Психология и психоанализ

рекламы

 

П.С. Гуревич

 

КТО Я?[1]

 

В 1977 году на экране американского телевидения появилась эффектная блондинка, причесанная по последней моде и осыпанная с головы до ног золотыми блестками. «Меня зовут Мамми Лиз». Телевизионная красавица призвала всех, кто смотрит в эту минуту передачу, покупать «люкс-автомобиль» производства новой компании «Твентис сенчури мотор каркомпани». В эфир был брошен клич: «Спешите, а то вас опередят! Чем скорее вы вложите деньги в это надежное дело, тем лучше!» За несколько месяцев фирма получила тысячи заявок с необходимым авансом. Но вскоре грянул скандал. Оказалось, что такой фирмы в природе не существует, ее «изобрел» мошенник рецидивист, загримированный на экране под блондинку.

Нас интересует в данном случае не столько факт рекламы, сколько конкретный, «удачно угаданный» облик персонификации. Преступник убедил аудиторию в реальном наличии суперавтомобиля не просто потому, что зрители вообще склонны обольщаться блондинками. В качестве рекламы он выбрал определенный образ – не делового человека, удачливого бизнесмена, а именно эффектный стереотип «блондинки», образ размытой привлекательности, в котором можно разглядеть представительницу фирмы или секретаршу шефа и спутницу жизни одновременно.

Ну хорошо, оказывается, нас можно обмануть и соблазнить придуманным образом. Что делать? Мы так доверчивы... Зато сами себя мы, надо полагать, знаем прекрасно, себе доверяем стопроцентно... Так ли? Можете себе представить, никто из нас не знает о себе ничего определенного. О том, кто я такой, сам я имею крайне расплывчатое представление. Мы просто фатально зависим от мнения окружающих. Чутко ловим посторонние взгляды. Когда тамада рассказывает о наших достоинствах во время юбилея, мы склонны верить каждому его слову... Иногда, впрочем, у нас рождаются сомнения, но, как говорится, людям виднее. Я и в самом деле еще полон сил и талантов. Политического же деятеля, как выясняется, можно убедить в том, что он не имеет себе равных в истории...

Немецкий философ Артур Шопенгауэр, труды которого у нас долгое время предавались анафеме, говоря о человеке, выделял в его образе три компонента. Первое – то, что можно назвать личностью в широком смысле слова. Это все, что дано индивиду природой: телесность, красота, сила, здоровье, темперамент, ум и степень его развития. Второй компонент – это то, что человек приобрел в качестве члена общества, – чины, богатство, имущество. Но есть еще одно слагаемое – каким выглядит человек в глазах других.

Шопенгауэр настаивает: чем больше источников наслаждения жизнью откроет в себе человек, тем счастливее он будет. Здоровье, ум, мужество – разве не эти качества обусловливают счастье? По мнению немецкого мыслителя, природные данные личности являются первым и важнейшим условием счастья. Ценность личности абсолютна, тогда как значимость других (имеются в виду приобретенные блага) относительна.

«Афоризмы житейской мудрости» как бы возвращают нам во многом утраченную веру в подлинность, суверенность, самостийность личности, сущность которой нередко извращается ложными устремлениями. Человек так много значения придает чинам, официальным почестям, внешним признакам благополучия. Себя как личность ценит меньше, ибо не вполне отдает себе отчет в том, где оканчивается ее подлинность и рождается образ, сотканный из представлений социального окружения.

Современному читателю многое в книге Шопенгауэра может показаться необычным. Прежде всего само стремление автора научить людей радостной, зрелой и спокойной жизни. Нам, пережившим опыт мировых катаклизмов, тиранических злодеяний, различившим стоны истерзанной природы, познавшим параноидальный ужас истребления и распада личности, обездоленным и ожесточенным, нелегко воспринять мысль немецкого философа о том, что существует некое понятие житейской мудрости, под которым подразумевается искусство прожить жизнь по возможности достойно и счастливо. Надо, разумеется, доверять собственной субъективности.

Но почему же люди так плохо чувствуют свою индивидуальность, идентичность личности самой себе? Любая перепись населения приносит массу курьезов. Люди не очень твердо представляют себе, к какой возрастной группе их следует отнести. Нередко заблуждаются относительно собственного дохода. Так, по данным западных социологических опросов, люди, едва сводящие концы с концами, зачисляют себя в число «неплохо обеспеченных».

Да что там отдельные люди! Целые народы... Исследователи ЮНЕСКО попытались выстроить шкалу жизненного уровня в разных странах. Потом попробовали соотнести это со степенью удовлетворенности собственным жизненным уровнем. И тут обнаружилось такое!.. Люди, которые по установленному индексу живут плохо, весьма удовлетворены жизнью и считают себя счастливчиками. Жители развитых стран, располагающие всем необходимым, считают, что их просто обделили...

Вот самый простой эксперимент. Согласно швейцарскому психологу К.-Г. Юнгу, люди делятся на экстравертов, интровертов и амбовертов. Экстраверты общительны, легко вступают в контакт, нуждаются в компании. Интроверты погружены в себя, одиноки, нелюдимы, рассудительны. Да что это я вам рассказываю? Вы ведь давно знаете эту классификацию. Кстати, вы лично кто – интроверт или экстраверт? Этот вопрос я задаю в любой аудитории. Прошу поднять руки интровертов. Никто не рискует. Экстраверты, где вы? Молчат. Затрудняются. Возможно, полагают, что они промежуточный, не ярко выраженный тип – амбоверты. Ничего подобного... Основная масса опрашиваемых убеждена, что она не имеет никакого отношения к этой выдумке Юнга. Лично он – не «экстра», и не «интро». Он вообще настолько самобытен...

Мы живем с оглядкой на других. Свое представление о себе постоянно корректируем. Что станет говорить княгиня Марья Алексевна? Как отнесутся к моему мнению или поступку другие? Но что самое поразительное – крайне редко опираемся на собственное убеждение. Не доверяем себе, колеблемся, сомневаемся...

Просветители XVIII века убеждали своих читателей в том, что каждый человек, будь он король или пастух, наделен несомненным даром – самосознанием. Через этот дар и открываются людям одухотворяющие истины. Цельность человека обеспечивается его сознанием. Индивида могут одолевать страсти, суеверия, дурные наклонности, но стоит только разъяснить ему просветительскую истину, и он выпрямится во весь свой духовный рост, обретет способность трезво судить о себе и мире. И Кант, основатель философской антропологии, как самостоятельной области философского знания, полагал, что разум обеспечивает целостность человеческого самоощущения.

Но вот Великая французская революция, провозгласившая лозунги свободы, братства и справедливости, открыла шлюзы крови и фанатизма. Зовя к свободе, она завершилась укреплением тиранического режима. Особенно сокрушительный удар по просветительской модели нанесли XIX и XX века. Сегодня мы вновь задумываемся, целостен ли человек, в котором действительно обнаруживается рассогласованность ума и чувств, психики и сознания, телесного и интеллектуального, биологического и социального? Разумеется, целостность объекта не исключает присущих ему противоречий. Но не всякие противоречия образуют некую целостность.

В человеке могут одновременно действовать несколько программ. Удается ли нам понять «мыслящий тростник» во всей его многоликости?

Кто я? Если мой рассудок постоянно дает сбои? Если мои цели оборачиваются ухмылкой сатаны? Во всем виновата толпа... Это полагает Г. Лебон, который, изучая психологию масс, выделил такие ее признаки, как «исчезновение сознательной личности», «внушаемость», тенденцию к немедленному приведению в исполнение внушенных идей. Он полагал, что в эпоху массового общества народ деградировал до уровня неполноценных существ, лишенных какой бы то ни было способности к суждению. Он писал: «Всегда готовая восстать против слабой власти, толпа раболепно преклоняется перед сильной властью».

Наверное, ничто не выявило так несуразность человеческого поведения, как рождение массовой печати, а затем радиовещания и телевидения. Стали изучать человеческое поведение и обнаружили, что человек, как малое дитя, легковерен, тщеславен, жесток... Прежде всего он хочет известности на манер Бобчинского, который просит передать в Петербург, что есть, мол, такой Бобчинский...

В толпе, среди массы людей, человек ведет себя совсем не так, как ему свойственно в повседневности. Решительно отключаются какие-то контрольные механизмы. Общий энтузиазм, коллективные реакции заразительны и непредсказуемы. Специалисты по массовой коммуникации давно зафиксировали бесконтрольные вспышки эмоций у собравшейся в одном месте публики. Генетически эта линия западной социологии связана с философскими учениями XIX века об иррациональности массовых движений и массового сознания.

«Психология толпы», «психология масс» – в этих определениях действительно схвачены некие зачастую стихийные формы сознания и поведения. В толпе человек и не стремится понять «кто он?», самосознание подменяется стадным чувством. Примеры? В романе советского писателя Александра Серафимовича «Железный поток» есть такая сцена. Неорганизованная масса уходит от преследования белой армии. Все устали, чувство тревоги достигло предела. Кажется, еще минута, и никто не двинется с места. Кто-то поставил пластинку на патефон. Послышался голос клоунов: они смеются. Точно эпидемия, смех неожиданно овладевает толпой. Люди не могут справиться с заразительной реакцией. Падая от усталости, они усиливают раскаты хохота.

Такие психологические явления хорошо известны ученым, в частности теоретикам массовой коммуникации. В психологии существует даже понятие «заражение чувствами». Люди могут действовать безотчетно, под влиянием массовой реакции. Они способны смеяться, плакать, впадать в экстаз. Известно, что в толпе автономность, критичность поведения снижаются. Усиливается ощущение стадности, включаются механизмы подражания.

После показа телевизионной серии «Семнадцать мгновений весны» вдруг обнаружилась мания подражания красивому разведчику в немецком мундире. Массовое распространение получило и желание походить на характер нордический, стойкий вместе с его эмблематикой. Не ищите разгадку в сознательной мотивировке: здесь царят психологические механизмы безотчетности.

Отчего я бегу вместе со всеми, теряя рассудок? Почему так легко поддаюсь внушению? Паника, вызванная радиопостановкой «Вторжение с Марса» (по роману Г. Уэллса «Война миров», 1938), едва ли не первый пример массового психоза, возникшего под влиянием радиопередачи, сделанной по законам репортажа с места события. Но вот любопытно. Три видных американских психолога спустя несколько лет написали книгу, в которой пытались понять, как случилось, что слушатели, находясь в трезвом уме, приняли фантастику за реальность? Неужели человек и в самом деле не способен отличить факт от вымысла?

Исследование показало, что раньше всех поддались страху те, в ком жили латентные (скрытые) тревоги. Боязнь потерять близкого человека, остаться без работы, промотать состояние... Да, но при чем здесь инопланетяне? А при том, что в ситуации критического напряжения люди способны стать жертвой пропагандистского внушения. Ведь атмосфера предвоенных лет была полна тревог, слухов, угроз. Не потому ли марсианский розыгрыш окончился столь драматически?

Выступая на первой сессии германского социологического общества в 1910 году, немецкий социолог Макс Вебер напомнил о весьма характерном факте. В середине XVIII века английские газеты впервые в истории политической жизни Европы осмелились сообщить о парламентских сессиях. Вопреки существовавшим нормам, которые предписывали сохранение секретности «государственной информации», репортеры ввели читателей в кулуары правительственной жизни. Эта журналистская акция была расценена властителями как неслыханная дерзость. Британский парламент заставил газетчиков войти в зал заседаний, встать на колени и просить извинения за разглашение тайны, посягательство на традиции. Комментируя этот факт, Вебер отметил, что бурное развитие прессы решительно изменило представление о гласности, о месте печати в общественной жизни. Теперь государственные мужи жаждут известности, не печатать правительственных речей попросту невозможно. И если бы газеты вдруг пригрозили молчанием, это повергло бы на колени уже не репортера, а членов парламента... В начале первой мировой войны в немецкой печати сложилась своеобразная форма подачи материала. Публиковались фотографии с короткими или развернутыми подписями, носящими характер комментария. Снимки воспроизводили картины военных действий, мучения солдат, попавших в плен, сцены грабежа и пыток. Эти материалы произвели огромное впечатление на общественное мнение, вызвали гнев различных слоев населения.

Читатели полагали, что имеют дело с правдивой, неопровержимой информацией. Но неожиданно выяснилось, что эти сообщения не соответствуют действительности. Снимки не были какой-то инсценировкой и воспроизводили картины подлинных событий. Однако подписи к ним строились с расчетом на преднамеренную фабрикацию общественного мнения. Текст зачастую состоял из лживых обвинений, заведомых провокаций. Например, сцена захоронения солдат подавалась как картина изощренных пыток и т.д.

Разоблачение этих фальшивок, механика их повседневного тиражирования буквально потрясли читателей. Оказывается, органы информации вполне могут вводить в заблуждение огромные массы людей, не прибегая при этом к сложной технике сотворения мифов. Вполне достаточно слегка исказить текст комментария, чтобы вызвать бурю страстей, сознательно инспирированных настроений. Выяснилось, что человек во всеоружии разума и трезвости беззащитен перед пропагандой.

Во всеоружии разума и трезвости? Да ведь я не способен отличать правду от фальшивки! Мой разум вовсе не проявляет приписываемой ему просветителями чудодейственной критической способности, а, напротив, беспомощен перед любым искушением. Какова же цена человеческой разумности, если она не создает заслона против клеветы?

Да дело вовсе и не в клевете. Человек вообще не способен адекватно воспринять пропагандистское сообщение. Казалось бы, что может быть проще, элементарнее короткого телевизионного сообщения? Соотнесенное с тремя вопросами: «что?», «где?», «когда?», оно по самой своей жанровой природе стремится к предельной ясности и доступности. Но что может быть ошибочнее представления, будто в сознании человека это сообщение запечатлевается спонтанно и с абсолютной точностью?! Речь идет в данном случае не только о фактах избирательного воспринятая информации, которые диктуют человеку, чем интересоваться, а чем нет.

Теперь уже доказано, что многие сообщения проходят мимо сознания людей, ибо конкретно взятые читатели или зрители не предрасположены к восприятию определенных фактов. Человек, не любящий фантастику, не побежит за приключенческим романом. Большой поток новостей не привлекает нашего внимания, ибо у каждого из нас есть свои интересы, склонности, устоявшиеся представления. Они-то и обусловливают избирательность психической деятельности человека в мире фактов.

Советские исследователи уже неоднократно отмечали эту закономерность, приводили многочисленные примеры, свидетельствующие о внутренней неготовности человека воспринять тот или иной факт. При этом раскрывались такие факторы, которые мешают встрече конкретного индивида с определенным сообщением. Многие факты в своем движении наталкиваются на своеобразные барьеры: часть из них проходит по касательной, не завладевая нашим вниманием.

Но вот встреча с фактом состоялась. Сообщение вошло в наше сознание. И здесь выявляется еще одна парадоксальная закономерность: сообщение воспринимается нами с неожиданными «допущениями», «отвлечениями», «помехами» и т.д. Оказывается, сообщение и его образ в сознании человека неадекватны: они не совпадают, возникают весьма характерные разночтения.

Во время трансляции Первого съезда народных депутатов академик Андрей Дмитриевич Сахаров был изобличен в том, в чем его никак нельзя обвинить: в дискредитации Советской Армии. Возник характерный парадокс: человек, который так стоически боролся против афганской войны, подвергся критике со стороны тех, кто в этой войне пострадал. Те, кто выступал против академика, исходили из представлений о необходимости следовать приказу, не обсуждая его нравственность.

Известного советского диктора Юрия Левитана однажды пригласили на телевизионный «Голубой огонек». По сценарию передачи он должен был выступить с воспоминаниями о войне. Рассказывая о тех далеких для современного зрителя днях, Ю. Левитан «воспроизвел» некоторые сообщения и приказы главнокомандующего. И случилось непредвиденное: органами правопорядка была зафиксирована паника, о чем в Гостелерадио поступили материалы.

Некоторые зрители сам факт приглашения Левитана на «Огонек» приняли за некое предвестие войны. Не вдаваясь в обстоятельства телепередачи, они испугались. Другие поняли, что диктор приглашен как очевидец, как участник тех событий. Они отдавали себе отчет в том, что речь идет о воспоминаниях. Но забытые переживания войны ожили для них, обрели неожиданную эмоциональную конкретность. Эффект подлинности едва не разрушил временную дистанцию. Голос поднял со дна души тяжелые воспоминания...

Давно подмечено, что одно и то же сообщение вызывает целый спектр представлений. В сознании аудитории могут возникать (и действительно возникают) самые неожиданные образы. Причем фиксируются не только частичные «помехи», «недопонимания», но порою и прямо противоположные «смыслы». Иначе говоря, сообщение воспринимается в совершенно ином содержательном истолковании.

В повседневной практике мы порой не учитываем, что по поводу каждого сообщения, переданного аудитории, возникает некоторое поле суждений. Оценка сообщения слушателем или зрителем далеко не всегда совпадает с мнением коммуникатора. Факт переосмысливается через призму жизненного опыта, нравственных представлений, свойств, индивидуального мира. В сознании человека возникает отнюдь не зеркальное отражение самого факта, а его образ. Так происходит потому, что представление о событии в психике индивида обязательно включает в себя отношение и к фактам, и к их источнику, несет отпечаток субъективности.

Образ того или иного явления возникает в голове индивида прежде всего потому, что человек, встречаясь с фактом, уже обладает суммой конкретных представлений о действительности. Кроме того, он в этом акте выступает как действующий субъект, ибо оценивает, размышляет, принимает решение. Воспринятое значение приобретает для субъекта личностный смысл. Именно эту сторону вопроса подчеркивал в свое время известный советский психолог С.Л. Рубинштейн. «Динамика осознания человеком различных сторон действительности, – писал он, – тесно связана с изменением их значимости для человека. Эти изменения смысла, который явления и события приобретают для человека, передвижка их значения, совершающаяся по ходу жизни, изменение интонационных ударений, которые падают на те или иные места «партитуры» событий, образуют главное содержание того, что обычно имеют в виду под духовной жизнью человека».

Несоответствие факта и его образа в сознании людей подмечено давно. С этого вывода, вообще говоря, началась и теория пропаганды. До тех пор пока журналисты не сталкивались с поляризацией оценок одного факта, не могло быть и речи о формах и методах подачи материала, о повышении эффективности сообщений. Факт казался одинаково доступным и очевидным для каждого.

Напомним эпизод, который вошел в хрестоматии по массовой коммуникации. Его воспроизвел в своей книге «Общественное мнение» известный американский журналист и социолог Уолтер Липпман.

На конгрессе психологов был поставлен любопытный эксперимент. В зал, где проходило заседание, неожиданно вбежал клоун. Его преследовал негр с револьвером в руках. Между ними завязалась потасовка. Клоун упал, негр вскочил на него, выстрелил, и оба моментально скрылись. Весь этот эпизод продолжался двадцать секунд. Организаторы эксперимента попросили очевидцев представить письменный отчет по поводу увиденного. Результаты оказались поразительными. Из сорока отчетов только шесть более или менее правдоподобно излагали эпизод. Отчеты более половины собравшихся содержали выдумку. Десять рассказов не имели ничего общего с происшествием, явились плодом чистейшей фантазии.

В нашей стране еще до революции проводился аналогичный эксперимент. Зрителям предлагалось описать сцену, которую они только что увидели. В сценическом эпизоде совершалось убийство Юлия Цезаря. И вот оказалось, что никто не был в состоянии достоверно рассказать о том, что произошло: где стоял убиенный, где Брут, кто как был одет... Вы подумайте – ведь только что видели своими глазами...

Нет, человек не способен адекватно изложить события, свидетелем которых он стал. Да, собственно, это давно разгадали юристы. Если очевидец рассказывает все как было, без малейших неточностей и собственных фантазий... Догадались? Конечно, это лжесвидетель, который хочет ввести следствие в заблуждение. Настоящий очевидец обязательно что-нибудь наплетет, чтобы известные нам «Знатоки» смогли эффектно распутать...

Один из моих слушателей, музыкальный редактор Всесоюзного радио, как-то жаловался: «Вы только подумайте, Павел Семенович, какие странные письма приходят на радио. Вот, например: «“Прошу передать по радио такую-то вьетнамскую песню. Я очень люблю этот народ, который воюет и танцует...” Какое же надо иметь странное представление о вьетнамской войне (разговор наш был давно), чтобы писать такое...»

И вот что я тогда ответил: а не думаете ли вы, что редакционная почта возвращает вам тот стереотип, который вы сами, как редактор, пропагандируете в эфире. Ведь вы сообщаете в сводке факты военных действий и передаете по радио вьетнамские песни и музыку. Вот оно и получается – воюет и танцует...

Как-то психологи на Западе провели своеобразный эксперимент. Они собрали большую группу людей и предложили им нарисовать обнаженную женщину. Многие из приглашенных отказались выполнить это задание, обвинив руководителей лаборатории в безнравственности. Другие, напротив, с удовольствием взялись за дело и снабдили свои рисунки непристойными подписями. Исследователи еще раз убедились в справедливости рассуждений Липпмана: люди по-разному реагируют на сообщение. Но если появление человека на экране вызывает, скажем, пучок разноречивых впечатлений, то всякое коллекционирование этих впечатлений утрачивает смысл. Сколько людей, столько и образов! Выходит, всякий разговор о восприятии вообще и в частности восприятии человека на экране может свестись лишь к бездне самых неожиданных реакций.

Но тут выяснилось, что некоторые впечатления носят сходный характер и их можно классифицировать или по крайней мере определить по типу. Порою разные люди, в отличие от других, видят в человеке конкретную персонификацию. Напомним, в частности, опыты ленинградского профессора-психолога А. Бодалева. Двум разным группам показывают один и тот же портрет, но предваряют показ снимка разной установкой. В одном случае говорят: «опишите этого преступника», в другом: «расскажите об этом герое нашей современности».

Что же пишут испытуемые в порыве откровенности? «Высокий открытый лоб свидетельствует об интеллекте, честности и открытости характера. Густые брови выдают волевой настрой, смелость. Улыбка показывает, как добр человек...» А в другой группе о том же: «Низкий лоб свидетельствует о кретинизме, выступающий подбородок о жестокости и замкнутости. Подобие улыбки – о садистских наклонностях...»

Появляется человек на экране, и сразу во мне просыпается множество психологических установок: традиций, предрассудков, предпочтений. Через эту призму оцениваю я явившуюся личность. Вот, скажем, фильм «А зори здесь тихие...». Он триумфально прошел по мировым экранам. А в одной арабской столице... Дело в том, что арабы никогда не пойдут в баню сообща. Коран запрещает совместную помывку мужчин.

А теперь только представьте: моются в бане молодые девушки. Это я про фильм рассказывало. Все вместе. Это раз. Хохочут, резвятся и, не смущаясь, демонстрируют нам свои прелести. Таких надо заклеймить еще до начала фильма, и режиссер предлагает нам проникнуться участием в их судьбе.

В теории журналистики есть даже такой термин – «эффект бумеранга». Да, да, оружие австралийского охотника, которое описывает полукружие и, если не поражает жертву, падает к ногам охотника. Метафора такая: достигнут совсем не тот эффект, которого ждал режиссер, журналист, человек на экране. Примеры? Ну для начала выпишем цитату из упомянутой книги В. Саппака: «Почему это так? – недоумевал и спрашивал я себя. – Почему человек, который знаком мне уже немало лет и которого я всегда считал душевным и порядочным, вдруг произвел на меня с экрана совсем иное впечатление? Откуда этот неприятный осадок, эта недобрая память, это помимо воли изменившееся эмоциональное отношение к нему? Стараюсь разобраться. Я знаю этого человека. Профессия его – журналист. Широко печатается. Часто и убедительно выступает на собраниях, говорит напористо, порой смело. По-юношески встряхивает прямыми прядями волос. Помогает себе сдержанным жестом руки, сжатой в кулак... Вспоминаю: о нем не все говорят хорошо, но я всегда пропускал это мимо ушей и даже спорил не раз, защищая его и отводя обвинения в карьеризме, в неискренности...».

И Саппак разъясняет: говорит оратор ровно, не заглядывая в конспект. Но разве что показался старше, чем думал автор «Телевидение и мы». Камера высветила другое. Мелькнула догадка: не отыскал ли этот человек для себя своеобразное трибунное амплуа, не сконструировал ли некий «образ» и не приучился ли навсегда ораторствовать «в образе» – «в образе молодого, боевитого литератора...».

Для Саппака очевиден эффект бумеранга. Он разгадал секрет трибунного оратора.

Я тоже вспоминаю. Выступали как-то мы с моим коллегой на молодежной всесоюзной конференции. И вдруг моего коллегу зал принял плохо, его прерывали, бросали едкие реплики, возник холодок отчуждения... Расстроился мой коллега. Репутация у него отменная: смелый, нетривиально мыслящий философ, независимый, ироничный. А зал не принял...

Сидим мы в автобусе, и мой коллега разочарованно бубнит. Чего они так окрысились? Раньше в таких случаях аплодисменты были. Может быть, старше стал, пора менять имидж?.. Или шарф повязал не так? Неожидаемый результат? Нет, нельзя полагаться на вчерашние аплодисменты. И шарф надо повязывать обдуманно.

Опытный пропагандист про это дело всегда думает. Он постоянно озабочен тем, чтобы не разрушать эффект персонификации, не губить «астероид человеческого тепла». Хорошо бы воспользоваться только теми ресурсами, без которых имидж невозможен. А все, что способно разрушить образ, отсечь, как это делал Роден, колдуя над мраморной глыбой.

И вот как это выглядит на практике. Снимался рекламный фильм о пользе спорта. Камера показывает нам элегантного, подтянутого спортсмена. На нем роскошный свитер. Герой рассказывает нам о том, как важно каждодневно тренировать свое тело. Голос у героя бархатный, убедительный. Для зрителей он – олицетворение победителя, чемпиона... В роли рекламного физкультурника – Зиновий Гердт. Оператор снимает его не в полный рост. Ведь известно, что прославленный артист получил на фронте ранение. Он хромает... Если бы камера скользнула вниз, обнаружилась бы мистификация. Однако мы знаем, что творим. Камера гуляет, где ей положено. Образ творится на основе телесности, но он легко может быть подменен, если создатели рекламного ролика искушены в психологии.

...Американское телевидение попросило советских тележурналистов сделать фильм о советских женщинах. Было обусловлено, что никаких цензурных помарок при демонстрации фильма по американскому телевидению не будет. Фильм пойдет в том виде, в каком его сделают в нашей стране. Так оно и получилось. И вот мы смотрим телепроизведение о замечательной судьбе советских женщин.

Диктор сообщает зрителям, что наши подруги добились огромных побед. Они, например, могут быть космонавтами, как мужчины. Мы видим на экране Светлану Савицкую в космосе... Ткачиху, которая обслуживает множество станков... Сообщается о том, что советские женщины имеют огромные социальные права... Мы видим сельскую учительницу на трибуне Верховного Совета СССР. Словом, все как надо...

А чего это американское телевидение заботится о рекламе советского образа жизни? Да, нет... Продюсеры обдумывают, как корректно, с соблюдением всех договоренностей обеспечить эффект бумеранга. И вот две последние минуты программы. Американский диктор сообщает: «Наши соотечественницы, к сожалению, ничем подобным не располагают...» И на экране появляются быстро мелькающие кадры: женщина, возлежащая в шезлонге с книгой, загорелая мисс, нежащая свои телеса на Майами-Бич... Короткий пассаж – и пропагандистский эффект передачи улетучивается. Набирает обороты чужой расчет... Предлагая нечто для зарубежного зрителя, разве не следует задуматься над особенностями психологии, культуры, истории других народов? Справедливо реченное: сообщение и его образ в сознании людей не адекватны...

Из собственной педагогической практики. Читал я когда-то курс лекций по истории мировых религий для арабских студентов. Слушали они меня внимательно, задавали вопросы. И вот настал день экзаменов. Председатель комиссии, проректор института, спрашивает у одного из питомцев: «Понравился ли вам курс, прочитанный советским профессором?»

– Безусловно, – отвечает слушатель, – очень понравился... Эти знания мы сумеем применить в нашей работе...

– Так вы уяснили теперь, что рассказы о Христе, Будде всего лишь легенды? – продолжает проявлять любознательность председатель комиссии.

– Само собой, – рассудительно произносит студент, – существует только Коран, все же остальное только домыслы...

Еще один пример эффекта бумеранга. Мы-то по наивности полагали, что помогали нашему воспитаннику обрести некий навык в изучении истории гуманизма. А он, получая обширную информацию, использовал ее лишь для укрепления собственной психологической установки: все чепуха, кроме Корана...

Неадекватное восприятие сообщений через призму культурных стандартов, жизненного опыта может быть у людей не только разных национальностей, но и разного возраста. То, что бесспорно для человека пожилого, совсем не выглядит таковым для юного.

Смотрю в молодежной аудитории документальный телевизионный фильм о Нюрнбергском процессе. Показывают многочисленные кадры, раскрывающие злодеяния нацистов на нашей территории, в других странах. Горы трупов, рвы, могилы, овраги... Заканчивается фильм показом казни нацистских главарей. Показывают, как их вешают... По замыслу режиссера, документы должны подвести зрителя к мысли о справедливом воздаянии. И это правильно, неоспоримо. Но есть все же в фильме один просчет – психологический. Как это ни звучит кощунственно, в данном случае показ индивидуальной казни – это трагедия. Смерть отдельного человека потрясает... Нет, создатели фильма не помышляли даже, что спустя десятилетия бесспорное в историческом, юридическом аспекте будет порождать у зрителей побочные, безотчетные, смутные ощущения... Эффект бумеранга.

Увидев на экране человека, мы рассматриваем его, пытаясь постигнуть, проникнуть в его суть, угадать, кто он и каков он. Мы оцениваем его с пристрастием, через призму своего жизненного опыта, индивидуальных чувств, психологических установок. Восхищаемся им, а он, возможно, ничтожество. С негодованием осуждаем его, подозревая, что он хочет растлить, убедить во лжи.

Нередко испытываю к человеку на экране противоречивые чувства. Привлекает он меня почему-то... Или не нравится он мне, но слушаю его, чувствую признательность и отчуждение одновременно... Откуда этот комплекс противоречивых чувств?

 

ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ

 

Конкурс на звание «Мисс планета» впервые проводился в 1912 году. Его победительницей стала восемнадцатилетняя англичанка Алиса Хайд. Корону первой красавицы мира оспаривало восемь тысяч претенденток. Было немало испытаний, требующих и физической силы, и ловкости. Состязательницы пели, участвовали в кинопробах. И вот наконец отыскалась самая победительная... А теперь – две сенсации.

Первая: Алиса Хайд жива. Недавно ее портрет был воспроизведен в «Советской культуре». Творческая карьера красавицы, к сожалению, окончилась стремительно. Промелькнув в двух немых фильмах, лицо Алисы бесследно исчезло с экранов... Красавица вовремя занялась скромным бизнесом: открыла антикварный магазинчик. Сейчас она продолжает изредка появляться на английском экране, комментирует шоу и конкурсы.

Вот и вторая сенсация. Прошло почти восемьдесят лет с момента ее триумфа, а она и по сей день получает восторженные письма от одного из своих поклонников. Нет, она никогда с ним не встречалась. Но он, окруженный потоком новых имиджей, хранит верность однажды избранному образу.

...Самолет компании «Ад-Италия» опускается на аэродром острова Сардиния. Мы выходим из салона и спускаемся по трапу. Поразительно жаркий день, ослепительное солнце. Раскаленный воздух заполнил безбрежное голубое пространство. Через час нас, советских философов, ждет встреча с коллегами в Риме. Но сейчас мы видим, как со всех сторон к зданию аэропорта бегут люди. Они очень взволнованы, показывают руками через наши головы на салон, из которого мы только что вышли.

Рождается предвкушение какой-то тайны. Все куда-то спешат. Пустеют служебные помещения. Клерки один за другим покидают свои окошечки. Выразительные, разнохарактерные позы. Восхищение, удивление, тревожное ожидание. Что вообще происходит? Отыскав какого-то чиновника, мы втолковываем ему, что нас ждут в Риме. Уходят минуты, наша остановка на острове чревата срывом симпозиума. Почему нас не отправляют? Клерк восторженно оглядывает салон самолета, безнадежно машет рукой и тоже исчезает.

И тут действительно появляется он. Спускается по трапу. Облачен в джинсы, черная благообразная бородка, гитара в руках. Толпа неистовствует. Она подхватывает мессию и несет его на руках. Мираж растворяется в здании вокзала. Остановлены все рейсы. Точно распластанные птицы, чернеют самолеты. Безмерное, нескончаемое ликование. Модный рок-певец, кумир евангельских культов на Сардинии. Здесь и сейчас! Всего несколько минут, но таких, которые способны порушить заведенный порядок, явить миг всеобщего экстаза. Самолеты меняют курсы Клерки отшвыривают компостеры...

В классическом исследовании видных психоаналитиков В. Вулфенштейн и Н. Лейтеса «Хорошая-плохая девушка» предпринятый анализ пуританской морали и кинообразов позволил авторам проникнуть в механизм сотворения кумиров...

Известные психологи развернули перед нами определенную психологическую мотивацию, лежащую в основе конкретной персонификации. Они раскрыли механизм, который соединяет в себе комплекс противоречивых чувств...

Привлекательность популярной героини основана на ее многочисленных связях с мужчинами и на предположении, что она не заходила с другими мужчинами «слишком далеко». Такая героиня появляется в музыкальных фильмах: танцующую девушку окружает хор из мужчин. Ее связь с ними стилизована и мимолетна, так как танцует она с каждым понемногу, не выделяя никого.

Примеры из нашей практики? Пожалуйста... Воздушная, чистосердечная Вера Глаголева. Ее героиня из кинофильма «Выйти замуж за капитана» очаровательно-непредсказуема, пытается реализовать свои претензии на самостоятельность. Ее терроризирует сосед по квартире. С одной стороны, она типичная «плохая женщина». Но в конце концов выясняется, что она совсем даже «хорошая», просто ей не хватало мужской опоры. А в заключение цитата из зрительского письма: «Мне очень понравилось, как вы сыграли Лену, которая полюбила капитана: внешне раскрепощенная, незащищенная, искренняя в своих чувствах, она очень женственна... Как верно, правдиво вы ее показываете! Я бы очень хотела, чтоб у меня была такая подруга. Или сестра».

Раскрепощенная, но искренняя, греховная, но чистая. А главное – пусть рядом со мной будут такие же... Это ли не эффект персонификации? Или Наталья Негода. В июльском выпуске «Кинопанорамы» (1989) она рассказывает Виктору Мережко, что на студию приходит немыслимое количество писем, адресованных ей. Один мотив – как вы могли? Авторы писем, безусловно, отождествляют актрису с героиней «Маленькой Веры». Но есть еще письма. Мотив иной: давайте дружить...

В конце 50-х годов американское телевидение показало цикл передач для молодых родителей. В них демонстрировалось, как пеленать ребенка, как его кормить. Самые известные в стране специалисты давали советы молодоженам. Затем был проведен опрос аудитории, чтобы выявить популярность цикла. И тут обнаружился парадоксальный факт. Оказалось, что многие родители вообще не имели представления о программе. Зато бездетные телезрители смотрели телеуроки с нарастающим увлечением. Именно те, у кого не было детей, с наслаждением пеленали младенца, играли с ним, приобщались к азбуке родительского чувства.

Пример с телевизионным циклом способен обескуражить самого увлеченного теоретика. Ведь подразумевалось, что тот, кто творит себе кумира, в меру сознателен, по крайней мере отдает себе отчет в своих поступках. А тут обнаружилась совсем иная картина. Оказывается, зритель живет в мире интенсивной, неосознанной мотивации. Он радуется и страдает. Одержим подавленными влечениями, желаниями, стремлениями. Именно эти побуждения, а вовсе не критическое мышление обусловливает его поступки. Нам, только недавно приступившим к изданию Фрейда, это кажется удивительным.

Между тем на практике мы уже учитываем данные психоанализа. Когда полярники уходят в рейс, для них снимают специальные фильмы, которые рассказывают об их детях, о семье. Пусть там, в далеком одиночестве, в условиях сенсорного голодания, то есть дефицита эмоций, рассматривают они на экране родное чадо. Так же поступает и служба психологической поддержки, которая отправляет в рейс космонавтов.

Довольно банальные ситуации, эксплуатирующие естественные побуждения людей любить, ненавидеть, надеяться, кино- и телекритики расценивают как примитивные поделки «массовой культуры». Но почему массовый зритель проливает слезы, отчего не видит постоянно возобновляемой схемы?.. Ответ элитарно настроенной критики прост: так поступают люди, лишенные подлинных духовных запросов, утонченного эстетического вкуса.

Однако проведенные на Западе эмпирические исследования постоянно обнаруживают странную противоречивость в поведении людей. Был задуман сложный эксперимент. Предстояло изучить телевизионные предпочтения «яйцеголовых» (так в соответствии с изжившей себя научной дисциплиной – френологией, определявшей умственный и духовный потенциал человека по форме черепа, называли интеллектуалов). Вот этих-то «яйцеголовых» и стали пытать насчет телевизионных программ. Как, мол, вы относитесь к развлекательным программам, к показу насилия на экране, к принудительной эротизации культуры, к паранойе персонификации.

О, интеллектуалы сказали свое веское слово. Они воздали по заслугам всем этим фантомасам и тарзанам, есениям и агентам 007. Но техника опроса позволяла проследить, что эти «яйцеголовые» смотрят вечерком, чему отдают предпочтение. И вот диво дивное: оказалось, что, согласно контрольными экспериментам, именно эти непритязательные кино- и телегерои поглощают все вечернее время интеллектуалов, запланированное для умственных занятий. Высоко оценивая немногочисленные просветительские циклы, «яйцеголовые», как выяснилось, просто пренебрегали ими.

Как объяснить это постоянное раздвоение мотива и поступка, оценки и предпочтения? Некоторые западные социологи, например, Поль Лазарсфельд, ссылались на престижные соображения, на желание многих зрителей скрыть духовную невзыскательность. Такое объяснение имеет известные основания: в современном мире господствует престижная символика, статусное потребление. Поэтому многие участники опросов искусственно завышали свои культурные стандарты.

Только ли в этом, однако, дело? Ведь игра в возвышенные запросы велась зачастую неосознанно, в ходе анонимных опросов. Более того, как показывали дополнительные исследования, люди даже не замечали своего лицемерия. В сознательной жизни они оставались вполне логичными противниками псевдокультуры.

У некоторых западных социологов возникло подозрение: а не воспроизводят ли участники опросов готовые оценки, стереотипы «культурного человека», сложившиеся в современном обществе?

Если так, тогда, может быть, все дело в природе клишированных духовных образований? Правда, излагая свои культурные пристрастия, читатели и зрители обнаруживали вкус, пытались последовательно обосновать свои предпочтения, что в значительной мере противоречило представлениям об упрощенности, трафаретности мышления опрашиваемых. Пример с телевизионным циклом, рассчитанным на молодоженов, вообще не укладывался в эти социологические версии – ни один человек, заполняя анкету, не заявил бы, что хочет пеленать воображаемого младенца. А между тем такая потребность в нем жила, она была подтверждена популярностью названной серии.

Откуда же возникает готовность поклоняться избраннику, удовлетворять с помощью массовой продукции свои запросы? В действии некоторых объективных закономерностей психики. Дело в том, что психический мир человека обладает способностью менять свое состояние. Если бы психика человека не располагала таким адаптационным механизмом, она просто не выдержала бы огромной нагрузки. Однако когда психологическое напряжение достигает пика, психика может переключать свою энергию в иное русло. Так проявляет свое действие механизм сублимации, позволяющий справиться, например, с кризисной ситуацией, переключить психику на иной «канал».

Механизм сублимации оказывает большое воздействие на восприятие журналистской продукции. Среди журналистов часто ведутся споры о том, нужно ли соблюдать принцип строгой адресности при подготовке программ. Иначе говоря, предполагается, что передачи, обращенные, например, к рабочим, должны содержать производственные темы. При этом не учитывается естественная потребность зрителя отвлечься от каждодневных впечатлений, добиться сублимационного эффекта.

Известен пример, когда один советский архитектор построил в горняцком городке Дом культуры для шахтеров. Чего хочет прославленный угольщик после трудовой смены? Он хочет оказаться в родной атмосфере. Вот почему Дом напоминал шахту. И уже свисали с потолков шахтерские лампочки, маячил на стене отбойный молоток... Все бы хорошо, но почему-то рабочие не торопились в этот родной Дом культуры...

История советского телевидения содержит пример, который, думаю, заслуживает того, чтобы его занесли в хрестоматии по массовой коммуникации. В середине 60-х годов советское телевидение, которое имело тогда три канала, получило еще один. Это означало, что можно создать еще одну, четвертую телевизионную программу. Встал вопрос о ее профиле. Велись дискуссии о том, на основе какой концепции определить облик этой программы. Одни предлагали сделать ее многонациональной, другие – спортивной, третьи – развлекательной...

Свою программную концепцию сформулировали и журналисты, работающие в штате четвертой телевизионной программы. Они решили сделать программу «элитарной», то есть рассчитанной на высокие духовные запросы зрителей. В эти годы в нашей стране появились многочисленные исследования, которые третировали телевидение как массовое зрелище, обесценивающее высокие образцы художественной продукции. Создавая свою программную концепцию, работники четвертой программы исходили именно из этой посылки. Они предлагали сделать хотя бы одну программу средоточием высокой культуры, рассчитанной на высокообразованных зрителей. Предполагалось, что люди, занимающиеся напряженным интеллектуальным трудом, захотят, чтобы с экрана звучала классическая музыка, философские и искусствоведческие материалы, художественные трактаты. Мы видели на экране профессора Московской консерватории Веру Горностаеву, которая рассказывала зрителям о гармонических изысках в симфониях Малера. Слушали лекцию об итальянском театре дель арте, так, словно оказались в ГИТИСе...

Формулируя свою концепцию, работники четвертой телевизионной программы не проявили интереса к психологическим закономерностям телевизионного зрелища. В частности, они не учли того факта, что образованный человек отличается от менее образованного не только своими запросами, но также избирательным отношением к каналам информации. Неграмотный человек может воспринимать радио как единственный источник информации. Напротив, культурный человек знает и о других каналах получения информации. Любитель музыки обращается к музыковедческим трудам, специалист по театру – к монографии Бояджиева.

Лектор на экране; его профессия – выступать, говорить. Смотрю на экран. У лектора прекрасный модный костюм и безразлично-профессиональное лицо. Он сравнительно молод, только вот рот... Усталый, слишком много работающий рот. Он говорит, и почему-то все время хочется употребить слово «артикуляция». Как и все лицо, глаза не участвуют в работе губ.

Какая крошечная деталь: усталый рот... А ведь, кажется, все предусмотрели... Фамилия звучная, костюм модный. Только рот... Какие неуловимые детали, оказывается, работают на воссоздание или разрушение образа. Выражение глаз, прическа, стиль одежды... Но главное – это неодолимое постоянное стремление человека разглядеть образ.

«Новое лицо в кадре затягивает зрителя, – пишет советский кинорежиссер Юрий Мамин, – как всякий новый собеседник. Пока мы его не “вытрясем”, пока не выясним, чем он вызывает наш интерес... Если же человек нам хорошо известен, мы можем с ним поболтать просто так, не обращая особого внимания. Но в кино мы такого права не имеем, за полтора часа мы должны выдать зрителю сгусток информации. За это время надо рассказать очень много, и поэтому экран надо наполнить новым и уникальным. В том числе и актерскими лицами. Сейчас у нас примерно тридцать физиономий кочуют с экрана на экран».

Но, разумеется, речь идет не о потоке лиц ради многообразия. Сколько этих лиц проскочило мимо сознания зрителей, не запечатлевшись даже на сетчатке глаза! Лицо, воплощающее некую обобщенную персонификацию. Заставляющее нас приглядеться, ощутить рождающееся чувство приязни или негодования. А то и все вместе.

Истинно притягательный образ должен пробуждать противоречивые чувства. Это хорошо понимал М.М. Бахтин, когда прослеживал истоки и эволюцию полифонизма. И в жизни, и в литературе, и на экране мы нередко наблюдаем соединение высокого с профанным, трагического с комическим. Образ беременной смерти... Это из Бахтина. А вот другие персонификации, которым присуще оксюморонное сочетание, – добродетельная гетера, благородный разбойник...

Когда западногерманский философ и культуролог Теодор Адорно обнаружил эффект сложного сплетения любви и ненависти к телевизионным персонажам, он с горечью пришел к выводу, что выявленные им и другими исследователями закономерности телевизионного восприятия гарантируют телевидению неслыханные возможности манипулирования сознанием. Если поведение человека определяется неконтролируемыми зонами психики, то манипулятор, минуя порог сознательности, может потакать стихийно складывающимся побуждениям, вызывать потребность в определенных наркотических эффектах и т.д.

Эксплуатация подавленных стремлений, массовое обслуживание фантазий, возникающих в голове человека, фабрикация иллюзий, утверждает Адорно, страшны не только тем, что опираются на бессознательные пласты психики. Беда в том, что в повседневной реальности немотивированные поступки воспринимаются зрителями, социологами-эмпириками как следствие обдуманного решения, принятого индивидом. Они приобретают видимость вдумчивого и критического поведения, осуществляемого личностью. Таким образом, телевидение не только деформирует представления аудитории, не только насаждает псевдокультуру. Оно искажает, разрушает внутренний мир человека. Манипуляторы систематически имитируют сознательную жизнь личности, выдавая предрассудок за рассудок, аффект за трезвый выбор, немотивированный поступок за акт высокой общественной зрелости. Все это и порождает, как полагает Адорно, самое трагическое следствие – разрушение духовности, которое, как он отмечал, сопутствует всей современной культуре.

Изобличение телевидения, раскрытие его секретов, анализ социальных и культурных последствий манипуляторства начались не с Т. Адорно. Уже после работ видного немецкого философа Карла Ясперса такие умонастроения постоянно питали западную социально-критическую мысль. Однако у многих авторов анализ этих процессов был достаточно поверхностным; подчеркивалось, что распространители «массовой культуры» вступили в заговор против аудитории, отказались от цивилизаторских намерений, погнались за коммерческим успехом.

Определенная заслуга Адорно состояла в том, что он пытался показать объективный характер многих явлений, связанных с манипуляторством. Он стремился, в частности, доказать, что в основе описанных процессов лежат социально-психологические механизмы.

Вот, скажем, сенсационный успех так называемых мыльных опер. (Речь идет о радиосериалах, в которых рассказывалось о любовных приключениях, о криминальных историях, бытовых драмах и т.д.).

Дело в том, что американская женщина, проводив мужа в офис, остается в состоянии известного одиночества. Ей нужен сублимационный эффект. И вот психологи подсказали радиомагнатам: в эти часы можно передавать спектакли, желательно серийные, в которых будут обыгрываться трогательные жизненные ситуации. Бедная, но добродетельная девушка работает в магазине. Однажды сюда случайно заходит за запонкой сын миллионера. Они полюбили друг друга, но сколько же препятствий возникло на пути этого всепроникающего чувства!

Эффект превзошел все ожидания. Радиослушательницы не только следили за судьбой радиогероев. Они подражали им. Если трогательная героиня вскользь проговаривалась, что моется мылом такой-то фирмы, то спрос на это мыло неслыханно возрастал. Отсюда и название феномена – «мыльные оперы». Спонсоры сами решали, какое мыло рекламировать. А оперы почему? Потому что по мелодраматическому эффекту сюжеты напоминали об опереточных страстях.

Анализируя стереотипы телевидения, Адорно пришел к выводу, что эмпирическая социология, даже если она изучает механику политической мифологии, то есть явления заведомо иррациональные, все же обращается к человеку более или менее сознательному, способному размышлять, излагать свои доводы и соображения. Но как можно получить эмпирически достоверное знание о поступках или намерениях человека, если его поведение обусловлено совсем иными механизмами, неосознанными процессами?

По Адорно, духовная жизнь человека целиком определяется тиранией бессознательного. Индивид ищет в телевизионном зрелище не вечных истин, не повода для развертывания аналитических способностей, не глубоких художественных впечатлений. Он тянется к телезрелищу под воздействием психологических влечений. В этом факте и скрывается, по мнению Адорно, тайна раздвоенности сознания, присущего личности. Так, отвергая насилие в качестве мыслящего субъекта, рядовой зритель находит в экранных преступлениях привлекательное зрелище, искупительное освобождение от повседневных переживаний.

Социологи сопоставляют два типа популярной литературы – старую и молодую. Прототипы современных популярных произведений сложились довольно давно – на рубеже XVII–XVIII веков. Уже в ту пору создаются первые сочинения для рынка. Однако сегодня популярная культура уже не ограничена определенными жанрами, скажем детективным романом или танцевальной музыкой, она захватила чуть ли не все сферы искусства.

Психологические механизмы идентификации себя с любимыми героям экрана или литературы выступают в качестве формообразующих факторов сегодняшней «массовой культуры». Прежде всего здесь существенную роль играют «вытеснения», то есть бессознательное устранение тягостных чувств, воспоминаний или побуждений. Монотонная, изматывающая повседневность постоянно порождает в человеке чувство неудовлетворенности. Многие его стремления, ожидания не сбываются, не осуществляются и поэтому вытесняются в сферу бессознательного. Все это порождает потребность в фиктивном осуществлении рухнувших замыслов, в отвлечении от неприятной действительности. Грубо говоря, человеку нужна психологическая компенсация. Фильмы вроде «Кубанских казаков», в сущности, и выполняли такую функцию.

На формирование тех или иных типов восприятия оказывают воздействие не только психологические механизмы, но и ценностные ориентации. Скажем, интерес к фантастике обусловлен не только потребностью отключения от действительности, но и ценностно-познавательными факторами. Однако именно сублимационное побуждение нередко обеспечивает интерес к тому или иному персонажу на экране.

Или другой психологический механизм – механизм перенесения, или проекции. Речь идет о том, что раздражение или аффект, переживаемые кем-то, могут получить ложную направленность. Вспомним у Грибоедова: «Ах! Этот человек всегда причиной мне ужасного расстройства!» Но действительно ли именно этот субъект служит подлинным источником тех или иных болезненных чувств? Или в силу различных психологических закономерностей в качестве виновника оказывается совсем другое лицо или обстоятельство?

Любое идеологически заангажированное искусство стремится персонифицировать «пагубную силу», воплощая ее в образе конкретного человека или абстрактной сущности (дьявол, враг). Действительно, телевизионное зрелище нередко направляет психологическое напряжение по ложному адресу. В этом смысле средневековые судилища над «ведьмами» или политические процессы времен маккартизма, отраженные в телевизионной продукции, эксплуатировали одни и те же пружины психической жизни людей.

В нацистской Германии было немало причин для общественного неудовольствия. Гитлер персонифицировал зло, он назвал виновниками всех болезненных процессов, происходящих в стране, евреев и коммунистов. Анализ его политических речей показывает, что, однажды назвав своих антиподов, он обычно говорил о них, прибегая к местоимению «они». «“Они” – вы знаете, о ком я говорю» – вот излюбленная формула фюрера, которая неизменно вызывала реакцию аудитории.

Человек на экране вовсе не проходной персонаж. Он призван возбудить любовь или ненависть, а порой сложный комплекс противоречивых чувств. Например, психологическое напряжение, вызванное неудовлетворенной сексуальностью, может стать побудительным импульсом творческой фантазии. Потребность в злодеянии, переживаемая неким субъектом, способна получить фиктивное воплощение, если данный индивид приобщится к кровавому зрелищу.

В нашей литературе бытует такой стереотип: чем больше преступлений на экране, тем больше их будет в жизни. Однако такая непосредственная зависимость не установлена. Напротив, психологи, накопившие обширную эмпирию фактов, утверждают, что, когда на мерцающих квадратах идут детективные, криминальные спектакли, число преступлений снижается. Дурные наклонности, говоря языком психологов, сублимируются.

Телевизионное зрелище, по существу, эксплуатирует сублимационные эффекты. Например, господин Дюмон, средний буржуа, раз в месяц отправляется в театр. Это мероприятие для него все равно что сон наяву, мечта, компенсирующая неполноценность его существования. Господин Дюмон, женатый на уже немолодой особе, прекрасно знает, что никогда не окажется на необитаемом острове в обществе очаровательной и наивной девицы. Это приключение ему предлагает театр или экран. «Красивая жизнь» на экране нужна рядовому человеку, чтобы отвлечься от тревожной действительности, ее горестей и потрясений. Захватывающие приключения, справедливое воздаяние, отмщение и т.д. переключают психическую энергию с реальных переживаний, накопившихся раздражения, боли, досады, на воображаемые. Механизмы проекции, сублимации, вытеснения порождают структуры «массовой культуры», ее персонажей, ее привлекательные имиджи.

В послевоенную пору выходили так называемые фотороманы, иллюстрированные журналы для домохозяек. Многие солидные издания из номера в номер печатали романы-приложения, которые рассказывали о похождениях светских красавиц, переодетых принцев, явившихся, чтобы осчастливить бедную падчерицу. Скромная девушка из народа выходит замуж за миллионера, жалкий воришка становится титулованным богачом, а «совсем простой человек» возносится в члены правительства – таковы излюбленные темы этих романов.

Сюжеты галлюцинаторного счастья приобрели огромный тираж. Появилось множество терминов для обозначения массовой литературной продукции, повествующей о «красивой жизни», бульварная литература, а также ее синонимы – тривиальная, мусорная, низкопробная, литература с черного хода, литература вразнос, развлекательная литература, обиходная литература, кич.

Вместе с тем, как бы эксплуатируя иные психологические механизмы, солидные издания печатали уголовную хронику, истории с преступлениями, насилием, описаниями пороков. Многие журналы специализировались на произведениях полицейского жанра. Выпускались серии и детективные новеллы, в которых повествовалось о кровавых событиях, изобличались бандиты и растлители, прославлялись ловкие мстители.

В пору стремительного развития телевидения американские телезрители полюбили серии мультипликаций, главным героем которых был мышонок Микки Маус. В начале этой фантастической серии серому мышонку все время не везло. Всюду его подстерегали невероятные опасности. Но однажды, совершенно случайно, Микки отведал некоего снадобья, придающего необыкновенную силу. С той поры все изменилось. Обретя могущество, он стал верным защитником всех гонимых и обездоленных. Разглядев с небесной высоты какое-нибудь бедствие, Микки, точно метеор, обрушивался на злодеев, спасая жертву в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях.

В этих сериях обыгрывался нехитрый набор однотипных ситуаций. Лукавые коты, кровожадные волки получали по заслугам каждый раз, как только намеревались обидеть мышат или овец. В каждой программе действие достигало остроты за счет одного и того же приема: злоумышленники были предельно близки к своей цели, но вездесущий Маус... Однако, несмотря на стереотипность образов и сюжетов, зрители не могли оторваться от зрелища.

Картины справедливой мести, заслуженного воздаяния доставляют аудитории острое чувство возбуждения и радости, заставляют переживать за гонимых и злорадно торжествовать над наказанным притеснителем.

Исследуя образы «массовой культуры», стереотипы телевидения, Адорно дал выразительное описание многих особенностей современного зрелища. Исследование «Авторитарный человек», которое он завершил вместе с группой американских ученых в 1950 году, произвело огромное впечатление на общественное мнение. В работе была предпринята попытка охарактеризовать специфические образы – конформистов, изгоев, фанатиков, потребителей «массовой культуры».

Обстоятельный анализ так называемого авторитарного человека позволил Т. Адорно констатировать, что в середине XX века сложился определенный тип личности. Особенность его, по мнению социолога, состоит в том, что ему присуща двойственность поведения, неискоренимая разорванность сознания. Подавленная свобода самовыражения, боязнь сказать или сделать не то, что установлено, вызывают чувство одиночества, потребность в грезе. Но взрывная психологическая реакция то и дело превращает этого тихоню в мятежника и психопата. «Массовая культура», в том числе и телевизионные ее формы, откликаясь на духовно-психологические запросы подобной личности, демонстрирует сочетание двух типов сюжетов: удачи, неслыханного возвышения, безоблачного счастья и – насилия, преследования, причудливую смесь покорности и фанатизма, доброты и злодейства, всепрощения и садизма.

Для классификации социальных персонажей, по-разному реагирующих на духовные стереотипы, Адорно использовал интересную методику. Он систематизировал фразы из ежедневных газет, остроты из обывательских разговоров, примелькавшиеся пропагандистские клише. Все это он группировал таким образом, чтобы выявить специфические формы мышления рядового человека, формализовать мнения толпы и зафиксировать ее основные психологические комплексы.

Шкала, которая давала возможность суммировать результаты, представляла как интеллектуалов, так и обывателей. И вот, прежде всего, обнаружилось, что вообще ни те ни другие не имеют реального представления о политической и экономической жизни страны. Как подчеркивал Адорно, степень их невежества превзошла ожидания даже самых закоренелых скептиков. Причем невежество и путаница в политических взглядах совершенно не зависели от информированности людей. Они возникали как при отсутствии информации, так и при ее избыточности.

Адорно отметил, что неосведомленный человек все равно пытается «иметь мнение», в результате чего в общественном сознании господствуют предрассудки, критичность отношения к действительности утрачивается. Люди не хотят думать, и это нежелание стимулируется всей системой образования с его недоверием к абстракциям и всякого рода «спекуляциям», с его пафосом «фактов и цифр», то есть информацией, не дающей определенного импульса к размышлению.

Укажем, однако, на методические просчеты в проведенном Адорно эмпирическом исследовании. Ведь он требовал от опрошенных суждений, которые по своему содержанию совпадали с мнением политического эксперта. Разумеется, суждения рядового гражданина по вопросам политической жизни не могут иметь вид законченных формулировок. В реальной жизни действуют не эксперты, а обыкновенные люди, оценивающие события с позиции своего социального опыта, здравого смысла. Поэтому мнение индивида по тому или иному вопросу включает в себя не только основательно продуманные суждения, но и стихийно переживаемые формы согласия или несогласия с конкретными ценностями и установками, всевозможные реакции на внешнее влияние в виде настроений, эмоционально окрашенные образы и т.д.

На пути к продуманному и взвешенному мнению нередко происходят своеобразные срывы, когда индивид оставляет последовательную логику, замещая ее общей эмоциональной оценкой, апелляцией к повседневному опыту. Процесс размышления при этом подменяется готовым результатом. «Соскользнув» со стези логических операций, человек в данном случае демонстрирует «здравомыслие»: «Это правильно, потому что так думают все».

Огромны манипулятивные возможности средств массовой коммуникации, многомерен натиск аудиовизуальной культуры на психику человека. Но эти же средства способны в условиях демократического общества развенчать любой миф, провести авторитетное мнение через нелицеприятный плебисцит, вовлечь массы людей в обсуждение насущных проблем общественного устройства, разбудить чувства, страсти.

Несерьезно, если не бессмысленно, упрекать телевидение в распространении «массовой культуры», в заниженных стандартах экранной продукции – слишком большая у него аудитория, слишком различны у нее запросы. Существует, скажем, традиция в искусстве, идущая из глубины веков, связывать с праздником чувств ярмарочные представления, театр, зрелище...

Эти тенденции – ориентация искусства на разум либо на эмоции – во многом определяют отношение зрителя к экранному зрелищу. Одни, наморщив лбы, ждут высоких идей, пищи для размышлений, другие в предвкушении праздника, смеха, слез негодуют на домашний экран, если вдруг там «одни разговоры». Один и тот же субъект на экране вызывает противоречивые чувства. И вот скептик саркастически усмехается, а доверчивый с признательностью пишет в редакцию письмо...

Человечество всегда представляло собой многоцветно индивидуализированных существ. Ученые упрекали правителей в том, что те не ценят уникальных людей, стараются нивелировать их. Да, разумеется, только отчаянный мизантроп способен отвергать человеколюбие. Но укоренено ли оно в современной культуре? Какое место занимает в ней гуманизм, прокламирующий ценность и оригинальность отдельной личности?

Да, мы обязаны отдавать себе отчет в том, что многое из того, что кажется нам чудом, странностью, порождено реакцией на те годы, когда по личности прокатывался каток. Бюрократическая система нуждается не в индивидуальности, а в безымянных фишках. Всякая талантливость, непохожесть, неразгаданность претит технократу, вождю, властителю. Он всячески обуздывает строптивость и поощряет посредственность. Известно, как неистово преследовались в нашей стране великие ученые, мастера искусств, мыслители и пророки... Вождю нужна толпа. Он воспринимает общество как человеческий аквариум, не более того... обязанностей. Но сыграли роли эффектно, с выдумкой. Именно так, полагали они, могут поступить родители, когда позарез хочется позагорать...

Уже отмечалось, что представители средних слоев населения склонны в собственной оценке причислять себя к более состоятельным людям и, соответственно, следовать другим бытовым стандартам и поступкам. Иначе говоря, выяснилось, что поведение человека регулируется не только той социальной ролью, которую в данный момент он выполняет, но и тем, как он сам себя «определяет».

Вот еще пример. Один американский кинотеатр стал прогорать. Оказалось, что зрители были недовольны тем, что во время киносеанса дамы не снимают шляп, загораживая экран. Сколько ни объявляли в микрофон, никто шляпы не снимал. Объявление повесили – эффект нулевой. Обратились к психологам. По их рекомендации объявление изменили, теперь оно гласило: «Во время сеанса просим дам снять шляпы. К пожилым леди это не относится». И что же? Правильно угадали психологи. Никто не захотел выглядеть пожилой леди. Даже в темноте зала. А ведь это объективная возрастная характеристика. К тому же сопряженная с привилегиями. Но бог с ними, с привилегиями, когда можно вместе со всеми чувствовать себя юной...

Важно, таким образом, знать не только кем является данный «потребитель культурной продукции» – миллионером, рабочим, служащим, – но и как он себя воспринимает, как оценивает собственное социальное положение, образ жизни, роль. Все это существенно влияет на отношение конкретного человека к телевизионному образу. Например, в 1976 году во Франции был создан новый ежемесячный журнал, само название которого говорило о том, что предназначен он для мультимиллионеров – «Миллиард». Тем не менее, в редакционном обращении подчеркивалось, что данное издание выпускается не только для миллиардеров, но и для тех, кто ведет жизнь миллионера, не являясь фактически таковым.

Люди не только зачастую не способны адекватно воспринять свои социальные роли. Они еще путаются в их череде. Ведь социальных масок у человека множество. И нередко те черты, которые присущи одной роли, возникают в другой, которая может противоречить первой...

Иллюзии автоинтерпретации дают о себе знать в самых неожиданных сферах, а потребность человека в самоудостоверении эксплуатируется телевизионным зрелищем. Индивид нередко переживает как сбывшиеся именно те побуждения, которые он менее всего в состоянии осуществить. В такого рода отождествлении человек достигает эрзац-удовлетворения своих стремлений, выразившихся через фрустрацию и обостренных ею.

Строительным материалом соответствующих фантазий могут оказаться неожиданные и затейливые образы, взятые напрокат из случайных источников. Прежде всего эти образы отыскиваются индивидом в его реальном окружении. Но как ни широк круг людей, с которыми ему доводится сталкиваться, типологическая бедность среды может привести к тому, что многочисленные и сильные потребности в автоидентификации реализуются не в полной мере. Поэтому он устремляется за пределы этого окружения – в мир образов, предоставляемых в данный момент культурой, искусством. Благодаря массовой коммуникации круг потенциальных объектов отождествления многократно расширяется. Каналы информации располагают достаточными возможностями, чтобы тиражировать «идеальные образы». Конечно, массовое производство персонификаций может при определенных обстоятельствах привести к типологизации сугубо индивидуальных иллюзий, к возрастающей стандартности глубоко интимного мира массы людей, о чем уже говорилось.

Механизм идентификации действует изощренно. Он опирается не только на психологические закономерности, социальные представления, но и на определенные социокультурные традиции. Европейские зрители, например, привыкли к мультипликационному персонажу Дональду Даку. Но вот телевизионную серию об этом утенке показали в одной из африканских стран. И произошло непредвиденное. Зрители не захотели смотреть эти мультфильмы, выражали свое возмущение поведением персонажей. Аудитория не приняла персонификацию, обнаружила в ней нечто несуразное, оскорбительное.

Все время забываю у вас спросить: кому вы сочувствуете – волку или зайцу в телевизионной серии «Ну, погоди!»? Волк-гонитель, заяц-жертва – задумано так, чтобы вы имели возможность радоваться избавлению зайца от новой волчьей напасти. А на самом деле? Многие зрители, как выясняется, жалеют волка. Ведь в каждой ситуации он получает тычки, неожиданные оплеухи, всякие неприятности.

Уже появилась своеобразная версия, будто бы разъясняющая такой эффект персонификации. Вот, мол, в языческие времена, еще до христианства на Руси, волк был другом человека, а заяц истребителем огородов. Глубоко в подсознании сидят якобы эти образы. А мультипликаторы не учли, не разобрались в древних устойчивых клише. И вопреки их намерениям жалко бедного волка. Снижается воспитательная роль увлекательной серии...

«Здесь какая-то философская бездна: отчего зверь, ничем не угодивший человеку, вновь и вновь оказывается мил человеческому сердцу? Неужели это всего-навсего, как писал Юнг, общность вины за давнее каннибальство?

Но какая у нас общность вины о сереньким волчком из колыбельной, с Серым Волком, помогавшим Ивану-царевичу, с волками, воспитавшими Маугли?..»

Не стану оспаривать языческих образов. Возможно, в толще сознания и сидят некие забытые прасимволы. Но ведь современный зритель многонационален. О каких подсознательных архетипах можно говорить в ситуации современной маргинальности! Вспоминаю замечательный кадр из фильма «Маленькая Вера». Сидит у телеэкрана ребенок – наполовину негр. Смотрит мультяшки. А на экране резвятся рисованные человечки. Приплясывают и приговаривают: «Не ходите, дети, в Африку гулять...» На лице юного зрителя неподдельный ужас. Побаивается Африки, не прислушивается к голосу забытых архаичных образов...

Между прочим, с точки зрения социальной роли тоже можно кое-что сказать. Заяц в серии положительный, добродетельный. Хочется с таким отождествиться? Может, и хочется старосте шестого класса «А». А волк «человечен», у него пороки-то все соблазнительные. Как он прикуривает, как развлекается! Нет, здесь поле для самоотождествления, для симпатии гораздо более обширное. А что касается авторов серии, то они предоставляют нам самим определиться в своих чувствах.

Мультипликационный персонаж тоже воплощение наших представлений. Вот, скажем, вполне уникальный образ – Винни-Пух. А вот кот Леопольд с его редкостным всечеловеческим призывом: «Ребята! Давайте жить дружно!» Какие удивительные персонажи! Как эти персонификации помогают нам обживать мир социальных ролей... И как небрежны мы порой к этой стороне дела, полагая, что перед нами просто эффектные рисунки.

Был на советском экране еще один персонаж – Незнайка. Герой целого цикла мультипликационных фильмов. Маленькие зрители привыкли к этому персонажу, к его друзьям. И вот однажды... Однажды художники собрались на совет и решили, что можно сделать героев более интересными графически. Чего там! Взяли и перерисовали всех персонажей. Незнайка, появившийся в Солнечном городе, стал выглядеть совсем иначе, чем в прежних сериях. Да и его спутники тоже изменили свой облик. Причем художники искусно, говоря административным языком, улучшили фактуру. Сохранился лишь общий замысел мультфильма, продиктованный характером Незнайки.

С точки зрения телевизионного руководства произошло художественное переосмысление. А по мнению юных зрителей, получился «фильм ужасов» о закадычных друзьях. Ведь Незнайка – это не рисунок, который можно улучшить. Это персонификация, живой персонаж, реальный герой. А его, страшно сказать, перерисовали... Кому это пришло в голову – менять облик персонажа постоянной серии? Взять бы такого умника да и учинить ему «творческое наказание». Например, «перерисовать» всех его домашних – жену, детей, соседей. Пусть потом разбирается... Зато сколь эффектны новые телесные облачения! Ни в одном индуистском тексте не сыщешь. И притом все по древним законам кармы. Окончил земное существование, получай другое воплощение. А ты, зритель, не удивляйся, люби этого героя по-прежнему, делай вид, что это все тот же человек. Говорят тебе, что это Незнайка, – значит, так и есть.

Расставаться с имиджем трудно не только зрителю, но и самому его создателю, хотя, казалось бы, телевизионный зрелищный поток располагает к метаморфозам. Но не вздумайте шутить с Галатеей.

 

◄◄ к содержанию ►►