Пронин Е.И.

доктор филологических наук,

профессор факультета журналистики МГУ

 

Психологические проблемы

современной журналистики

 

В современной массовой коммуникации все большее значение приобретают феномены и артефакты, главным фактором которых становится их психологическая компонента.

Когда разведенная принцесса Диана погибла вместе с любовником, сыном египетского миллиардера Аль-Хайета, в автомобильной катастрофе, миллионы людей переживали это как личную потерю. Общественное негодование обрушилось на фотографов-папарацци, преследовавших «леди Ди» в стремлении сделать скандальные снимки, чтобы опубликовать их в желтых журналах.

Но кто были эти люди, сотнями тысяч рыдавшие в день похорон, складывавшие в памятных местах невообразимые вороха цветов, намеревавшиеся линчевать журналистов, снимавших принцессу Диану в день ее гибели?

По большей части те самые читатели, которые и раскупали желтые журнальчики в таком количестве, что их редакции могли «отстегивать» по сто тысяч долларов за одну скандальную фотографию. (Рекордная цена, два миллиона франков, была уплачена за фотоснимок, запечатлевший поцелуй принцессы Дианы и возлюбленного).

А если бы не папарацци, кого бы заинтересовала «леди Ди»? Кто бы, вообще, помнил о ней? Мало ли в Англии принцесс, о которых не забывают разве что штатные церемониймейстеры? И кого интересует, что эти принцессы думают, к примеру, о противопехотных минах?

Но вот что поразительно. Большинство публикаций о принцессе Диане были либо скандальными (запись телефонного разговора, уличавшая ее в супружеской неверности), либо скабрезными (фоторепортаж с частного пляжа), либо сомнительными (снимки из тренажерного зала), а у массы людей сложилось, тем не менее, светлое представление, идеальный образ современной женщины, которая борется за право быть такой, какая она есть, независимо от выпавшей ей традиционной роли, пусть даже эта роль самая высокая.

И такова была сила этой идеализации, что в чопорной Англии разведенной принцессе, частному, в сущности, лицу были отданы государственные почести, в которых приняла участие королевская семья. Национальные лидеры ведущих стран мира выразили свое соболезнование. Знаменитейшие деятели искусств выступили на похоронах со специальными произведениями. И хотя газеты саркастически отметили, что случившаяся в те же дни смерть великой монахини, подвижницы сострадания, лауреата Нобелевской премии, которую весь мир называл Мать-Тереза, привлекала несравненно меньшее общественно внимание, это ничего не переменило. Ремикс Элтона Джона «Свеча на ветру», приуроченный к похоронам «леди Ди», разошелся в 35 миллионах экземпляров компакт-дисков.

«Смерть – мероприятие выгодное», – резюмировал в своем духе «Московский комсомолец». А в «АиФ» съехидничали по поводу причитаний одной из поклонниц принцессы Дианы: «Она, так же как и я, водила своих детей в «Макдональдс»». И то, и другое не безосновательно, но мелкотравчато. Когда в «Миллениум» многие редакции и общественные службы проводили анкетирование: «Кто из деятелей оказал наибольшее влияние на мир в XX веке?», – в большинстве случаев на одно из первых мест выходила принцесса Диана. Не Мать-Тереза, не ученый Эйнштейн и не генералиссимус Сталин. Смешно спорить по поводу серьезности этих оценок или репрезентативности подобных опросов. Но надо взять в толк, что, вот, проявилось-таки принципиально новое восприятие гендерных функций и социальных ролей, а значит, не та уже психика и иным стало мышление – общение – поведение людей, включенных в массовую коммуникацию. Получается, что практически любой журналистский текст может теперь стать частью социальной практики, ее, если хотите, функциональным элементом, который одним наличием своим вызывает существенные трансформации в общественной жизни. То, что читатели и даже журналисты в абсолютном большинстве этого как бы не осознают и не учитывают в собственных житейских коллизиях, не меняет существа дела. Журналистам кажется, что они просто «продают новости». Людям кажется, что они просто «удовлетворяют свое любопытство». Но потом оказывается, что поток сообщений подспудно и непредвиденно изменил их мнения и поведение и породил совершенно новые формы социальной практики, которых никак не ожидали и сами журналисты.

В глобальном информационном пространстве возникла новая медиареальность, так сказать, психологическая terra incognita. Не существенно, была ли трагическая история принцессы Дианы причиной или всего лишь индикатором тектонического процесса в общественном сознании. Существенно, что аналогичный социально-психологический механизм прослеживается и в феномене парности политических фигур гиперпатриота Жириновского и ультрадемократа Немцова, и в полной беспомощности суперпрофессиональной команды журналистов НТВ в решающую пору подготовки к выборам Государственной Думы (1999), и в цивильной карьере генерала Александра Лебедя. Так что, по крайней мере, в этом вопросе российские mass-media соответствуют мировым стандартам. А кое в чем даже опережают. Трудно представить, в какой еще стране могла бы пройти по национальному телевидению серия интервью ведущих политиков с использованием «детектора лжи», к которому знаменитостей подключали прямо на глазах у многомиллионной аудитории? Курьез, конечно. Но в современной массовой коммуникации тенденция к сращению журналистики и психологии очевидна. На ТВ и в газетах применяются чисто психологические методики организации материала практически в качестве новых жанров: фокусированное интервью; очерк на основе глубинного тестирования; обозрение с психоаналитической проработкой символики и т.п. Со своей стороны, новейшая практическая психология, используя журналистские методы, расширяет свое воздействие до уровня массовой коммуникации. Тут тоже не обошлось без курьезов, типа телевизионных сеансов Кашпировского или Чумака. Курьезы, равно как и жанровые удачи красноречивы уже сами по себе. Но полное их значение раскрывают систематические наблюдения за всем проблемным полем психологической terra incognita современной журналистики.

Психологическая служба редакции газеты «Российские вести», в состав которой входили ученые, аспиранты и студенты факультета журналистики МГУ, в течение десяти лет (1989–1999) вела репрезентативное тест-анкетирование базовых страт аудитории с последующим профилированием типологических групп читателей, организовывала специализированные фокус-группы, поддерживала мониторинг психической напряженности в обществе, сопоставляя данные с психотехническим анализом публикаций ведущих журналистов страны, периодически публиковала обзоры по актуальным вопросам и электоральным кампаниям, на заказ разрабатывала и запускала в производство новые модели тематических разделов и полос, региональных газет, многотиражных изданий и специализированных журналов. Анализ накопленных данных показывает, что практически в каждом звене коммуникативной цепи современных mass-media возникли специфические структуры и процессы, психологическая компонента которых не укладывается в традиционные понятия теории журналистики и требует иных подходов к информационной открытости общества и психологической безопасности личности.

1. Современный журналистский текст опирается не на идеологию, а на ментальные структуры, базовые ценности и страхи массовидного человека. Когда на президентских выборах (1996) возникла гипотетическая опасность, что во второй тур выйдут Г. Зюганов и В. Жириновский, рейтинги которых были заметно выше, чем у Б. Ельцина, родился план раскрутить кандидатуру генерала А. Лебедя, чтобы, оттянув на него «патриотический электорат», просто снять «проблему ЛДПР». Тогда имиджмейкеры из группы Б. Березовского выпустили на телеэкраны два пропагандистских ролика, структурно схожих как однояйцевые близнецы.

Первый: Широкая лента реки. В пойме костер. Варится уха. Группа плотных мужчин, видимо довольных, улыбчатых, уверенных в движениях... Кто-то из них не очень внятно, как бы про себя, проговаривает: «Вот все у нас есть! Теперь только еще бы человека...». Проникновенный голос диктора: «Есть такой человек! И ты его знаешь». Крупно портрет Александра Лебедя, плотного мужчины, с апломбом атамана.

Второй: Широкая лента реки. Пароход. На палубе под проливным дождем упоенно отплясывает плотный мужчина. Не очень внятно, как бы сказанные про себя, звучат слова: «Вот все у нас есть! Теперь только еще бы человека...». Проникновенный голос диктора: «Есть такой человек! И ты его знаешь». Крупно портрет Александра Лебедя, плотного мужчины с апломбом атамана.

Тут каждая деталь восходит к архетипическим ценностям русской ментальности. Река – символ дороги, пути, судьбы и жизни. Костер – символ своей охоты, свободного привала, независимого существования. Ладья, корабль – символ казацкой доли, надежды и удачи, активности и успеха. Дождь – символ благодати. И, наконец, диалог голосов о главном человеке, предводителе, атамане. Что он значит в русской ментальности, можно понять хотя бы по песне «Любо, братцы, любо», а лучше по пронзительным строкам поэмы Сергея Есенина «Пугачев»: «Проведите! Проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!»

Текст такого типа порождается и воспринимается в соответствии не с «принципом реальности», а с «принципом удовольствия» (в терминологии 3. Фрейда). Он провоцирует личное переживание (в соответствии с собственным вариантом ментальности индивида) в самом широком спектре от полного приятия до крайнего осуждения. И чем острее публикация, тем разнообразнее и нетерпимее реакции реципиентов. Общественное мнение по этому вопросу расслаивается, приходит в состояние хаоса. Но зато возбуждается активность некоторой страты аудитории, в групповой ментальности которой возникает эффект резонанса. И если таких людей достаточно много, их действия могут изменить социальную практику. Но невозможно точно спрогнозировать все последствия таких перемен, как в реальной практике общества, так и в ментальности социума. Это принципиально вероятностный социальный процесс.

Хотя на президентских выборах (1996) В. Жириновский потерял большую часть электората и с тех пор уже не воспринимается как политик первого ряда; хотя А. Лебедь занял в первом туре почетное третье место, чем способствовал выходу Б. Ельцина во второй тур, а затем, порекомендовав своим избирателям отдать свои голоса действующему Президенту, обеспечил ему победу, – генерала быстро сняли с должности секретаря Совета Безопасности РФ. Впрочем, он успел-таки наделать немало трудно исправимых ошибок, которые вызвали глубокое разочарование, прежде всего у тех людей, которые «голосовали менталитетом». Б. Березовский чуть ли не единственный олигарх, который на выборах в Российской Федерации с неизменным успехом разыгрывал «русскую карту». Но есть объективные основания утверждать, что конечные результаты столь эффективного имиджмейкерства и его самого не только привели к глубокому разочарованию, а даже перепугали.

2. Новая медиареальность определеннее всего выразилась в изменении коммуникативного поведения аудитории. Психологическая компонента интерактивных форм журналистики приобрела типообразующее значение. Традиционный для массовой коммуникации «эффект присутствия» достигает предельных значений и перерастает в «эффект участия». Это уже другое психическое состояние. Человек не поглощает сведения, а оперирует с информацией. И что принципиально важно, это – индивидуальная активность. Человек сам находит информацию для сравнения в других источниках, тезаурусах библиотек или Интернет, в собственном образовании и личной ментальности. Он высоко ставит свои суждения и настаивает на том, чтобы их принимали в расчет. Это в полном смысле массовое поветрие. Люди дозваниваются в телестудию из Магадана или Норильска, только затем, чтобы высказать «пару слов о Черномырдине». Готовы отвечать на самые бестактные вопросы репортеров. Идут на всяческие ухищрения, чтобы попасть в массовку популярного ток-шоу.

«Когда юбилейная «Я – сама» выйдет в эфир, – пишет «Вечерняя Москва», – посмотрите на женщин, собравшихся в студии: они совершили подвиг. Чтобы прорваться в «Останкино» на запись программы, все эти разодетые дамы часа полтора бились в холодном предбаннике телецентра с охранниками, сотрудниками каналов и время от времени друг с другом... Закончилось это смертоубийство взятием милицейского кордона, а заодно и заветной студии» («Вечерняя Москва», 12.02.97). Рассказывая о телевизионной программе «Знак качества», где любой мог, заплатив небольшую сумму, выйти в эфир с песней, танцем или «Докладом Президенту», «Новая газета» резюмирует: «А вот кризис сказался на передаче специфически: народу стало приходить больше. Один из персонажей так и заявил: «Зарплаты нет – работать не буду. Лучше буду сниматься на телеке»... Относиться к программе можно по-разному. Кому-то она кажется смешной. Кому-то – идиотской. Но не забывайте, что ее герои окружают нас» («Новая газета», 09.11.98). На самом деле надо бы подумать о другом, о том, с чем же встречается интерактивная аудитория, врывающаяся в массовую коммуникацию, и что она после этого станет думать о журналистах? А она, если судить по интерактивной передаче «Але, народ» (ТВ-6, 2000) уже не умиляется, не торопится соглашаться, спорит нелицеприятно и все чаще просто обзывает журналистику «второй древнейшей профессией». Журналисты тоже почувствовали, что «эффект участия» – главное в работе современных mass-media. Они стремятся использовать интерактивные формы в пропагандистских целях: не пропускают или всячески выделяют отдельные реплики, то есть вводят те или иные формы цензуры, пытаются управлять общественными реакциями с помощью наводящих вопросов, грубо льстят приглашенным в ток-шоу или хамски их одергивают и т.п. Иногда это выглядит внушительно и очень «профессионально». Но ведет это только к растрате последнего кредита доверия в аудитории. Интерактивный реципиент выходит за пределы классической схемы «two-step-communication», и коммуникатор теряет в его глазах ауру «лидера мнений». Характерна реплика инженера Паращенко в городской газете «Троицкий вариант»: «И нечего людям пудрить мозги различными объяснениями. Люди с образованием могут объяснить, что угодно и как угодно... Самым главным преступлением является сокрытие информации» («Троицкий вариант», 11.06.99). Современный читатель сам, собственной интерактивностью определяет уровень информационной открытости и психологической безопасности.

3. Сами журналисты относятся к психологической компоненте mass-media исключительно в инструментальном плане, как к источнику дополнительных возможностей манипуляции. Но и тут действуют они очень уж прямолинейно. К примеру, данные «звериного теста» ведущий обозреватель РТР смог применить только для того, чтобы обыграть фамилию генерала Лебедя. А публикация диаграмм семантического дифференциала, продемонстрировавшая практическую идентичность электорального восприятия Ельцина и Зюганова, осталась не более чем деталью инфографического дизайна газеты «Российские вести» и не получила резонанса в материалах других журналистов (17.06.97). Но самое существенное, что вопросы информационной безопасности журналисты вообще считали относящимися только к аудитории и никогда не принимали на свой счет. Никто не заплатил так дорого за пренебрежение психологической terra incognita в массовой коммуникации, как они. Пост-советская журналистика проходила свой собственный крестный путь перестройки и реформ. Методы и стили журналистской деятельности менялись так резко, как будто на каждом этапе к делу приступали переродившиеся журналисты, настолько отличались массовидные проявления профессионального мышления, поведения и творчества от того, что считалось достойным раньше. Психотехнический мониторинг по пяти параметрам фиксировал синдром категорий сознания, свойственный тому или иному типу пост-советского журнализма (1989–1999), а на специальных сеансах фокус-групп читатели поэтапно подбирали для каждого типосиндрома образное определение. Понятие «типосиндром» в этом смысле похоже на известные в истории символические обозначения журналистских ролей: «разгребатели грязи», «подручные партии» и т.п. Общий массив данных проходил машинную обработку по программе SAS, включая факторный, дискриминантный и кластерный анализ. Результаты получились непротиворечивыми. И тенденция прорисовалась отчетливо. Итоговая таблица результатов психотехнического мониторинга выразительна сама по себе.

 

Итоговая таблица результатов мониторинга

 

Не так уж трудно представить себе, какого журналиста можно назвать «Рыцарем гласности». Что за человек «Плюйбой». На кого работает «Пикейный жилет». За что журналиста можно назвать «Информационным киллером». И как подает новости «Сам-себе-интервьер». Но о «Зомби» стоит сказать отдельно.

Термин «зомбирование» общеизвестен, потому что широко применялся в газетах и на телевидении для обозначения такой пропаганды, которая превращает людей в бездумно-беспощадные организмы, автоматически исполняющие любую команду манипулятора-господина. А в 1999 году на сеансах фокус-группы испытуемые пришли к утверждению, что «в ходе методичного зомбирования аудитории у самих ведущих публицистов появляются признаки необратимой зомбированности». Жутковато, конечно, но испытуемых можно понять. Должны же они чем-то объяснять себе факты, когда, к примеру, претендующий на авторитетность телеаналитик раз за разом с напором и апломбом повторяет выгодные для босса мнения и оценки, хотя не раз уже публично и документально было доказано, что это облыжные обвинения, и даже суд уже определил ему штраф за оскорбление чести и достоинства политического противника. С точки зрения порядочного человека, так пренебрегать истиной, общественной пользой и своим честным именем может только тот, кто отключен от собственного ума и находится под наваждением, магическим или гипнотическим воздействием извне.

Тенденция зловещая. Информационная прозрачность и психологическая безопасность массовой коммуникации ни для кого не важна так, как для самих журналистов.

4. Редакторы, продюсеры, учредители изданий сейчас нередко заказывают специалистам психологам конкретные исследования аудитории, текстов, рекламы и т.д. Но зачастую ожидают не проработки программ и моделей, а подтверждения своим намерениям и предпочтениям. А иногда и просто не понимают, зачем им все такое, хотя платить не отказываются. И все-таки обычно последствия только подтверждали выводы психологов. К примеру, редактор, получив материалы психологического анализа выступлений политика, которому газета планировала оказать поддержку, не нашел ничего лучшего, как показать ему самому беглые заметки, где были и такие строки: «Эго-защита, самолюбование отвлекает основные силы. Несамокритичен.

Неточное мышление (цифр не помнит, ситуацию анализирует преимущественно эмоционально), с трудом различает свое мнение, обиду и принципы. Часто свое мнение принимает за объективную истину. Держится как подросток, осознающий свою исключительность». Отношения были испорчены. Хотя, может быть, и к лучшему, потому что дальнейшая карьера этого политика подтвердила экспересс-диагноз.

5. Для профессиональной среды, включая тех, кто «заказывает музыку» пропаганды, важна своего рода критическая масса психологической компетентности. Без этого невозможно строить работу в пределах разумного и этичного. После президентских выборов 1996 года, когда мониторинг показал, что характер российской прессы и нравы ведущих публицистов изменились настолько, что возникла опасность информационной расправы над политическими деятелями, у которых нет собственных mass-media, редакция «Российских вестей» направила соответствующие выкладки своей Психологической службы учредителю: в Администрацию Президента РФ, главой которой был тогда А. Чубайс. В сущности, это было предупреждение, что сращение пропаганды с рекламой, хотя и эффективно в коротких политических кампаниях, опасно тем, что ставит любого деятеля под угрозу незамедлительной информационной дискредитации, как только он вступит в противоречие с олигархами, владеющими прессой. Достоверно неизвестно, дошли до Чубайса эти выкладки или затерялись в вихрях бумагооборота. Но предупреждение в расчет принято не было. И в результате Чубайс стал жертвой пропагандистской системы, которую во многом сам же и создал. «Контрольный выстрел» сделал лично известный В. Гусинскому А. Минкин, и вся «команда Чубайса» была отстранена от власти под напором тех информационных потоков, которые когда-то он же и выпестовал. Вопрос, смог ли бы А. Чубайс как человек и как чиновник осмыслить ситуацию и поступить иначе, менее существенен, чем мысль, соответствовало бы иное развитие событий Гиппократову принципу «Не повреди» или нет?

Таким образом, новая медиареальность ставит новые задачи прежде всего в области переориентации и повышения психологической компетентности профессионалов массовой коммуникации. В универсуме журналистики складываются новые специализации и творческие амплуа. В этой связи можно прогнозировать возникновение в редакциях специальных отделов и подразделений типа: «Психологическая служба газеты», «Центр социально-психологических исследований», «Банк социально-психологических данных», равно как и программированное использование mass-media в целях социотерапии в русле специфического направления психологической науки. Сейчас немало делается для психологизации обучения студентов-журналистов. К примеру, на факультете журналистики МГУ читаются курсы лекций «Психология журналистского творчества», «Психология журналистского общения», «Психология рекламы»; организованы спецкурсы «Психологическая служба газеты», «Психотехническая экспертиза рекламных текстов»; студенты привлекаются к участию в конкретных психосемантических исследованиях. Представляется также весьма важным, что в масштабах страны вводится курс «Психология журналистики». Но, в принципе, это не чисто педагогический вопрос. Нужна сугубо теоретическая проработка проблемы. Однако в новой медиареальности становится очевидной острая методологическая недостаточность самой теории журналистики.

В последние десятилетия теория журналистики несколько раз меняла фокусировку концепций, представляя прессу то как «коллективного пропагандиста, агитатора и организатора», то как манипулитивные mass-media, то как всеобщую «4-ю власть», то как форму обслуживания непритязательных и даже низменных запросов аудитории. Но в любом случает исходная посылка, и конечный интерес исследований были связаны с поиском практичных методик повышения эффективности воздействия журналиста на простого человека. Поэтому методология журналистики превращалась либо в то, что К. Маркс и Ф. Энгельс называли «разработкой иллюзий правящего класса о самом себе» (Соч. изд. 2, т. 3, с. 46), либо в набор специальных техник, имиджмейкерских технологий и статистических приемов манипулятивной социологии. В рамках конкретных концепций приемы и методики обоих типов могли перемешиваться в любых пропорциях. Но это не меняло сути дела. На развалинах теоретических концепций тотальной пропаганды с самой благородной целью были предприняты попытки экспериментального моделирования в области массовых коммуникаций с использованием любых исследовательских приемов (от метода «проб и ошибок» до идеологической аксиоматики) для решения конкретных затруднений, чтобы в результате получить строгую методологию, некое «ноу хау», научно обоснованное в жестком значении термина. Но все свелось к той же «методологии расширения продаж», о которой предупреждал еще Норберт Винер в своей первой книге «Кибернетика или управление и связь в животном и машине»: «Иллюстрированная газета будет продаваться благодаря некоторой точно установленной смеси религии, порнографии и псевдонауки... Для определения рецептов этих смесей имеется механизм радиоопросов, предварительных голосований, выборочных обследований общественного мнения и других психологических исследований, объектом которых является простой человек; и всегда находятся статистики, социологи и экономисты, готовые продать свои услуги для этих предприятий» (1957, с. 197). Отлично смоделированные газеты, журналы, теле- и радиопрограммы развернули информационную гражданскую войну, нанося невосполнимый ущерб важнейшим государственным программам и самой общественной нравственности. А в ходе методичного зомбирования аудитории у самих журналистах стали обнаруживаться черты необратимой зомбированности.

Разумеется, есть ученые и журналисты, у которых прямо противоположные взгляды на возможную роль науки в программировании массовых коммуникаций. «Если ставить во главу угла политической журналистики популярный тезис, что журналист должен быть всегда в оппозиции к власти, то ученый в сфере журналистики должен быть в оппозиции по отношению к самой журналистике – без этого любая исследовательская работа теряет свой гражданский смысл», – утверждает А.В. Шаповалов в своей диссертации «Политический репортаж в динамике развития современной журналистики России» (МГУ, 1998). Такая работа, возможно, была бы полезна. Но методологически не гарантирована от перерождения в еще один фронт информационной гражданской войны. Необходимая в современной медиареальности критическая масса психологической компетенции в сфере массовых коммуникаций будет достигнута тогда и только тогда, когда и в теории журналистики, и в практической психологии будет осознано, что необходима не «система научного обеспечения эффективности воздействия», а чистая, в полной мере, абстрактная методология описания психической компоненты любого из коммуникативных процессов.

Трагический, в сущности, опыт журналистики и журналистов России позволяет сформулировать две аксиомы, на которых базируется необходимость чистой методологии:

1. Любая «партийность» в науке методологически ущербна, потому что вместо объективности требует преданности, вместо теории – пропаганды, вместо творчества – фанатизма.

2. Вне методологически очерченного поля любой практический успех в теоретическом плане неоднозначен и небезопасен по социальным последствиям.

В сопоставлении этих аксиом прорисовывается вывод: Сущность методологии в ее свободе, как от притязаний идеологии, так и от претензий прикладной науки.

С точки зрения классической теории публицистики это невозможно. До сих пор «беспартийность» журналистики считается политически неприемлемой и экономически провальной, хотя все понимают, что без этого пресса не может быть ни независимой, ни общественно полезной. Практика, однако же, показывает непривычные ситуации. «Вечерний Котлас», частная газета провинциального города Архангельской области, перед выборами в Государственную Думу РФ (1999) отказалась зарегистрироваться в качестве официального канала, предоставляющего свои страницы для агитационных выступлений любых партий и кандидатов. «С какой стати, – объясняла она читателям свою позицию, – частная газета, созданная издателем на свой страх и риск, на свои кровные, должна публиковать измышления политиканов, которые, придя к власти, газету закроют. Мы не намерены публиковать агитационные материалы на газетной площади, оплаченной читателями. Закон позволяет кандидатам выступать не только в периодических изданиях, но и в листовках. Их вам и принесут наши распространители газеты» («Вечерний Котлас», 19.11.99). Газета пошла на конфликт с местными администраторами и политиками, избирательной комиссией и особо активными читателями. Более того, она отказалась от возможности подзаработать на «заказных публикациях» и расширить тиражи, освещая межпартийные скандалы. Это важные статьи дохода для всех редакций в пору всеобщей борьбы за электорат. При этом газета вовсе не собиралась отмалчиваться. И в последний день избирательной кампании на ее страницах вышли материалы не призывавшие голосовать ни за одного из кандидатов и партийных списков, но давали нелицеприятную информацию обо всех, начиная от старинных коммунистов («КПРФ как она есть...») до новоявленного «Медведя» («Министр в чрезвычайной ситуации...»). В том же номере публиковался и обзор предвыборной телепублицистики с конкретными примерами предвзятой и навязчивой пропаганды, чтобы вызвать здоровое недоверие к профессиональной политической журналистике («Путеводитель избирателя» // Вечерний Котлас, 17.12.99). Хотя в масштабах страны несущественно, как в итоге проголосовали жители Котласа, принципиально важно, что они имели независимый информационный канал, противостоящий «грязным избирательным технологиям». Журналисты «Вечернего Котласа» создали убедительный прецедент, что «беспартийность» газеты не только практически осуществима, но даже экономически целесообразна, потому что, пробудив дух солидарности в продвинутой аудитории, привела к увеличению тиража издания и расширению притока рекламы.

Только придерживаясь принципа свободы методологии можно адекватно ставить и решать проблемы обеспечения коммуникативной открытости общества и психологической безопасности личности. И пора журналистам понять, что коммуникативная психология это не манипулятивные трюки, а выбор между оптимизмом или депрессивным раптусом массовой аудитории, а также вопрос их собственного душевного здоровья и творческого долголетия. Да и психологам пора понять, что журналистика не место случайного приработка, а мощнейший социальный усилитель, в котором, словно в естественноисторическом синхрофазотроне, душевные порывы людей достигают таких скоростей и энергий, что могут открыться для наблюдения, описания и измерения глубинные механизмы индивидуальной и коллективной психики. В перспективе такое встречное движение откроет возможность параллельного рассмотрения высших психических функций человека и психологических процессов современной массовой коммуникации, объективирующихся в новейших информационных технологиях, текстовых структурах, имиджах и паттернах журналистики.

Мы на пороге развития неклассической ветви теории журналистики, основу которой должна составить специальная психологическая концепция, адекватная современной медиареальности.

 

в оглавление << >> на следующую страницу