НЕЗАПЛАНИРОВАННЫЙ
ПОСТСКРИПТУМ
Как жаль, что нельзя записать эти наши беседы сразу, за один присест – в секунду, в минуту или хотя бы за час. И сразу отпечатать нужным тиражом и тут же раздать всем желающим, тем, кто хочет профессионально поселиться в манящем своими экранными огоньками теледоме. Как жаль, что эта секунда или минута тянется длиной в месяцы, а то и годы, а за это время столько всего происходит вокруг и внутри тебя (и уж, конечно, в нашем доме – ТЕЛЕВИДЕНИИ), что так и хочется сесть и переписать все заново. Но нет на это сил... и, признаюсь, мужества, чтобы начать все с чистого листа.
Но уж если оказалось так, что в эту минуту неведомыми путями из столицы нашей Белокаменной занесло на мой рабочий стол ценный документ, который пока еще (говорят) – только проект будущего официального документа, место которому именно в этой части «Азбуки телевидения», то пройти мимо я не имею права. Тем более что мы давно уже вторглись в ту область телевизионного вещания, которым властно заправляет ТЕЛЕЖУРНАЛИСТИКА. Это – «Кодекс профессиональной этики российского журналиста», одобренный Конгрессом журналистов России еще в середине 1994 года. (Надеюсь, не требует особых доказательств, что следовать ему должны не только те, в чьей трудовой книжке написано – «Тележурналист», но и все телеколлеги, совместными усилиями создающие «документальный телепродукт».) Я спешу донести его содержание до моего Собеседника отнюдь не из-за возможного официального статуса этого документа, а в связи с его содержанием, на поверхности и в глубине которого – суть, правила и специфика наших профессий.
КОДЕКС ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ЭТИКИ РОССИЙСКОГО ЖУРНАЛИСТА
1. Журналист всегда обязан действовать, исходя из принципов профессиональной этики, зафиксированных в настоящем Кодексе, принятие, одобрение и соблюдение которого является непременным условием для его членства в Союзе журналистов России.
2. Журналист соблюдает законы своей страны, но в том, что касается выполнения профессионального долга, он признает юрисдикцию только своих коллег, отвергая любые попытки давления и вмешательства со стороны правительства или кого бы то ни было.
3. Журналист распространяет и комментирует только ту информацию, в достоверности которой он убежден и источник которой ему хорошо известен. Он прилагает все силы к тому, чтобы избежать нанесения ущерба кому бы то ни было ее неполнотой или неточностью, намеренным сокрытием общественно значимой информации или распространением заведомо ложных сведений.
Журналист обязан четко проводить в своих сообщениях различие между фактами, о которых рассказывают, и тем, что составляет мнения, версии или предположения, в то же время в своей профессиональной деятельности он не обязан быть нейтральным.
При выполнении своих профессиональных обязанностей журналист не прибегает к незаконным и недостойным способам получения информации. Журналист признает и уважает право физических и юридических лиц не предоставлять информацию и не отвечать на задаваемые им вопросы – за исключением случаев, когда обязанность предоставлять информацию оговорена Законом.
Журналист рассматривает как тяжкие профессиональные преступления злонамеренное искажение фактов, клевету, получение при любых обстоятельствах платы за распространение ложной или сокрытие истинной информации; журналист вообще не должен принимать, ни прямо, ни косвенно, никаких вознаграждений или гонораров от третьих лиц за публикации материалов и мнений любого характера.
Убедившись в том, что он опубликовал ложный или искаженный материал, журналист обязан исправить свою ошибку, используя те же полиграфические и (или) аудиовизуальные средства, которые были применены при публикации материала. При необходимости он должен принести извинения через свой орган печати.
Журналист отвечает собственным именем и репутацией за достоверность всякого сообщения и справедливость всякого суждения, распространенных за его подписью, под его псевдонимом или анонимно, но с его ведома и согласия. Никто не вправе запретить ему снять свою подпись под сообщением или суждением, которое было хотя бы частично искажено против его воли.
4. Журналист сохраняет профессиональную тайну в отношении источника информации, полученной конфиденциальным путем. Никто не может принудить его к раскрытию этого источника. Право на анонимность может быть нарушено лишь в исключительных случаях, когда имеется подозрение, что источник сознательно исказил истину, а также когда упоминание имени источника представляет собой единственный способ избежать тяжкого и неминуемого ущерба для людей.
Журналист обязан уважать просьбу интервьюируемых им лиц не разглашать официально их высказывания.
5. Журналист полностью осознает опасность ограничений, преследования и насилия, которые могут быть спровоцированы его деятельностью. Выполняя свои профессиональные обязанности, он противодействует экстремизму и ограничению гражданских прав по любым признакам, включая признаки пола, расы, языка, религии, политических или иных взглядов, равно как социального и национального происхождения.
Журналист уважает честь и достоинство людей, которые становятся объектами его профессионального внимания. Он воздерживается от любых пренебрежительных намеков или комментариев в отношении расы, национальности, цвета кожи, религии, социального происхождения или пола, а также в отношении физического недостатка или болезни человека. Он воздерживается от публикации таких сведений, за исключением случаев, когда эти обстоятельства напрямую связаны с содержанием публикующегося сообщения. Журналист обязан безусловно избегать употребления оскорбительных выражений, могущих нанести вред моральному и физическому здоровью людей.
Журналист придерживается принципа, что любой человек является невиновным до тех пор, пока судом не будет доказано обратное. В своих сообщениях он воздерживается называть по именам родственников и друзей тех людей, которые были обвинены или осуждены за совершенные ими преступления – за исключением тех случаев, когда это необходимо для объективного изложения вопроса. Он также воздерживается называть по имени жертву преступления и публиковать материалы, ведущие к установлению личности этой жертвы. С особой строгостью данные нормы исполняются, когда журналистское сообщение может затронуть интересы несовершеннолетних.
Только защита интересов общества может оправдать журналистское расследование, предполагающее вмешательство в частную жизнь человека. Такие ограничения вмешательства неукоснительно выполняются, если речь идет о людях, помещенных в медицинские и подобные учреждения.
6. Журналист полагает свой профессиональный статус несовместимым с занятием должностей в органах государственного управления, законодательной или судебной власти, а также в руководящих органах политических партий и других организаций политической направленности.
Журналист сознает, что его профессиональная деятельность прекращается в тот момент, когда он берет в руки оружие.
7. Журналист считает недостойным использовать свою репутацию, свой авторитет, а также свои профессиональные права и возможности для распространения информации рекламного или коммерческого характера, особенно, если о таком характере не свидетельствует явно и однозначно сама форма такого сообщения. Само сочетание журналистской и рекламной деятельности считается этически недопустимым.
Журналист не должен использовать в личных интересах или интересах близких ему людей конфиденциальную информацию, которой может обладать в силу своей профессии.
8. Журналист уважает и отстаивает профессиональные права своих коллег, соблюдает законы честной конкуренции. Журналист избегает ситуаций, когда он мог бы нанести ущерб личным или профессиональным интересам своего коллеги, соглашаясь выполнять его обязанности на условиях заведомо менее благоприятных в социальном, материальном или моральном плане.
Журналист уважает и заставляет уважать авторские права, вытекающие из любой творческой деятельности. Плагиат недопустим. Используя каким-либо образом работу своего коллеги, журналист ссылается на имя автора.
9. Журналист отказывается от задания, если выполнение его связано с нарушением одного из упомянутых выше принципов.
10. Журналист пользуется и отстаивает свое право пользоваться всеми предусмотренными гражданским и уголовным законодательством гарантиями защиты в судебном и ином порядке от насилия или угрозы насилием, оскорблений, морального ущерба, диффамации.
Кодекс одобрен Конгрессом журналистов России
23 июня 1994 года
Москва
«Я добьюсь того, что задумал, не насилием, а полной перестройкой вашего общества, так чтобы не я и не сила оружия, а сама ситуация, будучи однажды создана, понуждала вас к поступкам, все более согласующимся с моим замыслом. Ваша жизнь станет всемирным театром, но ваша роль, однажды навязанная вам, станет постепенно, как это всегда у вас бывает, вашей второй натурой, а потом вы уже не будете знать ничего, кроме своих новых ролей, и только один я буду зрителем, понимающим происходящее. Всего лишь зрителем, потому что вам не выбраться из ловушки; постройте ее собственными руками, а там уже мое активное участие в вашей переделке будет закончено» (Станислав Лем. Дознание. «Из пересказов о пилоте Пирксе», 1968).
И все-таки забудьте на миг о пилоте Пирксе из рассказов парадоксального Лема и попробуйте определить – представителю какой телевизионной профессии может принадлежать этот монолог?
Маленькая подсказка: это даже не столько профессия, сколько род недуга!..
Правильно, этот монолог по праву принадлежит современному тележурналисту. И хотя давным-давно известно, что огромная «территория телевидения», именуемая телевидением документальным (а точнее – неигровым), включает в себя «телепродукцию» самых разных видов, жанров и форм – от короткой юмористической зарисовки до масштабного (художественного?) документального фильма – хозяином этой «территории» безоговорочно признается ТЕЛЕЖУРНАЛИСТИКА.
Телевизионная журналистика – объект, пожалуй, самого пристального внимания, любви и ненависти, веры и неверия, восторгов и ... споров. Еще Гегель предупреждал, что между двумя крайними точками зрения лежит не истина, а проблема. О тележурналистике (чьи «границы на телевизионной территории» к тому же весьма неопределенные и размытые) точек зрения такое множество, что даже тот, кто пишет на этой ниве, не в силах подсчитать... не число, нет – порядок чисел проблем, которые, по Гегелю, «лежат между ними».
Не так давно журналистское сообщество сделало попытку наконец-то договориться о правилах игры. Ибо кризис отношений недавних соратников по борьбе с тоталитарным прошлым в последнее время зашел слишком далеко, разведя крупнейшие демократические СМИ по разные стороны финансово-олигархических баррикад. «Чтоб не пропасть поодиночке», собрались на консилиум.
Как и следовало ожидать, у каждого оказался свой диагноз и свои методы лечения. Кто-то сразу предложил поделить media на тех, кто питается из бюджета, «всхлипывая при этом об этических нормах», и тех, кто работает на тираж, рейтинг, а в результате – на прибыль.
Выступавшие, по преимуществу главные редакторы, в числе болевых точек назвали, собственно говоря, три вещи: продажность СМИ и, как следствие этого, падение доверия к ним, недозволенные приемы, больше приличествующие желтой прессе (появились даже новые журналистские специальности – «сторож выгребной ямы», «киллер»), и узость «московской тусовки», которая находится в поле зрения СМИ.
Большой знаток телевидения и всего, что вокруг него, блестящий некогда руководитель РТР Олег Попцов в качестве одной из определяющих проблем телевидения (да и всех СМИ) считал извечной проблему «художник и власть», только в его реплике («Общая газета», №35, 1997 г.) место художника заняли СМИ:
СМИ живут по законам мироощущения вне власти, власть, напротив, живет по законам мироощущения внутри себя. Власть считает, что надо писать только о том, о чем ей кажется надо писать и говорить; модель жизни СМИ совершенно иная – говорить надо обо всем. Выигрывает тот, кто скажет первым и подробнее. В этом непреходящая суть органического противоречия между первым и вторым.
Тележурналистика оказалась в этот яркий и заманчивый для нее период гласности и одним из первых участников той «группы риска», на которой отрабатывались, оттачивались (и процесс этот, увы, продолжается!) «механизмы рыночной экономики переходного периода». И дается это ей, может быть, тяжелее многих: слишком велики соблазны, слишком неприятны, а то и страшны по своим последствиям промахи (еще страшнее – удачи!), слишком сильна инерция прошлого, слишком противоречивы и закрыты «информационные поля»...
Мы вступили в мир, где деньги стали эквивалентом (мерой) не только вещей, но и человеческих страстей, талантов, идей... И даже, что особенно антиромантично, залогом внутренней свободы. Нам, вчерашним, как убежденным, так и стихийным, социалистам, все еще в новинку, что деньги – это кровь того организма, которым является человеческое сообщество. Но у нас она еще не очень качественная. Впрочем, это уже проблема экономического выздоровления нашего российского сообщества.
Другое дело – выздоровление психологическое. Здесь все (или почти все) упирается в наследственную болезнь социализма – в иммунодефицит индивидуальной морали и персональной ответственности.
Суровые рыночные отношения способна очеловечить только личная нравственность, не одолженная ни у предков, ни у государства. (Почему-то вспомнилась строчка Алексея Толстого: «Ходить бывает склизко по камушкам иным, итак, о том, что близко, мы лучше умолчим».)
«...Личная нравственность журналиста...» Неправда ли, этот «стержень» профессии (и не только, полагаю, тележурналиста, но и ВСЕГО телевидения, если его со всеми своими тысячами телекомпаний, студий и разных производственно-творческих групп посчитать единым ЛИЦОМ) настолько важен, что доказательств никаких не требует. А то, что не требует доказательств, – это аксиома. Позволю себе «застолбить» еще одну аксиому: современное общество в сильнейшей степени зависит от качества журналистики. Журналист своим профессиональным поиском, выигрышной подачей информации и объективным комментарием оказывает обществу важнейшую услугу, именно он является посредником и интерпретатором происходящего в политике, науке, экономике, образовании, медицине, бизнесе.
С другой стороны, тележурналистика (будем, забавы ради, считать это тоже аксиомой, которая, вопреки определению, не раз, увы, была доказана) – это «чудовище обло, огромно, озорно, стозевно и лайя», пожирающее всех подряд и прежде всего – своих родителей! Именно телевизионная журналистика самого разного рода, вида, формы и содержания, возглавляемая своим передовым отрядом – новостями, за последнее десятилетие сотворила невозможное – создала свою «телевизионную реальность жизни», невероятным образом почти подменив собою жизнь подлинную.
Мы не живем – мы смотрим сплошное интересное кино. За десять лет у нас сформировалось особое, сугубо зрительское отношение к жизни. Наше восприятие событий социально аморфно, нас волнует не сущность, а динамика, сюжет. Мы уже не народ-труженик и даже не народ-страдалец. Мы – народ-зритель. Да еще и не простой зритель, а привередливый, чем сильно этому самому телевидению досаждаем. Ну совсем как у Михаила Зощенко в его «Истории болезни» (если под персонажем, именуемым понятным в те времена словом «лекпом», понимать именно его, родное, со светящимся экраном), помните:
... Вдруг снова приходит лекпом.
– Я, – говорит, – первый раз вижу такого привередливого больного. И то ему, нахалу, не нравится, и это ему нехорошо... Нет, – говорит, – я больше люблю, когда к нам больные поступают в бессознательном состоянии. По крайней мере тогда им все по вкусу, всем они довольны и не вступают с нами в научные пререкания.
Не побоявшись «привередливости» моего доброго собеседника, продолжим нашу беседу о гигантском (и реальной жизнью никак «жестко» не ограниченном) явлении под названием ТЕЛЕЖУРНАЛИСТИКА, главным «полем» деятельности которой является, конечно, информация. (Кстати, понятие «информационное поле» – термин вполне официальный.)
...«Ты видел – только что по ящику сказали?!» – такое неожиданное словосочетание услышал я поутру в переполненном вагоне метро и подумал, что следующую нашу беседу мы назовем совсем просто: ИНФОРМАЦИОННОЕ ТЕЛЕ... нет, еще проще: НОВОСТИ на ТВ.
Но сначала немного истории...
В начале XXI века событие уже не считается событием, если оно не продублировано многократно на экранах телевизоров. Именно там, в миллионах «телеящиках», история превращается в величественное зрелище, недоступное даже его великому предшественнику – кино. Хотя начиналась «экранная информация» именно с него.
Уже в 1896 году – втором году жизни кино – братья Люмьер разослали по многим странам операторов с заданием снять интересные кинокадры. Вот и фиксировали хроникеры на пленке военные парады, торжественные выходы царственных особ, пожары, стихийные бедствия и траурные кортежи. Информационная хроника 1900–1910 гг. вырабатывала первые канонические формы – короткометражный фильм и киножурнал (не они ли «дедушки» сегодняшних выпусков ТВ новостей?). Советская «Кинонеделя», которая выходила с весны 1918 по лето 1919 года, мало чем отличалась от «Патэ-журнала» («Патэ» и «Гомон» – это французские кинофирмы, которые главным образом и поставляли на киноэкраны дореволюционной России хронику) – те же парады и похороны, разве что содержание пояснительных надписей стало прокоммунистическим. Так, во всяком случае, извещает нас энциклопедический словарь 1986 года «Кино».
Однако привлечение к работе над кинохроникой тех лет Г.М. Болтянского, В.Г. Гардина, М.Е. Кольцова, Л.В. Кулешова и конечно же Дзиги Вертова изменило представление о том, как можно «подать» публике новость. Период с 1918 по 1922 год первый «киноглаз» страны называл периодом «ДХК» – «Даешь хорошую кинохронику». За ним последовала эпоха «Киноправды»: летом 1922 года группа единомышленников Вертова – «киноков» – начала выпускать еженедельные номера «Кино-Правды». Поначалу номера эти мало чем отличались от традиционной сводки текущих событий, пестрых, праздноликих. Журнал сообщал о торжественном открытии электростанции в городе Кашире, курортном сезоне на Кавказской Ривьере, мотовелопробеге Москва – Вышний Волочек – Москва.
«...С меньшей или большей торопливостью новости дня мелькали, как стеклышки в мозаике детского калейдоскопа. И дальше давно знакомого журналистской хронике информационного калейдоскопа новостей не уходили...» (Л. Рошаль. Дзига Вертов, 1982).
Но ведь еще тот же Вертов говорил: «Зафиксированное на пленку мгновение жизни почти всегда таит в себе огромную, сравнимую с внутриатомной, энергию, надо учиться высвобождать ее». И он ее высвобождал. Быт и пафос стал на равных, на основе взаимной поддержки, существовать в творчестве режиссера. На первый план выходит не просто набор новостей дня, а правда конкретного момента в их наборе. Один выпуск от другого стал отличаться не порядковым номером, проставленным в начале журнала, а смыслом, открывшимся в итоге. То, что ему удалось («Кино-Правда» делается из отснятого материала, как дом из кирпичей. Но из кирпичей можно сложить и печь, и Кремлевскую стену». – Л. Рошаль. «Дзига Вертов», 1982), становится ясно при сравнении «Кино-Правды» с другим детищем Вертова – «Госкинокалендарем». Этот журнал был хроникой-молнией; факты сброшюровывались в номер, как листки календаря: в такой-то день – такое-то событие, в следующий – следующее.
«Госкинокалендарь», справедливо дорожа фактом, им и ограничивался, предлагая «только посмотреть». «Кино-Правда» предложила подумать. Но зачем заставлять зрителя напрягаться, зачем ему ДУМАТЬ? И потому взамен двух вертовских журналов в 1925 году возник «Совкиножурнал» (он сыграл важную роль в распространении зримой массовой информации, «в приобщении широкого зрителя к могучему потоку фактов»). Заседания, торжественные собрания, вереницы делегатов – все, что фиксировал тогда скучный глаз «СКЖ». С начала же тридцатых годов оперативный репортаж занял на экране основное место (он удовлетворял зрителя по существу и по форме; факты говорили сами за себя, не требуя сложных «монтажных» композиций).
Но все это – в кино. Первые же телевизионные информационные программы появились практически одновременно в Западном и Восточном полушариях. В начале 1939 года американская телестанция компании Эн-би-си, установив антенну на шпиле 102-этажного небоскреба, продемонстрировала открытие Всемирной ярмарки в Нью-Йорке. Эта трансляция явилась первой информационной программой американского телевидения. В июле того же 1939 года на опытном Ленинградском телецентре начала выходить еженедельная «фотогазета». Фотографии, сопровождаемые закадровым текстом, рассказывали о важнейших событиях прошедшей недели. 9 марта 1941 года в эфире появился ежемесячный журнал «По Ленинграду»; его часовая программа состояла из передовой фотогазеты и выступлений (успело выйти 4 номера; последний – 15 июня 1941 года). В Москве в Телевизионном центре на Шаболовке информационные сообщения стали появляться летом 1940 года, их читал в кадре диктор радио (по существу это было повторение радиовыпусков «Последних известий». («Тележурналистика», 1994.)
В 1943 году телевизионная станция в г. Скенектеди (США) стала демонстрировать ежедневную газету. А 15 августа 1951 года 31-летний радиооператор Дуглас Эдвардс уселся во вращающееся кресло, чтобы открыть первую общенациональную сводку новостей Си-би-эс: это была 15-минутная смесь сообщений информационных агентств с кинохроникой (Я. Голядкин. ТВ-информация в США).
Лишь пять лет спустя, в ноябре 1956 года, на Центральной Студии Телевидения (Москва) была образована редакция «Последних известий». Три человека, которые входили в ее состав, первоначально занимались лишь повторением в дикторском чтении радиовыпусков «Последних известий». Выпуски шли не каждый день – в неопределенное время в конце вещательного дня. В 50-е годы отечественное телевидение увлекалось репортажем; то была либо некомментированная трансляция (митинга, торжественного собрания...), либо спортивный репортаж, комментируемый из-за кадра. Так, 1 мая 1956 года зрители впервые смогли увидеть на экранчиках своих «КВНов» репортаж о параде и демонстрации на Красной площади: они поглощали «факт в форме самого факта» (как сообщает все тот же, изданный МГУ в 1994 году, учебник с коротким названием «Тележурналистика»).
В конце 1957 года возникающее на ЦСТ кинопроизводство позволило включать в выпуск телевизионных «Последних известий» по 2–4 киносюжета, снятых кинооператорами студии, и несколько сюжетов, «вырезанных» из кинохроники. Оперативность такой информации оставляла желать много лучшего. Однако в июле 1957 года стали происходить долгожданные перемены. «Последние известия» стали передавать два раза в день – в 19 часов и в конце программы (второй выпуск «Последних известий» повторялся на другой день в 14–16 часов с некоторыми добавлениями). Одиннадцать съемочных групп ежедневно выезжают на съемку! (Продолжительность сюжета – от 2 до 4–5 минут.) Естественное поначалу подражание кинохронике сначала привело к отказу от «дикторского» чтения информации в кадре, что сократило, ограничило тематику новостийных выпусков. Все более осознаваемая природа телевизионного общения с аудиторией требовала максимального насыщения информационных выпусков «живыми сюжетами». (Правда, по техническим, технологическим и многим другим причинам ответить на эти требования удалось далеко не сразу, и потому появилась сначала своеобразная «пятиминутка радионовостей» в дикторском чтении, которая открывала «Программу теледня».)
Ленинградское телевидение обзавелось своими «Последними известиями» 1 сентября 1957 года; они выходили по понедельникам, средам, пятницам, а с марта 1959 года сделались ежедневными. В течение 8–10 минут зрители узнавали об изменениях в жизни страны, мира и своего любимого города. Однако когда в 1961 году «Ленинград стал смотреть Москву», в выпусках «Последних известий» пришлось рассказывать только о житье-бытье своего города и области.
Процесс становления телеинформации проходил однотипно на всех местных студиях Союза. Студии сообщали новости регионального значения, комментировали общесоюзные и давали в программу Москвы информацию о событиях в жизни своего района, представляющую интерес для всей страны. Кстати, всем этим советские журналисты до начала 60-х годов занимались, что называется, «внештатно»: штатное расписание не предусматривало комментаторов, обозревателей, корреспондентов, не было и сценаристов; вся ответственность лежала на плечах редактора. Но с возникновением еженедельного обозрения текущих событий («Эстафета новостей», декабрь, 1961) на первый план выдвинулась личность журналиста (а вместе с ним и так называемая персонификация сообщения). Именно этот год можно считать датой закладки первого камня в фундамент того «родильного дома», из которого потом выйдут в жизнь «звезды» отечественной новостийной журналистики, перекрывающие ныне своей популярностью даже звезды театра и кино.
Неизвестно, как именовался этот этап на советском телевидении, а на американском за становлением теленовостей (1951–1963) пришло время расцвета (1963–1980). Ведущий новостей Си-би-эс Уолтер Кронкрайт по своей популярности опережал не только всех журналистов и общественно-политических деятелей, но и самого президента США.
К середине 60-х телевидение становится одним из основных источников информации о важнейших событиях политической, культурной и экономической жизни. Вечернее время в жизни людей начинает делиться на отрезки «до новостей» и «после». 1 января 1968 года в эфире появилась программа «Время»: в рамках четко определенного (по объему и месту) отрезка вещания с 21.00 до 21.30 она сообщала аудитории о «самом важном» – производственных достижениях, высоких надоях, визитах лидеров братских компартий... стремясь к стабильной форме, близкой к газете. Справедливости ради надо сказать, что отечественная служба новостей давала неполную картину действительности – только положительные аспекты жизни страны. А умолчание, как известно, всего лишь форма лжи...
Принято считать, что наступившая в 1985 году гласность, Закон о печати, отмена цензуры, вся совокупность политических перемен, происшедших в Союзе, раскрепостили телевизионных журналистов, в том числе и авторов информационных программ. Первой ласточкой, первой «приметой эпохи гласности стали ночные выпуски ТСН» («Телевизионной Службы Новостей»): молодые таланты Т. Миткова, Ю. Ростов и А. Гурнов сотоварищи внесли весомый вклад в формирование нового подхода к новостийному телевещанию (а заодно – в развал партийного диктата над СМИ, фальшивых идеалов, самого социалистического строя, наконец, и еще много чего...). В 1988 году появились фирменные ленинградские теленовости «600 секунд» А. Невзорова, эдакое, по определению критиков, «Время» наоборот. Что есть «600 секунд»? «Сумма кратких, не единых мгновений «жизни врасплох», «противостояние занудному официозу» (С. Фомин. Похождение Невзорова, или Рыцарь сенсации//Искусство кино, 1991, №7.)
До недавнего времени несколько лет на Российском телевидении выходили в эфир самые «лиричные» по интонации «Вести» (как тут не вспомнить еще раз о «персонификации сообщений» и о самой персоне – Светлане Сорокиной), а на также недавно закончивших свое существование «Российских университетах» «СИВ» («Служба Информационного Вещания») снабжала зрителей исключительно культурными новостями...
Упомнить все информационные программы, что появлялись (и исчезали?!) в вещательной сетке в течение последних десяти лет, почти невозможно. Например, только в 1986 году отечественные каналы обзавелись несколькими новыми проектами: на Пятом Петербургском телеканале ежечасно выходили пятиминутные выпуски «Информ ТВ. Сейчас», на ТВ-6 придумали «6 новостей», РТР возродило народные новости «Иванов, Петров, Сидоров», а зрители Петербургского 6-го канала ежедневно в 22.40 могли узнавать о событиях городской жизни из информационного обозрения «Кстати».
Однако истинный прорыв в мир информации был сделан американцами, когда 1 июня 1980 года Тед Тернер запустил Си-эн-эн («Сеть кабельных новостей»). В 1993 году новости со всех концов света (на Си-эн-эн работают 28 зарубежных бюро) могли круглосуточно смотреть не только абоненты США, но и миллионы телезрителей в 140 государствах на всех материках. Си-эн-эн («Кэйбл Ньюс Нетуорк») стремится к прямому и точному освещению событий, без всяких технических ухищрений и псевдоновостей. За то, что корреспонденты службы умудряются оказаться вовремя и в самой лучшей точке, притом сохраняют отстраненность и холодность благожелательного свидетеля, критики «обвиняют» сотрудников Си-эн-эн в чудовищном профессионализме. Увы, наши информационные службы подобных комплиментов пока не заслужили. Простота – это признак истины, как говорили древние греки, но в журналистских (впрочем, как и режиссерских) кругах порой, кажется, принято ценить не истину, а свое личное представление о ней.
...На этом, пожалуй, краткий экскурс в историю пребывания НОВОСТЕЙ на кино- и телеэкране можно завершить. Настала пора «побродить» в непростом «лесу» новостийно-телевизионной терминологии, а вернее – в его терминологической глуши. Из «деревьев-терминов», выросших в нем, отметим для себя наиболее заметные...
Телехроника – это обширная информация, рассказывающая зрителям о фактах и событиях текущей жизни, она выполняет функцию сообщения, распространения сведений» (Я. Фрольцева. Телевидение: хроника, документ, образ, 1977).
За единицу телевизионного потока принимают телесюжет («наименьшее по размеру, законченное по форме произведение документального телевидения»). Телесюжет, который информирует о новых явлениях жизни и отвечает на вопрос: «что произошло?», называют информационным сюжетом. Телесюжет, который объективно информирует о происходящем событии, называют событийным.
В самом, пожалуй, интересном на сегодня учебнике «Тележурналистика», изданном МГУ в 1994 году, отличают «группу информационных жанров» от других «стремлением к простой фиксации реальности». Среди них:
Заметка – информационный жанр журналистики, представляющий краткое сообщение, в котором излагается какой-либо факт (ее называют также хроникальным сообщением – от греч. chronos – время). Хроника – это запись (опять-таки «краткое сообщение») исторических событий в хронологической последовательности (не поэтому ли журналистов часто называют летописцами событий?!). Стало быть, заметка и хроникальное сообщение – определения-синонимы.
Заметка – основной элемент бюллетеней (выпусков) особо оперативных новостей, в вербальной (словесной) форме передающее сообщение без видеоряда.
Фотозаметка – одна или несколько фотографий, фиксирующих какой-либо значительный факт в момент его кульминации или завершения в «сопровождении» краткого текста-комментария.
Репортаж (от англ. report – сообщать) – оперативный рассказ о ходе какого-либо события, очевидцем или участником которого является автор. Достоинства репортажа с его оперативностью, «правдоподобием изображения» (документальностью), максимальным соучастием зрителя, особенно в «живых» прямых эфирах – очевидны. Репортаж, где репортер с его анализом происходящего становится главной фигурой, «перетягивая одеяло на себя» с самого факта события, становится репортажем информационно-аналитическим.
Невозможно представить себе новостийные программы и без интервью – «беседы тележурналиста с одним или несколькими лицами по вопросам, имеющим актуальное общественное значение. Обыкновенно их подразделяют на два вида: интервью-сообщение, преследующее сугубо информационную цель, и интервью-мнение, комментирующее известные факты и события» (Большая Советская энциклопедия, 1972).
Комментарий призван оперативно разъяснить «несведущей публике» сущность и значение того или иного важного события. (В роли комментатора может выступать как журналист, так и приглашенный для этой цели специалист.)
Зарисовкой на телевидении называют видовые съемки, где образность преобладает над информационностью; у зарисовки не Может быть определенного событийного повода, что выставляет особые художественные требования к работе творческой группы.
Этот перечень «группы информационных жанров» (совсем не случайно во второй раз «закавычено» это определение, заимствованное – и широко распространенное в практике СМИ – из учебника) весьма, с моей точки зрения, условен и даже спорен. Спорен потому, что слово «жанр» все-таки имеет более фундаментальное и «вечное» содержание в творчестве, и можно представить себе один из «информационных жанров», решенных, скажем, в жанре трагедии или фарса, или мелодрамы. И как тут быть с этим «жанром» в жанре?.. С другой стороны, и жесткого «водораздела» между «заметкой», «репортажем» или «зарисовкой» тоже математически не ощутить. Но ... согласимся, тем не менее (как это сделали уже давно и на телевидении, и в других СМИ), что все эти «жанры» (названия!) уже существуют, что называется, «по общей договоренности», чтобы ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО ОБОЗНАЧИТЬ ГРАНИЦЫ журналистских знаний и вытекающих отсюда творческих, материально-технических, экономических и прочих условий их выполнения. Эти границы всегда условны, хотя в огромном новостийном потоке и достаточно различимы. И только ярчайшая творческая личность почти наверняка этих границ не увидит, что лишний раз доказывает, что телевидение в своих лучших проявлениях – это ИСКУССТВО, где «ХУДОЖНИК ТВОРИТ ПО ЗАКОНАМ, ИМ САМИМ СОЗДАННЫМ» (А.С. Пушкин).
Конечно, самые широкие возможности для Художника в традиционном (и высоком!) смысле этого слова таятся, простите за тавтологию, в художественном «разделе» информационного телевидения, главная цель которого – опять-таки в «художественной образной типизации фактов и явлений на документальной основе», в художественной публицистике.
«Сугубо информационное» (новостийное) и аналитическое направления строже «охраняют» документальность своих творений, но и они (опять эта пресловутая условность разграничений!) не «застрахованы» от рождения (даже случайного, творчески «не запланированного»!) художественного образа. С абсолютной уверенностью можно утверждать только то, что ни одно из этих направлений не может существовать без фиксации и анализа фактов, явлений и проблем, требующих своего появления на телевизионном экране.
И все-таки (при всей условности моего утверждения) почти знаковая, основная фигура информационного телевидения – это РЕПОРТЕР. Это же – почти «дежурное» место работы начинающего журналиста, где он (или она!) проходит «боевую проверку на профпригодность», и вершина, пик славы для наиболее острых, точных, талантливых, грамотных и удачливых профессионалов, чье имя тоже – репортер. Хотя и здесь (как в любом подлинно творческом деле) функциональные границы профессии не жестко выделены в «отдельную полочку на стеллажах телевидения», определенные «ПРАВИЛА ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ИГРЫ» к сегодняшнему дню все-таки проявились. Воспользуемся и здесь (там все-таки намного раньше занялись «регулированием журналистской деятельности», намного шире «свободный опыт свободных СМИ») опытом, изложенным, в частности, в «Справочнике для журналистов стран Центральной и Восточной Европы» Малькольма Ф. Мэллета (М., 1993). Возьмем оттуда самое существенное (но не указующее, конечно, ибо в каждой стране своя жизнь и свой опыт) для собственных размышлений и собственных же выводов. Это будет даже не краткий конспект, а отдельные «пунктирные» положения, возглавляет которые милый постулат:
«Какие качества необходимы, чтобы достичь успеха, работая в системе телерадиовещания? Ответ прост – сообразительность, усердие, надежность и чувство языка».
И — далее — без кавычек и «связующих» вставок.
Для телерадиожурналистов, как и для журналистов печатных средств массовой информации, наибольший интерес представляют события, касающиеся многих людей: выдающиеся личности, чьи имена часто мелькают в новостях; спорные злободневные вопросы; события, происходящие в стране; а также события, содержащие конфликт или элемент необычности.... Эфирное время слишком дорого, чтобы полагаться на «авось». Поэтому индустрии телевещания всегда нужны были люди, умеющие работать ясно, кратко и точно.
...Для успешной работы репортеру необходимо иметь особые свойства характера и профессиональные навыки, начиная с честности, любознательности и аккуратности. Они обязаны распознавать новости, то есть такую информацию, которая будет интересна и полезна, видеть факты, из которых может сложиться потенциальный материал, улавливать связи между разрозненными, на первый взгляд, данными, которые на самом деле есть части целого. Репортерам необходимо уметь выкапывать факты, не лежащие на поверхности, вызывать людей на разговор, находить источники информации, создавать сеть информаторов, предоставляющих нужные факты или указывающих, где их можно добыть. Репортерам следует быть ловкими людьми, знающими, как делать дела.
В довершение всего они обязаны быть дисциплинированными, уметь быстро переключаться с одного задания на другое или даже одновременно работать над несколькими.
Им нужно постоянно помнить, что факты не всегда соответствуют истине. У каждого, даже самого искреннего очевидца события, может быть своя правда. А какие-то пропущенные детали способны исказить впечатление, созданное опубликованными фактами.
Репортеры знают также, что чистая правда часто проявляется позже, по мере получения новой информации.
Сложные ситуации являются настоящей проверкой мастерства журналиста.
...Помните о следующем:
1. Свежа ли ваша информация? Если да, то как лучше подать самые экстренные моменты? Если событие произошло вчера, то как поинтереснее преподнести его сегодня?
2. Простое ли это событие или сложное?
3. Что в материале главное – люди или события?
4. Насколько сама аудитория может быть уже осведомлена о событии?
5. Насколько это важно для вашей аудитории?
...Журналисты обладают большой властью в обществе, и осознание этой власти должно сочетаться со скромностью и чувством долга перед людьми.
...Будьте осторожны. Эмоции созидания могут соединить вас с вашим репортажем так же крепко, как пуповина соединяет мать и дитя.
Отделять свое творение от себя очень больно. Будет лучше, если вы достигнете некой эмоциональной отстраненности.
...Основной принцип репортера – ничего не принимать на веру. Здоровый скептицизм (но не цинизм) – ценнейшее качество журналиста, так как ситуация иногда оборачивается совсем не той, какой кажется на первый взгляд.
...Эфирные новости должны захватывать внимание слушателя с самого начала. Первые слова наиболее важны. Привлечь внимание иногда даже важнее, чем дать важнейшие факты или резюме. Эфирный сюжет может содержать немного фактов, но если он привлек внимание к событию – свою задачу он выполнил.
Практика отечественного и мирового телевидения неизменно приводит создателей информационных программ в общем к одному основному типу подачи информационного материала, известному как «выпуск новостей».
Выпуск новостей – это информационная программа, которая содержит в себе актуальные сообщения на тему дня, способные оперативно ориентировать аудиторию в фактах и событиях, явлениях и процессах, происходящих во всех сферах жизни в нашей стране и за рубежом.
Выпуск новостей – это набор сообщений, объединенных в своеобразные «тематические блоки». Каждый «блок» имеет свое значение, вес, свое постоянное место в выпуске. При составлении информационной программы соблюдаются определенные законы ее верстки. Как справедливо пишет А.Ю. Юровский: «тематический набор информации должен обладать свойством ансамбля, который создается отчетливой целеустремленностью содержания и гармоничностью сочетания жанров и стилей» (Телевидение – поиски и решения, 1975).
Один из распространенных сегодня видов выпуска новостей – периодическая и продолжительная передача, где обстоятельно комментируются новые факты и события. Ее обычно ведет специалист или специализирующийся на определенной проблематике комментатор (например, «Зеркало» Николая Сванидзе на РТР. Разумеется, это практикуется и в других направлениях телевещания. (Вспомним «Музобоз» Ивана Демидова.)
Догадливый Читатель, конечно, уже понял, что такие выпуски сегодня именуются не иначе как информационные аналитические программы, начало которым положила появившаяся в декабре 1961 года «Эстафета новостей», выпускавшаяся еженедельно в течение почти десяти лет. Это был один из первых опытов подведения информационного итога в конце недели.
Структура и характер нынешних аналитических программ просты: новость + эмоциональная оценка + мнение независимого эксперта или группы экспертов, почти всегда «работающих» на мысль ведущего. В противном случае спора (с непременной победой журналиста, хотя бы «постфактум») не избежать.
Все информационно-аналитическое телевидение сегодня в крупных, федерального значения, телекомпаниях жестко выстроено по принципу «недели»:
1. 5–7 раз в день информационные выпуски.
2. Ежедневно – оценка общей информации.
3. Еженедельно – информационно-аналитическая программа – итог недели.
Все они «нацелены» на телезрителя, на контакт с ним, даже на «завязку длительных отношений».
Создатели современных (отечественных) информационно-аналитических передач и программ чаще всего напряженно ищут ответ, в основном – на один и тот же вопрос, который прекрасно сформулировал герой рассказа Хулио Кортасара «Слюни дьявола»: «Подай знак, как об этом лучше рассказать: то ли от первого лица, то ли от второго, а может, взять третье лицо множественного числа или вообще выдумывать и выдумывать без конца самые невероятные сочетания, где не разобраться, что к чему». Здесь, пожалуй, можно привлечь к нашему разговору немного науки (ставшей уже историей), которая зафиксировала «азы» коммуникативных отношений.
Летом 1948 года читатели одного из американских технических журналов познакомились с «математической теорией коммуникации» малоизвестного в ту пору Клода Шеннона. Шеннон отталкивался от четкой схемы – «универсальной системы коммуникации». В ней фигурировали:
1) источник информации и передатчик;
2) место назначения информации и приемник;
3) канал связи (средство перехода информации от передатчика к приемнику);
4) источник шума («шум» – любой вид помех при переходе информации от передатчика к приемнику).
Всякая схема – упрощение реальности; вопрос в том, чтобы не слишком «засушить» при этом живую картину мира, постигаемую нами в опыте. Мера упрощения, найденная Шенноном, оказалась удачной, во всяком случае – применительно к коммуникации технических устройств, к общению между машинами.
Идею подхватили социологи. Вскоре после статьи Шеннона Гарольд Лассвелл начинает анализировать общение между людьми или группами людей, ставя вопросы: Кто? – Кому? – По какому каналу связи? – Что (какую информацию) передал? – С каким эффектом?
Простейший случай общения – диалог. «Кто» и «Кому» – это абстрактные партнеры по диалогу: «информатор», лицо А, «реципиент», лицо Б. Канал связи – речь, жестикуляция, мимика. Услышав нечто от А, партнер Б отвечает, то есть сам становится информатором, делая А реципиентом (участники диалога поменялись функциями). Можно записать их разговор на пленку, а потом положить ее на стол: «Вот ЧТО А передал Б, затем Б – А и так далее». Если в итоге Б, скажем, упал замертво, а А расхохотался, то все это как будто отвечает на вопрос, «с каким эффектом» протекало общение... Но работает ли схема Лассвелла?
Как узнать, например, ЧТО передано?
Предположим, А обращается к Б:
– Дыр бул щил... Убещур.
Для наблюдателя это бессмысленный набор звуков. Но у него нет доказательств, что передавалась «нулевая» информация. В конце концов если бы А сказал Б: «Поздравляю, вы приняты», то и это показалось бы наблюдателю набором звуков, не знай он русского языка. Следовательно, вопросу «что» логически предшествует вопрос «на каком языке» или «с помощью какого кода» передается информация.
Можно представить себе бесконечное множество условных языков. Я могу договориться со своим приятелем, что «дыр» – значит «вы», «бул щил» – «приняты», а «убещур» – «поздравляю».
Но договоренность, предшествующая общению, касается не только кода. Есть еще понятие «контекста».
Поэт-футурист А. Крученых, сочинивший «дыр бул щил», не страдал ложной скромностью. «В этих стихах, – заявлял он, – больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина». По-видимому, он надеялся с помощью выдуманных слов передать ни больше ни меньше как «дух» русского языка. Такая информация приобретает смысл только в одном случае: если он согласен «не принимать во внимание» содержательную сторону слов, а оценивать лишь их звуковую выразительность, соотнося ее с национальными (мелодическими, интонационными) особенностями русской речи. В эту игру можно играть, если она затевается в контексте всеобщих и популярных поисков «нового» слова. В эпоху, когда общество считает традиции словоупотребления и словопонимания неприкосновенными, А. Крученых воспринимался бы как фигляр или помешанный. Однако наш футурист выступил со своими стихами в те годы, когда для его опытов существовал определенный литературно-общественный контекст. Внутри этого контекста читатель мог, пожалуй, что-то открыть для себя и в такой поэзии.
В сущности и простая фраза «поздравляю, вы приняты» остается невразумительной для наблюдателя, даже если он умеет «декодировать» тексты на русском языке. В самом деле: о чем речь? О принятии кого-то в институт? В клуб охотников? В дом, где раньше его не принимали?
Итак, между участниками общения должна быть еще и предварительная договоренность о том, в каком контексте приобретает смысл данный текст.
Упрощенная схема Лассвелла заметно преодолена построением лингвиста Романа Якобсона относительно «коммуникационного акта». В этом «акте» выделены:
1) тот, кто передает информацию («адресант»);
2) тот, кому предназначена информация («адресат»);
3) «контакт» (способ передачи информации: речь, разговор по телефону, размахивание сигнальными флажками, выстукивание радиосигналов по азбуке Морзе – и т.д. и т.п.);
4) «сообщение» (содержание передаваемой информации);
5) «код» (правила языка, с помощью которого выражается сообщение) и
6) «контекст», в котором сообщение обретает всю полноту своего смысла.
Вникнув в эту схему, тут же хочется спросить:
– Откуда договоренность партнеров о коде и контексте сообщения? Ведь как будто ясно, что диалогу предшествует предварительная договоренность? Тогда перед этой «предкоммуникацией» должна была состояться «предпредкоммуникация» и так далее. Где конец цепочки?
– Почему «адресант» вступает в общение с «адресатом», для чего это делается и в каких случаях?
– Каким образом партнеры вступают в общение, проводят общение, свертывают и возобновляют его? Как влияет содержание на характер общения? Как влияют различия между людьми?
Не правда ли, этот небольшой вопросник куда точнее и ... профессиональней для телеведущего, чем тот, что не без сарказма сформулировал Хулио Кортасар?!.. А ведь это только «азы»...
...Но вернемся к нашему «научному отступлению»:
Связь может быть непосредственной (в общении людей – речь и жестикуляция в широком смысле слова, включая, например, «вокальные жесты»: интонации) или опосредованной (телефон, телетайп и т.п.).
Код – правила языка (или «пучка» языков), используемого для передачи сообщения, контекст – заранее заданное «смысловое поле», в котором сообщение становится информативным.
Под «контактом» понимается случай коммуникации с обратной связью. Именно так, как «взаимную направленность» партнеров, понимает «контакт» К. Бюлер (1927). Для него контакт – «процесс согласованных соизменений поведения».
Адресант не только сообщает информацию, но и получает ответную. Иными словами, адресант, сделав сообщение, становится адресатом; тот, получив сообщение, становится адресантом. Этот процесс может продолжаться сколь угодно долго.
Понятие «формального» или «неформального» общения применимо именно к контакту, а не к коммуникации вообще («формальным же общением» мы будем называть контакт, на который наложены те или иные ограничения).
Развитые «многоклеточные организмы» снабжены для этого нервной системой и специальными приемниками информации – органами чувств. Наличие «души», «психики» у таких существ уже никем не отрицается. Но в пестром потоке реальности, отображаемой психикой животных, нас, телевизионщиков, может заинтересовать особый тип информации: знаки.
Цыпленок обращается в бегство при виде коршуна. Иначе говоря, образ коршуна, возникший в его психике, вызывает эмоцию паники. Но такова же его реакция и на силуэт коршуна, вырезанный из картона!
Самец рыбы-колюшки начинает брачный танец, встретив самку с раздутым брюшком. Но можно побудить его к тому же самому деревянной моделью рыбки с раздутым брюшком!
И тут мы подходим к границе обширнейшей области исследования – области знаков. Когда от некоторого образа реальности отделяется, абстрагируется самое значимое – в наших примерах это силуэт, характерная форма объекта – перед нами вид знака.
Это сигнал объекта. Умение извлекать из реальности сигналы – разве это не «телевизионная задача»?
И еще: знаковую среду, культуру можно определить и как систему знаков. Имеются в виду не только так называемые естественные языки – зулусский или русский. И не только искусственные, как язык глухонемых или язык шифровок. Есть язык взглядов. Язык поз. Язык умолчаний. Язык специальных терминов и символов. Тысячи языков искусства. Личность тем богаче, чем больше языков «внятны» ей.
Часть языков можно назвать «жесткими». Каждому знаку в таком языке соответствует одно, строго определенное понятие. Таков язык математических символов. Таков идеал юридического языка. Естественный язык тот, на котором мы изъясняемся, лишен такой жесткости. В нем много слов с расплывчатым, неоднозначным смыслом, и это может привести в ярость педанта. Мы не будем приходить в ярость. Ведь реальность неизмеримо богаче наших понятий о ней, а потому и не должна им в точности соответствовать. Процесс познания мира бесконечен. Пока одни понятия наполняются все более узким смыслом, другие теряют почву под ногами, рассыпаются и требуют замены. Это естественная динамика.
О, как глубоко «копала» наука еще тридцать с гаком лет назад, словно предупреждая нынешних тележурналистов о том, что не только талант и «имидж» от Бога, не только «общее» или «узкоспециализированное» образование, и тем более деньги, связи и прочее определяют содержание слова ПРОФЕССИОНАЛ. Есть еще накопленный наукой опыт изучения «теории и практики коммуникации», представленный здесь в столь ничтожном виде, так сказать, для «затравки», да еще и «...естественная динамика», отслеживать которую каждый день придется каждому профессионалу.
А пока отметим для себя выработанные этим опытом (по Р. Мертону) представления (почти научные определения) о том, какая она, информация, и как с ней «работают» (методы!) тележурналисты – ведущие – аналитики. Первые три понятия касаются информации, три следующих – методов работы с ней.
Аналитическая информация – суждения, основанные на логических принципах и определениях.
Синтетическая информация – суждения, истинность или ложность которых не может быть выявлена только на основе общих правил, а требует обращения к многосторонним фактам.
Информация априори (a priori) – изначальная информация, до возникновения аргументированного факта.
Дайджест – препарирование, «вываривание». В журналистике – краткое калейдоскопическое изложение информации.
Индукция – метод суждения от общего к частному.
Дедукция – метод суждения от частного к общему.
Техника приостановленного суждения – метод комплексного моделирования информационной ситуации и прогноз ее развития.
Ну, это, так сказать, солидный «всеобъемлющий» взгляд на «виды и методы», с почти пугающими научными определениями. А за каждым из них скрывается тележурналист, репортер (один из сотен-сотен тысяч!) с микрофоном в руках, продирающийся сквозь разрывы мин или толпу пугачевских фанов, через низвергающую лаву проснувшегося вулкана или кремлевские коридоры ... да мало ли где!.. И все – в поисках собеседника или (грамотно говоря) интервьюируемого. И хотя интервью в учебниках по журналистике выделяется в качестве эдакого самостоятельного «жанра» (?!), без него практически не обходится ни один информационный сюжет.
И в этой работе почти над любым информационным сюжетом тележурналисту никак не обойтись без хотя бы гипотетического (что случается нечасто) сбора и изучения фактов, разработки «вопросника» и, скажем так, «определения психологической культуры» предстоящего разговора. По существу это и есть три основные «подготовительные» задачи, решение которых предшествует будущему экранному диалогу.
Окончательно скорректированный вопросник – нечто большее, нежели сумма вопросов. Уже в самой очередности вопросов отражаются логика развития темы и нередко даже – несколько вариантов такого развития – в зависимости от предполагаемой реакции собеседника. И в характере этого общения – «вопрос-ответ», разумеется, тоже.
Сочувствие, необходимое одному, может не устроить другого, принимающего такую манеру поведения журналиста за напускную вежливость. Не исключено, что такого лучше «задеть за живое» – вынудить защищать свои взгляды и принципы. Провоцирующие реплики заставят его отстаивать свою точку зрения со всей страстью, а в этой страсти раскроются отношение к делу и, может быть, наиболее существенные черты характера.
Так что готовность к беседе – не только знание «что спросить», это и понимание как спросить: в какой форме задать вопрос, какую ситуацию предпочесть применительно к характеру своего героя.
Чтобы как-то обобщить рекомендации к содержательной фазе процесса общения, приведу Шесть Заповедей Интервьюера, сформулированных известным сценаристом, критиком и педагогом Сергеем Александровичем Муратовым.
Заповедь первая: ясность и краткость.
Если собеседник не понял вопроса, виноват интервьюер, а не собеседник. Задавая вопрос, он не учел образовательного уровня своего партнера, привычного ему лексикона, обусловленного профессией и возрастом.
Хороший вопрос формулируется по возможности на языке собеседника. Как и у всякого правила, у него есть исключение – тот случай, когда язык собеседника имеет мало общего с языком телезрителя. Это относится к подростковому сленгу, воровскому жаргону и выражениям типа: «Несмотря на принципиальные меры по обеспечению пассажирского потока в данном районе...» или в недавней передаче об открывшейся выставке: «Данная инсталляция включает зрителя в собственную реальность...». «Оставьте редкие выражения поэтам, а глубокие – философам! – восклицает автор старинного руководства по красноречию. – Сказать об ораторе, что он глубок, – значит нанести ему страшное оскорбление».
Классическая ошибка начинающего интервьюера – стремление задавать по нескольку вопросов одновременно. «Скажите, что вы думаете о ...? И почему? Что бы вы хотели изменить в ...?».
Выслушав подобный ультиматум, жители Лаконии, как известно, вежливо ответили, что начало ультиматума они позабыли, конца же не поняли, поскольку забыли начало.
Лакония завещала миру понятие «лаконизм».
Заповедь вторая: не допускайте односложных ответов.
В таких случаях роль собеседника фактически сводится к подтверждению небогатых сведений журналиста. Вопрос, предполагающий односложный ответ, уместен в ситуации, когда с его помощью ведущему удается избежать подробного представления гостя («Вы один из тех, кто...?») либо, если мы хотим, чтобы собеседник вынес решающее суждение или подытожил мысль («И все же в целом одобряете вы или осуждаете, соглашаетесь или не соглашаетесь, за или против?»). В последнем случае формулировка вопроса должна быть предельно точной.
Заповедь третья: нельзя ли конкретнее?..
Конкретно поставленные вопросы – свидетельство знания материала. Начиная разговор с жокеем с вопроса, на сколько дырок выше он затягивает левое стремя по сравнению с правым, журналист сразу дает понять, что тот имеет дело не с дилетантом и отвечать предстоит всерьез.
В таком интервью деловой вопрос исключает возможность укрыться за обтекаемыми формулировками или ни к чему не обязывающими обещаниями.
Конкретность ответа обусловлена конкретностью самого вопроса.
Заповедь четвертая: берегите паузу!
Молчание человека, собирающегося с мыслями, не только драматически выразительно, но и подчеркивает достоверность происходящего на экране, создавая эмоциональное «пространство синхрона». В передаче «Версия» растерянное молчание молодого человека в баре, долгая пауза, во время которой гамма чувств читалась на его лице, были самым искренним ответом на заданный вопрос: «Существует ли еще любовь и что это такое?»
В паузах человек раскрывается не менее, чем в своих высказываниях. Опытный журналист в состоянии намеренно спровоцировать паузу, прибегнув к неожиданному вопросу.
Немой синхрон – кульминация диалога.
Заповедь пятая: корректность и уважение
к собеседнику.
Этическое чувство должно подсказывать интервьюеру, не прозвучит ли его вопрос чересчур щекотливо.
Вспоминая о беседе со священником, сын которого стал преступником, английский интервьюер Брайен Мейджи рассказывает, как едва не спросил отца, не думает ли тот, что его сын может стать преступником на всю жизнь. Отцу не оставалось бы ничего другого, как сказать, что именно этого он и боится, – признание, которое и хотел услышать интервьюер. Но, почувствовав в последний момент, что такой вопрос прозвучал бы немилосердно, он спросил после паузы: «Чего вы боитесь больше всего, думая о сыне?» – «Что он станет на всю жизнь преступником», – ответил священник.
Человек, не испытывающий желания играть в поддавки перед телезрителем, вряд ли примет всерьез вопросы о жизненных целях и смысле жизни. Это слишком сокровенные проблемы, чтобы пускаться в их обсуждение с первым встречным. Но: «Кому вы обязаны больше всего из тех, с кем встречались?», «Было ли в вашей жизни событие, изменившее ваш характер?» – вряд ли такие вопросы задаст человек, который и сам не задумывался над ними. Подобная тональность приоткрывает путь к диалогу-размышлению на экране.
Бывают, разумеется, и такие случаи, когда требовать от журналиста уважения к собеседнику не приходится.
«Прежде всего хотелось бы уточнить одно обстоятельство: как вы хотели бы, чтобы вас называли? Просто, как общепринято, «господин Мюллер», или «господин майор», или «майор Мюллер»? Что вы предпочитаете?» – так начали свое киноинтервью с воюющим наемником из Конго бывшим нацистом немецкие (тогда еще из ГДР) документалисты В. Хайновский и Г. Шойман. Отлично понимая, что самое важное в будущем фильме – не их слова, а признания собеседника, и они предоставили ему для этого все возможности.
Заповедь шестая: а интересен ли ваш вопрос?
Хотя знание перечисленных правил и помогает интервьюеру в работе, само по себе оно, конечно, не служит гарантией, что диалог на экране откроет телезрителю что-то новое. Например, спрашивая: «Каковы ваши планы на будущее?» – журналист не нарушает ни одну из перечисленных заповедей. Тем не менее собеседник сразу же понимает, что такое общение предполагает обмен лишь самыми расхожими фразами. Больше того, отвечая всерьез, он рискует предстать на экране тем самым занудой, который, услышав вопрос «Как живешь?», начинает рассказывать, как он живет.
В общем, хотите получить интересный ответ – поломайте голову над интересным вопросом.
Отвечая на вопросы интервьюера, собеседник обычно испытывает явное или подавляемое волнение. И журналист, воспринимающий угасший глазок телекамеры как сигнал завершения разговора, демонстрирует не просто отсутствие такта, но и непонимание своей роли в этой фазе общения.
Фаза, о которой идет речь, – разрядка, или снятие эмоционального напряжения.
В учебных пособиях для начинающих социологов овладение ритуалом учтивости вменяется в прямой профессиональный долг. Закончив вопрос, интервьюер поинтересуется у собеседника, курит ли тот, и, если да, предложит сигарету, чтобы выкурить вместе в разговоре о том о сем; если же нет, то найдет другой подходящий способ, чтобы этот завершающий диалог-развязка состоялся.
Вообще-то в процессе съемки сильное эмоциональное напряжение испытывают обе стороны экранного диалога. Равно как и последующую потребность в его снятии. Важно в этот момент не забывать, что ваш собеседник такой же человек, как и вы. Быть «хорошим человеком» на съемке не менее важно, чем быть профессионалом.
Когда разговор документалиста с героем уже позади, наступает стадия процесса общения – то состояние, в котором остается собеседник после разговора. Его желание (или нежелание) принимать участие в будущих интервью. Его представление о том, как следует вести себя в этих случаях. Каждая акция журналиста связана с постоянной опасностью – опасностью для того, кто решился доверить ему свой внутренний мир. Никакое общение не проходит для героя бесследно. Об этом и свидетельствует четвертая фаза – последствия работы журналиста, за характер которой он несет этическую ответственность. Так что позволю себе еще одну, последнюю (последнюю ли?!) заповедь: журналист обязан быть порядочным человеком.
И еще, словно в развитие предыдущих, несколько «заповедей» С. Муратова («Диалог». М., 1977 г.), которые, несомненно, в первую очередь помогут и режиссеру (о котором мы в беседах о тележурналистике чуть не забыли) направить журналиста в «нужное русло».
Пытаясь исследовать взаимосвязь между характером общения и пространством, в котором оно происходит, психологи вывели понятие «личной дистанции». Личное пространство – это психологическая территория, оберегать которую свойственно каждому. Дикие животные подпускают к себе чужака до известных пределов – на дистанцию бегства, после чего скрываются или переходят к активной защите своих владений. Невидимые границы замыкают и индивидуальную территорию человека, имеющую форму своеобразного яйца или кокона, внутри которого – спиной ближе к одному из краев – находится он сам.
Размеры такого кокона зависят не только от наших характерологических особенностей, но и от национально-этических норм общения. Так, флегматичность и несговорчивость северянина представляются южанину чертами не менее очевидными, чем для него – южная словоохотливость и экспансивность.
С нарушением психологического суверенитета мы сплошь и рядом сталкиваемся в повседневной практике, например в общественном транспорте. Яичная скорлупа наших «личных пространств» оказывается здесь разбитой вдребезги, а «территориальные владения» – вдвинутыми друг в друга подобно матрешкам. Как же мы на это реагируем? Никак. Отсутствие реакции и является в таких случаях лучшим ответом. Так срабатывает подсознательный механизм самозащиты.
Построенная психологами шкала включает четыре зоны: «интимную», или зону непосредственного контакта; «личную», также предполагающую тесное знакомство или определенную степень родства; «социальную», характерную главным образом для сферы деловых отношений (общение коллег на работе), и, наконец, «публичную», когда индивид обращается сразу к группе людей. Каждому из этих случаев сопутствует не только свое расстояние между партнерами, но и свой уровень доверительности, интонация, лексикон. В самой прямой (хотя и внутренней) связи с понятием «личная дистанция» находится и другое емкое понятие, относящееся к документалистике – «синхронная реальность». Мысли, слова, действия героя рождаются прямо на глазах у зрителей – в этом специфика, суть, неповторимость телевизионного общения.
А для этого нужны «приемы и способы, которыми можно было бы вскрыть и показать правду... показать людей без маски, без грима, схватить их глазом аппарата в момент неигры, прочесть их обнаженные киноаппаратом мысли» (Д. Вертов. Рождение «Киноглаза»).
Действия документалистов всегда обусловлены стремлением установить «личную дистанцию» со своими героями. Умению тележурналиста добиваться этого прямо пропорциональна степень непринужденности собеседника перед камерой.
Доверительное общение требует замкнутого пространства. На площади человек не может разговаривать по душам. Это противоестественно. Собеседнику надо на что-то «опереться». Иногда достаточно дать ему в руки карандаш – это и будет точкой опоры.
Есть люди, которые не могут стоя разговаривать. Им нужно присесть. Хотя бы на подоконник. Для актера это типичный способ приспособления. Но для документального героя оно еще важнее, чем для актера. Очень многие ошибки идут от того, что мы не умеем ставить себя на место нашего собеседника. Найти приспособление для героя – уже половина дела.
Работа над документальным фильмом или сюжетом требует от режиссера и оператора не столько «постановочных решений», сколько – прежде всего – репортерских навыков. Живой диалог не имеет дублей. Суть не в том, чтобы диктовать участникам передачи, и без того оробевшим в непривычных для них условиях, куда им сесть и как следить за глазком телекамеры, а в том, чтобы они об этом вообще не заботились.
Удобно должно быть не режиссеру, не оператору и не осветителю, но в первую очередь – герою сюжета.
Разговор с героем перед телекамерой нельзя воспроизвести вторично – это будет уже другой разговор. Общение во многом непредсказуемо. В какой-то мере ты сам эту ситуацию создаешь и сам же ее снимаешь.
Повторю еще раз. В любом речевом общении различают четыре фазы. Начальная стадия – адаптация, или своего рода прелюдия к предстоящей беседе. Затем разговор, ради которого, собственно, происходит встреча. Третий этап – психологическая разрядка эмоционального напряжения. И, наконец, то внутреннее – чаще скрытое – состояние, в котором остаются участники после встречи.
Останавливаете ли вы человека на улице или же снимаете беседу в студии – независимо от того, работает уже камера или еще нет, необходимо как можно быстрее установить какие-то человеческие контакты. Пусть даже негативные. И тут важны любые «мелочи». Вот, например, одна из них: пристально смотреть в глаза, особенно незнакомому человеку, издавна считалось неприличным и вызывающим. Но ничуть не более приятное состояние мы испытываем и в ситуации, когда взгляд собеседника постоянно ускользает от вас. Комплимент в ваш адрес при взгляде в сторону – подозрителен.
«Контакт глаз» занимает от 20 до 40% всего времени общения. При этом диалог, который ведут глаза, не обязательно совпадает со смыслом произносимых слов. (Вы пытаетесь в чем-то убедить собеседника, а в глазах тоскливая неуверенность: интересно ли тебе то, о чем я рассказываю, или, слушая меня, ты лишь проявляешь простую вежливость?) Но возможно и другое значение взгляда: то, о чем я рассказываю, – это только начало, самое захватывающее еще впереди!
Тот же С. Муратов попытался систематизировать наиболее типичные «журналистские промахи», по существу своему «лежащие на совести» режиссуры (независимо от того – а был ли там режиссер или о нем даже не вспоминали).
«Высокая культура общения на экране, как правило, не заметна. Она, как воздух, которым дышим. Зато ее дефицит сразу бросается в глаза. Интервьюера трудно считать профессионалом:
ü если он начинает беседу, превознося гостя в его же присутствии, в то время как тот от неловкости не знает куда деваться;
ü если способен на полуслове прервать партнера по диалогу, не позволив ему закончить мысль. Умение прервать собеседника так, чтобы тот не почувствовал и тени обиды, – свидетельство профессиональности;
ü если мизансцена общения построена таким образом, что, отвечая ведущему, собеседник оказывается спиной к телезрителям или другим участникам передачи, что позволяет заподозрить его в бестактности;
ü если по ходу разговора журналист не задает того единственного вопроса, на который рассчитывал собеседник, соглашаясь на интервью;
ü если он не задаст вопроса, с которым хотели бы обратиться к приглашенному большинство телезрителей;
ü если, бросая взгляд на часы, ведущий констатирует: «К сожалению, нам не хватает времени», словно организация времени зависит от кого-то другого, а не от него самого;
ü если он не способен закончить беседу и каждый новый вопрос возвращает ее к уже пройденным темам;
ü если эмоции в разговоре исходят не от собеседника, а лишь от интервьюера (это вовсе не значит, что журналист должен быть абсолютно бесстрастным, когда речь идет о проблемах, волнующих каждого);
ü если в словах журналиста превалируют личные обиды и раздражение;
ü если журналист поддается самообольщению, полагая, что всего важнее на экране его глубокие и проницательные вопросы, а не ответы того, к кому они адресованы;
ü если у зрителя складывается впечатление, что ведущий симпатизирует одному из участников и настроен против другого, о чем можно судить не только по тому, как он обращается к первому, но и по тону голоса, взгляду, позе;
ü если журналист не умеет скрыть своей робости в присутствии лиц, облеченных властью, или общепризнанных знаменитостей;
ü если журналист позволяет уходить от ответа на острую тему, когда собеседник отделывается общими фразами или шутками, а то и меняет предмет разговора;
ü если позволяет себе «не понять» собеседника или истолковывает его ответ в нужную для себя сторону;
ü если, интервьюируя участников общественных беспорядков, журналист дает им возможность произносить оскорбляющие вкус тирады, не замечая, что именно этого добиваются собеседники;
ü если журналист позволяет себе агрессивный тон и развязные замечания – пускай даже в ответ на подобное поведение собеседника. Спокойная вежливость здесь не только уместна, но и подчеркивает бестактность партнера по диалогу. Еще более необходима такая вежливость к вопросам, заключающим в себе критику. Чем критичней вопрос, тем корректней он должен звучать в эфире».
(С. Муратов. 22 Если//Журналист. №9. 1971).
Все это не ах какие большие тайны и профессиональные секреты и в «нормальной», не телевизионной, жизни именуется просто и понятно – ПРАВИЛА ПРИЛИЧИЯ. Но, как с грустью констатировал тот же С. Муратов, из телевизионной повседневной жизни исчезло представление о приличиях. Об этике.
Из гостей предпочитаются экстравагантные – конфликтные характеры, истероидные натуры, субъекты, не умеющие слышать ничьих доводов, кроме собственных. На ТВ обожают подобного рода фигуры. Эксцентричность тут – синоним телегеничности. Чем персонаж скандальнее, тем больше у него шансов стать героем экрана.
Вот, «пожалте» вам, уважаемые телезрители, «сногсшибательные» откровения о ранних половых связях, победно демонстрируемых журналисткой в одном «эксклюзивном интервью»:
Девочка двенадцати лет с поразительным простодушием рассказывает о своем сексуальном опыте. «А родители знают?» – «Нет». «А если узнают?» – переспрашивает ведущая, обнаруживая еще большее простодушие.
Такие «если»-признания транслируются на всю страну. Неспособность задуматься о последствиях своих передач – характерная черта сегодняшних документалистов».
А вот другой «коллега» говорит о своих героях, запасливо оправдав свою циничность уверенным знанием подлинных запросов зрителя: «Когда он (герой сюжета. – В.С.) приходит домой, его, зрителя, интересует, не кого избрали в Думу, а с кем сегодня ляжет в постель». И, видимо, слегка смутившись, быстро поправился: «Я в хорошем смысле имею в виду».
Эта пошлость «в хорошем смысле» и без всякого злого умысла самопроизвольно срывается с уст наших новых ведущих с той же естественностью, как трава растет.
Неужели прежде такого не было?
Действительно не было. Номенклатурное телевидение исключало любые индивидуальные самопроявления. Пошлость состояла в тотальном официозе, в унификации «паркетного» поведения перед камерой. Вседоступность эфира сняла запрет не только с политических взглядов, но заодно и с необходимости соблюдения нравственных норм и вкуса.
Так и получается, что пошлость (в том числе и в первую очередь – на телеэкране, и, как правило, именно в разного рода произведениях тележурналистики) «вползла» в нашу жизнь куда уверенней, чем робко цеплялась за нее прежде, становясь, по существу, даже... частью нашей культуры?!..
«Концы века» и «золотые эпохи» всегда отличало одно занятное родовое свойство: безвкусие. Опять-таки у нас сегодня это безвкусие обрело фантасмагорические масштабы. Во всем мире, во все времена существовали субкультуры подростков, стариков, апашей, кабаков, казарм, салонов. Потом, по прошествии времени, безвкусие вдруг открывалось заново – как изыск нетрадиционного вкуса. А субкультуры интегрировались «высоким искусством». Мы – и тут по-тусовочному торопимся. Мы – рассеянны и ищем себя всюду, кроме как в себе самих. Поэтому, наверное, наше телевидение становится все более странной смесью подростково-стариковских ужимок, показного глубокомыслия и наигранной разухабистости.
«Зато интересно», – возразят мне и добавят: «Я, мол, бывал в десятках стран и авторитетно заявляю, что наше телевидение – одно из самых интересных в мире». Согласен. Если кто-то кому-то на улице в «морду даст», окружающим тоже будет интересно. Или если в окно голый зад выставить...
...Прошу прощения у теряющего, наверно, терпение Читателя за такой разноголосый и хаотический разговор о тележурналистах, в результате которого они предстают перед ним то в виде мудрого всепонимающего друга, то – нахрапистого «образованца», то – игривой девицы, то – робкого юноши с томным взглядом, но все – с непременным микрофоном в руках... Так вот, если всем этим я еще не «засушил» утомившегося Читателя, то поведаю еще об одном. Зовут его Глеб. Правда, он не журналист и вообще никакого отношения к телевидению не имеет. И все-таки...
Глеб – персонаж шукшинского рассказа «Срезал». Деревенский демагог, он напрашивался в гости, когда к кому-либо приезжали из города родственники, желательно с учеными степенями, – и публично «срезал» их, щелкая по носу беспроигрышной смесью отработанных трюизмов и вежливого хамства.
Самому Глебу «срезание» интеллигента доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие, мужикам-«болельщикам», приходившим с ним за компанию, – тоже (хотя они и стеснялись этого немного).
Ни один кандидат наук устоять против Глеба не мог, потому что... но тут нужна цитата:
Как сейчас философия определяет понятие невесомости?
– Как всегда определяла. Почему – сейчас?
– Но явление-то открыто недавно, – Глеб улыбнулся прямо в глаза кандидату. – Поэтому я и спрашиваю. Натурфилософия, допустим, определяет это так, стратегическая философия – совершенно иначе...
– Да нет такой философии – стратегической! – заволновался кандидат. – Вы о чем вообще-то?
– Да, но есть диалектика природы, – спокойно, при общем внимании продолжал Глеб...
Заметьте: деревенский демагог уже дважды – с невесомостью и «стратегической философией» – что называется, вляпался, но волнуется почему-то не он, а его ученый собеседник. Еще бы!
– Давайте установим, – серьезно заговорил
кандидат, – о чем мы говорим.
– Хорошо. Второй вопрос: как вы лично
относитесь к проблематике шаманизма в отдельных районах Севера?
Вот так! Глеба не больно-то ухватишь: чуть что, он переводит разговор на другую тему или просто с ходу хамит:
– Может быть, мы сперва
научимся хотя бы газеты читать? А? Как думаете? Говорят, кандидатам это тоже не
мешает...
– Послушайте!..
– Да мы уж слушали! Имели, так сказать
удовольствие...
Ну как?
Ничего вам это не напоминает?..
Ну, слава Богу.
