ПОСЛЕСЛОВИЕ, ИЛИ ОТКРОВЕНИЯ ALTER EGO

 

Конечно, послесловию место в конце книги, а не в начале, но ждать, когда доверчивый Читатель осилит ее, я не могу. Потому что терпеть больше нет сил. Столько лет вместе, все видеть, помогать, спорить, делиться своими соображениями, приводить аргументы – тихо, наедине, без огласки – и все без толку? Хватит!

Получите, профессор, мое открытое письмо, как это принято нынче для выяснения отношений с оппонентом.

А отношения у нас долгие, сложные, и за многие годы написания этого фолианта зашли в тупик, из которого нам обоим вместе не выйти. Поэтому я выхожу один. Я – это его, автора, alter ego, что в переводе означает: другой я; человек, настолько близкий к кому-нибудь, что может его заменить. Но заменять я его не буду – у нас с ним разные взгляды на телевидение и эту книгу. Я – другой Я.

Вы спросите – почему я молчал все эти годы? А я не молчал. Но он не слушал или не слышал. И я нашел выход, который, как говорит его любимый писатель и афорист Станислав Ежи Лец, «чаще всего там, где вход». Поэтому и послесловие – вначале. Где вход. И я скажу этому телевизионному поводырю все, что накопилось за время наших бдений над рукописью. И задам вопросы, на которые он в свое время отвечал так, что оставалось только руками развести, – то ли в розовых очках на все смотрит, то ли на телевизионную иглу давно сел и лечению уже не подлежит. А этими афоризмами, которыми его телеразмышления буквально напичканы, он меня совсем доконал. Надеется, что глубокомысленный читатель будет сидеть над ними, обхватив голову, и вникать в их глубинный смысл. Равно как во все, что связано с телевидением.

Только где он увидел такого Читателя? Кому все это адресовано? И зачем? Молодежи? Чтобы мальчики и девочки влюбились в телевидение и своими руками поменяли свою жизнь на пребывание в сумасшедшем доме? Мой партнер здесь меня одернул бы: дескать, в его занудных размышлениях кроется немало предупреждений и «тягостных раздумий». Но ошалелых восторгов по поводу куда больше! Они-то за что адресованы этому инструменту – для промывания мозгов или манипулирования массовым сознанием? Прислушался бы к мудрому Михаилу Жванецкому, с которым даже был знаком в их общей молодости:

 

«Столько презрения к собственному народу в виде зрителя я не встречал. «Им это надо. Они это едят. Дайте им кровь, секс и драки. А вы не хотите смотреть – выключайте». В том-то и дело, что тебя не выключишь. Погасишь изображение – останется звук в машине, в толпе, на улице, в дискотеке, у моря, на вокзале, в поезде.

– Твои мысли, твои тексты, твои буквы и слова в песнях.

– Ты слушал свои слова в песнях?

– Дядя, а ты не слушай слова, – сказал мне ребенок. – Ты танцуй, дядя.

– Танцую, детка, танцую.

Ты не выдержал испытания деньгами и в соревновании с коллегами ворвался во все, что я берег для себя.

– Да, толпы проституток.

– Да, нищие.

– Но ты же не нищий.

– В эфире все, что ты придумал и подмигиваешь нам, – «поддержите».

– В чем тебя поддержать?

– Это ты лично, будучи зеркалом, в котором ты лично отражаешься, ведешь свою личную, тебе одному понятную бесконечную борьбу с нами.

На улицах меньше крови, чем на экране. Ты собрал трупы со всей страны. Если ты не начнешь последние известия со взрыва, пожара и сполошливого кудахтанья дикторши с выпученными глазами, то ничего не заработаешь. Ты будешь мне что-то бормотать про рейтинг. Я тебе говорю, что погибаю, заболеваю, трогаюсь умом от твоих известий, а ты мне про рейтинг и что «я могу выключить».

– Что выключить?!!

– Как выключить последние известия?

– Ты собираешь вонь, кровь и грязь по всей стране!

– Как огромна эта страна, ты знаешь. Каждый час, каждую минуту что-то взрывается, кто-то стреляет. И кто-то вешается. Но кто-то же и счастлив!

Ты посмотри, сколько новых домов, сколько машин! Да просто расскажи о себе, почему ты зимой такой загорелый, вот тебе и будет светлая новость».

 

Только не упрекайте меня за столь громоздкую цитату. Она и так сокращена втрое. А цитаты и дальше будут, потому что я, к несчастью, личность не самостоятельная, а всего лишь alter ego, и храню в себе все столь раздражающие меня черты личности моего визави: назойливое цитирование (он считает – для пущей убедительности, я – что прячется за спинами авторитетов); эклектичность изложения материала (он полагает, что о творчестве надо в основном по-дружески беседовать, в методических целях периодически употребляя строгий язык учебника, я – только за строгий единый стиль). А секрет здесь простой: в разное время он писал разные учебники и попросту брал оттуда разные абзацы и даже страницы. Конечно, строго юридически это его право, и «Александр Македонский был великий полководец, но зачем же стулья ломать?». А еще смешит меня его детская вера в возможность объективной телеинформации, убежденность в том, что телевидение – это искусство, что трудно переоценить масштаб его воспитательного воздействия на общество, и многое другое. В общем, «противоречья есть, и многое не дельно». Однако спорить с ним и опровергать его домыслы (умыслы, вымыслы) совсем нетрудно. И даже необходимо. Недаром один из английских королей сказал как-то своему придворному: «Попробуйте же хоть иногда возражать мне, чтобы я чувствовал, что нас двое». А нас как раз двое, поэтому Я и возражаю. Во-первых, по поводу чернухи на наших экранах Жванецкий прав. Его даже точная наука поддержала. Большой социологический опрос дал ужасающий результат: 60% зрителей испытывают «благодаря телеящуру» чувство тревоги, 56% – беззащитности и 51% – унижения.

Поколение 60-х и 70-х читало и смотрело на больших и малых экранах про покорителей космоса и тех, кто расщеплял атом, а потом строило космические корабли и атомоходы.

Нынешнее поколение запоем читает и смотрит про бандитов.

И оно – нынешнее поколение – тоже, надо думать, получит «по своей мечте», превратившись через десяток-другой лет в толпы жулья, шатающегося по Европе в поисках «лохов» для своего «лохотрона». Как былое поколение мечтало о космическом полете – так нынешнее мечтает о «культурном» оттяге в казино с проститутками?!

Но кто виноват? Народ, который подвергся искушению? (Кстати, не думаете ли вы, что слово ИСКУССТВО, прямой родственник двух других понятий – ИСКУС и ИСКУСИТЕЛЬ, придумано Демоном?)

Но вина впавшего в искус не отменяет вины искусителя. Недаром в Писании сказано: «Горе тем, кто искушает малых сил».

А кто искушает в первую очередь? Кто доступней всех и вся? ТЕ-ЛЕ-ВИ-ДЕ-НИ-Е! Тут я с профессором соглашусь – он тоже по этому поводу не одну страницу мучился. И что? Подверг существование телевидения как «набирающее силу искусство» остракизму? Или надеется, что телезрители смогут «закрыть двери» перед «непрошеными гостями» с телеэкрана и сами будут решать, кого именно приглашать в свое гнездышко? А то и полагает, что появление в недалеком, возможно, будущем нового поколения телевидения – с цифровым сигналом, способностью напрямую общаться с Интернетом – позволит им самим выбирать, что смотреть? А что, это возможно уже сегодня! Си-эн-эн 24 часа в сутки дает новости. Канал «Романтика» – сериалы и мыльные оперы в режиме нон-стоп. Есть несколько спортивных каналов – кому футбол, кому фигурное катание, кому «Формула-1». Есть каналы мультфильмов и детских программ. Научно-популярный «Дискавери» и разнообразные музыкальные каналы в стереорежиме. И мы еще в начале этого пути! У нас пока 30 каналов – в Америке более ста. А когда у нас станет 100 и больше, что тогда – запрем в четырех стенах самих себя? Ну уж нет, увольте. По мне – так лучше ТИХО удалиться. Тем более что именно так – ТИХО – звали в Древней Греции богиню удачи. Чего и вам желаю.

Правда, со всех сторон твердят, что без телеинформации и дня прожить невозможно. Есть даже расхожая «мудрость»: «Информирован – значит вооружен». И при этом не договаривают другую: «Вооружен – значит опасен». Оно нам надо? И вообще, что это за зверь – «информация»? В Испании говорят: «В газете есть только две правды. Название и дата выхода». Вы скажете – это газеты. А на телевидении не так? Куда ни глянь, везде СМИ – и в первую очередь электронные – называют продажными обманщиками. Журналисты, конечно, возмущаются – и указывают на свободу прессы. А на следующий день продаются тому олигарху, кто больше заплатит. А по «закону Майлса» – «угол зрения зависит от занимаемого места».

Примеров – тыщи! Попробуйте посмотреть подряд, в один день, все новости по всем каналам и «почувствуйте разницу». Наверняка везде будет информация о каком-то общем для всех одном и том же факте или событии. Но по одному телеканалу сообщают так: «Министр X сказал сегодня «А»; по другому – «Сказав «А», министр X собирался сказать и «Б», но, видимо, не счел возможным раскрывать все свои карты»; по третьему – «Что можно ожидать от министра X, сказавшего одно лишь «А», если неизвестно, знает ли он остальные буквы алфавита»; по четвертому, по пятому, по шестому... А это ведь только слова, в них не содержатся «актерские нюансы» – интонация, мимика, речевые акценты и тому подобное.

Опять совсем как у Ежи Леца: «По их словам узнаете, о чем они хотели умолчать». А зритель – он верит всему. И добиться этого нетрудно. Достаточно появиться на экране одной узнаваемой и достоверной детали – и зритель поверит целому, даже если это целое будет абсолютным вымыслом. И наоборот. Установлено наукой. А если он потом неожиданно взбунтуется – не удивляйтесь. «От веры к бунту – легкий миг один» (Омар Хайям). Впрочем, здесь уместней цитата по-латыни, коли и я сам alter ego: «A minor! ad magus» (no части судить о целом).

Но разве латынь с Омаром Хайямом нашим телевизионщикам указ? И разве каждый из нас, зрителей, не повинен во всем этом? В свое время мы с такой жадностью заряжались бешеной эйфорией эпохи гласности и раскрыв рот внимали разоблачительным (но ах как скороспелым!) опровержениям доселе «закрытого прошлого», что забыли одну суровую истину: «Кто владеет прошлым, тот владеет будущим».

И что же, давайте отдадим наше будущее в руки телевидения? И – да здравствует гласность?!

Или все-таки вспомним, что гласность – это возможность выкрикнуть из толпы, что король голый, а подлинная свобода слова – это возможность сказать об этом самому королю до того, как он выйдет на площадь к людям. И хорошо бы при этом быть уверенным, что сила правды в этом слове будет такова, что король к нему обязательно прислушается.

Жаль, нет среди современных телезрителей Анны Ахматовой, в свое время изрекшей острый, как укол, афоризм: «Читатели газет – глотатели пустот». Что же родилось бы у нее в адрес информационного телевидения?!..

А тут еще и новый термин заполз к нам с экранов «цивилизованного Запада» – infortainment – продукт соединения английских слов «информация» и «развлечение». И мы, похоже, в который раз становимся прилежными учениками: правые, левые, выборы, стачки, стычки, аудио- и видеопленки с голосами и фигурами, похожими на... Ну, прямо чистое «информационное развлекалово» – в понятном переводе элегантного термина «infortainment». И когда я все это изложил своему второму... виноват, первому Я, он мне ответил стихами Пастернака:

 

...Верю я, придет пора,

Силу подлости и злобы

Одолеет дух добра...

 

Каково? Святая наивность!.. А когда молодежь с ним рядом, его хлебом не корми, только и разговоров, что о творчестве, для творчества, во имя творчества... Он действительно считает телевидение искусством! Да еще обязательно рядом употребит любимый свой эпитет – «подлинный»! Только и слышишь – подлинное творчество! Подлинное искусство!.. Я специально посмотрел у Даля: «Подлинный» – значит «под линем», т.е. «под пыткой». К чему бы это? К тому, что «подлинное искусство» можно только «под пыткой» (или пытая себя) сотворить, или это вообще пытка для нормального человека? Да еще находясь все время в борьбе?

 

«Жизнь – движение, борьба, а искусство – орган умственного движения и борьбы; значит, цель его не просто отражать, а отражать отрицая или благословляя. Из сложной сети современных явлений оно берет одно явление, как отжившее другое, как признак обновления...» (В.Г. Короленко).

 

А веселее, легче в этом самом «подлинном творчестве» прожить нельзя? Даже великий мученик высокого искусства Константин Сергеевич Станиславский в конце своей жизни провозгласил неожиданный для себя театральный призыв: «Выше, легче, проще, веселей».

Наверное, нагляделся на страдания и слезы своих коллег. Да и сегодня те из вас, кто, по службе или случайно, оказался в компании «творцов» и слышал их стенания по поводу «мук творчества», наверняка решили, что «плакаться» – это профессиональная черта «подлинного художника». О чем давно уже оповестил нас П. Кальдерой:

 

«Есть люди, испытывающие такое удовольствие постоянно жаловаться и хныкать, что для того, чтобы не лишиться его, кажется, готовы искать несчастий».

 

Может, «творцы экрана» – эдакая особая разновидность творческого мазохизма? Но во имя чего? Чтобы, как призывает классик, «увидеть в каждой вещи то, чего еще никто не видел и над чем еще никто не думал»? И – победа?!.. Но ведь давно известно, что победитель порой получает столько лавров, что их едва хватает на «тарелку супа». Вон, Андрей Столяров, один из создателей знаменитого в конце 80-х «Монтажа», чем не такой первооткрыватель? Было это лет десять назад, что не суть важно. А важно то, что он придумал (был такой телепроект, чуть ли не впервые продемонстрировавший нам необыкновенные творческие возможности телетехники той поры – в первую очередь декоративные, где нашел новый отклик ихвестный из истории кино «монтаж аттракционов» С. Эйзенштейна).

 

«...Эпизод нашего отправления в космос мы снимали на Ходынке. Поставили вертолет, надели только верхнюю часть скафандров, потому что целиком их надевать слишком долго. Холодно было, мы замерзли, ковровую дорожку нам положили, стоят наши незамысловатые эпизодики – массовички, изображая членов Политбюро, которые машут ручкой. И в это время подъезжает «ЗИЛ», а в нем – начальник аэродрома. А у нас стоят эти ряженые генералы, он им отдает честь, представляется, подходит к нам, жмет руку и говорит: «Товарищи космонавты, если что, то я вот тут руководитель. А чего вы меня не предупредили?» Я стою и понимаю, что идет просто потусторонняя жизнь: люди уже верят, что с Ходынки могут отправлять космонавтов только потому, что стоят члены Политбюро, «золотые погоны» и взлетает вертолет – значит, это серьезное событие...» (А. Столяров).

 

Вот такой «прикол». Уж не знаю, «подлинное» ли это «искусство телевидения», или нет (для этого мое первое «Я» имеется), но, по-моему, потрясающе!.. И что? А ничего. Передача была снята с эфира и год лежала на полке. А сколько фантазии, сколько труда!.. Во имя чего? Его величества телевизионного искусства? Этого мы хотим нашим мальчикам и девочкам? (Потому как неприлично это. Обманули людей при должности, которые точно знают, что если снимает телевидение, значит, это ПРАВДА.)

 

«И лицо человеческое будет собачьим»? (Иван Бунин).

 

Или как Александр Блок сказал:

 

Ты и сам тогда не поймешь,

Отчего так бывает порой,

Что собою ты к людям придешь,

А уйдешь от людей не собой.

 

И ЧТО их, молодых, ждет в этом «террариуме единомышленников» – как ЭТО они сами называют?

Студенческие волнения во времена оные во Франции, появление хиппи, советские «приличные» шестидесятники, «неприличные» американские, «мирискусники» и декаденты, молодые сюрреалисты и молодые авангардисты, ваганты и эмансипе начала XX века – все это, а главное то, что они требовали, вряд ли коснется поколения девяностых – поколения «пепси» – в наше славное постперестроечное постмодернистское время.

И КТО ждет их в этом телемире? Поколение Парфенова, Диброва и Демидова? Вы думаете? А вот как думает Парфенов:

 

«Поколение Демидовых по-прежнему остается молодым и диктует моду, хотя десять лет подряд быть главным модником ненормально. Но следующее поколение все делает так же, как мы. Единственная разница: мы ящик выбирали как образ жизни – или сделать что-то в жизни, или не сделать, пан или пропал. А для «первых перьев» программы «Сегодня» – им между 25 и 30 – профессия не судьбоносна. Они гораздо больше ценят свою хорошую зарплату, свою небольшую, но хорошую машину, возможность ездить, одеваться. То есть больше ценят не саму профессию, а то, что она им дает.

Они не хотят прыгать выше головы, изобрести порох, пробиться и пробить. А мы все головой лед пробивали. С одной стороны, это хорошо и для них – ценности частной жизни и все такое, и для нас – спокуха, в ближайшее время нам ничего не грозит, никто не скажет: «Дай-ка я лучше скажу про Пушкина, чем этот придурок. Долго он еще будет строить из себя энтэвэшного Луначарского».

 

Вот так-то – «в ближайшее время» им «ничего не грозит»! А молодежь, ослепленная агитками моего оппонента, будет бегать вокруг Останкина и голосить, как Карлсон:

 

«Люди, взрослые, вечно занятые взрослые, вспомните, у вас у всех был такой же колокольчик! Вы слышите нас? Откройте окна настежь, чтобы я мог влететь к каждому из вас, и звоните, и звоните, и звоните!»

 

Ничего другого не остается, как ждать звонка.

Sic transit gloria mundi. Это меня опять на латынь потянуло. Переводить не буду, потому как про «славу» и так всем все известно.

А мой... мое первое «Я» говорит и пишет так, словно никто ничего не знает. И все время повторяет одно и то же, только разными словами и в разных местах. Говоря о журналистике, непременно вставит абзац о драматургии и режиссуре, о телепрограммах и передачах – снова о режиссуре и драматургии, о детском телевидении – опять про них же... И это, несмотря на то, что и тому и другому посвящены отдельные страницы. На мои замечания он простодушно отвечает, что вычленить из каждой темы общие для всех понятия (драматургию, режиссуру, съемки, декоративное и звуковое решение и пр.) и о каждом говорить определенно НЕВОЗМОЖНО. Ибо телеэкран синтезирует все, в нем все взаимосвязано и все друг на друга влияет... В общем круговая порука – и только! А если не получается объять необъятное по частям, надо обнимать все сразу. Так он считает. И тут же прикрывается словами Блеза Паскаля:

 

Стоит расположить уже известные мысли в ином порядке – и получится новое сочинение, равно как одни и те же, но по-другому расположенные слова образуют новые мысли.

 

А в ответ на успех в блуждании по разным словесным закоулкам, что называется не по теме, выставляет в качестве щита французского психолога Сурье: «Чтобы творить – надо думать около». Правда, однажды он ко мне прислушался, когда я напомнил ему афоризм Э. Хоу: «Никакой собеседник не стал бы вас слушать, если бы не знал, что потом наступит его очередь говорить». И он стал записывать вопросы своих студентов... Только не знаю, поймут ли они его ответы. Он и сам этого не знает. Тут как раз и афоризм Ферми под руку подвернулся – не родился, мол, такой человек, что услышит в чужих словах тот смысл, который вложил в них говорящий. А потом и другой француз, поэт и драматург Эдмон Ростан, на подмогу подоспел:

 

«Можно объясняться с теми, кто говорит на другом языке, но только не с теми, кто в те же слова вкладывает другой смысл».

 

Разумеется, он уверен, что его поймут. И заранее счастлив, потому что «счастье – это когда тебя понимают». Только на что ему надеяться?! Что, набравшись его телепремудростей, ребятишки будут упражняться с утра до вечера? Как Протагор учил: «Нет ни искусства без упражнения, ни упражнения без искусства»?

Вопросы, вопросы, вопросы...

А где ответы? В «Азбуке телевидения».

Так ведь и там точных ответов не наблюдается. Только и слышишь: «С одной стороны», «с другой», «с третьей», «на мой взгляд» да «по моему мнению»...

У моего «первого Я» даже присказка такая есть – дескать, мнение-то у меня есть, но я с ним не согласен. А не согласен – не давай миллион «учебных советов» на тысячу страниц, не усложняй людям жизнь!..

Иван Усачев (тот, который – лицо весьма рейтингового телевизионного цикла «Вы очевидец») в передаче «Первые лица» поделился с нами всего тремя (!) принципами, которые он изложил творческой бригаде своей новой интернет-программы «Сеть» для достижения гарантированного успеха. Принципы эти просты и убедительны: в новой программе необходимо иметь три основные «опорные точки». Это – криминал (хакеры, подпольные порно-интернет-студии), эротика и известная знаменитая личность.

И все. Коротко и ясно. И никакой «Азбуки...», которую кое-кто и читать-то будет, может быть, не один месяц. И новая молодая бригада Усачева ее наверняка не читала, и вообще вряд ли все имеют специальное телевизионное образование. А как добиться успеха, они уже знают! А то что не знают чего-нибудь другого, «вокруг-да-около», то... пусть прислушаются к «открытому» недавно русскому мыслителю М. Налимову (1918–1970), утверждавшему, что «незнание всегда богаче знания». И молодежь это всегда понимала, с большим недоверием относясь к сеятелям «разумного, доброго, вечного». Хотите доказательств? Пожалуйста... 20-е годы, Андре Бретон и другие сюрреалисты, «Письмо ректорам европейских университетов»:

 

«Господин ректор!

В той тесной цистерне, что вы называете «», духовные лучи загнивают, словно в соломе...

Оставьте же нас, господа, вы всего лишь узурпаторы. По какому праву вы претендуете направлять сознание, выписывать дипломы Духа?

Во имя вашей же собственной логики мы говорим вам: Жизнь воняет, господа. Посмотрите на мгновение на свои лица, оцените свою продукцию. Через сито ваших дипломов проходит истощенная, потерянная молодежь. Вы – рана целого Мира, господа, и тем лучше для этого мира, и пусть он поменьше думает о голове человечества».

 

И вы, мой... мое «первое Я», тоже относитесь к разряду этих господ. Воспеваете телевидение как вершину творчества и научно-технической мысли, забыв предварительно оповестить людей о том, что телевизор – это камин, нарисованный в комнате папы Карло. А еще беретесь прогнозировать расцвет нового телекомпьютерного монстра, зная о «проколе» членов французской Академии наук в середине XIX века, прогнозировавших будущее своей страны через сто лет. Оно представлялось им достаточно лучезарным, за исключением улиц Парижа, которые в середине XX века окажутся затопленными навозом от резко увеличивающегося количества повозок и экипажей у расплодившегося народонаселения.

Впрочем, подозреваю, что мой оппонент в очередной раз со мной не согласится, уверенный в необходимости своей «Азбуки...» для алчущих знаний молодежи. Audentes fortuna juvat (смелым судьба помогает). Жаль только, что ему не удалось выразить свои мысли покороче. Есть такая легенда (а может, быль, кто знает). Когда-то в начале тысячелетия, когда Александрийской библиотеке угрожало уничтожение и все ее свитки решено было вывезти в безопасное место, случилось вот что. Дорога шла через пустыню и была крайне трудной. Тяжело груженные верблюды не выдерживали нагрузки и один за другим падали. И чтобы спасти содержание навсегда бросаемых книг, их переписывали, выбирая самое существенное, т.е. квинтэссенцию. Когда упал последний верблюд, то оказалось, что все богатство огромной древней библиотеки свелось лишь к одной записи: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его».

Не знаю, фраза о каком боге останется от «телебиблиотеки» моего оппонента, если перевозить ее на верблюдах, но... alter ego dixi (высказался). Finis.

 

 

 

...Вряд ли Федор Иванович Тютчев имел в виду бурную социально-политическую и другую деятельность сегодняшних СМИ и их лидера – телевидение, сказав еще в середине XIX века хрестоматийное ныне – «МЫСЛЬ ИЗРЕЧЕННАЯ ЕСТЬ ЛОЖЬ». Не возьмусь утверждать, что эта многозначная мудрая формула имеет отношение к нашей встрече с Вами, уважаемый Читатель, хотя сам повод – БЕСЕДЫ О ТЕЛЕВИДЕНИИ – дает для этого достаточно оснований. Впрочем, мои слова не изрекаются, а пишутся (и в дальнейшем, надеюсь, будут напечатаны) на бумаге. А это, может быть, совсем другое дело?

На латыни это звучит совсем божественно: «VERBA VOLANT, SCRIPTA MANENT», что означает: слова улетают, написанное остается. На что автор этих строк, признаться, очень надеется, тем более что многие из этих слов не просто написаны, а ПЕРЕПИСАНЫ из разных и умных статей и книг. А ведь давно известно, что Est opus egregium sacros iam libros (славен труд переписчика священных книг). Этот гекзаметр начертан над входом в скрипторий монастыря св. Мартина в Туре. «Переписанное вами, братия, и вас делает в некотором отношении бессмертными... Ибо святые книги напоминают о тех, кто их переписал», – сказано в сочинении гуманиста XV века Иоанна Третемия, которое так и называется: «Похвала переписчикам».

Конечно, святых книг о телевидении ожидать пока не приходится, но и написано о нем, прямо скажем, немало. И грех было бы утаивать их от вас. Потому-то эту книгу было бы уместнее назвать:

 

«АЗБУКА ТЕЛЕВИДЕНИЯ, ИЛИ ПОХВАЛА ПЕРЕПИСЧИКУ».

 

В нескромной надежде эту самую похвалу незаслуженно легко и быстро заработать, я и начинаю сразу с переписывания. Или с беседы голосами разных людей, что наверняка будет интересно хотя бы как свидетельство многих взглядов, мнений, умонастроений... в общем атмосферы ЭТОГО времени. А время (любое!) не может быть неинтересным!

Даже такое (тем более такое!), которое, с трудом сдерживая раздирающие его «телевизионные противоречия», прорывается сквозь статью Инны Туманян в моей любимой «Общей газете» (№31, 1996) (отцом-учредителем которой является, кстати, один из питерских телевизионщиков «эпохи зарождения ТВ» Егор Яковлев) под саркастическим заголовком «ТЫ МОЙ УДАВ, Я ТВОЙ КРОЛИК».

 

Интересно: что будущий историк поймет про наше время по телеэкрану – чем жили люди? Каков был «нерв времени»? Каковы тенденции?

Занятная получается картинка.

Получится, что сначала все жили презентациями и фестивалями, играли в бесконечные игры, плакали над сериалами, а в чрезвычайных ситуациях (выборы, путчи) – переживали скандалами на уровне сплетен.

Потом все заполонила попса всех мастей.

Отдельные граждане повздыхали, что прошли времена, когда зачитывались «Огоньком» и с нетерпением ждали очередного «Взгляда», – и выключили телевизор.

Потом на телевидение пришло новое поколение – непуганое и свободное. Все притаились: что принесли с собой эти молодые люди? Блеск мысли и неожиданные решения? Новое содержание и «нерв современной жизни»?

Отнюдь.

Было унылое однообразие. ТВ времен застоя просто сменило знак – теперь та же одинаковость, только пестрая, кричащая и даже самодовольная. Интересно, что законы конкуренции привели наше многоканальное телевидение к тому же вполне привычному единству. Потому что сработали по прежнему «принципу равенства»: у тебя «игры» – у меня «игры», у тебя «про кино» – у меня «про кино», у тебя «мульты» (чаще – плохие) – у меня «мульты», у тебя Буланова – у меня Алина.

И у всех – «группы».

Погуляй по каналам: из шести главных московских на четырех «мульты» или «игры» (которые чаще всего интересны только играющим в студии) или на всех шести разом – «группы». Коэффициент шума так велик, что можно получить нервный срыв от этого грохочущего, сверкающего, дымящегося и орущего экрана. Вот уж, правда – новоселье в «желтом доме».

Кстати, о «группах». На какого зрителя рассчитаны эти группы, а также «игры», заполняющие дневной экран? На молодого? Нормальные молодые, выбравшие не только «пепси», в эти часы работают или учатся. А на бездельников стоит ли тратить столько времени?

Ладно. Продолжаем размышлять дальше, глядя на экран. Так что же скажет историк про нашу эпоху?

Любимый герой экрана – диджей, кутюрье или шоумен.

Главные действующие лица – они же. Хозяева экрана – люди попсы.

Предпочтительные культурные пристрастия – фестивали и дискотеки в любом музобозном варианте.

Появились также свои кумиры и мэтры.

Я гляжу на этих кафеобломовских и музобозовских мальчиков, на новых ведущих всевозможных «игрищ» – главный их признак: Само – Самодостаточность. Самовлюбленность. Самоуверенность. Самовосхищение.

Я гляжу на хорошенькие личики девочек, одинаковых, как куклы Барби, в комильфошно-элитных программах, и думаю даже не о том, что «элите» едва ли нужен этот телеликбез, – я думаю о том, как плохо с русским языком у этих элитных Барби, воркующих: «Что одевают звезды? Вы оденете это платье?»

А нет-нет да предложат мне для общения беседу с какой-нибудь «ночной бабочкой». Забавна интонация этой беседы: почтительная – у журналиста (более почтительная, чем в беседе с политиком или ученым) и ее, «бабочкина», благосклонно-снисходительная в рассуждениях на социально-политические или нравственные темы. Смешно? Просто неинтересно. Как неинтересно, что думает этот человек в черных очках из «Музобоза» – я вижу, что он делает, и у меня нет вопросов.

Вы не пробовали поиграть в такую игру: смотреть на экран без звука? Попробуйте. Вы увидите, как точно время отбирает лица. Вы увидите, как поприбавилось (опять!) серых, сытых лиц с пустыми глазами – у политиков. Как изменилась мозаика лиц многочисленных телеведущих. Дежурные маски-улыбки для дежурного веселья. Как там в рекламе: «Ласковый, как мама, сироп от кашля». «Мы тебя любим, дорогой наш зритель! Мы делаем все, чтобы тебе было весело и интересно!», но как же нужно презирать зрителя, чтобы родить такое слово: развлекуха! Как нужно дистанцироваться от доверчивого зрителя – тем, кто нас дурачит!

Когда бродишь по коридорам и кабинетам телевидения, разговариваешь с малым и средним начальством, складывается впечатление, что все они окончили провинциальный институт культуры. И собирают вокруг себе подобных. И эти кадры решают все...

Но для меня очевидным стало нечто более серьезное. Во всех разговорах о «новой концепции телевидения» (читай: превратим все телевещание в огромный сплошной клип-монстр и развлекуху!) есть некоторое лукавство. И хочется сказать: не лукавьте, ребятки, вы можете делать только это и ничего другого, это круг ваших личных интересов и вкусов – не потому ли возникают «новые концепции» именно такими? Но при чем тут я? А представляете, если б собрались одни балерины и создали концепцию «под себя», – я уже вижу какую-нибудь медицинскую страничку с рубрикой «Танцуй, баба, танцуй, дед!».

 

 

И самое печальное, что вы уже создали своего зрителя, из тусовки рангом пониже. И этот тусовочный зритель складывает мифы и легенды о своих кумирах. Все. Круг замкнулся. Система «обратной связи» сложилась.

А вообще-то я обожаю разговаривать о «концепции», хотя мне, зрителю, все равно – было бы интересно. Но не могу удержаться от вопроса: что, массовое телевидение – синоним безумного, безмозглого, безвкусного?

И я вздрагиваю от разговоров про «народное телевидение» – что, опять «от имени и по поручению»? А кто будет решать? Неужто пресловутые рейтинги? Ох, уж эти рейтинги! О рейтингах с придыханием говорят в кулуарах ТВ. Это что-то вроде пропуска «проезд везде».

Вспоминаю собрание известных «ведущих». Робкие попытки критиков поговорить о качестве их программ встретили зубодробительный отпор. По зубам давали этим самым рейтингом. Один привел сокрушительный аргумент: «А моей теще нравится!», за ним другие вспомнили про тещ...

А еще вспоминаю, как недавно в Тюмени (не в Питере!) люди ломились в переполненный зал на концерт Спивакова. Интересно с ними поговорить о рейтингах – тоже ведь телезрители...

И тут собрались мы с приятелями – веселые ребята! –— и устроили себе такую забаву: целую неделю обзванивали разных граждан, прямо по телефонной книге: что нравится – не нравится, что хочется увидеть.

И такое услышали, что никак с этими «ведущими тещами» не стыкуется. Симпатии разные, а антипатии – совпадают. Очень близкие к моим.

Мы проделали тот же эксперимент с будущими журналистами, провели опрос. Мы ожидали поколенческих разночтений, несовпадений вкусов и интересов. Ничуть не бывало. Результаты те же: тоска по «культурным» программам, по познавательным передачам, документалистике и хорошей публицистике. И все были единодушны: «Пусть попсе отдадут канал – оставьте нам нормальное телевидение!»

Одна студентка сказала так: «ТВ заела попса. Мы приходим со своими идеями к своим коллегам, они чуть старше нас, но «при деле» и «при должностях», они – решают. Их не узнать – так их перемололо ТВ. Теперь они хотят угодить попсе. Ведь это путь в знатные тусовки и «в свет». (Милая девочка перепутала «свет» и «полусвет». Простим ей.)

 

Что ж, вот мне и объяснили, почему так трудно общаться с телеэкраном. У нас разные профсоюзы с этим «полусветом».

Впрочем, может показаться, что я капризный зритель – ну ничем мне не угодишь. Это не так. Просто разговор зашел о тенденции, которая завела в тупик. И о системе координат.

Конечно же есть интересные программы, прекрасные ведущие, они требуют отдельного разговора, а не мимоходного абзаца.

Очевидно одно: там, где интересная личность, а не и.о. личности, тусовочный лидер, – там все в порядке. А тут на днях спросил меня один сноб:

– Неужели же вы смотрите этот телеящер?

– Смотрю, – отвечаю. – Сейчас такая интересная жизнь. И опять включаю телевизор в поисках...

Неужто вот так? Неужто такое оно – телевидение и такие они (мы!) – зрители?

«А сейчас другое времечко», – словно отвечает на мой нелепый вопрос Надя Кеворкова, именно так озаглавив свое интервью с замечательным кинорежиссером Михаилом Швейцером (кто не помнит его «Кортик» или «Маленькие трагедии» с В. Высоцким?), состоявшееся в 1999 году незадолго до его кончины.

Сказанное им тогда непременно хочется переписать тоже, потому что я сам разделяю его опасения и мог бы, кажется, изложить это своими словами, но когда это уже сказано достойнейшими людьми и большими (знаковыми! – как говорят нынче) мастерами – куда пристойней и напомнить о них, и воспользоваться их мудростью во благо других. В конце концов мой собственный более чем тридцатилетний телевизионный и педагогический опыт, которым я вроде бы должен делиться, состоит в подавляющем большинстве из опыта огромного числа выдающихся или «просто» знаменитых мастеров и коллег, и даже из пока робкого опыта моих любимых (а нелюбимых не может быть по определению) студентов.

И вообще:

 

«Миру в высшей степени необходимо иметь перед собой людей, которых можно уважать» (Ф.М. Достоевский).

 

А что касается опыта собственного, то к нему, скорее, более пристала реплика О. Уайльда: «Опыт – это название, которое каждый дает своим ошибкам».

Так что послушаем Михаила Швейцера...

 

– Михаил Абрамович, сейчас формально и неформально свобода есть, а искусства поубавилось – разжижилось. Может быть, художнику свобода внешняя мешает? Или это несвязанные вещи?..

– Понимаете, когда работали наши любимцы и учителя XIX века, свободы не было. Жесткая цензура, которая очень сильно давила на психику тех людей, приносила им много страданий, стесняла. Они плакали, боялись цензуры, писали в стол и т.д. Им вычеркивали какие-то вещи, а некоторые запрещались. Тут одна очень важная особенность – это касается, правда, очень талантливых, могучих людей – гениев и талантливых людей цензура многому учила: как уметь сказать все, что ты хочешь и что ты думаешь, когда сказать тебе нельзя. Нельзя – а вот находятся такие образы, такие вещи, которые высказывают самое сокровенное про жизнь, про человека. Существующая свобода поощряет бездарных людей, охочих, и все. Они пишут, что в голову придет, и на перо, и на язык. Я не за цензуру – не надо! А, впрочем, в некоторой степени цензура бы не помешала – мой ничтожный опыт смотрения телевизора показывает, что требуется. У телевидения слишком велика аудитория. Если бы они писали самиздат, на диктографе или на пишущей машинке в 100 или 250, или даже в 500 экземпляров – другой спрос, а здесь все сразу обращено к миллионам людей. А это разные качества! Вопрос числа имеет гигантское значение, особенно в наше время. Сейчас, как я понимаю, центр тяжести жизни уже переносится не на то – как, а на то – сколько.

Не какова жизнь, а сколько жизни! Большие числа – мы обращаемся к миллионам людей, во всяком случае, телевидение. Поэтому вопрос стоит сейчас перед человечеством: сколько жизни. Ее становится и будет становиться все меньше и меньше. Я не о статистике.

– Поясните, пожалуйста.

– А что пояснять. Убивают людей, применяют оружие массового уничтожения, голодает тьма. Поэтому вопрос не стоит – как, а сколько. И очень важно, когда мы обращаемся при помощи телевидения, учитывать гигантскую аудиторию. Как все переоценивается, когда речь идет о миллионах человек. Надо много думать, как и что показывать. Это огромная проблема, и не безобидная.

– Что раздражает особенно?

– Все меня раздражает, что не про нашу жизнь, не про старую, не про сегодняшнюю, не про Россию. Все, что так или иначе в человеке чувство ответственности, любви притупляет или уничтожает. Ведь эти чувства нужны людям. Зачем? Ведь не для красоты! Для того чтобы выжить как огромному коллективу. Хоть мы и не заглядываем вперед – только китайцы меряют свою историю веками и дела оценивают с позиции «через сто лет», – а ведь надо обдумывать именно с этих позиций. Неизбежно люди будут становиться хуже, безнравственнее, безответственнее, безлюбовнее. И речь пойдет уже о выживании. Это не шутки и не болтовня – человек должен быть хорошим, должен соблюдать Христовы заповеди и т.д. Только очень храбрый человек теперь решается стать хорошим, подписаться под тем, что трезвое человечество почитает за смешную и устаревшую абстракцию. Правила нам не просто так сказаны, а чтобы человек становился красивее, идеальнее. Они все для дела, и я не перестаю об этом говорить и понимаю это очень грубо, и понимать это НАДО очень грубо и проникнуться грубой сутью этого дела. Это же правила жизни, несоблюдение которых грозит невыживанием. Вот вам и весь серьезный разговор, и больше ничего.

Всем тем, кто профессионально ответственен за человека, пора не болтать чепуху, а понимать свое НАЗНАЧЕНИЕ, для чего они существуют, для чего каждый кадр, который идет с телевизионного экрана, для чего он выпускается, ведь не для того же только, чтобы авторам дать заработки.

Сейчас в нашей жизни столь острый, переломный, трудный момент, что надо особенно думать, надо всеми силами поворачивать людей к добру, к ясности, к самосознанию, к пониманию смысла их жизни, что они такое и как им жить. Я там, в недрах телевидения, неоднократно говорил и сейчас повторю, что я бы вообще передал телевидение и средства массовой информации в ведение Министерства по чрезвычайным ситуациям, потому что речь идет о спасении людей. Иначе, по нынешним меркам, будет человек человеку волк, а не брат, будет заниматься своими проблемами, сможет решить их, то есть достигнуть своего личного добра, а его нельзя достигнуть не за счет другого человека, это невозможно – механика простая. Хочешь, чтобы тебе было тепло, – стяни одеяло с другого на себя. Иного пути нет.

В тот день, когда был объявлен некий новый свет и новый путь нашего государства, еще даже до того, как оно распалось, для меня уже это было неприемлемо и для моих учителей, Гоголя, например, у которых я учился жизни, а не только искусству. Для меня эта идеология рыночная враждебна, мгновенно становятся рыночными и психология, и нравственность – основополагающие элементы человеческой природы. Это все античеловечно, так как основано на невероятном индивидуализме и злодействе, о чем тут вообще говорить – люди гибнут за металл, гибли, гибнут и будут гибнуть.

 

Ему вторит Ролан Быков, вспоминая ТО (и мое тоже) время:

 

«И все-таки это было время, когда деньги не были критерием человеческой значимости. Талант – да, доброта – да, трудолюбие, красота – да, но не деньги! Хотя это было, конечно, советское рабство. Но – доброе рабство. А сейчас – пока – тоже рабство. Но злое, недоброе».

 

Рынок перевел культуру в сферу обслуживания?

Но великий Пушкин не конкурент пицце-хат или стриптизу!.. И тем не менее я, режиссер художественного (игрового, постановочного) телевидения, по счастью (или наоборот?) оказавшись в 60-летнем возрасте без прежнего своего ленинградского – «Петербургского пятого канала» (третьего в стране по своей аудитории), спешу согласиться с Р. Быковым словами своего знаменитого земляка Даниила Гранина:

 

«ТВ стало сегодня ареной ожесточенной экономической борьбы, и когда запахло большими деньгами, нас с этой арены выпихнули. Интеллигентность, которой славился некогда питерский канал, перестала быть ходовым товаром, а неумение драться за свои позиции – это тоже нынче черта провинциала» («Общая газета»,  2, 2000).

 

А для следующего, почти исповедального, монолога вынужден призвать на помощь (исключительно для смелости, иначе духу не хватило бы) литератора Андрея Яхонтова:

 

Иногда мои ровесники представляются мне воинами панически бегущей, рассеянной неприятелем армией... Возможно, это не верное, придуманное сравнение, возможно, представители моего поколения окопались, устроились в жизни не так плохо. Но даже в глазах самых благополучных мне чудятся неуверенность и страх.

В общем, если рассуждать отвлеченно, абстрактно, так сказать, с точки зрения вечности, нам повезло. Еще бы! Пожить на стыке, на переломе эпох и веков, застать тоталитарное, подминавшее все и вся общество, – и вдруг в мгновение ока переместиться в мир беспредельной свободы, хлебнуть полной мерой завихрений бесцензурной печати, увидеть настоящую, а не декоративную политическую борьбу, утолить жажду странствий... От такого обрушившегося на голову шквала событий и передряг, от сумасшедшей этой вольницы – и впрямь можно обалдеть и тронуться умом...

Для кого же тогда эта наступившая райская эпоха? Может быть, для тех, кто в новых условиях родился, сформировался, вырос? Впитал, усвоил новые законы если не с молоком матери, то по крайней мере – с младых ногтей? Возможно. Для тех же, кто начинал игру в первом тайме при одних правилах, продолжать ее по другим – крайне сложно, то и дело приходится вспоминать: какой пункт и параграф каким заменили, какие дополнительные поправки внесли. На это уходит масса времени, переучиваться вообще сложней, чем учиться набело, утрачиваешь инициативу, ощущаешь себя копушей, а то и просто лохом, которого обставляют на четыре кулака – как воду пьют. Были одни заповеди, теперь – другие. Ты-то думал, этого нельзя, а это уже давно можно. Ты полагал, это можно, а этого совсем нельзя. Ради собственного блага – не надо этого делать. Стремительно меняются условия – не поспеть, не доглядеть.

 

И уж совсем неожиданным пониманием «нашей ситуации» звучит «отсчет утопленников» («Новая газета», 1999) журналиста, поэта, телеведущего Дмитрия Быкова:

 

Когда художнику непрерывно создают ситуацию, в которой он ради своего выживания обязан отращивать клыки и приучаться к каннибализму, – художник самоустраняется. Посмотрите на количество людей, вытесненных нашим временем на обочину существования, людей замкнувшихся, отошедших от дел и потерявших интерес ко всему, – и вы увидите, что не астенический синдром поразил их, и не усталость, и не высокомерие, а обычная неспособность переломить свою природу.

Чем играть в такие игры – лучше впадать в спячку.

Наше время – время выхода из игры, когда участие слова позорно, а неучастие почетно. Когда профессионализм, талант и сострадание становятся главными условиями проигрыша...

 

Вот так вот!.. Очень уж сурово!.. Даже с перебором!..

И легче не становится даже тогда, когда об этом обо всем, как о всеобщей некоей закономерности, говорит такой великий мыслитель, как Александр Солженицын:

 

По всему земному шару катится волна плоской, пошлой нивелировки культур, традиций, национальностей, характеров...

 

Да что это я бросился в воспевание былых достижений прошедших лет, невольно уподобляясь героям известных афоризмов.

То ли:

 

«Старики потому так любят давать хорошие советы, что уже неспособны подавать дурные примеры» (Ф. Ларошфуко),

 

то ли и того пуще:

 

«Как быстро юность пролетела,

Что дух уже сильнее тела» (Валентин Берестов).

 

И получается как у питерского журналиста Дмитрия Циликина, чьи сказочные воспоминания высказаны словами, которые хотел бы, да из ложного «приличия» не позволил бы себе произнести сам:

 

О времени голубых фонтанов и красных роз. Разговоры типа «тогда мы в космос летали» – это, извините, полная фигня. Хотя бы потому, что мы и сейчас туда летаем. Одушевляться тем, что ты жил в стране, которая всем могла показать кузькину мать и, было дело, показывала – ей-богу, форма шизофрении. На самом деле тут эвфемизм, фигура речи, внешнее приличное обозначение другого – попросту это время, когда мы были молоды, краски ярче, вода мокрее, все бабы были мои, а платье сшила из крепдешина (или кримплена), который подруга Люба достала по блату, и оно сидело здорово, на меня все мужики заглядывались, а теперь что ни купишь – все равно талии нет, а я тогда литр могла выпить запросто, и весело, а сейчас стакан – и такая тоска, и печень потом ноет...

 

Не лучше ли попробовать поучиться достоинству старости у Александра Сергеевича:

 

Младенца ль милого ласкаю,

Уже я думаю: прости!

Тебе я место уступаю:

Мне время тлеть, тебе цвести.

 

Так пишет 30-летний поэт (!).

Но места никто не уступает. Никто даже мысли не допускает, что за ним следует какая-то жизнь, и некоторое время суждено с этой будущей жизнью существовать, и весьма вероятно, что ей наши песни о главном – помпезный назойливый шум...

На самом деле я ведь не спорю. Я так... констатирую факт. Потому что спорить с этим – все равно что спорить с бытованием в мире вместе с осмысленным переживанием отпущенного пути от рождения до смерти – глупости, пошлости, не одухотворенной ничем пустоты. Спорить с тем, что рядом со светом есть и тьма. Другое дело, что бывали в истории примеры – времена и страны (и даже сейчас такое случается), когда свет хоть немного возобладал над тьмой.

В конце концов недаром написано в Коране: «Все будет так, как должно быть, даже если будет наоборот».

Утешение одно. Однажды Александра Грина на каком-то литературном сборище спросили:

 

– Александр Степанович, вам плохо?

– Когда Грину плохо, – с важностью ответил Грин, указывая себе на лоб, – Грин уходит сюда. Смею вас уверить, здесь – хорошо.

 

Не потому ли и я, как счастливо обнаруживший во время шторма спасительную бухту – баркас, кинулся несколько лет назад в эту книгу, которую частями, кусками, страничками начал писать аж в 1985 году, с трудом выкраивая время между съемками, студентами и вообще нормальной человеческой жизнью. И поначалу эти «странички» были тем, что называют тоскливым словом «учебно-методическое пособие», потом (из-за внезапно появившихся ностальгических ноток) – почти литературой мемуарной (а мемуары, как известно, не что иное, как род самооправдания), а когда скопилась несметная кипа вырезок, выписок и тысячи обожаемых мною афоризмов, собранных по случаю и без, то пришла потребность цитировать и цитировать – благо умных, талантливых и даже гениальных людей открылось несметное множество (а еще Шатобриан считал, что муз было не девять, а десять, и десятая – «муза цитирования»). И тогда пришлось засесть за работу всерьез, хотя (если даст Бог и сей труд окажется в Ваших руках) началось все еще в прошлом, XX веке, и только в XXI нашло свою дорогу к главному персонажу этой странной затеи – Читателю. Да и Читателем я могу назвать его достаточно условно, потому что на самом деле он (Вы!) – Собеседник. Ибо единственно возможный – на мой взгляд – способ общения с молодым человеком, мечтающим связать свою жизнь с телевидением, с ТВОРЧЕСТВОМ, – это беседа обо всем, что прямо или косвенно, тайно или явно, в большей или меньшей степени имеет к этому отношение. А к телевидению имеет отношение ВСЕ, вся жизнь!.. Даже такое суровое понятие, как оружие. Недаром удивительный актер, режиссер, писатель Валерий Приемыхов сказал как-то:

 

Человечество все время мечтает о сверхоружии. Но мечта уже сбылась: сверхоружие – это телевидение.

 

Вот обо всем этом (и об оружии, и о жизни) мы и будем беседовать, почти зримо представляя себе своего собеседника. Беседовать не спеша, привлекая для убедительности сотни авторских имен (а выбор их обусловлен, разумеется, творческими привязанностями вашего покорного слуги, для которого «компиляция отобранных в соответствии с замыслом эпизодов с целью создания цельного произведения» – привычное для телевидения режиссерское занятие), беседовать, многократно повторяя те или иные постулаты, – что неотвратимо, когда говоришь, скажем, о драматургии или операторском мастерстве, журналистике или звукорежиссуре, и невольно раз за разом вспоминаешь о действии и монтаже, композиции кадра и художественном образе. Как это, впрочем, и проходит в любой творческой мастерской любого вуза – театрального, киношного или телевизионного. При этом МАСТЕР (то бишь педагог) обязан видеть в каждом своем собеседнике НЕПОВТОРИМУЮ ТВОРЧЕСКУЮ ЛИЧНОСТЬ (о чем тоже будет, как заклинание, напоминаться не один раз) и призывать КАЖДОГО пестовать СВОЮ творческую природу и вырабатывать СВОИ суждения обо всем, что узнает, увидит и прочтет. И всегда смотреть вперед, несмотря на убедительное предупреждение Михаила Жванецкого: «Что толку смотреть вперед, если весь опыт сзади». И какой бы неудобоваримой не показалась вам эта книга, вспомните Гете:

 

Нет такой книги, из которой нельзя научиться чему-нибудь хорошему.

 

Хотя здесь подстерегает опасность, замеченная Г. Лихтенбергом:

 

«Поистине, многие люди читают только для того, чтобы иметь право не думать».

А «читать, не размышляя, все равно, что есть и не переваривать» (Э. Борк).

 

А я, вместе с обожаемой не только мною Татьяной Толстой, вижу перед собой просто замечательного Читателя, ибо мы, «даже не посовещавшись между собой, как-то сразу решили, что наши читатели – люди умные, симпатичные, грамотные, вежливые, млекопитающие, с широким кругом интересов – политика там, спорт, культура всякая, воспитание детей, то да се; что они в скатерть не сморкаются, а если вдруг случится сморкнуться, то они сразу же застесняются своей оплошности и другой раз не будут, то есть они совершенно, как мы». «Мы до сих пор так думаем...», потому что, по Чехову, «всякое безобразие должно знать свое приличие».

Надеюсь, вы улыбнулись? Значит, все будет хорошо, ибо «мир уцелел, потому что смеялся» (Ежи Лец).

Итак, вы жаждете стать режиссером, тележурналистом, оператором, звукорежиссером... Короче говоря, телевизионщиком.

С чего же начать нашу беседу, да еще памятуя слова Аристотеля, что «начало есть более чем половина всего»? Может быть, с того, что это даже не профессия (профессии), а... диагноз или заболевание, или характер, или образ жизни, или вообще сумасшествие (как говорил Сальвадор Дали – «единственное, что отличает меня от сумасшедшего, это то, что я не сумасшедший»).

Ну, представьте себе сначала всего лишь один рабочий день на телевидении (и себя в нем!), воспользовавшись своеобразной его стенограммой, зафиксированной в заметке Дарьи Прониной «Спокойная ночь “Доброго утра”» («Московский комсомолец», №15, 1997):

 

«18.00. Комната №1 «Доброго утра». Вовсю идет обсуждение предстоящего эфира. Присутствует почти вся бригада – шеф-редактор, Дибров, руководитель репортерского отдела, музыкальный редактор. Уже «слеплен» эфир: готовы рубрики, известны сюжеты, которые пойдут. Обсуждается необходимость выполнить музыкальную заявку зрителей, хотя бы в количестве одной штуки. Кто-то предлагает Королеву. Разговор плавно переходит на проекты конкурирующих компаний, а потом перескакивает на услышанную недавно Дибровым группу «Силвер». В конце совещания музыкальный редактор взывает к совести собравшихся: «Надо хотя бы одну заявку выполнить! Ну, на худой конец дадим Наташу Королеву». На том и порешили.

18.40. Комната информационной службы. Комментатор Марина Назарова обрабатывает информацию с телетайпа. Аналогов «Хроники дня» на нашем ТВ нет. За три часа эфира выходит шесть информационных пятиминуток, каждая из которых – выпуск новостей в миниатюре. Вообще информационный отдел – этакая Золушка утреннего эфира. Потому как в час ночи, когда все позади, информационная служба в полном составе остается в «Останкино» ночевать. Потом, с 4.30, Назарова отсматривает информацию, присланную за время «сладкого» сна. Если необходимости нет, то кроме как в 8.30 другого выпуска в прямой эфир не делают. А в 8.30 – это святое. Самый что ни на есть прямой эфир на Москву. Выпуск несколько видоизменяется с прицелом на интересы столичных жителей.

19.20. Дибров удаляется читать письма телезрителей. Видно, чтобы проникнуться народными чаяниями.

19.30. 21-я аппаратная на 4-м этаже. Идет запись рубрики «Кино». Для записи нескольких предложений текста готовятся полчаса. Ставят свет, камеры. Ассистент режиссера Юра Кондратюк живо обсуждает ситуацию с оператором Павлом Солодовниковым, сыплет профессиональным жаргоном вроде: «Да у нее бликует все...». Ведущая Катя тем временем долго делает прическу и смотрит в монитор, как в зеркало. Терпение Кондратюка лопается: «Катя, руки убери от головы. Мы не можем свет поставить. Стой там, где стояла, а сейчас на тебя наедем. Сильно».

19.55. Наконец-то свет поставили. Звучит команда: «Внимание всем, мотор!» Первую фразу пишут три дубля, вторую, которая длиной поболее, – дублей пять.

21.25. Эфир приближается. Режиссер Стаc Марунчак относит все видеокассеты с рубриками, сюжетами, музыкальными вставками в эфирную аппаратную.

21.45. Готовность №1. Ведущие Дибров и Назарова садятся в студию, отделенную от аппаратной стеклянной перегородкой. На лицах – легкое, едва заметное напряжение. А в эфирной аппаратной тем временем – бои местного значения: не хватает стульев. Наконец стулья находятся, но являют собой удручающее зрелище: сиденья по преимуществу разодраны, спинки сломаны, ножки гнутые. А из-под вспоротой обивки колоритно торчат куски ваты.

22.00. Режиссер кричит: «Монитор!» Идет заставка «Доброго утра». Звучит следующая команда режиссера: «В кадре!» Дибров начинает говорить. На N-ной секунде своего монолога замысловато подводит к выпуску новостей. Звучит многообещающая фраза: «Судя по вашим письмам, вы очень любите Кая Метова...» (О-па! Вот он, результат чтения зрительских писем перед эфиром.)

22.30. Пока идут клипы и репортажи, нас запускают в святая святых – эфирную студию. Вход мне и фотокору неожиданно перегораживает сурового вида страж порядка с малиновыми губами. Требует специальный пропуск. Наши пропуска для входа в «Останкино» ее не устраивают.

В студии тем временем становится жарко. В прямом смысле – огромные фонари припекают почище, чем солнце где-нибудь в Южной Сахаре. Дмитрий Дибров сидит на каком-то узком, неудобном стульчике. В эфире этого, разумеется, не видно. Камера берет его до пояса. В кадре все чистенько и цивильно. Не видно и стоящего перед ним обшарпанного столика высотой до колена с красным допотопным телефончиком (внутренняя связь). У Марины Назаровой, сидящей в метре от Диброва, стол повыше. По краям – что-то загадочное, блестящее, вроде фольги. Как нам объяснили, этот стол считается просто высшим шиком. Куда там их Голливуду – вот где «великая иллюзия»: на нашем ТВ, успешно выдающем фанерные выгородки и столики, обтянутые мятой жестью, за роскошные студийные интерьеры.

23.15. Второй час эфира. Ведущие подтягиваются в аппаратную. Спасаются от жары – а то плывет косметика, и подправлять ее не успевают. Дибров – режиссеру: «Стаc, я могу побольше потрепаться в половине – минуты две?» Марунчак дает добро. Отсчет времени в процессе эфира идет по получасовкам.

23.30. Дибров в студии уже явно нарушает свой лимит времени – говорит около трех минут. В аппаратной волнуются: все расписано по минутам. Но нет, обошлось. В 3 минуты 25 секунд Дибров монолог свой закончил. Идет рубрика «Ранние гости». Записывают ее заранее. Сегодня, например, должны были записывать «раннего гостя» Ларисы Вербицкой, эфир которой через день. «Товарища Сухова» – Анатолия Кузнецова – долго ждали, но что-то не сложилось, таможня «добро» не дала, и записи не было. У Диброва же «ранний гость» – аж пятимесячной давности. Сюжет с заведующей лабораторией дегустации завода «Кристалл».

0.10. Идет сюжет о Таджикистане. Дибров якобы напрямую связывается с корреспондентом «Доброго утра», та комментирует, отвечает на вопросы. Идет соответствующая «картинка». На самом деле этот момент заранее и довольно профессионально слеплен. Записывали его перед эфиром. Дибров говорил с журналисткой по телефону, а потом к разговору монтировали кадры присланного из Таджикистана репортажа. Делать же настоящие прямые включения из корпунктов не позволяет техника. Вернее, ее отсутствие.

Час ночи. Конец эфира. Все облегченно вздыхают. Передачу сделали. Вроде хорошую. Не благодаря, а вопреки.

После эфира ведущий и часть бригады едут домой спать. Остальные же устраиваются на ночевку. Кто на узком диванчике в редакции «Утра», кто по-братски – прямо в креслах. Имеются одеяла с подушками и пижамы в сейфе. Уснуть, правда, проблематично – ложе жесткое, да и спать-то всего-ничего – 2–3 часа. К 8.30 нужно готовить хронику следующего дня...»

 

Если такая жизнь вас не испугала, продолжим наш «образовательный» (САМОобразовательный, САМОвоспитательный) процесс, хотя еще немецкий писатель Адольф Кинг предупреждал: «Не следует забывать, что общество больше любит, чтобы его развлекали, а не учили». Да и «переходное» наше время выпало для этого не самое удачное, когда подлинные критерии, подлинные ценности оказались (уверен – НЕНАДОЛГО) словно оттеснены на обочину жизни вроде бы новой «посткультурой» со своей (прости, Господи) эстетикой, терминологией, кумирами и «фенечками», где художественным (еще раз прости, Господи) явлением становится «хэппенинг» некоего «художника» Кулика, который в голом виде кусает прохожих за пятки и, сидя на цепи в ухоженных городах Европы, демонстрирует «новую русскую ментальность».

 

 

А ее, в свою очередь, демонстрирует наше «новое ТВ». И все это «новое» есть не что иное, как обыкновенный старый психиатрический диагноз – шизофрения.

Ну, это скорее тема врачебного консилиума. А то, что сегодня из уст телеведущих сплошь и рядом льется «безграмотность», – это чья тема? Или жизнь такая? Без правил! Орфографических и всех прочих. А знаниям откуда взяться, если по дням и годам – галопом? Да и не нужны знания! Только обременяют. Какая разница, что было? Важно – то, что сейчас. Полуграмотность, полуобразованность – данность. Дилетантство во всех сферах – норма. И опыт – не нужен. Никчемен. Некогда Леонид Зорин, автор «Царской охоты» (пьесы, а не ресторана), опустился перед одним из актеров на колени и попросил произносить те слова, которые обозначены в роли. Точно те самые слова. Актер, разумеется, посчитал драматурга ненормальным. Однако порой просто необходимо, чтобы каждый выполнял свою работу так, как ее положено выполнять...

И даже тогда, когда всем (но не тебе самому!) станет очевидно, что ТАЛАНТА Бог не дал, и высокое слово ТВОРЧЕСТВО плохо сопрягается с тем, что ждет от тебя ИСКУССТВО (пусть и телевизионное), и ты волею трагических, с твоей точки зрения, обстоятельств занимаешь весьма скромную нишу в океане телевизионных дел, все равно ты должен выполнять свою работу так, как ее положено выполнять. А значит владеть РЕМЕСЛОМ. И нет в этом слове ни тени уничижения.

Если безмерно талантливый мастер способен сотворить кресло как произведение высокого искусства, которое будут бережно реставрировать и хранить веками, то основательно владеющий ремеслом мастеровой сработает как минимум надежный табурет, на котором будет удобно сидеть. Делать такие «табуреты» приходится кому-то и на телевидении, без всяких особых изысков «выдавая в эфир» дикторов и сводку погоды, «озвучивая» микрофонами госчиновников или выписывая пропуска участникам передачи, заказывая транспорт или выискивая очевидцев происшествия, на горбу таская декорации или... Да мало ли что еще, что никак не отнесешь к высокому творчеству, хотя и составляет большую его часть.

Вы готовы делать это и подобное, даже пробившись со временем на вершину самого высокого телевизионного искусства? Тогда такое неказистое слово, как ремесло, не должно быть для вас незнакомым. И оно, ремесло, непременно внесет свою лепту в это великое явление по имени ИСКУССТВО, делом которого во все времена была защита высших ценностей человеческого духа. А коли так, то перечень сведений (инструкций, требований, постулатов, рекомендаций, условий, ограничений и пр., вплоть до добрых советов), которым АВТОМАТИЧЕСКИ должен владеть телевизионщик, занял бы не одну сотню страниц. Правда, в зависимости от телеспециальности, и содержание этих страниц будет отличаться, сохраняя при этом некие единые для всех положения. Отличаться, меняться оно будет и «само по себе», с течением времени, под влиянием меняющихся обстоятельств, и в первую очередь – под напором семимильными шагами развивающейся техники и технологии телевидения.

Судите сами, сохранил ли свою абсолютную незыблемость короткий перечень требований, предъявляемых телевизионным экраном съемочной группе, которые сформулировал П. Гринуэй всего лишь лет 15 лет назад:

 

1.      Экран рассчитан на крупный план.

2.      Не передает глубокого черного цвета, а также оттенков красной гаммы.

3.      Плохо справляется с яркими движущимися огнями на черном фоне.

4.      Излишне чувствителен к мобильности камеры.

5.      Не способен точно воспроизвести сложную фонограмму.

6.      Сочетать насыщенность цвета с контрастом тональностей.

7.      Центр композиции прочно занимает середину экрана, прочее пространство выпадает из горизонтального видоискателя.

8.      Статика предпочитается движению.

9.      Хорошо освещенные планы тщательно моделируются на контрастном фоне, общие планы сводятся до строжайшего минимума.

10.  Вырабатывается своеобразный техносемиотический язык теледраматургии.

 

А теперь представьте себе, как это звучит сегодня, в эпоху «цифрового телевидения», когда телевизионными устройствами с большими экранами оборудуются центры управления космическими полетами, авиационные тренажеры, телевизионные студии, хирургические клиники и учебные заведения. Когда большой экран вдохнул новую жизнь в традиционный некогда для отечественного телевидения ТЕЛЕТЕАТР и во многих странах сначала создаются сети театрального телевидения, а потом кинозалы «цифрового кинематографа», представляющие собой те же телевизионные театры с большим экраном, расположенные в разных городах и связанные между собой телевизионными каналами связи (кабельными, радиорелейными и спутниковыми системами).

Цифровая техника стала постепенно проникать в телевидение в 70-е годы. Первыми появились цифровые корректоры временных искажений, затем – кадровые синхронизаторы, генераторы специальных эффектов, микшеры, коммутаторы. Во второй половине 80-х годов был создан первый промышленный цифровой видеомагнитофон. Предельно допустимое количество перезаписей в цифровом аппарате практически перестало ограничивать возможности создателей телевизионных программ. Носителем в первых системах цифровой видеозаписи была магнитная лента. Постепенно запись на магнитные и оптические диски стала завоевывать свое место в телевидении. Дисковые системы дороже ленточных и имеют меньшую емкость, но они обладают весьма важным преимуществом – практически мгновенным (в сравнении с ленточными системами) доступом к любому фрагменту записи. Это создает новые возможности для компоновки и монтажа.

Таким образом, появление цифровой видеотехники ознаменовало начало кардинальных изменений в технологии производства телевизионных программ. В начале 90-х годов были разработаны эффективные методы передачи цифрового телевизионного видеосигнала. Стало возможным говорить о начале полномасштабного перехода к цифровому телевидению. 1998-й стал годом начала цифрового телевизионного вещания.

Переход к цифровому представлению телевизионного видеосигнала позволил улучшить качество телевизионной передачи и создавать более надежную аппаратуру. Он также открыл путь к конвергенции телевидения и компьютерной техники. Благодаря тому что изображение оцифровано, стало возможным создание невероятно большого числа изощренных спецэффектов, невозможных в аналоговой технике. Переход к цифровой технике открыл создателям телевизионных программ совершенно новую область, в которой можно найти громадное поле для реализации творческих идей.

Нет сомнений, что цифровые технологии – это будущее телевидения. Цифровая видеозапись все сильнее теснит аналоговую. Но замена базового формата видеозаписи телекомпании – это серьезная проблема, требующая решений большого комплекса вопросов технического, экономического характера, обучения персонала и т.п. Обилие форматов и аппаратов цифровой видеозаписи, появившихся на рынке телевизионного оборудования, выгодно телекомпаниям, так как обостряющаяся конкуренция способствует совершенствованию аппаратуры и снижению цен. Но различия в технико-экономических показателях аппаратуры разных форматов – не столь явные, чтобы однозначно выбрать какой-нибудь один формат. Поэтому проблема его выбора всегда сложна. Многие форматы, появившиеся несколько лет назад (D-l, D-2, D-3, D-5, Digital Betacam), уже заняли определенные ниши в производстве ТВ-программ, но ни один из них по различным причинам не смог стать доминирующим. На роль базового формата телевизионного вещания сейчас претендуют недавно появившиеся системы: DVCPRO, Digital-S, Betacam SX. Тем не менее области их применения различны, да и форматов достаточно много. К тому же технические показатели аппаратов видеозаписи являются важными, но не решающими факторами. Деньги должны вкладываться не в отдельные устройства и даже не в оборудование, а в комплексные системы создания ТВ-программ.

...Вот так, на «деньгах» (что очень созвучно нашему рыночному времени) и заканчивается этот короткий «цифровой разговор». Впрочем, деньги – это те же цифры, так что внешне все выглядит вполне органично и созвучно понятию ЦИФРОВОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ.

И это – сегодня! А что будет завтра и тем более – послезавтра?..

Вы правы, все это означает, что даже «просто ремесло» придется постигать всегда. Здесь не бывает точки, только многоточие.

А ведь это еще не самое главное, потому что главное – ТВОРЧЕСТВО! А кто главный в творчестве? Режиссер? Оператор? Художник? Артист? Телеведущий? Звукорежиссер? Продюсер?.. (перечень далеко не окончен!) Да-да, согласен, звучит наивно, а то и хуже того. Все они главные, хотя, не лукавьте, наиболее привлекательны те из них, что на виду, так сказать, «на витрине телевидения», кого, мешая в кучу разные профессии, объединяют полуиронично звучащим ярлыком «ТВОРЦЫ». Что в принципе не соответствует действительности, ибо ни один «творец» ничего не может сделать на телевидении в одиночку, и даже не понять порой – кто на самом деле стал подлинным творцом передачи, ток-шоу или фильма. Тем не менее, еще не познавшая тайн коллективной профессии «телевизионщика», молодежь стремится, конечно, в телетворцы.

А если так, то приготовьтесь услышать или прочитать о себе такое, да еще под заголовком «Ё мое!» как зеркало культурной деградации» («Общая газета», №30, 1997).

 

«Совсем недавно ведущий одной из развлекательных программ познакомил миллионы телезрителей с очередной звездой, исполнившей очередной «хит» с рефреном «Ё-мое!».

Я понимаю, что с эстрады, да еще попсово-хитовой, не к чему возглашать: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли». Но ведь и «легкий жанр» должен иметь пределы «легкости», шантанно-канканные припевки и пританцовки вековой давности, подробно описанные в литературе и запечатленные в изобразительном искусстве, всегда считались малоприличными в порядочном обществе. Поэтому-то их натуральное восприятие бывало ограничено соответствующими местами, называвшимися «злачными», – борделями, например.

 

Позже канканы были стриптизами вкупе с «музыкой» в ритме обезьяньей случки. Признавая, что на эти изыски имеется безусловный спрос, хотелось бы узнать: почему этот выборочный спрос превратился в наглое централизованное «предложение»? Можно возразить: не хочешь – выключи телевизор. Но... взрослый может, быстро поняв «что к чему», выключить или переключить телевизор. А ребенок? А подросток?..

Канули в Лету времена, когда телезрителям страны предлагалось выбирать из меню, где посевная страда и пуск новой домны бывали гвоздями программы, и переключаться можно было на скромные «Голубые огоньки», фигурное катание или футбол. Потом мы добились свободы. Свободы или вседозволенности?..

Когда жаждут свободы, которой раньше совсем не было, забывают о необходимости чувства меры. Когда кричат о правах личности, забывают о правах общества и обязанностях перед ним и перед самим собой, перед своими детьми».

 

И такое:

 

«В тени чужой харизмы роятся люди-маски, люди-тени, у которых под респектабельной личиной тележурналиста скрывается только сытое стремление к кормилу. Кстати, ни в одной другой стране выражения «кормило власти» нет. И хотя все мы знаем, что слово это происходит от невинной «кормы» и означает всего-навсего руль, все-таки в этой ассоциации с кормом есть что-то неслучайное. Уж как хотите, а есть» («Смена», 1999).

 

И еще:

 

«В эфире – «Аншлаг». Герои любят друг друга, а главное – самих себя, уверены в собственной гениальности и в том, что происходящее в эфире интересует кого-нибудь еще кроме них. Без устали давится собственным смехом ведущая Регина Дубовицкая.

«Сегодня пошлые и завтра пошлые» завсегдатаи «Аншлага», кажется, окончательно потеряли ощущение времени. Уже обросли седыми бородами шутки, появились морщины на лицах их авторов, бессчетное количество раз сменились костюмы ведущей. Уже наизусть заучены телезрителями все «ужимки и прыжки» сатириков, юмористов и пародистов... – юморист с голосом «неопределенного пола» в сотый раз радует публику: «Что это у тебя груди прыгают?.. То место, которым садятся на стул, у тебя называется талией?»

...Исчерпан скудный арсенал режиссерских и актерских возможностей Регины, заставляющей собеседников то впасть в детство (чтобы почерпнуть из воспоминаний о нем свидетельства собственной незаурядности), то философски размышлять о будущем. Прежними остались лишь с непреходящей кокетливостью обнаженные колени госпожи Дубовицкой да смех в лучшем случае «от живота». А программа все плывет по бурным эфирным волнам, не тонет...» (Юлия Кантор, «Известия», 1999).

 

Ну как, готовы, стремясь к известности, ко все затмевающему «имиджу», сродниться с приговором писателя Виктора Пелевина:

 

«Мы живем во время, когда «имидж», отражения отрываются от оригиналов и живут самостоятельной жизнью. И каждый из них приобретает определенную суггестивно-коммерческую ценность, не соответствуя ничему в реальности».

 

А ведь и в самом деле: есть эмпирическая, реальная жизнь, а есть та, которую отражают СМИ (а они все-таки ОТРАЖАЮТ то, что им интересно, как они могут и как они понимают, а это не одно и то же с эмпирикой), и возникает, как ни крути, «вторая реальность», так сказать, «оСМИсленная».

Может быть, на знамени телевидения органично будет смотреться латынь с ее идиомой «qui pro quo» – «принять одно за другое»?..

Социолог Фулхинони писал, что экран подобен доктору, к которому приходит толпа на церемонию распознавания своих скрытых снов – мечтаний. Экран не более, чем сон, воссоздает реальность. В снах реальность никогда не повторяется. Наоборот, сама цель сна – освободить нас от реальности. Так может быть, телевизионное искусство соединяет две тенденции – бегство от реальности и акцентирование реальности?..

А если вас манит свет самой яркой на сегодняшнем телевизионном небосводе звезды – тележурналистики, готовы ли переступить через великий журналистский закон: «Ниже пояса не бить и не целовать», а потом услышать от телезрителя Михаила Жванецкого: «К телеведущим я отношусь настороженно: они любят всех, приветствуют всех, в восторге от всех, с кем встречаются на экране. От этого у них замыленные глаза и отсутствует сердце. В жизни с ними не поговоришь – просто нет причин».

Когда стала выходить передача «До и после полуночи», Владимира Молчанова вся страна узнала за один месяц. Теперь такого не бывает. Эфир бывает один раз в неделю, а лучше – почти каждый день. Иначе останешься без «имиджа»(?!)

А, может быть, все дело в том, что телепрограмма – бабочка-однодневка? Пропорхнула – и нет ее. И кумиры живы и любимы, пока они на экране. А ушли – и невозможно ни вспомнить, ни понять, отчего зрители с ума сходили, к экрану прилипали и готовы были полцарства отдать за секунду живого общения с ними. Эфемерное создание – ТВ. Эфемерное. Как и нечеловеческая слава ее служителей. И цепляются они за эфир, как наркоман за дозу – только не останавливаться, не дать себя забыть! Иначе – никакого тебе имиджа, известности, денег, наконец. И никаких интервью... Кстати, а как к ним вы готовы, как всегда готов десятилетиями (?!) сохраняющий свою популярность Александр Невзоров, в полном соответствии со своим имиджем эпатировавший Г. Резанова и Т. Хорошилову («Комсомольская правда», 1990):

 

– Есть ли у вас законы, от которых нельзя отступать?

– Обо мне ходят легенды, что я готов пойти на все ради информации. Что ж, образ разбойника-репортера мне ближе, чем образ розово-голубого героя. То, что вы сейчас называете гласностью, – та область, та земля, которая завоевывается. Земля нам абсолютно неизвестная. И первыми на разведку, на завоевание идут люди с авантюрным характером, с особым психологическим свойством натуры: им очень трудно сохранить белоснежными манжеты. И я, естественно, далек от совершенства.

– Значит, репортерство и интеллигентность – понятия несовместимые?

– Совершенно. Есть замечательная пословица: «В доме повешенного не говорят о веревке». Человек, избравший профессию репортера, именно о веревке и должен говорить в доме повешенного. О какой интеллигентности здесь вообще может идти речь? Репортерство – страшно грубая солдатская профессия.

 

 

А вот предупреждение молодым от совсем еще не старого, но уже маститого «музобозника» и бывшего директора ТВ-6 Ивана Демидова:

 

Для того чтобы стать настоящим профессионалом на телевидении, нужно как минимум лет десять поесть дерьма. У нас сейчас лихо все закручено, так что срок уменьшился. Когда молодые люди приходят в атмосферу ТВ – один шаг до звездной болезни, частых выпивок, вольностей жизни, наркотиков и т.д., и только получив стержень, можно стать профессионалом.

 

Вы и к этому готовы?.. Тогда вас, возможно, нисколько не обескуражит байка о том, как американский писатель Деннис Норден однажды удивился такому остроумному высказыванию телережиссера: «Нам не нужно, чтобы это было хорошо. Нам нужно, чтобы это было в четверг!» Что ж, для американского телережиссера (а в эту, пока никак не свойственную России, игру уже несколько лет играем и мы) телевизионное искусство испокон веков называется телебизнесом, а немеркнущая периодичность западания в душу клиента-покупателя – дело святое. Со святостью (американской) у нас пока не все и не всегда «О'кей». У нас даже министр образования Геннадий Ягодин (правда, уже бывший) обеспокоен насаждаемым нашим (а-ля американским) телевидением уровнем массовой культуры. Его беспокоит влияние на человека музыки такой степени громкости и ритмики, что она не оставляет возможности думать в этот момент: «Кайф, связанный с огромностью звучания, – это кайф освобождения от мыслей. Меня беспокоит, что люди в разных странах стали меньше читать. Каждый человек читает в своем собственном ритме: это дает ему возможность думать над прочитанным. Когда человек воспринимает события через средства массовой информации, ему навязывается ритм. Успел – не успел. Если не успел за ритмом сообщения – ухватил вершки содержания. Вкус, настоящий вкус – это не вершки, это глубины. И не хотелось бы, чтобы культура развивалась по этому пути». («Человеку разумному в XXI веке придется держать экзамен, насколько он разумен и разумен ли вообще» – «Московские новости», №44, 1998.)

Откровенно говоря, к иной культуре позволительно подбираться при наличии собственных крепких культурных тылов. И только на этой основе возможна прививка инокультурных проявлений. Я не уверен, скажем, в том, что некоторые наши молодые (да уже и не очень-то молодые) «новые русские» так уж крепко укоренены в родной культурной почве. Перед занятными манифестациями западной масс-культуры они оказываются голыми, что приводит к обезьянничанью, а не к созиданию нового культурного внутреннего пространства. И не потому, что западная культура плоха или нужно закрываться от ее проявлений. От нее никуда не денешься, если мы хотим жить в ладу с миром. Успешно встраиваться в «большой» мир можно только при условии предварительного культивирования своего мира. Как нельзя выучить иностранный язык, не обладая предварительно знанием своего родного, так нельзя вырасти в России, но, духовно оставаясь ей чуждым, с пользой питаться продуктами иных культур.

Верно и другое: как невозможно, по-видимому, совершенствоваться в познании родного языка, не изучая чужих языков, так и невозможно быть культурным по отношению к собственной среде, оставаясь вполне чуждым и отделенным от горизонтов иных культур, иных идеологий.

Если сейчас пробежаться глазами по телепрограмме, можно с трудом найти одну-две передачи, не содранные у Америки, или наши хорошие фильмы. Везде боевики, эротика и прочее и прочее. Как относятся люди, работающие на телевидении, к этому агрессивному нашествию заморской культуры?

 

 

Юрий Сенкевич:

 

Америка создала свою культуру, образ жизни, поэтому наша задача, видимо, каким-то образом мирно сосуществовать и сотрудничать, но с другой стороны – засилье американских игр, шоу в не слишком удачном исполнении... Это бездумное копирование – на совести тех, кто этим занимается. А что мы можем противопоставить американской продукции? Нам нечего противопоставить, а свято место пусто не бывает. И меньше всего в этом нужно обвинять американцев. Они воспитывают своих граждан в духе любви и уважения к своей стране, своему гимну, флагу... И мы должны через телевидение прививать любовь к России – ее нужно показывать. Люди, которые сейчас отвечают за образование, воспитание, пропаганду, должны об этом думать.

 

Лариса Кривцова:

 

Самое опасное в американском влиянии – это детские мультфильмы и детское ТВ, которое сейчас пропагандируется, потому что, смотря это, дети вырастают другими, с иным, нерусским мышлением. В этих мультфильмах очень много жестокости и насилия. Боюсь, что может оказаться так, что через несколько лет мы будем жить совсем не в России, а в другой стране, от которой останется одно название. А самое противное в этом – примитивизм, простая примитивная культура, где все просто, как репа, но очень скучно.

 

Владимир Кара-Мурза:

 

Это другая крайность, по сравнению с советским временем. Во всем надо знать меру, а сейчас на нашем телевидении явный перебор, но я думаю, что это болезнь роста. Тревожит то, что нет наших фильмов, а самое неприятное во всем этом – неуважение к национальной культуре. Все-таки в Америке культура молодая, ей всего 200 лет. А у нас намного старше, поэтому перенимать все американское не стоит. Не нужно заниматься самоуничижением.

 

Лариса Вербицкая:

 

Это время такое; я думаю, пройдет, как любая болезнь. Наиболее неприятно все насилие, что идет сейчас с экранов, агрессия, бесконечные боевики.

 

Александра Ливанская:

 

То, что появляется у нас на экранах, – не культура, а бизнес. Деньги делают и на американских фильмах, и на жутких мультфильмах, произведенных даже где-нибудь в Тайване или Гонконге. Берут то, что подешевле, а продают подороже. Неприятно, что телевидение превращают в казино огромного масштаба. В таком случае оно никогда не станет искусством. Больше всего мне неприятны эти игры, ток-шоу и то, как агрессивно все навязывается зрителю («Московский комсомолец», №151, 1997).

 

 

А случилась эта метаморфоза всего за какие-то десять лет! И не с телевидением, а с нашим сознанием?..

Вот как это происходило с 1989 по 1999 год.; Вначале был вопль несогласных. Это был «бунт против затхлого порядка». Революционеров было много. Но расходившаяся подпольно огромными тиражами рок-музыка, а также – программа «Взгляд» и журнал «Огонек» были, пожалуй, главными революционерами.

...Социологические подтверждения тому мы обнаруживаем в исследовании Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ) «Советский человек», прослеживающем изменения в общественном сознании от 1989 до 1994 и от 1994 до 1999 года. Общественный пафос в 1989 году был потрясающим. 64% людей всерьез считали себя так или иначе ответственными за происходящие в стране события. Пафос перемен был таким, что люди хотели все изменить в масштабах государства, в чем собирались ему, государству, содействовать. В общем, 75% опрошенных по тем или иным причинам собирались реформировать страну.

Очевидно, что в начале 90-х было сделано все, чтобы потом общество скатилось в полный декаданс. И декаданс наступил. Это закономерный результат: когда все делаешь для революции, а потом вожделенные перемены заканчиваются полным ужасом и превращением демократических лидеров в обычных бюджетных воров, психика находит выход только в эгоцентризме...

Социологи засвидетельствовали уже в 1994 году значительное падение общественного пафоса и возвышение в сознании людей личных интересов над общественными и государственными. Директор ВЦИОМ Юрий Левада говорит:

– Наш соотечественник весьма ощутимо разгосударствился. Мало кто проявляет готовность жертвовать чем-либо для блага государства. Укрепились жизненные установки типа «мы ничем не обязаны государству» и «мы должны стать свободными людьми». Иными словами, возросло демонстративное отчуждение человека от государства.

И такое настроение – это полная, конечно, катастрофа для нации. Потому что у нее вообще нет иммунитета против того, что с ней делают. А это значит, что с ней можно делать все, что угодно. И в этом «делании чего угодно» именно телевидению принадлежит ведущая роль.

В «Московских новостях» в августе 1999 года Екатерина Кирсанова обратила наше внимание на американский фильм «Эд из телевизора» – рассказ о человеке, который стал телезвездой, ничего для этого не делая. Это своего рода размышление о том, как влияют друг на друга, сливаются, перетекают и становятся неразделимыми подлинная жизнь и сконструированная реальность, которую население каждый день видит по телевизору...

Некая телестудия в погоне за дешевой во всех смыслах популярностью решает непрерывно показывать в прямом эфире жизнь обыкновенного человека. После многочисленных проб найден идеальный кандидат – придурковатый клерк из конторы видеопроката (актер Мэтью Мак Конэхи). Отныне повсюду – на работу, в бар, на свидание к любимой девушке он отправляется в сопровождении телекамер, и за каждым его шагом с азартом и восторгом следит вся страна. Коллективная истерия, фан-клубы и статьи в газетах, посвященные 32-летнему большому ребенку с внешностью пьющего советского водопроводчика...

С одной стороны – как управляема эта аморфная масса! С другой стороны – какая мощная у нее власть! Эта толпа с замиранием сердца ловит брошенную телестудией наживку и следит за приключениями человека, который еще неделю назад был неинтересен даже своему отцу! Но та же толпа требует, чтобы возлюбленную героя заменили, и телестудия послушно на это идет.

Непонятно, кто кого дергает за ниточки. Кто марионетка, а кто кукловод? Это будет «проклятый вопрос» наступившего XXI века, философский (а значит, увы, не «прагматично-прикладной»), ответ на который известен со времен Аристотеля и его утверждения «Zoon politikon» (то бишь человек – животное общественное). Только ведь это как все телевизионщики, так и все зрители – zoon politilcon?!.. Что, опять оказались перед вопросом – КТО ГЛАВНЕЕ?!» Ведь наши зрители – не нерадивые недоразвитые дети, чей удел лишь внимать с благодарностью тому, чем с «творческого Олимпа» делится с ним телевизионный экран. Конечно, эти сомнения никак не отвергают право (обязанность?!) телевидения «нести миллионам телезрителей» художественные, нравственные и другие (подлинные!) ценности. Даже «сам» Константин Эрнст (ныне глава ОРТ, а ранее – творец подчеркнуто эстетского «Матадора») как-то сказал:

 

«Люди, включая телевизоры, не обязаны чувствовать себя в школе, несущей печать принудительности. Человек приходит с улицы, отягощенный всевозможными проблемами, и использует телевизор по другому назначению. Он хочет развлечься, отвлечься. И невозможно из телевизора поломать эту систему восприятия. Ее необходимо принять и под видом развлечения дать то, что впоследствии сможет воздействовать на этого человека, на его духовное развитие. Телевидение обязано в отношениях с массовой аудиторией использовать тактику троянского коня. Надо иметь точное представление о желаниях массовой аудитории и использовать свое знание для того, чтобы «упаковать» для публики те ценности, которые хочешь до нее донести».

 

Но амплуа троянского коня не всякому по плечу. Угадывая (потакая?!) желания массовой аудитории, легко потерять из виду границы вкуса, меры и даже приличия и впасть в пошлость, о которой еще А.С. Пушкин предупреждал: «Это то, что сразу пошло в народ». А ее, пошлость, можно сотворить и не ведая о том, из самых благих, казалось бы, побуждений. Помните скульптора Каца из повести И. Ильфа и Е. Петрова о городе Колоколамске? Он думал, что К.А. Тимирязев – герой Гражданской войны, и изваял его конным. Потом, однако, узнал, что Тимирязев – «беспартийный сочувствующий селекционер», отбил от простертой руки саблю и приварил к ней брюкву.

Но с той поры бедный ваятель навсегда потерял покой: конный бронзовый ботаник являлся к нему в ночи и «стучал копытами по суглинку», причитая: «Кац, Кац, что вы со мной сделали?..»

...С другой стороны, народ (то бишь многомиллионный наш зритель) – тоже не ах какой подарок, что он, народ, благополучно и продемонстрировал, получив свободный доступ к телевещанию, причем по ту, нашу, сторону вещания.

Первая ласточка абсолютно свободного словоизъявления – программа «Будка гласности» предлагала всем желающим встать перед телекамерой да излить душу. Одно условие – без бранных слов.

Вскоре выяснилось, что сказать особо нечего. Народ, опасливо заглядывая в «Будку» и явно ожидая какого-нибудь подвоха, оказавшись наедине с камерой, либо гримасничал и кривлялся, передавая приветы родным, близким и подружкам (подростки, солдаты срочной службы, девицы на выданье), либо набычившись, изрекал митинговые лозунги: «Требую запретить, восстановить, положить конец...» (пенсионеры, отставные военные, женщины среднего возраста). И лишь немногие, постояв перед камерой и раздумчиво почесав «репу», покидали «Будку».

Но тут началась эра ток-шоу. И народ стали зазывать на телевидение в качестве живых зрителей, массовки и участников передач. Народ, который в принципе страсть как обожает прикасаться к «прекрасному» в лице популярных ведущих-шоуменов, повалил валом. А вскоре совершенно расковался, начал высказываться по любому поводу.

Великая психотерапевтическая ценность подобных программ заключается в том, что они замещают всем желающим прежнюю, исполненную огромного смысла, коммунальную жизнь – с подглядыванием в замочную скважину, письмами в партком по месту работы блудного мужа, обсуждением с соседками на лавочке у подъезда шалавы Нинки, которая что ни день ведет к себе нового мужика.

Если бы этим и ограничивался «глас народа», так и бог бы с ним. Уровень такого «гласа» вполне адекватен уровню самих программ и зрительской аудитории.

Но, увы, без «народного гласа» не обходятся и серьезные программы, обсуждающие самые больные и животрепещущие проблемы нашего бытия. А народ, сидящий и в этих студиях, все тот же.

...Анатоль Франс когда-то сказал: глупец гораздо опаснее злодея. Злодей хоть иногда, но отдыхает. Глупец же неутомим.

P.S. Разумеется, далеко не вся публика, участвующая в ток-шоу, подпадает под описанный мной тип. Но он – самый распространенный и самый активный, а потому именно он, к несчастью, является выразителем гласа народа. Умный любит учиться, а дурак учить... – именно так, слово в слово с этой строкой, и названы заметки о «теленароде» И. Петровской в «Известиях» (1999) А я всего лишь в очередной раз использовал (переписал!) чужие (но абсолютно при этом собственные) мысли, боясь подпортить свои и без того не всегда идеальные отношения со зрителем.

 

 

И все-таки кто же самое-самое главное лицо на телевидении?..

 

«У нас принято считать, что зритель все сожрет, не заботясь о политесе, – отвечает Борис Берман, создатель «Команды-2». – Фигня! Все поймет на подсознательном уровне. Просто объяснить не сможет – где там склейка, где аллюзии всякие, где переход монтажный удачный. Не надо обольщаться по поводу «тупоумия» зрителя. – А потом добавит в сердцах: – Сейчас телевидением занимается тот, кто не доказал обратного» («Новая газета», 21.04.99).

 

И кто же после всего этого ГЛАВНЫЙ НА ТЕЛЕВИДЕНИИ как НЕ ЗРИТЕЛЬ?.. Но хватит «перелистывать страницы доказательств», а то получается бытописательство какое-то. А наши беседы как будто претендуют на... На что? На серьезность? Глубину Мысли? Научность? Тогда, может быть, попробуем «переписать» такое?..

 

«В 1982 г. англичанин А. Бергер предложил перечень двадцати четырех потребностей, которые зритель удовлетворяет с помощью масс-медиа: развлечение, видеть властителей вознесенными и низвергнутыми, видеть и чувствовать красоту, разделять опыт с другими, удовлетворять любопытство и информационный голод, приобщаться к божеству и божественному промыслу, найти отвлечение, испытать разделенное чувство, испытать сильные эмоции, не нарушая норм приличия, найти модели для подражания, самоидентификации (самоутверждения), получить информацию о мире, подкрепить веру в справедливость, укрепить веру в романтическую любовь, в магию и чудеса, видеть, как другие ошибаются, увидеть порядок в окружающем мире, участвовать в истории вместо кого-то, освободиться от неприятных эмоций, получить удовлетворение сексуальным желаниям без нарушения норм приличия, безнаказанно исследовать табуированные объекты, испытать безобразное, подтвердить высокие моральные, духовные и культурные ценности, видеть разбойников в действии. Отметив, какие из ваших потребностей удовлетворяет ТВ, можно сделать заключение об эффективности вещания.

Так как СМИ находятся в рыночном пространстве, для них привлекательно представлять коммуникацию в терминах «продукта и рынка». Однако этот язык, конечно, метафорический: аудитория не покупает ТВ-текст (пока! – В.С.), точно так же, как дети – не рынок для уроков, а избиратели – не рынок для призывов политических деятелей. Массовая информация – тонкий процесс взаимодействия обмена, передачи смысла, так же, как разговор двух людей. Коммуникация зависит от общения членов аудитории друг с другом, она межперсональна, а не внутриперсональна» (Ю. Устинов. Язык телевидения. СПб., 1996).

 

И. Кокорев выделяет «три типа зрителей в зависимости от того, что для них является доминирующим: духовно-личностная ориентация, профессионально-функциональная ориентация или потребительская ориентация».

По Фромму, у человека существует несколько первейших потребностей:

1.      Любовь как предельное самораскрытие личности.

2.      Потребность творчества.

3.      Потребность ощущать глубокие корни, гарантирующие безопасность бытия.

4.      Поиск объекта поклонения, стремление к уподоблению, образу.

5.      Стремление к познанию, освоению мира.

 

Фрейд объяснял механизм потребности в искусстве (как творца, так и зрителя) процессом сублимации (персонификации, идентификации).

Адорно: «Индивид ищет в телевизионном зрелище не вечных истин, не повода для развертывания аналитических способностей, не глубоких художественных впечатлений. Он тянется к телезрелищу под воздействием психологических влечений... Так, отвергая насилие в качестве мыслящего субъекта, рядовой зритель находит в экранных преступлениях привлекательное зрелище, искупительное освобождение от повседневных переживаний».

А вот и совсем не научное, но очень человеческое и понятное:

 

«Сегодня человек просто не знает, куда ему обратиться со своей маленькой проблемой, со своим горем, болью. Верующий человек может пойти в церковь. Куда деваться другому? Мы в меру сил снимаем горечь обиды и оскорбления. Мы можем за человека заступиться. Да просто сказать: «Ты прав». Это важно...» (Лев Новоженов. О «Времечке» и себе).

 

И, конечно,

 

«наиболее традиционной является дифференциация телеаудитории по социально-демографическим признакам: возрасту, полу, уровню образования, социально-профессиональной принадлежности, месту жительства. Исследованиями зафиксировано, что люди с одинаковыми социально-демографическими характеристиками не только предпочитают зачастую близкие типы программ, но и обнаруживают сходство в своем отношении к ним. Это связано с наличием у них совпадающих потребностей и интересов, с приблизительно одинаковым уровнем знаний и языковой компетенции, с общностью установок и ценностных ориентаций.

Все это факторы структуры личности, и они могут быть избраны в качестве самостоятельных критериев дифференциации телеаудитории» (Э. Багиров).

 

А что касается потребностей, то – «для одних телевидение, прежде всего, источник оперативной информации, для других – преимущественно средство отдыха, форма развлечения, а также приобщение к событиям и проблемам культурной и политической жизни, третьи рассматривают его как способ эмоциональной разрядки и т.д.» (как говорят острословы – «жвачка для глаз». – В.С.).

Ибо телевидение – это: «Иной язык, иной способ выражения, гораздо более упрощенный, подобный серии картинок. Эти картинки должны быть достаточно самостоятельными, чтобы зритель в халате мог отвлекаться, разговаривать с соседом и т.д., не теряя связи с представлением.

Подобные взгляды на особенности телевизионного восприятия долгое время служили основой формообразования выразительных средств телевизионного творчества. Однако, при дальнейшем уточнении социально-психологического аспекта восприятия, выяснилось, что «зрителя вообще» в природе не существует... специфика телевидения... заключается в многовариантности, многообразии возможных форм представительства искусства на телевизионном экране, увеличении числа «степеней свободы» художественного творчества на телевидении, отражающих многообразие функций телевидения в жизни зрителя» (В. Вильчек. «Искусство в телевизионной программе»).

 

 

 

Но... «даже наше восхищение телевидением можно принимать в терминах защитных механизмов ego, посредника между желанием удовольствий (id) и страхом наказания (super ego).

Основные защитные механизмы:

 

Ø      амбивалентность (одновременное чувство любви и ненависти);

Ø      избегание (отказ контактировать с угнетающими объектами);

Ø      фиксация (навязчивая поглощенность чем-либо, как результат травмировавшего опыта);

Ø      идентификация (желание стать похожим на кого-либо);

Ø      проекция (отрицание враждебности в себе и приписывание ее другому);

Ø      репрессия (подавление инстинктивных желаний, воспоминаний и т.д.);

Ø      супрессия (решение выбросить что-либо из головы, сознания);

Ø      рационализация (предложение рациональных объяснений для бессознательных действий);

Ø      регрессия (возвращение на ранний этап жизни)».

 

И, наконец,

 

«пять основных условий эффективности коммуникации:

1.      Чем больше монополия источника над реципиентом, тем больше эффект источника.

2.      Эффект тем больше, чем больше совпадения ТВ-послания с верой, мнениями, установками получателя.

3.      Эффект будет наибольшим на периферических, незнакомых темах, которые не в центре системы ценностей реципиента.

4.      Эффективность коммуникации тем больше, чем выше статус и власть источника.

5.      Социальный контекст влияет на коммуникацию в случае приема и в случае неприема.

 

Ни одна из сторон, участвующих в коммуникации, не знает, кто есть другая сторона, – это особенность масс-коммуникаций. Кодировка послания и его декодирование проходят по разным кодам, обусловливая аберрации декодировки. Это нормально для масс-медиа, но налагает дисциплину на кодирующего так, чтобы послание было близким к центру понимания культуры и коды были бы широко доступны. С другой стороны, аберрации предохраняют зрителя от прямого давления какой-либо одной версии правды» (Ю. Устинов).

 

Что ж, если наука свидетельствует, что от дурного воздействия телеящика человека предохраняет аберрация, то... Dum spiro, spero, как говаривал Цицерон, а по другим сведениям – Овидий. Пока живу, надеюсь. Надеюсь, что нам удастся защитить себя от телевидения. Впрочем, надежд все меньше. Горечи и сарказма в голосе – все больше.

Однако «не за горами время, когда потребители сами смогут определять характер и формы получаемой информации» – так считает директор Би-би-си Джон Барт. Это будет началом истинной демократизации жизни.

А пока... ТВ для 90% населения – единственное окно в духовный мир. И если мы хотим остановить деградацию общества, это должен быть мир культуры.

Произошла подмена ценностей. При помощи ТВ возникли некие новые культовые фигуры, не имеющие на то никаких оснований. В результате непоправимо снизился уровень всех областей творчества – актерский, режиссерский, музыкальный. Главной фигурой становится телеведущий, далеко не всегда мыслитель и Цицерон.

Телевидение должно вернуть обществу нормальную систему критериев. Восстановить иерархию культурных ценностей» (Савва Кулиш. Новое вино в старые мехи не наливают. «Общая газета», №30, 1997).

Конечно, всем давно ясно, что телевидение должно «давать» весь спектр. Но представьте себе при этом человека, который целый день сидит у телевизора. (Совсем как грудной ребенок каждые двадцать секунд ищет лицо матери. Контакт глазами создает ему комфорт.) Ведь это уже не человек, а телевизионный критик или телевизионная приставка. Даже если ему будут показывать сначала Третьяковку, потом фильм о происхождении человека, потом философские чтения, Бергмана, Тарковского...

Я вам скажу честно, хоть я всю жизнь отработал в «ящике», я считаю, что это достаточно усредненная вещь, а не средство воспитания культурного человека. Средство воспитания – это книги. А высокую литературу, высокое кино смотрят немногие. С другой стороны, скажите: кому нужно телевидение, которое никто не смотрит? (Любопытно, как звучал бы в эпоху всепроникающей телемании известный афоризм Анны Ахматовой «Читатели газет – глотатели пустот»?)

К тому же, если вглядеться в диаграммы, которые вычерчивают самописцы системы телеметрии, можно подивиться «нервности» современной аудитории, нетерпеливо перескакивающей с канала на канал. С появлением пульта дистанционного управления нам понравилось «играть кнопками», даже в разгар популярной программы не отказывая себе в удовольствии узнать – нет ли еще чего-нибудь интересненького. Привыкаем смотреть урывками, не хотим или уже не можем сосредоточиться на чем-то одном, теряем и в цельности впечатлений, и в глубине осознания.

Но... послушаем Лидию Польских (Телевидение без признаков телевидения. «Московские новости», №9, 1996):

 

«Часы, проведенные на телевизионных встречах, можно считать экстатическим слиянием народа и его телевидения. Они нашли друг друга на пространстве кича, около огромной замочной скважины. И не приведи господь кого-то из них упрекать в низости вкусов, восклицая о пропащей духовности. Каждый сам находит свою нишу. Если же наше телевидение, поставленное в тиски рекламы, вынуждено идти на активный отлов кича, то это значит лишь, что мы с вами вляпались в период стихийного рынка со всеми его несимпатичными признаками. Крича о своем могуществе, оно в этом случае покорно выполняет роль истинного слуги народа. И, как всякий слуга, оно радуется, что можно что-то сделать малыми затратами труда и головы.

Телевидение может оправдать свою лень грубыми, но, впрочем, верными аргументами: оно должно прежде всего ориентироваться на сегодняшний спрос, ловить удачу, не всегда задумываясь о своем имидже, дальних перспективах и стратегии. Оно вынуждено – и готово – ежедневно выбрасывать на рынок пусть третьего сорта, но горяченькую продукцию (если таковая подворачивается под руку). Ставят в эфир то, что принесет приличные дивиденды. Тем более что и зритель за этот кич голосует двумя руками. Но при этом телевидение (продюсеры и прочие руководители) должно хотя бы понимать, что оно, привлекая столь примитивным способом, понижает свое качество и теряет умение расставлять собственные силки для ловли зрителя. Что рано или поздно скажется самым плачевным образом.

Тем временем появляются первые признаки утомления зрителей – уж не всякий юбилей или награждения созывают многомиллионную толпу. Монотонность пересилила любопытство. Чем заменит эти зрелища телевидение, развращенное непыльной работой?»

 

Нынешнему поколению жить (ну, естественно, при благоприятном (?!) развитии событий) при капитализме. В состоянии ли оно освоиться среди фьючерсов и опционов (особенно если эти «фьючерсы» и «опционы» сделаются составной частью нашей культуры, а значит, и телевидения), устроиться, как дома, в рыночной экономике. (Кстати, слово «экономика» на древнегреческом означает не что иное, как «умение вести дом».) Получится (получится ли?) у нас «вести» свой уже не вполне новый (куда ж деваться от своих традиций и опыта!), но как будто заново возникший (рыночный?) теледом?

На этот вопрос отвечаем словами Виталия Майского, режиссера и продюсера Ren TV:

 

– Да, жить с интеллигентным лицом не так просто, как казалось. Придется показывать такой кошмар, который и описать невозможно. Однако немалая аудитория хочет смотреть только это дерьмо. И, по большому счету, имеет право видеть то, что хочет. Для нее мы вполне интеллигентно открываем специальную рубрику, которая так и называется: «Плохое кино». Но в другой день в это же время у нас будет идти «Фестиваль фестивалей». И люди будут иногда по ошибке попадать на хорошее кино. А человек, который хоть раз попробует настоящее пиво, пить дрянь уже не будет.

– А ты не думаешь, что человека, который всю жизнь пил сивуху, от хорошего коньяка стошнит?

– Может, и так. Наше дело – предложить товар в ассортименте, а выбор – дело покупателя. Вообще я хочу сказать, что от телевидения нельзя требовать слишком многого. Оно всегда сиюминутно. Хотите вечного – смотрите кино, читайте книги, слушайте Баха... Телевизор – это окно автобуса. Открывается красивый вид – смотрим; проезжаем мимо забора – утыкаемся в книгу. Никто ведь не заставляет смотреть.

 

И продолжаем устами уже знакомой нам Инны Туманян:

 

«И в голову приходит простенькая мысль: ничего принципиально нового «новые телерусские» не принесли. Кроме вкусов своего поколения – что естественно. Не принесли главного – содержания. Потому, видно, так грубо кто-то сострил: все украли (из западных программ) – остальное купили.

Новое поколение оказалось просто новой генерацией, в чисто физическом смысле этого слова. Каковы особенности этой генерации? Про клипово-тусовочное сознание говорить не буду – это уже общее место. Яростное отталкивание от культуры – как у студентов, вчера сдавших экзамен по ненавистному предмету. Легковесность – вместо легкости, развязность – вместо раскованности. Простодушно-наивное убеждение, что с них началась история. И как итог – невежество».

 

Выдающийся наш артист Михаил Ульянов явно без особого оптимизма оценивает «переходный культурный период»:

 

«Мне кажется, что культуру у нас понимают как знание каких-то эстетических наборов. Я же мыслю ее как прежде всего уважение к близкостоящему человеку. Скажем, раньше в деревнях была большая культура общения людей. Она заключалась в законах, выработанных сообществом – общиной. В определенных табу, через которые никому не позволительно было преступать. В точном ощущении, что стыдно – что не стыдно, что можно – что нельзя делать. По очень простой причине: в противном случае сообщество сразу принимало тебя как изгоя. До тех пор, пока заново не будет выработана культура общения, мы, боюсь, не продвинемся никуда. То есть культуру, в нашем понимании, ни в коем случае нельзя забрасывать, ей надо помогать, нельзя, чтоб рассыпались клубы и библиотеки или закрывались театры. Но пока нет условий жизни, при которой нормально будут выработаны какие-то элементарные нормы, мы в культуре ничего не обретем, поверьте».

 

 

Сегодняшнему телевидению катастрофически не хватает любви к человеку. Он появляется на экране либо как объект для бесстрастного рассмотрения – неважно, есть на нем железная маска или нет, – либо в качестве заведомого дурака. «Человек из толпы» находит ответ на глупейший вопрос телевизионной игры и бурно радуется, получив свой пылесос, или же становится жертвой прямого издевательства...

Неужто это и в самом деле потому, что, как говаривал один теледеятель, «телевидение стало таким же бизнесом, как мыловарение: он должен быть выгодным и самоокупаемым. А в эфире выживают только те, кто будет экономически целесообразен...».

(Как ни странно, но в наших СМИ нынешнее время оценивается резко негативно и самодовольно. А современная культура, не переставая жаловаться, насмешливо относится ко вчерашнему дню.)

А не получилось ли так, что вчерашние высоты искусства просто показались слишком опасными нынешнему поколению и бессмертной улыбке Кабирии нет места на нынешних суетных ристалищах? Может быть, дело в том, что она – на все времена, и тогда возникает опасность сравнений и тревожная мысль о том, что не так все просто, как хотелось бы?!

Я давно утвердительно ответил на этот вопрос, тайно пугаясь своей несовременности (и оправдываясь каким-никаким, но возрастом и отсутствием «рыночных черт характера»), и с удовольствием сделаю это словами моего доброго знакомого (переписывать – так переписывать! Чистоту жанра надо сохранять!) – доктора искусствоведения Михаила Германа из его статьи в газете «Невское время» (12.08.1995), названной «...ТО СЕРОЕ ВРЕМЯ». А как возник этот заголовок и почему в кавычках – вы поймете сразу, как прочтете:

«Один из ведущих столичного телевидения, говоря о замечательных актерах-сатириках семидесятых годов, так и сказал: «В то серое время только они и были нашей отрадой».

«Но разве вычеркнуть и изгладить из памяти – не есть вернейший путь к неведению?» – спрашивал мудрый Монтень.

«Серое время»... А такое – бывает? Помним ли мы (сами или по книгам) хоть какую-нибудь эпоху, которую бы не проклинали и которой бы не восхищались? Даже в самые тяжелые военные годы люди обретали нечто такое, по чему потом тосковали всю жизнь: братство, ясность отношений, понимание того, «что почем». И это же время вспоминается с болью, отчаянием: лилась кровь, гибли люди, да что говорить, это ведь так понятно.

Станислав Ежи Лец заметил, что у каждой эпохи есть свое средневековье. Можно было бы добавить, что внутри каждого времени есть свое безвременье, как, впрочем, и наоборот.

Тогда, в самом начале семидесятых, второй раз и уже окончательно ушла, так и не состоявшись вполне, хрущевская «оттепель». То было время широкой и социальной рефлексии нашей интеллигенции, осознавшей свою слабость и свою силу. Время благотворных сомнений, отказа от иллюзий. Время, когда печатались лучшие книги Трифонова: на смену бескомпромиссным инвективам и трагическим откровениям Солженицына (уже высланного из России) приходила проза, никого не клеймившая и не возвеличивавшая, но внимательно исследовавшая механизмы тогдашней «социальной этики».

...Вспомним знаменитые «голоса» – они создавали новую мифологию, но и несли реальную информацию. И люди учились постепенно – хотя не всегда, разумеется, успешно – преодолевать страх.

И великие примеры были известны, и трагические судьбы – Сахаров, Григоренко, Виктор Некрасов. И каждый мало-помалу начинал осознавать меру собственных возможностей.

То «серое время» было временем самопознания, интеллектуального развития, временем, когда «черного» и «белого» было куда больше, чем бесцветного и аморфного, во всяком случае контрасты были заметнее.

Зачем я вспоминаю об этом? Не потому, что жалею о времени или полагаю, что оно было очень хорошим или очень дурным. Но оно – было. В нем умещались отвага Сахарова, открытие широким читателям Гессе или Белля (помните – «причастие Тельца» и «причастие Буйвола»), книг Ю. Лотмана, увлечение М. Бахтиным, тонкая и мудрая сатира Искандера. Были мелкая трусость, великая печаль, бегство в «глухой профессионализм».

Мне кажется, презирая вчерашний день, мы не научимся с уважением относиться к нынешнему.

И все-таки главный вопрос – это вопрос о том, как строить свои отношения со зрителем. Но именно в этом кроется первая причина всех остальных опасностей.

Исходя из деклараций, которые сегодня звучат, из подбора кадров, который сейчас осуществляется, складывается впечатление, что к зрителю относятся как к покупателю: есть товар, зритель – его покупатель. Именно в этом, на мой взгляд, скрывается главная неправда. Телевидение все-таки не совсем товар. Его зритель – не совсем покупатель. Позволю себе такую аналогию. Во взаимоотношениях с телевидением зритель становится гостем огромной Страны Чудес. Да, там есть магазин, где можно купить бутерброд, как-то перекусить. Но все-таки это Страна Чудес, где можно удивиться, где можно испытать эмоции, где можно выскочить из самого себя, где можно встретить героя какой-то сказки. Мне кажется, этого понимания нет. И, как мне представляется, пока не будет.

Пока есть лишь группа людей, которая знает о том, как надо торговать. Собрались торговцы разным товаром. Один умеет торговать нефтью, другой – деньгами, третий – машинами. Даже торговцев книгами среди них нет. Ни в одном из этих видов торговли никто не имеет отношений с простым человеком, который и машину-то отчаялся купить, не говоря о нефти.

Это другая психология. Она не диктует необходимость любви к зрителю-покупателю. Уровень сервиса – да. Но любви нет. Есть три цели. Одна – финансовая, другая – властная, а третья – не характерна для бизнеса вообще: бескорыстное отношение к зрителю. И эта позиция никоим образом не определена ни у кого из участников процесса.

Бескорыстную любовь могут себе позволить или очень бедные люди, или очень богатые. И совершенно не исключено, что богатые люди в силу каких-то причин обнаружат в себе потребность любить зрителя. А поскольку они богатые, то могут себе это позволить. Что их к этому подвигнет? Жизнь, общество, время, власть, собственное сознание – не знаю.

Мы оказались как бы Робинзонами в собственной стране. Правда, очень разными Робинзонами. Кто-то быстро сориентировался и перетаскал себе в хижину остатки корабельного провианта; кто-то запасся оружием; кто-то попытался организовать натуральное хозяйство, отрезал участок, стал торговать. Неразворотливые, нерасторопные – а это большей частью те, кто посовестливее, послабее, – оказались ни с чем и вынуждены исполнять роль Пятницы – шута и работника Робинзона.

Но... неужели это те Робинзоны и Пятницы, за плечами которых многовековая культура и питавшая весь мир научная мысль?! В гигантской родословной которых – имена великих ученых и мыслителей – Менделеева и Лебедева, Зелинского и Циолковского, Соловьева и Бердяева, Жуковского, Курчатова и Королева!.. А симфоническая оперная классика (Чайковский и Мусоргский, Прокофьев и Шостакович, Рахманинов и Скрябин...) Живопись – реалистическая (в особенности историческая и жанровая – имена не перечесть), импрессионистская (Серов, Врубель...) и авангардистская (зародившаяся, по общему признанию, в России). Монументальная человековедческая литература... Все это гигантское достояние предстоит человечеству, цивилизуясь и дальше, впитывать и осваивать еще много лет.

А русский социализм и русский космизм? Первый дал миру Герцена и Бакунина, Чернышевского и Лаврова, Кропоткина и Ленина, пример планового ведения хозяйства, которое (с поправкой на частнособственническую систему) используют все передовые капиталистические страны; второй – предвосхитил актуальные теперь, все обостряющиеся глобальные проблемы современности, необходимость нового мироощущения землян. Спрашивается: кто из чего и куда «выпал»?

Мда-а... Что уж тут говорить еще и о таком «пустяке», как подлинно художественное вещание, которое никак не отнесешь к фаворитам ТВ, и это значит, что мы прощаемся с академическими концертами, с драматическими и оперными спектаклями, занимающими в телеэфире любой цивилизованной страны постоянное и незыблемое место. Прощаемся с огромным фондом уникальных, но более ненужных образовательных записей, с традициями великолепного телевизионного искусства, существовавшего только у нас и в создании которого участвовали первые мастера кино, театра, музыки, живописи... Очевидно, прощаемся с историческими эссе Александра Панченко и «Беседами о культуре» Юрия Лотмана, ставшими событием нашей духовной жизни. С уроками английского, французского и вымирающего русского.

Из эфира «ушли» телеканал «Университеты», выдавлены последние профессионалы отечественной телевизионной школы, способные передать ее методы молодым. Прервалась традиция, и это самое невосстановимое.

Взамен мы получили – теперь уже практически на всех каналах – новую, динамичную, но вполне импортную школу, трактующую ТВ как способ, развлекая и информируя, создать себе выгодный рынок и зарабатывать деньги. Школу достаточно циничную: ее этика зависит исключительно от уровня профессионализма, но любые высокие материи она программно презирает. В своем эфирном «мэйнстриме» она максимально обездушена, роботизирована и готова вывести на экран самого дьявола, если для такого зрелища найдутся зрители, а стало быть, кормильцы-рекламодатели. Там, за океанами, она развивается с телевизионных пеленок, она органична и успела выработать некий этический кодекс, Позволяющий оставаться в рамках цивилизации. Но у нас, как известно, нравственный кодекс как бы отменен вообще. Скоропостижно воспринимая ее принципы, мы получаем ТВ без лица и границ.

Профи «прежнего» телевидения здесь не просто не нужны – их воспринимают как противников новшеств, столь безапелляционно понятого кем-то «рыночного экрана».

Не потому ли большинство жителей России утратило свою культурную определенность? Мало сказать, что данное обстоятельство создает некоторый дискомфорт. Особенно в такой идейной стране, какой была и, смею надеяться, еще остается Россия, подобная культурная неопределенность мучительна. Никакими заполненными магазинными полками ее, понятно, не заменить. Под угрозой находится духовное здоровье, зиждущееся на твердых, хотя, вероятно, для многих и чисто интуитивно принятых понятиях справедливости, правды, различения добра и зла.

В условиях ценностного хаоса (а культура в некотором смысле слова и является инструментом борьбы с социальным хаосом, орудием выпрямления путей человеческих) в человеке в первую очередь рушится внутренний человек – основа его натуры, его достоинства, его здравого взгляда на мир. Вместо опустошенного нутра остается одна внешность. Такой полный ценностно-неозадаченный индивид действительно становится всецело объектом. Он живет наружной жизнью, извне организованной, и не так важно, что она может быть весьма сложной, как, скажем, у пчел или муравьев. Принципиально то, что в этом качестве – живет (или, вернее, обречен жить) нечеловеческой, недочеловеческой жизнью. Иными словами, личность человека, безусловно, связана с его культурной определенностью. Надо сначала обладать культурой, быть в ней, воспринимать свое бытие как культурно выстроенное, чтобы на этом уже безусловном фоне сподобиться против нее выступать, как это порой делают некоторые (боюсь произнести – многие!) западники и западницы, задаваясь, восторженно глядя «за бугор», мучительными вопросами: «Почему у нас этого нет?» И слышат всего два варианта ответа. Первый: «Ничего, и у нас все это скоро будет». Второй: «У нас этого не будет никогда, потому что мы козлы!» После того как убогий запас ответов исчерпан, вопросы по идее должны прекратиться. Но... посмотрите на телеэкран – и вы увидите там и эти вопросы, и жалкие потуги ответить на них «выразительными возможностями телевидения» (прости, Господи!).

А тут еще наше сегодняшнее сверхагитпрополитизированное телевидение, словно бы добровольно уступающее свои первые подступы к высокому званию ИСКУССТВО, о котором...

О котором размышляет Алексей Герман в статье «ПОЧЕМ ФУНТ ЧЕПУХИ» («Общая газета», №36, 1997):

 

«У Зощенко есть замечательная фраза, я ее часто жене повторяю: «У одной докторши умер муж. Ну, думает, ерунда. Оказывается, не ерунда». Закрыли каналы «Российские университеты». Думаем, ерунда. Поверьте, не ерунда.

Телевидение окончательно захватила эпоха агитпропа. Оказалось, что в процессе революционного преобразования общества, на данном его этапе, совершенно не нужны умные люди – Солженицына с экрана попросили первым. Нужны гладкие, видные, убедительные, увлекающие. То есть идеологические авторитеты. Хозяева за кадром, известные телеаналитики в кадре. Произошел фантасмагорический разрыв между телевидением, которое смотрит народ – футболом, сериалами, – и телевидением для узкого круга заинтересованных лиц, где эти новые авторитеты могут «нести» кого угодно. За порогом телестудий унылая и тяжкая для многих жизнь, а они месяц подряд в эфире могут разоблачать очередную неправедную сделку какого-нибудь банкира, сто лет народу неинтересного.

Празднуют победу друг друга в подковерной возне и радуются собственной смелости. В итоге их ангажированность пополам со сноровкой сыграла с ними же дурную шутку: они перестали в нравственной жизни общества вообще что-либо значить. Да и не могут на роль национальных авторитетов претендовать эти холеные люди, от которых у меня лично ощущение, что все нравственные муки они снимают утренним рассолом.

Итак, мы оказались обществом, вовсе лишенным идеологии, не говоря уж о пресловутой национальной идее. Таким был Рим накануне прихода варваров...

Идеология начинается не с телевидения, как думают наши власти. Она начинается с искусства. Нет искусства – нет идеологии. Пора понять – никакая общенациональная идея не может быть транслирована через ведущих – она может пройти только через сердце человека. Факт искусства может заставить тебя плакать, сострадать или гордиться – и тем убедить всего вернее».

 

Впрочем, нет, не вполне прав знаменитый кинорежиссер – «Искусства» (если под этим высоким словом понимать то формальное определение, которым по инерции на телевидении награждают любые недокументальные, сыгранные теле- или киноактерами для телепроизведения) на наших экранах все-таки более чем достаточно. Но...

«Невозможно больше пропагандировать убийства, насилие. Когда-то мы не верили, что искусство может воздействовать плохо, – может! Теперь уже вижу: воздействует. Когда тебе сто раз в подробностях покажут, как грабить банк, твоя психика постепенно меняется. Разрушаются моральные основы.

...Мы перестали реагировать на смерть – и эта трагедия на совести телевидения. Смерть на экране и в жизни оказались явлениями одного уровня. В людях поселили жажду кровавых эффектов. Я никогда не забуду, как в 93-м несли окровавленного человека, и навстречу лез репортер, чтобы его снять. И парень-санитар не выдержал. «Ну что ты, сволочь, хочешь увидеть?! – закричал он в камеру. – Хочешь увидеть, что сделали с человеком?» Сдернул простыню, а у того полголовы. «Вот смотри, сволочь!» (Савва Кулиш. «Общая газета», №30, 1997).

Что же касается сегодняшней свободы, она, к сожалению, далеко не так радужна, как ожидалось. Так, свобода слова в нынешней России – понятие относительное: писать или говорить ты можешь что угодно, но никто не обязан это печатать или показывать. Свобода слова для интеллигенции заканчивается там, где начинается свобода властей определять, какое мнение от имени интеллигенции должно прозвучать. И неважно – что это за власть: политическая, административная или... власть денег.

Наступило время больших капиталов и политических амбиций. Потихоньку четвертую власть прибрали к рукам несколько финансовых кланов, исповедующих старый как мир принцип «разделяй и властвуй». Недавних соратников по борьбе с красным прошлым разделили, объявив начало конкурентного забега, и дали старт. В борьбе за тираж, за рейтинг, в качестве горючего начали заботливо сливать компромат, позволявший время от времени делать существенный рывок к финишу, опережая коллег по перу или эфиру.

В разгаре информационных войн мы внезапно осознали, что в стране почти не осталось СМИ, имеющих подлинную экономическую независимость. Что нормой стали ангажированность многих СМИ, нарушение этических норм и явная «покупаемость» журналистов. За примерами далеко ходить не надо – достаточно хотя бы неделю посидеть перед телеэкраном.

Сегодня, когда реальная политика все больше превращается в объект созерцания, возрастает запрос на некую иную, «искусственную» реальность. Еще два-три года назад социологи и психологи бились над разгадкой феномена огромной популярности у нас латиноамериканских «мыльных опер». Именно благодаря голубому экрану, создающему эффект соучастия в происходящем, реальные события из взгляда новостей дня воспринимаются массовым сознанием сквозь призму «телесериального» мироощущения. Было бы нелепо обвинять в этом работников ТВ: не будь общественного запроса, подобного результата им ни за что не удалось бы достичь, Важнее другое: что, какой образ возникает, так сказать, синтезируется в зрительском восприятии от созерцания этой «искусственной реальности»?

 

 

Пусть на этот вопрос ответит журналист Юрий Алянский в своей холодящей кровь зарисовке «ВОЛКИ В ГОРОДЕ» («Общая газета», №3, 1995):

 

«Меня ведут в ванную комнату. Отодвигается пластиковая занавеска. В ванне – обнаженная женщина с перерезанным горлом. В отверстие для стока воды льется жидкость розового цвета.

Светлое чистое помещение. Стеллаж с крупными ящиками-ячейками. Человек в белоснежном халате – врач? – за хромированную ручку выдвигает один из ящиков. В нем – заиндевелый труп, видны его желтые ступни.

Постель в гостиничном номере. Двое занимаются любовью. Тихо открывается балконная дверь. Фигура в маске. Автоматная очередь. Пули впиваются в подушку, взметая фонтаны перьев, в шею женщины, в живот мужчины.

Сон после слишком плотного ужина? Нет, хроника впечатлений телезрителя.

Разбившийся самолет. Санитары обстоятельно собирают вокруг места катастрофы чьи-то руки, ноги, головы.

Изысканные пытки человека иглами, подробная технология и методика.

Переключаю, переключаю. Грязный подвал. Ржавые трубы. Медленно ползают огромные крысы (крупный план).

Автобус упал с высокого моста. Тела, части тел. Открытые гробы.

Переключаю.

«Жизнь в аду», «Убийство в раю», «Уик-энд с убийцей», «Третьего убрать», «Седьмого убрать», «Всех убрать» (фильмы на ТВ)...

Я вижу и слышу это каждый вечер. Политические новости (иных у нас уже почти не бывает) смыкаются в телепрограммах с фильмами ужасов, от каких вздрогнул бы и Хичкок, с придуманными эпизодами изощренного насилия, хотя подлинных в «Новостях», «Вестях», «Сегодня» – больше и они страшнее, и зрители к началу демонстрации фильма уже находятся в надежном шоке. После жуткой правды следует на ночь глядя страшная сказка.

Однако каждый сам, добровольно включает телевизор и вроде бы по доброй воле накачивается страшной черной энергией зла; а потом постепенно становится тем, кто выкрикивает угрозы и отдельно взятым инакомыслящим, и целым инакомыслящим народам; требует немедленно завоевать Крым или Казахстан, а которые не хотят, – тех в железо и куда подальше. А если такие цели будут труднодостижимы, он закажет убийство в подъезде: ну, скажем, адвоката, который нас защищает, предпринимателя, который нас кормит или одевает, журналиста, который говорит правду. И тогда каждый станет такой крысой, что неосторожно хватает отравленный ужасом, агрессией и злобой кусок сала. А потом загрызает сородичей....

В своем рекламном ролике фирма «Сэлдом» советует не забывать выключить телевизор.

Совет хорош, но, увы, телевизор выключают и даже уносят, а изображение остается».

 

А еще вспомним, что... телевидение обладает одним парадоксальным свойством – оно само создает потребности зрителей и одновременно их удовлетворяет. В нормальных условиях этот процесс должен развиваться по спирали, уровень потребностей должен расти. Но еще совсем недавно, в 70-х годах, наше телевидение вообще ничего не знало о потребностях зрителя по той простой причине, что социологической службы не было. Зритель рисовался руководителям телевидения некой отвлеченной фигурой с неким усредненным эстетическим уровнем. К принципу «как бы чего не вышло» добавляли тогда второй основополагающий постулат – телезритель не поймет нас». Тогда же возник и укрепился главный – третий принцип – не «испортить» зрителя, то есть не дать ему повода, упаси Бог, задуматься над чем-либо.

А он, зритель, задумывался и тогда, и, несмотря на всю сегодняшнюю открытость, гласность и прочий плюрализм – сейчас. Такой уж он неисправимый, наш отечественный (лучший в мире, поверьте) зритель. И сложностей у него меньше не стало.

А из интервью с известным психологом Владимиром Леви выходит, что их теперь еще больше:

 

– Владимир Львович, на ваш взгляд, что меняется в психологии наших соотечественников?

– На сегодняшний день я принял в качестве пациентов и, наверное, хоть отчасти понял где-то около четверти миллиона человек. Это бесконечно разные люди, с одними и теми же болезнями и поразительно одинаковыми жизненными ошибками, для пересчета которых вполне хватит десяти пальцев. Я не умею выводить из людей среднее арифметическое, поэтому все, что скажу, примите, пожалуйста, как личные впечатления.

– Но есть же сухой остаток обобщений?

– Хорошо, вот несколько штрихов. Наступила другая эпоха?.. Так вот, что бы ни изменилось за последние годы, мои сегодняшние «внучатые» пациенты в самом существенном повторяют своих дедов: не то что б копируют, но воспроизводят как музыкальные темы, не сознавая этого, как не знают, от кого унаследовали свои родинки, прыщики и походки...

– Мне слышатся мотивы Экклезиаста – «род приходит, и род уходит, и что было, то повторяется, и все суета...».

– Даже совсем молодые люди, даже 14- и 16-летние, приходят ко мне чаще с теми вопросами, которые определяются не местом и временем, не ситуацией сегодняшнего дня, а человеческой природой. Жизнь и смерть, здоровье и болезнь, возрастные кризисы... Человеческие взаимоотношения – любовь, ревность, соперничество, насилие, ложь. Вечная тема человеческого неравенства. Взаимоотношения родителей и детей – их сущность не изменилась за тысячелетия. Многие ищут в психологе предсказателя судьбы, подсказчика смысла жизни или даже создателя этого смысла. Остаются теми же основные причины психозов, неврозов, депрессий, страхов, зависимостей и пристрастий. Сегодняшний человек избавился от страха отступить вправо или влево и боязни оказаться под прицелом репрессивной государственной машины. Однако общая сумма его страхов не изменилась. Возросло чувство незащищенности, растет и будет продолжать расти страх остаться без средств к существованию. Свободы у человека стало вроде бы больше. Но вместо роста свободы внутренней мы наблюдаем рост разнузданности. Обвалилась общественная вертикаль. Раньше, хоть это и было иллюзией, человек знал, куда он может обратиться в поисках справедливости. Был плохой, злой отец – государство, но это был родитель! Теперь каждый – сирота-одиночка и может рассчитывать лишь на себя.

– Что в этом плохого? Мы учимся быть свободными.

– У советских людей была либо вера в идеалы коммунизма, либо вера в ложность этих идеалов. Сознание четко поляризовалось. Сейчас – вообще ничего, голый вакуум. Для кого-то это заполнила религия. Однако обозначились пределы модного влияния церкви – они сейчас весьма невелики и перспектив их расширения не предвидится. Остается вера в капитализм. Но таковой тоже не имеется. Результат – массовое разочарование. Обозначилась опасность духовного опустошения...

 

– Чего уж там, – улыбнется иной Читатель, – речь ведь идет о пациентах доктора, как-никак!

И будет прав. Вот размышления более чем успешного человека, моего коллеги по театральной режиссуре и даже тезки Валерия Фокина:

 

«Что будет с нами? Этот вопрос приходит в голову каждому. Мы думаем о смерти и боимся ее. Но вызывает у меня интерес, и интерес крупный, следующее. Что вообще остается? На что мы имеем и на что не имеем права? Ведь во всех нас намешано многое и разное, и многого и разного человеку хочется. Но важна попытка себя обуздать – все начинается с воли, в том числе и движение...».

 

А как же это возможно – «себя обуздать», не находясь в постоянном контакте с окружающим миром (во всех его проявлениях!), не «корректируя» себя и... его, а значит – не владея всей (всей!) необходимой информацией! Вот и вступили мы с вами в очередное противоречие, поначалу предав остракизму нынешнее сверхагитпрополитизированное телевидение, а потом тут же потребовав от него... именно этого? Или ИНФОРМАЦИЯ – это все-таки чуть-чуть иное? И дело тут не только в вопросе «ЧТО?», но и в... КАК?». То бишь – в тележурналистах?

И сразу же – публицистически заостренный пассаж уважаемого телеведа Сергея Муратова:

 

Наше телевидение уникально. Оно сочетает в себе наследие авторитаризма с абсолютной свободой журналистского самопроявления. Мы ничего не знаем (да и не хотим знать) о доктрине справедливости или доктрине равных возможностей (когда изложение одной позиции на экране предполагает обязательное изложение оппонента). Отечественные ведущие куда более независимы, чем их западные коллеги. Не от того ли слухи у нас то и дело выдают за факты, инсценировки – за действительные события, вчерашние новости – за сегодняшние, видеозаписи – за трансляцию, чужие кадры – за собственные, а комментарии ведущего – за всенародную точку зрения?

...Мы мечтаем о едином информационном пространстве. Но пока что у нас существует единое мифологическое пространство, где царит митинговая нетерпимость, постоянная взвинченность и истерика. Феномены Кашпировского или Жириновского спровоцированы телевизионными журналистами, не склонными задумываться над общественными последствиями своих решений.

Мы имеем дело с социально безответственным телевидением. Правда, периодически зрителям напоминают слова Вольтера, который готов был отдать свою жизнь за право его противника высказать свое мнение. Очевидно, этой фразой и ограничиваются представления журналистов о демократии.

Наивно думать, что телевидение стремится нам предоставить панораму общественных мнений во всем их многообразии и соответственно той роли, которую эти мнения играют в общественной жизни. Журналисты озабочены не объективностью изображаемой ими картины, а скорее типажностью приглашаемых персонажей. Особенно выразительны на экране истероидные характеры, а также фигуры одиозные и скандальные. Такие приглашения обоюдовыгодные: для одной стороны – даровая реклама, для другой – бесплатное представление...

...Бесплатное представление характерно не только тем, что не требует серьезных затрат на производство такой передачи, но и тем, что оно запросто может обходиться без... профессионалов, без людей, не мыслящих свою профессию вне творчества.

 

 

Но хочется верить, что не все так безнадежно. Хотя сделать это очень непросто. Потому что это «телевизионное поле» почти равноценно минному – как творчески, так и... увы, в буквальном смысле этого понятия.

Западные теоретики предостерегают: «Информацию не надо комментировать, беспристрастное информирование – условие демократии». Заметим, что различие «комментированной» и «некомментированной» информации, несомненно, носит условный характер. Оценка факта, его значимости начинается уже на стадии отбора новостей... Увидеть жизнь в неожиданном ракурсе, заметить в обыденности типическое, вычленить его и продемонстрировать зрителям способен на телевидении именно журналист. Дм. Захаров, Вл. Листьев, Ал. Любимов («Взгляд») привнесли в нашу журналистику опыт зарубежной информации. Появилась большая калейдоскопичность сюжетов, свежесть, динамичность и острота взгляда на наши реалии. Но...

Современный человек завален новостями о катастрофах, переворотах, бедствиях мирового масштаба. «Человек попросту не может приводить себя в состояние непосредственной реакции. Отчаявшись повлиять на события, человек, – полагают американские социологи, – привыкает относиться к фактам спокойно. Рождается психологическая усталость и невосприимчивость к сообщениям, к их патетике и призывам... В этой связи огромная смысловая нагрузка ложится на мир персонификаций. Человек, которому я доверяю, знает, что нужно делать, знает несколько точек зрения по данному вопросу... Избирательность мнений формирует установку...», т.е. важно, КТО говорит, и КАК я его воспринимаю.

Личностную тележурналистику – «с иронией, подтекстом, с индивидуальной человеческой окрашенностью...», телетеория конца 80-х – начала 90-х годов даже определяла как феномен «Ленинградского телевидения» (!). Это тот памятный расцвет нашего телевидения, когда только появился А. Невзоров, когда все смотрели «Пятое колесо» и «Монитор». Конечно, питерская публицистика удачно «легла» на всеобщий интерес к новым процессам и явлениям в обществе, но как раз потому, что в репортажных документальных материалах раскрывалась возможность художественного анализа действительности. И произошло то, о чем так поэтично было написано в одном газетном телевизионном обзоре: «Сквозь множество красок здесь проступила магия личности» (Вот и подтверждаются наблюдения одного из самых известных наших телеведов, теоретиков, педагогов С. Муратова о том, что «документальный герой... не что иное, как средство авторского самовыражения»?). Выходит, «личностная» информация, «личностное» телевидение – это наше, родное, российское достояние? Та самая разгадка загадочной «русской души». А как же предупреждения умудренных опытом западных теоретиков демократического телевидения? Или «то, что русскому хорошо – немцу...»?

...«Зависть» Ю. Олеши начинается знаменитой фразой: «Он пел по утрам в клозете. Эту песню его... можно трактовать так: «Как мне приятно жить... та-ра! та-ра!.. Мой кишечник упруг... Правильно движутся во мне соки... Сокращайся кишка, сокращайся... трам-ба-ба-бум!»

Человек превращается в машину. Мы живем в литературной стране. Хорошо это или плохо – другой вопрос. Мы с трудом постигаем, как это можно сопереживать некоей искусственной реальности.

Книга нам – лучший друг и подарок.

Телевидение нами тоже долгое время воспринималось как нечто одушевленное, как человек, со всеми его пороками, достоинствами и со всей его непредсказуемостью. Человек загадочный, с огромными возможностями и, следовательно, почти божество. Не это ли один из факторов тоталитарного сознания?..

Когда человек превращается в машину, это вызывает страх. Но почему же не вызвало протеста, что машина, которой является ТВ, превратилась для нас в человека, в Слово? А уже кое-кто возвращает все на свои места, говоря телезрителю: телевидение – это машина.

Здесь все – искусственно. Здесь главное не люди, а камеры, пульты управления, провода, по которым стремительно бежит ток («Как правильно движутся во мне электроны... трам-ба-ба-бум!»).

И это тоже не вызывает протеста?!.. Или все это и есть своеобразная диалектика телевидения, так сказать, единство и борьба противоположностей?

И все-таки... личности, разные, любимые, а потому вызывающие абсолютное доверие, прямо с экрана (один на один со мной, своим другом) открывающие свою душу, ДЕЛАЮТ СЕГОДНЯШНЕЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ!

Даже, несмотря на то, что в телеинформации, в аналитических телепрограммах этого... не нужно вовсе?

Ведущие аналитических передач должны представлять весь спектр взглядов и мышления. Но ни в одной стране мира не удержался бы ведущий, который несет на своих плечах всю тяжесть государственной мудрости. В итоге сохраняется указующий перст... А он, перст, лишает меня возможности понять, ЧТО и КАК произошло... И тут я вспомнил, как в «Вести», которая после ухода многих ведущих этой информационной программы стала «безличностной» (без перста!), потоком пошли негодующие письма: «А почему вы не говорите, что хорошо, а что плохо?» Да ты сам думай!

С другой стороны, куда же без них, без телезвезд. Хотя нет, сегодня уже и звезд на телевидении почти нет – только суперзвезды. Супер – это же куда значительней, правда? Ну, совсем как в зарисовке Михаила Мишина, которую я с радостью переписываю... нет, коли это зарисовка, то перерисовываю:

 

«Созвездие искусств сверкает диким блеском, ибо просто звезд в нем уже нет – они «супер»... Начиная с критериев критики: не до конца угробил роль – гений, прохныкал под «фанеру» про Глашу – суперстар.

На телевидении вообще давно все – «супер». Настолько, что психиатры уже плюнули и перестали приставать со своей статистикой. Супербоевик, суперсериал, суперпарад суперклипов. Затем суперигра, супервикторина и супермодели на борту суперлайнера. «Ваши аплодисменты! Суперприз – в студию! Поздравляю с супервыжималкой!» Что она такое выжимает, господи? «Спонсор нашей передачи – суперсалон унитазов!..» Супершоу – проще простоу...

Куда ни плюнь – супер, куда ни доплюнь – элита.

Говорят, тут где-то, не дожидаясь будущего, начаты раскопки с целью найти черепки нормальной жизни в толще нашей «супер». Ну, дай им Бог».

 

...И все-таки без звезд наше телевизионное небо представить невозможно! И тем более что далеко, к счастью, не все они стали таковыми потому, что их «раскрутили», как это водится в шоу-бизнесе (Господи! И это у нас теперь называется простым русским словом!), а есть, что называется, те, что от Бога и от огромного труда, вложенного в себя, в свою профессию! И номер один в сегодняшнем телевидении – Владимир Познер. В роли телезвезды появился еще в начале перестройки, когда публика была потрясена невероятным по тем временам зрелищем советско-американских телемостов, авторство которых, в сознаниях многих, весьма небезосновательно принадлежит Владимиру Владимировичу. Владимир Познер и Фил Донахью, предъявив лицом друг к другу рядовых русских и американцев, старались убедить их в том, что у оппонентов нет ни рогов, ни копыт. Тогда это не было излишним. Граждане ожесточенно кричали через спутник на другой конец Земли разные несусветные глупости, а руководивший процессом элегантный и благожелательный Познер казался в этой аудитории человеком неземным, звездой, одним словом. Тайное почтение, которое на Руси всегда питают к чужой культуре, создало тогда Владимиру Владимировичу массу поклонников.

Сегодня «не наша» культура обрушилась на потребителя, как лавина. Американское телевидение вошло в наш дом в количестве сверхизбыточном. Улыбающийся человек в хорошем костюме перестал быть диковинкой. Словом, изменилось многое, но Владимир Познер остался таким, каким был – «опытным учителем, который в своей передаче плохого не допустит, хорошему не помешает, заставит всех вести себя, как следует, и непременно будет сеять среди людей разумное, доброе, вечное» («Смена», 1995).

 

«Никогда не считал себя посланником западной культуры на российском телевидении. Нет. Вовсе нет. Мои передачи – они о нас, о наших проблемах. Если я вижу какую-то свою роль – она только в том, чтобы помочь людям говорить друг с другом, а не мимо. Люди в аудитории ведут себя, как задано ведущим. Их поведение зависит от того, на какие кнопки нажать. Я не позволю в своей передаче кого-то оскорблять, я это прекращу сразу же. И, наверное, это моя манера – выслушивать людей, требовать от них, чтобы они выслушивали друг друга. Это приводит к таким дружелюбным отношениям в студии. Но я никак не могу сказать, что это западная манера поведения. На американском телевидении, на ток-шоу Фила Донахью, поведение спокойное, а у такого ведущего, как Хералдо, люди дерутся – там настоящие кровавые драки с перебитыми носами. И тут и там – американцы. А вот задачи разные» (В. Познер. Я слишком опытен. «Смена», 1995).

 

И еще:

 

«Тот журналист, кто пытается сообщить нам все обстоятельства вопроса, независимо от своих политических воззрений, который, не скрывая своих взглядов, выкладывает все «за» и «против», чтобы вы смогли сделать свой собственный вывод, – такой журналист достоин доверия. Тот же, кто отбирает только те факты, которые работают на его взгляды, или, что хуже того, подтасовывает факты или выдумывает их, – такой журналист не достоин звания журналиста. Сказав это, я добавлю, что на ТВ есть и первые и вторые. Дело зрителя – разобраться в том, кто есть кто, помня при этом, что достоин необязательно тот журналист, который говорит то, с чем вы согласны, ведь истина не всегда приятна».

 

И уж коли начинали мы эту беседу «с чужого голоса» (нет, все-таки «разными голосами», а никак не чужими), с цельной, без купюр, статьи, то и завершим ее, ставшей уже хрестоматийной (хвала переписчику!), публикацией нашего главного телеакадемика, корифея тележурналистики и всеобщего по обе стороны экрана любимца Владимира Познера, под интригующим названием «ПОКА “ПИПЛ ХАВАЕТ”»:

 

«Еще недавно как зрители, так и люди, работавшие на телевидении, мечтали о том дне, когда исчезнет контроль над вещанием со стороны государства (точнее, партийный контроль отдела агитации и пропаганды ЦК).

И вот свершилось. Сегодня никакого контроля со стороны государства по сути дела нет. Более того, нет государственного телевидения как такового: то, что называется Государственной телерадиокомпанией, на самом деле существует за счет рекламы – государство выделяет в лучшем случае лишь треть необходимых средств. Номинально государство является владельцем контрольного пакета акций Общественного российского телевидения, но, поскольку оно не вкладывает в ОРТ ни копейки, ОРТ тоже не может считаться государственной телесетью. Строго говоря, нельзя считать его и общественным телевидением, ибо оно тоже живет за счет рекламы.

Мечтая избавиться от партийно-государственного контроля, люди, видимо, полагали, что после этого контроля либо не будет вовсе, либо он станет каким-то другим – гораздо более приемлемым, объективным, способствующим повышению качества передач. Однако сегодня только ленивый не ругает телевидение, хотя, казалось бы, это то самое телевидение, о котором все мечтали.

Обнаружилось, что оно совсем не свободно, что оно контролируется, и контролируется весьма жестко совершенно определенными интересами.

Этот другой контроль, основанный на существовании разных политических и финансовых интересов, и определяет то состояние телевидения, в котором оно сегодня пребывает.

Помню, выступая в одном весьма уважаемом интеллектуальном клубе, я высказал соображение, что коммерческое телевидение есть бизнес. Мои слова вызвали резкий протест со стороны присутствовавших, которые доказывали, что телевидение – это инструмент воздействия на общественное мнение, орудие просвещения, воспитания вкуса и прочая, и прочая. Между тем телевидение всего лишь продает товар и старается торговать именно таким товаром, который будут покупать, то есть делать именно такие передачи, какие будет смотреть публика. Коль скоро ТВ зависит от рекламы, а стоимость рекламной минуты определяется рейтингом передачи, в которую она включена, то любое коммерческое телевидение, хотим мы этого или нет, подстраивается под «самого широкого» зрителя.

Возмущаться здесь бессмысленно, как бессмысленно взывать к совести тех, кто управляет телевидением, потому что на самом деле управляют им очень простые подсчеты: сколько затрачено – сколько заработано.

Разумеется, если в стране очень высок интеллектуально-образовательный уровень населения, если значительная часть зрителей обладает широким культурным и политическим кругозором, имеет вкус к высокому искусству, в такой стране облик телевидения будет иной. Если товар высокого качества можно продать – почему бы нет?

Происходящее сегодня на нашем телевидении свидетельствует о том, что наша публика пока не слишком требовательна. Рейтинги показывают, что, как только в эфир ставится передача, требующая соучастия, совместного обдумывания, затраты внутренних сил, количество зрителей падает, тем более если на соседнем канале в это время идет бразильский сериал. Факт печальный, но факт.

Вот здесь-то и требуется «руководящая роль государства», ибо противостоять этому можно с помощью повышения культурного и образовательного уровня населения, о чем государство пока не слишком печется. Человек, получивший соответствующее образование и воспитание, органически не может смотреть бразильский сериал – ему это скучно и неинтересно, у него другие культурные ориентиры. У нас большинство зрителей готово потреблять то, что предлагается. Я вспоминаю «бессмертную формулу» поп-звезды Богдана Титомира, который в ответ на вопрос, не совестно ли ему кормить слушателей такой пошлостью, сказал: «Так ведь пипл хавает!» Кстати, намного раньше замечательный композитор Арно Бабаджанян, талантливейший человек, автор прекрасных симфонических и камерных произведений, переключившийся на советскую попсу, сказал приблизительно то же, когда его спросили, как он может писать подобную пошлость: «Чем пошлее, тем башлее».

Этот закон верен для любой коммерции, в том числе и телевизионной. Вместо того чтобы сотрясать воздух, возмущаясь и негодуя, надо понять, во-первых, что нет свободного и неконтролируемого ТВ и, во-вторых, что контроль со стороны частного капитала ненамного лучше, чем партийно-государственный, разве что разнообразия побольше. Закон верен для всех. За одним исключением.

Общественное телевидение все-таки существует. Существует оно в Англии. Это Би-би-си. За счет чего же живет Би-би-си? За счет двух вещей: отчасти это бюджетные деньги, но главным образом – абонементная плата, которую в Англии обязан вносить владелец каждого телевизора. Эта абонементная плата целиком и полностью идет на содержание Би-би-си, благодаря чему Би-би-си не зависит от рекламы и рекламодателей. Несмотря на то что все это в сущности бюджетные деньги, в хартии Би-би-си записано, что государство не имеет никакого права вмешиваться в содержание передач. В общественный же совет Би-би-си входят только люди, не имеющие отношения ни к банкам, ни к рекламе, ни к государственным учреждениям. Контроль получается действительно общественным. Такова придуманная и воплощенная англичанами – честь им и хвала! – редкая, чтобы не сказать уникальная, и точно работающая модель. Чтобы оценить ее преимущества, необходим определенный уровень общественного сознания и политической культуры, которого нет ни в Америке, ни у нас.

Когда-нибудь, надеюсь, мы придем к пониманию того, что телевидение существует для зрителей. Как, извините, химчистка для клиентов. Если в ближайшей химчистке будут плохо чистить, я пойду в другую. Но пока, увы, у нас и чистят всюду почти одинаково, и передачи на всех каналах почти равноценны.

Попытки принять законы, регламентирующие деятельность телевидения, – пустое. Иное дело, что необходимы кодексы телекомпаний, устанавливающие этические принципы вещания, чтобы руководитель Российского телевидения не мог вести свою программу по своему каналу (если все же очень хочется, не надо быть руководителем) или чтобы владелец акций телекомпании не выходил в эфир со своей передачей, ибо это противоречит этике телебизнеса. В других странах существуют общественные советы телекомпаний, в которые входят представители общественности, не имеющие отношения к телебизнесу (в Америке таких советов немного, но в Европе они очень распространены, и в Англии тоже). Только они имеют право вмешиваться, когда происходит явное нарушение профессиональной этики. Приведу пример того, как работает механизм соблюдения этических норм на телевидении даже в такой стране, как США, которая не является, с моей точки зрения, высокоэтичной страной.

Очень популярная ведущая Кони Чанг, суперзвезда Си-би-эс, однажды, года два тому назад, брала интервью у матери спикера палаты представителей США, который – и это знали все – терпеть не мог Билла Клинтона, но еще хуже относился к его жене. В конце беседы Кони спросила: «Скажите, что ваш сын говорит о Хилари Клинтон?» Женщина ответила: «Мне неудобно это повторять». Тогда Кони Чанг, доверительно склонившись к этой неискушенной женщине, предложила: «А вы шепните мне на ухо», и та шепнула: «Он ее называет сукой». Передача шла в записи, и Кони Чанг выдала этот ответ в эфир. За что ее уволили, не посмотрев на то, что она звезда первой величины. Заметьте, уволили не за то, что в эфир прошло оскорбительное для жены президента слово, а за то, что Кони обманула собеседницу.

Я не могу себе представить, чтобы у нас ведущего уволили за подобный поступок. Отсутствие этических критериев очень затрудняет нашу работу. Это, впрочем, неудивительно, поскольку общество наше вообще аморально, и наивно полагать, что высокие моральные критерии вдруг возникнут именно на телевидении.

У нас, увы, нет четкого государственного понимания того, каков механизм действия телевидения, и это вполне устраивает тех, кто им управляет. Меня как президента Академии российского телевидения это тревожит больше всего, ибо ТВ – инструмент, который, подобно любому инструменту, может быть использован как на пользу, так и во вред. И в последнем случае расплата неминуема. Но если безответственный хозяин прачечной представляет опасность лишь для одежды клиентов, то за ошибки, совершаемые теми, у кого в руках такое мощное орудие, как ТВ, расплачиваться придется всему обществу».

 

 

...Да, быть личностью на телеэкране – это не только неповторимая индивидуальность, талант, мудрость, профессионализм, обаяние... (перечень необходимых качеств каждый пусть продолжит сам, равно как и перечень других, подлинно «звездных» фамилий), но и чудовищная ответственность перед МИЛЛИОНАМИ ЛЮДЕЙ.

Но, как стали замечать многие «телеведы», сегодня, когда возможности видео с каждым годом все больше расширяются, «говорящий человек» (не путать с «говорящей головой») неуклонно утрачивает свои позиции, вольно или невольно прячась за «бегущие обои» (то бишь мелькающий видеоряд). Эфир предполагает все меньше и меньше времени для неторопливого разговора, хотя кое-кто еще может нарисовать целый мир (притом размерами, не уступающими действительному), пользуясь только словами.

Поскольку разговор со зрителем «тет-а-тет» требует предельной концентрации всех способностей и возможностей, а подчас оказывается нецелесообразным для воплощения авторской идеи, автор использует «героев», либо дополняя их словами свои рассуждения (в том случае, если освещается тема), либо концентрируя на них внимание (если речь идет о людях). «Продуктом» такого симбиоза становятся цикловые или единичные очерки, иногда документальные фильмы. Автор из «эксперта» становится «скульптором» и «исследователем», моделируя и выстраивая программу из живого материала, он «оперирует не самой реальностью, а ее изображением, в которое вносит свой смысл вплоть до создания образа». «Документальный герой, если не бояться быть последовательным до конца, не что иное, как средство авторского самовыражения» – так говорит о документальных программах С. Муратов («Диалог. Телевизионное общение в кадре и за кадром»).

Не потому ли у телевизионной аудитории сказалась, я думаю, накопившаяся потребность хоть как-то компенсировать разрыв между повседневным опытом и абсолютно виртуальным образом действительности, который изо дня в день транслируют СМИ? Мы словно оказались в некоей шизофренической ситуации, когда «карта», которой люди руководствуются в своем путешествии по жизни, никак не может соответствовать реальному ландшафту. Вот почему любой намек на осмысленную, сколько-нибудь узнаваемую картину происходящего воспринимается с энтузиазмом и благодарностью.

Процесс осознания, не говоря уже о реализации всего потенциала такого феномена массовой культурной коммуникации, как телевидение, еще продолжается, и потому, переадресуя ТВ слова искусствоведа Б. Балаша о кино («Искусство кино», 1945), нам выпала «историческая беспримерная возможность – наблюдать законы развития искусства буквально с момента его зарождения... мы впервые... в состоянии наблюдать генезис новой художественной формы и учитывать в точности все обстоятельства ее происхождения и развития».

Свойства телевидения «можно перечислять страницами: натуральность – условность, интрига – ассоциативность, примат слова – примат изображения, злободневность – музейность... теория телевидения окажется состоящей из ряда концепций, каждая из которых великолепно аргументирована ссылками на «природу телевидения» и прекрасно согласуется с практикой, но в корне противоречит какой-то другой теории, столь же логично аргументированной и практически обоснованной» (В. Вильчек. Искусство в телевизионной программе, 1978).

Развитие техники вносило постоянные изменения, казалось бы, в уже найденный и определенный язык телевидения.

Исчезли ограничения, налагаемые малыми размерами экрана, существенно улучшилось качество передачи и приема сигнала. Благодаря совершенствованию съемочной техники, появилась возможность активнее использовать свет.

Кроме того, с появлением видеомагнитной записи и электронного монтажа, с появлением цветного телевидения, диапазон выразительных средств телевидения почти сравнялся с кинематографическим.

Сравнялся? Что ж, этот спор начался не сегодня и даже не вчера.

Еще в 1950 году Рене Клер, мастер французского кино, писал: «Если между театром и кино есть глубокая разница, то ее нет, на мой взгляд, между кино и телевидением... из того, что нам до сего дня показывали по телевизору, нет ничего, чего нельзя было бы показать на киноэкране». И это было еще тогда, когда телевидение работало только в «прямом эфире», т.е. не было ни возможности записи, ни монтажа программ...

Тогда, на заре телевидения, едва ли не первым вопросом, вызвавшим бурные дискуссии в среде теоретиков и практиков, стал вопрос о «телевизионном искусстве». Телевидение – «одиннадцатая муза» или «малоэкранное кино»? Но было и единодушие в понимании искусства:

«Искусство – это опредмеченная в его произведениях человеческая душа, это личностный смысл, вынесенный «наружу» (Театральная энциклопедия. М., 1963).

О кино как искусстве лучше всех сказал Сергей Эйзенштейн:

 

Только кино за основу своей эстетики и драматургии может взять не статику человеческого тела, не динамику его действия и поступков, но бесконечно более широкий диапазон отражения в ней всего многообразия хода движения и смены чувств и мыслей человека.

 

Кинозрители полностью отключены от остального мира на время киносеанса и образуют микромир, подверженный общему эмоциональному «заражению», что никак не присуще телезрителям.

Телевидение вынуждено заинтересовывать, убеждать каждого зрителя в отдельности (или малую группу). Телеискусство для каждого, а не для всех! Оно – одно из средств массовой информации, стоящее в том же ряду, что пресса, радио, документальное кино. Но, с другой стороны, телевидение, несомненно – вид искусства, такой же, как театр, художественный кинематограф, музыка, архитектура, живопись, литература...

Значит, отличается? И в первую очередь – зримой оперативной информацией? (Правда, замечу в скобках, наведя «тень на ясный день», словами самого Ролана Быкова: «Впервые взявшись за документальное кино, я выяснил, что нет ничего более лживого, чем документ. И никакое документальное кино нельзя смотреть без коллегии адвокатов. Поэтому в качестве документа я использую художественные произведения. Для меня документ довоенной жизни – картина «Большой вальс», а не письмо Черчилля Рузвельту или Сталина Черчиллю. Думаю, что историческая картина от имени художника наиболее правомерна».)

И, не останавливаясь, продолжу...

В 1960 году во время беспорядков в Нью-Орлеане мэр города обратился к представителям телевидения с просьбой воздержаться в течение трех дней от передач «с поля боя». Он полагал, что люди выходят на улицы главным образом для того, чтобы появиться на экране телевизора.

В его несколько упрощенном анализе ситуации была доля правды. Люди любят видеть себя на малых и больших экранах – этот феномен использовали уже пионеры кинематографа. Они снимали прохожих перед «иллюзионом» и приглашали их прийти на сеанс, чтобы увидеть себя на экране.

Телевидение как новое техническое средство связи предоставило людям большие возможности: не только выступать в роли героев первого плана или участников захватывающих событий, но и наблюдать за ними, в какой-то мере даже присутствовать в момент их совершения.

Эту мысль – и с более чем весомыми, «звездными» аргументами – подтверждает популярнейший кинорежиссер и «кинопанорамник» Эльдар Рязанов:

 

Громкое «спасибо» я произношу в честь изобретателей телевидения. Благодаря им меня стали узнавать в лицо, чего обычно с кинорежиссерами не бывает. Так что, понятно, я обожаю телевидение!.. Ах, телевидение!.. Магнит, приманка, соблазн! За одну только передачу незнакомое до сих пор лицо может стать известным или даже родным десяткам миллионов. Нет человека, который не мечтал бы попасть на голубой экран, запечатлеть себя, стать популярным, превратиться в телезвезду. И если кто скажет, что не желает сняться для телевидения, – не верьте ему, этот человек, скорее всего, лицемер! Короче, телевидение – властелин нашего века. Его могущество – безгранично, неотразимо, несокрушимо. И телевидение отлично осознает свою мощь, свое всесилие и в связи с этим свою безнаказанность. А ведь чем безграничнее власть, тем безупречнее должен вести себя властитель, независимо от того, человек это или организация. Господствуя, надо проявлять деликатность, скромность, интеллигентность...

 

Ну, чем не аргумент «отличия» от кино? Хотя и по сей день дискуссия не стихает. Достаточно известный по своим передачам о кино Петр Шепотинник сомневается и в достоинствах телевидения как искусства, и тем более – в его отличиях от кино:

 

– Вообще я убежден, что телевидение сейчас, в отличие от кинематографа, который приближается к своему столетию и прошел путь от эмпирики к искусству, наоборот, проделывает обратный путь от искусства, отчасти почерпнутого у кинематографа, к безыскусности, к максимальному захвату реальности в непереработанном виде.

– Но это происходит во всем мире. Главный принцип современного ТВ – live, «живьем»...

– Это очень условно – live. Даже такая безусловная вещь, как взятие «Белого дома»: в ней тоже есть свой способ отстранения, и главный момент отстранения заключается в том, что мы смотрели то, что происходит у нас, но как бы увиденное не нами, а Си-эн-эн. Кто-то за нас срежиссировал. Зрителю преподносят все уже в более-менее упакованном виде. Чем не кино?

 

Так-то оно, может, и так, но сделало это все-таки телевидение! И первый, его, телевидения, козырь – это его техника и технология!

 

«Процесс телевидения – видения на расстоянии – физически состоит из трех этапов: на первом происходит преображение изображения в последовательные электрические сигналы (анализ изображения); на втором – передача этих сигналов по эфиру или по проводам на расстояние; на третьем осуществляется обратное преобразование электрических сигналов в элементы изображения (синтез изображения)» (А. Юровский. Телевидение – поиски и решения. «Искусство», 1983).

 

Уже поэтому (и возникающим в результате возможностям) отличия телевидения от кино очевидны. Они сводятся, в конечном счете, к трем основным моментам:

Ø      способности вести прямой репортаж с места события, то есть сделать акт фиксации и акт восприятия практически одновременным;

Ø      способности к передаче изображения в индивидуальную среду восприятия;

Ø      способности к программности и периодичности.

 

Совершенно понятно, что все эти свойства чрезвычайно важны, прежде всего, для передачи актуальной информации. Здесь телевидение не имеет себе равных. Исследователи и практики, увлеченные концепцией специфичности телевидения, сделали немало полезных и верных выводов, помогли телевидению найти удачные формы, но при всем при этом они зачастую упускали из виду главное: при всех своих несомненных отличиях от кинематографа телевидение – экранная форма, то есть, в сущности, оно говорит на одном языке с кино – языке движущихся и звучащих изображений.

Значит, хотя и есть очевидные различия, но родство неоспоримо. Поэтому согласимся с таким мнением: «телевидение и кино две главные разновидности экранной формы культуры. Попытка провести между ними непреодолимую грань, на практике приводит к тому, что замедляется процесс освоения богатейшего векового опыта кинематографа, опыта чрезвычайно нужного телевидению, которое до сих пор еще остается в значительной части своей полупрофессиональным, создаваемым людьми, не имеющими подлинной школы» (Р. Ильин. Изобразительные ресурсы экрана, 1973).

...Похоже, с каждым прозвучавшим на этих страницах своим и «переписанным» словом множатся сомнения и громоздятся друг на друга неясности, как вагоны многих поездов, столкнувшихся в одной точке под названием «телевидение». И это естественно, ибо, кажется, нет более противоречивой музы, чье развитие столь стремительно, что, едва разобравшись с одними ее проблемами, мы тут же получаем другие.

«Можно ругать телевидение как хотите, но более интересного и более весомого, чем наше, в мире нет. Разве что только Би-би-си может отчасти сравниться» – таково авторитетное мнение А. Лысенко. (Между прочим, Анатолий Георгиевич ЛЫСЕНКО – живая легенда российского телевидения. Он стоял в начале 60-х у истоков КВНа, а в конце 60-х инициировал передачу «Аукцион» – прообраз нынешних развлекательных программ с непосредственным участием публики, рекламой и разыгрыванием призов. Потом был, после 85-го, знаменитый «12-й этаж» и сверхзнаменитый «Взгляд», «побудителем» и редактором которого был Лысенко. Он же стал одним из основателей независимого российского телеканала.)

 

 

Готов подтвердить – наше телевидение и вправду самое интересное! (Небольшое замечание на случай упреков в том, что автор неплюралистично навязывает собственные вкусы окружающим. В любом деле плюрализм небезграничен: отсекается то, что лишает профессию смысла.)

Я был в США, сидел до трех-четырех часов ночи, как сумасшедший переключал кнопки. Американское телевидение – это сплошное ток-шоу: говорят, говорят, говорят... Для них это способ самовыражения. И сплошные игры, которые мы у них слизываем. Но в чем наша сложность? Американец, сидящий в Нью-Йорке, получает пакет из 90 каналов. Я бы выбрал себе «Дискавери» – фантастический канал, где идут образовательные программы, пользующиеся огромной популярностью. Просто завидуешь людям, которые имеют возможность подобное смотреть. А кто-то выбрал бы себе другой канал, и теперь днем и ночью смотрит спорт, т.е. вот – база выбора. А когда, как у нас, только четыре или шесть общенациональных каналов, то вот вам изначально заданное процентное содержание «мыльных опер», кинофильмов, информации и тому подобного. И, кстати, их соотношение во всех странах одинаковое!

...И тут же подумалось: «А почему, собственно говоря, тебя должны терпеливо слушать да еще «наматывать на ус»? Разве не предупреждал Лев Николаевич Толстой: «Часто слышишь, что молодежь говорит: «Я не хочу жить чужим умом, я сам обдумаю». Правда, сразу же отвечая (за меня): «Зачем же обдумывать обдуманное, бери готовое и иди дальше. В этом сила Человечества».

А молодежь, молодой Читатель, «заболевший» телевидением, – это и есть мой главный собеседник, ибо он (Вы!) и есть наше телевизионное (и не только!) будущее. Но... Мы никогда не знаем будущего в том смысле, в каком мы знаем прошлое. Потому что прошлое и будущее – совершенно разные времена, с совершенно разными физическими свойствами. Настоящего просто нет. Настоящее – это разделительная линия между прошлым и будущим, проходя через которое будущее меняет свои свойства и превращается в прошлое.

Будущее можно и нужно исследовать, но узнать нам его не дано. Человек, узнавший будущее, неизбежно сойдет с ума. Так что потратьте свои силы с пользой и узнавайте... прошлое, благо и юный возраст ваш всячески тому способствует!

Конечно, приятно ощутить себя взрослым человеком, подшучивающим над очарованиями и бедами недавних вроде бы лет; но все равно та далекая наивная пора почему-то всегда представляется лучшим временем твоей жизни.

Мне повезло. Перебирая мысленно свои счастливые даты (если понимать под счастьем минуты внезапного воодушевления и беспричинного упоения жизнью), прихожу к выводу, что в самом чистом виде они случались достаточно давно – в школьные годы студенческие времена. Нетрудно это объяснить: отрочество, юность, «человек впервые», ожидание без разочарований... Но я вдруг понял, что качество всех моих, так сказать, интеллектуальных притязаний, нравственных и художественных вкусов было задано именно атмосферой этого времени!..

И уж коли позволил я себе эти откровения, то продолжу их, усилив значимость словами известного телетеатроведа Виталия Вульфа из его интервью «Московским новостям» (№19, 1994) под емким названием «БУДУЩЕЕ ИЗ КИРПИЧИКОВ ПРОШЛОГО». Ему, как и мне, трудно примериться к новой жизни:

 

Мое поколение выросло в обстановке, когда не принято было говорить о деньгах. Сегодня деньги стали играть огромную роль: всем нужны спонсоры... Вот и забывается то, что не хлебом единым жив человек.

Я очень хочу понять новых молодых людей – смотрю, как они выглядят, слушаю и читаю, что они говорят. Иногда кажется, что многие из них – это «неродившиеся души» Метерлинка, потому что не обременили себя никаким образованием, никакой духовной и эмоциональной памятью.

Куда-то ушли идеи. У нас они были – плохие, хорошие, но были. Теперь идеи заменили деньгами. Но деньги не могут быть выше ценностей.

Потеряны нравственные, духовные критерии, что и порождает в итоге настроение уныния, неблагополучия. Для того чтобы общество жило нормально, оно должно прежде всего иметь культурных людей, иначе будут убивать и резать на каждом углу. Мы достигли абсолютной свободы: когда читаешь прессу и смотришь ТВ, складывается впечатление, что никто ни с кем не живет, а все только рассказывают о возможностях секса. Но люди-то хотят любить, а не заниматься случкой. И как их ни завлекай дешевкой, в кино, театре они тоже ищут настоящего.

Будущее строится из кирпичиков прошлого. Поэтому я против разрушительства, против отрицательных эмоций: их слишком много в реальной жизни.

 

 

 

Так что, призываю вас, молодые мои друзья, словами из песни Булата Окуджавы:

 

Давайте говорить друг другу комплименты –

Ведь это все любви прекрасные моменты!

 

И с экрана, конечно, тоже, потому что телевидение – огромная часть нашей жизни!

 

...Тем более что жизнь короткая такая.

 

...Написал эту строку и... наткнулся глазами на лежащую рядом газету. На одной странице были отчеркнуты строки: «Проблема не только в том, что государство сращивается с мафией, а общество срослось с лоббирующими институтами: наше общество не является до конца гражданским. Оно все еще чрезмерно кланово, и в этом смысле у нас процветает «общественная мафия»... Мафия, с точки зрения культурологии, – это некая группа, которая объявляет определенных людей «своими», а всех остальных – «чужими»... И все отношения идут не по деловым или интеллектуальным связям, а по принципу: если это «мой» – он что-то получит, если «чужой» – ничего».

Та-а-ак!.. А ведь и с этим может столкнуться мой романтически настроенный Читатель, оказавшись в студийных коридорах! И... стать своим?! Какой ценой?!

Мы уже перешагнули порог нового тысячелетия и тревожно всматриваемся в собственное будущее. И утешить нас может лишь то, что, как показывает опыт, большинство наших ожиданий не исполняется совсем. Жизнь умнее нас, причудливей и остроумней. Так что наберемся мужества и да не оставит нас дар удивления... Потому что будущее уже «взорвалось», и нас вот-вот увлечет в него взрывная волна. Волна, зарождавшаяся в прошлом – в далеком и близком, даже моем, о котором я беседую с вами, о котором написаны миллиарды томов, миллионы картин, сняты километры фильмов. Но, как говорил Блез Паскаль, «во мне, а не в писаниях Монтеня, содержится все, что я в них вычитываю» (как и в каждом из вас, мой мудрый Читатель!).

А прошлое, передавая будущему свои полномочия и надежду на свое продолжение, хорошо помнит слова Гете: «Хотя мир в целом продвигается вперед, молодежи приходится всякий раз начинать сначала». Потому и звучат порой его, прошлого, пронзительные признания:

 

«...Я теперь на этом берегу, потерявший все, что имел...»

 

Но зато: «...знающий, что жизнь на самом деле не застывает, не каменеет на ходу».

«Если это случается – то лишь на время, а потом вновь все превращается в кипящую лаву, и даже вечные памятники в ней расплавляются, как оловянные солдатики... Ничего нет постоянного: «К завтра-а... готовсь!» Будь начеку, друг. Я мог бы рассказать, что пострашнее, но зачем? Давай будем оптимистами, никакого «сюра», просто движение... Вставай, приспосабливайся...»

«Приспосабливайся»?!.. Или добивайся своего?! Как?! Действительно ли деньги открывают любые двери или прав все-таки Протагор, что «ЧЕЛОВЕК ЕСТЬ МЕРА ВСЕХ ВЕЩЕЙ»?!..

Не знаю... Знаю, как хотелось бы и даже, наверно, как должно быть, но КАК БУДЕТ?!.. Зато помню, что думает по этому поводу многовековое прошлое, отточив свои доказательства на миллионах человеческих судеб. Вот, например, завет великого Леонардо да Винчи: «Существует три типа людей: те, кто видит; те, кто видит, когда им показывают; те, кто не видит». Или такое:

Кто мудр? – У всех чему-нибудь научающийся.

Кто силен? – Себя обуздывающий.

Кто богат? – Довольствующийся своей участью.

Участью, а не результатами своего творчества, и уж тем более – не успехами телевидения – этим нельзя довольствоваться, этим надо быть всегда неудовлетворенным!..

Из прошлого же (правда, не такого далекого, 1992 года) может оказаться кстати в этой беседе и фрагмент интервью с вашим покорным слугой из газеты «Невское время» под названием «ИГРАЕМ БРЕХТА ИЛИ...?»:

 

– Поводом для моей встречи с Валерием Сарухановым стала его работа над пьесой Брехта «Карьера Артуро Уи». Ибо сегодня, когда вокруг телевидения идет борьба за раздел политического влияния, как-то забылось, что существовало и другое телевидение – как вид искусства со своими законами, выразительными средствами и, конечно, со своей аудиторией, готовой бросить все дела и сесть к голубому экрану. Вот почему на вопрос: «Где же сегодняшние телефильмы, телеспектакли, телеверсии прозы и телеварианты драматических произведений?» я, признаться, ожидала услышать сетования на нехватку денег, а услышала совсем другое.

– Деньги, производственная база, новая технология – все это имеет огромное значение, и здесь у нас проблем не счесть. Но все-таки, убежден, на первом месте – творческая мысль, так сказать «мозги»! (Уместно вспомнить, что некогда мы поставляли кадры всей стране и делились опытом и специалистами с «самой Москвой»!)

 

А мозги, так иронично именуемые «серым веществом», только тогда перестают быть серыми, когда... Нет, лучше «переписать» эту мысль словами великолепной оперной дивы Елены Образцовой:

 

Сегодня Россия стоит на пороге коренных перемен, и все ближе реальность того, что хорошие деньги будут платить только истинным мастерам своего дела. Быть может, наша молодежь наконец поймет, что учиться необходимо... для того, чтобы за период обучения взять максимум знаний и навыков из всех возможных и даже невозможных источников с единственной целью – приручить свой талант.

 

Трудно? – скажете вы. – Невозможно? Андрей Платонов писал в письме к жене: «Невозможное – невеста человечества. К невозможному летят наши души». А недавно я прочел у Яна Флеминга: «Невозможное – это то, чего вы плохо захотели». Стремиться надо ХОТЕТЬ ХОРОШО, отыскивая гармонию во всем, и прежде всего в себе.

А внутренняя гармония невозможна без понимания дисгармонии между тем, что ты хочешь и что можешь. Чтобы понять это, надо быть уже зрелым человеком. В молодости внутренняя гармония редко кого посещает. Молодость – это поиск. Поиск самого себя. Когда желаний больше, чем ты можешь. Это всегда порыв. Все оценки и самооценки явно смещены. Надо прежде всего познать самого себя.

Все учителя, пророки, являвшиеся на Землю, кричали, вопили или говорили шепотом одно и то же: познайте самих себя и приведите себя в порядок. У Евгения Бачурина, известного нашего барда, есть строчки об этом:

 

Принцессы лыком шиты,

Злодеям не до них.

И коль искать защиты,

Так от себя самих.

 

Очень, доложу я вам, правильная строчка, потому что если «в самом себе не до себя», как писал один поэт, тогда и говорить не о чем...

А тут еще – оглянуться не успели, как «fin de shekel» – конец века (фр.).

Да, закончился XX век! И оказались мы не только на границе столетий и тысячелетий, мы стали еще и свидетелями великой (во всяком случае – по масштабу коммуникационных преобразований) смены культурных эпох!

Предметы искусства теряют «приоритет подлинника», обретая новое существование в неотличимых от оригинала копиях, воспроизводимых с математической точностью. В результате деятельности человеческой мысли они заключаются в новую мультимедийную форму, позволяющую распространять их в невозможных ранее масштабах, все унифицируется – деятельность писателя, архитектора, художника, композитора сводится к взаимодействию с компьютерным устройством, обладающим тоже все более универсальным набором функций.

Это положение вещей, неизбежное, как и любая форма прогресса в обществе, где для этого прогресса имеются предпосылки, вызывает различные, но по большей части все же пессимистические отклики. Перемещение информации в пространстве многочисленных сетей становится все быстрее и уже выходит из-под человеческого контроля. Действенный мир для многих заменили синтетические реальности, которые не дают возможности задуматься. В этих обстоятельствах положение культуры становится все более сложным. Духовная жизнь оказывается в сужающемся пространстве восприятия, все более адаптируется к новой информационной структуре человеческого бытия. И здесь кажется важным не упустить тот момент, когда возникнет противостояние калейдоскопической техногенной культуры и культуры «живой», уходящей корнями не в дискету с цифрами, но помнящей еще прикосновение теплых человеческих рук.

Телевидение (а в будущем, вероятно, «компьютеровидение» с каким-нибудь стереоэффектом – оставим такие прогнозы на долю футурологов) и должно стать проводником этой «рукотворной» культуры, которая (вспомним ради справедливости) возникла и обретает совершенство телевидения как ИСКУССТВА много раньше и уверенней, чем его постоянно меняющиеся технические приспособления.

Только бы не увлечься до безрассудства всеми этими ВСПОМОГАТЕЛЬНЫМИ для подлинной культуры и искусства средствами, когда непостижимо богатый реальный мир может оказаться легко заменимым миром компьютерным. Его ощутить уже можно – стоит только нацепить спецперчатки, спецботинки и еще какие-нибудь СПЕЦ... Ребенок, растущий вместе со своим суперкомпьютером и воспитанный ДРУГИМ языком ДРУГОЙ культуры (да и культуры ли в человеческом ее понимании?), неизбежно теряет ЗЕМНУЮ ДУШУ. А неведомо откуда выпускаемые все новые и новые программы компьютерных игр, уже использующих выразительные возможности телевидения, воспитают его, ненавязчиво и уверенно манипулируя его сознанием. И не будут ли где-то появляться пока еще редкие, но реально существующие эдакие компьютерные Маугли?

«Ну, а что нам делать среди роботов,

Ну, а нам что делать, неприкаянным?» – как пел Александр Галич.

Однако будем надеяться, что этого не произойдет и справедливым окажется давнее утверждение «интеллектуального льва» Франции XIX века Ипполита Тэна: «Искусство имеет ту особенность, что оно одновременно возвышенно и общенародно: оно изображает самое высокое, делая его одновременно доступным для всех». А какое из искусств более доступно, чем телевизионное?!..

– А ты, профессор, уверен, что все это надо говорить, пусть даже переписывая отовсюду, своему молодому Читателю? – взбунтовался вдруг мой Внутренний Голос. – Уверен, что им это нужно?.. Да и знаешь ли ты их, молодых?

...На вопрос: «Ты хорошо чувствуешь себя с молодыми?» Феллини, автор «Маменькиных сынков», отвечал: «Я не знаю, кто это, какие они, не знаю, где они и что делают; я с ними не знаком... Конечно, можно попытаться узнать все это, но разве недостаточно ужасающе уже само то, что возникает необходимость подобного рода. Я задаю себе вопрос, что же такое случилось, что за порча поразила наше поколение, почему мы вдруг стали смотреть на молодежь как на вестника абсолютной истины? Молодые, молодые, молодые... Можно подумать, что они прибыли к нам на космических кораблях...».

– Э-э, нет, – ухмыльнулся Внутренний Голос, – Феллини – это Феллини! Что дозволено Феллини, то!.. За великой спиной гения пытаешься укрыться, а на самом деле захотелось порассуждать, рискуя уподобиться чеховскому персонажу, который в подобном случае писал: «Извините меня, неука, за то, что мешаюсь в Ваши ученые дела и толкую по-своему, по-старчески и навязываю вам свои дикообразные и какие-то аляповатые идеи, которые у ученых и цивилизованных людей скорее помещаются в животе, чем в голове». Давай заканчивай свои рассуждения и перепиши в финале что-нибудь фундаментально-хрестоматийное, и не забудь, что разговор идет о телевидении, а не о жизни «ваще»!..

– Резонно, – не без обиды на свой Внутренний Голос отвечаю я. – Только ТЕЛЕВИДЕНИЕ и ЖИЗНЬ – понятия неразделимые. Об этом говорил еще патриарх нашей телетеории В. Саппак в своей знаменитой книге «ТЕЛЕВИДЕНИЕ И МЫ» (М., 1963):

 

Телевидение в движении. Мы не замечаем этого, как не замечают перемен, происходящих друг в друге, люди, живущие вместе. Телевидение больше всех других искусств живет именно вместе с нами, больше всех связано с жизнью в широком, и с жизнью в самом узком, самом «бытовом» смысле слова. Оно включено в те процессы, которые происходят в современности – и просто в домах... Оно само достаточно активное начало нашей жизни.

 

– Ага! – еще откровенней ухмыляется Внутренний Голос. – Активное начало жизни!.. Ха-ха!..

«Телевидение развлекает, телевидение информирует! Скоро и любовью будут заниматься, не спуская взгляды с голубого экрана. Нынче вождь пролетариата сказал бы: «Из всех искусств для нас важнейшим является «ящик для идиотов». И был бы тысячу раз прав. Телевидение – замечательное средство для рекламы бюстгальтеров и бредовых идей. Но если вы действительно желаете сеять «разумное, доброе, вечное»... Или у каждого сохраняется иллюзия, что именно он, дорвавшись до массовой аудитории, будет услышан?

Дорвался. Раскрыл рот. Счастлив.

«Ой, Вань, смотри, какие клоуны!»

Трудно, невозможно не видеть главные черты нашего времени, не замечать этот безудержный технический «прогресс», порождающий неисчислимые беды, ускользающий из-под контроля разума и все предполагаемое добро превращающий в зло». (С пониманием переписываю я Дм. Краснопевцева, напомнив еще раз, что – хвала переписчику!)

Бесконечные научные открытия и изобретения, рождаемые присущими человеку любопытством и пытливостью, при их реализации тут же оборачиваются и становятся злом, пагубой, и меру этого зла невозможно предвидеть.

Непомерно растущее количество людей, живущих без смысла, без веры, мешающих, портящих себе и себе подобным жизнь, производящих ненужные и бессмысленные вещи, бездумно, безжалостно потребляющих и вытаптывающих созданное до них и саму природу, и уже готовых истребить себя и все вокруг.

Немыслимые скорости, неравновесие, непостоянство, спешка, грязь, отрава и бесконечный, неутихающий, отупляющий шум. Все это растет, ширится и ползет по лицу Земли – проказа «прогресса».

Многие, большинство людей, уже не могут жить вне этой одуряющей их сутолоки, спешки и шума. Они не переносят тишину, отсутствие себе подобных, не могут жить без постоянного звука радио, оглушающей «музыки», газет, мелькания телевизора, телефонных звонков, и даже, отправляясь на прогулку в лес или на берег моря, берут с собой портативные орущие коробки, их страшат и гнетут паузы в привычном, постоянном шуме. Они не замечают, что раздражены, больны страшной болезнью, у которой нет пока имени. Но есть и другие люди, невольно втянутые в этот бешеный круговорот, они задыхаются, стремятся из него вырваться, хотя бы ненадолго, чтобы иметь возможность перевести дух, осмотреться, побыть в тишине, одиночестве, сосредоточиться, увидеть небо над головой, не расчерченное проводами, звезды как великое чудо, а не предмет космических исследований, чистую воду в чистых берегах, цветы, деревья, травы. Они стремятся, чтобы в них родилось чувство, родственное тому, какое испытывает человек, попавший из шумной людской толпы в полупустой, прохладный, величественный храм.

Мудро заметил большой наш кинорежиссер И.Е. Хейфиц: «Когда все рушится, когда катастрофа, казалось бы, уже неминуема, когда все окружающие тебя теряют голову, ходи вдвое медленнее, говори вдвое тише».

 

 

И мне кажется, нет, я в этом уверен, что искусство нашего времени, в силу необходимого и желанного контраста, как никогда прежде, требует тишины. Величавое, строгое, уравновешенное, оно должно пробуждать в нас чувство покоя, порядка, постоянства и прочности – всего того, чего лишены мы в этой безумной, уродующей души, повседневности.

А ощущаешь ли ты это, мой юный друг, как чувствую я (что маловероятно, потому что и «груз жизни» за плечами разный, да и люди все разные), – не суть важно. Куда важнее, чтобы случилось, как в тех стихотворных строчках замечательного поэта Давида Самойлова:

 

И это все в меня запало

И лишь потом во мне очнулось.

 

...И вдруг причудилось мне, что это не мы беседуем с вами, доброжелательные мои собеседники, а сидят за большим старинным столом, объединенные семьей, разделенные временем и опытом, Аня из «Вишневого сада» и доктор Астров из «Дяди Вани». И, вздохнув, он произносит реплику последнего действия:

 

«...Те, которые будут жить через сто лет после нас и которые будут презирать нас за то, что мы прожили свои жизни так глупо и безвкусно, – те, может быть, найдут средство, как быть счастливыми...».

 

к содержанию << >> на следующую страницу