Глава I

Уроки «оттепели» в Политехническом

 

В начале шестидесятых годов – теперь уже прошлого века – комсомольская юность вынесла меня на самую стремнину начавшихся перемен в общественной жизни: попал я на должность директора Центрального лектория Всесоюзного общества «Знание» – знаменитого Большого зала Политехнического музея.

Слава об этом зале шла еще со времени выступлений здесь Маяковского и других поэтов, от дискуссий владыки Введенского с наркомом Луначарским. К моему же приходу лекторий больше напоминал вечно пустующий сельский клуб, едва собирающий вокруг себя благодаря теплу затухающего огня прежней славы пенсионеров из ближайшей округи.

Можно сказать, что директором лектория я стал не случайно: первый заместитель председателя правления Всесоюзного общества «Знание» Николай Николаевич Месяцев знал меня по комсомольской работе, когда он был секретарем ЦК ВЛКСМ, а я – заведующим лекторской группой Московского горкома комсомола. Надо было собраться с духом, создать команду единомышленников из комсомольских активистов, референтов лектория и общества «Знание», чтобы воссоздать прежнюю славу Политехнического музея и, возможно, продвинуться вперед в русле тех перемен, которые впоследствии назовут «оттепелью». Забегая вперед, скажу, что задачу эту мы выполнили за три-четыре года. Когда я уходил из лектория на другую работу, он имел полумиллионную годовую прибыль при цене билета на лекцию 10 копеек, а перед моим приходом получал полумиллионную дотацию. Этот довод, пожалуй, будет особенно убедительным для сегодняшнего поколения меркантильных молодых людей.

Мой опыт работы в комсомоле был связан с удивительным, редким по тем временам «учреждением» – Домом молодежного лектора, который занимался подготовкой комсомольских лекторов и организаторов молодежных вечеров. Работал он на общественных началах, на энтузиазме своих активистов, многие из которых стали затем организаторами знаменитых вечеров в Центральном лектории.

Что же это был за «дом»? В Положении о нем, утвержденном городским руководством комсомола и общества «Знание», указывалось, что цели его деятельности – изучение и обобщение опыта лекционной пропаганды для оказания помощи комитетам ВЛКСМ в подготовке квалифицированных лекторов, выступающих перед молодежью.

Методический кабинет Дома молодежного лектора решено было создать на базе Государственной публичной исторической библиотеки. Организаторы исходили из того, что библиотека удобно расположена территориально, в самом центре города, и в необходимых случаях ее клуб можно будет использовать для выставок книг, обзоров литературы в помощь лекторам. К их услугам были также читальные залы и абонемент библиотеки.

Всю эту работу организовывал совет во главе с бывшим руководителем лекторской группы МГК ВЛКСМ – автором этой книги и референтом городского отделения общества «Знание». Членами совета были сотрудники издательства «Молодая гвардия», Союза кинематографистов, Центрального выставочного зала, Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы, Политехнического музея, молодые ученые, старые коммунисты, комсомольские работники.

При Доме лектора были созданы две школы: по пропаганде вопросов коммунистического воспитания и школа молодых атеистов. Программа школ была рассчитана на один год, а основной формой занятий с будущими лекторами мы избрали творческие встречи со знающими интересными людьми, и прежде всего диспуты.

Вот как проходил, к примеру, диспут на очень злободневную в конце 50-х – начале 60-х годов тему «О хороших и плохих вкусах». В кратком вступительном слове перед слушателями был поставлен ряд вопросов. Наиболее острый спор разгорелся вокруг вопроса: «Почему говорится, что о вкусах не спорят?».

Выступавшие очень интересно рассуждали о том, что мы называем плохим вкусом, безвкусицей, о воспитании хорошего вкуса, о моде, стиле и стилягах и т.п.

Жаркие дискуссии возникали во время обсуждения лекций, подготовленных самими слушателями. Каждый из них, прежде чем отправиться на завод или в общежитие, должен был выступить со своей лекцией перед группой однокашников, выслушать их дружеские советы и критические замечания преподавателя, руководившего подготовкой юного мастера слова. Во время обсуждения выявлялся уровень теоретической подготовки слушателя, по достоинству оценивались яркие, живые примеры или указывалось на сухость материала, безликие выражения. Обсуждение приносило пользу всем, так как на таких наглядных примерах будущие лекторы учились выстраивать свои лекции, избегать уже проанализированных ошибок. Не менее оживленно проходили занятия после просмотра художественных кинофильмов, когда каждый должен был определить свое отношение к проблемам, поднятым в картине, оценить режиссерские приемы и игру актеров.

Все это помогало слушателям приобретать умение четко формулировать мысли, рассуждать логично, отстаивая свои убеждения. Вместе с тем в процессе обсуждения руководители школы выявляли, в каких именно областях знаний слушателям следует усиленно заниматься, к чему у них проявляется наибольший интерес.

И вот позади месяцы учебы. 18 мая 1961 года состоялся торжественный выпускной вечер. В притихшей аудитории зачитывается приказ об успешном окончании школы 35 комсомольцами. Выпускники взволнованно говорили, что они очень многое узнали, многому научились, а творческая обстановка на занятиях сдружила их; к концу учебы они почувствовали себя более зрелыми, уверенными в своих убеждениях.

В начале июня 1961 года президиум правления московского отделения общества «Знание» под председательством академика А.В. Топчиева рассмотрел итоги работы Дома молодежного лектора и принял постановление о его работе. В нем отмечалось, что актив Дома лектора проводил на общественных началах теоретическую и методическую подготовку молодых лекторов, привлек к занятиям высококвалифицированные кадры научных работников и лучших лекторов Москвы. Вместе с тем были подвергнуты критике работа по набору слушателей, слабое отражение в программах занятий вопросов политэкономии социализма.

Создание на основе нашего опыта домов, школ, семинаров молодежных лекторов становилось основой организации системы подготовки и воспитания лекторских кадров. Активно участвовали в этом деле молодежные комиссии общества «Знание», работавшие, в частности, на базе Центрального лектория.

Из всего этого родились «Молодежные субботы» – ежемесячные устные журналы с тремя-четырьмя самостоятельными темами из разных областей культуры, науки, искусства. Каждой теме посвящалась одна «страница», последняя, как правило, была связана с проблемами музыкального творчества, поэзией и эстрадой.

«Молодежные субботы» быстро завоевали огромную популярность у студенчества, молодых специалистов, у интеллигенции. Дирекции лектория даже пришлось планировать ежемесячный ремонт дверей, так как после каждой «Молодежной субботы» старинный вход в Политехнический не выдерживал напора молодой энергии – столько людей стремились стать слушателями, зрителями, а возможно, и участниками будущих глубоких общественных перемен, надежды на которые давала послесталинская «оттепель». У лектория всегда был полный аншлаг, и многие молодые люди пытались попасть в зал без билета, они готовы были сидеть на ступеньках, стоять в проходах.

Итак, в залах Политехнического вечера молодежи стали регулярными. Вместо традиционных лекций и политзанятий мы все чаще проводили встречи с удивительно интересными, яркими, талантливыми представителями творческой интеллигенции, с учеными. Одни имена чего стоят: Илья Эренбург, Назым Хикмет, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Римма Казакова, академики А.Н. Колмогоров, Н.Н. Семенов, Я.Б. Зельдович, И.Е. Тамм и другие.

Никогда не забуду, как академик, дважды Герой Социалистического Труда Я.Б. Зельдович, придя на свою лекцию, долго не мог попасть в зал: у входа столпилось множество народа, в основном студенты (как всегда, желающих попасть на лекцию было больше, чем билетов в кассе). Пришлось мне просить их помочь знаменитому физику добраться до кафедры. Молодые люди подняли его на руки и, передавая друг другу, перенесли в зал. Оказавшись в безопасности, Зельдович обнаружил, что на его пальто не осталось ни одной пуговицы. «Ну, – подумал я, – сейчас будет мне разгон за неумение организовать цивилизованную встречу академика». Но Яков Борисович улыбался: «Боже мой! Какая прелесть! Последний раз мне так обрывали пуговицы в далекие студенческие годы!» Лекция академика прошла в удивительно дружеской обстановке, в теснейшем контакте с аудиторией.

В такой же доверительной атмосфере проходили лекции выдающегося математика Андрея Николаевича Колмогорова. Во время одной из них он неожиданно выдвинул тезис, согласно которому современная наука вносит поправку в утверждение Энгельса о том, что жизнь есть существование белковых тел. «Нет, – говорил ученый, – жизнь есть существование белковых тел, а также систем машин, компьютеров, роботов». Присутствовавшие в зале работники отдела пропаганды ЦК КПСС после этого выступления терзали меня вопросами: почему, дескать, в Центральном лектории допускаются утверждения, что марксизм устарел?

Но особый всплеск эмоций и критики ответственных партийных товарищей вызвали выступления писателя И.Г. Эренбурга, который по договоренности с председателем правления Всесоюзного общества «Знание» академиком Н.Н. Семеновым решил прочитать у нас страницы своей новой книги «Люди. Годы. Жизнь». Зная непростой нрав, неуправляемость писателя, цековские работники засуетились, засомневались: а стоит ли такое разрешать? Но все-таки разрешили.

Зал был переполнен. Илья Григорьевич за кулисами говорит мне: «Знаю я вас. Наверное, собрали аудиторию из одной партноменклатуры!» – «Нет, – отвечаю. – Вот увидите, как вас встретят». И действительно, когда Эренбург вошел в зал, все встали и устроили ему овацию. Матерый публицист был растроган. «Вы думаете, я буду читать страницы, посвященные Москве 1937-го года?» Зал кричит: «Да!» – «Нет, – говорит Эренбург. – Я почитаю главы, посвященные военным событиям в Испании».

Встреча проходила довольно спокойно, пока писатель не начал отвечать на вопросы. Его ошеломил вопрос из зала: «А где сейчас Борис Пастернак?» «Как! – возмутился Эренбург. – Вы не знаете, что Пастернак умер? Об этом было сообщение, правда, позорно краткое, в «Литературной газете». Но я отношу это к тем нравам, которые все больше уходят из нашей жизни». Слова эти вызвали бурю аплодисментов

Через два-три дня меня вызвали в отдел пропаганды ЦК «на довольно высокий уровень», показали разворот газеты «Вашингтон пост» с напечатанной там статьей ее московского корреспондента, который подробно описывал вечер Эренбурга в нашем лектории. В газете подчеркивалось, что сообщение об этой встрече – самая приятная в этом году (дело происходило в январе 1962-го) новость из Москвы: наконец-то в зале Политехнического музея, прямо напротив здания ЦК КПСС, прозвучало, что Пастернак – великий русский писатель, значит, происходит переоценка творчества лауреата Нобелевской премии. «Вы знаете, товарищ Егоров, как это называется? – сурово спрашивали меня товарищи из ЦК. – Можно сказать, что вы проделали брешь в идеологической работе партии». Один из них поинтересовался: «Вы давно работаете директором лектория?» – «Шесть месяцев», – бодро ответил я.

Может быть, это и спасло меня от расправы: я был почти вдвое моложе своих собеседников. Напоследок заведующий лекторской группой ЦК В. Михайлов посоветовал: «Не думаете о себе, о своих детях – так подумайте о судьбе моих! Ведите себя более осмотрительно!»

Но на дворе стояла оттепель, и отдельные ночные заморозки лишь поддерживали веру в возможность дальнейшего потепления.

Через месяц после этой беседы, когда в ЦК вроде бы решили, что впредь я буду более бдительным в деле партийной пропаганды, случился новый конфликт. Всемирный конгресс сторонников мира решил провести в нашем лектории вечер, посвященный творчеству великого турецкого поэта и борца за мир Назыма Хикмета, а тот поставил одним из условий, чтобы вечер вел его коллега, член бюро конгресса, писатель Илья Эренбург.

Ответственные товарищи опять задергались: «Как, – говорили мне, – он совсем недавно выступал у вас, а теперь целый вечер будет руководить всеми выступлениями? О чем вы думаете, товарищ директор?»

Но другое условие Хикмета оказалось еще суровее: он настаивал, чтобы в фойе была развернута выставка работ скульптора Эрнста Неизвестного, только что жестоко раскритикованного самим Н.С. Хрущевым в Манеже. Устроить после такого разгрома на высшем партийном уровне подобную выставку означало бы не только мою личную политическую кончину, но и «организацию еще одного провала в системе идеологической обработки населения».

В день начала «мероприятия, имеющего крупное международное значение», какие-то посторонние люди стали устанавливать скульптуры Неизвестного, ссылаясь при этом на указания Хикмета и самого автора. Мне пришлось – каюсь! – пойти на крайние меры: вслед за чужими мужиками шли мужики из нашего лектория, снимали скульптуры и осторожно убирали их в комнату, ключ от которой я хранил у себя. Кто-то сообщил Хикмету, что директор лектория запретил выставку, и поэт отказался приехать к нам. Мои доводы, что все билеты проданы, интерес в Москве к встрече с ним огромен, а Эренбург и другие приглашенные им поэты уже в пути, не возымели результата. И только благодаря усилиям гостившего у Хикмета секретаря ЦК КП Турции вечер состоялся.

Но для меня на этом неприятности еще не кончились. Выступавший на вечере поэт Борис Слуцкий в конце своей речи неожиданно призвал присутствующих отправиться на поиски спрятанных администрацией скульптур Эрнста Неизвестного. Этого я не ожидал! Но выход из положения нашелся быстро: я зазвал инициатора похода против администрации в свой кабинет и, пока толпа слушателей искала своего предводителя, напомнил, кто здесь хозяин. Когда звонок пригласил всех в зал, народ кинулся занимать места. Поход за скульптурами не состоялся, а поэт был препровожден к ближайшей станции метро. Обиженный Борис Абрамович пообещал никогда больше не приходить в Политехнический.

Председательствующий на вечере Эренбург предупредил, что все поэты – Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина, Слуцкий – будут читать не свои стихи, а произведения Хикмета в переводе. Однако Андрей Вознесенский стал читать свои стихи о Хикмете. «Хоть мы и договорились читать только стихи Назыма, но я знаю, Андрей, ты пишешь хорошие стихи. А о том, что ты будешь читать стихи о Хикмете, мне только что написали здесь в записке», – сказал Эренбург, повернувшись к сидевшей рядом О.А. Хвалебновой, заместителю председателя Всесоюзного общества «Знание», также активной участнице Всемирного конгресса сторонников мира. Та обомлела и не нашлась что сказать аудитории, зато потом долго возмущалась «бесцеремонностью» писателя.

В целом же вечер прошел интересно и запомнился надолго. Столько встреч – светлых и прекрасных – дарил нам, шестидесятникам, знаменитый Политехнический!

Спустя сорок лет А.Н. Яковлев, бывший в шестидесятые годы одним из руководителей отдела пропаганды ЦК, скажет, что ходил в Политехнический на упоительные вечера поэзии учиться тому, чем стала для нашего общества «оттепель». «Но сознание продолжало быть раздвоенным. В известной мере я стал роботом мучительного притворства, но все же старался не потерять самого себя, не опоганиться»[1].

А я-то думал: что это зачастили к нам в лекторий работники ЦК, почему все больше ужесточается контроль за нашей деятельностью? Оказывается, это они ходили учиться «новым подходам к пропаганде». Как показали последующие годы, кое-кому из бывших руководителей партии уроки эти пошли впрок. Летом 1962 года после трудов праведных я ушел в отпуск, лекторий был на каникулах. И вдруг однажды вечером к нам на дачу заходит соседка и рассказывает: «Проходила я мимо вашего лектория, а там полно народу и даже конная милиция». Я тут же помчался на работу. Оказалось, что Марлен Хуциев – один из любимых моих режиссеров – решил снять главную сцену своего нового фильма «Застава Ильича» (на экраны он вышел под названием «Нам 20 лет») в Большом зале Политехнического.

Так навечно были запечатлены на кинопленке выступления у нас Рождественского, Ахмадулиной, Окуджавы, Евтушенко, Вознесенского. И переполненный молодежью зал. И люди, восторженно встречавшие новые стихи и песни, родившиеся в «оттепель».

Такие встречи становились вершиной работы по-новому и начинали серьезно беспокоить тогдашнее правление Союза писателей СССР, другие организации, стоявшие на позициях партийного и государственного контроля за инакомыслием. Было очевидно, что дальнейшее продвижение вперед в области демократизации культурной жизни для общества «Знание» и его лектория становится невозможным.

«Оттепель» закончилась. Н.С. Хрущев, по выражению Василия Аксенова, «спустил с цепи свою свору». Общее настроение, царившее тогда среди наиболее демократичной части интеллигенции; звучит в стихотворении Андрея Вознесенского «Прощание с Политехническим»:

 

В Политехнический!

В Политехнический!

По снегу фары шипят яичницей.

Милиционеры свистят панически.

Кому там хнычется?!

В Политехнический!

 

Ура, студенческая шарага!

А ну, шарахни

по совмешанам свои затрещины!

Как нам мещане мешали встретиться!..

 

Нам жить недолго. Суть не в овациях.

Мы растворяемся в людских количествах

в твоих просторах,

Политехнический.

 

Невыносимо нам расставаться.

Я ненавидел тебя вначале.

Как ты расстреливал меня молчаньем!

Я шел как смертник в притихшем зале,

Политехнический, мы враждовали!

 

Ах, как я сыпался! Как шла на помощь

записка искоркой электрической

Политехнический,

ты это помнишь?

Мы расстаемся, Политехнический.

Ты на кого-то меня сменяешь,

но, понимаешь,

пообещай мне, не будь чудовищем,

забудь

со стоющим!

 

Ты ворожи ему, храни разиню. Политехнический –

моя Россия! –

ты очень бережен и добр, как бог,

лишь Маяковского не уберег[2].

 

Мне посоветовали в 1965 году перейти на другую работу, и я стал руководить организационно-методическим отделом правления Всесоюзного общества «Знание». Ученые-лекторы, члены правления избрали меня членом президиума правления, где я и заседал вместе с известными академиками, «решая судьбы распространения знаний среди населения».

Но и здесь мне мирно не сиделось. Пришлось вступить в дискуссию с тогдашним первым заместителем председателя правления В.И. Снастиным, которого в 1964 году освободили от должности первого заместителя заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС. Василий Иванович был горячим сторонником увеличения числа лекций по марксистско-ленинской тематике. Ну а я на собраниях и в личных беседах с друзьями говорил о том, что пропагандой этих знаний и так занимаются и система партийного просвещения, и комсомольская политическая сеть, и лекторские группы партийных комитетов. Обществу «Знание», как мне представлялось, надо было сосредоточиться на распространении современных научно-технических и естественнонаучных знаний.

Становилось все очевиднее, что пора менять сферу своей деятельности, что надо было раньше понять: «оттепель» кончается, необыкновенный взлет свободного творчества, радость живого общения, открытых дискуссий уходят в прошлое. Оставались лишь теплые воспоминания о четырех годах одной большой московской весны.

«Прощай, Политехнический», – с грустью говорили мы, теперь уже бывшие сотрудники Всесоюзного общества «Знание» и лектория – умница и эрудит, впоследствии доктор наук и академик Ю.У. Фохт-Бабушкин, глубокий знаток русской словесности, прекрасный товарищ Борис Каплан, его супруга, референт молодежной секции Екатерина Чухман, активисты-организаторы лекционной работы по всей стране Юрий Замыслов, Владислав Карижский и другие единомышленники.

Прощай, Политехнический! Спасибо тебе за твою решающую роль в формировании моего мировоззрения, приверженности идеалам шестидесятников.

Впереди меня ждало телевидение, по сути, та же просветительская сфера деятельности, но уже в иных масштабах, в иных идеологических условиях, под руководством людей, ставших на пути у «оттепели».

Знающие люди предупреждали меня, что на советском телевидении царят худшие традиции театра и кино, что здесь немало случайных людей, неспособных к творчеству, но жаждущих славы и денег. Я отнесся к этим предупреждениям не очень серьезно, но, став секретарем парткома Центрального телевидения, вынужден был признать справедливость этих слов. Мне говорили: на телевидении будут проверять, как ты относишься к трем вещам – к деньгам, вину и женщинам. И в первые же месяцы на новой работе я испытал все эти искушения.

Эффектная и красивая молодая актриса, пришедшая незадолго до этого на работу в музыкальную редакцию, жаждала получить квартиру в Москве, а для этого требовалось ходатайство от руководства и общественных организаций. Она явилась в партком, показала подписанные всеми начальниками документы и попросила меня их подписать. Так как ее просьбу поддержало руководство Госкомитета, я поставил свою подпись. Через месяц она получила квартиру и, решив отблагодарить секретаря парткома, пригласила меня на новоселье. Я поинтересовался, когда оно состоится и много ли будет народа. А в ответ услышал: зачем нам нужен еще кто-то в квартире одинокой женщины? Я был страшно смущен, пообещал подумать. Стоит ли говорить, что на этом мы и расстались.

Как-то пришел ко мне в партком спортивный комментатор и предложил: я помогаю ему доставать из Госфильмофонда кадры спортивной хроники, он делает новую программу, а гонорар пополам. Надо сказать, что я всячески поддерживал этого молодого журналиста, оберегал от незаслуженной критики за его выступления в эфире, но тут не сдержался и выразил свое отношение к предложенной сделке фразами, далекими от языка протоколов. Каким-то образом об этом узнали все. Больше никто за десятилетия моей работы в редакциях ЦТ не смел заговорить со мной на «денежную» тему.

А однажды я был приглашен на юбилейный вечер одного из руководителей телевидения. За столом, где я сидел, раза три менялись соседи, и каждая новая смена предлагала мне поднять бокал за партию, за юбиляра и т.д. Наивные люди! Они не знали о той закалке, что дали мне годы водолазной службы в армии и работы в комсомоле: я мог «принять на душу» не один и не два бокала. Похоже, все гости это заметили, а наутро позвонил инструктор отдела пропаганды ЦК и поздравил: «Ну ты даешь! Всех перепил, выдержал третье испытание!». Откуда они там все узнавали – неизвестно. Знаю только, что на банкете инструктора этого не было...

Так выдержал я все три испытания, и меня на телевидении, кажется, зауважали, дружно голосовали «за» при выборах нового состава парткома. Кто знает, может быть, парткомовское начало в работе на телевидении дало мне уверенность в будущей деятельности, придало смелости, азарта, что помогало преодолевать страх за свое будущее и будущее своей семьи, детей и внуков.

 

в оглавление << >> на следующую страницу