Два года назад кому-то пришла мысль собрать
ветеранов «Маяка» в студии: пусть поговорят, может, пригодится. Собрались те,
кому дозвонились и кто смог. Поговорили и разошлись, а стенограмма осталась. В
этой главе мы публикуем фрагменты из нее. А рядом – аналитическую статью
профессора А. Шереля, размышления советника ЮНЕСКО Г.
Юшкявичюса, исторический очерк уникального
специалиста по технике вещания В. Маковеева. Столь
разнородные по тематике материалы заставляют задуматься вот о чем. Почему мы
так мало знаем об истории отечественного радиовещания? Почему мы так редко
обращаемся к тем, кто творил эту историю? Наконец, почему мы до сих пор не
собрали все, что касается истории радио (и, конечно же, телевидения) в одном
месте и не назвали это место «Музеем отечественного радио и телевидения»? Право
же, это следует сделать, пока не поздно. Молодежь подрастает.
Ты помнишь, коллега? (По страницам стенограммы Круглого стола)
Кое-что о Зазеркалье. (Владимир Маковеев)
Мое детство на радио. (Людмила Петрушевская)
На страже языка и культуры. С точки зрения ЮНЕСКО. (Генрих Юшкявичюс)
Единого звука ради... Часть 2. (Алексей Ермилов)
Стартовая позиция. (Александр Шерель)
(По страницам стенограммы Круглого стола)
ГИНДЕНБУРГ: С моей точки зрения, «Маяк» – это средоточие всей информации о жизни страны и окружающего мира. Причем средоточие информации очень оперативной. Собственно говоря, «Маяк» тем и завоевал популярность, что научился сообщать новости сиюминутные. Я помню времена, когда в «Последних известиях» в первые годы советского радиовещания, в первые послевоенные годы бились над тем, чтобы набрать энное количество сообщений, связанных со словом «сегодня». Потому что слово «вчера» – это вообще было недопустимо. Но потом стали классифицировать информацию по признаку: «сегодня утром», «сегодня днем», «сегодня вечером». А «Маяк» достиг такого предела: «только что нам сообщили», «в эти минуты, когда мы ведем репортаж, там-то происходит то-то»... Эта оперативность дополнялась еще и документальностью, то есть достоверностью. Мы работали с желанием дать человеку представить себя на месте происходящего, если не увидеть, то услышать, почувствовать сердцем, кто герои этого события, как они это событие воспринимают, кто из них к чему и как причастен.
УЛЬЯНОВ: С самого начала, когда создавался «Маяк», мы исповедовали один важный принцип. Вспоминали изречение поэта Юлиана Тувима: радио – это величайшее открытие, одно движение руки – и ничего не слышно. Так вот, забота была наша о том, чтобы нас слушали. Во-первых, мы решили конкурировать с первой программой, которая тогда была повсюду. Мы считали, что даже должны конкурировать с зарубежными станциями. И вот поэтому помимо той сиюминутности, о которой говорил сейчас Макс Ефремович Гинденбург, одна из важных задач, которая тогда стояла перед нами, – это хороший чистый русский язык. Ну вот представьте себе на минуточку: приходит ваш товарищ, ваш друг и говорит: «Я имел встречу с главным редактором. Последний в беседе со мной заявил...» Ну что вы подумаете об этом? Или он неумело пошутил, или у него просто крыша поехала. А ведь именно так тогда частенько вещали. К сожалению, иногда приходится слышать и сейчас. Потому что так «говорил» ТАСС. А наши редакторы просто трепетали перед ТАССом. Нет, чтобы тассовку переделать на обычный разговорный язык... Да это же официальный язык! И как трудно было объяснять нашим редакторам, которые имели большой опыт работы, что нет официального языка, есть русский язык. Есть разные стили – научный стиль, другой... Но у нас разговорный язык, и это очень важно. И поэтому не каждый мог взять микрофон в руки. Только тот, кто умел говорить.
Я вспоминаю Николая Лаврентьевича Гордеева, который работал в спортивном отделе и вел зарядку по радио. Он мне говорил: «Юра, не торопись, учись говорить у Синявского, учись делать паузы. Вот что создает драматургию. Синявский говорит торопливо, но послушай, как: «и вот с правого края подает Гринин на центр поля, Федотов отходит к воротам и»... пауза, длинная пауза». Понимаете, и вот это уже создало драматургию. Артистов учат этому – неожиданно сделать паузу. Это очень важное умение. Ну и плюс к тому, конечно, нужно хорошо выговаривать все слова и буквы. Для этого мы, например, я и мой коллега и друг Зубков, он тоже был заместителем главного редактора, ходили на занятия.
Иногда я выезжаю в какую-нибудь деревню Калантай Калужской губернии и разговариваю с людьми о радио, телевидении. Они говорят: «Вашего телевизионщика Александра Любимова мы не понимаем. Потому что у него московский говор. Ну, может быть, вы и понимаете московский, а мы, крестьяне, не понимаем его, потому что он плохо говорит». А тогда у нас это было невозможно.
ГОЛОВАНОВ: Мой коллега Юрий Ульянов вспомнил, как тревожно редакторы относились к ТАССовскому тексту. Ну, ТАСС – святое, ТАСС – это официоз. В программе «Время» была специальная надпись: «ТАСС сообщает». Но мы-то на «Маяке» не говорили, что ТАСС сообщает. Мало того, мы очень аккуратно правили ТАСС, выдавая его в эфир. И вот был такой случай, когда к нам пришло сообщение о заседании Политбюро ЦК КПСС. Эмбарго: до выхода утренних газет, то бишь до выхода «Правды». Тогда это было узаконено. Мы сидели вместе с коллегами в кабинете, я был дежурным редактором. И я говорю: «Ну что, может, как-то изменим ситуацию? Вот в 22 у нас выпуск, хорошо бы было начать с этого сообщения».
– Да ты что? Зачем это нужно?
Я говорю: «Ну, давайте позвоним Брежневу». Я набрал по спецсвязи его телефон. Снял трубку Брежнев и сказал: «Леонид Ильич слушает». Я говорю: «Добрый вечер, Леонид Ильич, это Голованов, «Маяк». – «Так. А в чем дело?» Я говорю: «Да вот пришла тассовка: ваше выступление, сообщение о заседании Политбюро. У нас сейчас эфир, мы должны бы начать именно с этого, но до выхода утренних газет не имеем права. Все радиостанции западные уже это сообщение передали». – «Ну, знаешь, позвони Суслову, он у нас отвечает за идеологию, и он поможет...». Я набрал телефон Михаила Андреевича. Тот долго колебался, сказал: нет, есть традиции... и так далее, и так далее. Хотел еще куда-то отфутболить. Я говорю: «А вы знаете, Михаил Андреевич, а вот Леонид Ильич, в общем, не возражает...» «Ну, если не возражает...»
Положил трубку и говорю: «Ребята, эфир!» И мы вышли с этим сообщением. Только оно прошло в эфир, по спецсвязи раздался звонок, и такой тяжелый, массивный голос сказал: «Это говорит Лапин. (В то время Лапин был генеральным директором ТАСС.) Кто вам дал право снимать эмбарго на наше сообщение?». Я говорю: «Сергей Георгиевич, извините, Леонид Ильич Брежнев». Раздались четыре коротких гудка... Так мы поломали практику политического эмбарго.
СЕДОВ: Ну а мне довелось трудиться на «Маяке» буквально во второй день его работы. Я тогда был корреспондентом по Верхне-Волжскому экономическому району со штаб-квартирой в моем родном городе Ярославле. Получаю звонок из Москвы, чтобы завтра был здесь на работе. Приезжаю, встречает, вернее, вызывает меня к себе в кабинет Трегубов и спрашивает: «Вчера слышал «Маяк»? – «Конечно». – «Вот всю информацию вчера готовил Юрий Скалов, он сделал, по-моему, 175 заметок. Вот это твоя норма».
Мне Клава принесла вот такую пачку газет районных, городских, областных... В общем, к концу дня «в глазах у него помутилось». Вот так вот начинался «Маяк», который стал прекрасной школой для людей, работавших у микрофона.
Однажды, работая над репортажем о подготовке к военному параду, я изменил общепринятому правилу. Я находился на тренировке моряков. А нужно сказать, моя фамилия отслужила русскому флоту в общей сложности больше ста лет, и флот для меня святое. И я смотрел, как шли моряки, приехавшие со всех флотов. И вот тут я вспомнил, как в 43-м году мы, 16-летние мальчишки, ушли добровольцами на фронт, 350 ребят. После войны мы созванивались, списывались. Откликнулось человек 30, не больше. И вот я смотрю, как проходят сейчас на тренировке вот эти ребята, и вдруг мне перехватило горло, и почувствовал, что с трудом произношу те фразы, которые должны были войти в репортаж для «Маяка». Приехал, показываю материал Константину Ретинскому, это мой учитель. Я говорю: «Это, наверное, я перечитаю на музыке». Он говорит: «Да ты что? Вот это надо». Я говорю: «Но ведь парад, Костя». – «Нет, ты это оставь». И дали в эфир материал, где звучали мои слезы. Не нарочитые, невольные.
ГИНДЕНБУРГ: Что отличало Ретинского, так это умение рационально мыслить у микрофона. Если ему нужно было сделать репортаж на две минуты, он никогда не растекался мыслью по древу и не записывал 10 минут. Он укладывался в положенные две минуты по ходу дела, в крайнем случае, перебор на полминуты. Это было прекрасное качество – умение чувствовать материал и уложить в заданный размер, почти без монтажа. Умение выжать самую суть из события.
Вместе с тем еще одна черта отличала наших тогдашних корифеев – это жажда быть в пекле событий, именно в пекле событий. Они первыми отправлялись в арктические экспедиции, забирались на Северный полюс.
УЛЬЯНОВ: Я вспоминаю одну командировку, как я приехал на ГЭСстрой, это было на Кольском полуострове. Перекрывали плотину. Взорвали перемычку, вода пошла. Все молчат. Что делать? У меня микрофон в руках. Все молчат.
Я тогда уже сам кричу «ура!!», и за мной следом все: «ура, ура!». Не всегда приходилось ждать событие, надо было что-то организовывать самим.
ГИНДЕНБУРГ: У нас работал чудесный репортер, Петя Пелехов. Очень интересна его судьба. Он работал на местном радио. Донской казак, неведомо как попавший на Дальний Восток. Там почувствовал, как он мне сам говорил, что тесно ему в этих рамках, хочется дальше, больше. Он на свой риск и страх поехал в Москву и пришел в редакцию к Летунову. Летунов был главным редактором «Маяка» в это время. Пришел и сказал: вы меня не знаете, меня здесь никто не знает, но я очень хочу работать на «Маяке». Что я умею? Могу вам предложить пленки послушать, могу сам рассказать. И Летунову понравился этот порывистый человек с лихорадочно блестящими глазами, так верующий в самого себя, что он сказал: нет, не надо ваших пленок, вот вам задание. И послал его на какое-то задание, просто сделать какой-то репортаж, с завода «Динамо», если мне не изменяет память. Петя это сделал по-своему. Никто из нас под таким углом зрения не видел этот завод. И манера говорить, немножко торопливая, иногда глотая слова, но какой-то особенный голос. Два-три репортажа, и Летунов зачислил Петю Пелехова в штат. И на протяжении многих лет Пелехов был буквально украшением редакции. Это был редкостный энтузиаст, он дневал и ночевал или в космическом центре, или где-нибудь на Байконуре. Он жил этим долгие годы.
КУРГАНОВ: Это все же творчество. Но прежде чем репортаж попадет в эфир, он проходит целый производственный цикл. Его надо смонтировать, надо выровнять звук, уровень и так далее. Серебренникова Юна Павловна работала на участке, где все это происходит, где формируется репортаж, где появляется уже готовый продукт.
СЕРЕБРЕННИКОВА: Ну, сначала я работала стенографисткой, и не на «Маяке», а в «Последних известиях». И, как правило, корреспонденты, приезжая с репортажа, приносили нам огромные круги пленки. И нужно было ее расшифровывать. Был штат стенографисток, который расшифровывал эти пленки. Потом этот текст вместе с пленкой возвращался корреспонденту, он ее монтировал. Были такие асы, как Гинденбург и некоторые другие, а были, которые просто чиркали по тексту и отдавали звукооператору. Звукооператор чистил. Но это уже было совершенно другое звучание и другое качество репортажа.
Мне запомнились выездные редакции, организатором которых был Юрий Александрович Летунов. Мы ездили по Сибири, Дальнему Востоку. В командировках находились по 70 дней. Мы приезжали в крупные города, потом разъезжались по разным местам, привозили оттуда огромное количество репортажей, ежедневно давали две страницы в ночной выпуск «Страничка выездной редакции», по телефону давали, из поезда. И потом еженедельно шла большая передача часовая. Мы посылали эти передачи отмонтированными, в хорошем, чистом виде. Это была очень большая работа, приходилось монтировать вручную, ножницами.
ГИНДЕНБУРГ: С этим связан один очень любопытный эпизод. Арди Юрий Константинович чудовищно нетерпеливый человек, он не мог колупаться с этой пленкой, записанной вот на таком большом рулоне. Он привозил и бросал стенографисткам: расшифруйте! Причем всегда, конечно, срочно, в первую очередь. Однажды он свалился с насыпи. И когда начал падать, он среагировал естественно, как нормальный мужик, который вдруг обвалился. И эту запись на пленке он швырнул стенографистке А стенографисткой была Татьяна Алексеевна Алексеева, сорокалетняя девственница. Она чуть в обморок не упала, когда вдруг это услышала, и страшно оскорбленная пришла к секретарю партбюро, требуя наказания. А секретарь партбюро – жена Юрия Константиновича Арди, Александра Владимировна Ильина. Она сказала: ну как хорошо, что вы просигнализировали, мы его немедленно уволим. Татьяна Алексеевна: «Как уволим?» – «Ну а как же?» – «Нет, ну, это слишком крутая мера. Нет, ну, за это увольнять?» ...В общем, она такую крайнюю меру предотвратила.
ЧЕРНОВА: Я начинала на радио в середине 70-х годов звукооператором или, как тогда называли, оператором магнитной записи в Государственном Доме радио и звукозаписи. По сравнению с сегодняшней техникой это был каменный век. Запись и в самом деле была магнитной, да и работали мы тогда с ферромагнитной пленкой. Ее наматывали на металлические сердечники, которые вместе с пленкой внешне походили на большие бобины. С этими рулонами пленки, то есть с готовыми радиопередачами, надо было очень аккуратно обращаться, так как при падении на пол они разлетались в виде бесконечных метров пленки. Их потом поднимали и наматывали часами...
Так вот, эту несчастную пленку мы кромсали и резали, как могли, потому что монтаж звукового материала или, как сейчас называют синхрона, шел исключительно на руках, с помощью клея и ножниц. У каждого уважающего себя редактора или корреспондента, я уж не говорю о звукооператоре, были свои ножницы. В монтажных и аппаратных стояли огромные, метр с лишним высотой, отечественные магнитофоны – «Мэзы». Тогда еще не было ни компьютеров, ни магнитофонов с электронным монтажом. Новые технологии монтажа и записи появились лишь в середине 90-х годов. Так вот, в этих железных «гробах» были специальные отверстия для пузыречков с клеем, который был изготовлен из обычного уксуса. Помимо жуткого запаха он еще размывал ферромагнитный слой пленки, оставляя желто-коричневые разводы на пальцах после монтажа.
Почти все звуковые материалы имели расшифровки – тексты, по которым они редактировались. Но некоторые журналисты работали, что называется, на слух. Большим мастером радиорепортажа был Владимир Михайленко, который из командировок привозил многочасовые записи бесед и шумов. Потом долго их переписывал и долго монтировал. В итоге на двухминутный репортаж уходило несколько километров пленки и, иногда, несколько дней работы, но в итоге получался шедевр радиорепортажа, в котором звучало до десяти шумов, не считая голосов интервьюируемых. Я считаю, что по сравнению с компьютерами, техника ручного монтажа или наложение шумов с помощью микшерского пульта позволяли мягче и незаметнее для уха делать эту черновую работу, хотя на это уходило гораздо больше времени, чем сейчас.
Конечно, не все радиожурналисты прибегали к монтажу и наложению шумов в радиорепортаже. Были и такие, кто блестяще работал с микрофоном во время записи. Но они режиссировали радиорепортажи, что называется, внутри «кадра». То есть выбирали специальные позиции и на микрофон рассказывали о том, что видят с учетом необходимых шумов и звуков. Тот же В. Михайленко на железнодорожных вокзалах специально просил, чтобы во время записи репортажей машинисты включали гудки, двигали или останавливали составы с вагонами. Многие в поисках достоверности с микрофоном и магнитофоном заходили в воду, на арену цирка и даже в клетки к диким зверям, поднимались в небо, опускались в шахты и так далее. У многих журналистов и звукооператоров были богатейшие личные звуковые фонотеки. У редакторов и корреспондентов были свои любимчики среди операторов, так как многие из них не только виртуозно монтировали, но могли дать квалифицированный совет по поводу ударения в слове, определить, в каком помещении записывали, откорректировать звуковую фонограмму и тому подобное. Это Галина Тубольцева, Марина Баранова, Светлана Резницкая, Лариса Тюрина и другие.
Из звукооператоров вышло немало журналистов и звукорежиссеров: это Николай Нейч, Елена Мошкова, Светлана Пастухова, Леонид Петрищев, Наталья Тагунова и другие. Некоторые из них и сегодня работают на «Маяке».
ГОЛОВАНОВ: Был такой эпизод в жизни «Маяка». Грузия, мы отмечали 800-летие рождения Шота Руставели. И я был во главе нашей радиобригады. Мы долго бродили по Тбилиси, а затем нас отвезли к месту, где проходили главные события. Километров за 400 от Тбилиси. Специально для нас к этому месту военные проложили линию, и, значит, в 15 часов 30 минут московского времени я начинаю вести очередной репортаж об этом событии. Огромный шатер на 600 человек во главе с партийными лидерами затихает. Значит, говорит «Маяк», московское время, какие-то новости прошли, а потом: «Сейчас мы включаем Грузию, репортаж нашего собственного корреспондента». И – мертвая тишина в зале. Репортаж – минута 40 секунд, не более того. Все, я закончил, и сел. И рядом со мной сидит Женя Евтушенко. И приносят баранью голову. Мне. А Женя говорит: «А почему ему баранью голову?» – «Слушай, дарагой, ты слышал «Маяк»? Так вот ему баранью голову, а тебе потом».
ГИНДЕНБУРГ: Если говорить о популярности репортера, то не могу не вспомнить спортивного комментатора Синявского. Весна 35-го года. Через Одессу из Москвы проследовала сборная СССР. Ехали на товарищескую встречу с турецкими футболистами. Одесса встречает, Одесса провожает. Вся надежда на то, что обратно, с победой вернувшись, сборная СССР сыграет с одесситами. Ждем. Вдруг по городу разносится весть: выехали из Стамбула на теплоходе «Чичерин», но шторм, их куда-то понесло к берегам Румынии. И моментально по всей Одессе разносится молва о том, какой там был чудовищный аврал и, конечно, командовал всем этим авралом Синявский. Он там перехватывал катавшиеся по палубе бочки, творил чудеса. Когда, наконец, «Чичерин» несколько суток спустя прибыл в Одессу, встречали не футболистов, встречали Синявского. Его стащили с трапа, его подбрасывали вверх несчетное количество раз. Потом вся Одесса говорила: «Вы слыхали, что творил Синявский?
Много лет спустя, когда мы с Синявским были знакомы, я напомнил ему этот эпизод. Синявский даже немножко смутился: «Ну, что ты хочешь? Ну, одесситы любят футбол».
КУРАШОВ: Это было, наверное, в году 63-м. Вдруг ранний утренний звонок домой: «Немедленно, Лапин приказал». – «Куда?» – «На улицу Качалова». – «А при чем здесь я и Качалова?» – «Лапин сказал, значит, все».
Ну, примчался туда. В самой большой качаловской студии мне дают почему-то в руки призывы ЦК КПСС к 1 Мая. Какие-то люди сидят, в основном все в серых костюмах, говорят: давай. «А что давай?» – «Читай». Ну, прочел. «Ну-ка, с выражениями». Ну, я с выражениями прочел. Третий раз, четвертый. Посовещались: хорошо, годится. Оказывается, на Политбюро обсуждали, кто демонстрацию на Красной площади будет открывать. Ну, и, как всегда, сказали: «Ну, конечно, Юрий Борисович Левитан». А Никита Сергеевич сказал: «Ну что Левитан? Вот я езжу в Лужники, там молодой диктор, хороший голос, это май, это праздник. А Левитан... что у нас война?». Меня – под белы рученьки, и утвердили. И вот, значит, набрав воздуху откуда-то оттуда, ниже пояса: «Да здравствует 1 Мая! День международной солидарности трудящихся! День единства и братства народов всех стран». И далее рекомендовалось: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» И пошло, и поехало. Шел народ, нес знамена, Хрущев улыбался и говорил своим сподвижникам справа и слева: «Ну, вот, кто он? Кто он? Говорят: Левитан, Левитан. А это совсем не Левитан, это лужниковский диктор...» Что было, то было.
ГИНДЕНБУРГ: Маленький штрих о Горбачеве. У нас был корреспондент Аполлон Петров в Ставрополе. Как-то они нашли общий язык с Горбачевым. Горбачев благоволил к нему. Потом Горбачев уехал, стал секретарем ЦК КПСС. А с Аполлоном Петровым беда, он тяжело заболел – рак легких. Ну, он приехал в Москву, врачи посоветовали здесь попытаться все-таки спастись от недуга. Он не решался. Памятуя о былых добрых отношениях с Горбачевым, мы его накручивали: ну, позвони Горбачеву, ну, есть вертушка у Лапина. Он ни за что не решался. И вдруг однажды прибегает, запыхавшись, секретарша Лапина: «Где Аполлон Петров? Аполлона Петрова ищет Горбачев». Горбачев узнал, что такая беда с Петровым, он его разыскал и определил в больницу.
ЗУБКОВ: Перед этой встречей, прочитал на доске новостей – крупным шрифтом набрано, что человек за четыре часа эфира теряет три килограмма. Если это так, тогда нас бы никого уже в живых не должно быть, потому что жизнь была только эфирная. В связи с этим расскажу вам одну новость. Однажды страна молчала шесть минут, точнее, пять минут 54–57 секунд. Это страшно, когда ты трясешь приемник, трясешь громкоговоритель, а «оно» молчит. Это состояние шоковое. А это случилось, между прочим, во время эфирных трансляций. Вы помните такой период, когда, мы начинали трансляции: «Внимание, говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза». Но, чтобы свести на один пульт, на одну кнопку управления все эти радиостанции, если не ошибаюсь, полагалось до одной минуты. И асы техники в Москве это делали за какие-то 50, 40 с чем-то секунд. А на месте события – только один корреспондент. Ни Центральный Комитет партии, ни секретарь по идеологии, ни председатель Радиокомитета по телевидению и радиовещанию не имели права ничего сказать. Вся ответственность (вот тут шли килограммы на похудание) была на том, кто возглавлял трансляцию, кто был хозяином этого события. Только он мог сказать: давайте станции. И вот был один из ранних юбилеев, Казахстана, и в Алма-Ате проходило крупное совещание. Хрущев проводил его. Из-за разницы во времени, получалось, что в это время в Москве очень рано. Как я ни убеждал, что бессмысленно давать в эфир трансляцию, со мной не согласились. А был у нас корреспондент в Алма-Ате Кирилл Раппопорт, прекрасный литератор, скрипач, стихи писал. Он приготовил для эфира текст, стихи, еще что-то там. И вдруг перед самым эфиром он говорит: «Мне плохо». Я говорю: «Как тебе плохо?» – «Не знаю, я не могу, мне дурно становится». Я говорю: «Ну давай выйдем». А наверху театрального зала была оборудована маленькая ложа. Мы с ним вышли в коридор, где я его стал всячески успокаивать. И вдруг цепь охраны на ступеньках лестницы поднимается к входу в нашу аппаратную импровизированную, и становится часовой. И когда мы хотели войти, он сделал знак рукой: остановитесь. Никаких слов. И чем настойчивее мы были, тем он дальше пробирался к своей кобуре. Пока я сбегал вниз, пока я нашел руководителя комитета безопасности, пока мы сняли охрану, естественно, прошло довольно много времени. Остаются считанные секунды до начала речи Хрущева. Технической бригаде говорю: «Не волнуйтесь, берите спокойно радиостанции, как они будут у вас, вы мне скажете». Через какие-то 10–15 секунд говорят: «Все-все, начинайте, у нас радиостанции». Я говорю: «Этого не может быть, потому что так нельзя сделать быстро». И как я ни убеждал, все-таки они на меня подействовали, сказали: «Нет-нет, Москва говорит, что у них уже эфир, давайте, начинайте, а то опоздаете». Я начал с этих сокровенных слов: «Внимание, говорит и показывает Алма-Ата». Ну, провел начало, мы успели к выступлению Хрущева, я вышел в коридор, где был прямой телефон с Москвой, с главной технической нашей студией. И начальник технического управления трансляций мне говорит: «Егор, почему ты молчишь?» Я говорю: «Миша, да что ты, уже идет там полностью эфир». Он говорит: «Почему ты молчишь? Ты знаешь, сколько мы стоим в пустом эфире?» И назвал мне цифру. «Что будем делать?» «Не знаю, – говорит, – мы же не можем начать с половины фразы Хрущева». Я говорю: «Тогда, Миша, принимаем решение: ты стоишь с наушниками и со штекером и слушаешь трансляцию, я одеваю те же наушники и слушаю ту же речь Хрущева. И когда будет какая-то первая пауза, аплодисменты, логическая пауза, ты включаешь страну, а я нахожу возможность на какой-то паузе сказать, что происходит». Ну, так мы с ним и сделали.
ЕРМИЛОВ: Я вообще считал и считаю, что радио – это прежде всего эмоции. Потому что факт можно прочитать в газете, а по радио этот факт надо услышать. И для меня всегда очень важна была звуковая палитра. Я не понимаю, почему сейчас звук потерян? Вот звука нет. Все говорят, говорят, говорят... но ничего не слышно.
НЕЙЧ: Я перескажу короткий, самый короткий репортаж Алексея Ермилова. Новогодние вечера, в Манеже молодежный бал. Леша включает микрофон и говорит: «Этот Манеж огромен, как вы знаете, он без подпорок, и здесь играют одновременно три оркестра. Вот послушайте».
ЕРМИЛОВ: Да, я бегал от одного к другому.
НЕЙЧ: У одного, второго, третьего... Три оркестра. И потом вдруг женский голосок: «Извините, пожалуйста, можно вас пригласить?» На что Леша говорит: «Уважаемые слушатели, на этом я вынужден прервать репортаж». Все!
ЕРМИЛОВ: «Репортаж прерывается по техническим причинам». Примерно так было.
ЗУБКОВ: Очень приятно, что Николай это вспомнил. Но я не только помню этот репортаж, так случилось, что я его визировал в эфир.
ЕРМИЛОВ: А, так вот как было? Выходит, всю ответственность взял на себя Георгий Иванович?
СЕМЕНОВ: Я, когда был на Саяно-Шушенской ГЭС, записывал звук струй Енисея. На меня смотрели, как на полного идиота.
ЗУБКОВ: А ты знаешь, с чего началось звуковое радио? С записи Юрием Гальпериным шума воды Днепрогэса. И оно шло в эфир, как концерт, как мелодия, как звуковое изображение.
ЕРМИЛОВ: Но, между прочим, все звуки на телевидении, на радио называются шумами. Вот что бы ни было, это шум. Я помню, когда пришла на «Маяк» стайка студентов, они чего-то вокруг моего стола сгрудились и чего-то хохочут. Я думаю: что они хохочут? Потом смотрю, написано в скобках: «шум соловья». Ну, вот шум мотора ясно, а шум соловья...
НЕЙЧ: Никита Богословский один раз мне сказал: «Только сумасшедшему человеку могла придти в голову идея сделать позывными радиостанции фразу «Не слышны в саду даже шорохи...». Это было гениально сказано. Я, правда, нашелся: А «темная ночь, только пули свистят по степи...» было бы лучше?» Он говорит: «Ну, поскольку с преступностью дела у нас... может быть, и лучше».
ЕРМИЛОВ: Действительно, мне кажется, что позывные великолепные. Хорошо, что они и сейчас звучат в эфире. Иногда они трансформируются в нечто современное. Но, может быть, это и хорошо.
СЕМЕНОВ: Оркестровая разработка, на мой взгляд, не очень удачная.
НЕЙЧ: С моей точки зрения, тоже. Там есть излишества.
ЕРМИЛОВ: Какая-то компьютерность идет, механистичность, нет лиричности.
СЕМЕНОВ: Компьютерность – это нормально. Не хватает просто вкуса.
ЕРМИЛОВ: Но если вернуться к звуковому репортажу, для меня всегда репортаж – это прежде всего звук.
Я всегда мечтал провести прямой эфирный репортаж из леса, но не удалось, просто я не мог доказать, что это так здорово: включаем подмосковный лес. «А что там происходит?» Я говорю: «Как что? Весна. Происходит весна, поют соловьи. Сегодня». – «Ну, какая разница, он же в записи?»
НЕЙЧ: Леша, я хорошо помню твой репортаж о восходе солнца. Ты сделал восход солнца, день в день, ночью торчал на каком-то мосту. И там была забавная ситуация: солнце восходит, Леша описывает это красочно и смачно, а рядом кто-то сопит. Он говорит: «И вот здесь какой-то случайный прохожий. Простите, а что вы здесь делаете в такое время?» Тот отвечает: «Я здесь живу».
БЕЗЯЕВ: Сейчас появилась уйма радиостанций, но мало кто понимает, что без звука, без образа их не слушают. Потому что человеческое ухо вначале воспринимает, как говорят, как это звучит, потом кто, и только наконец-таки третье – что. А у нас порой считается, что самое главное – это что? Стремятся напихать как можно больше информации. Да еще пострашней.
Мы старались с утра плохих новостей не давать. Потому что эти плохие новости вечером к тебе возвращаются. Это психология человека. И общество заводится.
ЕРМИЛОВ: Абсолютно точно. Это то, что сейчас не понимают, особенно телевизионщики. Начинают: катастрофа там, катастрофа здесь... И если не хватает своих катастроф, то берут зарубежные.
СЕМЕНОВ: Я хочу привести другой пример, когда я был буквально потрясен одним из репортажей Николая Нейча. Коля, ты, наверное, помнишь, вы с Людой Семиной были на стыковке БАМа. И оставался участок, где-то порядка трехсот метров между двумя нитками, которые тянулись навстречу. И вдруг я слышу, в репортаже Нейч говорит: «Люда, ты меня слышишь?» А Люда с той стороны говорит: «Да, слышу». Я был потрясен, как по-человечески профессионально был дан образ сближающихся людей. Вот такие вещи запоминаются.
НЕЙЧ: На «Маяке» мне всегда было интересно копать вглубь. В утренних маячных «панорамах» была заложена идея: сначала – как говорит потом – кто говорит и лишь в третью очередь – что говорит. Потому что информация изо дня в день, в принципе, повторяется, но ей необходимо придать характер доверительности. Почему мы, журналисты, сами сели к микрофону? Ведь были дикторы, великолепные вышколенные люди, со словарями, с правильными ударениями, с правильной, поставленной речью, грамотные, практически не делавшие ошибок. А здесь пришли такие вольнолюбивые ребята, которые позволяли себе говорить отсебятину...
ЕРМИЛОВ: Но, кстати, тоже с правильными ударениями, с правильными интонациями. Перед эфиром обязательно заглянешь сто раз в словарь.
СЕМЕНОВ: Да, это одно. А другое – соблюдалась, я бы сказал, речевая чистоплотность. То есть не было в ходу словесной дешевки, вульгаризмов каких-то, матерных слов.
ЗУБКОВ: Это называется развязностью. Той самой, которую мы наблюдаем сейчас даже у популярных ведущих.
НЕЙЧ: Кстати, развязность отличается от свободного, не зашоренного поведения у микрофона. Как-то статистики просчитали лексику нашего информационного наполнения. И 90 процентов нашей лексики составляют всего-навсего 400 слов. Поэтому я попытался найти способ уйти от этих стандартных четырехсот. Например, «сегодня в Москве состоялось расширенное заседание Пленума Верховного Совета»... Стандарт. И я стал заниматься инверсиями, я стал создавать настроение за счет инверсии: «В Москве сегодня, как вы знаете, состоялось то-то...» Уже более человечно было, отход от стандарта. Я пытался новости пересказывать. Я хитрил, иногда вставлял специально ошибки, чтобы было естественно мое появление в эфире. Ну, такие легкие оговорки с легкими извинениями.
ЗУБКОВ: Рисковый ты парень, я тебе скажу, сознательно вставляющий ошибки в правильную речь.
НЕЙЧ: Да, ничего страшного. А однажды я чокался с микрофоном. Был День радио, я вел программу и вдруг произнес такую филиппику микрофону, я сказал: «Голубчик, сколько на своем веку ты наслушался всякой ерундовины, всякого вранья и сколько доброго ты принес людям одновременно, благодаря тем, кто говорил в тебя. Но все это ты принимал и все честно передавал людям». Налил рюмку водки: «Давай с тобой чокнемся!» – и по микрофону. Это был фурор! Прибежал кто-то из выпускающих: что ты здесь делаешь? Кошмар совершенный!
А в другой раз я остановил музыкальное вещание в утренней панораме, чтобы создать настроение, я сказал: «Уважаемые слушатели, я специально прервал эту песню, чтобы сообщить вам о величайшем, правда, довольно часто повторяющемся астрономическом явлении: в эту минуту над Москвой взошло солнце». И песня пошла дальше. То есть вот такие ходы в утренней программе, создающие настроение, чувство доверительности по отношению к ведущему, – это была моя сверхзадача. Я и по шапке за это получал, за какие-то не слишком удачные находки. Но эта идея во мне осталась, она во мне живет и существует. И я уверен, что радио – это не чтение текста, это рассказ, пропущенный через собственную совесть, опыт и умение.
Круглый стол вел и сделал аудиозапись Кирилл
Курганов
Литературная обработка Б. Брацыло
Родился в 1938 году, в 1960 году закончил Московский электротехнический институт связи (МЭИС), в 1964 году – аспирантуру. Кандидат технических наук, доцент, Заслуженный работник связи РФ, имеет пять государственных наград. С 1959 по 1967 год – зав. лабораторией, начальник отдела МЭИСа. С 1967 по 1970 год – главный инженер Общесоюзного телецентра в Останкине (теперь ТТЦ). С 1970 по 1978 год – директор ВНИИТРа. С 1978 по 1987 год – работник аппарата ЦК КПСС. С 1987 по 1991 год заместитель Председателя Госкино СССР. В 1991 году возвратился на телевидение, где работал зампредом Гостелерадио СССР, зампредом РГТРК «Останкино», заместителем и первым заместителем руководителя ФСТР России. С 1999 года работает в Ассоциации кабельного телевидения России.
Немного личного
Говорят, что Александра Блока незадолго до кончины спросили: «У Вас было много женщин; кто из них для Вас ближе всего?» Блок удивился: «Почему много? Всего две – Люба и ... все остальные!»
У меня очень похожее отношение к радиопрограмме «Маяк» (называть ее радиостанцией в своем профессиональном кругу полагаю некорректным – в ее вещательную сеть входят тысячи различных радиостанций!). Я не работал на «Маяке», но большую часть жизнь прожил рядом с ним как слушатель, добрый сосед, автор и даже начальник. Рождался «Маяк» на моих глазах, хотя по молодости лет записать себя в участники этого действа сорокалетней давности не могу.
Размышляя над историей, люди разных специальностей и менталитетов излагают ее по-разному. К примеру, взгляды на историю флота у трюмного механика и беломундирных офицеров на палубе заведомо различны. Историю «Маяка» могут написать многие, но каждый обязательно напишет свою. Сенека как-то сказал: «В истории мы так же невоздержанны, как и во всем остальном!» Моя же история «Маяка» – это «взгляд из-под палубы», и ракурс этот может быть для теперешних молодых сотрудников и слушателей «Маяка» во многом неожиданным. Люди моего круга, то есть «технари», по всем вопросам обычно имеют свое мнение, но приучены никогда не «вылезать с ним» без приказа или явно выраженного приглашения. Но теперь именно этот случай.
Юбилеи, юбилеи, юбилеи!..
Теперешний юбилей «Маяка» – конечно же, большой и важный праздник! Но для моего поколения радиоспециалистов и радиослушателей «Маяк» – прежде всего вторая программа Всесоюзного радио, хотя и существенно изменившая свой формат в августе 1964 года. Эта программа родилась 10 марта 1945 года в соответствии с приказом по Всесоюзному радиокомитету при СНК СССР №114 от 7 марта 1945 года «О введении второй программы». Так что при желании «Маяк» может вскоре отпраздновать свое 60-летие!
Более того, 26 ноября 2004 года исполняется 80 лет российскому информационному радиовещанию! В этот день в 1924 году начались регулярные передачи «Радиогазеты РОСТА» через радиостанцию имени Коминтерна (находилась на теперешней улице Радио) в диапазоне длинных волн и Сокольническую военную радиостанцию (позже ей было присвоено имя А.С. Попова) в диапазоне средних волн. Полагаю, что радиопрограмма «Маяк» – главный информационный радиоканал страны – является по-праву наследником этой первой российской информационной радиопрограммы и может праздновать свое 80-летие!
По случаю всех этих трех ярких юбилеев можно сказать очень много хороших и торжественных слов. Но я надеюсь, что их скажет кто-нибудь другой. Моя речь будет о другой стороне этого огромного дела, стороне не менее значительной, хотя многим она покажется суровой и даже немного мрачной. Я знаю об этом «Зазеркалье», конечно же, далеко не все, но тех, кто знал значительно больше, к сожалению, уже нет с нами. Тому же, кто будет пытаться изучать подобные истории по сохранившимся документам, хочу со знанием дела напомнить любимую поговорку ученых-архивистов: «Врет, как документ!»
К большому нашему сожалению, практически все великие (безо всякого преувеличения) достижения советского радиовещания были обусловлены прежде всего задачами противостояния массированной и целеустремленной враждебной пропаганде со стороны «Мира капитала». Ведь есть люди и целые организации, которые считают поражение СССР в этой информационной радиовойне основным из факторов, приведших к деформации общественного мнения и разрушению как Советского Союза, так и всего «Социалистического лагеря». Тем не менее в истории российского радиовещания, равно как и во всей мировой истории пропагандистских войн в радиоэфире, необходимо отметить два замечательных, уникальных наших достижения:
– сооружение защищенной от зарубежной радиопропаганды системы проводного радиовещания с охватом практически всего населения страны;
– создание эффективной контрпропагандистской радиопрограммы «Маяк» и специальной сети радиопередатчиков для ее распространения.
У меня как-то не поворачивается язык причислить к подобным достижениям большую и сложную систему передающих станций радиопротиводействия (в просторечии «глушилок»), малоэффективную на деле, но десятилетиями активно «засорявшую» эфир в больших городах. Эта система технически относилась к Минсвязи СССР, но оперативно управлялась другим ведомством, которое однажды сделало попытку «спихнуть» с себя эту малопочтенную функцию на Гостелерадио СССР. Аппаратная молва сохранила для нас легендарную фразу тогдашнего председателя Гостелерадио С.Г. Лапина из его выступления на Политбюро ЦК КПСС: «Нельзя совмещать функции акушера и могильщика!»
Во времена перестройки глушение зарубежных радиостанций было прекращено, а 15 лучших радиостанций этой системы вокруг Москвы были использованы для ретрансляции на московский регион основных национальных радиопрограмм 14 союзных республик и Татарской АССР. К сожалению, после распада СССР эта сеть, созданная по инициативе технических служб Гостелерадио СССР, осталась без политической и финансовой поддержки и постепенно распалась.
В демократической России система «глушилок» была ликвидирована, ее многочисленные антенные башни демонтированы или нашли более благородное применение. Однако мне известно, что в ряде стран СНГ техническая база этой системы на всякий случай сохранена.
«Есть обычай на Руси –
ночью слушать Би-би-си!»
Эта старая поговорка часто сейчас весело и бездумно повторяется молодыми журналистами, но для меня она полна тревожного и грустного смысла: я знаком с людьми, серьезно пострадавшими в далекой молодости за неосторожное обсуждение с лучшими друзьями слишком свежих новостей, услышанных ночью по чужому радио. Кроме того, сейчас уже мало кто точно знает, почему зарубежное радио обычно слушали ночью. И почему именно Би-би-си?
Дело в том, что в мировой практике вещание на зарубежные страны ведется в основном в диапазоне коротких волн, в рамках которого есть дневные поддиапазоны (13, 16, и 19 метров – в них радиосигнал лучше распространяется в светлое время суток) и ночные (25, 31, 41, 49 и 75 метров). Чтобы упростить и удешевить задачу «глушения» зарубежного иновещания, в СССР в послевоенное время массовые радиоприемники выпускались без «дневных» поддиапазонов КВ. В те времена были даже многочисленные предложения досужих «идеологов» вообще прекратить выпуск приемников с КВ-диапазоном или продавать их с регистрацией (подобно нарезному охотничьему оружию) только в малонаселенных регионах, не обеспеченных вещанием в ДВ и СВ диапазонах (УКВ-вещание в те времена еще только осваивалось). Но такие предложения всегда встречались «в штыки» советской промышленностью и торговлей: радиоприемники без коротких волн у населения спросом не пользовались, а компенсировать потерю «товарной массы» было нечем.
Теперь почему Би-би-си? Потому что передачи этой станции на русском языке были самыми умными, со взвешенной информацией и умело подобранной музыкой, без «самодовольства силы» «Голоса Америки», оголтелости «Свободы» и смешного примитивизма многих других зарубежных радиостанций. Это моя сугубо личная оценка: для меня, специалиста, слушать эти станции в молодые годы не составляло проблемы, а в свои пожилые годы я много лет по должности получал специальный бюллетень: «Сообщения зарубежных радиостанций на русском языке»!
До 1961 года для иновещания кое-где в мире, в том числе и для вещания на СССР, использовались и средние волны, которые в темное время суток распространяются «небесным лучом» с отражением от ионосферы, обеспечивая дальность вещания в 700–2000 км. Однако в 1961 году на Всемирной радиоконференции в Стокгольме был принят весьма жесткий план распределения между странами радиочастот для вещания во всех диапазонах, кроме коротковолнового. Этим планом намного усложнялось направленное вещание на чужую территорию без явно выраженного согласия соответствующего правительства в диапазонах ДВ, СВ и УКВ. По коротким же волнам все попытки стран «Третьего мира» добиться хотя бы подобия международного частотного планирования были сорваны (в третий раз с 1946 года) по причине полной незаинтересованности в нем со стороны как США, так и СССР.
В итоге в течение 30 лет диапазон коротких волн стал важнейшим «театром военных действий» в рамках «холодной войны». На СССР вели направленное вещание более 30 стран на русском языке и многих языках народов СССР. В свою очередь Московское международное радио (Радио-Москва) вело радиопередачи на весь мир на 73 языках, в том числе, например, на языке индейцев кечуа, живущих где-то в Андах. Советское иновещание надежно принималось на всей населенной территории Земли на недорогие коротковолновые радиоприемники. Качество этого вещания постоянно контролировалось персоналом советских загранучреждений, а также сотрудниками Отдела техконтроля Гостелерадио СССР, регулярно командируемыми для этой цели в дальние рейсы в составе экипажей советских судов загранплавания.
Вторым таким «театром» постепенно, по мере технического прогресса, стала огромной длины приграничная зона страны, население которой оказалось в зоне вещания зарубежных телевизионных и радиовещательных станций вследствие так называемого непреднамеренного перелива мощности радиосигнала через границу. Особенную обеспокоенность проявляли руководители тех приграничных регионов СССР, где языковый барьер на границе был невелик или отсутствовал вовсе. Например, территория Эстонской ССР практически полностью покрывалась через Финский залив финским телерадиовещанием, южные районы Азербайджанской ССР – вещанием из Ирана, и так далее. Были также проблемы на границах с Польшей, Румынией, Турцией, Китаем и так далее.
Рождение коитрпропагандистской
радиопрограммы
В начале 1960-х годов я руководил лабораторией в Московском электротехническом институте связи (МЭИС, теперь это МТУСИ), увлеченно занимался системами специального телевидения и почти ничего не знал о вышеизложенных проблемах. Однажды меня с группой моих молодых коллег по институту пригласил на беседу работник аппарата ЦК КПСС Г.М. Сорокин, которого мы знали ранее как преподавателя кафедры телевидения и секретаря парткома нашего института. Г.М. Сорокин работал тогда в секторе телевидения и радиовещания, руководимом всем теперь известным «архитектором перестройки» А.Н. Яковлевым (ветераны «Маяка» наверняка помнят Г.М. Сорокина как зампреда Гостелерадио СССР в 1970–1980-е годы). Нам объяснили, что назревает серьезная реорганизация системы телерадиовещания в стране и нас просят войти в качестве технических специалистов в состав небольших комиссий, направляемых в регионы для изучения вопросов влияния зарубежной радиопропаганды на население приграничных районов СССР. Мне повезло, я попал в группу, направленную в Эстонию, где обстановка в этом плане была наиболее интересной. У меня там были «однокашники» по институту, и я был хорошо знаком с тогдашним министром связи республики, обучавшимся в это время в заочной аспирантуре МЭИС. Для зарубежной радиопропаганды на Эстонию совсем не нужны были короткие волны: программы финского телевидения и радиовещания, вполне понятные населению, принимались без каких-либо специальных мер на большей части территории республики. Местные власти пытались для порядка, но безо всякого энтузиазма как-то ограничить установку на крышах индивидуальных телевизионных антенн, направленных на Финляндию (по «эстетическим» соображениям), но прием на комнатные антенны также был вполне приемлемого качества.
Однако именно эти обстоятельства вынудили эстонское правительство к очень смелому по тем временам шагу – созданию прообраза «Маяка» – радиопрограммы «Виккер-радио» с целью отвлечения населения и, прежде всего молодежи от зарубежного вещания (виккер – по-эстонски искра, огонек). Формат вещания был выбран нам теперь очень знакомый: пять минут – новости, 25 минут – музыка и довольно смелая. Это было принципиально важно: новости – каждые 30 минут, чтобы всегда опережать идеологических противников; напомню, что в традиционном для тех времен формате радиовещания новости передавались только 4–5 раз в сутки. Для изучения эффективности этой радиопрограммы эстонские коллеги создали первую в стране службу изучения аудитории, а позже для обработки результатов они создали первый в системе Гостелерадио СССР вычислительный центр. Убежден, что все эти меры не могли быть проведены без участия Гостелерадио СССР и лично первого зампреда Э.Н. Мамедова, а также без ведома куратора из ЦК КПСС А.Н. Яковлева, но этот «экспериментальный полигон» до времени старательно оберегался от излишней рекламы, – руководитель нашей группы это очень понятно объяснил.
Куда ушла моя короткая справка по той командировке и как развивались события дальше, я в точности не знаю, но примерно через полгода при выходе решения о создании «Маяка» мне позвонил Г.М. Сорокин и сказал несколько туманную фразу: «Счет один-один, но в нашу пользу!» Теперь уже ясно, что радиопрограмма рождалась в борьбе, и защищать ее необычный формат создателям приходилось потом много раз. Думаю, что об этом обязательно напишет кто-нибудь другой; напишут также и том, как по изменениям в программе «Маяка» хитрецы предугадывали многие важные события. Теперь также можно уверенно сказать, что свою контрпропагандистскую задачу по отвлечению радиослушателей от «вражеских голосов» программа «Маяк» выполнила блестяще!
Тем не менее одно время формат «5+25» на «Маяке» стал легко нарушаться, в программу включались долгие радиопостановки, спортивные репортажи и так далее. В этой связи припомнился мне такой случай: в 1985 году, работая уже в аппарате ЦК КПСС, я зашел в кабинет И.М. Чупрынина, куратора внутреннего радиовещания в Отделе пропаганды. За рабочим столом хозяина не было, но в углу я увидел интересную сцену – держа Чупрынина буквально «за грудки», только что назначенный наш новый завотделом А.Н. Яковлев гневно выговаривал ему: «Что же ты, Ваня, позволил программу «Маяк» испортить?» Я тихонько ушел, чтобы не мешать двум давним друзьям-фронтовикам выяснять свои отношения. Но с тех пор информационно-музыкальный формат радиопрограммы, как мне кажется, уже не искажался.
«Не ведаем, какую сеть плетем!»
Эта строчка из В. Скотта (Мармион. 1808) лучше всего отражает мои ощущения, когда я вспоминаю историю сети распространения радиопрограммы «Маяк». У необыкновенной радиопрограммы и сеть была необыкновенная, многоцелевая и глобальная; но теперь, к сожалению, от нее остались только лишь обрывки и легенды. Уверен, что в советские времена не было точки на территории СССР, где не было приема этой программы! Более того, не было у меня такой дальней загранкомандировки, где я не смог бы принять «Маяк» на коротких волнах. Не было на Земле ни одного советского загранучреждения, военного, строительного городка, геологической партии или зимовки в Арктике и Антарктике, где наши сограждане не могли бы принимать «Маяк» через космические вещательные системы «Экран», «Москва» и «Москва – глобальная».
Однако как ни грустно об этом вспоминать, но сигнал программы «Маяк» часто применялся для «глушения» зарубежных радиостанций в «благородном варианте», то есть обычно в случае глушения официального государственного иновещания (для других станций «без статуса» и сигналы глушения применялись другие, вплоть до поросячьего визга, – не шучу!). Поэтому в каждом коротковолновом поддиапазоне радиосигнал «Маяка» в те времена встречался иногда по 5–6 раз, что вызывало немалое раздражение и у друзей, и у врагов. Запретить такие действия международные организации не могли по вышеизложенным причинам, но на всемирных радиоконференциях не раз обсуждались проекты резолюций, осуждающих такую практику со стороны СССР и призывающих передавать одну и ту же программу не более чем на двух частотах в пределах одного поддиапазона (помню, после каждого очень неприятного публичного объяснения по данному вопросу глава делегации – представитель Минсвязи шутливо требовал от представителя Гостелерадио «бутылку за вредность»).
Уникальная по своей обширности, плотности и мощи радиопередающая сеть, транслировавшая «Маяк», была создана не только в связи с огромной популярностью и особыми задачами этой радиопрограммы, но и оборонными стратегическими функциями сформированной по этому случаю технической системы. Это было нашей общей большой удачей, поскольку в условиях СССР, как, наверное, и в любом другом государстве, деньги на оборонные проекты получить было проще, чем на любые другие цели. Поэтому несущие частоты радиопередатчиков сети «Маяка» имели стабильность на три порядка выше, чем это нужно для целей самого высококачественного радиовещания, – они несли в себе информацию о точном времени для специальных навигационных систем. В рамках сети «Маяка» было также создано несколько сетей синхронного радиовещания, когда десятки и сотни радиопередатчиков транслируют одну и ту же программу на одной и той же частоте, не создавая помех друг другу. Это было замечательное достижение отечественной науки и техники! Многие, наверное, помнят «волшебную» частоту 549 килогерц. На ней «Маяк» на территории СССР можно было поймать «всегда и везде!». Автомобилисты моего поколения хорошо помнят те счастливые времена, когда на дорогах всей европейской части СССР можно было не перестраивать приемник, однажды настроенный на «Маяк»!
К сожалению, при распаде СССР быстро распались и эти сети – новые государства транслировать российский «Маяк» не захотели даже за хорошие деньги, а в синхронной сети передатчики, транслирующие разные программы, друг для друга становятся эффективными «глушилками». Чтобы не морочить читателям голову техническими подробностями и по ряду других вполне понятных причин, скажу коротко: сеть радиопередатчиков, транслировавшая «Маяк», имела еще более десятка специальных режимов работы (у связистов это называлось «работа по паролям»), часть из которых я уже не помню, а другую часть и вспоминать не хочется. Нам всем повезло, что эти режимы применялись очень редко, да и то лишь на учениях.
В заключение должен сказать, что хотя я большую часть жизни занимался телевидением, но всегда с большей охотой слушаю радио. На радио меня как профессионала раздражает только одна передача из десяти, на телевидении же – только одна из десяти не раздражает! Дома около меня всегда рядом всеволновый радиоприемник с цифровой настройкой, но настроен он всегда на «Маяк». Многие годы это была частота 549 килогерц, а теперь – 103,4 мегагерца. Одно нажатие кнопки – и я с «Маяком»!
Владимир Маковеев
Прозаик, драматург, родилась в 1938 году в Москве. Прожила тяжелое военное полуголодное детство, скиталась по родственникам, жила в детдоме под Уфой. После войны вернулась в Москву, окончила факультет журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова. Работала корреспондентом московских газет, сотрудницей издательств, с 1972 года – редактором на Центральном телевидении. Петрушевская – автор многочисленных пьес, рассказов, повестей. Проза Петрушевской продолжает ее драматургию в тематическом плане и в использовании художественных приемов. Ее произведения представляют собой своеобразную энциклопедию женской жизни от юности до старости.
Когда-то я была младенцем, пришла работать в «Последние известия» Всесоюзного радио, а Макс* там был большая фигура, комментатор или обозреватель. В радиокомитете, на Пятницкой, делалась информационная программа, как говорили, ежесуточно в шесть форматов «Правды». Радио слушали в СССР повсюду: в каждой избушке, в прокуратуре, в детсадах, в сельпо, в поликлиниках, в любой коммуналке, увеличенное эхом по числу комнат, в поездах покупейно плюс по вагонному коридору трижды. На пляжах, в пионерских лагерях, в каком ни возьми городке или селении на столбе всегда вещало радио и разносилось далеко эхо: «Говорит Москва. Московское время...» В шесть утра под гимн подымались и тут же выслушивали «Последние известия». Один заключенный сказал, что в камере они затыкали тряпками ту решетку, за которой (на свободе, независимо от зэков) находилось радио. Он называл утренний гимн «рев стада коров», то есть первый торжественный аккорд.
Радио! Туда было не устроиться. Макс Гинденбург, например, пройдя войну, был военным журналистом и попал в «Последние известия» как редкий специалист. Их там, воевавших, было тогда еще много – например, Вадим Синявский (мы его называли Вадим Славич), любимейший спортивный комментатор страны, у которого, по радийной легенде, пуля вышибла глаз во время репортажа из Сталинграда, в момент пленения Паулюса. Прошедший всю войну рядовым, интеллигент Юра Скалов, занимавшийся художниками, – ему всегда больше всех хлопали на торжественных собраниях в канун 9 Мая...
Моими крестными на радио были Вася Ананченко и Юрий Арди, специальные корреспонденты, асы и гиганты, которые нашли меня на просторах целины в городе Петропавловске (Петродыровске, как называли его местные патриоты), Северо-Казахстанской области, где я пела по радио песенки под гитару... И крестная у меня была – моя первая начальница, заведующая отделом культуры, прекрасная, Александра Владимировна Ильина, которая заступалась за меня на летучках, а в личных беседах строгала как карандаш. У нее сын погиб на фронте, мужа расстреляли в 37-м году. Еще я очень уважала Павла Осиповича, Пашу Майзлина, он был вечный заместитель зав. отделом промышленности, еврей и не член партии. (На фронте, в окружении, спасаясь, он закопал все документы, в том числе и партбилет, а также ордена, – и выбрался, но известно, что тогда «наши» с такими делали. Он прошел все круги ада и не желал больше вступать в партию, сколько ему ни предлагали место зав. отделом.) Тем не менее его держали на высокой должности в «Последних известиях» – там надо было уметь четко работать, это у нас был цех, заводской цех, поток информации, самое честное из всех изданий СССР, хотя случалось, что и тут беспардонно врали: к примеру, сев всегда начинался у нас «на три дня раньше прошлогоднего», а одну и ту же домну провинциальные корреспонденты, очнувшись после вчерашнего, могли «задувать» раза по три, если нечего было передавать в эфир.
Бывало, Майзлин, лысый человек, всегда сидящий за абсолютно пустым и чистым, блестящим, как его голова, столом (это при огромнейшем объеме информации, которая шла через данный пункт), пребывая главным по дню, вгрызался в мою информашку, чёркал, ноя себе под нос какую-то криво-косую песню, и со вздохом говорил:
– Самое дело, вот дали бы мне тебя месяца на четыре, я бы тебя научил, самое дело, как надо писать.
(Я с воем в душе шла к своей любимой Ильиной жаловаться, она улыбалась прокуренной улыбкой Жана Габена, затягивалась беломориной и хрипло говорила: «И правильно».)
Это всё мои учители, люди старинной закалки и стальной выдержки. Я состояла при них как подмастерье (не оставляя, однако, усилий по подрыву принятых там норм языка). Но Макс Гинденбург существовал отдельно, он обитал в высших слоях. Вежливый, сдержанный небожитель. Как сейчас бы сказали, аналитик. С ним дружили уважительно, не обращая, однако, большого внимания на его высокую должность. Вообще я не встречала больше такого дружного, хорошо сколоченного и солидарного коллектива. Выгораживали друг друга, часто сидели по вечерам, слушали байки Синявского. Мне запомнился его рассказ об олимпиаде в Австралии, когда наш газетчик проиграл в карты сумму, равную суточным всей советской делегации! Тогда Синявский пошел парламентером и вызвал журналистов всей олимпиады на дуэль, кто кого перепьет. Сборная мира – сборная СССР. На кону был проигрыш газетчика. Спиртное тоже за счет проигравшей стороны. Синявский в этом месте делал паузу:
– Я шел первым номером. – Слушатели восторженно кивали. Еще бы! – Я обошел их уже на пиве – велел подогреть. На водке их лидер упал сразу под стол.
Аудитория делала вид, что изумлена. Все знали эту байку. Далее шло перечисление напитков: пиво, шампанское «Вдова Клико», бургундское... Ну, виски «Белая лошадь». Водку наши сами выставили.
– А то!
Это была всё рабочая кость информации, мои старшие.
Начальство для них существовало как бы вне игры. Герои, виртуозы, любимцы слушателей – что для них значили указания! Но и руководитель был не простой. Наш главный, Владимир Трегубов, красавец, много раз женатый, совершенно седой, загорелый, просвистывавший по коридорам как торпеда, Володя, который говорил отрывисто, всегда спешил и смотрел поверх голов, он не вникал в мелочи, не въедался под шкуру, как многие мои позднейшие начальнички; но в один главный момент Трегубов основательно поставил точку в своей жизни: на партсобрании, так сказать, покончил с собой, отказавшись проголосовать за ввод войск в Чехословакию. Затем его постепенно выжили.
Меня нашли Юрий Арди и Вася Ананченко, как я уже говорила, в студии Петропавловского радио. Они были там в командировке, а я приехала на одни сутки из райцентра Булаево, взять клише в областной типографии. В Булаеве я выпускала «районку» – номер газеты, посвященный целинному отряду МГУ.
Был сентябрь. Все студенты уже уехали с песнями, деньгами и сухим пайком, исхудавшие, черные, жилистые, все повально в тельняшках и парусиновых штанах (флот по-шефски выделил обмундирование б/у). В Булаевском районе остались возведенные белыми студенческими ручками многотонные стены зернохранилищ, саманные домики, кошары – их потом приехали достраивать «под крышу» армяне-шабашники. (Не знаю, доделалось ли это или все ушло под глубокие снега, когда кампания по приобщению студентов к простой жизни зэков была завершена.)
И вдруг корреспонденту Казахстанского радио занадобилось, опоздавши, сделать вдогонку какой-то материал о нашем строительном отряде. Он позвонил в булаевский райком, где я в унынии сидела со своей гитарой.
О, вечера в казахской провинции! Пустой кабинет с раскладушкой, телефон в коридоре, повсеместный лай собак, тьма египетская, ветер гремит по крышам, всё.
– Але, девушка! Мне бы кого-нибудь из студенческого отряда!
– Все уехали уже.
– А вы? Вы кто?
– А я делаю здесь газету об отряде, заканчиваю...
– О! Вы-то мне и нужны! Вы можете приехать ко мне в Петропавловск на радио выступить? Как жалко, упустил, я был в командировке, так хотелось их записать, так сказать, под песни у костра.
– А я завтра еду как раз к вам в Петропавловск в типографию за клише. И у меня как раз гитара.
Он помолчал – как видно, опешив от такого совпадения:
– Ну вот! Договорились! А переночуете у нас, жена вас накормит. Назавтра областная типография должна была выдать мне последние клише фотографий, то есть снимки на металлических пластинках, а затем предстояло напечатать весь тираж и сопровождать его в Москву.
Белые мухи носились над одноэтажным городишком, долгие и глубокие лужи рябило как в шторм... Дул сильный, леденящий, настоящий, осенний степной ветер. Из верхней одежды у меня был бордовый прорезиненный плащ китайского производства и большой головной платок, похожий на оранжевое вафельное полотенце. Внизу – парусиновые матросские клеша и зеленые ботинки. Что-то немыслимое. Все, кроме клешей, покупала в разное время мама. Доставала. Я плакала над этими обносками, но делать было нечего. Носила.
На следующий день я уже сидела на петропавловском радио в студии у микрофона, в теплом и светлом месте, пересказывала содержание написанной мною под разными фамилиями газеты (каждая статья шла как «радионовелла») и пела под свою гитару песни стройотряда. Пела, я думаю, не меньше часа, в том числе блатной репертуар типа «Вхожу это я в пивную», любимые песни раздольных казахских степей. Для советского радио это была безумная новинка!
Когда я вышла, в предбаннике ко мне обратился оживленный, интеллигентного вида, даже какой-то французистый старичок, лет за сорок, и сказал ласково:
– Откуда вы явились такая?
– Из Булаево.
– ?
– Это шестьдесят километров отсюда.
– Надо же, – сказал интеллигентный старичок. – Как интересно. Мы вас слушали. Я – корреспондент «Последних известий» Константин Арди. Из угла кивнул дядя тоже не первой молодости, хорошо за тридцать пять. Он улыбался.
– А это, – Вася Ананченко, мы вместе приехали. Вы нам понравились.
Девушки всегда очень подозрительно относятся к комплиментам. Знаем мы вас, старые дядьки! Я насторожилась. Старец продолжал хвастливо:
– Эх, вот если бы вы были москвичкой, я бы вас взял на работу на радио!
Я тут же возразила:
– А я москвичка.
– Ну, хорошо, – растерялся старичок, – будете в Москве, заходите.
Как бы его поймали на неосторожном обещании. Возникла тяжелая пауза. Но Юрий Арди был, вообще говоря, удивительно легким и добрым человеком. И он вышел из положения доблестно:
– Вот вам телефон (он засуетился, ища ручку), моя жена, Александра Владимировна Ильина, заведует отделом культуры в «Последних известиях».
То есть никаких таких двусмысленностей, жена! Вася Ананченко смотрел из своего угла трезво.
Тут же корреспондент радио увел меня к себе домой, где его жена наготовила пельменей, весь вечер мне со смехом жаловались на местную жизнь, дети радостно бесились вокруг, а потом мне предоставили комнатку с кроватью, на которой было две перины! Я погрузилась в эту роскошь, но поспать мне не удалось: на новенького, видимо, сбежались все клопы этого старого дома. Бедные люди, как мы все тогда жили!..
Я выпустила газету, вернулась в Москву, а идти в «Последние известия» все не решалась, месяц просидела дома, сопровождаемая стонами мамы, что нам не прожить на одну ее зарплату, а затем набралась духу и позвонила по чудом сохранившемуся телефону.
– Ну где же вы, – сказал женский прокуренный бас (это оказалась сама Ильина). – А мы вас ждем-ждем... Приезжайте немедленно. Арди мне про вас рассказал.
Я, оцепеневшая, приехала, мне велели написать текст о возвращении студенческого отряда (якобы это произошло сегодня, а не полтора месяца назад), тут же запустили в студию, и вечером, сидя у приемника «Рекорд», мы с мамой слушали меня голова к голове, и я не поняла у себя ни слова... Речь была чужая, писклявая, торопливая, ужас. Как будто ребенок говорил, такое я вынесла впечатление от собственного выступления по радио. Тем не менее я начала там работать внештатно. Через два месяца Ильина меня взяла в штат корреспондентом.
Насчет карьеры мой мудрый папа оказался прав.
В «Последних известиях» меня сначала кинули освещать сельское хозяйство, потом комсомольскую жизнь, а потом на живопись (Юра Скалов забастовал, сказал, что ему надоело писать одно и то же о выставках).
Помню жуткую историю. Я ведь тоже старалась писать по-новому, и именно это и не одобрял Майзлин (вполне справедливо). Одну свою информашку, как раз об открытии выставки, я начала словами: «Тихая вода медленных северных рек» (остального не помню, может быть, дальше следовало «неспешная жизнь охотников, дальние костры по ночам»), – после чего шли вполне конкретные дела: вот этому и посвящена была такая-то выставка, и кто автор, и сколько картин. Диктор (кажется, Высоцкая), разбежавшись после потока новостей о домнах и выданных на-гора тоннах угля, таким же деловым тоном, быстренько начала: «тихаяводамедленныхсеверныхрек...» и осеклась. Это надо было читать иначе, как-то нараспев, что ли. Бедная диктор! В какое идиотское положение я ее поставила! Тогда они не имели права ошибаться, переговаривать текст и извиняться... Скандала не было, только редактор Нина Скалова мне приватно очень мягко сказала: «Ну, ты у нас прям Паустовский». Было стыдно.
Кстати говоря, об ошибках дикторов ходили легенды. Например, однажды, уже перед концом смены, ведущая вечерних новостей считала деньги и, когда микрофон включился, она, взглянув на часы, произнесла: «Московское время двадцать часов сорок копеек». А еще один диктор заканчивал сводку прогноза погоды и, не веря своим глазам, прочел: «О погоде в Москве. Плюс двадцать минус двадцать три!» И долго после этого озадаченно молчал, оценивая, тире это было или минус. А знаменитый Левитан вроде бы однажды торжественно объявил своим государственным бархатным басом: «Русская народная песня «Я на кумушке сижу!»
Наш товарищ, корреспондент Яша Смирнов, тоже один из моих наставников, обожал его пародировать, и всегда при случае, когда заглядывал в буфет и видел стоящего у прилавка (вне очереди) скромненького Юру Левитана, ликующе на весь зал провозглашал жирным басом: «Селедка атлантическая на одиннадцать процентов!» Все вздрагивали, оборачивались и удивленно таращились на Левитана (ведь именно он всегда громогласно, на взводе, читал постановления о снижении цен, так любимые народом).
Людмила Петрушевская
(Семья и школа. 2003. №7–8)
С 1958 года по 1966 год работал в разных должностях на Литовском телевидении и радио. С 1966 года член Союза журналистов. В 1966 году был избран Директором Международной организации телевидения и радио с центром в Праге. В 1971 году был назначен заместителем председателя Гостелерадио СССР. С 1990 года по 2002 год заместитель генерального директора ЮНЕСКО, где занимался вопросами средств массовой информации, проблемы свободы прессы, прав журналистов. В настоящее время советник генерального директора ЮНЕСКО. Награжден многими государственными и профессиональными наградами, в том числе Государственной премией СССР, Директорской премией телевидения «ЭММИ» (Национальной Академии искусств и наук США), Серебряным орденом Международного Олимпийского комитета.
На страже языка и культуры. С точки зрения ЮНЕСКО
Из страницы ЦРУ в Интернете следует, что в мире 43973 радиостанции и 33071 телевизионная станция. В год создаётся 65,5 миллиона часов радиопрограмм и 48 миллионов часов телевизионных программ.
Общественное значение радио, вопреки многим прогнозам, не уменьшается, а, наоборот, увеличивается.
Развитие новых технологий часто представляется как путь только в одном направлении, ведущий к монокультуре, к исчезновению языков, короче, к глобализации с наихудшими её последствиями.
На самом деле это не так. В средних веках появление печатного станка произвело техническую революцию в книгоиздании.
До появления печатного станка в Европе в науке и искусстве главенствовали греческий язык и латынь.
Печатный станок, то есть новая технология, эту монополию уничтожил. Появились книги на национальных языках, и это во многом способствовало развитию национальных языков и культур.
Все мы помним тревоги о засилии английского языка в Интернете. Три года назад восемьдесят процентов текстов в Интернете было на английском языке, сегодня – всего тридцать пять. Это не означает, что уменьшилось количество материалов на английском языке, но значительно увеличилось их количество на других языках, в том числе на русском.
Радиопередачи на национальных языках имеют громадное значение для распространения языка, а для малых народов – часто и для сохранения его языка.
Язык радиопередач – это школа для миллионов радиослушателей.
Эталоном хорошего английского языка многие годы были, да и остаются по сей день, мировая служба Би-би-си и, не удивляйтесь, мировая служба нашего иновещания на английском языке.
Мои зарубежные коллеги часто восхищались правильному и интеллигентному английскому языку советского, а позднее российского иновещания. К сожалению, этого нельзя сказать о русском языке российских коммерческих радиостанций.
Кто-то скажет: какое дело литовцу беспокоиться о чистоте русского языка.
Без русского языка мир никогда бы не узнал про стихи Эдуардаса Межелайтиса, Юстинаса Марцинкявичюса. Режиссёр Эймунтас Некрошюс, не зная русского языка, никогда бы не решился ставить спектакли по пьесе русского писателя Антона Чехова в столице России.
Короче, русский язык давно принадлежит не только русским, также как английский не принадлежит англичанам, а французский язык – французам.
Однако ответственность за сохранение чистоты и богатства русского языка несут русские и особенно радиостанции России. Русский язык в мире понимают около полумиллиарда людей. В одной Германии понимают или говорят около пяти миллионов.
Коверкать и загрязнять русский язык, как и любой другой язык – преступление перед мировой культурой.
Мы учимся бережно относиться к генофонду природы. С трепетом говорим о генной инженерии. Язык каждого народа – тот же генофонд, требующий не менее бережного отношения.
Во время встречи Михаила Горбачёва и Рональда Рейгана в Рейкьявике я узнал, как малочисленный народ Исландии бережно относится к своему языку. В радиопередачах на исландском языке нет иностранных слов, потому что их нет вообще в языке. Если появляется новое иностранное слово, объявляется национальный конкурс на лучшее нововведение на исландском языке.
Наши журналисты с особенным рвением употребляют такие слова, как «контент», «саммит», «дефолт». Раз в радиопередачах так говорят, чего же ждать от других.
Новые технологии повысили роль радиовещания в демократизации общества. ЮНЕСКО многие годы способствует созданию общинных радиостанций в развивающихся странах. Такие радиостанции малой мощности от одного до пяти ватт обслуживают небольшие населённые пункты. Руководят ими не профессионалы радиовещания, а, как правило, местные общественные деятели. Часто это учителя, иногда – местные священники.
Перед выборами в Южной Африке, по просьбе Манделлы, ЮНЕСКО установило несколько таких общинных радиостанций в университетах. Эти радиостанции сыграли большую роль. С их помощью, в большинстве своём неграмотному чёрному населению Южной Африки объяснялся порядок выборов.
Сотни общинных радиостанций ЮНЕСКО установило на Филиппинах. Там они неожиданно приобрели новое качество благодаря Интернету.
Радиостанции по Интернету начали обмениваться программами. Интернет открыл новые возможности для радиовещания, в том числе и для программы «Маяк». Сегодня в мире боле пяти тысяч радиостанций в Интернете, добрая половина из них – станции Северной Америки. Интернет позволяет сегодня, не имея мощных передатчиков, распространять программы во всём мире.
«Маяк» имеет уникальную возможность передавать свои программы по сети Интернета с хорошим качеством, а музыкальные передачи в стереофоническом варианте.
По своей информационной насыщенности, разнообразности музыкального вещания программа «Маяк», несомненно, одна из наиболее значимых и качественных мировых радиопрограмм.
Будем надеяться, что радиопрограмма «Маяк» сохранит информационную насыщенность, объективность, требовательность к высокому качеству своих музыкальных программ и будет стоять на страже чистоты русского языка.
Генрих Юшкявичюс
Родился в 1935 году в подмосковном городе Зарайске. Школьником активно сотрудничал с редакциями местных газет и радио. Затем учился на факультете журналистики МГУ, параллельно работая в различных изданиях. В 1961 году пришёл на Всесоюзное радио, в редакцию «Последних известий» («Маяк»). С 1972 года – на телевидении. В 1992 году вместе с женой, телеведущей Инной Ермиловой, основал телекомпанию «Полюс», где занимает должность Главного редактора. Телекомпания специализируется на производстве документальных фильмов, а также информационных программ для детей и подростков («Сорока», «Короче говоря», «Ступеньки»). В 1994 году телекомпания провела уникальную прямую трансляцию с Северного полюса, посвященную Международному году семьи.
(Часть 1 см. в Главе 5 этой книги)
По ночам мне снится «Маяк».
Немало поработал я в разных газетах и журналах, сколько сценариев написал для документального кино, сочинял цирковые представления и тексты для песен, на рекламной ниве успел потрудиться, из телевизионных студий и монтажных уже много лет не выхожу. И вот, надо же, под утро нет-нет, да и привидится что-нибудь такое: куда-то бегу с микрофоном, куда-то опаздываю, а потом всё-таки успеваю, в наушниках голос ведущего «...об этом и рассказывает корреспондент «Маяка» Алексей Ермилов». Я набираю полную грудь воздуха и... просыпаюсь. В окно солнышко светит, пора в Останкино ехать, а я всё ещё переживаю «радийные» приключения.
А пришёл я на «Маяк» ещё тогда, когда «Маяка» не было. То есть была редакция «Последних известий», из которой и вылупился впоследствии «Маяк». Неугомонный и, пожалуй, слегка взбалмошный главный редактор Владимир Дмитриевич Трегубов, которому было поручено это дело, не стал ждать, пока появиться соответствующий штат. А, может быть, ему и не успели выделить этот штат – время было горячее, точнее, «оттепельное», в журналистике бушевали свежие ветры, народ с утра выстраивался в очередь за аджубеевскими «Известиями» и «Неделей», газетчики соревновались в метких и броских заголовках, явилось из небытия слово «репортаж» (представьте, что до этого оно было как бы под запретом, дескать, – жанр «буржуазный»).
Словом, те, кто и так был по горло загружен выпусками «Последних известий», они и принялись создавать «Маяк». Ну и, конечно, работали сутками. Помню, как-то поздним вечером, почти ночью, звонит мне режиссёр Александр Овчинников:
– Лёш, загляни ко мне в студию.
– Садись к микрофону.
– Сажусь.
– А теперь изобрази мне соловья.
– Кого-кого?
Кто-то ему рассказал, что я умею подражать пению птиц.
– Но соловей у меня не получается. Синицу – могу, цыплёнка.
– Ладно, давай цыплёнка... Ещё... Поближе к микрофону. Так... Слушай, а, может, всё-таки попробуешь соловья?.. Нет, всё равно цыплёнок выходит.
– Саша, а для чего это тебе?
– Вэ-Дэ велел позывные для «Маяка» поискать. Вот я и подумал, что соловей-то очень подойдёт. Как символ России.
– Извини, но ведь в фонотеке, наверно, полно всяких соловьев? Овчинников смотрит на меня усталыми глазами.
– Посмотри на часы. Фонотека давно закрыта.
И я вдруг понимаю, что символ России режиссёру нужен немедленно, в крайнем случае, – к утру.
Через несколько дней выяснилось, что позывными утверждена первая музыкальная фраза «Подмосковных вечеров».
Первые несколько лет «Маяк» выходил в эфир по строгой схеме: каждый час – новости, каждая получасовка – оперативный репортаж, остальное время – музыка. Дабы снабдить получасовки материалами, организован был отдел «Радиофильм». Возглавил его Константин Ретинский, ветеран войны и – ветеран радиорепортажа.
И главное, что проповедовал Ретинский, главное, чему поклонялись его ученики, главная забота наша, боль наша, гордость наша был... звук. Звук!
Боюсь, что современный радиожурналист может даже и не понять, про что я. Звук – в смысле звучания? О чём тут говорить, конечно, все слова должны быть разборчивы, отчётливо слышны.
Слова, слова... Событие, переданное текстом.
В «Радиофильме» событие старались передать звуком.
Например.
«С моим собеседником мы идём по ночному городу. Морозно, слышите, как снег скрипит под ногами. А ведь действие вашего спектакля тоже происходит зимой и тоже в Москве?»
Короткая (45 секунд) беседа с театральным режиссёром. Естественно, скрип снега записан прямо на улице, вместе со словами. Монтировать сложно: вырезки дают «сбой» шагов. Казалось бы, если уж так это важно, запиши слова отдельно, шаги отдельно. Не получится. Потому что всегда слышно, говорит человек стоя или на ходу, на улице или в помещении. Пропадёт весь аромат этой вечерней прогулки.
Дальше.
«Подъезд театра ярко освещен.
– Лишнего билетика не будет?
– Ой, мне, мне дайте!
– Подождите, я первый спросил.
Ну, я вам скажу, народ на ваш спектакль просто валом валит».
И беседа продолжается – сначала при входе (15 секунд), потом на фоне гула театрального фойе (30 секунд).
И, наконец, зрительный зал. Здесь репортёр наговаривает всю необходимую информацию о режиссёре и пьесе, причём, когда занавес поднимается, понижает голос до шёпота (ещё 35 секунд, включая коротенькую звуковую сцену начала спектакля).
Кстати о шёпоте. У меня был замысел серии материалов, которые так и назывались бы: «Репортаж шёпотом». Один я уже успел сделать – репортаж из библиотеки.
«Вы понимаете, что в читальном зале нельзя говорить громко. Здесь самый громкий звук – шелест страниц. Слышите?.. Очень не хочется отвлекать людей от книг, рукописей...
– Да нет, ничего, «отвлеките».
Ну вот, я вам всё-таки помешал. А вы часто бываете здесь?.. А вы знаете, что сейчас у библиотеки – юбилей?.. А вас не отвлекают соседи и, вообще, как вы относитесь к библиотечной публике?»
Ну, и так далее. Поиски звуковой палитры иногда приводили к неожиданным конфликтам. Кажется, это было в Клину, в музее Чайковского. «Нет, рояль этот – мемориальный, мы его только раз в году открываем». И – никаких. Не помню, какие уж я доводы приводил, но, в конце концов, служители музея сдались. В эфире это звучало так: «Да, знаменитый инструмент никому не разрешают даже открывать. Только в день рождения Петра Ильича на нем играют самые известные музыканты. И вот – чудо! – специально для миллионов слушателей «Маяка» крышка рояля открывается, и один из сегодняшних посетителей, студент Гнесинки, опускает руки на клавиши...»
Репортаж из дома-музея Чехова в Мелихове начинался, конечно, звуком колокола, который висит на столбе напротив основного дома и которым когда-то домочадцев созывали на обед. И уж, само собою, всякие заводские-фабричные-производственные репортажи тонули в разнообразнейших гудках, звонках, перестуках, жужжаньях. Тут главным было не заиграться, рельефно выделить главную тему, смысл.
Помню, с тем же Овчинниковым записывали мы репортаж из нового аэропорта «Домодедово», ещё до того, как туда пригласили первых посетителей. По тем временам (да и по нынешним) здание это – гигантское. Но как показать его размеры... по радио?
Текст репортажа:
«Саша, давай сделаем так. У тебя голос громкий, режиссёрский, ты бежишь к противоположному концу зала и пытаешься до нас докричаться. А я пока со строителями побеседую. Так сколько, вы говорите, здесь квадратных метров?
(В пустом, гулком зале хорошо отдаются Сашины удаляющиеся шаги, а я продолжаю интервью.)
Вот, наконец, он, кажется, добежал, да? Внимание, слушаем!
(Издалека доносится Сашино раскатистое «ого-го-го», эхом отдаётся где-то на галереях.)
Строитель: Ну, и голос у вашего приятеля. Мы тут только по радио переговариваемся...
Многое потеряло радио, отказавшись от звука. Доходит до смешно. На днях еду в машине, как всегда, «Маяк» включил. Идёт репортаж об инаугурации Лужкова. «Гости проходят сейчас в большой зал под торжественные звуки симфонического оркестра». Но репортёру и в голову не приходит дать нам звуки этого оркестра. Где же она стоит, что мы – ну, ничегошеньки не слышим? Скорее всего, забежала в какой-нибудь кабинет мэрии, чтобы ни музыка, ни толпа не мешали. Когда по радио даётся описание того, что видит репортёр, – это понятно. Но когда по радио идёт описание того, что слышит репортёр, – это бредятина. Грустно. Да ведь не только «Маяк». Всё радио перешло на бесконечное «бу-бу-бу-бу». Мне возражают: ты не понимаешь, теперь эфирные репортажи с места событий по мобильникам идут. Ну и что? Мобильный телефон отлично звуки передаёт. Только нужно знать, куда и как поднести его. А, главное, нужно почувствовать вкус к звуковой картине жизни. Надо уметь слушать, надо любить звоночки и шорохи.
Кстати о звоночках. На Валдае есть музей знаменитых колокольчиков. Так вот, я там не один час пробыл, записывая большие и маленькие бубенцы. Оказалось, это чертовски сложно. У каждого колокольчика свой голос, к каждому микрофон надо подносить на разное расстояние, чтобы передать все оттенки звука.
Но, пожалуй, лучшие звуковые репортажи мне доводилось вести из... леса. Конечно, легче всего это делать из леса весеннего. Тут тебе и ручьи звенят, и птицы заливаются, и апрельский дождик шелестит. А осенью? Однажды мы, опять же с Овчинниковым, решили сделать пластинку «В осеннем лесу». Тогда выходил звуковой журнал «Кругозор» и наиболее удачные работы «Маяка» попадали на его страницы. Так вот, погожий день в конце сентября, листва, словно разноцветный витраж, солнцем просвечивается, и – тишина! Абсолютная.
А мы договорились, что всё будет построено на звуках, что мы будем только эти звуки комментировать.
Бродили-бродили, потом присели на пригорок, раскрыли свёрток с колбасой. И вдруг – писк какой-то. Я даже бутерброд выронил. Саша шепчет: «Тихо, не спугни, это мышка полевая». И микрофон достаёт. Со стороны это, наверно, комично выглядело. Два взрослых мужика, словно коты, залегли у мышиной норки. Минут пятнадцать ждали, пока наконец мышоночек снова не появился. Он высунулся из норы и увидел (или учуял) мой бутерброд. И тут такой радостный писк раздался!
Словом, начало было положено. А потом пошло: грибники перекликались, шишки с глухим стуком валились под ноги, шуршала жухлая листва на тропинках, утки крякали высоко над лесом...
Через пару дней репортаж был в получасовке «Маяка». Один из...
Сколько же мне довелось их сделать, этих репортажей? Работал я, как и многие другие, почти без выходных, в день порой и два, и три раза выезжать на события доводилось. Да ещё и командировки бесконечные. Если пару недель репортёр никуда не выезжал, Ретинский уже начинал ворчать:
– Ты чего это засиделся, вот на Камчатке новый комбинат открывают.
– Так там же у нас собкор есть?
– А ты проведи репортаж вместе с ним, а заодно посмотри свежим взглядом, что ещё у них новенького.
Поначалу в «Последних известиях» и «Маяке» за мной почему-то закрепили железнодорожный транспорт. То есть я с утра до вечера должен был отслеживать новости Министерства путей сообщения и других ведомств, которые строили локомотивы и вагоны, мосты и паромы, тоннели и дороги, гоняли по этим дорогам пассажирские и грузовые составы, улучшали, как могли, уровень обслуживания на вокзалах. Если я что-то пропускал, меня вызывал Трегубов или, чаще, заведующий отделом Паша Майзлин:
– Ну, вот, Ермилов, опять ты прошляпил. Тассовка пришла: новый вагон где-то под Москвой испытывали. – И брезгливо бросал мне листочек. – На, сделай.
В «Маяке» считалось нехорошим тоном сообщения ТАСС давать прямо в эфир, не адаптировав их по-своему. Я плёлся в редакцию, созванивался с теми, кто строил вагон, кто его испытывал, узнавал кучу подробностей, а Майзлин интересовался каждые полчаса: на какой выпуск я успеваю.
В общем, «Маяк» был мощной и стройной информационной системой. Постоянный приток сообщений обеспечивался, во-первых, отраслевыми корреспондентами по вопросам науки, медицины, промышленности, сельского хозяйства, образования, авиации и космонавтики, литературы, музыки, театра, кино, живописи. Были журналисты, которые занимались ветеранами войны, профсоюзами, социальной политикой. И, во-вторых, существовала корреспондентская сеть, в каждом административном центре были «наши люди». Все они отлично знали свои регионы, а в регионах их знали все. Они искали информацию постоянно, изо дня в день. Получалась полная, разносторонняя картина огромной страны.
Да, в тогдашних условиях всё вроде бы должно было подчиняться одной цели: показывать, что под руководством партии жизнь хороша, а завтра будет ещё лучше. Но – странное дело – отлично отстроенная, разветвлённая информационная система становилась гораздо шире этой узкой задачи, информационный ковш копал глубоко, и, может быть, помимо воли его конструкторов, зачерпывал истинные пласты жизни общества, народа.
Когда каналы ликвидировали свою корсеть, стали работать по принципу «мчимся туда, где что-то случилось», выпуски превратились в сводки происшествий.
Пишу я эти строки, воспользовавшись коротенькой новогодней паузой, поэтому невольно вспоминаются такие же праздничные дни на «Маяке». Готовиться к ним начинали ещё в начале декабря. Ретинский тщательно расписывал все новогодние выпуски. «Так, начнём с Дальнего Востока, репортаж о том, как там уже встретили Новый год, потом включаем Восточную Сибирь, потом Западную, потом Урал, и, наконец, Москва. Главное – дать слушателю почувствовать просторы страны, пульс её жизни. Кстати, кто у нас будет работать в ночь с тридцать первого на первое?» Удивительно – желающих оказывалось немало.
А прямой эфир? Самый что ни на есть оперативный жанр радио и телевидения?
Вы знаете, в журналистике самое неприятное – мелкие лжиночки, мелкие подставочки. К сожалению, в «Маяке» это водилось издавна. Передаёт собкор плёнку о каком-нибудь событии. Плёнку! А в эфире звучит: включаем такой-то город, Пётр Степанович, вы в эфире. Я спрашиваю: «Зачем?» – «Ну, как, мы свою оперативность подчёркиваем». – «Но ведь слушатель может распознать правду, это всегда чувствуется». – «Ну, кто-то догадается, кто-то нет».
Особенно забавно это на телевидении получается. Вот ведущий прямой репортаж объявляет. Вот идёт этот самый прямой репортаж. И вдруг плёнка (а это, естественно, плёнка) останавливается. Ну, заело, так бывает. Ведущий что-то лепит о технических накладках. А у самого лицо, как у нашкодившего котёнка.
Годами продолжается эта недостойная взрослых людей игра. Ну, скажите прямо, что репортаж записан час назад. Так же лучше. Зато когда вы действительно в эфир пойдёте, вам поверят. А если поймут, что вы даже в этом обманываете, не поверят ничему.
И ещё – язык выпусков. Я уже говорил, что все заметки, вся информация перерабатывалась под устную речь, под «Маяк». Выпуски читались дикторами, которые всегда были как на радио, так и на телевидении подлинной элитой. Помню, как я ликовал, когда мой репортаж похвалил сам Левитан. И как огорчался, когда дикторы находили у меня какие-нибудь ошибочки. Но вообще-то в эфир очень редко проскакивали неправильные ударения или неправильные склонения. За этим строго следили режиссёры и редакторы.
Да и сама речь репортёров, корреспондентов была чёткой и правильной русской речью. Не допускались к эфиру люди, не прошедшие специальную подготовку, специалисты занимались с ними техникой речи. Василий Ананченко, у которого было несколько мягкое, южное произношение, усиленно занимался всякого рода упражнениями. Однажды в подземном вестибюле станции «Новокузнецкая» я наблюдал забавную сцену. Группа подростков тайком заглядывает за пилон и животики надрывает от хохота. Что такое? Заворачиваю за угол и вижу Васю, который тщательно, «как учили», вытягивает губы пятачком, вращает ими и при этом издаёт утробные звуки типа «мя-мя, бя-бя».
...Снится мне «Маяк», снятся друзья мои, все мы молоды, энергичны, у нас невероятно интересная работа, мы смеёмся и пьём вино в кафе-мороженом на Пятницкой. Вот Костя Ретинский и Саша Овчинников, вот Вася Ананченко, он, как всегда, говорит: «Понимаешь, Лёха, мне нужно плёнку монтировать, но я ещё минут десять посижу, я не могу заранее, я люблю, чтобы меня поджимало». Вот Яша Смирнов, Тамара Каретникова, вот Саша Жетвин, он сейчас допьёт стакан и будет читать свои стихи. Вот в сторонке сидит непьющий Трегубов... И я вдруг думаю, что это совсем несообразно, он никогда в кафе это не ходит. И тревожно сжимается сердце, будто кто-то шепчет: «Но как же так, их уже нет, как же так», но я хохочу вместе с ними, я хочу крикнуть, какие они хорошие, набираю полную грудь воздуха и... просыпаюсь.
Комната наполнена зимним солнцем, пора в Останкино. Может, на «Маяк» по дороге завернуть? Нет, сегодня не успею. Потом.
Потом, потом...
Алексей Ермилов
(Часть 1 см. в главе 5 этой книги)
Радиожурналист, сценарист кино и телевидения, доктор искусствоведения, профессор, ведущий научный сотрудник Государственного института искусствоведения. Родился в 1937 году. В 1964 году закончил факультет журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова и начал работать в Главной редакции литдрамвещания Всесоюзного радио, а затем – на «Маяке». С 1970 года, в течение 18 лет – в журнале «Телевидение и радиовещание». Автор более 100 научных работ по проблемам кино, радио и телевидения. Среди них – монографии: «Там, на невидимых подмостках», «Рампа у микрофона», «В студии радиотеатра» (1978 год). Под редакцией А. Шереля в МГУ выпустил учебник «Радиожурналистика». Читал лекции в университетах Европы и Америки, работал на радиостанциях ФРГ, США, Польши и других стран.
У XX съезда партии оказалось много даровитых профессионально и нравственно здоровых детей в литературе, искусстве и журналистике.
В литературе ими стали «Судьба человека» Михаила Шолохова и «Теркин на том свете» Александра Твардовского, в театре – «Современник» Олега Ефремова с его призывом «вперед – к Станиславскому», восстанавливающим едва ли не главный завет основателя Художественного театра о том, что успех в искусстве и в любом виде творчества, включая публицистику, зависит, прежде всего, от простого и бесконечно сложного условия – веры в правду произносимого.
В кино прямым следствием дискуссий и резолюций съезда стало «Чистое небо» Григория Чухрая и «Тихий Дон» Сергея Герасимова. И все эти выдающиеся не просто произведения, а, справедливо сказать, явления российской культуры XX века объединены важнейшим достоинством искусства и политики – не просто выстраивающим их в одну линию интеллектуальной и нравственной атаки на прошлое, но победительное движение духовного, нравственного прежде всего, а затем уже социального и психологического переустройства общества.
Уходила в небытие сталинская норма, выраженная формулой, что человек в обществе – это лишь колесико или винтик огромного государственного механизма.
Новое время требовало не просто новых песен, оно властно диктовало необходимость принципиальной перестройки всей системы массовой информации в стране, не частного освещения отдельных сторон жизни общества, а мощного рывка журналистики и публицистики всех видов – рывка к новым рубежам, а это значит к новым темам, к новым проблемам, и, конечно, к новому уровню информированности самых широких масс обо всем, что происходило хорошего или дурного, социально успешного или экономически проблемного в жизни страны и общества, вступившего на неведомый ему в течение многих десятилетий путь развития.
Вопрос качественной, то есть оперативной и тематически разносторонней информации, стал одной из тех проблем, от успешного решения которой во многом зависело дальнейшее историческое движение великого государства.
Летом 1964 года ЦК КПСС принимает решение, которое по сути своей обозначило принципиально новую позицию в системе массовой информации населения по всем актуальным вопросам жизни страны и мира.
А звучало название этой практически революции в отечественной журналистике вообще и в радиовещании в частности очень просто: «О создании круглосуточной информационно-музыкальной радиопрограммы «Маяк».
Работая над этим очерком, мы проследили жанрово-тематическую палитру «Маяка» первых лет его эфирного существования. Суммируя наши наблюдения, основанные на изучении эфирных папок и звукозаписей первых нескольких лет жизни «Маяка», мы вправе выделить следующие тематические направления, которые характеризовали работу журналистов и редакторов, свидетельствовавших в своем творчестве новые грани общественного развития и своеобразно суммирующих итоги практического воплощения решений XX съезда.
Конечно, на первом месте оставались проблемы экономического и социального развития страны. Но вот как выстраивается система приоритетов в информационных материалах о новых тенденциях и явлениях в жизни общества (в сумме, все вместе, они характеризуют весьма убедительно принципиальный поворот во всей политике государства).
На первое место вполне логично выдвигается тема пенсий трудящимся, которые из нищенской суммы времен сталинской экономики превратились в систему финансового обеспечения людей, в течение многих десятилетий отдававших свои силы и способности на нужды общества и потребности государства. Напомню, что это был один из первых элементов комплексной реформы жизни, обозначенной решениями XX съезда.
Для примера назову только один комментарий Владимира Трегубова о том, что смысл резкого повышения пенсий заключается не просто в самом факте прибавления некой суммы пенсионеру, много десятилетий проработавшему на заводе, стройке, в государственном учреждении, но в том, чтобы человек не боялся выхода на пенсию – а ведь она до этого времени у абсолютного большинства пенсионеров была в буквальном смысле слова нищенской, и нормально прожить на нее было совершенно нереально. Трегубов, а за ним Голованов, Афанасьев, Ретинский и их коллеги весьма убедительно рассуждали у микрофона о ценности человеческого труда вообще и в частности о силах, отданных стране и народу.
Новые пенсии, по их мнению, означали, что человеку не надо ждать, пока он полностью истощит свои силы, и что государство берет на себя обязанность обеспечить ему более или менее приличное экономическое существование – не в глубокой старости человека, а тогда, когда он еще полон сил и интереса к жизни.
Это была очень болезненная для миллионов людей тема, и не случайно «Маяк», да и весь Радиокомитет были завалены тысячами писем и телеграмм сразу же после выхода этих комментариев в эфир.
Вторая важнейшая тема «Маяка», по сути своей непосредственно связанная с нами уже названной, – тема жилищного строительства. Да, это сегодня, спустя почти полвека, мы презрительно обзываем пятиэтажки «хрущобами» и жалуемся на их качество. Но ведь программа жилищного строительства, очень внимательно отслеженная журналистами «Маяка», означала для миллионов наших сограждан возможность переселения из подвалов и полуподвалов, и даже из землянок, которые порой встречались чуть ли не в центре столичных городов, в заново построенные комнаты и квартиры.
Осенью первого года своего существования «Маяк» посвятил целую серию передач возможностям и своеобразию быта отдельной семьи в отдельной квартире. Не через 50 или 100 лет, когда придет коммунистическое общество и у всех будет всего по потребностям, а уже сейчас, «когда ты еще полон сил и разнообразных желаний» и многие из этих желаний можешь исполнить, не дожидаясь «светлого будущего» через многие десятилетия.
Третья тема была не менее проблемной на «Маяке». Она касалась жизни села и особенно сельской молодежи. Леонид Хатаевич напоминал в своих комментариях и репортажах о том, что сельское население в СССР не имело на руках паспортов, и выпускнику, скажем, средней деревенской школы надо было потратить немало сил (а если говорить честно, то часто и немало средств), чтобы получить в сельсовете справку с места жительства, которая позволяла бы ему поехать в город учиться.
Из деликатности и уважения к государственному аппарату, а иногда и просто из страха перед карательными органами, никто не называл эту систему «крепостное право по-сталински». Но от этой словесной деликатности суть дела не менялась, и проблема для миллионов сельских парней и девушек не исчезала. Радостные сцены «проводов гармониста в институт» в сельской киноаудитории, как свидетельствуют многие артисты и режиссеры подобных фильмов, на просмотре в деревенских клубах вызывали чаще не аплодисменты, а ругань и слезы. И ссоры между молодыми людьми и сельсоветовскими начальницами.
А что те могли сделать? Они тоже жили по инструкции и по закону. Помнится, в адрес «Маяка» после одного из репортажей на эту тему пришло письмо из приволжской глубинки с просьбой прислать его текст, но обязательно заверенный, причем гербовой печатью радиокомитета. Пример, как мне кажется, весьма показательный.
И, наконец, еще одна тема, которая появилась на «Маяке» не сразу, но появилась, хотя «проходила» в эфир с большим трудом и часто в оскопированном дежурным цензором виде. Это выступления у микрофона людей, вернувшихся из сталинских лагерей, где они провели много лет, а иногда и десятилетий по глупейшим политическим обвинениям: «жил на оккупированной немцами территории», «высказался плохо о качестве трактора, называемого «Сталинец», «9 мая на собрании говорил об ошибках командования во время войны». Или просто «рассказал анекдот о каком-то усатом человеке», а местный энкаведешник решил, что большие усы на всей земле есть только у Буденного или Сталина.
А ведь по подобным обвинениям в ГУЛАГе провели не один десяток лет ни сотни, ни тысячи, а десятки миллионов человек. Очень деликатно, точнее сказать, очень осторожно, но «Маяк» говорил и об этом.
Таким образом, правомерно заметить, что «Маяк» стал одним из первых каналов информации, который вернул в отечественный эфир комплекс реального многообразия тем и проблем жизни в СССР и на всей земле. И именно это обстоятельство прежде всего обусловило внимание к этому радиоканалу практически у всей страны. Конечно, понадобилась и организационная перестройка.
Выпуски «Маяка» параллельно с новостными программами «Последних известий» готовила единая редакция, которую возглавляли опытные радиожурналисты и чрезвычайно образованные, открытые и к новостям политики, и к информации о культуре, искусстве – Владимир Дмитриевич Трегубов, его первый заместитель бывший фронтовик и редактор «Военной газеты» Леонид Вернерович Гюне. Позднее руководство «Маяка» превратилось в триумвират. Заместителем Трегубова стал блестящий очеркист и комментатор, увлекавшийся театром и ставший позднее профессиональным драматургом и популярным телевизионным ведущим Георгий Зубков, спустя еще некоторое время – во второй половине 60-х годов – в состав руководства редакции в качестве одного из заместителей главного редактора вошел Юрий Ульянов. В Главной редакции информации («Последние известия» – «Маяк») было два отдела. Первым из них (в нем объединялись спецкоры, комментаторы по различным проблемам, обозреватели, многие из которых позднее получили ранг политических обозревателей), руководил Дмитрий Голованов – журналист неистощимой выдумки и колоссальной эрудиции не только в области политики, но и в области культуры. Под его непосредственным началом работали специализировавшиеся на различных темах Лидия Стишова (литература), Николай Таубе (музыкальная жизнь), Марина Новицкая (архитектура), Алексей Ермилов (молодежные проблемы и проблемы города), Леонид Хатаевич (проблемы села и сельского хозяйства), Яков Смирнов (разнообразные профсоюзные дела, начинания и проблемы).
Основным театральным репортером был легендарный московский журналист Николай Михайлович Ларский, записная книжка которого хранила в течение десятилетий личные телефоны, городские и дачные адреса самых знаменитых звезд сцены, киноэкрана и филармонической эстрады. Освещение театральной жизни было поручено также и автору этих строк. Обозревателем по военным вопросам был блестящий в прошлом военный журналист Константин Ретинский, сохранявший и в мирной жизни остроту пера, наблюдательность, замечательную способность за частным фактом или отдельной биографией увидеть громадного смысла социальное явление, а за фактом частной биографии – судьбу целого поколения.
Костяк редакции составляли также патриарх радиорепортажа Юрий Константинович Арди, всегда окруженный молодыми журналистами, в группе которых начинал свой творческий путь и Григорий Шевелев, позднее возглавивший информационную телевизионную службу страны, а в начале своего профессионального пути обративший на себя внимание как автор репортажей и комментариев на острые социальные темы, затрагивающие интересы, пристрастия, симпатии и антипатии самых разных слоев общества и самых разнообразных социальных групп населения.
По стилю и выбору излюбленных тем и проблем к Арди и его команде был очень близок Юрий Скалов – тонкий и лиричный любитель и знаток жизни города; глубокий аналитик экономической жизни Алексей Аржанов.
Космическая тема возникла сразу после полета Юрия Гагарина, то есть за три с лишним года до рождения «Маяка». Этой очень непростой темой внимательно занималась целая группа журналистов, среди которых сегодня надо вспомнить прежде всего Юрия Летунова, Петра Пелехова и Дмитрия Хачхарджи.
Отделом выпуска, непосредственно готовившим «маячные» тексты для передачи дикторам, заведовала Вера Яковлевна Свердлова, редактор, обладавший фантастическим умением обращать внимание даже на самые маленькие ошибки или неточности в тексте информации.
Обратите внимание, структура корреспондентского корпуса «Маяка» не включала так называемого специалиста по нравственно-этическим темам и проблемам, как это бывало в те годы в различных газетных и эфирных редакциях. Этими проблемами занимались все корреспонденты и обозреватели «Маяка», разумеется, применительно к той теме экономики, политики, искусства, которую «вел» журналист постоянно. Иначе говоря, нравственный аспект того или иного события был необходимой и непременной составляющей журналистского материала на экономическую, культурную или другую тему.
Это было очень важное обстоятельство, принципиально характеризующее отличия материалов «Маяка» от корреспонденции, репортажей и комментариев различных информационных редакций радио «домаячного» времени. Это касалось всех и каждого.
Перечисление только ведущих репортеров «Маяка» заняло бы практически все место, которое отведено для этих заметок. Объединяло этих людей не только знание каждым профессиональных и производственных секретов и своеобразия той жизненной сферы, которой они занимались, но и умение и, что еще более важно, стремление поставить в центр любого материала личность человека – разумеется, непосредственно участвовавшего в этом событии или принимавшего на себя часть многотрудной и разнообразной работы по его организации.
Наиболее частое замечание, которое можно было услышать на летучке, обсуждавшей планы или результаты эфира, звучало примерно так: «А кто конкретно это сделал?»
Или: «А что это за человек?»
И даже: «А как к этому его занятию относятся его жена и его дети?»
Голованов любил говорить: «Уж если вы выводите человека в эфир, даете ему всесоюзную известность, то будьте любезны, расскажите о нем поподробнее».
А В.Д. Трегубов, который, кажется, всю летучку был углублен в различные важные бумаги, непременно поднимал голову и добавлял: «И вообще, чем этот человек может быть интересен многомиллионной аудитории «Маяка» или «Последних известий».
Еще одно правило журналистского поиска обуславливало качество редакционной оценки того или иного материала. Удалось ли или нет найти репортеру своеобразный и убедительный образ того события или мероприятия, с которого он вернулся в редакцию и приступил к монтажу исходящей звукозаписи. Слово «образ» здесь совсем не лишнее и не эстетический изыск. Профессиональным правилом журналистов «Маяка», за качественным выполнением которого очень ревностно следили руководство редакции да и коллеги, было непременное стремление репортера найти для своего рассказа такие детали и частности события, которые придавали информации историческую и психологическую объемность. Так, репортаж о строительстве новой огромной гостиницы возле Кремля Юрий Скалов посвятил заповедной зоне вокруг строительства, где сконцентрировалось несколько десятков уникальных храмовых зданий, и назвал «Ожерелье гостиницы Россия».
Формируя стиль журналистской работы на «Маяке» – в полном соответствии с задачами и требованиями, обусловленными в официальных документах об открытии новой редакции, – все, кто пришел туда работать, стремились найти и продемонстрировать аудитории не только подлинность и достоверность разнообразных жизненных событий, ситуаций и явлений, но – и это было главное – пытались выразить комплекс человеческих чувств, сумму эмоций, сконцентрированных в этом событии. И именно это свойство не просто определило очень быстрый взлет «Маяка», но, справедливо сказать об этом теперь, спустя почти полвека, гарантировало профессиональные, эмоциональные и социальные повороты, в которые вошли самые разнообразные редакции радио и в Москве, и по всему Советскому Союзу, наблюдая за практикой «Маяка».
Не случайно у «Маяка» появились своеобразные дубль-программы в различных городах Советского Союза.
Достаточно назвать «Виккер-радио» в Эстонии, где зампред Эстонского радиокомитета Або Слуцк открыл специальную школу для репортеров, осваивавших технологию, эстетику, и что особенно важно – этику журналистской работы у микрофона и в аппаратных круглосуточной информационно-музыкальной программы.
Опыт «Маяка» лег в основу технологии подготовки материалов и всей творческой практике начавший выходить в Ереване круглосуточной информационно-музыкальной и литературно-просветительской радиопрограммы «Циацан». Копируя такие рубрики «Маяка», как «Радиооткрытка «Маяка»», «Дебютанты «Маяка»» (о них чуть ниже) и другие, ереванские радисты во главе с блестящим знатоком русской литературы и театра Арменом Ованесом – главным редактором музыкального вещания Армянского радио – включили в сетку «Циацана» еженедельные 20-минутные рубрики «Люди, от которых мы зависим» (зависимость подразумевалась нравственная, базирующаяся на духовных связях и влияниях). Материалы этой рубрики посвящались деятелям литературы, искусства, политики и ученым от Джорджа Вашингтона до Исаака Ньютона, и от Александра Герцена до Анны Ахматовой. А также актерам разных стран.
Программы, рожденные как своеобразные «дети» «Маяка» получили внимание и авторитет у самых различных слоев аудитории с такой скоростью, что их жизнестойкость, социальная и эстетическая востребованность спустя несколько месяцев после их первого выхода в эфир уже не требовала никаких документов ни в административном порядке, ни в сфере социологии современных СМИ.
С первых часов в эфире «Маяк» работал очень интенсивно, открывая для себя очень много новых для отечественной радиожурналистики закономерностей и никак не стесняясь обращаться к опыту западных коллег. Фразы типа «Это не по-нашему, это зарубежный опыт, который нам не подходит», были в редакции не в чести. Все, что накопила мировая радиожурналистика, шло в дело – разумеется, с анализом реальной пользы для собственного «маячного» стиля вещания и задач отечественного радио.
Это был целый комплекс проблем, и наибольшей, а может быть, точнее сказать, наиважнейшей была проблема обработки информации для ее второго, третьего, а иногда и седьмого повтора в одном из очередных по сетке новостных выпусков.
Среди нововведений «Маяка» большую популярность получила, на первый взгляд, неожиданная для этой программы радиорубрика «Дебютанты «Маяка»». Она выходила в эфир по воскресеньям, в середине дня (обычно в 12.30), занимала в эфире 7, 8, а в виде исключения и 9 минут, и была полностью отдана рассказу о новой звезде театра, эстрады, кино, спорта и так далее.
Если это была актриса или музыкант, то следующие, а точнее оставшиеся 15–20 минут отдавались демонстрации профессиональных творческих успехов этой артистки. Скажем, рассказ посвящен молодой Елене Камбуровой, а потом 20 минут звучат ее песни. Как правило, речь шла о людях, впервые приглашенных к микрофону, но это было не обязательно. Дебютантом «Маяка» могла стать личность, которая уже была приглашена к микрофонам «Юности», спортивной редакции или какой другой радиопередачи. Своеобразие рубрики, о которой мы говорим, было в том, что «Дебютант «Маяка» – в отличие от выступлений в других передачах и программах – именно на «Маяке» получал возможность рассказать о тех подробностях, о которых в других программах обычно умалчивали.
Так, новая звезда эстрады могла рассказать о том, как ее пять раз не принимали ни в одно театральное училище, заслуженный мастер спорта – о том, как его отчисляли за неспособность из «Школы олимпийского резерва». Это был вовсе не калейдоскоп «успешных людей», а рассказы о том, что талант реализуется в любой области жизни только с помощью тяжелейшего труда и непередаваемых словами усилий. Фраза «и тут мне повезло», кажется, никогда не звучала в устах даже уже знаменитых дебютантов «Маяка».
Эта программа вербовала миллионы новых поклонников будущим звездам искусства и спорта только ступившим на лестницу славы. Если перечислить хотя бы несколько имен из первого «десятка» передач этой рубрики, то смысл ее и практически гарантированная популярность становятся понятны. Сцена была представлена молодыми актерами театра «Современник», эстрада – Еленой Камбуровой, филармоническая эстрада – Лианой Исакадзе, кино – Фрунзиком Мкртчаном, спорт – новыми лидерами баскетбола и волейбола. Сам Лев Иванович Яшин представлял новую группу молодых футбольных вратарей. Спортивный комментатор Наум Дымарский рассказывал о подробностях жизни Бориса Спасского и Анатолия Карпова, тогда сделавших первые шаги к шахматной короне.
Поиск героев этой рубрики шел очень упорно и, может быть, именно поэтому, как правило, давал прекрасные результаты.
Приехал в Москву на гастроли Киевский академический театр имени И. Франко, и в заглавной роли «титульного спектакля» этих гастролей выступила мало кому известная актриса Светлана Коркошко, очень быстро завоевавшая свое место и на экране, и на сцене Художественного театра, где она работала в спектаклях выдающегося актера и режиссера Б.Н. Ливанова. А в кино миллионы зрителей узнали и запомнили ее после «Гибели эскадры», «Мертвого сезона» и ряда других фильмов.
Один из воскресных выпусков «Дебютантов «Маяка» назывался «Театр Аллы Пугачевой» – расшифровывать, что стояло за этим названием сегодня, не требуется никакой группе аудитории.
Принцип отбора персонажей для этой рубрики понятен уже из перечисления ее героев. Мне же хотелось бы подчеркнуть, что участие в этой передаче было не просто «ступенькой к славе», но и выражением огромного доверия молодому человеку, выбравшему для себя трудный путь творчества в любой области. И аудитория «Маяка» очень доверяла выбору редакции, ну а участники передачи, как показывают десятки лет их подлинно творческой биографии, получали очень сильный и энергичный заряд для успешного развития своих способностей и преодоления всевозможных жизненных оврагов.
Но вернемся к правилам подготовки «обычных» новостных выпусков программы.
Два правила распространения информации принимались во внимание в первую очередь – прежде всего это была всевластная психологическая норма, сформулированная еще американцем Морисом Лундом в 1924 году о том, что любая информация усваивается аудиторией в ее первом толковании и что любая попытка изменить это толкование воспринимается аудиторией или как принципиально новая информация, или как стремление уйти от истины, а то и просто как обыкновенное вранье.
Значит, с одной стороны, надо быть предельно оперативным в оценках и информационном освещении того или иного события, а во-вторых, максимально достоверным в анализе как отдельных фактов так и возможных результатов и последствий. А это мы не очень умели, ведь сотрудники «Маяка», как и все работники радиовещания, привыкли к работе, в основе которой лежал принцип «тематического планирования», где задолго до эфира в директивных инстанциях утверждались и тематика всех без исключения, даже репортажных материалов, и уж тем более основные оценки значения того или иного события и его политических, экономических, социально-психологических и любых иных последствий.
А тут все по-другому: смысл и своеобразие мероприятия, на котором оказывался радиожурналист, нужно было выявить в конкретных обстоятельствах самого события, причем найдя те самые наиболее интересные для публики и наиболее значительные для демонстрации политической сферы, к которой относится данное конкретное событие, – и сделать это увлекательно, оснащая не только и не столько пропагандистски безукоризненно прослеженными обстоятельствами, в которых происходит событие, но, оснастив свой рассказ, репортаж, трансляцию и так далее выразительными деталями, способными вызвать и поддержать интерес и к самому событию, и к рассказу корреспондента, к его точке зрения на событие.
Пожалуй, впервые в отечественной радиожурналистике именно практика «Маяка» потребовала от корреспондентов и обозревателей не только оперативности, хорошего языка и элементарного вкуса, но и умения анализировать событие непосредственно по мере его развития. Конечно, это требовало и больших знаний.
Принцип этот всевластен в радиожурналистике, «Маяк» на практике доказал это убедительно и аргументированно.
Еще одна серия уроков новорожденного «Маяка» была связана с активным использованием звукозаписи как структурного элемента новостных выпусков программы. Прежде всего, после того как была сформулирована структура программы, возник естественный вопрос: 5 минут – это много или мало для информационного выпуска?
Очень быстро на практике убедились, что 5 минут разговоров – это очень много, часто даже невыносимо долго. И тут справедливо говорить даже не о 5 минутах, а об одной минуте в эфире, которая полностью занята дикторским текстом.
Но это совсем не так уж много, если это же время заполнено не только голосом корреспондента, комментатора, или даже самого талантливого диктора, а суммой звуковых картин, представляющих ход того или иного реального жизненного события и реакцию людей, которые на этом событии присутствуют.
Это доказали блестяще в своих репортажах Константин Ретинский, Юрий Скалов, Олег Афанасьев, а позднее Марина Новицкая, да и многие их коллеги.
Диктофон в руках у журналиста и вообще вся звукозаписывающая аппаратура постепенно становилась на «Маяке» не бесстрастными регистраторами звуковых реалий, а соавторами журналиста, причем соавторами полноправными, а не конкурирующей инстанции.
Помнится, страна отмечала тогда еще 60-летие великого хореографа Игоря Александровича Моисеева. День своего рождения он начал в репетиционном зале, где провел заключительную репетицию нового представления – «Класс-концерта», в котором участвовали все звезды ансамбля, а вместе с ними ученики Хореографического училища, которое уже давно существовало при Государственном ансамбле народного танца Союза ССР под управлением И.А. Моисеева.
Микрофоны заранее расставили и в зале Чайковского, где должна была состояться премьера, и в репетиционных помещениях, и в гримерных и костюмерных комнатах, и даже в актерском буфете. Конечно, все эти микрофоны не были включены параллельно, иначе разобраться с этим океаном разнообразных звуков не смог бы ни один звукооператор. Они включались последовательно, фиксируя атмосферу утренней репетиции Мастера и комментарии, с которыми выступали его ученики разных поколений, причем включая гостей весьма именитых, которых Игорь Александрович пригласил на эту по сути генеральную репетицию своего нового хореографического творения.
Среди гостей были Майя Плисецкая, Ираклий Андронников, известные писатели, звезды балетной и драматической сцены. Репетиция, а следовательно, и запись, которая превосходно отразила изящество, музыкальность и психологическое своеобразие события, продолжалась час, и этот час стал своеобразной журналистской радиокнигой, посвященной великому балетмейстеру.
В этом репортаже речь шла порой о вещах очень трудных. То одна балетная суперзвезда рассказывала о том, как она не сработалась с Моисеевым в Большом театре, то не менее известный поэт читал свои стихи о том, как он смотрел выступление Моисеева на фронте, а то совсем юные будущие солистки балета весьма подробно рассуждали о строгости Игоря Александровича, сложности его тренингов и высочайших критериях, предъявляемых к личности всех без исключения артистов его ансамбля, и, прежде всего к самому себе. Неожиданно прозвучала реплика великого танцовщика Льва Голованова: «Уроки Моисеева – это одновременно и профессиональный тренинг, и уроки жизни, которые очень помогают человеку даже спустя много лет после этих уроков».
Для передачи всего этого материала в эфир понадобился бы, как минимум, час или полтора. У «Маяка» на все про все было 5 минут в обычной программе или 7 минут в воскресном дневном выпуске, когда разрешалось увеличить хронометраж материала на две, или в виде исключения – на три минуты. Иначе говоря, счет шел на секунды в прямом значении этого слова.
Обязательным условием оставалось при монтаже подобных рабочих пленок сохранять и сюжет события, и его своеобразие, и голоса участников, и, что самое важное, атмосферу. Монтировали, конечно, под секундомер, причем одна секунда была уже вполне узаконенной «серьезной» единицей времени.
Эта практика перешла не без успеха в подготовку выпусков «Последних известий». Одно время в редакции (она, напомню, называлась официально «Главная редакция информации – программа «Маяк») и обеспечивала силами одного и того же коллектива и 48 выпусков «Маяка», и несколько «Последних известий», из которых самым главным, иногда его называли «правительственным», то есть наиболее официально важным, считался выпуск в 22.00. Этот выпуск готовили под руководством главного редактора Трегубова или его замов, прежде всего Г.И. Зубкова или заведующего отделом корреспондентов Д.И. Голованова.
Начальники, полюбовавшись искусством корреспондентов и звукооператоров «укладывать» достаточно длинное по времени событие в несколько минут, а то в несколько десятков секунд, затеяли соревнование. Победители которого, впрочем, поощрялись разными способами, в том числе и материально.
Смысл соревнования – кто больше из выпускающих редакторов, каждый из которых работал попеременно с той или иной группой журналистов, сумеет включить в «правительственный» выпуск «Последних известий» (29 минут в эфире) больше звуковых материалов. Боюсь сейчас ошибиться, но это соревнование чаще других выигрывали Зубков и Голованов, умудрявшиеся в 29-минутный новостной выпуск включать до 22–23 звуковых фрагментов.
Легко представить, как при этом ценилась точность, эмоциональность и даже изящество слова, которое по ходу выпуска мог произнести сам журналист.
Это была великая школа точности и красоты корреспондентской речи, которая, конечно, оказывала огромное воздействие на всю отечественную радиопрактику.
Постепенно овладевая своеобразием технологии производства информационного продукта, выходящего в эфир беспрерывно, в течение суток, журналисты «Маяка» пристрастились и к самым сложным профессиональным экспериментам в своем ремесле – к формированию своеобразных, ранее или вообще неизвестных или мало разработанных радиожанров.
Так в эфире появился термин «радиооткрытка» – обозначал он относительно небольшой по времени, но очень емкий по содержанию радиоочерк, созданный на стыке проблемного репортажа и того непонятного жанрового образования, которое издавна именуется «зарисовка».
Жанр «радиооткрытка», регулярно появлявшийся в программах «Маяка», нес огромный информационный заряд, никоем образом не растворяя информацию, не отделяя ее от эмоций журналиста и голосов тех, кто оказывался в зоне внимания корреспондентского микрофона. Популярность этого жанра, возникшая с чрезвычайной быстротой в самых широких кругах слушателей, доказала, что информационно-музыкальная программа – это принципиально новый вид нашей журналистики, а вовсе не только сухое чтение материалов с ленты ТАСС, сменяющееся время от времени более или менее модными музыкальными мелодиями.
Несколько позднее радиооткрыток, когда «Маяк» уже окреп и перестал окончательно смущаться из-за обвинений в отсутствии чистоты канала, в лексиконе редакторов радиостанции появилось слово «акция». Так стали называть цикл передач, которые шли в течение одного дня и были посвящены одному, но очень значительному событию в социальной или культурной жизни страны и мира. Поначалу поводами для так называемой акции были события или мероприятия, связанные с юбилеем мастеров мировой культуры.
В этот день в информационных выпусках это событие наряду с обычной, текущей информацией занимало приоритетное место.
Вот как, например, это было в день 60-летия Д.Д. Шостаковича.
О том, что крупнейший композитор современности удостоен наивысшей награды Советского Союза – звания Героя Социалистического Труда, на «Маяке» узнали из телефонного звонка нашего друга и доброго коллеги и партнера, тогдашнего заведующего отделом культуры ТАСС Игоря Векслера. Шостакович в это время жил на даче, и телефонный разговор Игоря с юбиляром открыл День Шостаковича на «Маяке».
Разумеется, Музыкальная редакция, которая обеспечивала «музыкальные 20-минутки» каждые полчаса, подготовила заранее соответствующий эфирный поток из произведений юбиляра. После объявления о награде Н.Н. Таубе, Н.М. Ларский, автор этих строк и еще несколько журналистов сели за телефоны, чтобы узнать у самых разных деятелей культуры, у музыкантов, а еще важнее – у рядовых слушателей – учителей, инженеров, военных – словом, людей, далеких от искусства, как они относятся к произведениям Шостаковича, кто из них бывал на исполнении его симфоний в Большом зале консерватории, кто слышал только в кино или по радио.
Одновременно «музыкальные отрезки» «Маяка» были отданы концерту из произведений юбиляра по заявкам слушателей.
И день получался очень праздничный, хотя в эфире звучала и трагическая «Седьмая симфония», которую предварял голос самого Шостаковича, записанный в блокадном Ленинграде в день премьеры этого произведения, и веселые танцы из оперетты «Москва – Черемушки». И, разумеется, давно ставшая легендарной «Песня о встречном», и другие хоровые произведения Дмитрия Дмитриевича.
А весь вечер был отдан прямой трансляции юбилейного концерта из произведений Шостаковича в Большом зале консерватории, где присутствовали руководители государства, знаменитые коллеги композитора, легендарные люди страны – словом, цвет нации.
И почти у каждого возникло желание сказать несколько поздравительных слов юбиляру. Корреспонденты «Маяка» ничего заранее не организовывали, они просто «шли за событием», во-первых, понимая его важность и значимость, а во-вторых, отбросив от себя мещанское представление о серьезной музыке как о деле скучном и народу не нужном.
Шостакович был в зале, но он к микрофону не подходил, он сидел в ложе, и его волнение выдавал только дрожащий платок в правой руке, который он часто вынимал из кармана и прижимал к глазам.
А вот об этой детали корреспонденты «Маяка» не постеснялись рассказать в прямой эфир, который из Москвы транслировали несколько крупнейших радиокомпаний Европы, Америки и других континентов.
Другая акция, о которой мне кажется правомерным вспомнить в рассказе о первых годах работы «Маяка» была совсем иной, по сути, и по настроению. В 1966 году случилось трагическое по своим последствиям землетрясение в Ташкенте. Город практически исчез с лица земли за несколько минут. Число погибших нам до сих пор в точности не объявлено, но поразительное общественное движение началось по всей стране практически сразу после трагедии. Люди собирали средства на восстановление города и на помощь его жителям. Собирали сами, не дожидаясь никаких собраний и митингов.
С инициативой выступил Московский театр на Таганке, к тому времени уже входивший в число наиболее известных художественных коллективов страны. Среди наиболее популярных представлений этого театра была поэтическая композиция «Антимиры» по стихам Андрея Вознесенского.
Вознесенский улетел в Ташкент, вернулся и вместе с Юрием Любимовым выступил с предложением открыть Фонд помощи Ташкенту, причем первым взносом в этот фонд должен был стать сбор с благотворительного спектакля «Антимиры». И такой спектакль состоялся. И билеты – чрезвычайно дорогие – были все до единого раскуплены московскими предприятиями и учреждениями и просто жителями столицы, желающими приобщиться лично к святому делу помощи ближнему, оказавшемуся в беде.
Вознесенский сам участвовал в этом спектакле, который без единого сокращения в течение всего вечера транслировал «Маяк», отдав время новостных выпусков полностью ташкентской теме. Передача из театра шла по «Маяку», начавшись с прямых репортажей из актерских комнат и из фойе театра, где говорили самые разные люди: и причастные к трагедии, у кого погибли или пропали без вести родственники, и спасатели, вернувшиеся на несколько часов в Москву, и журналисты, которые своими глазами успели посмотреть на трагический облик Ташкента после землятресения. Не было только государственных чиновников, которые должны были организовать спасение людей в несколько мгновений исчезнувшего города.
В течение всего вечера в каждом выпуске «Маяка» шел адрес и номер счета, куда можно было перевести средства от организации или от себя лично в фонд восстановления города и помощи пострадавшим. Специалисты из Госбанка СССР и Министерства финансов позднее рассказывали на «Маяке» о том, что эта «акция» дала результат, которого не ожидали даже самые большие финансовые оптимисты. Но редакцию «Маяка» обвинили не больше и не меньше «в подрыве веры в мощь и справедливость государства, его правительства, в том числе и руководства компартии».
Цитирую дословно реплику, которая прозвучала на партсобрании, на котором вышеобозначенная акция «Маяка» подверглась жесточайшей критике:
– Вы думаете государство само не сможет позаботиться о пострадавшем городе и пострадавших людях?
И еще крепче:
– Вы что?! Не доверяете возможностям нашей партии, нашему государству и их руководству?
Спасибо, вступились умные люди и тогдашний председатель Радиокомитета Н.Н. Месяцев, и кое-кто из ответственных работников Агитпропа ЦК КПСС. А то бы несдобровать «Маяку» и некоторым его журналистам.
Такое было время. И поневоле вспоминается строка Твардовского «Тут ни прибавить, ни убавить, так это было...»
Нет, история «Маяка» не была безоблачной и простой, хотя и выручали редакцию всегда и, прежде всего понимание ответственности и высоты нравственных и профессиональных задач, которые обуславливают сам смысл журналистики как профессии в любых социальных обстоятельствах.
На рубеже XXI века советское государство, а соответственно и союзные республики, входившие в СССР, отказались от государственной монополии на эфир.
С конца 1990-х годов в эфире стал с колоссальной быстротой развиваться радиорынок, но, и присматриваясь сегодня к практике ведущих коммерческих, муниципальных или общественных радиостанций, мы не можем не заметить, что опыт «Маяка», открывшего в 1964 году новую страницу истории массового вещания, сформулировавшего и утвердившего на практике принципиально новые для отечественной радиожурналистики принципы, нормы и методы работы – от подбора информации до ее окончательной обработки перед выпуском в эфир – все эти элементы построения радиоэфира оказываются живыми и справедливо задействованными и в новых социальных условиях, теперь уже в эпоху конкуренции государственного и коммерческого радиовещания.
Поэтому и 40-летие «Маяка» – это повод не только для юбилейного торжественного заседания, но скорее повод для более глубокого изучения и освоения тех творческих открытий, которые сделал «Маяк» уже в первые часы, дни, недели и месяцы своего существования.
Александр Шерель