ТРАДИЦИИ ДРЕВНИХ КНИЖНИКОВ
Понятие «редактирование»
неразрывно связано в нашем представлении с подготовкой рукописи к печатному
воспроизведению. Первым объектом для наблюдений над редакторской работой обычно
служит «Апостол» Ивана Федорова – книга, выход которой в свет датируется 1 марта 1564 г. По единодушному
мнению всех, кто писал об этой книге, «Апостол» – образец полиграфического, оформительского и
редакторского искусства. Несколько известных нам анонимных печатных книг,
предшествовавших «Апостолу», по качеству своему не могли представить ту школу,
тех образцов, результатом которых явилось столь совершенное издание. В то же
время оно настолько самобытно, что нет никаких оснований искать корни его
успеха в истории книгопечатания других стран. «Апостол» Ивана Федорова мог
появиться лишь как результат прочных и развитых традиций книжного дела,
сложившихся на Руси на протяжении нескольких веков.
Начало русской книжности,
подтвержденное историческими источниками, относится к концу X в. В XI в.
киевский князь Ярослав Мудрый, как свидетельствует летописец, «засеял книжными
словами сердца верующих людей, а мы пожинаем, ученье получая книжное». По
приказанию Ярослава Мудрого ученые переводчики и писцы переводили с греческого
на «словенское письмо» и переписывали книги.
Древнейшая рукописная книга,
дошедшая до нас, – «Остромирово Евангелие»
(1056–1057 гг.), свидетельствует
уже о высоком уровне книжного искусства и книжной культуры. Мы знаем имя
переписчика – дьякона Григория, знаем,
что переписано оно было для новгородского посадника Остромира, по имени
которого и получило свое название. Евангелие написано на пергаменте крупным
уставом – торжественным, строгим
почерком. Буквы «уставлены» без наклона, начертание их геометрическое,
промежутков между словами нет. Заглавные буквы и заставки книги до сих пор
сохранили свою яркость. Каждый ее лист можно приравнять к произведению
искусства. Это свидетельство профессионального умения, прочной традиции в
книжном деле, которая существовала на Руси уже в XI веке.
«Велика ведь бывает польза
от учения книжного; книги наставляют и научают нас пути покаяния, ибо мудрость
обретаем и воздержание в словах книжных. Это – реки, напояющия вселенную, это источники мудрости,
в книгах ведь неизмеримая глубина...»[1].
Эти слова летописца Нестора записаны в начале второго десятилетия XII в. и
говорят о том значении, которое придавалось книге и людям, причастным к ее
созданию.
Древних рукописных книг до
нас дошло сравнительно мало, причем все это – рукописи на пергаменте, украшенные рисованными заставками, многие
прекрасно иллюстрированы. Поэтому долгое время считали, что книга на Руси была
вообще доступна лишь церковникам и немногим представителям высших сословий.
Академик A.C. Орлов предположил, что вывод этот неправомерен: многие книги
вращались и в среде малоимущей, не имели роскошного оформления и до нас не
дошли[2].
Неровно обрезанные кусочки бересты с нацарапанными на
них буквами, найденные в 1951 г. новгородской археологической экспедицией под
руководством академика A.B. Арциховского, заставили по-новому ответить на
вопрос о грамотности на Руси, о распространении культуры, об уровне этой
культуры. Берестяные грамоты были найдены и в Новгороде, Старой Руссе,
Смоленске. Стало понятным назначение инструмента из кости, железа или меди – «писала», который и раньше находили при раскопках.
Рис. 2. Оклад «Остромирова
Евангелия» – одной из самых древних
русских рукописных книг. Евангелисты изображены на окладе в характерных позах
писцов: сидят возле низкого столика, книгу держат на коленях
Восстановить историю книги можно лишь тогда, когда
представишь себе труд людей, создавших ее, представишь читателя этой книги.
Находки археологов помогают сделать это. Кусочки бересты донесли до нас голоса,
звучавшие много веков назад: «От Никиты к Ульянице. Пойди за меня. Я тебя хочу,
а ты меня. А на то свидетель Игнат». Письма от Марины к сыну ее Григорию,
письма от Бориса к Настасье. Найдены даже 16 берестяных грамоток, которые можно
назвать ученической тетрадью. Археологи определили и возраст ее владельца, новгородского
мальчика Онфима шести-семи лет. А в одном из писем вместе с поручениями: «купи
овса, отдай шлем» – «пришли мне чтения доброго».
Эти факты заставили пересмотреть некоторые взгляды на
историю книги, представления о количестве книг, существовавших на Руси до
нашествия монголо-татар. Со времени принятия христианства (с 988 г.) до 1240
г., по данным о строительстве церковных зданий, выяснено, что на Руси было
около 10 тысяч церквей и около 200 монастырей. Для совершения церковной службы
нужно было не менее восьми книг («Евангелие», «Апостол», «Псалтырь», «Требник»,
«Общая минея», «Триодь постная» и «Триодь цветная», «Служебник»).
Следовательно, по самым скромным подсчетам, всем церквам требовалось для
богослужения около 85 тысяч книг.
Но кроме книг духовных существовали еще и книги
светские. Их, конечно, было меньше, что подтверждается количеством книг,
дошедших до нас. Так, до нас не дошел ни один список «Слова о полку Игореве»,
но сохранилось около 100 рукописных «Апостолов» и почти 400 «Евангелий». Очевидно,
что хотя церковных книг было больше, читали их меньше, многие были лишь
атрибутом богослужения. Общая цифра, которой исчисляется предположительное
количество рукописных русских книг в домонгольский период, – 100 тысяч экземпляров. Даже если эта цифра завышена,
все же можно говорить и о развитой традиции в книжном деле, и о
профессионализме людей, создававших книги.
Традиции рукописной книги тем более заслуживают
внимания, что с появлением печатных книг рукописная книга продолжала
существовать. Довольно долго, около двух столетий, они бытовали параллельно, и
рукописные книги оказывали определенное влияние на печатные не только в
качестве их предшественников, но и в качестве современников. До 1600 г. было
напечатано всего 18 книг, при царях Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче – по 187. Тираж их был невелик. Долгое время
книгопечатание являлось монополией церкви и государства, заинтересованных,
прежде всего, в издании книг духовных. Удовлетворить потребность в чтении
книгопечатание в ту пору не могло, печатные книги не отражали развития
общественной мысли и литературы.
Исследователи древней русской литературы нередко
прибегают в своих трудах к терминам «редактирование», «редактор», «редакторский
текст». Современные авторы пользуются ими настолько широко, что, обнаружив в
древних памятниках какие-то неточности и несоответствия, склонны обвинить
древних книжников чуть ли не в «редакторском недосмотре». Подобные заключения
представляются поверхностными и лишенными исторического обоснования. Условия
создания древней книги не позволяют выделить редакторскую работу над рукописью
в самостоятельный процесс: сама книга была рукописной и, добавим, существовала
как экземпляр единственный, уникальный. Первой (по порядку возникновения)
обязанностью редактора принято считать заботу о точности воспроизведения
текста. Однако многие обязанности, возложенные теперь на редактора,
существовали и в древнейший период истории книги, они были поделены между
переводчиками и составителями различных сборников, с одной стороны, и переписчиками
– с другой.
Переводчики, хорошо знакомые с византийской и
болгарской книжностью, а через нее часто и с произведениями древних классиков,
переводя книги, постигали искусство изложения, законы литературной формы. Они
переносили это искусство в свои переводы и выступали в роли соавторов
литературных произведений. Анализ перевода «Истории Иудейской войны» Иосифа
Флавия, одного из самых популярных памятников литературы Киевской Руси, и
других переводных произведений позволил сделать вывод о том, что переводчик
часто был не рабом, а скорее соперником автора, творчески подчинял его
положения своей основной идее. Подобных фактов можно привести много. Так,
далеко не всегда точно повторяли источник русские списки «Девгениева деяния»
(перевод относится к XII в., но дошел
до нас в более поздних списках). Это отчетливо прослеживается, например, при
включении образных средств, которые соответствовали не оригиналу, а русской
литературной и народно-поэтической традиции. Например, сравнения «яко дюжий
сокол», «яко доброй жнец траву сечет» не имеют параллели в греческом тексте[3].
Переводчики стремились к тому, чтобы сделать содержание более доступным и
интересным для читателя.
Различные сборники хрестоматийного типа – «Изборники», «Пчелы», «Палеи» – были излюбленной книжной формой в Древней Руси.
Подбирая произведения для сборников, располагая их, приспосабливая содержание
этих произведений к нуждам дня, составители выполняли во многом ту же работу,
которая сегодня возложена на составителей хрестоматий и различных однотомников.
«Каждый книжник Древней Руси на свой лад относился к тексту и по-своему его
изменял. Под пером книжника текст в той или иной степени получал частицу его
индивидуальности, претерпевал изменения от больших и сознательных до совсем
ничтожных, вызванных лишь простой невнимательностью»[4].
Даже выполняя чисто технические задачи, переписчики
часто вносили в текст древней книги изменения. Об их активном отношении к
тексту свидетельствуют различные вставки, комментарии, обращения к читателю,
которые мы встречаем в книгах: «О человече, ежели с трудолюбием будешь
прилежать к Божественному писанию, то три блага получишь: первое, от своих
трудов пропитаешься, второе – беса праздности прогонишь,
третье – с Богом беседовать будешь». В приписках писцы нередко
жаловались на трудности своего дела. Усердия и искусства требовало красивое
письмо, соблюдение всех строчных и надстрочных знаков, украшение книг
заставками и заглавными буквами. И чем меньше изощрен был переписчик в книжной
премудрости, тем более вероятны были описки, ошибки и прямые искажения текста.
Переписчик обычно заканчивал книгу благодарностью Богу
и обращением к читателям – просьбой о снисхождении к его
труду. Иногда эта заметка от переписчика содержит сведения о том, где, когда и
кем переписана книга, иногда – это выражение радости по поводу
окончания работы. Приписки на полях Новгородских служебных миней (1095–1097 гг.) сообщают, что над книгой трудился сначала
монах Яков, который в миру звался Демкой, затем Михаил в лето 5604 (1096 г. по
нашему летосчислению). Переписчик летописи Нестора заканчивает ее словами:
«Радуется купец, прикуп сотворив, и кормчий во отишье пристав, и странник во
отечество свое пришед, тако радуется и книжный списатель, дошед конца книгам»[5].
Рис. 3. Списатель книг за работой
Период до монголо-татарского нашествия сохранил для
нас мало имен создателей литературных произведений.
«Литература Древней Руси не была литературой отдельных
писателей: она, как и народное творчество, была искусством надиндивидуальным.
Это было искусство, создававшееся путем накопления коллективного опыта и
производящее огромное впечатление мудростью традиций и единством всей, в
основном безымянной письменности», – писал
академик Д.С. Лихачев[6].
Отсюда и то свободное отношение к тексту литературного произведения, когда
практически невозможно отделить создателя литературного произведения от его
обработчика, первичный авторский текст – от текста
обработанного. Но уже в тот период книги были не одинаковы по своему типу.
Различие их определялось, прежде всего, содержанием и назначением. В
зависимости от этого и характер возможного вмешательства в текст был различен.
Книги церковные более других обладали каноническим,
узаконенным текстом. Книги исторического содержания – летописи и хроники –
стремились к возможно более высокой степени точности в описаниях событий, и для
достижения этой цели не были противопоказаны уточнения и внесение новых
сведений переводчиками и переписчиками. «История не сочиняется. Сочинения, со
средневековой точки зрения, – ложь. Поэтому громадные русские
произведения, излагающие всемирную историю, – это по
преимуществу переводы с греческого: хроники или компиляции на основе переводных
и оригинальных произведений. Произведения по русской истории пишутся вскоре
после того, как события совершились, – очевидцами
по памяти или по свидетельству тех, кто видел описываемые события. В дальнейшем
новые произведения о событиях прошлого – это только
комбинации, своды предшествующего материала, новые обработки от старого»[7],
– так характеризует Д.С. Лихачев древние книги
исторического содержания.
Первоначальный текст «Повести временных лет» – памятника, от которого ведут свое начало и русская
история, и русская литература, – не дошел до нас. Мы располагаем
более поздними вариантами, в которых этот текст уже значительно изменен.
Сложная история памятника дала основания для различных, иногда
взаимоисключающих концепций относительно его создания. Исследователи называют
имена двух редакторов летописи: Василия, работавшего по заказу Владимира
Мономаха, и новгородца Добрыни Ядрейковича. Тщательный анализ фактов и
сопоставление манеры изложения позволили обнаружить пропуски и дописки более
поздних времен, выявить своеобразные «швы» и противоречия, которые вызваны
позднейшим вмешательством в текст.
XVI век – время утверждения идеи
государственности – сохранил для нас уже много авторских имен. Появились
литераторы-профессионалы. Широкое распространение книжности свидетельствовало о
том, что книги в Русском государстве ценились высоко. Но увеличение количества
книг не могло не отразиться на их качестве. Переписчики искажали тексты.
Особенно отчетливо это было видно на книгах духовного содержания, где вопрос о
каноническом тексте часто перерастал в вопрос политический.
Централизация государственной и церковной власти при
Иване Грозном вызывала возникновение всевозможных «ересей», оружием своим
избиравших различные толкования Священного Писания. Так, «по-своему» толковал
текст «Апостола» Матвей Башкин. Он отпустил холопов на волю, обосновывая этот
неслыханный по тому времени поступок заповедью «Апостола»: «возлюби ближнего
своего, яко сам себе». Он отрицал почитание икон и необходимость покаяния, а
Священное Писание называл баснословием. В деле о ереси Башкина было записано,
что он весь «Апостол» «извочил», т.е. покрыл его воском, отмечая места, на
которые хотел обратить внимание. Башкина казнили.
Царь поручил исправление богослужебных книг «искусному
в Божественном Писании» Максиму Греку, которого вызвали с Афона еще в
царствование Ивана III для перевода с греческого «Ученой
Псалтыри».
Рис. 4. Максим Грек. Миниатюра XVI
в.
Академик A.C. Орлов так пишет о Максиме Греке:
«Занесенный в Россию случаем, Максим Грек пробыл в ней половину своей жизни,
сострадательно наблюдая ее, и, как для матери, трудился для этой страны, ставшей
для него злой мачехой. Это был человек большого темперамента, талантливый и
европейски образованный, который обладал навыками писателя-публициста»[8].
Для нас особый интерес представляет один факт из биографии Максима Грека: во
время пребывания в Венеции, где он изучал философию, Грек «часто хаживал
книжным делом» к Альду Мануччи, при типографии которого состояло целое общество
ученых, занимавшихся подготовкой и исправлением текстов для изданий Альда.
Максим Грек составил толкование книжного знака альдинских изданий[9].
Грек исправил «Триодь цветную», «Часослов»,
«Псалтырь», «Евангелие» и «Апостол». Он не только сверил различные списки, но и
проанализировал подлинники, впервые провел ревизию перевода. «Дурной переводчик
может причинить больше вреда, нежели дурной писец», – писал он в своих наставлениях переводчикам. Грек
исправил «непохвальные ошибки от неумения или от забвения древних
приснопамятных переводчиков, а другие от большого невежества и небрежности
перепищиков»[10]. Это был
гигантский труд, но наградой было обвинение в ереси. Действительно, Грек
допустил несколько незначительных ошибок. Этим воспользовались его политические
противники, и Грека сослали в тверской Отрочь монастырь, где он провел 20 лет.
Исправление церковных книг продолжил митрополит Макарий.
На соборе, созванном в царских палатах в 1551 г., где
присутствовало высшее духовенство и сановитое боярство, говорилось, что
«Божественные книги писцы пишут с неисправленных переводов, а написав, не
исправляют, а недописи и точки непрямые; и по тем книгам в церквах Божиих чтут
и поют, и учатся, и пишут с них, что о сем небрежении и о великом нашем
нерадении от Бога будет по божественным правилам»[11].
Протопопам и старшим священникам в каждом городе было
поручено, чтобы они рассмотрели богослужебные книги по всем церквам и исправили
в них ошибки, а найденные у продавца или у покупателя отбирали даром, «без
всякого зазору, да, исправив, отдавали в церковь, которая будет книгами скудна»[12].
Но и эти меры не остановили порчу книг. Собор повелел наказывать писцов, а
книги исправлять. Переписчикам под страхом проклятия запрещалось, как и в
старые времена, «приложити или отложите единое некое слово или тычку едину, или
крючькы»[13]. Было дано
указание об обязательной проверке книг после переписки по определенному списку,
т.е., если употребить современную терминологию, было принято решение о вычитке
текста. Однако единственным радикальным средством положить конец искажениям
текста богослужебных книг оказалось только книгопечатание.
Царствование Ивана Грозного было периодом грандиозных
для своего времени литературных предприятий обобщающего характера, призванных
подкрепить идею единой государственной власти.
В 50-е г.г. XVI в.
были составлены «Четьи-Минеи» – «Собрание всех книг, чтомых на
Руси». Работу возглавлял митрополит Макарий. Факт этот, возможно, отчасти
объясняется тем, что Макарий, бывший сначала архиепископом Новгородским,
представлял собой в какой-то степени хранителя новгородских книжных традиций.
Ведь именно в Новгороде в конце XV в. была
создана так называемая «Геннадиевская Библия», грандиозный по своему замыслу
литературный труд.
«Четьи-Минеи» составлялись более двадцати лет. Их
целью было дать русскому читателю санкционированное церковью чтение на каждый
день. Всего было задумано 12 томов, по числу месяцев в году. И хотя писались
они многими писцами, поиски текстов были очень трудны, а сами тексты по
характеру крайне различны, все тома объединяют художественная согласованность,
единообразие, каллиграфическая однотипность. Это позволяет сделать заключение о
высоком качестве подготовки этих книг, об их единстве. Твердая рука объединила
разрозненные произведения в единое литературное целое.
В XVI в. были
созданы «Домострой», «Стоглав» и знаменитый Никоновский летописный свод – огромный труд в девяти томах, всемирная история «от
сотворения мира» до царствования Грозного. Лицевой свод этой летописи написан
четкими рисованными буквами, полууставом и обильно украшен цветными
миниатюрами. Всего в Лицевом своде 16 тысяч рисунков. Начал редактирование
свода Алексей Адашев, продолжил думный дьяк Иван Михайлович Висковатый. Тома
писались на великолепной бумаге, купленной во Франции из королевских запасов,
лучшей бумаге, какую можно было в то время иметь. Продукция первых московских
бумажных мельниц была еще далека от совершенства.
Первые тома включали пересказ Ветхого и Нового Завета,
дополненный византийскими хрониками и другими переводными источниками. Затем
следовал рассказ о русской истории. Палеографы восстановили характер
редакторской работы над иллюстрациями. Сюжеты для миниатюр намечались заранее,
и те места в тексте, где их надлежало поместить, отмечены в оригинале каплями
воска. Так переписчику указывали, где он должен оставить место для рисунка, а
художнику указывали сюжет. Подобная «разметка» была, например, обнаружена в
одном из текстов «Истории Иудейской войны», с которого текст переписывался в
Лицевой свод. В выборе сюжетов прослеживается определенная система. Там, где
события быстро следовали друг за другом, разметка более дробная. Законченный
рассказ об одном лице иллюстрировался меньшим количеством рисунков. Направление
работы над текстом и оформлением было определено заранее. Руководил ею, по всей
вероятности, один человек, достаточно знающий и влиятельный[14].
В последнем томе описывались события царствования
Ивана Грозного. Этот том известен под названием Синодального списка, в нем
сохранились многочисленные редакторские поправки: вставки, вымарки, замечания к
рисункам. Существует и переделанный в соответствии с этими замечаниями новый
экземпляр тома. Его называют «Царственной книгой», так как в XVIII в. князь Щербатов преподнес его в дар Екатерине II. Листы «Царственной книги» также испещрены
поправками, сделанными той же рукой, но часто противоречащими как поправкам в
Синодальном списке, так и основному тексту летописи.
Эти летописные списки дали материал многим историкам:
Татищеву, Карамзину, Соловьеву, Ключевскому, но сведения, сообщенные в
поправках, были восприняты ими некритически. Никого не заинтересовал вопрос,
кто вносил эти поправки. Чаще всего их приписывали Висковатому, не задумываясь
над тем, какой силой и властью надо было обладать, чтобы требовать переписки
тома, в котором одних рисунков было больше тысячи, а получив исправленный,
переписанный и перерисованный том, снова начать его править. Впервые гипотеза о
том, что этим человеком был сам Грозный, высказана главным библиографом отдела
рукописей Государственной публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина – Д.Н. Альшицем[15].
Обоснована она была анализом поправок и особенностями царского «кусательного
стиля». Однако полное подтверждение эта гипотеза получила лишь тогда, когда был
найден автограф Грозного. Почерк, которым написано собственноручное послание
царя в Кирилло-Белозерский монастырь, и почерк, которым сделаны поправки,
совпал. Приписки сделаны скорописью XVI в. на
полях летописи. Некоторые из них очень значительны, заполняют поля почти
целиком, переходят на следующие листы. Другие –
короткие, исправляют одну строку или имя, а иногда – букву или ставят точку над ней.
То, что редактором был сам царь, случай, конечно,
исключительный. Но это пока один из немногих известных сегодня образцов
редакторской работы над текстом в XVI в., и
поэтому мы не можем не остановиться на нем, учитывая, конечно, особенности
этого образца.
Наиболее значительные по содержанию и по объему
изменения касались сведений, непосредственно связанных с самим Иваном Грозным.
Царь стремился в многочисленных приписках подчеркнуть главное для себя – свою правоту в борьбе с боярами. Ради этого он
отступал даже от исторической правды. Особенно много подробностей внес царь в
описание своей собственной болезни в 1553 г., когда бояре, решив, что царь не
выживет, начали делить власть. Тенденциозность этих изменений очевидна.
«Царственная книга» не была переписана начисто потому, что и события, описанные
в ней, и приписки были слишком злободневны и быстро устарели.
Хотя царь произвольно излагал события, в которых был
лично заинтересован, к фактам истории он относился со взыскательностью, которой
может позавидовать и современный редактор. Грозный требовал предельной точности
и полноты описаний, сличал факты со сведениями в более древних источниках. В
архиве Ивана Грозного найдены записи, что в то время, к которому может быть
отнесена его работа над сводом, он затребовал архивные документы и забирал их к
себе целыми ящиками. Ему были также доставлены Посольские сказки, родословные,
Никоновская летопись. Правя рассказ о боях со степняками-кочевниками,
поставленный в Синодальном списке под 1550 г., он сверил имена бояр по
Разрядной книге. Там же были уточнены названия населенных пунктов, возле
которых стояли полки.
Сама техника внесения в текст изменений заслуживает
того, чтобы об этом сказать особо. Значительные по объему вставки сделаны на
полях. Отдельные слова и короткие фразы вписаны между строк. Зачеркнутое слово,
как правило, заменялось новым, более точно выражавшим мысль. Очевидно, замены в
тексте делались по ходу чтения. Так, в «Царственную книгу» Грозный вписывает
красочный рассказ о мятеже 1553 г. В Синодальном списке рассказ об этих
событиях, написанный, правда, в безмятежных тонах, шел несколько дальше, и
редактор после вставки пишет: «То место написать тут, где таков крест», а после
летописного рассказа: «Тут написати то, что там писано». Он переделывает
прежний летописный рассказ, вычеркивает его начало и взамен пишет новое. Здесь
же пометка: «Тут написати о государевой болезни и все, что там писано». Вставки
и соответствующие места в тексте, куда их надлежало поместить, помечены
значками, отличающимися от тех, которыми принято пользоваться сейчас, разве
тем, что они напоминают царскую державу: кружок с крестом наверху.
Редактор сделал указания и художникам. «Здесь государь
нарисован не к месту», – пишет он против одной
миниатюры. «Тут написать у государя стол без доспехов да стол велик», – около другой. «Царя писать тут надобет стара».
А рисунок, изображающий свадьбу царя, по-видимому,
показался ему слишком перегруженным подробностями, и он пишет: «Расписать
надвое венчание да брак». Все эти указания выполнены в «Царственной книге».
Мы должны быть благодарны историкам, сделавшим
доступным для нас этот уникальный документ. И хотя трудно допустить мысль о
том, что кто-нибудь, кроме царя, мог позволить себе править совершенно готовый
Лицевой свод, мы вправе предположить, что подобная работа не была новой для
составителей летописей, которые трудились над летописными сводами.
