ПРИРОДА СОВРЕМЕННОГО
ТЕЛЕВИДЕНИЯ
Профессия
оператора: между техникой и искусством
Основы
режиссуры прямого эфира
Соотношение изображения
и слова
Телевидение – не только
средство массовой коммуникации, но и вид творчества. Каждый вид творчества
имеет свой специфический художественный язык –
совокупность технических приемов и изобразительно-выразительных средств, с помощью
которых творец воплощает свой замысел. Было бы ошибкой сводить мастерство к
технической стороне творчества, и все же от степени овладения средствами
выражения во многом зависят выразительность, точность и глубина передачи
авторской мысли.
Телевидение и кино, будучи
экранными средствами выражения, обладают общим – в основе своей – языком. Необходимо определить, хотя бы в общих чертах, содержание
этого понятия – «язык экрана».
Известно, что язык экрана
создан кинематографом: телевидение возникло, когда язык этот был уже развит
мастерами кино и освоен зрителями, научившимися его понимать.
Известно, что на экране
можно видеть часть пространства, как бы вырезанную рамой экрана. «Поле зрения»
кинокамеры (как и телекамеры) ограничено рамкой с соотношением сторон примерно
3:4.
Изображение части
пространства, заключенное в рамку экрана, видимое в каждый данный момент,
называют кадром.
Экранные средства выражения – кино и телевидение – обладают не только
пространственными, но и временными качествами. Поэтому понятие «кадр»
охватывает и еще один признак –
протяженность во времени, т. е. длительность пребывания изображения на экране.
Кадром называют также часть
фильма (или телепередачи), снятую «одним взглядом» камеры, т. е. во время
непрерывной работы камеры, иными словами – в отрезок времени от начала до конца движения пленки в кинокамере (или
в отрезок времени от момента включения телекамеры в эфир и до момента ее
отключения от эфира).
Планом называют масштаб
изображения, содержащегося в кадре. Понятие «план» выражает степень крупности
изображаемой фигуры или предмета, зависит от дистанции между камерой и
снимаемой фигурой и от фокусного расстояния объектива.
Наиболее употребительное
деление планов – на три вида: общий, средний
и крупный. Наиболее точное – на
шесть видов:
1) дальний план (человек и
окружающая его обстановка),
2) общий план (человек во
весь рост),
3) средний план (человек до
колен),
4) поясной план (человек до
пояса),
5) крупный план (голова
человека),
6) макроплан (деталь,
например глаз).
Здесь необходимо заметить,
что на некоторых телестудиях слово «план» употребляется как понятие, выражающее
протяженность во времени, которое следовало бы выражать словом «кадр» в его
втором значении (т. е. часть фильма или передачи, снятая «одним взглядом»
камеры). Так, говорят о «длинном (или коротком) плане», тогда как следует
говорить о длинном (или коротком) кадре. План же может быть более или менее
крупным, но не может быть более или менее длинным.
Еще один важный элемент
языка экрана – ракурс. Термин этот
заимствован из изобразительного искусства: первоначально он обозначал всякое
сокращение, укорочение фигур, изображаемых в перспективе. Возник он в те
времена, когда живопись переходила от плоскостного изображения к
перспективному. Со временем ракурсом стали называть только особенно сильные
сокращения, возникающие при изображении фигур и предметов с необычных точек
зрения (сверху, снизу и т. п.). В первые годы кино ракурсом называли только
такое положение оптической оси объектива, когда угол между ней и плоскостью
предмета больше или меньше прямого. При этом часть объекта съемки сокращается,
укорачивается, так как видна в перспективе. Совершенно очевидно, что ракурс
находится в прямой зависимости от точки съемки, от положения камеры
относительно объекта съемки.
Сегодня термин «ракурс»
обозначает любой угол, образуемый оптической осью объектива и плоскостью
предмета, в том числе и прямой. Теперь говорят уже об обычном и необычном
ракурсе, тогда как на заре кино и телевидения ракурс предполагал только
необычную точку зрения, при которой обнаруживалось перспективное искажение
фигуры или предмета. Переосмысление понятия «ракурс» объясняется тем, что
современная оптика передает объем фигуры или предмета, перспективно искажая
линии даже при фронтальной съемке.
Из всего сказанного нетрудно
сделать вывод: вне этих понятий – кадр, план и ракурс – экранное изображение не
существует. Действительно, всякое изображение на экране может занимать только
площадь экрана, т. е. оно ограничено рамой экрана или, как говорят,
кадрировано; оно обладает той или иной крупностью, и, наконец, его можно видеть
в том или ином ракурсе.
Всеми этими признаками
обладает и произведение живописи. Но существует одно весьма существенное
различие между картиной или рисунком и изображениями на экране, последние не
постоянны, они появляются и исчезают. Кроме того, изображения на экране
движутся, а движение имеет протяженность в пространстве и во времени.
Фильм или телепередача
воздействует на зрителя всей совокупностью сменяющих друг друга изображений – кадров, их потоком.
Непрерывный поток кадров –
важнейшая особенность экрана. Значит, чрезвычайное значение имеет чередование
кадров, их расположение во времени, т. е. последовательность их появления на
экране.
Расстановка кадров в
определенном порядке и называется монтажом. Основы монтажа были заложены
в работах первых кинематографистов в самом начале XX в.
Каждый, видевший коротенькие
фильмы братьев Люмьеров «Выход рабочих с завода», «Прибытие поезда», «Политый
поливальщик» и другие, помнит, что они состоят из одного кадра, т. е. сняты
неподвижной камерой, с одной точки, одним планом, в одном ракурсе. В первые 10–15 лет именно так и
снималось огромное большинство фильмов – неподвижной камерой, одним кадром и в одной крупности. Но очень скоро
обнаружилось, что кинопленку –
целлулоидную ленту – можно
резать и склеивать. И вскоре появляются фильмы, склеенные из нескольких кадров.
Уже в 1902 г. можно было увидеть, например, фильм «День из жизни пожарного», в
котором кадры чередовались в таком порядке:
1. Рука нажимает на кнопку
пожарного сигнала.
2. Пожарная машина выезжает
из депо.
3. Горящий дом.
4. Пожарная машина мчится по
улице.
5. Горящий дом.
6. Пожарная машина мчится по
улице.
7. Женщина в окне дома,
охваченного огнем, и т. п.
Во многих фильмах, снятых до
1914 г., можно обнаружить и планы различной крупности, и съемку с движения, и
параллельный монтаж (подобный тому, что содержится в приведенном примере).
Однако фильмы эти лишены художественной ценности, они представляют собой лишь
механическую фиксацию действительности.
Основы образности кино были
заложены американским режиссером и сценаристом Дэвидом Гриффитом. В фильмах
«Рождение нации» (1915), «Нетерпимость» (1916), «Сломанные побеги» (1919) и
других Гриффит, опираясь на технические открытия своих предшественников,
блестяще продемонстрировал возможности монтажа. Окончательное осмысление
монтажа, превращение его в творческий процесс – заслуга отечественных кинематографистов, прежде
всего великого художника и мыслителя Сергея Эйзенштейна. Существенный вклад в
развитие теории и практики монтажа внесли Л. Кулешов, Вс. Пудовкин, Д. Вертов,
А. Довженко, С. Юткевич, М. Ромм – выдающиеся мастера киноискусства.
Хотя на экране зритель видит
непрерывный поток кадров, в действительности при производстве фильма кадры эти
снимают раздельно. Полученные в результате съемок кадры – куски киноленты – нужно соединить друг с
другом, склеить. Этот процесс, чисто механический, носит название технического
монтажа, а место соединения двух кадров называют склейкой. (Понятие «кадр» – в смысле временной
протяженности изображения –
определяют в обиходе как часть фильма – от одной склейки до другой.)
Кадр состоит из
определенного количества моментальных фотографий, каждая из них называется кадриком.
В результате того, что в кинопроекторе кадрики меняются (со скоростью 24 в
секунду), на экране и возникает движущееся изображение.
Кадр, содержащий большое
количество кадриков, виден на экране долго; это длинный (или медленный) кадр.
Кадр, содержащий меньшее количество
кадриков, занимает на экране меньше времени; это короткий (или быстрый) кадр.
Кадры соединяются,
склеиваются в непрерывную ленту. Это, как сказано выше, технический монтаж,
процесс чисто механический. Но кадры должны быть соединены, смонтированы
осмысленно – так, чтобы между ними
существовала определенная и ясная связь. Процесс такого соединения кадров
называют конструктивным монтажом. Понятно, что конструктивный монтаж
включает в себя и технический. Цель конструктивного монтажа – верно воспроизвести на
экране движение. Он отвечает только двум требованиям: во-первых, кадры должны
чередоваться в логическом и удобопонятном порядке, и, во-вторых, каждый кадр
должен быть такой длины, чтобы зритель понял его содержание.
Как видим, в процессе
конструктивного монтажа нет ничего сложного, его можно уподобить грамматике.
Нет ничего сложного, как нет и ничего творческого в том, чтобы говорить или
писать грамматически правильно. Точно так же нет ничего особенного в том, чтобы
при монтаже кадров движение было воспроизведено на экране верно, и чтобы между
кадрами существовала ясная логическая связь. Вот простой пример конструктивного
монтажа:
1. Человек едет в
автомобиле.
2. Выходит из
остановившегося автомобиля.
3. Входит в дом.
4. Поднимается по
лестнице.
5. Отпирает дверь квартиры.
6. Входит в квартиру.
7. Закрывает за собой дверь
квартиры.
8. Снимает пальто и шляпу.
9. Вешает пальто и шляпу на
крючок.
10. Входит в
комнату и садится к столу.
Здесь, в этом чередовании кадров,
движение воспроизведено верно и логическая связь между кадрами очевидна. Такая
же по характеру связь может быть обнаружена в речи или в литературе. Это не
специфическая, не кинематографическая, а описательно-повествовательная связь.
Каждый кадр имеет
определенный смысл. Совершенно очевидно, что эти кадры нельзя поменять местами.
Невозможен такой, например, монтаж:
1. Человек едет в
автомобиле.
3. Входит в дом.
2. Выходит из
остановившегося автомобиля.
5. Отпирает дверь квартиры.
4. Поднимается по лестнице.
Здесь нарушается логика,
неверно воспроизводится движение. Ошибки подобного рода можно заметить на
телеэкране в наспех смонтированной оперативной хронике.
Однако вполне возможен такой
монтаж:
1. Человек едет в
автомобиле.
4. Поднимается по лестнице.
7. Закрывает за собой дверь
квартиры.
10. Входит в комнату и
садится к столу.
Здесь логика не нарушена,
хотя с помощью монтажа время и пространство на киноэкране «сжаты», из
повествования как бы изъяты куски времени и пространства. В принципе это
возможно потому, что кинокадры не дают полного и точного ощущения пространства,
но лишь его иллюзию: изображение на экране в известной степени условно в том
смысле, что это – двухмерное изображение
пространства, а не само реальное, трехмерное пространство реальной
действительности.
Однако кадры могут быть
соединены между собой и таким образом, что связь между ними будет образная. Она
выражается в художественном монтаже. Чтобы понять смысл этого термина,
обратимся к примерам. Вот два последовательных кадра из фильма Я. Протазанова
«Праздник святого Йоргена»:
1. Пастух гонит по дороге
стадо овец.
2. По той же дороге идет
толпа паломников-богомольцев. Каждый из этих кадров, рассмотренный отдельно,
содержит некую информацию, но не выражает никакой мысли. Сочетание этих же
самых кадров имеет определенный смысл: их столкновение, как говорил С.
Эйзенштейн, «высекает мысль». Логика связи двух кадров, последовательно
увиденных, – чисто кинематографическая.
Из сочетания кадра 1 и кадра 2 возникает мысль, не содержащаяся в каждом из
кадров, взятых порознь. Смысл кадра 2 не в том, что толпа богомольцев идет по
дороге, а в том, что эта толпа идет, как стадо баранов. Кадр 2 как бы включает
в себя кадр 1, смысл кадра 2 больше, чем его видимое содержание, изображение.
Этот простой пример помогает
понять формулу художественного монтажа, предложенную С. Эйзенштейном: один кадр
плюс один кадр получается не два, а... нечто большее.
Другой пример
художественного монтажа, более сложный, ставший классическим, – знаменитый эпизод
первомайской демонстрации рабочих из фильма Вс. Пудовкина «Мать».
Режиссер вмонтировал в кадры
демонстрации кадры ледохода и тем создал образ революции, неудержимой, как
наступление весны в природе. Это метафора, возникшая из художественного монтажа
кинокадров.
Становится понятно, что
конструктивный монтаж – лишь
элемент, составная часть художественного монтажа. С помощью конструктивного
монтажа можно преодолеть на экране пространственно-временную непрерывность,
можно «сжать» и «растянуть» время и пространство, можно логически связно, ясно
рассказать о действиях и событиях.
С помощью же художественного
монтажа можно не просто воспроизвести на экране реальность, но и трактовать,
объяснять ее.
Мастера кино во главе с С. Эйзенштейном
и Вс. Пудовкиным в 20-х годах доказали, что кадры можно не только «сцеплять»,
но «сталкивать», что, пользуясь художественным монтажом, кино способно
воздействовать на зрителя не только передаваемыми им понятиями, но и
создаваемыми им образами.
Кино стало подлинным
искусством только после того, когда были познаны возможности монтажа как
выразительного средства.
Одно из важнейших
кинематографических средств ведения драматургически напряженного повествования – параллельный монтаж. Показывая
как бы врезанные один в другой кадры, снятые в разных местах и в разное время,
можно добиться отчетливого ощущения одновременности двух различных действий и
тем самым выявить их взаимозависимость, взаимосвязь.
В реальной действительности
одновременно происходит бесчисленное множество действий. Цветут сады. Сидят за
партами дети. Тракторы пашут землю. Кто-то стреляет. Кто-то целуется. Кто-то
умирает. Художник, объясняя, трактуя действительность, должен отбирать кадры,
запечатлевшие эти действия, чтобы выявить их связь. Если он смонтирует кадры,
изображающие одновременные действия, таким образом, что при этом отчетливо
выявится их смысл, их значение, то это будет не простая передача реальности, а
ее авторская трактовка. В теленовостях этим приемом надо пользоваться
осторожно, чтобы не подменить авторской трактовкой подлинное развитие событий.
В публицистических и художественных фильмах, пользуясь им, можно выражать на
экране сложные, отвлеченные понятия и идеи, углублять и усиливать эмоции,
придавать динамизм и напряженность развитию сюжета. Примеры использования
параллельного монтажа можно найти едва ли не в каждом кинофильме, хотя,
конечно, сила его воздействия не одинакова, она зависит от таланта сценариста и
режиссера.
В документальном фильме
«Сердце Испании», рассказывающем о гражданской войне 1936–1938 гг., режиссер дает
такой параллельный монтаж:
1. Бомбардировщики
фашистской армии над Мадридом.
2. Пилот в кабине нажимает
рычаг бомбодержателя.
3. Бомба, падающая на
Мадрид.
4. Гитлер, выступающий перед
толпой в Нюрнберге.
5. Бомба продолжает падать.
6. Муссолини, выступающий
перед толпой в Риме.
7. Бомба продолжает падать.
8. Бомба взрывается на улице
Мадрида.
Здесь с помощью
параллельного монтажа ясно выражена мысль о связи Франко с немецким и
итальянским фашизмом, причем связь эта выявлена чисто кинематографическим
способом, без слов.
Параллельный монтаж,
используемый для выявления внутренних субъективных связей, называют ассоциативным
монтажом. Такой монтаж в руках советских режиссеров стал средством раскрытия
идеологической концепции. Вот как пишет об этом сам С. Эйзенштейн: «В нашем
фильме «Октябрь» мы врезали в сцену речей меньшевиков арфы и балалайки. И арфы
эти были не арфами, но образным обозначением медоточивых речей. Балалайки были
не балалайками, но образом надоедливого треньканья этих пустых речей... И ставя
рядом меньшевика и арфу, меньшевика и балалайку, мы раздвигали рамки
параллельного монтажа в новое качество, в новую область: из сферы действия в
сферу смысла».
Монтируя кадры, режиссер
может создать определенный, более или менее четко выраженный ритм их
чередования на экране, может создать более или менее быстрый или медленный темп
их показа. Ясно, что тот или иной темп и ритм монтажа зависят от сравнительной
длины каждого монтируемого кадра, иными словами – от количества кадриков в каждом из кадров. Темп и
ритм – средства, направленные не
столько к рациональной сфере сознания зрителя, сколько к сфере эмоциональной.
Заключая это краткое
описание, нельзя не отметить одно обстоятельство, чрезвычайно важное для
понимания монтажа как выразительного средства. Монтаж можно обнаружить не
только в кино, монтаж существует и в других видах искусства, особенно часто – в литературе. И в прозе и в
поэзии очень нетрудно обнаружить все монтажные элементы: кадрирование,
изменение крупности, т. е. смену планов, параллельный монтаж и т. п. Однако
было бы наивно считать, что киноискусство просто-напросто заимствовало монтаж у
литературы или живописи. Кино пришло к монтажу своим путем, стремясь к
максимально верному, а затем и к образно-поэтическому отражению реальной
действительности.
Процесс познания окружающего
мира человеком носит «монтажный» характер, если можно так сказать. Отражение,
воспроизведение этого процесса уже давно было во власти литературы. Оказалось,
что, стремясь к той же цели, кино пользуется тем же средством. Обнаружилось это
по мере совершенствования монтажа. Доказал общность некоторых законов
киномонтажа и законов литературы С. М. Эйзенштейн в статьях, написанных в 1937–1938 гг. В силу зрительности
и динамичности кино монтаж в кинематографе существует в гораздо более очевидно
и легко ощущаемой форме, чем в литературе. Сказанное выше помогает понять
всеобъемлющее значение монтажа как важнейшего элемента языка экрана.
Наш краткий обзор
выразительных средств кино и телевидения был бы неполон, если бы мы ничего не
сказали о съемке с движения. Это средство экранной выразительности имеет особое
значение для телевизионной журналистики. Для ясного понимания возможностей
этого средства необходимо различать виды съемки движущейся камерой. Первый из
них – панорамирование.
Этим термином называют съемку камерой, поворачивающейся вокруг своей
вертикальной или горизонтальной оси[1].
Камера остается на месте, она лишь поворачивается: вверх или вниз, вправо или
влево. Панорамирование не что иное, как воспроизведение движения глаз или
головы человека, стоящего на месте. Панорамную съемку мы видим часто, например,
при телепередачах со стадионов, когда камера, оставаясь в одной точке,
панорамирует в горизонтальной плоскости, следя за футбольным мячом.
Второй вид съемки с движения
– проезд, или тревеллинг,
от англ, travelling – «путешествующий», «передвигающийся». Тревеллингом называют такое
передвижение камеры, снимающей фигуру или предмет, когда угол между оптической
осью объектива и плоскостью предмета остается во время съемки неизменным. Сюда
относятся такие, например, съемки, как проезд камеры вдоль улицы
(горизонтальный тревеллинг) или от земли до крыши дома (вертикальный
тревеллинг), движение камеры рядом с движущимся автомобилем.
Особая разновидность
тревеллинга – отъезд и наезд (иначе – тревеллинг назад и
тревеллинг вперед). При наезде и отъезде непрерывно (иногда очень быстро)
меняется угол зрения объектива и зависящая от него крупность изображения. В
последние десятилетия вместо реального наезда камеры используют оптический – смену угла изображения
специальным объективом.
Третий вид съемки с движения
– траекторная съемка. Так называют различные
сочетания тревеллингов с панорамированием. Это очень сложный вид движения
камеры, для осуществления которого применяются операторские краны с выносными
стрелами, способными одновременно подниматься, поворачиваться и передвигаться в
любую сторону, и другие механизмы и приспособления. Как непревзойденный образец
траекторией съемки можно напомнить первый эпизод фильма «Я – Куба» (режиссер М.
Калатозов, оператор С. Урусевский), когда камера в течение добрых пяти минут
снимает один кадр, двигаясь сначала к крыше небоскреба, затем спускаясь вниз,
затем пробираясь между людьми, гуляющими возле плавательного бассейна, затем
следуя за пловцом, уходит под воду и т. п. Съемка движущейся камерой создает
эффект внутрикадрового монтажа, особенно важного для телевидения.
Изменяя содержание кадра плавно, внутрикадровый монтаж дает возможность сохранить
в рамках одного (длинного) кадра пространственно-временную непрерывность, что
свойственно «прямой» телепередаче, в отличие от междукадрового монтажа,
изменяющего содержание кадра в зависимости от точки съемки.
Нам остается перечислить те
элементы языка экрана, роль которых можно уподобить роли знаков препинания в
синтаксисе. Не следует, конечно, понимать это сравнение буквально. Приемы, в
какой-то степени аналогичные пунктуации, должны быть использованы на экране
таким образом, чтобы, помогая течению рассказа, вместе с тем не отвлекать, не
задерживать внимание зрителя. Это наплыв, затемнение, вытеснение (или
«шторка»), двойная экспозиция, скольжение (или «смазка»), расфокусировка.
Средства эти могут показаться чисто техническими; однако точный выбор этих
средств, осмысленное использование их оператором и режиссером могут дать
художественный, смысловой эффект. В последние годы набор таких приемов
расширился благодаря использованию электронных «спецэффектов», хорошо знакомых
каждому телезрителю.
Профессия
оператора: между техникой и искусством
Сфера операторской профессии
в документалистике ограничена тем, что оператор не должен искажать реальность в
угоду собственному видению. Оператор-документалист обязан работать, сообразуясь
с принятыми в кино или на телевидении стандартами экспонирования, нормами
контрастности изображения, параметрами цветной шкалы, а если и нарушать их, то
только лишь во имя четко осознанной творческой задачи. Оператор-документалист
жестко связан с каналом коммуникации и его требованиями: в противном случае он
потеряет контакт с аудиторией, т. е. останется всего лишь кинолюбителем, а
общественная ценность его работы – минимальной либо вовсе равной нулю.
Остается ли в этих строго
регламентированных условиях работа оператора творческой, выражающей его
личностную, художественную и гражданскую позицию? Ответ на этот вопрос не
прост; искать его надо не только в общих тенденциях развития профессии, не в
степени таланта и зрелости отдельных мастеров документалистики, но во всей
исторической перспективе развития профессии оператора-документалиста.
Первый этап, идущий от
изобретателей кино братьев Люмьер, можно назвать документальным. Кинооператор
профессионально и бесстрастно фиксировал событие в его максимально возможной
целостности: общими планами, в непрерывном течении. Авторское начало оператора
в таких съемках весьма незначительно, он выступает лишь как техник при
кинокамере, ответственный за профессиональное качество произведенной съемки.
Зрителя не интересует, кем именно сняты коронационное шествие русского царя или
похороны жертв февральской революции, – так снять мог бы любой профессионал, оказавшийся на месте события с
кинокамерой. Съемки ценны для нас именно как документ, анонимность которого
неотделима от его подлинности. Параметры техники здесь существенной роли не
играют, они определяют скорее, может быть произведена съемка или нет (например,
по условиям освещения в закрытых помещениях), а не само ее качество.
Уже на этой стадии вызревает
второй качественно новый этап, где запечатленное на пленке событие
характеризуется некоторым, пусть пока еще элементарным, отбором материала.
Оператор Дранков, снимающий Льва Толстого, фиксирует на пленку некоторые
специально отобранные моменты, но моменты эти отражают не собственно
индивидуальный, личностный взгляд оператора на великого писателя, а те
общепринятые клише, которые соответствовали представлениям тогдашней аудитории:
Толстой на прогулке, Толстой с семьей на веранде пьет чай, Толстой пилит дрова,
Толстой косит и т. п. Дранков в этой съемке выступает уже как журналист, не
просто фиксирующий происходящее, но его организующий в соответствии с какой-то,
пусть пока еще не слишком сложной, задачей. Роль техники здесь второстепенна.
Камера должна быть достаточно портативной, чтобы можно было укрыться с ней за
деревьями, она должна быть достаточно легкой, чтобы обеспечить относительно
быструю смену точек съемки.
Иными словами, на этом этапе
эволюции кинематографа происходит постепенное, но неуклонное превращение
оператора в фигуру творческую. Помимо чисто технической задачи получения
качественного изображения перед оператором встает и журналистская задача
отбора: отбора событий и фактов, документальных героев, характерных видов,
наиболее важных моментов происходящего события – фрагмента реальности, включаемого в рамку кадра. Во
всем этом уже были элементы журнализма, и как ни стереотипны были видовые
фильмы или «хроники», снимавшиеся в предреволюционные годы, тем не менее, это
были уже репортажи, а люди, запечатлевшие их, – репортеры.
Следующий этап развития
экранной документалистики есть этап собственно публицистический.
Произошедшие в стране большевистские преобразования потребовали превращения
документального кино в средство воспитания, агитации и пропаганды. Усложнение
социальных функций «самого массового из искусств» не могло не повлечь за собой
качественно иного подхода к отображению явлений действительности – не к простой фиксации их на
пленку и даже не к отбору определенных фактов, но к их трактовке. Активная
позиция, четкость коммунистического мировоззрения отличают документальное кино
20–30-х годов.
Режиссер-публицист может
оперировать видеоматериалом любого характера, давая ему необходимую трактовку
путем монтажных сопоставлений, композиционной организации, титров, закадрового
текста и музыки. Но, естественно, возможности его окажутся неизмеримо более
широкими, если материал будет снят в расчете на заранее задуманную трактовку.
Тогда диапазон выразительных средств экрана расширится благодаря точному выбору
крупности плана, ракурса, отбора деталей и т. д. Именно эту цель преследовал
Вертов, создавая свою группу так называемых «киноков», операторов-журналистов,
способных самостоятельно добывать материал, давать ему необходимую трактовку,
ориентированную на общий замысел создаваемого экранного произведения. Со
временем техника приобретала для операторов особую важность: от ее возможностей
зависит мера трактовки материала, его осмысления.
Развитию документального
кино сопутствует процесс неуклонного возрастания в нем авторского начала – это относится и к режиссеру
и к оператору документального кино. Опыт, накопленный кинодокументалистикой,
обретенные ею новые технические средства, а с ними и художественные возможности
сделали возможным переход к следующей качественной ступени – ступени «экранной
прозы», той, где документальное сообщение становится художественным произведением,
сохраняя при этом все необходимые черты документального повествования.
Собственно говоря, единичные произведения подобного рода появлялись еще в 20–30-е годы (фильмы Вертова,
Флаэрти, Ивенса, Грирсона), но тогда возможности проникновения в духовный мир
героев, будь то эскимос Нанук или шахтеры Донбасса, были крайне ограничены.
Кинематограф раньше научился давать сгусток поэтической образности, выражать на
экране такие идеальные понятия, как энтузиазм, созидание, труд, борьба со
стихией, материнство и т. п., где герой выступал как обобщенный представитель
Класса, Нации, Человечества, чем рассказывать о конкретных людях и их
конкретных повседневных делах. Именно кинопрозе более всего была необходима та
техника съемки и звукозаписи, которая позволяла фиксировать поток жизни в его
ненарушаемом течении, и которую принесло с собой телевидение. А вместе с этой
техникой необходим был и оператор, способный не просто в совершенстве ею
владеть, но обладающий способностью тонко чувствовать психологию снимаемых людей,
наделенный человеческой восприимчивостью и очень развитым этическим чувством.
Именно вторжение кинодокументалистики в жизнь человеческой души поставило
наконец вопрос о профессиональной этике кинематографистов с той остротой, какой
эта проблема никогда не могла иметь прежде.
Среди произведений «экранной
прозы» 60-х годов – памятная «Катюша» В.
Лисаковича, «Шинов и другие» С. Зеликина, портретные фильмы Д. Лунькова,
В. Виноградова, И. Беляева, М. Голдовской и немало других работ, где жизнь не
просто показывается и комментируется, но по-настоящему глубоко и серьезно
анализируется, где человеческие характеры раскрываются в реальных конфликтах
действительности.
Что же касается «экранной
поэзии», то и она претерпела изменения с развитием техники. Если раньше, в 20–30-е годы, поэтический образ
создавался прежде всего путем монтажной трактовки отдельных фрагментов
реальности, сочетаемых в некое общее понятие, то теперь стало возможным акцент
делать на саму реальность, тщательно отбираемую в соответствии с задачей,
изобразительно трактованную в нужном ключе, осмысленную с помощью музыки или
словесно-поэтического ряда. Так, к примеру, в фильме Герца Франка «Старше на
десять минут» все десять минут его экранного времени отданы непрерывному плану
маленького мальчика, переживающего массу сменяющих друг друга эмоций по ходу
какого-то театрального представления. Нам не важно знать, как зовут этого
мальчика, какой именно спектакль он сейчас смотрит: мы видим картину взросления
души маленького человека, обретения им некоего важного духовного опыта.
Все названные здесь ступени
роста документального экрана не отодвигают в прошлое одна другую, но
сосуществуют в сегодняшней телевизионной публицистике. В ней есть жанры и чисто
информационные, и художественно-публицистические, и «прозаические», и
«поэтические». Оператор сегодняшнего кино- и телеэкрана, как правило, работает
во всех этих жанрах, тут вряд ли уместна какая-либо узкая специализация. Важно
только в каждом отдельном случае четко осознавать творческую задачу и в соответствии
с ней определять меру своего индивидуально-авторского участия в снимаемом
материале. Было бы странно, к примеру, вводить в протокольную съемку
официального визита свое личностное отношение к прибывшему в страну гостю либо,
напротив, сохранять в поэтическом очерке манеру бесстрастного очевидца события.
Журналистское начало сценариста, режиссера и оператора может и должно
присутствовать в каждом из этих жанров, но проявляется оно по-разному.
Первыми кинопублицистами
телеэкрана стали люди разных профессий – авторы из газет и радио и, естественно, из кинематографа: режиссеры,
операторы, сценаристы, которым пришлось осваивать новую специфику, привыкать к
неадекватности ее требований с принятыми в кинодокументалистике критериями.
В телевизионной публицистике
постепенно формировался новый тип документалиста, унаследовавший все главные
качества мастеров прежней, дотелевизионной экранной публицистики, но при этом
еще более подчинивший свое творчество задачам именно журналистским:
оперативности отклика на событие, способности запечатлеть его, где и в каких бы
условиях оно ни протекало, умению передать его в естественном течении, без
«грима», без предварительной организации, готовности подчинить всю палитру
используемых средств воплощению правды самой жизни.
Эта журналистская
направленность лежит в основе всех творческих профессий телевизионной
документалистики, но, может быть, более всего сказалась она на профессии
оператора. Не раз возникал и поныне возникает вопрос: насколько творческая и
самостоятельная эта профессия? Достаточное хождение имели мнения, что оператор – лишь технический
исполнитель режиссерского замысла, что ему вполне достаточна роль человека,
владеющего приемами ремесла, касательства к которым не должен иметь режиссер,
целиком поглощенный стороной творческой.
Действительно, профессия
оператора родилась в кинематографе как профессия техническая. Но ведь и сам
кинематограф, родившийся вместе с операторской профессией, не был тогда еще
искусством, не знал профессий ни сценариста, ни режиссера, которые
потребовались ему позднее. Подобно тому, как в техническом средстве содержатся
потенции будущего искусства (история фотографии, кинематографа, телевидения
подтвердила это), так и в технической профессии, обслуживающей это средство,
содержатся потенции профессии творческой. Развитие кинематографа потребовало
рождения нового типа оператора –
полноправного сотворца создаваемого произведения.
Профессия оператора
связывает обе экранные формы публицистики – кинематографическую и телевизионную. В этой профессии особенно
отчетливо проявляются черты и журналистики и искусства; материал
оператора-документалиста – это
реальная жизнь, увиденная и переданная им соответственно своему мировоззрению, мироощущению,
умению понимать ее закономерности. Владение языком экрана так же необходимо
оператору, как знание жизни: от умения «говорить» на этом языке, чувствовать
его оттенки, нюансы, знать его грамматику зависит и способность постигать
жизнь, осмысливать ее на экране.
«Синхронность» видения,
ощущения и переживания оператора и режиссера – идеальное условие творческого содружества в
кинематографе не только художественном, но еще в большей степени в
документальном. Ведь в экранной документалистике, если она действительно
документальна, нет ни дублей, ни актеров, ни декораций, ни заранее
спроектированных и отрепетированных мизансцен. Сама жизнь диктует здесь свой
ход событий, в которые, по большей части, не имеет ни права, ни возможности
вмешиваться документалист. Он должен мгновенно ориентироваться в потоке
событий, а потому и успех будущего произведения зависит не только от его умения
снимать, но и от понимания того, что, зачем, с какой целью он снимает.
«В моем представлении
киноработник, киножурналист, кинооператор документального фильма – фигура несравнимо более
сложная, чем кинооператор художественного фильма, – говорил А. П. Довженко. – Киножурналист – человек с широким
мировоззрением, с критическим мышлением, с умением выбирать нужное для данного
времени, с хорошим вкусом, обладающий даром слова. Словом, это журналист, и
надо кинооператора воспитывать как журналиста, в лучшем смысле этого слова...»
Оператор-документалист – это прежде всего журналист,
но журналист, овладевший и культурой живописи; он выражает свой замысел прежде
всего через изображение, которое в лаконичной, точной художественной форме
должно выражать его мысль, его отношение к запечатлеваемым событиям. Именно
творческим характером профессии оператора определяются высокие требования к его
художественной культуре и производственной квалификации. Конечный результат
работы сценариста, режиссера, актеров или иных членов съемочной группы
воплощается в запечатленном на пленке изображении, автор которого и есть
оператор. Таким образом, общий замысел материализуется в творчестве оператора:
именно его глазами видит зритель на экране все происходящее.
Экранное искусство – искусство «машинное»,
основанное на технике, осуществляемое посредством техники. Воплощение любого
замысла может быть осуществлено только с помощью техники. Камера, оптика, свет,
пленка – инструменты творчества
оператора; он обязан владеть всем арсеналом технических средств, как живописец
владеет кистью и красками, как писатель – пером.
Требования, предъявляемые
профессией к журналисту-оператору, подчас более жестки, чем к
журналисту-литератору. Действительно, оператор выходит к событию «один на
один», он единственный, кто запечатлевает его на пленке. Понятно, какое
огромное значение приобретает авторское, журналистское начало в творчестве
оператора. Только «пишет» оператор не словами, а кадрами, и этот текст должен
быть для зрителя так же богат смыслом, так же ярко эмоционально окрашен, так же
легко и увлеченно читаем, как хорошая литература. И это еще одно подтверждение
тесной взаимосвязи в экранной публицистике задач журналистских и задач
художественных.
Основы
режиссуры прямого эфира
Понятия монтажа, кадра,
плана и ракурса, точки съемки и угла зрения, применяемые в кино, вполне
адекватны и в телевидении. Однако методы их использования часто различны.
Особенно заметна разница между кино и телевидением при прямом эфире.
В кино дело обстоит
следующим образом. «Почти всегда, – пишет Вс. Пудовкин, –
снимая динамический непрерывный процесс, если мы хотим добыть из него нужные
детали, мы должны либо его задержать, прервать, либо должны повторять его
несколько раз». Чтобы монтажно снять какой-то кусок действительности
кинокамерой, необходимо тем или иным образом расчленить снимаемый процесс или
действие, запечатлевая на пленке каждый раз различные его детали. Иначе
кинематографическое изложение на экране будет невозможным.
В прямом телевидении эти же
самые действия на экране могут быть воспроизведены только так, как они
происходят – последовательно. Причина
этого – в подлинности времени, в
одновременности передачи и действия.
Различия в методах монтажа в
кино и прямом телевидении отчетливо видны на простом примере. В сценарии
имеется такой эпизод: «Человек достает из кармана зажигалку. Закуривает
сигарету и кладет зажигалку в карман». В кино этот эпизод был бы снят и
смонтирован так: Кадр 1. Ср. план. Человек достает из кармана зажигалку,
щелкает ею.
Кадр 2. Кр. план. Рука
подносит горящую зажигалку к сигарете. Дым.
Кадр 3. Ср. план. Человек
кладет зажигалку в карман.
Кадр 1 и 3 были бы сняты в
кино следующим образом: актер – на
среднем плане – вынимает зажигалку,
закуривает и кладет зажигалку в карман.
Затем камера приближается к
актеру, и он еще раз проделывает то же самое – закуривает сигарету. Но на этот раз его снимают
крупным планом, т. е. в кадре мы видим только руку с зажигалкой, сигарету и
нижнюю часть лица (кадр 2).
Режиссер получает два куска
пленки. На одном – средний план действия, на
другом – крупный план того же
действия. Ножницами режиссер разрезает первый кусок на три части: та часть
пленки, где снято, как человек достает зажигалку и щелкает ею, поднимая руку к
сигарете, и есть кадр 1; часть пленки, запечатлевшую самый момент закуривания,
он отбрасывает; третья часть, где человек, закурив сигарету, кладет зажигалку в
карман, – это кадр 3. Из другого
куска пленки, где человек снят на крупном плане, режиссер вырезает ту ее часть,
когда человек закуривает, – это
кадр 2; остальную пленку этого куска режиссер отбрасывает.
Как видим, действие было
произведено дважды, и соответственно камера работала, снимала это действие тоже
дважды. На монтажном столе режиссер склеит куски пленки в указанной сценарием
последовательности – 1, 2,
3, и зритель воспримет их как показ действий, происходящих одновременно и
непрерывно. А ведь в действительности, в реальном времени и пространстве, они
не были ни одновременными, ни непрерывными.
Посмотрим, как этот же
эпизод был бы показан по телевидению.
В павильоне стоят две камеры
(а не одна, как в кинопавильоне). Одна камера направлена на актера (ср. план,
кадр 1), вторая – на него же, но на крупном
плане (кадр 2). Ассистент, выполняя указания режиссера, включает первую камеру
(в эфире кадр 1); в тот самый момент, когда человек закуривает, включается
вторая камера (кадр 2, зажигалка крупно); затем включается снова первая камера – кадр 3 (человек опускает
руку). Действие (закуривание) производилось один раз, одновременно с показом, и
было непрерывным.
Таким образом, в телеэкране
точно то же изображение, какое получено на киноэкране проецированием пленки,
склеенной из кусков, т. е. из различных кадров, получается благодаря
одновременной работе двух (или более) камер. Обе эти камеры направлены на
подлежащие показу объекты. В телевидении нет необходимости прерывать или
повторять показываемое действие, ведь время действия равно экранному времени.
По воле режиссера посылается в эфир и принимается на экранах изображение
сначала с одной камеры, затем с другой.
Все отличия техники монтажа
в прямом телевидении от монтажа в кино полностью отражены в описанном случае.
Свойственная телевидению и
определяемая «живой» природой телевизионной передачи необходимость работать с
несколькими камерами одновременно таит в себе много возможностей. В начале существования
телевидения работа велась с одной камерой. Использовался такой прием: актеры
подходили к неподвижной камере (или удалялись от нее), тем самым, изменяя
крупность своего изображения и ракурс. Из опыта кино известно было, что этого
же эффекта можно достичь не передвижением актера, а перемещением камеры.
Поэтому камеру поставили на подвижный штатив. Но выяснилось, что возможности
одной, даже самой подвижной камеры недостаточны. И очень скоро павильон
телевидения получил вторую, третью, а затем четвертую и пятую камеры и т. д.
Два куска пленки в кино
склеиваются друг с другом, чтобы на экране два изображения возникали одно за
другим, без перерыва. Это, как уже известно, технический монтаж. Процесс выбора
этих кусков пленки, процесс установления последовательности их склейки есть
монтаж конструктивный, имеющий целью верно воспроизвести на экране движение.
В прямой телевизионной
передаче нет пленки, следовательно, нет технического монтажа как отдельного
процесса, он слит с конструктивным монтажом.
Конструктивный монтаж
осуществляется в телевидении переключением камер. Руководит этим процессом
телевизионный режиссер. Он монтирует передачу еще во время работы над
режиссерским сценарием, а в репортажных передачах – в процессе передачи, «в
эфире».
Но конструктивный монтаж, т.
е. воспроизведение движения и выявление логической связи между кадрами, – не всегда конечная цель
режиссера; перед ним стоят еще и задачи творческие, художественные.
Возникает вопрос: можно ли,
переключая камеру, достичь такого же эффекта, который дает склеивание, монтаж
пленки? Способно ли телевидение монтажом создать художественный образ?
Конечно, пространство,
которое может быть изменено посредством телевизионного монтажа, ограничено
радиусом передвижения камер, и в этом отличие от кино, где перемещение камеры
практически неограничено. Но и в телевидении можно раздвинуть пространство
весьма широко: включить в поток изображений на экране и кадры с камер,
установленных в другом городе или даже в другой стране. И воздействие такого
изображения многократно усилится (по сравнению с кино) эффектом одновременности
происходящего события с передачей его в эфир.
Перечисляя
изобразительно-выразительные средства языка экрана, мы назвали, в ряду других,
съемку с движения. Это средство имеет для телеэкрана особое значение,
определяемое некоторыми из специфических свойств телевидения.
Напомним, что объяснение,
оправдание киномонтажа – в его
соответствии формам мышления человека, формам познания окружающей нас
действительности. Благодаря способности сознания к абстрагированию процесс
мышления «монтажен», и поэтому психологически оправдано на экране (и в
литературе) «сжатие» и «растягивание» времени и связанного с ним пространства,
«поворот» времени вспять и т. п., короче, оправдано существование не реального,
а условного, т. е. экранного, времени и пространства (так называемый «эффект
Кулешова»).
Но процесс мышления,
познания действительности не всегда, не во всех случаях таков. Он может быть и
конкретен, ведь человек может мыслить и не абстрактно.
Человеческий глаз – аппарат неизмеримо более
совершенный, чем камера: он способен мгновенно менять фокусное расстояние,
мгновенно «выхватывать» в пространстве крупный план, изменять ракурс, точку и
угол зрения. При визуальном, непосредственно чувственном познании материальной
среды человек ощущает пространство в подлинном времени и видит его по
преимуществу в процессе более или менее быстрого изменения направления взгляда
(панорамирования) или собственного перемещения в пространстве (тревеллинга). В
этом психологическое оправдание, объяснение съемки с движения.
Кадр – часть фильма «от склейки до
склейки» (или часть телепередачи от включения до отключения камеры) – содержит изображение
материального пространства, фигуры или предмета, полученное за отрезок времени,
равный реальному времени съемки. Иными словами, отдельный кадр мы видим на
экране столько времени, сколько его в действительности снимали. Разрезая и
склеивая кадры, мы можем изменить, преобразовать время и пространство. Но если
мы этого не сделаем, время показа на экране будет равно времени съемки (и
реальному времени запечатленного в кадре действия, движения).
Говоря о специфике
телевидения, мы обращали особое внимание на способность телевидения к
одновременности действия и просмотра, заложенную в его физической природе. А
это свойство телевидения определяет фактор подлинного времени и пространства на
телеэкране. Вот почему из всех видов параллельного монтажа телевидению
свойствен – прежде всего, и главным
образом – перекрестный монтаж, т. е.
параллельный показ действий, происходящих одновременно в действительности, в
реальном времени. Перекрестный монтаж может быть осуществлен в телевидении с
полным использованием важного специфического свойства телевидения – одновременности.
Монтаж изображений, снятых с
различных точек зрения, называют междукадровым монтажом. Изменения
содержания кадра (крупности изображения, ракурса, угла зрения), получаемые при
перемене точек зрения при съемке с движения одной камерой, называют внутрикадровым
монтажом.
Внутрикадровый монтаж с
годами, по мере совершенствования съемочной аппаратуры, все шире применяется в
кино. Но в телевидении он имеет совершенно особое, первостепенное значение.
Причин тому несколько, и первая из них – это свойственная телевидению пространственно-временная непрерывность.
Съемка с движения не только не разрушает ее, но, напротив, делает более
очевидной, как бы подчеркивает ее, выявляет. Другая причина та, что изображение
на телеэкране по природе своей гораздо более достоверно, чем изображение на
киноэкране. Достоверность эта скорее психологическая, чем чувственная,
зрительная, но она несомненна. По этой причине для телевидения и затруднен, по
сравнению с кино, междукадровый монтаж, нарушающий подлинность времени и
пространства; монтаж внутрикадровый, получаемый в результате съемки с движения,
больше соответствует природе телевидения и, следовательно, применяется шире и
плодотворнее.
По этим же причинам
ограничено в телевидении и использование острых, необычных ракурсов. Характеру телевизионного
изображения свойственны привычные для человека, обычные в реальной
действительности точки съемки. Вот почему пользоваться ракурсом, важным
средством выразительности, следует с осторожностью, не злоупотребляя им, чтобы
не разрушить достоверность изображения на телеэкране.
Как и многое другое, о чем
идет у нас речь, вопрос об изображении на телевизионном экране следует
рассматривать в свете простых и очевидных истин. Вот одна из них: для того
чтобы посмотреть в глаза человеку, нужно подойти к нему близко. Какое значение
для телевидения имеет названное обстоятельство? Оно требует, во-первых,
замедленного по сравнению с кино темпа и, во-вторых, показа людей и предметов
преимущественно крупным планом. Требования эти, как и многие другие, продиктованы
специфическими условиями восприятия телевизионной программы.
Возможность заглянуть в
глаза человеку важна для телевизионного зрителя потому, что этот человек
(точнее – его изображение) находится
в той комнате, где живет зритель. Можно ли сомневаться в том, что я хочу видеть
глаза человека, пришедшего ко мне в дом? Смысл здесь не только в
изобразительной стороне дела – смысл
в том, что человек на экране как бы становится нашим гостем, как бы входит в
нашу жизнь, и мы хотим узнать его как можно лучше. Крупный план в телевидении
дает нам эту возможность.
С другой стороны, крупный
план на экране (в телевидении, как и в кино) исключает возможность увидеть то,
чего, по замыслу режиссера и сценариста, нам в этот момент видеть не нужно. Как
замечал Вс. Пудовкин, «кинематограф освобождает зрителя от лишней работы
отбрасывания ненужного из поля внимания, показывая ему деталь без обрамления,
он, уничтожая рассеяние, экономит силы зрителя и тем самым достигает
максимальной остроты впечатления».
Ясно, что крупный план как
изобразительно-выразительное средство в телевидении имеет значение большее, чем
в кино, – и для зрителя, и для
создателя передачи.
Между творческим процессом
монтажа в кино и в телевидении нет принципиального различия. Но телевизионный
режиссер творит в обстановке, несоизмеримо более сложной, чем его коллега в
кино. Природное свойство прямого телевидения – одновременность – зачастую исключает для телевизионного режиссера одно из главных
условий творчества: возможность отбирать по размышлению. Ему приходится
совершать отбор материала для монтажа, решать вопросы темпа, ритма и т. п.
мгновенно, одновременно с течением передачи.
Ко всему сказанному выше
следует прибавить одно очень существенное обстоятельство: широкое внедрение
видеомагнитной записи. Здесь мы имеем в виду не столько запись с помощью
видеокамеры, сколько запись на видеомагнитофон телевизионной передачи вместо
прямой передачи ее в эфир. Предварительно зафиксированная на видеомагнитной
пленке телепередача может быть подвергнута тем же самым монтажным процессам,
что и кинопленка, с той лишь разницей, что функции клея и ножниц выполняет
электроника, самые же принципы монтажа остаются прежними. И проблема сохранения
достоверности экранного сообщения (при монтаже) целиком решается работой
режиссера-монтажера.
Соотношение
изображения и слова
Показ действительно
существующих людей в реальной обстановке – вот задача журналистики. Донести идею, развить тему, пользуясь лишь выразительными
средствами камеры, зачастую бывает невозможно. Поэтому важнейшим компонентом
документальных жанров телевидения становится слово. Но в экранном контексте
привычные функции слова, его назначение существенно меняются по сравнению с
«печатной» журналистикой.
Экранное слово,
произнесенное в кадре или за кадром, оживает, обретая богатство красок
человеческой речи. Оно персонифицированно, наделено чертами самого образа,
который живет на экране, будь то человек, предмет, процесс – любое явление действительности.
Все это предъявляет к «живому» слову особые эстетические требования, незнакомые
печати, попросту ненужные в ней.
Нет сомнений в важности для
языка экрана могучего средства выразительности – слова. Но слово в кино и телевидении сочетается с
изображением неодинаково.
Воздействие зрительного
образа, созданного на телевизионном экране, не столь мощно, как воздействие
образа на киноэкране, в силу размеров телеэкрана и особенно условий восприятия.
Не воздействуя на сознание в той же мере, что изображение на киноэкране,
зрительный образ, созданный телевидением, требует подкрепления изображения
словом, как правило, в большей степени, чем зрительный образ на киноэкране.
Слово активизирует восприятие, углубляет его, расширяет границы кадра, дает
зрителю материал для раздумий Собственно, таковым должно быть и слово на
киноэкране. Но особенности восприятия позволяют говорить о неодинаковом
соотношении слова и зрительного образа в кино и телевидении как о
закономерности. В кино воздействие зрительного образа намного сильнее, а потому
и роль слова в кино не так значительна, как в телевидении.
Связь слова и изображения на
телеэкране сложна. В некоторых документальных передачах показ события не
нуждается в пространных комментариях: изображение говорит само за себя и может
превалировать над звучащим с экрана словом – в тех случаях, когда в силу физической достоверности телевизионного
изображения мы получаем информацию, представление о явлении или событии главным
образом благодаря показу. Убедительный пример этого приводят в одной из статей
М. и И. Андрониковы: «Лицо космонавта на мелькающем изображении, принятом с
орбиты его полета, превосходит все, что можно в этот момент сказать. И хорошо,
если в такие минуты репортер не вступает в состязание с изображением и не пытается
дублировать его. После – да.
Но это будет уже попытка развить впечатление, осмыслить его». Когда изображение
не требует никаких пояснений, соотношение слова и изображения на телеэкране – в пользу последнего. Но
заметим, что это вытекает не из специфических особенностей телевидения, а из
особого характера явления или событий, показываемых по телевидению и
существующих, конечно, независимо от него. Нам же важно выявить закономерность
сочетания слова и зрительного образа.
Следует напомнить, что
вопрос не ставится как альтернатива: изображение или слово, ибо без изображения
вообще нет телевидения, а есть радиовещание. Речь идет о специфике сочетания
слова и изображения в телевидении по сравнению с кино. Совершенно очевидно, что
телезритель предрасположен к восприятию слова. Разве не этим объясняется успех
на телевидении так называемых «разговорных» жанров – беседы, интервью,
дискуссии, ток-шоу? Конечно, в принципе возможен телевизионный фильм без слов.
Но такие произведения чрезвычайно редки. В фильмах без слов должна быть сильно
развита изобразительная, пластическая сторона, поскольку только она одна
доносит до зрителя замысел создателей.
Конечно, телевидение должно
развивать свои поиски в области изображения, значение которого мы нисколько не
стараемся умалить. Но именно слово открывает перед телевидением громадные
перспективы. Эта тенденция, вытекающая из специфики телевидения, дает себя
знать в практике художественного вещания, в области создания оригинальных
телевизионных произведений. Наметилась и, безусловно, будет развиваться
качественно новая драматургия, основа которой – не внешний динамизм, не динамизм событий, требующий
сложных изобразительно-пластических решений, а динамизм внутренний – динамизм мыслей, чувств,
характеров, достигаемых искусством слова, возможности которого безграничны.
Мысль выражается словом с полнотой, превышающей полноту других средств
выражения. Напомним слова Н. А. Некрасова: «... нет такой мысли, которую
человек не мог бы себя заставить выразить ясно и убедительно для другого, и я
всегда досадую, когда встречаю фразу «нет слов выразить» и т. д. Вздор! Слово
всегда есть, да ум наш ленив...» Признак качественно новой телевизионной
драматургии, широко применяющийся в художественных передачах, – прием введения рассказчика,
непосредственное обращение к зрителю с помощью слова. Этот прием, как нельзя
лучше соответствующий специфике восприятия телевизионных передач, безусловно,
специфическая особенность телевизионной драматургии.
Говоря о соотношении слова и
изображения в телевидении, следует коснуться еще одной стороны дела.
Описательная функция слова, которая на радио имеет первостепенное значение, в
телевизионной передаче с места события равна нулю. (Само собой разумеется, что
мы не имеем в виду так называемые разговорные телепередачи.) В результате
перенесения первичных приемов радио и газеты в телевидение, в данном случае – стремления словами описать
происходящее, репортер, обрушивая на зрителя поток слов, просто мешает ему
смотреть. Правда, у зрителя есть выход из положения: по своему усмотрению он
выключает звук в телевизоре, оставляя лишь изображение.
В заключение следует сказать
об особом характере слова, произносимого по телевидению. Благодаря способности
прийти в дома людей телевидение обладает особым характером общения – с телеэкрана звучит живое
слово. Хотя мы и не можем ответить человеку на телеэкране, все же он в гораздо
большей степени наш собеседник, чем человек на киноэкране. А в силу
зрительности, в силу того, что мы видим человека на телеэкране, он ближе нам,
чем голос из радиоприемника.
Кроме того, что условия
просмотра определяют размер телеэкрана, меру воздействия на человека
зрительного образа, они влияют и на тональность слова в телевидении. Специфика
восприятия телепередач – у
себя дома – определяет особый характер
звучащего с телеэкрана слова. Человек с экрана телевизора должен разговаривать
со зрителями, беседовать с ними, а не вещать. Надо привлекать на телевидение
людей, умеющих свободно, непринужденно строить беседу. Живая речь невозможна
без момента импровизации, это очень сильно отличает ее от речи письменной.
Интонация, выразительный жест, мимика подчеркивают и усиливают воздействие
произнесенного слова. «Все поведение говорящего человека – пауза в речи, небрежно
оброненные фразы, улыбка, смех... – все это расширяет емкость звучащего слова, выявляет все новые и новые
смысловые резервы, делает речь необычайно доступной, наглядной, выразительной,
эмоциональной», – писал И. Андроников,
большой мастер устного рассказа.
Обратим внимание, вот на какое
специфическое требование: звучащее с экрана слово, произносимое и в кадре, и в
закадровом тексте, в силу условий просмотра передачи непременно должно обладать
качеством интимности, задушевности, что вовсе не всегда свойственно кино. При
этом дикторский текст телепередачи должен быть и публицистичным,
гражданственным. Соблюсти эти условия далеко не просто, но без них передача
много потеряет в своей действенности, убедительности.
Содержащееся в настоящей
главе описание основных изобразительно-выразительных средств телевидения не
следует рассматривать как некий канон, отступление от которого непременно
приведет к творческому краху. Это лишь объяснение и доказательство того факта,
что в распоряжении журналиста телевидения имеется богатейший арсенал
замечательных средств выражения, каких не знают литература и радиовещание.
[1] На производстве, как, впрочем, и в литературе, можно встретить неправильное употребление термина «панорамирование» для обозначения всех и любых видов съемки движущейся камерой.