоветского периода, как «От всей души», «Старая квартира», «Сделай шаг», в меньшей степени – «Я сама», «Жди меня», «Поле чудес». Она прослеживается до 1999 г., после чего на телевидении возобладали тенденции упрощения коммуникации с массовой аудиторией, сведения ее к чисто прагматическим, вплоть до откровенно рекламных, или сугубо гедонистическим интересам.

Со времени своего прихода к массовому зрителю в 50-х гг. прошлого века телевидение активно вовлекало, вписывало в свою орбиту самые различные явления действительности. Вместе с тем оно пыталось исследовать их, отобрать и запечатлеть в своих произведениях самое ценное и передовое, что попадало в объектив теле- и кинокамер.

С широким развитием средств видеомагнитофонной записи в 70-х гг., привлечением к созданию передач ведущих публицистов, режиссеров, операторов, совершенствованием телевизионных форм стало возможным говорить о подлинно телевизионных произведениях, которые можно было многократно повторять в эфире, предоставляя возможность все новым кругам зрителей приобщиться к художественно-публицистическим ценностям, созданным непосредственно на телевидении с присущей ему стилистикой.

Ими стали так называемые «массовые» передачи – программы в форме конкурсов, викторин, телевизионных перекличек, вечеров трудовой славы, встреч с интересными людьми «у огонька». Эти передачи обогатили традиционные документально-художественные жанры – кино- и телеочерк, репортаж, документальный телефильм. Ведь их создатели ставили своей целью более полное раскрытие личности, характера человека, не описательно, а в живых его проявлениях и поступках, с помощью специфических для ТВ выразительных средств.

В начале 70-х гг. раз в квартал стали выходит передачи из цикла «От всей души», которые готовила молодежная редакция. На том этапе развития ТВ она сконцентрировала в себе многое из приемов, творческих находок не только из арсенала самого телевидения, но и других видов искусства и литературы. Передача разбивала, говоря словами С. Эйзенштейна из его «Автобиографических записок» «невозмутимую, раз установленную бытовую соотносительность элементов явлений... во имя идей и чувств, стремящихся говорить, петь, кричать посредством этих элементов». Весь пафос передачи, весь ее интонационный и образный строй был направлен на постижение личности современника. Она раскрывалась свободно, в естественной атмосфере общения товарищей и соратников по труду. Характер человека показывался на экране в многообразных жизненных связях, в увиденных с позиций данного дня исторических соотношениях.

Опыт создания передач показывает, что творческие победы публицисты и художники телевидения одерживали и одерживают тогда, когда выносят на экран процесс исследования реальности в ее подлинно гуманистических, направленных на возвышение личности, проявлениях. При этом участниками этого процесса являются сами зрители, и он, проходя последовательно различные авторские фазы творчества, достигает в результате высот художественного обобщения. Соучаствуя в действии, которое происходит на экране, люди, говоря словами А.М. Горького, «обязаны и принуждены ... взглянуть в свой внутренний мир, задуматься – еще раз – о цели и смысле бытия» («Литературное наследство», т. 70, М., 1963, с. 135).

Как протекало это действие в передачах «От всей души»?

На экране – общий план зала, в котором собрались в очередной раз участники – представители одного рабочего коллектива – завода, фабрики, строительного треста, шахты, порта. Они у себя дома, так как передачи шли обычно из местного Дворца культуры.

Разумеется, надо отдавать себе отчет, что и сплоченные коллективы, и Дворцы культуры сейчас трудно найти, массовые передачи идут все больше из кафе, ресторанов, дискотек, городских площадей – новорусского пространства культуры, и собираются вместе сугубо отдельные яркие (и часто отнюдь не яркие) индивидуальности. Тем не менее, если мы говорим о необходимости развития отечественных традиций общения, то прошлый опыт должен помочь определиться и в современной ситуации. Ведь собираются ныне артисты – в Доме актера, деловые люди – в деловых, молодежь и студенты – молодежных клубах. Часто создается впечатление, что телевидение намеренно выдергивает человека из привычной ему обстановки, прививает несвойственные русскому менталитету эгоцентризм и индивидуализм. В угоду постмодернистскому принципу отстраненности нарушаются отечественные традиции соборности личности. Отсюда – усиливающаяся разъединенность, маргинальность российского общества, отсутствие со-словности, «со-словесия» по В. Далю, то есть групп и слоев, связанных общим словом. А слово стоит в начале всех деяний.

Передачи, подобные циклу «От всей души», с помощью общего слова осуществляли подобное далевское со-словесие, духовное трудовое сословие. Начинались они театрализованным или кинопрологом, раскрывающим суть того или иного общего дела. Рассказ постоянной ведущей – В.М. Леонтьевой воскрешал страницы истории того или иного коллектива, выделял лучших его людей. Этот рассказ можно охарактеризовать как публицистический жанр «слово», истоки которого, как отмечал академик Д.С. Лихачев, можно увидеть в древнерусской литературе. «Будучи жанром ораторской прозы, публицистики, оно обязательно «изустно» предлагалось, требовало какой-то трибуны для произнесения, но ... «слово» не было плодом минутного вдохновения оратора, а являлось письменным литературным произведением, создавалось заранее». (Цит. по: «Проблемы жанров в журналистике». Л., 1968, с. 64).

Надо сказать, что слабое место программы «Дежурный по стране», о которой говорилось выше, как раз в том, что она эклектична по своей структуре. Наиболее выразительным и убедительным был заранее подготовленный и страстно произнесенный Л. Жванецким монолог на тему существующей разрухи в стране. Но он потерялся в импровизационных, иногда путанных текстах-ответах на вопросы, юморесках, обычных для писателя. Как говорят в народе, – ни два, ни полтора. Выступи он с этим монологом в Госдуме, глядишь, приняли бы какой-нибудь законопроект. А так, взятое все вместе, похоже на концерты советских времен, когда сатирические миниатюры А. Райкина воспринимались делегатами очередного съезда партии как необходимый десерт к нудным и шаблонным его заседаниям. Дежурить по стране – это значит как-то устранять, или хотя бы делать попытки к устранению ее бед, а не сводить зачастую все к гневно-шутовскому их перечислению (шутовской колпак не принесет биографических невзгод, но несомненно принесет дивиденды популярности). Смешение жанров приводит и к смысловой путанице, размыву ориентации зрителя. Действительно, от великого до смешного – один шаг.

Валентина Леонтьева пусть не раз в месяц, а раз в квартал, но действительно была дежурной по стране. Дежурной в плане отслеживания всего лучшего в характере и поступках народа, дежурной и доброй учительницей одновременно.

«Слово» телевизионных документалистов, как правило, не обходится без драматургической организации материала. Это было свойственно и передачам «От всей души», и недавним – из циклов «Старая квартира», «Сделай шаг», и нынешним – «Я сама», «Жди меня» и ряду других. Те или иные ситуации были определены заранее и в сценариях передач «От всей души», в них были намечены драматургические коллизии и ходы, завязки и развязки. Среди участников этих документальных представлений были и те, кто по ходу развития сюжета «высвечивался» творческой волей авторов, укрупнялся, становился героем очередной новеллы, лирического или драматического очерка. Исследование той Среды, той атмосферы, в которой происходили становление, утверждение личности, духовный рост человека, исследование, происходившее, казалось бы, на глазах, было подготовлено упорным поиском в архивах, в живых беседах с людьми, в самой гуще событий. В зале эти события воссоздавались совместно с их непосредственными участниками. Все это затем будет применено и в передачах цикла «Старая квартира». Ряд авторов и организаторов прежнего цикла продолжал это документально-художественное, глубоко нравственное творчество и в новых условиях создания коммерческого телевизионного продукта.

«Кажется, что бы делать искусству там, где писатель связан историческими фактами и должен только о том стараться, чтобы воспроизвести эти факты как можно верней? – писал В.Г. Белинский в статье “Взгляд на русскую литературу 1847 г.” – Но в том то и дело, что верное воспроизведение фактов невозможно при помощи одной эрудиции».

Эту же мысль развивал в годы становления телеискусства В. Саппак, говоря о том, что реальное «движение жизни» – это лишь «первоначальная элементарная правда и непосредственность, без которой искусство не может существовать, но которая сама искусством не является» (Саппак, с. 44–45). Художественность передач «От всей души», как и впоследствии, через 20 лет, передач «Старая квартира» (РТР), «Сделай шаг» (ТВ-6), «Жди меня (ОРТ) скрывалась в отборе жизненного материала, в сопряжении, казалось бы, далеких фактов, в состыковке различных исторических пластов через судьбы людей. Художественность – в самих неприхотливых рассказах, продолжающих, дополняющих рассказ ведущих, в реакции участников на развязку того или иного эпизода. Реакция эта наблюдалась в передачах в ситуации, инсценированной авторами, в которой участники передачи вовлекались в само драматургическое действо и были поглощены процессом исследования и узнавания. Они при этом не замечали того, чего добивались создатели циклов, того, о чем на заре советского документального кино писал Д. Вертов – «стремления прочесть на лицах обнаженные “киноглазом” мысли» (Вертов, с. 135).

Итак, жанр передач, приоритет которых целиком за русской культурой, передач глубоко нравственных и патриотичных, телециклов, не расколотых политическими реалиями последних десятилетий, а как бы продолжающих друг друга, жанр этот – «слово» рассказчика-публициста, включающее в себя ряд очерков и новелл, последнюю точку в которых их герои ставят сами. Ставят своим рассказом, душевными встречами, особой реакцией сопричастности к историческим событиям и фактам, реакцией на происходящее в студии и эфире. Зрители и сами вовлекаются в студийное действие, многие перипетии которого вырастают до незабываемых художественных образов.

В процессе перестройки и после «перекройки» телевидения на новых коммерческих началах большую часть российского эфира, как известно, заняли передачи развлекательные, без особых нравственных устоев или, наоборот, с устоями западного прагматизма, индивидуализма и откровенной наживы. Преобладающими жанрами подобных передач стали телеигра и телешоу, где слово отступило на задний план или же, все более утрачивая свою мобилизующую нравственную силу, стало обслуживать рулеточные пассажи очередного телекрупье, выполнять дежурные функции связующего дешевого конферанса. Преемственную линию публицистичности, нравственных поисков на экране постепенно прекратила проводить даже программа «Взгляд», признанный перестроечный лидер в области освещения больных для общества тем, использования при этом богатого арсенала не только сугубо изобразительных средств, но и выразительных ресурсов устного слова. Кстати, последние очень профессионально продолжал применять в телекоммуникации приглашенный для ведения ряда сюжетов ведущий советский диктор И.Л. Кириллов. В эфир на московском канале вышло также несколько передач, наследующих на новом, коммерческом, витке развития телевидения некоторые традиции «Голубого огонька». Речь идет о передаче «На московский огонек», которую вела А. Меркулова. Но среди участников передач преобладали уже герои нового времени, скрытые (и не очень) спонсоры, открыто произносящие длинные панегирики как в честь этого времени, так и в честь ведущей, пригласившей их на передачу.

И что же сохранилось к началу нового века «в сухом остатке»? Сохранилось, как уже отмечалось, несколько передач с камерным, но в то же время выходящим на широкие гражданственные проблемы разговором обыкновенных, в общем то неярких внешне и незаметных людей. Людей, составляющих духовно-нравственное сословие российского общества, берегущих и наследующих его лучшие традиции, отзывчивых на чужую боль и беду, сохранивших веру в силу Слова и в благотворность доброго поступка, доброго, без непременно обозначенной впереди пользы, Дела. Контрапунктом такого телевизионного общения является Слово ведущих программ, намечающее нравственное и эстетическое русло речи своих собеседников, плавное и неспешное, не в пример бойкой, изломанной и скомканной речи современных ток-шоуменов и диск-жокеев.

Замысел цикла «Старая квартира: 1947–1999 гг.» раскрывает его автор, писатель и драматург Виктор Славкин. «Поскольку люди и при царях и при генералиссимусах жили, стирали белье, ходили в гости, мы вспоминаем не Сталина, мы вспоминаем себя – «Старая квартира» была задумана как воспроизведение эмоций второй половины XX века, для которой характерны рождение и крушение иллюзий. По существу XX век и есть старая квартира. Мы прощаемся с ней и надеемся, что в XXI веке у нас будет новая квартира. Хотя и это может оказаться иллюзией» (Токарь Л., Славкин В. Возвращение в «Старую квартиру».//Вестник EAP., M., 1999, №1). А известный телекритик И. Петровская пишет, что передача сделана по канонам «того самого, почти забытого, доброго и внимательного телевидения, где главное – атмосфера общения, человеческие истории, внимательное проникновение во внутренний мир героя, тщательно подобранные приметы времени» (Петровская И.Е. Сто одна неделя с Ириной Петровской. М., 1998). Критик замечает также, что кадры официальной хроники, выдержки из газет создавали в программе необходимый эффект иронического отстранения, который удерживал зрителя от чрезмерной ностальгии и безоговорочного приукрашивания прошлого.

Важно подчеркнуть преемственность традиций советского и российского телевидения, старой и новой российской телекоммуникации в деле воплощения самой сути русской культуры, характера русского человека, его духовности, ненавязчивости, а порой и необъяснимой самоотверженности.

Именно эти качества отличали и передачу «Сделай шаг» (ведущий М. Кожухов, канал ТВ-6 до его передела), которая готовилась уже не в жанре «Слова» – индивидуального или коллективного, а позаимствовала у западного и американского телевидения жанр так называемого «ток-шоу», разговорный жанр с постановочными зрелищными элементами и эффектами. Однако заимствованная форма никак не повлияла на высокую содержательную наполненность программ. Они были посвящены неординарным поступкам россиян, порой совсем, казалось бы, незаметным, порой – героическим, но в любом случае – проявляющим и их отзывчивость, и их самоотверженность, их красоту духа. Тем самым передача как бы наследовала и традиции цикла очерков, которые готовил журналист Г. Бочаров для Литературной газеты» в 70-е годы. А так как зритель постсоветской России отвык от образов положительных героев на кино- и телеэкране (один из «последних героев» – Данила Багров из фильмов «Брат» и «Брат-2», решающий все проблемы с помощью пули), то и присутствующие в студии участники передач, и широкая зрительская аудитория тепло реагировали и принимали своих современников, столкнувшихся в жизни с нелегким выбором и часто делавших возможно невыгодный лично для них шаг.

Передача, по сути, торпедировала те принципы, которые все более и более пропагандировались на российском ТВ – принципы вседозволенности, а не скромности и воздержанности, индивидуализма, а не духа товарищества и взаимопомощи, личной выгоды, а не стремления к достижению общественной пользы. Названия этих передач говорили и говорят сами за себя: «О счастливчик!», «Кто хочет стать миллионером», «Золотая лихорадка», «Алчность», «Большой куш», «Слабое звено» и т.д. А ведь их вели и ведут известные журналисты и артисты – Д. Дибров, Л. Ярмольник, В. Пельш и ряд других. Знакомая многим спортивная журналистка М. Киселева в стилистически жесткой и грубой передаче «Слабое звено» настолько подавляет участников передачи, заставляя их буквально выгрызать и выбивать себе приз за счет других, что получила у зрителей кличку «надзиратель».

Но вернемся к программе «Сделай шаг». Однажды ее ведущий сам сделал этот шаг, однако глубоко неверный, не в духе передачи. Речь идет о передаче, в эфире которой он предложил 100 долларов той участнице, которая согласится обрезать волосы. Ему удалось спровоцировать на это одну девушку, видимо, не дорожившую традициями русской народной культуры. Поэтому она не поддержала нравственно чистые принципы героини программы, в свое время не согласившуюся за большие деньги продать бизнесмену свою роскошную косу...

К чести ведущего, в эфире следующей передачи цикла он принес зрителям и этой юной участнице свои извинения.

Французский философ Г. Тард еще в начале XX в. писал о том выборе, который постоянно делает индивид, личность между необходимостью индивидуализации поступка, а значит собственным нравственным и культурным творчеством, и присоединением к господствующему мнению общественных групп. Маленький мир индивидуальных ценностей, по мнению М. Бахтина, по своему велик, когда через участное сознание восходит к ценностям бесконечного мира познания (Пешков, 1996, с. 120).

Разумеется, нельзя абсолютизировать телевизионную коммуникацию как культуру лишь в том понимании, что первая является второй лишь при наличии поиска и разработки глубоких смыслов и вечных истин. В любой коммуникации, в любом тексте есть высокие жанры и низкие жанры. Мы уже отмечали, что Ю. Лотман дает им классификацию в работе «Внутри мыслящих миров», объединяя по принципу смежности: сакральные/профанические; официально-государственные/индивидуально-бытовые; научные/художественные. Но в ценностной перспективе он выделяет ряды совершенно иного состава. Крайним проявлением ее будет противопоставление того, что спасает, тому, что губит.

Классические литературные тексты всегда сводили мир эксцессов и аномалий, который окружал человека, к норме и устройству. И хотя фиксация однократных и случайных событий, преступлений и бедствий, то есть нарушений некоторого исконного порядка, всегда является зерном сюжета, гармонию макрокосма окружающей Вселенной, макрокосма истины, добра и красоты, всегда поддерживал в этих текстах микрокосм внутреннего мира человека.

Телевизионные передачи советского и постсоветского периода нашей истории, о которых здесь идет речь, поддерживают традицию русской литературы. Они не могут пройти мимо фактов и явлений меняющейся действительности, отражение которых, может быть, не делает чести их авторам и участникам. Но важна конечная цель телевизионной коммуникации – показ образцов нравственного поведения, активного участного сознания, красоты духа россиян и в этих условиях. Степень акцентирования бытовых частностей, эпатирующих зрителя жизненных эпизодов, очень личностных деталей человеческого поведения – всего того, что не могло быть отражено на экране советского телевидения, – может быть разной, но тем передачи этого нравственного вектора развития ТВ и отличаются, что отражение сенсации, скандала, иногда просто абсурда жизни никогда в них не становится самоцелью, средством привлечения нездорового, чисто биологического интереса. А так происходит во многих других программах современного коммерческого, буржуазного телевидения.

Отметим, что даже такая программа, как «Жди меня» (ОРТ, ведущие И. Кваша, М. Шукшина), которая могла бы многое показать и о многом рассказать из жизни криминальной России, российской глубинки, учитывая злободневную для современной России тему передачи (обнищание и бесправность во многих регионах, бездушие и безразличие к судьбам людей власть и деньги имущих, бесследное исчезновение людей не только в горячих точках, но и в мирных городах и селах), сохраняет в целом в рамках программы гуманистический, жизнеутверждающий смысл. Это осуществляется обращением творческих сотрудников передачи к неизбывным русским традициям сочувствия и взаимопомощи, сердечной поддержки и взаимовыручки в бедах и невзгодах. «Всем миром выручим» – такой рекламный слоган, если говорить на лексике современных телевизионщиков, можно было бы разместить на просцениуме в телевизионной студии, где проходит действие. Это действие не замкнуто в ее стенах, ведущие обращаются и к другим городам и весям нашей Родины. Mip (через i) собравшихся в студии расширяется, к поискам пропавших, или потерявших друг с другом связь людей подключаются далекие, но близкие по духу соотечественники. Более того, оказывается отечество, традиции у России одни и те же, что и в Беларуси, в Украине. Историческая общность судеб их народов, радостных и трагических их страниц отчетливо была прослежена, например, в передаче «Жди меня», прошедшей в эфир 7 октября 2002 г., в новелле о Василии из Ростовской области, потерявшем в детские годы мать (уроженку Ровенской области), которая была репрессирована и сослана в казахстанский лагерь, а затем работала в Караганде и Тайшете. С помощью передачи Василий (Василек, как назвала его мать в прямом эфирном включении), нашел и мать, и брата и сестру, которые приехали на передачу и встретились через 50 лет.

Такие передачи, как пользующиеся большим успехом у зрителей передачи из цикла «Я сама», бывают и действительно народными и демократичными, и откровенно буржуазными. То есть их авторы стремятся продолжать традиции отечественного телевидения, без чего, как они понимают, рейтинг их выпусков будет недолог и нестабилен. Именно в этом ключе была выстроена передача «Шаг навстречу». Ее героиня, как и Василий, в детстве была отдана на воспитание к дальним родственникам. Нина выросла, получила образование, вышла замуж, родила сына и... искала мать. История Нины, личность этой женщины, трогательная и целеустремленная одновременно, так подействовала на авторов цикла «Я сама», что они предприняли не свойственный в целом для программы сценарный ход – поехали в деревню, где, как узнали, жила мать Нины, вместе с нею самой и сняли на видеопленку их встречу.

Ведущий программ «Жди меня» И. Кваша говорит в своих передачах, что жизнь часто выписывает такие драматические и лирические сюжеты, которые нельзя придумать и художественно отобразить, которые волнуют зрителей именно своей непридуманностью, неизбывным оптимизмом, высокой духовностью гораздо сильнее, чем некоторые псевдохудожественные произведения. Именно такая драматическая, очищающая и просветляющая душу зрителя история стала темой одной из передач цикла «Я сама».

К сожалению, многие другие передачи ток-шоу «Я сама» лишь представляют заявку на серьезный диалог о серьезных нравственных проблемах общества. Но они половинчаты по своей сути, так как не достигают подлинного демократизма и народности, свойственных русской культуре и литературе в целом. Само Слово русское в передачах часто обесценено, модернизировано в угоду массовой моде на вычурное и эпатажное. Чего стоит, например, такая фраза бывшей соведущей передачи писательницы Марии Арбатовой, которую она бросила всердцах одной из участниц: «Мне поплохело». В передаче «Я сама» все время видны коммерческие путы сценария, которые сковывают естественное течение передачи, естественное течение русской речи. Даже бойкий мотив музыкальной перебивки задает необязательную, пустяшную тональность разговору, какой бы глубокой и пронзительной не была его тема. И если в начале работы над циклом ведущая Ю. Меньшова была простенькой девушкой, как бы из народа, наивной и мечтательной «простушкой», то сейчас это респектабельная ведущая, несущая в себе и на себе знаки заполонившей эфир буржуазности. В стиле ее речевого общения, в структуре ее телевизионного Слова тексты высокой, поистине сакральной, по Ю. Лотману, значимости, в отличие от речи ведущих программы «Жди меня», постоянно перемежаются с более низкими по внутреннему смыслу, профанными текстами. Что это – стремление подделаться под бытующее массовое сознание? Дань модернистской моде, рейтингу? Или просто упущения и даже провалы профессиональной журналистской этики и культуры?

Будущим исследователям современного телеэфира и его разговорных жанров предстоит ответить на эти и другие вопросы, касающиеся смешения различных речевых пластов, дробной, «карусельной», «клиповой» структуры телеизображения. Однако, как представляется, традиция лучших разговорных телепередач советского телевидения с их высокими гуманистическими и духовными принципами, свойственными русской культуре и литературе в целом, будет наследоваться все новыми и новыми мастерами телевизионной коммуникации.

в начало

 

Глава III

ПОЛИТИЧЕСКАЯ КОММУНИКАЦИЯ: СУЩНОСТЬ И ВНЕШНИЕ ПРОЯВЛЕНИЯ

 

1. Политика и коммуникация, пути взаимодействия, общие и особенные черты, классические и современные формы воздействия на массы

 

Политика – важнейшая форма общественного сознания, и поэтому, пронизывая коммуникацию, она выделяет ее в особый вид наряду с научно-технической, художественной, религиозной, судебно-правовой, информационно-публицистической коммуникацией. Конечно, можно говорить, что в XX веке, и особенно его второй половине, политическая коммуникация развивалась зачастую в ущерб ряду других видов коммуникации, таких как религиозно-нравственная (считалось, что политика – это высшая нравственность), судебно-правовая (политика и здесь часто подменяла право), художественная (известны многие примеры идеологизации искусства). Но, тем не менее, факт существования собственно политической коммуникации известен с древних времен и, думается, неоспорим.

Исследователи, работающие в области политической науки, подчеркивают глубокую, органичную связь политики, как вида человеческой деятельности и формы общественного сознания, с коммуникацией, опосредующей эту деятельность и претворяющей знание именно в со-знание, частное делающее общим и, наоборот, превращающей осо-знанность в новые знания, действия и поступки. Политика не существует вне человеческой деятельности, различных способов взаимодействия ее носителей, вне коммуникационных процессов, связывающих и направляющих общественно-политическую жизнь. Политическая коммуникация выступает своеобразным социально-информационным полем политики.

Французский социолог Р.-Ж. Шварценберг определил политическую коммуникацию как «процесс передачи политической информации, посредством которого информация циркулирует между различными элементами политической системы, а также между политической и социальными системами. Непрерывный процесс обмена информацией осуществляется как между индивидами, так и между управляющими и управляемыми с целью достижения согласия» (Шварценберг, ч. 1, с. 174).

Подобную идею, но с введением в научный оборот понятия «коммуникативное действие» и связывая это действие с моральным сознанием общества и личности проводит в своих трудах немецкий философ Ю. Хабермас.

Современный русский философ В.В. Ильин дает определение результативной человеческой коммуникации как контрапункта политических процессов. Задачи политики как коммуникативного комплекса – избирательные различающиеся ответы, реакции на поступающие извне вызовы, стимулы. А средствами этих действий являются интеракционизм, взаимодействие мотивационных систем, участие и соучастие, диалогика, достигающая взаимобаланса или подрывающая его путем давления или уступок коммуницирующих сторон (Ильин, с. 47).

Акцент на правосознательную миссию политической коммуникации делает известный русский философ И.А. Ильин. В работе «Путь духовного обновления» он писал в 1935 г., что политика означает не партийные притязания, ложь и интриги, но подъем правосознания к постижению патриотических целей и к разрешению подлинно государственных задач. «Каждый из нас, каждое новое поколение должно принять свое государство правосознанием; принять как живое духовное единство – единство культуры, власти и исторической судьбы; принять и вложиться в это единство, взяться за разрешение его конкретных задач – духовных, национальных, хозяйственных и правовых» (Ильин И.А., с. 269).

В политике, политической коммуникации, где центральное место занимает человек, нельзя игнорировать человека, забывать его ценностные начала, и, прежде всего – принципы добролюбия и справедливости, нормы нравственности. «Политическое действие развертывается в поле напряжения между властью и моралью» (Баллестрем, с. 84).

В то же время политическая коммуникация всегда балансирует на грани дозволенного в своих отношениях с истиной, с достоверным, правдивым изображением и толкованием действительности. Политическая коммуникация не может игнорировать истину, какой бы горькой и не соответствующей благим намерениям политиков и журналистов она ни была. Нельзя насильственно насадить добро, подчинив право своеобразно трактуемой нравственности и благу человека и народа. Печальный опыт тоталитарных режимов доказывает это. О таких попытках писал, в частности, Н. Бердяев.

Выделение и определение истины в политической коммуникации – задача особенно трудная. Как писал М. Вебер, практический политик может занять некую среднюю позицию, играя роль посредника между конфликтующими сторонами, или принять правоту одной из сторон. Но все эти социальные действия не имеют ничего общего с научной действительностью. Там, где замалчиваются негативные факты жизни, ни срединная, ни крайние позиции – идеалы правых или левых – ни на йоту не приближаются к научной истине.

М.Вебер считал самообманом убеждение в том, что можно получить практические нормы, обладающие научной значимостью, через синтезирование различных партийных точек зрения или построение равнодействующей. Такая позиция весьма относительна в маскировке собственных ценностных намерений и представляет собой значительно большую опасность для объективного исследования, чем прежняя наивная вера партий в научную «доказуемость» их догм (Вебер, с. 553).

Известные формы (способы) политической коммуникации активно осуществляются и в России, отмечающей своеобразные юбилеи своего нового статуса (Беловежские соглашения, президентство и парламентаризм в российских модификациях и т.д.). Это:

·        коммуникативное воздействие через неформальные контакты (межличностная неформальная политическая коммуникация);

·        через общественно-политические организации, объединения и институты (устная и письменная агитация и пропаганда);

·        через печатные и электронные средства массовой коммуникации.

Так как теоретики массовой коммуникации включают в массовые информационные процессы и формы коммуникации, предполагающие общение больших социальных групп (собрания, митинги, демонстрации, политические концерты и шоу, референдумы), то к данному перечню форм политической коммуникации можно добавить и эти МК.

К политическим коммуникациям, основанным на написанном или произносимом слове, в России последнего десятилетия добавились также те, в основе которых лежит иная символика и знаковость, посредством которых передается смысл. Это такие символические акты, как сожжение повестки о призыве в армию, участие или неучастие в выборах, политические убийства, политические хеппенинги разного рода – манипуляции с национальной символикой (сожжение или демонстрация национальных флагов, разрисовка теми или иными противоборствующими символами неугодных святынь и даже террористические акты с последующей словесной или знаковой их мотивацией).

Большой арсенал перечисленных форм и способов политической коммуникации продемонстрировал в начале апреля 2001 г. канал НТВ («независимое телевидение»). Вещание канала имело видимость журналистской объективности до момента решения собрания его акционеров о смене финансового и творческого руководства по причине неуплаты долгов, неэффективной в целом финансовой деятельности. Оспаривая правомочность такого решения журналисты ТВ под руководством Е. Киселева провели ряд мероприятий в эфире и вне его (в прессе было сообщение о разработке всего плана лично медиамагнатом В. Гусинским), призванных воздействовать на телеаудиторию и получить ее поддержку в проведении своей политики. С помощью политического движения «Яблоко», выразителем идей которого всегда было НТВ, был организован ряд митингов, развернута большая агитационная работа среди населения для увеличения числа своих сторонников. Всячески подчеркивалось, что обществу грозит ущемление и полный запрет демократических свобод и, прежде всего – свободы слова.

Полностью был подтвержден вывод редактора другого независимого издания – «НГ» – о том, что канал НТВ в последнее время стал брать на себя функции оппозиционного движения, оппозиционной партии. Одновременно шло мощное пропагандистское наступление и непосредственно в телевизионном эфире.

В первые годы существования канала его явные политические ориентации скрывались (и это принималось зрителем) под видом свободного мнения, непредвзятой информации, разного рода независимых расследований и гласов народа. Выборные кампании 1996, 1999, 2000 гг., необходимость четкого политического выбора в разного рода общественных конфликтах и противостояниях показали, что канал явно оппозиционен государственному курсу, правительственным решениям. Он вел эти расследования, формировал «глас народа» по совместно разработанной с «Яблоком» программе. Реплика С. Говорухина во время президентских выборов «Утюг включишь, а там – Явлинский», относится прежде всего к каналу НТВ: какую передачу не включали зрители, там был Явлинский. Он и его соратники выступали и с трибун апрельских митингов в поддержку НТВ.

При исследовании политической коммуникации в общих чертах и конкретной ее формы, каковой является воздействие и взаимодействия средств массовой информации и массовой аудитории, необходимо обозначить и функции (направления, содержательные характеристики) ПК. Конкретизация приводит к необходимости соотнесения их содержательной, ценностной сущности с типом власти, политическим режимом, деятельностью политических партий (о чем только что говорилось).

Г. Лассауэлл и ряд других американских коммуникологов рассматривали политическую коммуникацию с точки зрения получившего известность в 40-е, 50-е годы структурного функционализма. Они претендовали на беспристрастное видение СМК, как нейтрального самого по себе явления, которое может быть использовано и на благо человека, и во зло ему. В зависимости от социально-политических условий на СМК могут возлагаться различные функции, имеющие политически релевантный характер (классификация Д. Макквейла):

1.      Информационная: информирование о событиях и существующих условиях в стране и мире; обозначение существующих отношений власти.

2.      Корреляционная: объяснение и интерпретация информационных сообщений; обеспечение поддержки существующим властям и господствующим нормам; социализация; координация усилий отдельных субъектов; достижение консенсуса; фиксация социальных статусов и приоритетов.

3.      Континуитивная: трансляция доминирующей культуры; поддержание общности социальных ценностей.

4.      Развлекательная: обеспечение средств расслабления; смягчение социальной напряженности.

5.      Мобилизационная: проведение кампаний в поддержку тех или иных действий в области политики (в том числе внешней), экономики, труда и иногда – религии.

Функциональную, содержательную направленность политической коммуникации можно обозначить и как типы политических сообщений – побудительные (прямо воздействующие на аудиторию), собственно информативные (реальные или вымышленные сведения), фактические (известия и сообщения, на которых основан контакт между субъектами политики).

Политическая коммуникация выступает, таким образом, как специфический вид политических отношений, посредством которого доминирующие в политике субъекты регулируют производство и распространение общественно-политических идей своего времени.

Франкфуртская школа (Адорно-Хоркхаймер) и структурный функционализм (Г. Лассуэлл и др.) указывают на ведущую роль СМК в поддержке существующего социального и политического порядка. По разному оценивая эту роль, обе теории сходятся в характеристике СМК как преимущественно консервативного социального института. Наряду с кризисом парламентаризма, усилением политической исполнительной власти и бюрократии, корпоративизмом и распадом массовых политических партий рост политического влияния СМК рассматривается ими как симптом кризиса либеральной демократии в целом. Это мы и видим, например, в современной социально-политической ситуации в России. «Партийная пресса, в XIX – начале XX вв., послужившая важным инструментом социальных изменений, почти повсеместно прекратила свое существование. А современные коммерческие газеты, радио и телевидение, во время предвыборных кампаний “продающие” политиков как товар, способствуют лишь стагнации, отвлекая граждан от действительно серьезных проблем» (Голосов, с. 187).

Таким образом, направления политической коммуникации всецело зависят от существующего социально-политического порядка. Пропаганда («коллективный пропагандист»), агитация, («коллективный агитатор»), организация («коллективный организатор» – по В.И. Ленину) – в однопартийном, идеологически тоталитарном режиме. Более мягкие коммуникативные действия – в либерально-демократических режимах. Однако, как показали события вокруг холдинга «Медиа-Мост» и канала НТВ, – эти действия резко обостряются и ожесточаются при потере определенных выгод, доходя до использования методов той же ленинской триады.

Переходные политические процессы в постсоциалистических обществах весьма разнообразны и многоплановы. Анализируя важнейшие факторы, преобразующие СМИ в России и странах Восточной Европы, Я.Н. Засурский подчеркивает ключевую роль новых информационных и коммуникационных технологий в преобразовании и самих медиасистем и обществ в целом. Сегодня процесс перехода постсоциалистического общества на новый уровень развития отличается сложным и комплексным характером, включающим индивидуальные, национальные черты и тенденции глобального масштаба. Будет заблуждением считать, – говорит он, – что СМИ так называемых молодых демократий движутся в сторону какой-нибудь устоявшейся западной модели – европейской или американской, потому что и сами эти модели сейчас находятся в процессе трансформации и преобразования (цит. по: Вартанова, с. 39).

Если в советские годы многие периоды и эпизоды истории России искусственно вырывались из общего цивилизационного контекста, то в «постсоветское» десятилетие аналогичным образом из этого контекста вырываются чуть ли не все 74 года существования Советской власти, принесших и развивших ряд своих, индивидуальных сторон в общечеловеческую культуру. Может статься, что в поговорке «Иван, не помнящий родства» будет заменено из-за потери памяти и само имя – на имя очередного кумира поп-музыки, политического шоумена или воротилы бизнеса. Может статься, что это будет имя и очередного журналиста-киллера или писателя-некрофила. И делается это в угоду определенным политическим мотивам. Многими постсоветскими СМИ заимствуется и сам западный стиль коммуникации, из которой уходят добро, человечность, ответственность за судьбу Родины и нации.

Приведу мнение В.С. Соловьева из статьи «Несколько слов по поводу жестокости». Почему я это делаю? В современной журналистике укрепилось понятие «мягкие и жесткие новости». «Классические» примеры тех и других новостей – это ведение «600 секунд» и «Вестей» А. Невзоровым и С. Сорокиной в недавнем прошлом. У первого было «что, где, когда и как» со стрельбой и погонями, у второй – если новости криминальные, то обязательно с мягкой улыбкой и непременными успокаивающими сентенциями.

«Несколько слов...» B.C. Соловьева – критический ответ на статьи Н. Михайловского о Достоевском под названием «Жестокий талант». В них вся литературная деятельность писателя сводится к ненужному мучительству и беспредметной игре «мускулов творчества». По Михайловскому, играя этими «мускулами», Достоевский с наслаждением и излишеством терзал своих героев, чтобы через них терзать и своих читателей.

Вот что пишет В.С. Соловьев: «Те, для кого писал Достоевский, знают, что у него было нечто большее, чем “жестокий талант”».

Н. Михайловский приводит пример из творчества Эжена Сю – о кровожадном человеке, которого хотел перевоспитать доброжелательный и умный руководитель. Однако ничего не получилось, пока этого человека не устроили на бойню мясником. Таким образом, были совмещены дурные наклонности и общеполезное дело. Вот и с Достоевским, якобы, надо так поступить. В.С. Соловьев защищает писателя, показывая, что у него есть нравственный и общественный идеал, не допускающий сделок со злобными силами (Соловьев, 1991, с. 365–368).

Можно ли применить понятие «жестокий талант» к современным политическим коммуникаторам типа А. Невзорова или С. Доренко? Этот и подобные антипримеры должны храниться в «дисциплинарном архиве» журналистики и политической коммуникации, откуда их черпает преподаватель и студент.

Другой пример – из области, как ее называл П.А. Флоренский, ономатологии, то есть науки об именах. Как часто журналисты с превеликой легкостью жонглируют словами, определениями, понятиями, не задумываясь, как далеко может пойти воздействие того или иного слова, а может, напротив, специально продумывая эти манипуляции и будущие эффекты.

Вот что пишет П.А. Флоренский, возражая рационалистам. Те полагали, что обозначение покоится на историческом произволе и поэтому оно независимо от сущности обозначаемого. «Но ведь это они раздробили всякую форму на кирпичики; это они расстригли Слово Божие на строчки и слова, язык растолкли в звуки, организм измельчили до молекул, душу разложили в пучок ассоциаций и поток психических состояний... Было бы даже удивительно услышать от этого нигилизма, отвергшего в корне самое понятие типа что-либо, кроме отрицания и в отношении типов столь высокого порядка, каковому причастны имена (Флоренский, 1990, №3, с. 139).

Классический марксизм не разрабатывал теорию массовой коммуникации, а сделал упор на пропагандистской, ярко выраженной партийной и классовой сущности массовой информации. В советских общественных науках сохранилась эта традиция. Теория массового общества, теория массовой коммуникации получили свое развитие в западной социологии, философии и политологии.

На сегодня накоплен большой опыт коммуникативного анализа в разных сферах человеческого бытия. Коммуникация входит в число постоянных объектов гуманитарной науки. Как видим, политическая коммуникация – один из основных таких объектов. Без исследования различных ее сторон, характеристик, проявлений достаточно сложно анализировать многие другие отрасли гуманитарного знания.

В этой связи весьма полезным является опыт построения теоретических моделей политической коммуникации. Выделим среди них те, которые могут применяться и в качестве просвещающих, гуманизирующих моделей, и в качестве инструмента для массовизации и отупления общества. Другими словами, использоваться для организации культурной и анитикультурной коммуникации. Таких укрупненных, обобщенных моделей традиционно можно выделить три: семиотическую, архетипическую и мифологическую. Именно они дают подробное представление о приемах, методах, элементах, использующихся в практике печатной и электронной политической коммуникации. Использование внешне эффектных, рассчитанных на эмоциональное воздействие, приемов коммуникации берет свое начало именно от этих исторически сложившихся, а затем теоретически обоснованных философами XX в. моделей.

Семиотика – это жест, мимика, вербальный или визуальный стиль речи, статичная или динамичная иконографика и знаковость. Архетипика – лежащие в подсознании индивида сформировавшиеся историческими или генетическими условиями стереотипы. Мифология – исторические, идеологические художественные (псевдохудожественные) мифы.

Эти модели коммуникации как культуры хорошо освоила идеология. Именно в силу авторитета культурной традиции данные модели эффективно влияют на сознание зрителя и читателя. Эту особенность массового сознания уверенно эксплуатируют пресса и телевидение, особенно в период агитационных кампаний.

Сравнение политика с товаром может несколько шокировать, но ведь зрителю предлагается в период таковых кампаний имидж политика, произведенный как товар. Этот имидж в идеале должен быть сродни искусству артиста, когда для зрителя в игровом сюжете не видны ни грим, ни форсированная мимика и жесты, не режут слух нарочитая речь и выспренние фразы. В современной политической рекламе имидж чаще всего оторван от своей естественной, реальной основы, реальное событие низводится до фарса.

По мнению социологов, российские избиратели уделяют рекламе как таковой «мерцающее внимание», то есть не включаются полностью в акт коммуникации. Тем не менее, большие финансовые средства, выделяемые избирательными блоками на политическую рекламу, говорят о том, что имиджмейкеры рассматривали ее на президентских выборах 2000 г. как главное направление агитационной работы.

В основном на телеэкране было повторение пройденного в 1995 г. Во-первых, надо отметить однообразие жанров политической телерекламы. Это либо выступление в кадре («говорящая голова»), которое в разных случаях модифицировано посредством интерьера или небольшого видеоряда, либо документальные или игровые сюжеты с участием политического лидера.

Различия в первом жанре обусловливаются имиджами представленных политиков. Какие же имиджи они себе выбрали? Е. Примаков – это классический партийный функционер, сидящий за массивным, наподобие бильярдного, столом, и грозящий пальцем «казнокрадам и коррупционерам». С. Степашин – «русский офицер», борец за сильную Россию. Усилить идею призваны видеокадры военного корабля. Другой вариант: борец с преступностью на фоне кадров задержания преступника и текст «о сильной руке и умной голове».

Имидж лидеров «Единства» тот же – «борцы». У А. Гурова – это борьба с криминалом, борьба как абстрактная сила. Борец, не знавший поражений – чемпион мира А. Карелин. С. Шойгу – борец со стихией и катастрофами.

В агитационной кампании по выборам президента у Г. Зюганова был рекламный ролик, который вызвал критические отзывы из-за своей двусмысленности. Рекламный слоган произносился на фоне тюремной решетки, которую недруги коммунистов истолковали как готовящийся новый ГУЛАГ.

Сюжетные образцы политической рекламы использовали тему или ремонта нашего жилья («Единство», по мотивам сказки «Теремок»), или обустройства нашего дома – России (движение «Наш дом – Россия»). Ладоней, сложенных домиком, уже не было. Был вариант – ребенок рисует на асфальте домик, а далее – лозунг: «Сильный лидер (кадр с В. Черномырдиным), сильные регионы, сильное государство».

Как видим, неоднократно декларируемый культ силы политиков не говорит еще о силе культуры их имиджмейкеров. У Г. Явлинского в игровых роликах его выхода в народ и беседах с «простыми людьми» зрителя отторгает холодная правильность и рассудочность. Это же чувствуется в рекламе Союза правых сил. Пенсионерка, которая собирается голосовать за правых, говорит, что они молодые и без «маразма». Но ведь тем самым она обидела в какой-то мере тех же пожилых, которые могут проголосовать в отместку «наоборот».

Примитивный, упрощенный подход в большинстве видеороликов соседствует с ненужными эстетическими изысками, действенность которых крайне сомнительна. Телехудожники рекламных кампаний пока не научились иносказательно, метафорически доводить до избирателя простые и ясные истины. Поэтому на результаты выборов телевизионная политическая реклама оказывает до сих пор минимальное положительное воздействие. И так же негативно, как повлияла она на отношение избирателей к партии И. Рыбкина в 1995 г. (призыв быка «Голосуйте за Ивана!»), также деструктивно она подействовала на решения электората в отношении кандидата в президенты Ю. Скуратова с его крысами, расползающимися по России, в отношении Е. Савостьянова, Г. Явлинского, К. Титова, фигуры которых воспринимались, скорее, не в качестве избавителей России, а как виртуальные персонажи неких телевизионных заставок к действительно волнующим событиям реальной жизни – невыплате зарплат и пенсий, войне в Чечне, упадку экономики, науки и образования, нравственности.

Большую содержательную насыщенность в политической коммуникации имеют словесные лозунги, так называемые слоганы. Они выступают в качестве броского знака, символичного кода. В удачном слогане происходит «приращение потенциальных смыслов» (выражение М. Бахтина), их компрессия, архивирование. При восприятии такой рекламы в сознании зрителя происходит «разархивирование», раскодирование заложенных в слоган смыслов. Так, метафора расшифровывается и воспринимается читателем и зрителем через эмоцию, в качестве собственного открытия нового. Но открытие уже сделано автором (художником), оно лишь сокрыто оболочкой знаков и символов, сняв которую мы эстетически воспринимаем заложенную в нее информацию. Это раскрытие-прочувствование и является высшей степенью вербального политического рекламирования.

Однако чаще встречаются слоганы, представляющие собой просто краткую фразу, призванную обозначить определенное явление, процесс, объект, от частого повторения которой они приобретают дополнительную ценность. Слоган в этом случае выступает более или менее эффектной торговой маркой явлений и объектов. Подобную функцию несет радийный сигнал «SOS» в случае бедствия на море или трубный призыв «Слушайте все!» в случае военного парада. Далее будет идти речь о «количественном методе анализа содержания ПК», разработанном Г. Лассауэллом и о понятии, введенном Р. Бартом, – «квантификация качества», которыми можно характеризовать подобные направления политической рекламы. К сожалению, от частого повторения потеряла свою иносказательную, потаенную сущность фраза Б. Окуджавы «Возьмемся за руки друзья». Беремся, беремся, а пропадаем поодиночке. Разные политические силы используют эти наполненные высокой духовностью слова в узких прагматичных целях. Это показал и митинг в Останкино 7 апреля 2001 года, организованный в защиту НТВ. Прагматики XXI века декламировали романтика века XX.

В 1995 г. пиаровская команда, работавшая с «Союзом труда», придумала слоган «Вместе победим». В 1996 г. он поработал уже на Б. Ельцина в его президентской кампании. Далее его можно было слышать на митингах коммунистов. Потом на некоторое время слоган забыли. Однако «Правое дело» несколько модифицировало слоган и перед созданием «Союза правых сил» включило в свою рекламу: «Вместе мы победим». Такого рода политическая коммуникация теряет свою исключительность, вносит неопределенность в ориентации объекта, на который она направлена. Для него становится теперь все равно – что «берег левый», что «берег правый». Общие для народа нравственные начала остаются за бортом.

В политической коммуникации во время выборных кампаний первое место в арсенале средств воздействия на массы занимает образ, эмоция, устойчивый стереотип, изощренный миф, то есть способы прямого воздействия на психику, на подсознательные свойства человеческой личности. Затем это воздействие распространяется и на уровень сознания. В телевизионной политической коммуникации еще со времен выборных кампаний в США конца 50-х, начала 60-х гг., а затем теледебатов кандидатов в президенты Франции был четко определен приоритет эмоционально-образного воздействия на электорат. Другими словами, использовались все те же семиотическая, архетипическая и мифическая модели коммуникации.

Эти модели становятся всеобщими во всех звеньях политико-коммуникативного процесса, перенимаются всеми его действующими элементами. По мнению обозревателя «Известий», авторские предвыборные аналитические программы С. Доренко можно назвать... триллером. Благодаря использованию телеведущим подобных моделей передачи смотрит 17,5% зрителей. Доля аудитории (то есть процент смотревших канал по отношению ко всем зрителям, сидевшим у включенного телевизора в данное время) составляет 40%»[1]. И в речевой коммуникации С. Доренко старается оперировать не понятиями, а аллегориями, алогизмами, метафорическими допущениями, подобно древним колдунам и шаманам. Одного политика он называет «новым Гришкой Распутиным», других «экстрасенсами с окропленной лозой в коридорах Кремля» и т.д.

Нельзя не отметить, что представители движения «Отечество – Вся Россия» отвечали на эти и подобные им информационные атаки, а также «черные» пиаровские ходы не самым лучшим образом. Причина потери блоком Лужкова-Примакова доверия многих избирателей состояла и в резком контрасте телепоказов в начале предвыборной борьбы и на ее завершающей стадии. Сначала зрители видели эффектно обставленное телевидением вхождение в избирательную кампанию, с широким показом объединительного съезда в Таврическом дворце и заседанием в Колонном зале Дома Союзов (знаковые формы державности). В дальнейшем – растерянность, неуверенность, оговорки на экране, несдержанность в общении с журналистами.

Агитация за новое центристское движение также была организована властью с помощью таких выделенных нами разновидностей коммуникации, как семиотическая, архетипическая, мифическая. Ставка была сделана в первую очередь на архетип силы, имеющий свои традиции в сознании россиян, менталитете российского общества. Три лидера, три былинных богатыря под эмблемой медведя – таковой стала агитационная листовка межрегионального движения.

Эмблемой движения стало изображение медведя, что также является возвращением современной политики к архетипам культуры. Из истории, литературы, культуры России широко известны богатые историко-психологические ассоциативные связи поведения русского человека с этим жителем бескрайних российских лесов. Медведь – и царь зверей, и хозяин русского леса, и наиболее близкий по характеру к русскому человеку зверь, в силу своего «добродушия» в одних случаях и свирепости – в других. Так что имидж движения был выбран более удачно, чем, скажем, слоганы с обесцененным упоминанием в них слова «Россия», или аббревиатуры, превратившиеся в «Яблоко» и «Овраг».

Как видим, политическая коммуникация по каналам телевидения на всем протяжении парламентской выборной кампании осуществляла свои функции в пользу различных ее действующих элементов. Но те элементы, которые сопрягали исходящую ценностную информацию с набором кодов и символов, воздействующих живым, непосредственным образом, минуя сознание (через миф, архетип, эмоциональный образ), значительно опережали соперников. Глеб Павловский отмечал в своих «размышлениях», что государство – это игра для взрослых, а сами выборы, конечно, всегда театр, что избиратель мифологичен по форме[2].

в начало

 

2. Символика и мифология политической коммуникации

 

Теоретики массовой коммуникации разрабатывали основы этой теории и развивали ее положения, прежде всего с целью исследования того, каковыми могут быть направления и методы, условия и результаты воздействия определенных идей, стереотипов, мнений, образов на умы и души, мнения и политические взгляды людей, читателей и зрителей, потребляющих массовую информацию.

Не случайно широко развернулись подобные исследования в период массового распространения, и, прежде всего – в США, радио- и телевизионного вещания. Одним из первых детальный ответ на этот вопрос дал уже цитировавшийся нами Г. Лассауэлл. Его считают основателем так называемого «количественного метода анализа содержания». Он напрямую связывал успех любого символа в соревновании с другими символами, во-первых, с частотой его употребления в формах, способных вызвать благоприятную реакцию, и, во-вторых, с появлением его в такое время, когда у населения высоки возможности спокойного восприятия символа и приспособления к нему. Именно Лассауэлл стал рассматривать содержание материалов массовой коммуникации только в рамках политики[3]. Для этого им были введены в научный оборот соответствующие понятия и определена единица измерения. Содержание рассматривается им с точки зрения наличия в сообщении следующих единиц:

·        ряда политических ценностей (ими могут быть ценности, связанные с доходом, уважением, личной безопасностью и т.д.);

·        совокупности «ключевых символов» для анализа политики в мировом масштабе (таких, как свобода, демократия, фашизм, коммунизм);

·        описания методов, используемых для реализации политических ценностей (насилие, подкуп, переговоры, манипуляция символами);

·        выражения степени приобщения к ценностям (принятие, отвержение, нейтральность).

Для подобных понятий Лассауэлл ввел общую единицу измерения – «символ», или «политический символ». Первый определялся как технический термин для слов, которые фиксируют (символизируют) отношение субъектов коммуникации, а второй – как символ, функционирующий в практике осуществления самой власти.

Так как процесс коммуникации – это бесконечное множество различных символов, то Лассауэлл, опираясь на психологическую концепцию стимула и реакции, установил ряд границ. Содержание коммуникации, являющееся частью внешней Среды (то есть частью внешних стимулов) попадает, по Лассауэллу, в «рамку внимания». В ее границах уже можно оперировать с заключенными в нее символами, делать вывод о всем содержании газет.

Далее он предложил анализировать содержание коммуникации уже не только путем измерения частоты символов, но и устанавливая для каждого подсчета определенные категории (нация, известные люди, союзники, враги, коммунисты в США, расовые отношения, деньги и т.д.). Анализ проводился также и исходя из так называемых стандартизированных категорий, например, «категории направления», с помощью которой выяснялось отношение автора текста к анализируемому символу (положительное, отрицательное, нейтральное и т.д.), или элементы текстов коммуникации (сцены в фильме, песни в радиопрограмме, фотографии в статье и т.д.). Им были также предложены такие направления анализа, как структурный анализ (взаимоотношение различных тем в коммуникативном действии), анализ кампании (взаимоотношение различных документов, использованных в коммуникативном действии). Все типы анализа содержания коммуникации имеют одну общую черту: в центре внимания стоит частота употребления определенных символов, тем, образов, стереотипов, отдельных документов и материалов.

Выработка критериев отношения к определенным событиям и фактам, содержащихся в акте коммуникации – одна из наименее разработанных сторон анализа содержания, хотя со времени методик Лассауэлла прошло более полувека. Мы не ставили своей целью детализацию этих методик; для дальнейшего исследования важно лишь указать на пути определения механизма воздействия СМИ на политические взгляды. Для этого обращение к классическим методикам и подходам весьма необходимо.

Как видим, отмеченный подход указывает на такой путь воздействия СМИ на политические взгляды телевизионной аудитории, как частота обращения к самой реальности в тех или иных символах, образах, отношениях. Другими словами, в этом случае имеет место своеобразное «опрокидывание» тех или иных фрагментов этой реальности в определенных вербальных или аудиовизуальных формах на читателя и зрителя. Воздействует, таким образом, сама объективная действительность, и степень этого воздействия зависит от количества «вылитого» материала. Не случайно в наши дни в политическую терминологию вошло понятие «слив компромата». Путем подсчета подобных эпизодов можно сделать вывод о содержании коммуникативных актов некоторых действующих элементов политической коммуникации.

Говоря о политической коммуникации в США, А. Шлезингер-младший писал: «Видимо, наибольшее воздействие на формирование политических взглядов американцев оказывает реальность самих событий. Депрессии, война, дебаты по внутренней политике, защита или нарушение конституционных прав, расширение экономической стабильности или угроза для нее, принятие или провал законопроекта – все эти и им подобные факты по-прежнему остаются важной детерминантой политического мнения. И именно их освещение приносило и приносит телевидению наиболее внушительный успех» (Телевидение США, с. 148). Ради удобства исследования он выделяет четыре типа передач о политике: новости, псевдоновости, интерпретации, программы политических партий.

Важно подчеркнуть, что наряду с количественными направлениями анализа содержания политической коммуникации, и ее воздействия на зрительские взгляды, существуют и качественные направления классификации воздействий СМИ на политические ориентации читателей и зрителей. Но не в смысле высокого качества этих путей, а в смысле варьирования качества сообщений. Сделаем оговорку, что и в этом случае количество передаваемой объективной информации часто влияет на ее качество.

И хотя право на свободу слова и свободу получения информации закреплено в России в ее Конституции, ряде законов о СМИ и регулировании отношений действующих элементов в информационном поле, мы сталкиваемся с явлениями и действиями, которые еще Л. Толстой называл «отрицательной ложью»: «Мало того, чтобы прямо не лгать, надо стараться не лгать отрицательно – умалчивая» (Толстой, т. 21, с. 106). Замалчивание каких-то элементов информации лежит в основе полуправды – феномена не столько гносеологического, сколько информационного, возникающего в сфере социальных коммуникаций. В одноименной статье В.И. Синцова «Полуправда» (Синцов, №6) анализируется книга польского автора М. Мазура «Качественная теория информации», в которой предложена интересная классификация дезинформационных процессов. Наряду с обычной (симуляционной) дезинформацией, состоящей в передаче ложных сообщений, в книге выделяется также дезинформация путем замалчивания некоторых достоверных данных. Ее М. Мазур называет диссимуляционной.

Последние годы минувшего века и первые нынешнего не были исключением относительно подобной диссимуляции правды в сообщениях российской печатной и электронной прессы. Чтобы получить более или менее правдивую информацию о событиях, связанных с чеченской проблемой, надо обязательно обратиться к публикациям ряда газет и телеканалов. Даже создание Информационного центра при Правительстве РФ не привело к упорядочению информации. В период российских избирательных кампаний в сообщениях СМИ нередко одни данные не стыковались с другими, замалчивались невыигрышные для определенных информационных каналов сведения, преувеличивались рейтинги и количество голосов одних политиков, партий и движений и приуменьшались соответствующие цифры относительно других, активно показывались на экране одни фигуры и замалчивались выступления их оппонентов.

Противоречивой была информация о трагедиях и катастрофах (нападения на российские колонны в Чечне, гибель атомохода «Курск», пожар на Останкинской башне и т.д.). Симуляцию и диссимуляцию правды, информации в целом даже стали связывать с необходимостью соблюдения принципов «Доктрины информационной безопасности», принятие которой вовсе не должно исключать правдивое информирование общества о политических, экономических, военных шагах по его стабилизации.

Начало нового тысячелетия продолжает эту устойчивую традицию. Если проанализировать события, связанные с трагедией захвата самолета в Турции, с так называемым «вотумом недоверия» правительству, громко заявленным многими депутатами Госдумы и внезапно мирно завершившимся после изменения позиции движения «Единство», события вокруг захоронения в России облученного ядерного топлива, относительно которых Госдума РФ также меняла свои ориентации, вокруг ответственности Украины за авиакатастрофу над Черным морем, то вывод неутешителен. Происходит вновь дезинформация относительно одних шагов и мер (симуляция правды) и замалчивание других явлений и фактов, невыгодных многим политическим и финансовым силам, подконтрольным СМИ (диссимуляция). Особенно неприглядной в последнем примере выглядит позиция «Независимой газеты», в первой декаде октября 2001 г. опубликовавшей диаметрально противоположные материалы относительно причастности Украины к гибели российского самолета.

Приведем в методических целях классификацию Р. Барта, которую он дал риторическим формам буржуазного либерального мифа, составляющим совокупность фиксированных, регламентированных, повторяющихся фигур, в которые составляются те или иные формы мифического означающего:

1.        Прививка. В этом случае признается частный вред одного института, явления, чтобы замаскировать главное зло. Эта форма риторики тем чаще применяется, чем более либерализируется общество.

2.        Изъятие из Истории. Предмет, о котором говорится в мифе, лишается всякой истории. Ничто никем не сделано, ничто никем не выбрано; остается лишь владеть новыми вещами. Подобная внеисторичность – одна из форм общего понятия для всей буржуазной мифологии, а именно – безответственности человека. Выше уже говорилось о 72 годах жизни страны, изъятой демократическими средствами массовой информации из ее истории.

3.        Тождество. Это есть уподобление себе самому, когда любое противоречие сводится к взаимоотражению. Буржуа пусть и не может вжиться в Иного, но все-таки способен представить себе, что у того тоже есть свое место, которое называется либерализмом. На наш взгляд, такая тенденция продолжает иметь место, причем не только в отношении насаждаемых западных и американских политико-экономических и культурных ценностей, но и уже собственно федеральных российских по отношению к субъектам Федерации.

4.        Тавтология. В этом случае предмет определяют через него же самого. Вспомним лозунги разных лет «Миру – мир», «Экономика должна быть экономной», «Возродим великую Россию». Собственно политические клише «ускорение прогресса», «перестройка» – тоже тавтологичны. Тавтология свидетельствует о глубоком недоверии к языку, к его глубинам и непознанным возможностям. Язык отбрасывают, так как он нас подводит.

5.        Нинизм. «Этим словом, – пишет Р. Барт, – я называю такую мифологическую фигуру, когда две противоположности взвешиваются одна с помощью другой и в итоге обе отбрасываются (не хочу ни того, ни этого). Подобная фигура присуща скорее буржуазному мифу, так как связана с современной формой либерализма» (Барт, 1996, с. 280).

6.        Квантификация качества. Это определение означает по Р. Барту сведение любого качества к количеству. Во время апрельского противостояния НТВ действиям большинства акционеров качество передач определялось цифрами интерактивных опросов. Сыплет цифрами в своих выступлениях Г. Зюганов.

7.        Констатация. В ее основе – так называемый «здравый смысл», то есть истина, которую можно остановить в ее развитии по произвольному приказу говорящего. Примером, раскрывающим этот прием, могут служить действия в эфире ведущих многих телеканалов. Эти коммуникаторы резко обрывают коммуникацию или, скоропалительно (с выгодой для себя) подытожив, направляют ее в другое русло. Палочкой-выручалочкой в этих случаях часто стала служить реклама. Обрывая нить спора, дискуссии, она дает возможность продолжить тему уже на новой ноте и в новом ракурсе. Не хотелось бы повторяться, но такими «перевертышами» часто грешил «Глас народа», а позже к нему подключились «Времена», «Основной инстинкт» (ОРТ) и «Свобода слова» (НТВ).

В данном рассуждении мы оперировали терминами «риторика», «риторические фигуры», «риторические формы» в том смысле, который вкладывает в них Р. Барт, то есть в смысле речевого красноречия и искусства убеждения силой слова. Но современная риторика превратилась в многомерную систему интегрирующего типа, в которую вместе с классической риторикой включаются одни в большей другие в меньшей степени лингвистика, поэтика и стилистика речи, семиотика и общая семантика, логика, информатика, теория и практика речевой коммуникации, этика и эстетика, «а также средства массовой информации, в которой доминирует речевая ниша, именуемая «массовой коммуникацией». В самые последние годы нашего века на риторику в ее современном понимании все возрастающее воздействие оказывает укрепляющая свои интегральные позиции культурология» (Липатов, с. 181).

Если исходить из этих тенденций, то будет правомерно толковать вышеперечисленные формы и направления идеологического воздействия по Р. Барту более широко, нежели он сам, распространять не только на словесную и печатную формы политической коммуникации, но и на электронные СМИ. А здесь эти приемы все более усиливаются и ожесточаются. Как пишет Л.Н. Тимофеева, каково состояние и качество работы «кровеносных сосудов» политической системы, а именно – каналов политической коммуникации, таково и «здоровье» этой системы в целом. Сегодня можно констатировать, что она страдает явными расстройствами, связанными с намеренными искажениями политических сигналов, поступающих как «сверху» «низам», так и наоборот. Между субъектами политики: ветвями власти, партиями и движениями, группами давления и т.д., также существуют явные отклонения от нормы... Сегодня один из каналов политической коммуникации – средства массовой информации производят такой информационный товар, который относится к разряду политического манипулирования: информационная провокация, политическая брань, слухи, намеренная дезинформация и дезориентация граждан. 45,9% россиян считают, что СМИ ими манипулируют. Этот феномен требует анализа и ответа на вопрос: кому это выгодно? (Тимофеева, с. 157–158). Именно поэтому возник и властвует феномен парадоксального человека, который исследуется видным социологом Ж.Т. Тощенко в одноименной книге.

Электронные средства массовой информации и телевидение в частности как средства синкретического воздействия на массовую аудиторию широко пользуются риторическими приемами, выработанными в недрах речевой культуры и коммуникации, перенося их и на видеоряд, и на музыкальное и звукошумовое оформление. Наглядные образы больших пространств – площадей, залов заседаний, с соответствующим знаковым оформлением и церемониалом, посвященным тем или иным политическим событиям, – что это, как не новейшая риторическая форма телевизионной политической коммуникации? Как пишет Серж Московичи, стратегии пропаганды предназначены для превращения индивидов в толпу и вовлечения их в определенную деятельность. Приемы вождей (или партий) всякий раз специфичны, поскольку искомые результаты конкретны и своеобразны. Но они прибегают к трем основным стратегиям: представлению, церемониалу и убеждению. Первая управляет пространством, вторая – временем, третья – словом.

«Для того чтобы собраться и действовать, толпам необходимо пространство. Способ представления придает этому пространству рельеф и форму. Места действия – соборы, стадионы – создаются для того, чтобы принимать массы и, воздействуя на них, получать желаемые эффекты... Иные являются настоящими политическими и историческими театрами. Например, Красная площадь в Москве... Здесь чувствуешь внутреннее волнение, вызванное исключительностью происходящего, и желание быть участником этого представления. И здесь действует определенный порядок: руководитель наверху, а толпа внизу; первый – единственный, но видимый всем, вторая – в бесчисленном множестве, но невидимая, несмотря на количество». С. Московичи цитирует слова Ле Бона о том, что великие события родились не из рационального, а из иррационального, так как рациональное создает науку, иррациональное направляет историю (Московичи, с. 179–181).

Не случайно многие информационные телевизионные передачи в период выборов Президента России, в периоды поддержки ряда его политических шагов риторически показывают символические кадры Красной площади, кремлевских башен, здания Сената и т.д., создавая образ государственности России в лице ее Президента.

То же делают они, показывая выступления Г. Зюганова или В. Анпилова на фоне памятника Карлу Марксу или В.И. Ленину на Октябрьской площади, то есть – на культовых местах России. Студия «Россия» каждый раз живописует нам царственный Кремль, на фоне которого говорит приглашенный политик. Кремль – это святое, но святые ли слова тот произносит?

По словам известного французского политолога Режи Дебре, благодаря электронным СМИ общества переходят от вертикального, централизованного мира к миру разветвленному, сетевому, в котором решающую роль играет собственность на средства производства общественного мнения. Феномен коммуникаций поэтому следует трактовать политически. «Новый феномен последних 20 лет: кто не мелькает на ТВ, тот не имеет социального существования... Телевидение – самый главный рычаг власти правителей и их главная забота. ТВ создает новое глобальное пространство – время: то, что локально, моментально становится общемировым. Время становится как бы косвенным: важно не то, когда событие произошло, а когда оно было показано и воспринято. Больше не существует самих по себе фактов, а существуют представленные факты: то, что ценится больше всего, – образ, представление»[4].

в начало

 

3. Языковые игры в политической коммуникации

 

Известна мысль французского философа Р. Барта, вынесенная им в заголовок одной из статей, «миф – это слово». Далее он развивал ее, говоря о том, что мифом может являться и вербальный, и невербальный текст. Слово, таким образом, толковалось им расширительно, как высказывание посредством и визуальных знаков. Но в основе коммуникации тем не менее лежит слово, в основе же мифа как такового, лежит по Р. Барту деполитизированное слово (Барт, 1996, с. 233, 269). Задачей мифа является преобразование исторической интенции в природу, другими словами – преходящего в вечное, – писал он. Философ отождествляет далее миф с идеологией, прежде всего – с буржуазной, так как миф по самой своей форме оптимально приспособлен к характерному для этой идеологии созданию перевернутых образов. На всех уровнях человеческой коммуникации миф осуществляет превращение «антикризиса» в «псевдофизис».

Для нас не столь важно, что Ролан Барт, исходя из исповедуемых им в 50-х годах марксистских идей, видел у левых в их в языке и мышлении меньше мифологичности, чем у правых. Он обосновывал это тем, что слово угнетенного не может не быть скудным, роскошь метаязыка ему пока недоступна. Тем не менее, он описывает и однолинейные, схематичные мифы левых, например, – миф о Сталине.

Перевернутые образы в вербальной и визуальной коммуникации, мифы письменных, устных и визуальных текстов получили в последние десятилетия мощный импульс для своего развития ввиду процессов «обуржуазивания» массового сознания и «капитализации» экономической жизни. Одновременно мифологизация языка массовой коммуникации проходила и по линии «заимствования» партийно-советского опыта. Не только заимствования, но и щедрого использования в новой социально-исторической обстановке, с новыми прагматическими целями.

Так, уже отмечалось, что одним из приемов мифологизации социально-экономических процессов является замалчивание, утаивание определенных аспектов явлений с целью предохранения от опасности подрыва веры в политические и экономические действия. Р.Барт называет такой прием, такую риторическую фигуру «прививкой».

В первые годы Советской власти одним из проявлений подобной фигуры было употребление в публичных речах и в печати заимствованных, неизвестных широким слоям слов, чаще всего – латинского происхождения. Это делалось для обозначения явлений и процессов, известных народу под своими исконными именами. В ряде работ уже приводился пример лозунга «экспроприация экспроприаторов», что в основе своей означает не что иное, как «грабь награбленное».

Благодаря многим открытым теперь историческим документам стало известно, что стояло в ряде случаев за, казалось бы, прогрессивными и невинными понятиями, такими как «национализация», «военный коммунизм», «коллективизация», «индустриализация» и т.д.

Как пишет известный российский историк и фольклорист А.Н. Афанасьев (Афанасьев, с. 22), в древности значение корней было осязательно, присуще сознанию народа, который с звуками родного языка связывал не отвлеченные мысли, а те живые впечатления, какие производили на его чувства видимые предметы и явления. «Забвение корня в сознании народном отнимает у всех образовавшихся от него слов их естественную основу, лишает их почвы». Если слово вообще выбрасывается из лексики и заменяется чужим, не образным и доходчивым, непонятным в своем корне словом, то создается миф, уводящий сознание в сторону от истинного смысла обозначаемого явления или процесса.

В нашей истории были и примеры придумывания слов на метафоричной основе родного языка с целью придания обозначаемому нового смысла. Например – «кулак», то есть хозяйственный крестьянин, фермер по нынешнему.

Потом был запущен термин «раскулачивание» – вдвойне миф, оправдывающий те беззакония, которые проводились в 30-е годы. Рядовые слова русской лексики «перегиб», «ударник», «отличник» и ряд других в результате массированного воздействия через прессу, радио, посредством наглядной агитации приобретали дополнительную концептуальность и в дальнейшем воздействовали на сознание уже как миф о допущенных перегибах или о всесилии романтического самоотверженного труда. Понятие «продразверстка» тоже пришло из родного, великого и могучего языка. Обозначенная им система заготовок излишков хлеба и других продуктов привела к массовому голоду во многих районах России. А ведь слово «разверстка» обозначает вполне безобидное распределение. Так сказать, – всем сестрам по серьгам.

В наше время на смену «национализации» пришла «приватизация». Это чуждое для себя, неживое слово народ быстро переделал в более понятную «прихватизацию». Приватизация заменила собой страшное по своей непроизносимости слово «разгосударствление», на котором сломал язык не один ведущий телевидения.

Народная этимология так же быстро раскодировала, демифологизировала понятие «демократия», обозначающее демократию в том виде, в котором она была осуществлена в России в противовес существовавшей при Советской власти авторитарности. Частое употребление слова в пропагандистских текстах СМК стало своеобразным мифотворчеством политиков и журналистов и обусловило появление переосмысленного по своему слова «дерьмократия». Эта же судьба ожидала и запущенный СМИ слово-миф «либерализация», что было переделано в «либерманизацию».

Кстати, о мифологизации слова «совет». У этого коренного русского слова оказалась большая судьба. На первых порах существования Советской власти данное слово, на наш взгляд, еще не выступало в виде мифа, а несло свой изначальный смысл, исходящий из корня «вед» (весть, вещий, совесть, совещание). В дальнейшем слово стало концептом, обозначающим органы власти и сущность всей российской государственности. В процессе возрастания роли партии, когда Советы все более становились придатком партийных органов, рассуждения о руководящей роли Советов, Верховного Совета уже становились мифотворчеством.

Что такое концепт? Слово используется прежде всего в логике (от латинского conceptus – понятие). Здесь оно обозначает целостную совокупность свойств объекта. В естественном языке под концептом понимается то абстрактное содержание, понимание которого является необходимым условием адекватного употребления данного имени.

В.П. Руднев трактует это понятие как «затертый до дыр советский текст или лозунг, речевое или визуальное клише» (Руднев, 1999).

Массовая коммуникация придает тем или иным словам функцию концепта именно в силу массовости коммуникации. Слова «перестройка» и «ускорение» не выражали ничего более, как «переделка», «перестроение» в первом случае и «убыстрение» во втором. Но приобрели совсем неожиданные, концептуальные и – выше – мифические сущности. В одни исторические периоды кадры решали все, в другие – техника решала все, в 80-е годы ВСЕ должны были решить сначала перестройка, ускорение, потом – демократизация, либерализация.

У этого феномена современного языкотворческого процесса были свои исторические прецеденты.

Известный русский литературный критик и искусствовед, политэмигрант П. Муратов так писал об языкотворчестве начала века, имея в виду «изобретение» на несвойственной русскому языку основе слов «большевик» и «меньшевик». «Нет, видно у слов есть своя странная и особенная судьба, и она не зависит даже от того, удачно или неудачно (уж чего неудачнее) было однажды сказано слово. Да и слово такой фантастической судьбы, как слово «большевик», перестает быть, в сущности, человеческим разумным словом. Оно становится криком бессмысленным и, однако, очень могущественным в силу соединенных с ним разнообразных страстей. Не следует поддаваться, однако, всем этим обманам слов». П. Муратов писал это в 1927 г. в статье «Запретные слова» (Муратов, 174). В статье он далее исследует и судьбу таких «запретных слов», которые по воле идеологов и ведомых ими СМИ приобретают несвойственную им изначально концептуальность. Например, слово «империалист», которому в советской печати придавался умышленно двойной смысл. Это, во-первых, империалист – угнетатель (по К. Марксу) и доморощенный смысл империалиста-помещика, жаждущего восстановления в прежнем виде российской императорской власти.

Как отмечает П. Муратов, это была умышленная большевистская отсебятина. В 1917 г. русскому мужику и солдату весьма мало было дела до «угнетенных цветных народов». Слово «империалист» как инвектива было пущено именно во втором смысле и сыграло свою роковую для большевистской оппозиции роль.

Аналогичный прием был использован и так называемой демократической прессой в дни октябрьского противостояния в Москве в 1993 г., когда в СМИ в качестве характеристик для сторонников Верховного Совета РФ были запущены такие концепты как «красно-коричневые», «национал-большевики», «трудороссы», призванные воздействовать на массовое сознание угрозой рецидивов фашизма и авторитаризма. Из свежих концептов – «цензурирование канала», запущенный Е. Киселевым в своих апрельских тезисах 2001 г.

Следует указать и на манипуляции с устоявшимися понятиями для придания им новой концептуальности посредством дополнительной префиксации и суффиксации. Примеры – в использовании разного рода суффиксов к корню «интернационал», «гуман» (интернационалистский, гуманитарный, гуманистический). Суффикс придавал концепту оттенок классовости, партийности концепта, выводя из ряда общечеловеческих понятий.

Можно поразмышлять и над «неправильностью» образования качественного прилагательного «советский», приведшего к дополнительной концептуальности. Исходя из грамматических норм вернее было бы «советовский». Переводы на иностранные языки корректируют наши идеологически обоснованные допущения.

Префиксация также придавала старым словам новую концептуальность, способствующую мифологизации обозначаемых явлений и процессов. Как видим мифы и концепты делали одно дело. Во время кампании, развернутой СМИ в поддержку Б. Ельцина и инициируемых им реформ, был пущен в оборот концепт «младореформатор». Россия уже устала от реформ и реформаторов. Приставка (морфема) «младо» должна была влить в старые мехи новое вино (по известным образцам – младогегельянец, младотурок, младограмматизм). Определение «рыночник», заменившее собой презрительное «торгаш», поставило перед необходимостью ввести и концепт «антирыночник», характеризующий противников реформ. Появились неоконсерваторы, неолибералы.

Ситуации, причины которых власть и пресса не могли толково разъяснить массам, стали называться закритическими (как это было в освещении трагедии подводной лодки «Курск»). Был введен для придания большей значимости принимаемым мерам по спасению экономики термин «реструктуризация». Собственно, это та же перестройка, но по форме звучит более глубокомысленно.

В период минувших в России выборов мощным концептом стало слово «медведь», сложившееся без префиксов и суффиксов, как аббревиатура, создание которой приписывают Б. Березовскому – МЕжрегиональное ДВижение ЕДинство. Тут вновь мы видим воссоединение мифологизации и концептуализации. Пропаганда движения, ставшей ныне партией, в средствах массовой информации осуществлялась таким образом, чтобы создать положительный образ «Медведя» – сильного Шойгу, Карелиным и Гуровым, и отрицательный имидж движению «Отечество – Вся Россия» (сокращенно ОВРаг). Эта аббревиатура была создана в качестве отрицательного концепта лужковского блока. Интересно заметить, что 12 апреля 2001 г. в СМИ прошла информация о слиянии этих двух движений, на что «Независимая газета» ответила в заголовке одной из статей новой аббревиатурой – «ЕДИОТ». Впрочем, к февралю 2003 г. в газетах появилась для обозначения партии «Единая Россия» аббревиатура «ЕДРО». Намек на ядро? На «ядреность»?

Условно, с учетом поляризации возможных степеней свободы личности, политические режимы исследователи подразделяют на демократические и антидемократические. Более конкретно можно говорить о трех разновидностях режимов: демократической, авторитарной, тоталитарной. Авторитарный режим можно считать, как рекомендуют некоторые обществоведы, промежуточным или переходным (Мигранян, Клямкин).

Отметим характерные, на наш взгляд, признаки перечисленных разновидностей, что должно помочь в исследовании современных особенностей политической коммуникации.

Авторитарный режим (авторитаризм) – государственно-политическое устройство, основу которого составляет сильная личная диктатура. Авторитарный режим всегда предполагает персонификацию власти по вертикали. В своих крайних формах это есть режим насилия, не ограниченный правом власти единоличного правителя. Главными разновидностями авторитарных режимов современности являются олигархический и конституционно-авторитарный режим.

Тоталитарный режим (или тоталитаризм) – государственно-политическое устройство общества, характеризующееся полным, всеохватным (тоталитарным) контролем государства над всеми сферами жизни общества. Тоталитаризм – наиболее изощренная форма авторитаризма. Ему свойственно огосударствление не только общественной, но и в значительной мере – частной собственности, максимальное ущемление прав и свобод граждан. Тоталитаризм противоречит принципам гражданского общества, так как политическая система функционирует посредством жесткой связи «Власть – Общество – Человек», где власть строго предписывает человеку стандарты социальной интеграции.

Демократический режим – это государственно-политическое устройство общества, в котором управленческие функции основаны на признании народа в качестве власти, то есть его права участвовать в решении государственных дел в сочетании с широким кругом гражданских прав и свобод каждой личности. Отличительным признаком демократического режима является признание равенства всех граждан, провозглашение и соблюдение всех прав и свобод, выборных представительных органов, установленного всеобщего избирательного права. При переходе к демократическим обществам в конце 80-х, начале 90-х годов от авторитарных и тоталитарных режимов отношения личности и власти менялись и меняются от формулы «Человек – Власть – Общество» до формулы «Человек – Общество – Власть». Тем самым осуществляется переход сначала к сознательному использованию власти («очеловеченной» в целях изменения и осуществления открытости общества), а затем к положению, когда властные отношения сведутся к защитным, организационно-хозяйственным и экономическим функциям.

Однако как бы нам не хотелось констатировать укоренение в жизни современной России последней из отмеченных схем, отношения данных субъектов находятся на предшествующих витках общественного развития, все время сползая к отношениям, характеризующим авторитарный режим. Обществу диктует власть, человеку диктует общество. СМИ выступают проводниками этих силовых взаимодействий. Даже в случае со спонтанно-организованным протестом НТВ против запрета канала человек был растворен в массе, уже сформированной властью и обществом. Над одной частью массы витали призраки репрессий, концлагерей и духовной цензуры и она поддерживала НТВ, глубоко не вдаваясь в суть конфликта и внутренние пружины политической акции. Другая часть воспринимала происходящее с традиционной точки зрения: «власть всегда права» (тем более, если мы за нее голосовали). Огорчительно, но власть, общество еще не создали средства массовой коммуникации для свободного от всякой предвзятости и политической ангажированности искреннего и откровенного разговора с человеком.

в начало

 

4. Информационная насыщенность коммуникативного действия и ее зависимость от сущностно-содержательной стороны нового (его истинности, добролюбия, красоты, нравственности)

 

Мы уже говорили о количественных потоках информации, которыми обмениваются макро- и микросреды общества и которые не говорят ввиду лишь своих количеств об информационно-содержательной насыщенности этих потоков. Подчеркнем ее прямую зависимость от сущностной стороны нового. В чем она заключается?

Полагаем, что за критерий этого качественного насыщения значимости и ценности для человека информации надо взять предложенную М.М. Бахтиным систему ценностей действительной жизни и культуры. В эту систему входят научные, эстетические, политические (в том числе этические и социальные) ценности, а также ценности религиозные. Они должны сочетаться эмоционально-волевыми центральными моментами: «я-для-себя», «другой-для-меня», «я-для-другого» (М. Бахтин.. Цит. по: Л.Н. Столович, с 435).

Конкретный человек является «ценностным центром», но для получения объективной ценностной реальности необходимо дать возможность создания «ценностным центром» диалогических отношений с опорой на систему основных ценностей. Отсюда вытекает, что коммуникация и должна быть своеобразным испытательным временем-пространством для проверки этих взаимосвязей структуры и ее элементов, что и составляет сущностно-содержательную сторону нового. В итоге – если в информации не присутствуют эти диалогические выходы на ценности действительной жизни и культуры, то она менее насыщена информационно и в лучшем случае развивает «обширную», а не «глубокую» культуру человека (термины А. Моля).

В рукописи, озаглавленной при публикации «Автор и герой в эстетической деятельности», продолжившей искания, проявленные в работе «К философии поступка», М. Бахтин подчеркивает, что каждый поступок определяется предметными мирами ценностей – от узкопрактических (жизненно-житейских) до узкоэтических, то есть в непосредственном отношении к добру и злу.

В этом же аксиологическом (ценностном) аспекте понимал творчество, художественную коммуникацию А.Ф. Лосев, однако главной ценностью творческого коммуникативного акта философ считал борьбу за смысл. В 1985 г. была опубликована беседа с ним под названием «В поисках смысла».

А.Ф. Лосев ставит в ней проблему соотношения смысла и факта, несколько изменяя основную формулу и проблему аксиологии – соотношения ценности и факта. Подразделяя науки на «науки о смысле и науки о фактах» он пишет: «Факт ведь тоже есть смысл (курсив А.Л.), – по той простой причине, что нет вообще ничего кроме смысла. Однако факт есть особый смысл ... Именно факт есть меонизированный смысл, смысл в “ином”, в инобытии, непрерывно и сплошно текучий и изменяющийся смысл». (Лосев, 1990, с. 156–157). Если задаваться вопросом, какой особый смысл в череде скандальных, криминальных фактов, ставших основой социальной информации сегодняшнего дня, ответ будет один: «Мы-для-себя».

в начало

 

в оглавление << >> на следующую страницу