ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ ОБЩЕНИЕ: АЗАРТ и РАСЧЕТ
Как «разогреть мысль» собеседника
Что такое «этика дирижирования»
Насколько полна диктофонная запись беседы
Нужно ли интервьюеру учиться у актера
КАК ПЛЕТУТСЯ «ТЕНЕТА ВОПРОСОВ»
ТРУДНЫЕ СОБЕСЕДНИКИ
КОНСТРУКТИВНОЕ И ДЕСТРУКТИВНОЕ
ТЕКУЩИЕ ЗАДАЧИ И РОЛИ-ЭКСПРОМТЫ
«Саморазоблачение»
интервьюера
В краткие новости попадают лишь фрагменты беседы – в цитатах и в пересказе. Собеседник тут только «источник» – высказавшийся человек. В других вариантах выступления репортера предстает человек высказывающийся.
Подчас оказывается главной новостью и вызывает
повышенный
интерес аудитории сам процесс общения
Читателю (слушателю, зрителю) предоставляется возможность следить за тем, как во время разговора выплывают доселе неизвестные факты, интересные подробности. Кроме получения новой информации, во время профессионально проведенной беседы возникает ряд моментов, дополнительно привлекательных для читателя. Они подогревают интерес:
· к собеседнику журналиста, как к личности;
· к психологическим нюансам беседы;
· к наглядности «поединка»;
· к конфликтным ситуациям, возникающим при общении.
Интервью-метод изобретательно добывает факты и
мнения, интервью-жанр представляет этот процесс наглядно
Существует немало профессиональных тонкостей подготовки, проведения и литературного оформления интервью. В плане журналистской этики этот жанр весьма опасен, «профессионализм» ведущего зачастую чреват очень неприятными последствиями для интервьюируемого. Неэтичность в интервью может явиться в любой из своих многочисленных Форм, начиная с обычной невоспитанности, и кончая чисто профессиональными «ляпами».
КАК ПЛЕТУТСЯ «ТЕНЕТА ВОПРОСОВ»
Успех или неуспех работы связаны с качеством подготовки интервьюера, с изучением темы, продуманностью плана действий, изобретательностью при составлении вопросов.
Важно особо продумать вопросы, заведомо неудобные будущему собеседнику по каким-то причинам, подыскать для них наиболее корректную форму. (Это – один из действенных способов «помощи себе»). То есть, совершенно очевидна необходимость не только тематической, но и психологической подготовки для создания определенной атмосферы разговора.
Готовя вопросы, репортер должен думать об их соответствии предназначению интервью. Хотя основные требования к проведению профессиональной беседы едины, различаются разные типы конечного литературного материала. Для новостных публикаций нужны лишь фрагменты высказываний, поддерживающие, либо опровергающие основную новость. Поэтому нет смысла готовить вопросы, нацеливающие на обстоятельные рассуждения или самовыражение собеседника. Для «картинок» важны вопросы, раскрывающие впечатления очевидца, выявляющие его эмоции, воспоминания, уточняющие моменты поворота событий, внезапные происшествия.
Для других интервью будут важны вопросы, вскрывающие ситуацию, помогающие разоблачению собеседника, заостряющие внимание на противоречиях. И предстоит готовиться к тому, что сам процесс интервью будет протекать сложнее, придется преодолевать увертки, недомолвки, бороться с прямым искажением фактов.
Итак, все начинается со смысловой коррекции планируемых шагов. Важно, чтобы в сознании журналиста тема отчетливо распалась на подтемы с целым кругом смежных вопросов, рабочий вариант которых не обязательно предназначен для будущей беседы, но призван помочь узнавать в словах собеседника собственные размышления, намеченные темы и проблемы разговора. Как сказал один интервьюер: «Я готовлюсь, чтобы быть уверенным, что пойму его ответы». Имелось в виду:
· пойму их смысл;
· пойму их соответствие-несоответствие проблеме;
· пойму, отвечают ли мне с охотой или «сквозь зубы», или вообще уклоняются от ответа.
В ощущение готовности к будущей беседе вплетается уверенность в правильности предполагаемого тона и манеры общения (конечно, если речь идет о подлинном профессионализме, а не о пресловутой легкости интервьюера – «потрошителя»).
Активно
применять записывающие устройства рекомендуется:
· если есть уверенность в психологической устойчивости собеседника;
· если создается проблемное, сложное интервью;
· если беседа длится очень долго.
Однако в большинстве случаев желательно записывать и самому. При пользовании блокнотом возникает более доверительная, менее пугающая атмосфера беседы.
Фиксируются не столько ответы, сколько интонация, психологические подробности беседы, отдельные, наиболее эмоционально насыщенные фразы и реплики, помогающие воссоздать атмосферу происшествия. Аккуратная запись позволяет «слышать» общение.
Двойная запись (и механическая, и рукописная) важна для процесса руководства беседой. Люди, особенно в доверительной беседе, тщательно обдумывают свои слова, взвешивают их, и там, где на магнитофонной ленте «записано молчание», репортер в блокноте помечает наблюдения за состоянием собеседника.
Рекомендуется делать записей больше, чем понадобится для материала, обращая особое внимание на ключевые моменты беседы, а в разоблачительных интервью – на несообразности и противоречия в ответах собеседника.
Дополнительные вопросы, внезапно возникающие во время беседы, необходимо тотчас же заносить в блокнот (как можно незаметнее) выжидая момента, когда их можно будет задать.
Особенно важно фиксировать новые идеи, которые возникли вдруг, импровизационно. Помечать какими-нибудь знаками ключевую фразу, мысль, цитату, искать наиболее верную структуру будущего материала уже во время интервьюирования.
Ошибочно демонстративное пользование блокнотом. Поскольку существует особая забота репортера о поддержке контакта с собеседником, «диалога взглядов», предпочтительнее всего «блокнот на коленях», то есть, попутная, не отвлекающая собеседника (и не привлекающая его внимания) манера записи. Записывать, «брать на карандаш» надо только подходящую, уместную по отношению к теме беседы информацию.
Репортер иногда испытывает затруднение, или усложняет себе дело, когда тратит много времени на неистовое записывание буквально всего, что произнес собеседник. Есть опасность, что главное ускользнет от его внимания даже при очень предупредительном отношении ко всему, что высказал собеседник.
Многое можно сделать, помимо изучения стенографии или в дополнение к ней. Желательно освоить систему выделений и обозначений, подходящую к индивидуальному складу мышления журналиста, особенностям его восприятия, особенностям индивидуальной творческой работы с собеседником, короче, выработать собственную манеру пометок в блокноте.
Рекомендуется, помимо изобретения собственной системы «скорописи», придумать и освоить систему выделений и обозначений. Например, помечать «звездочками» или иными знаками ключевые фразы, мысли. Использование символов стоит взять в привычку.
Профессиональная работа с блокнотом – хороший путь для сохранения спокойной, дружелюбной обстановки беседы, не нервирующей, не пугающей собеседника.
Что,
прежде всего, попадает в блокнот:
· главное из сказанного собеседником (демонстрация позиции, демонстрация принципиального несогласия);
· особенности интонации собеседника (быть может, акцент...);
· фрагменты важных обстоятельств беседы (например, отказа отвечать), реакций собеседника (моменты гнева, сомнения, колебаний, радости и пр.);
· вдруг возникшие у журналиста импровизационные идеи;
· подмеченные оплошности (неточно прозвучавшие или нетактичные вопросы, к которым надо вернуться вновь, наброски вариантов);
· пометки для себя, облегчающие дальнейшее дирижирование беседой (например, напоминание, что надо повторить какой-то вопрос, добиться более четкого ответа или повторить вслух удачное высказывание собеседника).
Немаловажно умение «фильтровать» ответы, пропускать все несущественное для темы разговора, для выявления позиции или особенностей характера «источника».
Итак, и блокнот, и диктофон лучше держать подальше от глаз собеседника. Лучшая позиция – блокнот на коленях, диктофон в сумке. Это облегчит возможности личного контакта, который, безусловно, важнее скрупулезной записи слово в слово.
«Дирижирование» беседой – это «перебивки» и возвращения в русло темы, уточнения по ходу беседы, разные варианты «подсказок», демонстрация реакции журналиста, перехватывание инициативы заново, если репортер ее упустил или добровольно уступил ее на время.
Любая перебивка собеседника со стороны кажется неэтичной, недопустимой. Однако перебивать можно по-разному. Грубо, резко, оскорбив при этом собеседника. И мягко, едва заметно, профессионально, ловко поворачивая беседу.
– Нам надо планировать развитие культуры, образования... Журналист перебивает:
– Планирование культуры... сам этот
термин недавно вызывал насмешки. А на самом деле...
Среди ведущих репортеров есть мастера красивых перебивок, умеющих точно и аккуратно «разрезать» речь интервьюируемого своей репликой, не вызывая обиды и недоумения собеседника.
К сожалению, многие журналисты красиво перебивать не научились или принципиально не хотят этого делать. Особенно это заметно на телеэкране; то и дело доносится: «Ну, я понял, понял вас!.. Ну ладно, понятно!..» и тому подобное.
Совсем плохо, когда журналист не только перебивает собеседника, но начинает перекрикивать его, демонстрирует элементарное неумение дослушать.
Приемлемые и неприемлемые перебивки и возвращения в русло темы, уточнения по ходу беседы, демонстрация реакции журналиста, перехватывание инициативы – вся эта «кухня» интервью прочно связана с профессиональной этикой и ее ограничителями.
Эти вопросы тоже относят к разряду спорных в этическом отношении, что, в принципе, справедливо.
Вопросы-подсказки бывают настолько «на виду» и столь «простодушны», что неэтичными никак не выглядят (если, конечно, поданы корректно): «Вы, видимо, полагаете, что...»
Косвенные подсказки тоже могут быть оформлены весьма деликатно. Выделяются способы (пригодные для разных случаев):
· «договаривание» (репортер сам заканчивает фразу, начатую партнером),
· «сомнение» («Но если так, не может ли получиться, что...»; «Неужели все так просто?»)
· «реакция отрицания или удивления» («Вот это да!.. Не может быть!»)
· «подсказка-сюжет» («Да, мне это понятно, со мной это тоже бывало. Помнится...»)
Косвенные варианты подсказок провоцируют собеседника на расшифровку мысли, подкрепление ее примером.
Личные вопросы выделяются как наиболее трудная часть интервью, затрагивающая не проблемы, но факты, касающиеся человека лично, или его близких. Даже опытные репортеры страшатся момента, когда приходится спросить мать о том, как именно был убит ее сын, или журналист вынужден поинтересоваться у правительственного чиновника, верны ли слухи о его финансовых злоупотреблениях. Такие вопросы необходимо задавать деликатно, однако достаточно настойчиво.
Когда
задаются личные вопросы, желательно:
· тщательно их формулировать во время предварительной подготовки (домашних заготовок);
· изучать биографию и особенности характера собеседника;
· стараться интервьюировать в обстановке «с глазу на глаз»;
· не упускать возможности пообщаться в случайной и непринужденной обстановке; когда собеседник не насторожен, а расслаблен, раскован, он с большей вероятностью ответит на вопросы;
· пытаться сразу же «сломать лед» во взаимоотношениях с собеседником, поработав вначале общими вопросами (поговорить хотя бы о погоде);
· отвлекать внимание собеседника от камеры или микрофона;
· не прерывать собеседника для уточнения записи в блокноте.
То есть делать все для того, чтобы он изначально и на всем протяжении разговора чувствовал себя комфортно.
Иногда легче задавать деликатный личный вопрос не прямым текстом, а завуалировано, в смягченном варианте (например, вместо жесткого: «Расскажите, как погиб ваш сын?» желательнее попросить: «Расскажите немного о сыне...»)
Возможно сконструировать предисловие к личному вопросу, своеобразный пролог к щекотливому разговору. Нередко роль пролога играют «реверансы» типа: «Извините, но я вынужден вас спросить...» или: «Прошу прощения за вторжение в деликатную сферу, но...», «Я знаю, вы очень заняты, но все же...», «Простите за беспокойство...» и т.д.
При необходимости задать личный вопрос часто используется такой прием, как «задабривание» собеседника, не склонного к общению. В ход идут и уговоры, и лесть, и прочие обходные маневры. Иной раз, однако, следует поступать совсем наоборот: в общении с официальным лицом, резко отказавшим в комментарии, «открыть свои карты», намерения газеты, которую вы представляете, прямо попросить его содействия как гражданина (прибавив, однако, что вы ощущаете некоторую бестактность темы и понимаете неудобство вопроса для него лично). Лестью в данном случае будет продемонстрированная уверенность в его способности подняться выше личной обиды (нанесенной бестактным вопросом) ради важности проблемы.
Попытки поговорить на интимные темы, вызов на доверчивое раскрытие перед незнакомым человеком, естественно, редко когда удаются. Чаще неосторожный, или чересчур развязный журналист «получает отповедь»: «Я не хотел бы говорить на эту тему...», «Это слишком лично..., Я думаю, не стоит заострять на этом внимание» и так далее. Особенно плох в данной ситуации «эффект улитки», – человек мгновенно замыкается в себе, «уходит в раковину», все предварительные усилия разговорить собеседника пропадают даром, интервью просто рушится.
Одна из рекомендаций – поинтересоваться до интервью: «На какие вопросы вы бы не хотели отвечать во время нашей беседы?»
Особого внимания и деликатности требуют интервью с жертвами преступлений, всяческих злоупотреблений.
Интервью с жертвами и очевидцами катастроф, прикосновение к пережитому, даже тактичное и осторожное, весьма болезненно, собеседники замыкаются.
Работа репортера с людьми, побывавшими в экстремальных ситуациях, должна отличаться особым профессионализмом, опираться на высокие морально-нравственные критерии. Разговаривая с участниками и очевидцами трагедий и катастроф, не увлекаться подробностями несчастий и преступлений.
Поскольку общество не в силах устранить экстремальные ситуации, опыт людей, переживших нечто, выходящее за пределы обычных человеческих переживаний, представляет некоторую ценность для других людей. С другой стороны, общество должно осознать трагедию случившегося, сделать шаг навстречу пострадавшим.
Сложность контакта с людьми, побывавшими в экстремальной ситуации, необычайна. Чтобы сделать этот диалог результативным, журналисту надо учитывать и особенности психики собеседников, и смену их психологических состояний.
Человеку, испытавшему стрессовое состояние, хочется почувствовать эмоциональную волну, исходящую от другого его, искренний интерес. Многие из тех, кто побывал в экстремальной ситуации, неохотно идут на контакты, потому что все еще погружены в кошмар пережитого. Некоторые начинают говорить, но в действительности, они не адекватны даже своему сознанию. У людей, побывавших в экстремальной ситуации, психологи часто отмечают множественность точек зрения: монолог или диалог с журналистом может вестись человеком с разных позиций, причем момент перехода с одной точки зрения на другую трудно заметить.
Темы беседы с такими людьми, обычно «скользящие», переменчивые. Необходимо чувствовать и фиксировать моменты особой напряженности, но не углублять стресс. Характерно такое состояние пострадавших, когда они испытывают необходимость выговориться, рассказать об обстоятельствах катастрофы, наиболее страшных подробностях (и как бы освободиться о них).
Мягкий расспрос, доброжелательное и внимательное выслушивание, «проговаривание» наиболее неблагоприятных переживаний позволяет уменьшить напряжение. Журналист, не заменяя, конечно, психиатра, должен в этих случаях кое-что знать о приемах, улучшающих эмоциональный фон и помогающих контакту.
Терпение, доброжелательность и сострадание ни в коем случае не должны быть демонстративны, нельзя низводить собеседника на роль опекаемого ничтожества. Иначе можно вызвать ненависть вместо симпатии и желания сотрудничать («Ненавижу тех, кто «помогает» говорить! У них фальшиво-приветливое выражение лица, они быстренько подсказывают слова, которое ты никак не выдавишь из себя; если не угадали – ненавижу! Если угадали – тоже ненавижу! Нашлись, видите ли, чтецы моих мыслей... А им просто некогда... Раз в жизни попался человек, который спокойно ждал, не юлил глазами, не кивал головой и не «сострадал» вовсе, а слушал...» (А. Добрович).
В экстремальных обстоятельствах в беседу вступают, когда человек уже сбросил стресс хотя бы частично. Иначе объектом «разрядки» может стать журналист.
ТРУДНЫЕ
СОБЕСЕДНИКИ
В самый разгар интервью собеседник вдруг может произнести: «комментариев не будет». Возможно, не желает, чтобы его мнение фиксировалось или враждебно настроен по отношению к репортеру, к его изданию, а, может, просто упрямится или стесняется.
Отказ от ответа – право собеседника, заставить его отвечать невозможно. Профессионализм – в умении найти правильный подход. В ряде случаев все усилия пропадают даром, ничего не остается, как только распрощаться и поискать другого собеседника. Но сразу сдаваться не стоит. Надо обратить внимание на форму отказа. Если собеседник употребляет формулировку «не для записи» – еще не все потеряно. Можно перейти на запись в блокноте и тем самым, продемонстрировать свою уступчивость и предупредительность.
Интервьюер иногда подчеркнуто не замечает глупости своего собеседника, в общении ведет себя достаточно тактично (не восклицая: «С вами невозможно спорить!!! Не вздыхая: Нет, вам не объяснишь...») Такая же манера поведения желательна и во время общения с высокомерным снобом: вопросы, заданные спокойным, уважительным тоном по контрасту высветят пустую сущность собеседника. Это, однако, срабатывает не всегда.
Журналист порой вступает в общение с личностью достаточно неприятной, например, его «герой» – человек, подозреваемый в распространении наркотиков, глава изуверской секты, «мафиози» или террорист. Как вести себя в этой ситуации? Общаться как с обычным законопослушным гражданином? Вряд ли.
Неверно и другое, – демонстративное пренебрежение этикой («Пишут, что вы – вор. Правда ли это?..»). Некоторые внутрицеховые этические рекомендации предлагают: если уж пришлось разговаривать, к примеру, с террористами, давать им высказываться, но немного, и предварительно непременно проконсультироваться со специалистами из силовых структур.
Так как же все-таки говорить с «отрицательным героем»? С поправкой на ситуацию, но в целом – корректно и... уважительно. Уважать за то, что он – человек, за то, что дает интервью.
Как
избежать напряженной ситуации:
· Не задавать вопросы прокурорским тоном.
· Указать на причину обращения именно к этому человеку, подчеркнуть значимость его персоны.
· Пытаться понять причины его отказа отвечать на вопрос.
· Пока собеседник не перестал отвечать, по собственной инициативе интервью не прерывать.
· Разговаривая с очевидцами трагедий и катастроф, нежелательно смаковать детали бед, несчастий и преступлений.
· Придумывать все новые формулировки вопросов, тревожащих собеседника, разнообразить их интонационно.
Хорошо продуманная во время беседы концовка – иногда не что иное, как наиболее удачный вывод интервьюируемого или фраза, наиболее ему импонирующая.
Можно
завершить беседу так:
· «Что было наиболее важным из сказанного?»
· «Как бы вы сформулировали основную мысль нашей беседы, ее главный итог?»
· «Не упустил ли я чего-нибудь? Возможно, вы хотите что-то добавить?» Иногда стоит задать последний вопрос, отложив блокнот или выключив магнитофон.
Для
«завершающего контакта» неплохо поинтересоваться:
· «Какие у вас дальнейшие планы?»
· «Не найдется ли у вас дополнительных материалов по этой теме? Может быть, вы знаете, где я смогу их получить?»
Такое поведение позволяет, иногда, договориться о продолжении разговора, о новом интервью. Во всяком случае, оно завершает встречу на «ноте заинтересованности», свидетельствует о том, что журналист не просто «отработал свое», но открыт к дальнейшему серьезному изучению темы и, если нужно, к коррекции представления о ней. Это производит благоприятное впечатление на собеседника, несколько уменьшает его опасения, что журналист все исказит, представит его в невыгодном свете перед читателями и т.п.
В принципе, каждый репортер стремится продлевать беседу, насколько это возможно, пока в этом есть смысл, уточняя и перепроверяя собеседника. Но следует точно чувствовать, когда следует завершать общение, когда интервью исчерпано. Для того, чтобы не повредить налаженному контакту, нельзя делать это грубо, бесцеремонно. К удачным, бесконфликтным концовкам относятся просьбы позвонить для якобы нужных уточнений. Это лучше, чем покорно соглашаться на «цензуру», в результате которой собеседник, спохватившись, пригладит свои мысли так, что все усилия пропадут даром.
Учитывая это, репортер, что-то напутавший, не уверенный в каком-то фрагменте, должен стараться не показывать текст, а обговорить вопрос по телефону или в дополнительной беседе. Очень редки веские причины, по которым необходимо показывать готовый материал «источнику» до его опубликования. У каждого профессионала найдутся собственные рекомендации, как именно договариваться с собеседником об уточнении деталей, по возможности, избегая «цензуры».
Так уж сложилось, что к собственным огрехам, ошибкам и оговоркам интервьюируемые относятся в высшей степени снисходительно, а вот любая неточность в передаче их мыслей – невозможна... Квалифицированные журналисты, обычно, не объясняют своим героям, что «они так сказали». Никто не верит в авторство своих неряшливых фраз, если они не «причесаны» как следует. Впрочем, один из репортеров, отзываясь о реакции героя интервью на публикацию, предостерегает коллег: «Если ему все нравится, значит вы написали нечто уж вовсе поганое, какую-то дрянь, а не интервью...»
Бывали случаи, и неоднократно, что журналист приводил все, как есть, желая продемонстрировать неуступчивость собеседника, его нежелание отвечать на вопрос и свое ангельское терпение, с каким этот вопрос повторялся... А на деле «в зеркале беседы» высвечивался в неприглядных тонах он сам – негибкий, глухой к, возможно, более точным аспектам разговора.
Интервью, предлагаемое аудитории как «зеркало беседы», в числе прочего показывает, насколько благополучно и изящно репортеру удалось выйти из беседы, проведя ее этически корректно.
В целом, моделирование беседы, – процесс весьма сложный с профессиональной точки зрения и очень ответственный с точки зрения этической. К доверительной беседе, корректному контакту делового интервью и к наглядному и быстрому «обмену уколами» в разоблачительном интервью, либо интервью со «звездой» или политиком нужны свои, особые подходы, тщательно выверенные, мысленно проигранные и, отчасти, спланированные шаги.
Опасности этического плана связаны с увлечением броским высказыванием, его необычной формой, погоней за сенсационностью «ведущей фразы». Нежелательно проявлять излишний интерес к личной жизни интервьюируемого или демонстрировать свою чрезмерную осведомленность в этой щекотливой области. Сложно стимулировать повторение ответа, при необходимости – резко «менять курс» совместного обсуждения.
Этика профессионального общения связана с «дирижированием» беседой, предполагающим возможные, желательные и «пограничные» в поведенческом плане ситуации, которые создает сам журналист, руководя процессом общения.
Не только форма и тон вопросов, их функциональная ориентация, но даже, казалось бы, необходимая в какой-то ситуации помощь партнеру не всегда оправдана. Она может быть формой навязывания своего мнения собеседнику, может выступать в виде некорректной, даже оскорбительной для человека подсказки и пр.
Но, видимо, речь должна идти не о негодности в принципе большинства «уловок» интервьюера (поскольку невозможно запретить употребление функциональных приемов), а о том, что профессионал должен уметь отделять приемлемое от неприемлемого в каждом конкретном случае, уточняя, где, когда, как и в какой форме стоит работать, не рискуя погрешить против этики общения.
Есть давний «рецепт» проверки интервью на этическую точность: Проверяйте свои действия простым вопросом: «Что если бы я сам оказался на месте моего интервьюируемого?»
Для увлекательного рассмотрения проблем и ситуации журналистика давно и успешно применяет древний способ доказательства – обсуждение во время спора, расклад проблемы на голоса.Спор, отталкивание «от противного» – легко читаемый материал, иногда наилучшим образом скрывающий логиче-ские недостатки (провалы заполняются риторикой и эмоциональными всплесками).«Новое» преподносится не в готовом виде, а в процессе спора, который выглядит как совместное добывание знания (как бы усилиями и самих спорщиков, и читателя, следящего за процессом спора) – все очень наглядно и очень увлекательно. Читателю и любопытно, и полезно увидеть, что че-ловек, его современник, способен свое убеждение отстоять и сделать его достоянием другого.
Можно сказать: проблема сложна. Можно объяснить, в чем сложности заключаются. А можно представить сложную проблему в диалоге: опора на документальные факты не исключает опоры также и на индивидуальные мнения, ценностные доводы.
Современность поощряет вариативность мышления, способствует развитию диалогической и, в частности, полемической форм. Пускай в спорах слышна мировоззренческая разноголосица, зато действует принцип многообразия мысли, попытки отстоять свою позицию показывают неодномерность взгляда на важнейшие события общественной жизни. Материалы под рубриками «Позиция», «Диалог» и т.п., занимают заметное место в газетах, журналах и телепередачах. В них перед аудиторией предстают собеседники – проводники разных взглядов, интересные не только тем, что они волей случая, или благодаря служебному положению владеют информацией.
Задача журналиста – провести
читателя через наглядность воссозданных противоречий к обновленному взгляду на
событие или проблему
В материале, представленном читателю, желательно, чтобы прочерчивалась история противоречий, как бы раздвигался «горизонт связей» этой проблемы с другими, и были видны ее оттенки («переливы», говоря словами Герцена) точки зрения представали достаточно сложными, не огрубленными, а спорящие, введенные в диалог журналистом как источники разных мнений, выглядели не просто авторитетными, но и достаточно оригинально мыслящие людьми.
«Расклад проблемы на голоса» создает своеобразную инсценировку, позволяющую следить за состязательностью мнений. Она равно интересна и для тех, кто склонен, прочитывая материал, к соразмышлению, присоединению к спору, и для тех, кто движим простым любопытством «зрителя», очевидца конфликтной «сшибки мнений». Главное, что при этом достигается: проблема предстает вариативной, ситуация противостояния взглядов – более сложной, а следовательно, чуть более близкой к истинному положению вещей.
Мотивы
появления публичных дебатов в газетах и на телеэкранах связаны с определенными
потребностями аудитории:
· потребность в общении;
· потребность в «устойчивости» (безопасности);
· потребность в вооруженности («быть вовремя умными»...).
Как ведется спор? Как спорят? Не как обычно, и не как при публичных открытых дискуссиях или во время парламентских дебатов. Спор, предназначенный для печати, имеет свои особенности.
Читатель должен не только понять смысл противоречий, но и отчетливо представлять существо «совместных действий» спорящих, тон, обстановку, уровень беседы.
Журналист за это в ответе, организует ли он публичный обмен мнениями или сам участвует в диалоге или полемике. В полемическом интервью должны быть прояснены разные стадии и уровни общения:
· Вначале происходит обмен информацией – взаимодействие.
· Благодаря оценке информации формируется взаимооценка.
· Затем становится возможна координация.
· Постепенно вырабатывается тактика компромисса.
Все это замечается, поддерживается, стимулируется при умелом, профессиональном проведении интервью – проблемного диалога, а затем отражаются в тексте, чтобы читатель получил совершенно ясное представление о «факте состоявшейся беседы» как о реальном, не выдуманном происшествии.
Необходимую тактику компромисса определяет «прин-цип равной безопасности». Без этого диалог попросту невоз-можен, нужно идти на взаимные уступки, чтобы можно было, сохраняя свое «я», сотрудничать с партнером (хотя бы и для отторжения его точки зрения...). Только так можно достичь взаимодополнения позиций, ради чего, собственно, и стоит публиковать споры.
Такая перспектива чаще остается всего лишь перспекти-вой, желанной целью. Итоги публичного диалога, организованного и проведенного журналистом, оказываются куда скромнее. И вовсе не обязательно проблески истины, «вдруг» проясненные спором, являются перед читателем. Результаты, возможно, таковы:
· представление о важности разногласий;
· представление о характере конфликта (разрешим он, или неразрешим и ситуация тупиковая? Не преувеличены ли сложности, нет ли смешивания разных мотивов?);
· представление о профессионализме участников спора;
· представление о личности спорящих, об их характерах;
· представление о нравственно-интеллектуальном уровне спора.
На суд аудитории современные СМИ часто представляют дискуссии специалиста с журналистом, совместное «перекрестное» обсуждение проблемы, организованное интервьюером – «дилетантом».
Для таких вариантов спора характерна демонстрация понимания, желания слушать и вслушиваться. Тут «третий» – нелишний; журналист, организовавший встречу, сумевший персонифицировать мнения, подобрав собеседников, помогает выдерживать направление спора, берет на себя необходимую оглядку на читателя, «популяризируя» прозвучавшие идеи.
Он следит, чтобы положение партнеров по диалогу было равноправным и происходило постепенное движение к комплексному, системному видению проблемы.
Открытая полемика – это
выступление с указанием каждого конкретного оппонента, с изложением его позиций
Диалог спорщиков – это наглядность совместного рас-суждения. Перед читателями должны предстать не два резонера («спинами друг к другу»), но увлеченные совместным поиском истины полемисты.
Положительные последствия для обоих спорящих – уточнение смысла проблемы, более реальное видение самого себя и партнера, с которым, возможно, еще предстоит спорить, понимание того, что участие в споре требует не только эрудиции, но и способности стать, хотя бы временно, на точку зрения противника.
Что же касается роли журналиста в открытии и проведении такого диспута, то она хоть не особенно заметна (журналист намеренно отстраняется, выдвигает на первый план спорщиков), но первостепенно важна. Предполагаются поправки по ходу дела, пунктир предварительно подготовленных ключевых вопросов, редкие, но точные, необходимые вмешательства в разговор для его коррекции.
Почти всегда перед профессионалом общения – интервьюером, который организовал, поддерживает и косвенно направляет дискуссию авторитетов, стоит проблема уточнения смысла понятий, которыми оперируют «эксперты». Ведь журналисту предстоит не только продемонстрировать аудитории расхождения в позициях, но и, часто, расшифровывать непонятное, выступать в качестве научного популяризатора, для чего уже во время беседы как бы делать синхронный перевод «с научного».
Журналист, представляя дискуссию, не должен вводить в заблуждение читателя, да и в общении с дискутирующими иной раз полезно напомнить, что истина конкретна, то есть весьма относительна, истинна только теперь и сейчас и повернется какой-то новой гранью завтра и в иной ситуации. (Когда заходит разговор об относительности сиюминутного знания, вспоминают о том, что среди всех греческих богов и богинь одна только богиня истины не имела «своего лица» – изображений и изваяний – уж слишком это лицо казалось переменчивым...)
Во многих журналистских материалах используется скрытый диалог, противоречие со сложившимся мнением. (Ведь, как писал философ Г. Померанц, диалог вообще – «это кружение вокруг истины, дающее смысл жизни... Подлинный диалог – с собой... В истории хорошо известен диалог пророческих монологов...»)
Приведем пример такого «диалога в монологе»:
... – Сегодня невежественные или просто
недалекие люди мо-гут говорить ветеранам: «Ну и что толку? Победили вы
Германию, а она живет лучше нас». Да, немцы живут лучше. Наша победа освободила
их от фашизма, и они от тоталитаризма пришли к демократическому обществу, что и
дало им достаток. Но мы-то, воюя, знали, что может принести Гитлер нам... Мы
обязаны были спасти свою страну и свой народ.
Другие, из шибко радикальных демократов, тоже порой бросают упрек: «Вы своей победой спасли сталинский режим». Да, спасли. И не только спасли, но и укрепили его. Что было, то было. За всю историю советского государства впервые и в единственный раз интересы народа совпали с интересами правящей партии.
Видны истоки авторских рассуждений, чужие позиции, от которых отталкивается его мысль. И, кроме того, хорошо заметна «разговорность» произведения, прямые обращения к читателю.
В косвенной полемике противник и его точка зрения
предполагаются, но не обозначаются непосредственно. Во внутренней полемике
автор как бы спорит сам с собой, выставляя на суд читателя свои сомнения,
противоречивые позиции в системе мысли.
Перед читателем последовательно разворачивается «цепочка» рассуждений, многие из которых – результат сопоставления точек зрения. Существует понятие «полемико-диалогическое начало». Оно означает ориентацию на внутренний спор, альтернативное решение вопроса, сосредоточенность на том, что нужно отстаивать.
Для остроконфликтного диалога выбирается тема, в связи с которой уже сформировались противоположные мнения; журналист ведет «войну» с реальным, конкретным, либо воображаемым противником (со сложившимся мнением), с теми оценками и суждениями, которые хотел бы кардинально изменить.
Мысль журналиста и тех, кого он вовлек в обсуждение, движется полемичностью во всех вариантах публичных споров – и открытых, и косвенных.
Выбирается тема, содержащая полемическое зерно.
Идет в ход полемический повод.
Цитата или мнение дают «полемический старт».
«...Один
из эмигрантов сказал мне: «Ну и дураки вы, что боролись за права человека.
Сидели бы, и выжидали, как мы, когда эти права начнут соблюдать!» Может, он и
прав, только вот могло ли вообще наступить такое время?..»
В этом фрагменте есть и полемический повод (один эмигрант сказал мне...) и полемический старт (Ну и дураки вы...). В данном случае с аудиторией общается лишь автор, защищающий свою точку зрения, идет его спор с воображаемым противником, а гипотетический читатель предполагается стороной, дружественной автору, «читателем-единомышленником», кому и адресуются диалогические фрагменты, предвосхищающие возражения.
В целом же, в любых публичных диалогах, как правило, всем движет полемичность – сопоставление взглядов, утверждение точки зрения методом «от противного». Основные моменты полемической организации текста (полемическое зерно, полемический повод и полемический старт) свойственны как скрытой (косвенной), так и открытой полемике. И в том, и в другом случае возможна вторичная линия обсуждения: новая тема из последовавших откликов на публичную полемику, возникает эффект полемической эстафеты.
В журналистике, этой «скорой помощи» читателю в социальной ориентации, полемика – и косвенная, и открытая – «цепляет» читателя сильнее других журналистских материалов. Во-первых, потому, что дает возможность «наглядно увидеть» позицию. А еще и потому, что позволяет почувствовать несогласие сразу с обоими спорящими.
«Многие убеждения мы выносим как результат сопоставления своих точки зрения с мнениями других людей. Причем это сопоставление происходит или при нашем непосредственном участии в словесном состязании – споре, или тогда, когда мы являемся свидетелями спора». (М. Стюфляева).
Воссоздание хорошо проведенного состязательного диалога во всех его вариантах – это «противоядие» против спрямления проблем, упрощения ситуаций (Всего того, что слишком часто преподносит читателю журналистика. Особенно, репортерская журналистика проблемных интервью и отчетов).
Главная сложность работы над таким материалом, его оформлением совершенно очевидна: представить спор надо таким образом, чтобы читатель не усомнился, что ему стоило обо всем этом прочитать, а не было просто спровоцировано нездоровое любопытство к публичным скандалам и склокам.
Полемист
старается показать, что:
· приведенные противником факты недостаточны;
· они односторонни; они неверны;
· не приведены противоположные факты;
· декларируемые противником принципы противоречивы;
· возможны нелепые последствия этих принципов;
· декларируемые противником принципы ведут к определенному общественному злу.
Доказывать все это надо с определенной оглядкой на устоявшиеся нормы цивилизованной полемики.
В глубине веков возникло правило: прежде чем «озвучить» свою мысль, установи сначала точку зрения оппонента, попытайся ее опровергнуть, и только затем – выкладывай свои контрмнения и их доказательства. Современным полемистам эта последовательность вовсе не так очевидна, как древним индусам... Вдобавок, кроме нарушения ведущих правил полемики, заметны в деятельности прессы и телевидения и такие, якобы «профессионально оправданные» моменты, как:
· поверхностность полемики;
· отвлечение внимания на процесс спора;
· подмена дискуссии демагогией;
· намеренная растянутость обсуждения... очевидных фактов;
· азартная поспешность обсуждения того, что требует обстоятельности;
· предельная резкость противопоставления позиций;
· уклонение от сопоставлений (Каждый остается «при своем»);
· уклонение от совместных поисков («Все слишком сложно.. .»);
· ссылки на «естественное течение событий» (Излюбленная журналистская «примиряющая концовка» к непримиримым спорам: дескать, «все изменится к лучшему в отдаленном будущем, с благоприятными изменением общественной ситуации в целом»).
Следует иметь в виду, что в остро-полемичных материалах отчетливее их своеобразная драматургия (конфликт, столкновение разных характеров, мнений). Действие сосредотачивается на том, что нужно горячо отстаивать, доказывать, защищать. И тут-то как раз и стоит внимательнее вглядеться в профессиональные приемы и этические сложности журналистской работы.
Главная сложность – в широком распространении полемических «перехлестов», в превышении этически дозволенного. А как рассчитать количество «достаточных» и «излишних» ударов в драке? Ведь полемика – это изначальная острота трактовки. Неожиданность и повышенная эмоциональность аргумента. Резкость контр-мнения или контр-цитаты.
Известно, что Пушкин, отзываясь о Вяземском, видел поверх мыслей не всегда завершенных и выводов не всегда бесспорных, как автор «сердит...», заставляет спорить и мыслить читателя, и утверждал, что «острота, хотя бы и спорная – важное достоинство, особенно для журналиста». Эмоциональный накал доводов (логически и этически грамотных) не только допустим, но и желателен. Благодаря ему создается и поддерживается «эффект внушения».
...Сегодня
любая власть побаивается народа. Она всегда отступит перед каждым, кто сможет – пусть на миг! – опереться на народ. Она отступит
просто перед всяким, кто сможет с наглой улыбкой посмотреть ей прямо в глаза...
Демократия
без берегов в государстве без границ... И эта-то власть собирается проводить в
России огромные исторические реформы?... Власти в России нет. Она валяется на
земле. И только пока не нашелся лысый или усатый, картавый или хриплый фанатик,
который даст себе труд наклониться, подобрать эту власть, положить в карман, а
на нее положить кулак.
Кто в этом виноват? Русские просторы и широкая степная душа? История? Большевики? Жидомасоны? Пятна на Солнце? Не знаю. Но знаю одного виновного – себя. Свою среду. «Наших», так сказать.
И.А. Бунин. «Прав был дворник» (Москва, осень 17 года):
«– Нет простите! Наш долг был – довести страну до учредительного
собрания!
Дворник,
сидевший у ворот и слышавший эти горячие слова, – мимо него быстро шли и спорили, – горестно покачал головой:
– До чего, в самом деле, довели,
сукины сыны!»
Прав
был дворник. Прав был Бунин. А «сукины сыны» – мы.
В
17-м году «во имя народа» довели до учредительного собрания... с Железняком во
главе. В 91-м году «во имя демократии» довели до развала ненавистной нам
империи, до гибели ненавистного строя – и до того, что фашисты открыто вещают на улицах, власть пребывает
в прострации, и каждую ночь, засыпая, не знаешь, что завтра случится.
Мы
этого хотели? Не хотели? Когда с захлебом сочиняли в 87-м году свои «Дальше,
дальше, дальше!» –
подумали, ЧТО будет дальше?
Сегодня-то
что делать?
Надо
лечить импотенцию власти. Власть должна перестать трястись со страху перед
левыми, правыми, коричневыми, черными и красными. Власть обязана стать властью.
И мы обязаны заставить ее стать властью.
Иначе...
Правильно, «шабаш».
(Л. Радзиховский,
«Литературная газета», 1996)
Требования к личности полемиста предполагают особый талант восприятия «персонифицированной информации», исходящей от конкретных лиц, или общественных групп. Предполагают умение различать заблуждения и предубежденности. Предполагают способность претворять дар эмоционального заострения темы в дискуссионный вариант «расклад проблемы на голоса» таким образом, чтобы вести убеждающую, аргументированную полемику, не увлекаясь одним негодованием. Для публичных диалогов, особенно полемики, важна четкая стратегия и участников, и организаторов дискуссионных обсуждений, которая поможет миновать соблазны обличительства.
КОНСТРУКТИВНОЕ И ДЕСТРУКТИВНОЕ
Разные формы газетно-журнальной полемики роднит одно – доказательство от противного. Эффект отторжения. Фиксация чьего-то мнения как неприемлемого (с пояснением – почему) и попытка «на костях» чужой идеи кое-как соорудить собственную. Но не только, и не столько «разрушение» должно быть результатом профессионально подготовленной и проведенной полемики.
Полемика открывает возможности созидания, их надо не
упустить в азарте борьбы и разоблачений
И хотя «отрицательный результат – тоже результат», полемические формы, поддерживающие конструктивную журналистику, дают опытному, вполне осознающему свою миссию, уважающему свой труд профессионалу гораздо большие возможности.
Часто люди, вовлеченные в «непримиримый» спор, стремятся к взаимоисключающим целям, не замечая того, говорят об одном и том же, но в разных отношениях. Из-за этого обстоятельства конфликтные диалоги часто заходят в тупик, и задача журналиста, организовавшего обмен мнениями, такую ситуацию предусмотреть и предупредить.
Хорошо показать обмен коммуникативными стимулами (почему для обоих важен спор), подчеркнуть взаимное побуждение к размышлению («Предлагаю взглянуть глубже...»).
Каждый из спорящих должен выглядеть «подходящим собеседником». Явное различие в уровнях компетенции лишает материал смысла, как и поверхностность, имитация спора, если спора не получилось, проявление излишнего пиетета по отношению к одному из спорщиков. (В ряде изданий после повального увлечения «круглыми столами» появились рубрики «Стол с острыми углами»...).
Журналист, ведущий такой диалог, или незаметно его поддерживающий, старается не допустить тон всезнайства, грубые перебивки.
Возможно подчеркнуть реакцию («Ну?.. В это трудно поверить...»), соотнести ее с реакцией других людей («...И многие с этим согласятся...»)
Другой прием – ввести «контр-мнение» или вопрос, который поможет уточнить позиции, дать шанс каждому из участников проявить себя, а если надо – быстро «поправить дело».
Например:
– Могут ли реформы развиваться и
дальше на той же основе? Не кажется ли вам...
– Чем это можно объяснить?
– Можно ли сказать, что в экономике появилось нечто, что дает надежду?.. (Примерно, таким образом «вклинивался» в остроконфликтный диалог журналист, который проводил «круглый стол» с тремя ведущими экономистами страны.)
Провести читателя через наглядность противоречий к новому взгляду на проблему можно лишь при условии, что кто-то один из спорящих не будет восприниматься безусловно и во всем правым. Журналист старается сделать это очевидным для спорщиков; его задача – не смазывая разногласий, не затушевывая острые углы противоречий, настроить спорщиков на цивилизованное общение, при котором оказывается принципиально важным не судить о партнере под влиянием момента, не игнорировать его ум и опыт.
«Удерживайте себя, когда хочется сказать вслед за Белинским: «Нет, что бы вы ни сказали, я с вами все равно не соглашусь!», – писал философ Г. Померанц, – «Надо приучить себя радоваться, признаваясь, что оппонент в чем-то прав (радоваться своей внутренней свободе)... Придумав убийственное возражение, надо усомниться: а может, оппонент вовсе не утверждает того, что я опроверг? Может, его образ в моем сознании незаметно стал карикатурным?»
В процессе полемики опасно бездоказательное декларирование («Это хорошо, потому что прекрасно, – и отселе их никак не выманишь»... Пушкин). А для этого нужна определенность предмета спора, уточнение смысла понятий, входящих в утверждение (напр., понятие «свобода» может подразумевать как «свободу от...», так и «свободу для...»), и уточнение, против чего возражение – против самого тезиса, или против способа его доказательства.
В пылу полемики осознанно, или бессознательно возникают известные еще древним философам логические ошибки.
Мысль на протяжении всего доказательства должна сохранять определенную устойчивость. Бывает, вместо одного утверждения постепенно начинает аргументироваться, и вполне азартно, совершенно иное. Или меняются критерии (например, критерии моральные смешиваются с правовыми).
Логические ошибки, – это следствие нарушения основных логических законов, основные положения которых таковы:
· согласно закону тождества спорящие ведут речь об одном и том же предмете размышления, границы которого строго определены (Чтобы не получилось: «В огороде бузина...);
· согласно закону исключенного третьего – истинна одна из точек зрения, но не обе вместе;
· согласно закону противоречия – если спорщики защищают абсолютно исключающие друг друга точки зрения, то они, скорее всего, будут оба не правы. Истина – посередине.
Следовательно, утверждая или отрицая, важно:
· иметь в виду одни и те же предметы;
· рассматривать их в одном отношении;
· рассматривать применительно к одному отрезку времени. Иначе внешне исключающие друг друга позиции могут оказаться близкими или станет очевидно – оба противника не правы.
Выдвинутый
тезис:
· должен быть четко сформулированным и оставаться одним и тем же на протяжении всего рассуждения, не подменяться и не искажаться в пылу спора;
· не быть чересчур категоричным;
· не смешивать собирательный и разделительный смыслы (как, например, в утверждении: «Что хорошо для фирмы, хорошо и для рабочих фирмы...»
Спорящие, да и следящие за спором, иногда забывают, что кажущиеся противоположными (полярными) мнения могут быть оба неверными, могут быть совместимыми.
«Трудно с тобой, и легко.
И приятен ты мне, и противен.
Жить я с тобой не могу.
И без тебя не могу».
(Римский
поэт Марциал).
Конечно же, законы логики нарушаются чаще нечаянно, а не сознательно, просто от распространенного «логического бескультурья». Подмена тезиса может происходить очень незаметно. И причин тут множество: начиная от простой поспешности, небрежности формулировок, их приблизительности из-за от смутного представления о предмете разногласий, до недооценки некоторых вещей: например, многозначности понятий, неумения вдуматься в объем и расширительный смысл сказанного.
Интересны причины логических ошибок с точки зрения психологии. Всему виной, оказывается, могут быть эмоциональные помехи, возникающие в процессе спора, и «общечеловеческие грехи»:
· заинтересованность в определенном выводе («Сам себя подталкивает...»);
· предубеждения;
· предрассудки;
· «окостенение» (Упорно и тупо «стоит на своем»...);
· дилетантство («Замахнулся...»);
· чрезмерное преклонение перед чьим-либо авторитетом (или убежденность в собственной непогрешимости – «Я не могу быть неправым!»).
Нежелание и неумение слушать другого – пожалуй, главная беда, распространенное в массе общества явление. Отсюда – наивно не замечаемые логические ошибки и подтасовки, разгул демагогии в публичных дебатах, в том числе и тех, в которых принимают участие журналисты.
Как-никак,
а оппонент – это
неудобство, дискомфорт. Что-то режущее слух, заявляющее свои права, чуть ли не
оскорбительно покушающееся на святость твоих чувств и мнений. В том и
трудность, что надо предположить в другой стороне ту же святость чувств и
убеждений, то же право на правоту. Нам не всегда приходило в голову, что если
человек шагает не в ногу, это не обязательно плохой человек.
(«Баллада о разных мнениях»,
– «Известия», 1998).
Вступая в полемику, важно постараться увидеть предмет с разных точек зрения, и четко определять отправной момент дискуссии.
Полемика дает возможность варьировать мысль и обыгрывать ее, но полемика может и захлестнуть мысль демагогией. Создать впечатление правоты, не будучи правым. Не формулируя неправильные суждения, подвести к ним слушателя и читателя, поручая им самим обманывать себя. Например, пропустить факт, подозревать о котором не могут.
В полемической схватке за госзаказ на восстановление барельефов храма один из спорящих ратует за прежнюю «фактуру» – мрамор, другой – за синтетический материал декоративит: «ему никакой мороз, никакая грязь не страшны. Материал итальянский, все думают, что это бронза...» (не вспоминая, что мраморные оригиналы не разрушились от времени или морозов, а были взорваны). Журналист-комментатор уточняет, что декоративит – изобретение фирмы, принадлежащей самому спорщику, и, по словам одного из его создателей, хорош «...при строительстве яхт и изготовлении торговых ларьков».
Заметный пропуск факта иногда восполняется «по очевидности», подсказывая неверный вывод. Так, естественно предположить, что современный синтетический материал обойдется дешевле мрамора. На деле же сражение идет за одну и ту же сумму госзаказа.
Еще пример. Гневно звучит: «Вырубается Нескучный сад!» Ситуация кажется ясной – кому-то из богатых стало тесно. Напрашивается: долой продажную мэрию! В действительности, – вспомнили о парковой культуре: сад, похожий на дикие заросли из-за стихийных посадок на субботниках, наконец, прореживают...
Широко распространено создание недоверия у аудитории к какому-нибудь факту посредством соответствующих словесных оборотов («Мне назойливо твердят, что якобы произошло событие первостепенной важности...»).
И наоборот, неблаговидное содержание часто скрывается и за глубокомысленными терминами, придающими ему «авторитетность», больший вес. Широко идет в ход «имидж» благозвучных понятий (Слова: «либеральный», «патриотический» не случайно так часто употребляются в названиях политических партий... Известно, как умеют журналисты сочинять «безобидные» прозвища; например, писать: «Малыш» и «Толстяк»... об атомных бомбах, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки).
Если соответствующим образом отозваться о своем противнике в публичной полемике, возможно создать комический эффект, его принизить, привести к отторжению его самых разумных мыслей.
Пытаясь обезопасить себя от резкостей собеседника, полемист иногда переходит на «эзопов язык», отвлекая, пряча жало своего полемического выпада, смягчая формулировки, умаляя значимость своих выводов.
Используются словесные блоки «эмоционального внушения» («Как умный человек, вы не можете не понимать...»), перефразировки, стилистические искажения, когда мысль преподносится как нечто забавное, странное («И как можно договориться до этого!»).
Встречается и прием «троянский конь»: исказив тезис противника, кинуться горячо защищать его, нанося удар и по тезису, и по авторитету... Полемисты часто намекают на умышленное умолчание (сокрытие противником каких-то фактов).
В современной прессе все эти и многие другие демагогические приемы широко распространены. Дискутирующие часто подменяют доказательства ссылкой на громкое имя (древние называли это: «аргумент «Сам сказал!»). Пытаются усыпить бдительность лестью, подменой обсуждения истинности мнения взвешиванием его полезности.
Идут в ход прямая грубость, угрозы. Так, знакомя читателя с «битвой за заказ», журналист наглядно продемонстрировал уровень полемики, процитировав ряд обращений Зураба Церетели, вновь избранного президента Академии художеств, к своему оппоненту:
... – Твоя позиция – халтура, на уровне прораба...
– Я предупреждаю, что все художники
придут сюда с лозунгами, потому что ты конкурс ломаешь!
– Если я тебя раздражаю, – я уйду!
– Отойдите и не мешайте! Вы, лично! и т.п.
Так называемая силовая демагогия, шантаж недопустимы в цивилизованной полемике. В современных публичных спорах, организованных прессой и телевидением, нет-нет да и мелькнет фраза – донос о неблагонадежности мыслей собеседника, «подрывном» характере его рассуждений (когда-то это называлось: прием «к городовому»), нередки случаи срыва дискуссии, перевода ее в скандал.
Часто отвечают не на заданный, а на близкий вопрос. Создают умышленную неразбериху:
· смешивая факты и мнения (Например, в ответ на аргументы говорят: «Вы, конечно имеете право думать, как вам заблагорассудится...»);
· смешивая верное утверждение с неверным: «Вы не выступили и не опровергли его, испугавшись...» (А опровержение уже прозвучало, в нем не было нужды).
Демагогия к тому же – умение легко использовать погрешность, цепляться за слова. И т.д. и т.п. Вспомним злую шутку софистов: «Ты прав, ты только неправильно ответил»...
В целом же, демагогия – проторенный опытом многих поколений путь к манипулированию аудиторией, людьми, ставшими свидетелями публичных диспутов. И как ни соблазнительны способы «оставаться правым независимо от истины» (как писал Шопенгауэр еще в 1820 году, приводя более сорока соответствующих уловок, включая «возбуждение гнева придирками» или «сбивание с толку бессмысленным набором слов»), журналисты, многие из которых владеют приемами «духовного фехтования», не могут себе этого позволить в принципе. Цели у них другие.
Демагогия – спектакль для аудитории, и надо сделать все, чтобы эти «условия игры» не были приняты, чтобы это ремесло распознавалось, не служило целям манипулирования. Иногда уместна публичная мотивация своего сопротивления демагогии, неприятия нецивилизованной манеры общения (Гамлет: «На мне играть нельзя...»). Но, главное – надо быть в силах наглядно, для аудитории, продемонстрировать иную манеру, противопоставить Демагогии умение работать в дискуссии точно и корректно.
В зависимости от ситуации, могут помочь вопросы, уточняющие мысль («Итак, значит, вы хотите сказать, что...»); предположительные варианты, конструирование конфликтной ситуации («Ну, допустим, это произойдет...»). Важно вовремя обратить внимание аудитории на излишнюю категоричность или многослойность тезиса демагога, уметь доказать, что в связке аргумента с тезисом возникла логическая ошибка, привести противника в противоречие с самим собой, вынудить его признать свою некомпетентность, используя «метод Сократа», – метод последовательных вопросов или «способ бумеранга», когда аргумент противника используется против него же; использовать и другие методы, черпая их из внушительной копилки искусства полемики, наполнявшейся веками. То есть, необходимо демонстрировать логическую культуру мышления, которая одерживает верх и над бескультурьем, и над демагогией.
Полемика – очень давний способ самоутверждаться и распространять идеи. И многое тут давно очевидно. «Тон и форма полемики – отражение не только культурного уровня спорящих, но и «общего состояния нравов», – можно прочитать в энциклопедической статье знаменитого Брокгауза и Эфрона (конец XIX века).
Разные
уровни полемики полностью зависят от ситуации в обществе. Первый, примитивный,
уровень: «выпускание пара». Уровень второй, более цивилизованный: демонстрация
целесообразности обмена мнениями. Во втором случае полемическая острота
публичного обсуждения способствует возникновению новых идей, помогает их
«генерированию»; если говорить о прессе, журналист и его оппоненты или люди,
объединенные его стараниями «круглым столом» дискуссии, поставщики гипотез.
Возвращаясь
к упомянутой энциклопедической статье вековой давности, обратим внимание на то,
что ее автор полагал (наивно, нет ли...) что «известные политические и
общественные формы делают просто невозможными некоторые ее приемы, особенно
предосудительные. Так, например, указания на политическую неблагонадежность
(доносы) лишены всякой силы при строе, обеспечивающем свободу мысли».
В
России конца XIX века были известны правила честной литературной борьбы,
составленные профессором Киевского университета В. Хлебниковым. Из этих правил
следовало, что не может быть уважаем в обществе литератор, если он:
· упрекает своего оппонента за его происхождение, религию, национальность, образ жизни;
· умышленно искажает смысл его речи;
· упрекает соперника в тупости и бездарности;
· называет его подкупленным писателем или доносчиком;
· сопровождает свою критику бранью;
· выборочно цитирует его, обходя существо вопроса;
· нападает на мелочи и недосмотры и пр.
Характерна, однако, оговорка, сопровождавшая этот
своеобразный кодекс этики. Автор писал, что правила «необязательны для
корреспонденции, имеющих своим предметом не литературные, а жизненные явления»
(Очевидно, полагая в данном случае полную безнадежность своего предприятия...).
Сегодня, хотя полемика не сводится только к «борьбе на уничтожение», подстегиваемой лозунгом идеологической непримиримости, все же специфика этих выступлений такова, что часто образные «стрелы» ранят, и порой, очень сильно.
В
публичных диалогах на страницах печати часты памфлетные саркастические ноты,
прямое злобствование... И есть некоторое оправдание такой ситуации – в «битве», даже спортивном поединке,
не так-то просто держаться уровня самообороны, боевой азарт подчас
перехлестывает правила. Увлеченность собственными идеями понуждает сказать в
запальчивости то, что воспринимается как чрезмерное, а потому не особенно
убедительное.
Следует
помнить, что количество и разнообразие доводов и способов воздействия у одной
стороны не больше, чем у другой. И очень помогает самоконтроль в процессе
полемики, осмысление и коррекция своих просчетов: правильно ли истолковал мысли
и поведение оппонента? Может, не сумел увидеть предмет разногласий с той
стороны, что он? То есть, объединяя профессионализм проведения дискуссии с
необходимой этикой полемики, журналисту надо ловить на ошибках не только
противника, но и себя самого.
К
сожалению, немногие из блестящих полемистов способны к точному самоконтролю, и
не каждый журналист, проводящий дискуссию, способен честно ответить себе на
вопрос: не проявилось ли у него стремления «давить»? (Очень часто этим грешат
телеведущие). Удалось ли сдержать влияние на себя отрицательных психологических
факторов? Не было ли нарушений логики в собственных рассуждениях? Состояние
постоянной собранности и самоконтроля позволит предвидеть возможные последствия
полемических выпадов и ответных действий собеседника (что похоже на шахматное
«просчитывание ходов»). И еще. В полемике опасен «эффект камикадзе»: превышая
уровень самообороны, уничтожая противника, иной полемист способен взорвать все
и вся вокруг, а значит, и новую идею, хотя бы в зародыше.
Важно соблюдать меру и достоинство в накаленной эмоциональной обстановке полемики, и помнить о притягательности для читателя зрелища «полемических качелей», на которых взлетает ввысь то одна сторона, то другая.
Завершая
разговор об этике дискуссий, затеваемых журналистами, отметим еще раз, что
публичное рассмотрение фактов и мнений активно помогает возникновению и
распространению новых идей, причем необязательно несомненно прогрессивных.
Полемизм
способен усилить кажущуюся значимость ложной идеи, соревнуясь в ее уточнении,
оба собеседника могут удваивать усилия по совместному искажению истины, и
дискутируемая проблема, с какого конца разбивать вареное яйцо, плодящая рати «тупоконечников»
и «остроконечников», может явиться великолепным отвлекающим маневром. Ложный
посыл, клеветническое измышление в ходе азартной «полемики» обрастают такими
подробностями и доказательствами, что принимают облик проблемы, не будучи
таковой. Увлекаемый волнами полемики, читатель ненамеренно или намеренно может
быть оторван и унесен прочь от берега, от тверди факта.
Дискуссионная трибуна общества, какой видится пресса, никогда не пустует. Но при безответственном отношении, недооценке деструктивных возможностей полемики, недостаточном, или почти бездействующем контроле общества за прессой на ней слишком часто оказываются демагоги, получается вместо социальной ориентации – дезориентация.
Должен ли журналист приспосабливаться к собеседнику? Можно ли избегнуть этого? Непонимание из-за неравенства культуры, воспитания, образования, социального положения («говорят на разных языках») искажает результат работы. Профессионалу, которому приходится общаться с разными людьми, необходимо умение приноравливаться. Так всплывает проблема «актерства».
«ТЕКУЩИЕ ЗАДАЧИ» И РОЛИ – ЭКСПРОМТЫ
Пожалуй,
каждому журналисту приходилось изображать «вдумчивого слушателя», «непонятливого
собеседника». Не укоряя всем своим видом за путаный ответ, сослаться на
собственное непонимание, «тупость» и просить пояснить... Использовать «маску
простодушия» («Вы, видимо, имеете в виду...»). Заканчивая фразу за
собеседника (из которой он никак не выпутается), демонстрировать при этом
радость понимания, «радость ученичества».
Или выступать неким экзальтированным существом, восклицая: «Это невозможно... Ну и ну!..» (провоцируя расшифровку мысли и подкрепление ее примером). Чтобы поощрить собеседника, добиться более уверенного тона высказываний, подчеркивают свою скромную миссию передатчика сведений («Не мое это дело, – говорить вам...» Или: «Я, наверно, не имею права судить...»)
Инициатору встречи приходится «раскручивать»
собеседника, делать его способным к разговору
Во-первых, должен быть установлен уровень беседы: большая – меньшая степень осведомленности, заинтересованности беседой, уровень эмоционального отношения, трезвости суждений, расчетливости, «диктата» и пр.
Необходимый уровень как-то устанавливается в начале беседы, с первых вопросов, но затем может меняться, в том числе и по прихоти, а, вернее, игровому расчету интервьюера.
Журналист помогает собеседнику сбросить напряжение или отказаться от несвойственной ему роли. (Человек «не игровой» может вести себя нелепо, думая, что «так и надо» разговаривать с журналистом). Помогает скорректировать его роль, а еще лучше – стать самим собой.
Помогает
переменить мнение о том, что барьеры между ним и журналистом слишком высоки и
непреодолимы. Ведь среди расхождений есть и действительно серьезные
(мировоззренческие), и не очень...
Например, наименее терпеливые собеседники могут отказать в разговоре журналисту, только узнав, какое он издание представляет. Происходит подмена – еще не узнав позиции конкретного журналиста, собеседник отождествляет их с позицией издания в целом.
Другие
собеседники, едва начав беседу, прерывают ее тут же отступлениями типа: «Вы-то
меня все равно не поймете... ведь вы, журналисты...» Хотя в большинстве
случаев журналист нуждается в информации, которой обладает собеседник, и вовсе
не собирается с ним спорить о чем бы то ни было...
Профессиональное общение – это одновременно информативный процесс и процесс взаимовлияния, взаимодействия, демонстрация отношений... и игра. Самоуверенность, развязность, гонор возводят высочайшие барьеры в процессе, который специалисты называют «перетеканием информации». Важна собранность журналиста. Его находчивость и быстрая реакция. А еще – умение там, где нужно «точно сыграть».
Журналист может придерживаться одного и того же типа поведения, менять его редко, однако, распространен и другой вариант работы: чередовать манеру поведения постоянно, подбирая для каждой конкретной ситуации подходящую «маску».
Особенно
очевидна «помогающая игра» в звездных интервью, работающих на имидж. Собеседник
нередко, импровизируя, выдумывает, намекает на что-то, чего в действительности
не было, либо не было в таком масштабе... А журналист, не впадая в пафос
разоблачения, лишь намекнув, что собеседник «привирает», (например, показав
свою реакцию), продолжает работать свободными («шаловливыми», по определению
одного репортера) вопросами, ловко поддерживает игровое состояние
собеседника, создает ему комфортную ситуацию общения.
Идеи «мгновенных перевоплощений» часто возникают спонтанно. Все понимающий журналист вдруг на секунду становится иным, нарочито демонстрируя нечуткость, нравственную черствость: «А если бы сразу спрыгнул, спасая себя?» – На меня смотрели серые удивленные глаза... Как это так, – «спрыгнул»? Само собой разумелось, что в момент аварии машинист должен сделать все для спасения людей, а уж потом подумать о себе...» (А. Аграновский).
Надо заострить беседу, и, пожалуйста, – провокационный вопрос, во всем поддакивавший собеседник вдруг надел маску «противника», высказал «враждебное мнение» («...И все-таки, я вот сейчас вас слушаю и думаю... А зачем? Может быть, не надо, а?...»).
Импровизация – составная часть большинства интервью, и без «роли» тут редко обходится. Есть роли постоянные – имидж интервьюера, проявление авторской индивидуальности («Вопросы мои и не мои... Я так спросить не мог...» – как рассуждал однажды известный интервьюер, сравнивая свою работу с беседами с теми же героями других журналистов).
Сегодня всерьез говорят и пишут о том, что театральные приемы можно продуктивно использовать для подготовки к интервью, тренируя восприимчивость, учась продуктивно использовать паузы (моменты «слушания»), концентрируя внимание – оценивая, готовясь к поправкам, к неожиданной «роли», импровизации.
Все
это делается, чтобы уверенно вести собеседника лабиринтами интервью. Есть и
другие варианты «личин», и другие причины, по которым надевают «маску» во время
профессиональной беседы.
Партнер, с которым общается журналист – не пассивный объект восприятия, а живой человек, имеющий свои цели, свои представления о характере взаимодействия, а главное – способный решительным образом повлиять на то, как мы его увидим.
Вопрос
психологической совместимости журналиста с партнером – один из важнейших. И все настойчивее журналистика просит
советов и рекомендаций у психологов и социопсихологов.
Например,
вопросы «провокационные» или «льстивые», казалось бы, этически сомнительны. Но,
если вдуматься, то они преследуют определенную цель, профессионально
функциональны. Например, употребляя лесть, журналисты часто пытаются выровнять
настроение собеседника, укрепить его уверенность в себе... И некоторая льстивость,
вовремя и к месту, весьма обоснована с профессиональной точки зрения: иногда
надо во что бы то ни стало всколыхнуть, взбодрить собеседника.
«Вполне может возникнуть такая ситуация, – размышлял опытный интервьюер Э. Церковер, – журналист с трудом «разговорил» собеседника, слушает его, время от времени поощряя, собеседник постепенно начинает «развязываться», и его можно на минуту остановить, сказав такую вещь: «Простите, пожалуйста, Иван Иванович, вот эту фразу я должен записать буквально, слово в слово, вы сказали так хорошо...» И он, довольный, что так верно попал, проникнется к вам симпатией».
Проверяя свою гипотезу, сложившуюся во время подготовки к интервью, репортер соотносит ее с определенным представлением о собеседнике и об уровне возможного разговора: серьезном, игровом, полемичном, скрытно-разоблачающем.
В воображении журналиста возникает «драматургический стержень» беседы с соответствующей расстановкой ролей, достаточно функциональных для того, чтобы преодолеть предполагаемые, или уже начавшиеся ощущаться в первые минуты общения, психологические барьеры.
Цепь скучных или банальных ответов можно прервать резким изменением содержания беседы или решительно предложенным новым «сценарием». – Давайте попробуем взглянуть на дело с другой стороны. Положим, есть люди, никогда не слыхавшие... – предлагается смена роли интервьюера – он теперь не сочувствующий, не соратник, но – «незнайка», соответственно, меняется и роль собеседника; ему теперь нельзя просто поддакивать, отделываться вялыми подтверждениями, необходимо объяснять и доказывать.
Или можно предложить «враждебный вопрос», «ловушку» – дать толчок развитию мысли.
Хороша
бывает роль «внезапно понявшего», «догадавшегося». Она очень помогает
собеседнику выпутаться из рассуждений и, наконец, сформулировать то, что никак
не вытанцовывается, хотя и витает в воздухе. Собеседник, на секунду ставший
«человеком, бросившим идею» не уронил своего достоинства, беседа спокойно
продолжается.
Стимулом,
помогающим собеседнику укрепить веру в себя, выступает прием: повторение
«урока». Журналист кратко пересказывает, повторяет то, что сказал партнер,
давая тому возможность убедиться, что он правильно понят, подчеркивая ценность
его мыслей, демонстрируя свою внимательность.
В
разговоре между собеседниками существует определенная степень конкуренции.
Кроме профессиональных навыков важно учитывать обаяние личности журналиста, его
душевную чуткость и его актерские способности.
Прежде чем подробнее рассмотреть, как именно эти способности могут проявляться, еще раз подчеркнем их зависимость от «стержня» личности конкретного журналиста. Не каждый журналист способен надевать любые маски.
Психологические
особенности общения подразумевают существование роли ведущего. Отвечая на вопросы
инициативного собеседника, второй подыгрывает первому. В процессе общения роли
могут меняться. Задавая вопросы, первый собеседник активизирует внимание
второго. Увлеченный разговором, пассивный партнер включается в беседу, может в
дальнейшем стать инициатором.
Помимо
выполнения текущих задач, «роли» могут быть более постоянны, воплощать
установку на всю беседу. Ведь речь идет о том, что, журналист, грубо говоря,
должен понравиться своему собеседнику. Определяющий вопрос: должен ли журналист
«подстраиваться» к личности собеседника или нет?
Есть
«ритуал общения». Нацеленное на взаимодействие, интервью зависит от того,
разделяют ли оба собеседника мнение о сложившейся ситуации, «согласны» ли с
ней, как представляют свои роли.
Оба должны иметь представление о существе совместных действий. По крайней мере один (профессионал общения) – несет за это ответственность. Именно он должен создать у собеседника верное представление о ситуации. (Намеренно формируемое неверное представление – вопрос иной). Само согласие на интервью – начало игры. Демонстрируется уступка, жест доброй воли, проявление любезности. А журналист из-начально обязан, «заранее благодарен». «И я не вижу в этом ничего унизительного, – говорит Урмас Отт, – Это моменты, неизбежные в профессии...» Журналист не только не обижается, но и подыгрывает.
В зависимости от большей или меньшей степени
осведомленности, заинтересованности в предмете разговора, уровне эмоционального
отношения, какая-то из позиций становится ведущей.
Первые
вопросы, обычно, призваны давать положительные стимулы и устанавливать уровень,
приемлемый для обоих, подчас устанавливать некое «ролевое равновесие». Самое
нежелательное, как очевидно, выступать в качестве тандема: «следователь» – «допрашиваемый». Но как в этой паре
все ясно с «ролями» (кто и как спрашивает, кто и как должен отвечать), точно
также необходима ясность в иных раскладах, ином распределении «ролей», которые
журналист может предложить собеседнику.
А предложить можно уверенность в нем как в партнере, человеке своего круга («Вы, конечно, читали...»), или специалисте, безусловно осведомленном, даже непререкаемом авторитете.
В
первом случае интервьюер себе лично готовит роль собеседника, а во втором – уже иную, роль «почтительного
слушателя», «ученика», поклонника, «передатчика сведений» и пр. с разным
диапазоном эмоционального накала «роли» –
от почтительности до горячего восхищения. Кстати, и положение «дружелюбного
собеседника», если на такой расклад будет получено согласие, может затем
корректироваться (человек, разделяющий общий ход мыслей, сторонник, друг и
т.п.)
Можно
предложить и иную ситуацию: спора или «фехтования», как бы предлагая померятся
силами в остроумии, мгновенности реакций на радость публике. Или ситуацию
размышления о нем самом, предлагая корректирующий взгляд со стороны или обещая
беспристрастную роль третейского судьи («О вашем поступке в последнее время
постоянно говорят и пишут. Видимо, и много небылиц...»). Есть и множество
других вариантов журналистских «сценариев», придуманных во время подготовки к
беседе или на ходу. Дело, обычно, не обходится без их предложения и без
какого-то результата (например, одобрения в целом, но с поправками), который
необходимо уловить в первых реакциях, первых ответах... Партнер на что-то
решается, от него исходит: «согласен», «не согласен», «попробуем». Ему должно
быть комфортно в предложенной роли, а журналисту важно не ошибиться...
Очень существенно для журналиста создать у собеседника представление о целях и задачах совместной работы, не менее важно бывает и предложить ему «роль», которая подходит ему. Беседа рассыпается, когда собеседники преследуют различные цели, или интервьюируемый не видит необходимости высказывать свои, именно свои мнения, или у него предложенный сценарий не вызывает желания принять участия в игре.
В зависимости от того, как журналист определил характер и причину неудовлетворительного хода беседы, он может прибегнуть к различным способам, чтобы исправить положение. Один из таких способов – устранить недоразумение, вызванное путаницей в ролях.
Человек должен представлять, и о чем ему предстоит
беседовать, и в какой форме, на каких условиях, при каком «раскладе на голоса»
Чем умнее собеседник, тем более он ощущает фальшь, сближение или расхождение позиций, с какой к нему обращаются и с какой он отвечает. И это важнее совпадения мнений (если мнения полностью совпали, то и разговаривать не интересно...). Например, если к нему обращаются свысока, небрежно, а он отвечает всерьез, или задают философичный тон, а ситуация чисто игровая, «звездная». (Предложена не та роль!). Так, нередко звучат фальшью разглагольствования спортивных «звезд» о политике. Помнится, в интервью – знакомстве с модной актрисой явным диссонансом и манерничанием звучало: «Мое мнение о Достоевском...»
Когда собеседники адресуются к разным жизненным позициям, и это проявляется очень явно, например, вопросы задаются свысока, с грубыми «подсказками» и наводящими вопросами, вынуждающими собеседника изменять своим взглядам, своему мировоззрению, иногда случается «бунт»: человек отказывается от «послушной» роли, отказывается играть в эту игру. А порой еще и высказывает пожелание – прямо или мягким намеком, чтобы журналист не решал за него сам, не рубил сплеча.
Обязан ли журналист проявлять свое «я» в разговоре, зная, что это может плохо повлиять на исход беседы? Видимо, есть такие ситуации, когда он решает его скрыть... Вопрос не возникает, если личные качества интервьюера близки собеседнику. Однако, среди многообразия потенциальных собеседников журналиста есть и такие, которым этот журналист чем-то неприятен.
Исследователи журналистики пробуют составить «реестр» масок, выделить, подыскав им образный эквивалент, наиболее типичные имиджи журналиста при профессиональном общении.
«Слушатель» – самая естественная маска. Впрочем, в нее тоже «играют», если нет искренней заинтересованности – ее изображают.
Наставление прошлых веков:
«Если
кто-нибудь из говорунов завладеет тобой, выслушай его терпеливо, или во всяком
случае сделай вид, что внимательно его слушаешь... ибо человек больше всего
чувствует себя обязанным тому, кто готов его терпеливо выслушать, и считает
себя жестоко обиженным, когда ты вдруг покидаешь его на середине разговора, или
когда он по твоему удрученному виду догадывается, что ты ждешь не дождешься,
когда он кончит»
(Честерфилд. «Письма к
сыну»).
Вариант такой маски – «Премного благодарный слушатель», когда демонстрируется не просто внимание, а «телячий восторг» – неумеренное (а потому подозрительное чуткому собеседнику) восхищение его личностью, его словами, охотное поддакивание.
Еще один игровой оттенок того же плана – «юный друг»: маска полной неопытности, наивности, готовности восхищаться умом и блеском собеседника, и, опять-таки, безудержная лесть...
Репортер, надевший маску «ревизора», ведет себя совсем иначе. В его манерах, в его поведении, в тоне вопросов звучит явственная угроза докопаться до сути предмета, временами демонстрируется «следовательский» подход к делу, подчеркнутая дотошность, бесконечные уточнения сути ответов и придирки. Конечно, таким может быть журналист и в действительности, но некоторые весьма импульсивные репортеры намеренно сдерживают себя, представляются бесстрастными, видя, что собеседнику нужна вера в справедливость, вера в то, что совместными усилиями при соответствующем уровне обсуждения можно чего-то добиться.
Близка к такой роли и маска: «третейский судья». Она демонстрирует подчеркнутую независимость суждений, готовность с равным вниманием выслушать все «за» и «против».
Гораздо хуже в глазах собеседника выглядит «надменный журналист». Хотя он всем своим видом и намекает на принадлежность к «сильным мира сего», его манера поведения не обнадеживает, если человека постоянно «ставят на место», и он, как ему кажется, выглядит «мошкой» в глазах «могущественного» собеседника.
Впрочем, часто это и не маска, а манера, отражающая истинную суть журналиста. Она стимулирует проявления невоспитанности – снисходительно-великодушный, развязный или капризный тон репортеров. Порой и бестактности по отношению к собеседнику.
Редко, когда стоит подчеркивать свою объективность, надев маску функционера, – человека, которому, в общем-то, все равно, но вот, послали на задание, и надо его выполнить... Отличительная черта этой маски – постоянное подчеркивание журналистом своего безразличия к обсуждаемому предмету. Периодически возникают ссылки на начальство и фразы, типа: «Если вы не расскажете... не выскажете своего мнения, меня попросту уволят...»
Ссылки журналиста на собственное бессилие дают определенный «перевес» в сторону собеседника, возвышают его в собственных глазах. «Всем нам присуще желание быть значительным», – не без основания утверждает известный исследователь психологии общения Д. Карнеги. Почувствовав свою значительность, глядишь, интервьюируемый и захочет говорить, хотя бы движимый желанием облагодетельствовать бедного журналиста...
Гораздо привлекательнее показать себя «асом репортерства», блестящим интервьюером, надев маску «художника», репортер не преминет упомянуть об успехах своей творческой биографии, показать и прокомментировать «свои особые приемы» или заинтриговать необычностью формы общения.
Например, журналистка, поздоровавшись, долго усаживается, устраивается поудобнее, аккуратно раскладывает блокнот, карандаши, молча улыбается и поглядывает на «жертву», меряющую шагами кабинет: «Он явно нервничал... Желание попасть на страницы журнала, видимо, боролось с опасением сказать что-то не так. Поэтому он сразу начал говорить сам: «Вы, наверное, удивились, что я согласился на это интервью?»
Иногда репортер решает собеседника ошеломить, работая «накатом вопросов» – кратких и колких. Наскок, напористость, импульсивность – чем не «молодой казак»... Это имидж очень энергичного, делового и напористого журналиста. Игра рассчитана на подавление возможных возражений собеседника методом «кавалерийской атаки». Импульсивность, энергичная мимика, громкий голос иногда, действительно, вызывают положительный эффект, например, уважение собеседника к энергии и деловитости журналиста. Вполне вероятно, что у собеседника может возникнуть подсознательное желание отвечать с такой же энергией, таким же напором, как задает вопросы журналист.
Однако, «наскок» не всегда хорош. Есть много случаев, когда напористость, понукание мешают. Есть просто речевые особенности у людей: они говорят медленно, с длинными паузами. Их нельзя торопить и перебивать. Маска сама собой меняется, если выглядит не только не привлекательной, но провокационной, демонстративной.
Непривлекательна (следовательно, нефункциональна) маска, условно названная «интурист», представляющая хотя любопытствующий, но достаточно холодный взгляд со стороны. Вообще подчеркнутая холодность, вежливое равнодушие (один из вариантов такого поведения так и окрестили: «маска – «холодные уши»[1]) мало когда пригодны. Даже если с такой маской сочетаются повышенная любознательность, и, в общем-то, лестное для собеседника-эксперта, признание своей «полной некомпетентности».
Так ли, иначе ли назовем мы «маски», не столь важно. Почти в каждой редакции есть свои образные эквиваленты профессиональных «ролей». Во всяком случае, очевидны основные направления игры: в «незнайку», в индифферентного передатчика сведений, в «судью» и т.д. Лучшие из них – те, которые подчеркивают внимание (по той, или иной причине) к словам и личности собеседника, выделяют их в качестве главного стержня беседы.
«Одна из причин того, что умные и приятные собеседники так редки, заключается в обыкновении большинства людей отвечать не на чужие суждения, а на собственные мысли.
Тот, кто похитрее и пообходительнее, пытается изобразить на своем лице внимание, но его глаза и весь облик выдают отсутствие интереса к тому, что говорит другой и нетерпеливое желание вернуться к тому, что намерен сказать он сам. Мало кто понимает, что такое старание угодить себе – плохой способ угодить другому или убедить его, и что только умея слушать и отвечать, можно быть хорошим собеседником». (Ларошфуко, «Максимы»).
Говоря о распространенных «масках» интервьюера, отметим, что некоторые «маски» смежны по психологическим чертам, журналисту легко их менять, корректировать по ходу дела.
Маски – выделение типичных психологических позиций человека – целенаправленны по отношению к собеседнику. Если журналист подчеркивает свое бессилие (незнание предмета, зависимость от шефа, который послал на задание) и, следовательно, свою зависимость от согласия-несогласия на беседу, цель одна – укрепить, возвысить собеседника в его собственных глазах, предложить роль человека значительного, вызвать желание облагодетельствовать «несчастного репортера». Один из реальных случаев: журналист, в данном случае – фоторепортер, прося «звезд» позировать ему, постоянно ссылался на необходимость заработка для семьи, (называя это приемом «детишки плачут»), хотя был холост...
Нередко, беседуя с «большими начальниками», журналисту приходится демонстрировать свою независимость («У меня – свое начальство») или подчеркивать свой профессионализм, творческие идеи («У меня – свои секреты»), всячески демонстрировать собеседнику, что общение нужно не лично ему, но большой аудитории читателей (слушателей, зрителей).
Подчас, напротив, журналист намеренно иронизирует над своей призрачной «самостоятельностью», «независимостью», для того, чтобы успокоить собеседника, стать с ним на одну доску. Вообще критическую реплику в свой адрес ввернуть в диалог никогда не помешает, – считают опытные интервьюеры («Мы, журналисты, так привыкли умиляться этой аполитичностью... Этой «усталостью во благо»...)
Вообще маска, которую надевает журналист, служит для соответствующей коррекции поведения собеседника. Журналист как бы примеряет на глазах собеседника свою маску, понуждая его сделать то же самое, – соответствовать моменту.
Иногда «маска» дает эффект вовсе не тот, который «напрашивается». Например, высокомерие (маска «надменного») может быть не способом «поставить собеседника на место» (что, чаще всего, глупо), но придать весомости собеседнику, приподнять его в собственных глазах (например, если заметить: «Хотя я со многими известными людьми обсуждал эту проблему («знай наших!»), но никто не сумел ответить на нее толком, все отличались, знаете ли, полным непониманием сути... И вот я у Вас».
Собственно, маски, – это тон, который избирается, это интонационное решение беседы: поучающее, почтительное, напористое или какое иное.
Известно – нельзя собеседника достаточно долго держать в напряженном состоянии, под градом резких вопросов он растеряется или озлобится, или демонстра-тивно замкнется, не желая быть наглядным пособием в «блестящей журналистской игре». Маски «следователя», высокомерного, снисходительно внимающего «усталого журналиста» («много, много я вас перевидал...») нежелательны ни при каких условиях.
Резко отрицательный результат, подчас, дает и наигранное участие, сострадание (тот же «следователь», но не с кнутом, а с пряником); как однажды воскликнул какой-то «подследственный»: «Перестаньте обливать меня помоями вашей гуманности!»
Те или иные «психологические позиций» во время профессиональной работы, как правило, журналист занимает вполне осознанно (хотя, в принципе, «перевоплощение» может происходить и бессознательно).
«Имиджи» используются для устранения, либо смягчения некоторых психологических барьеров между интервьюером и интервьюируемым. И выбирать маски надо точно.
В случае социального неравенства его только усугубит надменность журналиста; человека, и так чувствующего себя неловко в нестандартной для себя ситуации, не стоит ошеломлять напором или демонстрировать свою крайне изысканную и глубокомысленную манеру «эстета».
Есть и еще одна опасность, которую надо учитывать в данной ситуации. Интервьюера с его вполне безобидными намерениями слишком часто принимают за настоящего «ревизора». Особенно, если «у страха глаза велики» не без основания. Тогда-то, как известно еще по Гоголю, могут возникнуть комические ситуации. Так было, к примеру, в практике журналистки Т. Ивановой:
«Вспоминаю
одно из своих первых интервью. С пасечником. Я молодая была, волновалась,
почитала какую-то специальную литературу перед встречей. Разговаривала я с этим
дедом просто. Хорошо беседовали.
А
потом задала вопрос, и в нем было какое-то специальное слово, сейчас уже не
помню, какое. Так вот, проскользнуло.
Этот
дед метнул на меня быстрый взгляд и спросил: «Инспектор?»
Так и не смогла я ему доказать, что я всего лишь журналистка...»
Из всех вариантов масок чаще всего употребляются маски с «эффектом снижения», «опрощения» журналиста; спектр тут широк: от нагруженного начальством «трудяги», до просто восхищенного собеседника.
«Труднее тогда, когда вы идете к людям, которые принимают вас за начальника, – справедливо считает А. Рубинов, – тогда стоит задавать... очень много глупых, наивных вопросов...Так было, например, когда я собирал материал о том, что происходит в камерах хранения – там происходят очень интересные вещи. Так вот, работницы камер хранения никак не могли разговориться. Тогда я стал задавать наивные вопросы, вроде, скажем, такого: «А правда ли, что у вас прячут человеческие трупы?» Шутил много. Постепенно они разговорились... Я подыгрывал им, раскрывал рот от удивления... Получился хороший материал. Если бы я не задавал глупых вопросов, не ставил себя ниже них, материала не получилось бы».
Для журналиста естественно менять, в зависимости от ситуации, и манеры, и речь. Как говорил яркий московский репортер Э. Церковер: «Порой журналист не просто меняет речь, порой нужна роль. Если разговор, например, с военным, то лучше всего предстать перед ним совсем уж штатским, по его понятиям, может быть, недисци-плинированным.
Я
брал интервью у адмирала, командующего флотом. Человек он был суровый, с
тяжелым характером, не любил лишних слов. Казалось, заставить его ответить на
вопрос, на который он отвечать не хочет, практически невозможно. Но все-таки
можно, при условии, если он видит перед собой штатского... И хотя я сам капитан-лейтенант
флота, я специально для него выгляжу «чисто штатским». Я спрашиваю: «Сергей
Георгиевич, а дети ваши пошли по стопам отца?» – «Да, сын служит во флоте». – «Сергей Георгиевич, а нельзя сказать, где он служит?» – «Не надо, ему и так легко служится!»
– «Ну, Сергей Георгиевич,
ну а все-таки...» Военному он ответит «Нет!», а тут видит перед собой человека,
спрашивающего по наивности... Ему трудно со мной бороться, я не из его
компании!...
С актером разговор нужен такой – стилистически, и по манере беседы, – чтобы он понял, что вы знаете театральный мир, не новичок. Обязательно нужно польстить вначале: «Мы вас так любим...», на них это действует. С рабочим разговариваю так, как корреспондент разговаривает с рабочим. Хитрить не надо: «Я в вашем деле ничего не понимаю, говорите со мной, как с невеждой, объясните все, пожалуйста, подробно». Ему это приятно: он начинает чувствовать себя авторитетно».
Использование маски – использование возможностей для маневра. В случае, если беседа грозит сорваться по причине несоответствия уровня компетенции журналиста тому, каким этот уровень хотел бы видеть собеседник, также можно использовать маски. Можно польстить человеку, знающему больше вас. Можно сослаться на странную прихоть начальства («Ну с чего бы редактору именно меня к вам посылать...»). Выдавать себя за «всезнайку» (даже если усердно готовился) не стоит, можно попасть впросак, дискредитировать себя в глазах собеседника, после чего на хороший материал уже надеяться нечего («единожды совравши – кто тебе поверит...»).
Есть ситуации, когда использование метода «маски» предполагает дополнительные трудности. Если в предыдущих случаях предлагались предварительные уста-новки на игру, с целью ободрить, поддержать и помочь «разыграться» собеседнику, то в общении с «антигероем» все гораздо сложнее.
Вспомним, что работа с источником различаются не только по характеру получаемой информации, но и по отношению интервьюируемого к беседе (охотно сотрудни-чающие, равнодушные, сопротивляющиеся, вообще не желающие общаться на эту тему и с этим человеком). Журналисту предстоит решить, можно ли, целесообразно ли для пользы дела «быть самим собой» (в какой-то степени, насколько это вообще возможно в ситуации: «прежде всего я – журналист, а потом уже – Иван Иванович...»), или же необходимо надеть маску, полностью скрывающую лицо и человека, и журналиста с его конкретной задачей, направленным интересом.
Стоит ли проявлять свое «я» в разговоре, зная, что это может плохо повлиять на исход беседы? Есть такие ситуации, когда журналист решает свое лицо полностью скрыть.
«Откупоривает источник» лучше других не какой-нибудь зловещий «интервьюер – потрошитель». Работа с антигероем требует, как правило, «маски бесстрастия», подчеркнутой объективности, демонстративно корректного фона беседы. (Будь то в разоблачительном интервью или при подготовке расследования, очерка).
Журналист порой вступает в общение с личностью достаточно неприятной и не подходящей под этические рамки. Вряд ли тут нужны доброжелательность и откровен-ность.
Журналист прикрывается маской, скрывает свои истинные цели, озабочен тем, чтобы собеседник его «не распознал». Возможна целеустремленно последовательная смена масок. Например, поэтапно составляется маска, которую можно условно назвать «раскаивающийся». Ее хорошо описала Н. Логинова: «Есть тут своеобразная драматургия, когда от начала разговора до его конца ты как бы проходишь некую дистанцию. «Как же вы можете?» Потом: «А как же?», «Как? Разве это бывает?» И, наконец: «Ах, вот оно что. Понял!!!» И ты начинаешь прощаться, «озаренный» новым знанием. А в материале – «бичуешь». Суть приема, как видим, состоит в постепенном переходе от критики собеседника через «искру сомнения» и, далее – к мнимой апологетике его идей и мнений. Цель проста – усыпление бдительности.
Мировоззренческие барьеры – самые сложные. Порой приходится идти на смягчение противоречий, припрятывание собственных взглядов, умолчания. Конечно, все это неприятно. Но журналист может и ошибаться, а, главное, цель его – подготовка материала, для чего надо выслушать собеседника, а не глушить его критикой. В момент беседы «свое лицо», свои особенности надо оставить при себе.Основная маска у журналиста всегда одинакова – так называемое «объективное лицо». С кем бы журналист ни встречался, будь это даже человек, который ему очень нравится или полный антипод, лицо у него всегда должно быть всегда «объективное». В разговоре могут выясниться факты, не укладывающиеся в уже выстроенную журна-листом «версию».
Нежелание собеседника разговаривать может быть вызвано разными причинами: секретность информации, ожидаемое недовольство начальства, спешка, возможные бытовые проблемы. Но есть и причины, обусловленные неприятием личности журналиста, недоверием именно к нему или боязнью общаться с журналистами вообще.
Роли предпочтительнее открытых «пощечин», которые журналист может нанести, демонстрируя осведомленность в щекотливых вопросах («в области замочной скважины»).
Считается, что быстрая и резкая смена масок выдает неуверенность журналиста, собеседник увидит игру и, вероятнее всего, оскорбится. Если человек решит, что ин-тервьюер составил о нем неверное представление, дальнейшие его действия могут носить характер защиты. Однако, это справедливо, преимущественно, для ситуации «мирного» общения. Когда же разговор идет с антигероем, внезапная открытая демонстрация авторского резюме к словам собеседника может использоваться как намеренный ход, резкая «смена роли», чтобы ошеломить собеседника.
Такой прием называется – «открыв забрало».
Интервьюер призывает собеседника защищаться. Например: «Из всего того, что вы сказали, адмирал, я могу сделать только один вывод: вы – фашист» (Интервью Орианы Фалаччи с Джино Биринделли, бывшим главнокомандующим военно-морскими силами НАТО в Средиземноморье).
Есть люди (актеры, политики), которые «слишком хорошо знакомы» аудитории. Они привыкли представать в одном и том же имидже, и репортеру изначально отводится роль человека, который просто обязан этот имидж поддержать.
«Люди знают этого артиста не один десяток лет, и упаси Бог, чтобы он, как человек, вдруг опрокинул бы то представление, которое сложилось о нем. Конечно же, виноватым окажется бездарный репортер, потому что на глупые вопросы умно не ответишь...», – рассуждает известный интервьюер Урмас Отт.
Поэтому, хотя бы поначалу, репортер просто обязан «подыгрывать» имиджу собеседника. Он известен как «вспыльчивый»? – дать ему возможность вспылить, пока-зать себя во всей красе... Известен как человек, умеющий тонко шутить? – позволить ему это продемонстрировать, помочь и поддержать своей реакцией... В актерской среде это называется «репликой поддержки», когда в бенефисных спектаклях другие стараются поддержать, выгодно подать бенефицианта.
Правда, при умело проведенном разоблачительном интервью можно стимулировать собеседника как раз для того, чтобы в результате, его имидж оказался чуть «подпорченным»... Например, журналист помогает раскрыться известному краснобаю, подыгрывая маской «завороженного слушателя».
Но вот – резкая смена масок – журналист не скрыл своей иронии, намеренно выплеснул ее, повторил громкую фразу «на публику», произнесенную демагогом в пылу вдохновения, сдобрив ее сарказмом. И увлекшийся демагог – растерян, он «срывается» в злость, от благодушия и вальяжной манеры ментора ни осталось ничего... Миг – и «маска» собеседника сдвинулась, глянуло его истинное лицо.
«Прорывающаяся искренность», подлинность журналистского отношения к антигерою – очень сильный ход. Уже упомянутая Ориана Фалаччи в интервью с неофашистом, рвущимся во власть, несколько раз успешно использовала этот прием на протяжении своего интервью. Она провоцировала превращение ответа в «тронную речь» не совсем умного кандидата в политические лидеры, а когда он начинал «заливаться соловьем», выжидала момент. Когда демагогия становилась достаточно очевидной, по ее мнению, для читателя, она просто прерывала собеседника ироничным покашливанием, произносила: «Гм...». Собеседник тут же спохватывался, менял тон на более выгодный для своего имиджа... до следующего, точно такого же эпизода.
Умение импровизировать, спонтанно вести интервью, выдавать экспромты – привлекательное качества профессионального журналиста. Оно невозможно без «лицедейства».
В момент интервью уточняется представление о психологическом типе собеседника. Возможно, это задавленный служебными инструкциями, или служебной дисциплиной человек. Хитрый, молчун, боящийся проронить слово, Думающий иначе, чем требует его должность. «Человека надо «вынуть» из должностного лица. Тут позволительно все: и маска возмущения, и зачитывание писем, и моя неожиданная «исповедь», – считает журналист А. Евсеев.
Роли можно рассматривать как необходимый прием. Можно выделить те черты личности журналиста, которые могут помешать собеседнику говорить свободно: фактор внешности (в том числе – пол и возраст), различный социальный статус... Однако, многое зависит от тематики материала. В некоторых случаях игра просто не нужна.
«Саморазоблачение» интервьюера
Психологи выделяют как особо важные черты таланта коммуникатора: испытывать неподдельный интерес к собеседнику, «любить» его, быть открытым для восприятия, советуют: при общении важно уметь как вовремя «надеть», так и вовремя «снимать маску», быть открытым и искренним.
Если, конечно, журналист как личность, может быть таким... Подлинность трудно сыграть. Не раз в обществе раздавались уверенные голоса, что сама профессия журналиста исключает подлинность, искренность... «Наглые жулики и назойливые недоучки», – такими хлесткими эпитетами, имевшими затем хождение в 70-е годы наградил академик А. Китайгородский всех наших коллег, скопом, обидевшись на какого-то незадачливого интервьюера.
О современной брани в адрес репортеров говорить не будем, но отметим, что положительный образ интервьюера сегодня – демократичный, интеллигентный, без снобизма, без амбиций. Сочетание интеллигентности со строгостью и простотой.
Мягкий расспрос, доброжелательное и внимательное выслушивание, все это может и должно быть искренним.
Использование «масок» не означает отказа от
искренности
Надевание масок явно противопоказано так называемому «личностному» интервью, где перед журналистом стоит задача не только раскрыть собеседника аудитории (таким может быть и разоблачительное интервью, в котором использование масок допустимо), но и помочь ему в рождении какой-то новой (новой и для интервьюируемого) истины. Или создать привлекательный портрет человека, склонить читателя полюбить его. Сделать это можно, только превратившись в полноправного собеседника. Любая игра здесь, кажется, чревата осложнениями.
Однако, совершенно бесконфликтное общение никому не интересно. Вот почему интервьюеры порой «лукавят» и со своими «положительными» героями.
Так, например, многие считали творческой неудачей интервью Урмаса Отта с артистом Евгением Евстигнеевым, упрекали журналиста за некоторые неэтичные вопросы. Дело, однако, было в том, что интервьюер сознательно шел на «видимую неэтичность» своего поведения. Он сознательно, ради аудитории, в какой-то мере жертвовал своей репутацией, задавая такие вопросы, как, например, о семейной жизни Евгения Александровича:
– А Ваша супруга тоже связана с
кинематографическим и театральным миром?
– Супруги, к сожалению, у меня нет,
она недавно скончалась...
– Извините...
– Да, она была актрисой МХАТа...
Вот за этот эпизод меня потом не раз упрекали, – вспоминает Урмас Отт. – Говорили: «Очень неловко получилось... такие вещи надо бы узнать заранее...» Я совершенно согласен, такие вещи надо знать. Но я знал это, и тем не менее задал такой вопрос. Мне почему-то казалось важным, чтобы об этом узнал и зритель. И я не верю тем, кто лицемерно утверждает, что такое их абсолютно не интересует. Не может не интересовать. Ведь такие детали помогают лучше понять состояние человека и тем самым, – его самого.
Каждая имидж-«маска» должна быть отделена от личности
журналиста, от истинного журналистского «я»
Можно, конечно, декларировать, что всякая «игра» безнравственна по сути как нечестность по отношению к собеседнику. И что подмена или скрытие под чужой маской, пусть «понарошку», своих воззрений тоже безнравственна, но уже по отношению к самому себе. И пожелать, чтобы журналист оставался самим собой везде и в любой мелочи. (Дескать, никакой собеседник не достоин того, чтобы ради него заниматься «мимикрией»). Но тогда мы будем иметь дело с каким-то совсем другим родом дея-тельности, мало похожим на журналистику.
Сторонники журналистской игры аргументируют свои взгляды, исходя из интересов создания материала. Для получения нужного сведения, нужного ракурса интервьюер может «играть» подходящего собеседника. Полученную в итоге новостную информацию (сведения о проблеме или о самом собеседнике) можно считать «качественной» в рамках субъективизма интервьюируемого, поскольку журналист не оказывает давления на него.
Роли, «маски» возможны и допустимы. И не только в некоторых ситуациях, о которых шла речь. Допустимы везде, где могут помочь журналисту в его работе. Но обя-зательна ли игра? Нет. Поскольку далеко не каждый способен актерствовать, и не каждый материал этого требует.
«Если я беру интервью у человека, который мне симпатичен, — говорит журналистка Н. Геворкян, – я с удовольствием «распахнусь» перед ним (исключая, конечно, личную жизнь) ...И буду в этом случае рада, что собеседник «видит меня насквозь», потому что ощущение моей личности, меня в разговоре с человеком, которому я симпатизирую, важно для него не меньше, чем мое ощущение его».
Секрет успешной беседы – лишь исключительное внимание к говорящему. Это наиболее важный фактор. Повторим:
Ничто так не льстит собеседнику как внимание
Особую роль в общении играют личности – «катализаторы общения», обладающие особым обаянием и притягательностью.
Известно, как отзывался А. Герцен о своем друге Н. Огареве:
«Он был одарен особой магнитностью, способностью притяжения. Без всякой видимой причины к таким людям льнут. Они... открытый стол, за который садится каждый, возобновляет свои силы, становится бодрее и идет прочь – другим».
Суть таких людей – распахнутых, полных доброжелательности и неподдельного интереса к другим людям, конечно, не сводится к лицедейству. Однако, осознавая в себе этот талант общения, талант эмпатии, выдающиеся интервьюеры его берегут, совершенствуют и используют как незаурядные «актеры». Впрочем, правильнее сказать, журналисты.
Творческое интервьюирование – это особый и очень ценный дар варьировать «маски» профессионального общения. Актерствуя, журналистпреодолевает психологические барьеры, отделяющие его от собеседника. В конечном счете, вся его деятельность направлена на получение сведений о какой-либо проблеме, впечатлений и знаний, помогающих «раскрыть» личность, точнее оценить какие-либо факты. Но при этом высвечиваются зоны, куда профессиональный интерес заглядывает с опаской, есть запретные темы и «личный вопрос», которые выдвигают свои, весьма жесткие требования. Коррекция поведения в конфликтном интервью, сложности в ситуации полемики показывают, насколько тесно профессиональное общение связано с этикой поведения, насколько сильно взаимовлияние этих факторов отражается на результатах работы репортера-интервьюера.
Профессиональное общение – процесс подвижный, регулируемый. Его ход зависит от журналиста, его человеческих качеств и профессиональных способностей. Игра допустима везде, где она может помочь журналисту. Однако, журналист может менять роли, маски, но не принципы.
[1] Образные определения различных вариантов имиджа интервьюера: «молодой казак», «третейский судья», «Функционер», «холодные уши», «телячий восторг», «ревизор», «интурист» введены в научный оборот Е.И. Прониным. (Цикл лекций: «Литературная работа журналиста», МГУ, 1997-99 гг.)