ГЛАВА I

 

Громова Л.П.

СТАНОВЛЕНИЕ СИСТЕМЫ РУССКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПРЕССЫ XIX ВЕКА В ЭМИГРАЦИИ

 

1. «Я бесцензурная речь ваша» (издательская деятельность А.И. Герцена)

2. Расширение сети вольной русской прессы в 1860-е годы

3. Новая волна эмиграции и журналистика 1870-х годов

4. Эмигрантская печать 1880–1890-х годов

 

Общая характеристика периода. Русская эмигрантская журналистика XIX в., впитавшая в себя весь предшествующий опыт вольной русской речи, прошла в своем развитии три основных периода:

 

1.      Зарождение и становление системы вольной русской прессы в 1850-1860-е годы (А.И. Герцен, Н.П. Огарев, П.В. Долгоруков, Л.П. Блюммер, И.Г. Головин и др.).

2.      Новая волна эмиграции и журналистика 1870–1880-х годов (С.Г. Нечаев, М.А. Бакунин, П.Л. Лавров, П.Н. Ткачев и др.).

3.      Традиции и новый опыт 1880–1890-х годов (С.М. Степняк-Кравчинский, Ф.В. Волховский, В.Г. Чертков, Г.В. Плеханов и др.).

 

Наши представления о русской прессе за рубежом, как правило, укладываются в упрощенную схему: революционные издания Герцена, народников и социал-демократов. В действительности же спектр изданий был значительно разнообразнее и сложнее и отражал все направления и оттенки оппозиционной мысли России.

Связи изданий между собой, как, впрочем, и с Россией, во многих случаях были многосторонними и часто носили постоянный характер. Это подтверждается регулярной публикацией в них писем из России, распространенными ссылками на другие эмигрантские издания, полемикой между ними и с российской прессой. Несмотря на непродолжительность существования многих зарубежных изданий (в среднем, как правило, два года), они влияли на формирование общественного мнения в эмигрантской среде, их выступления получали отклики в российской прессе.

По сведениям «Сводного каталога русской нелегальной и запрещенной печати XIX века» только периодических изданий во второй половине XIX в. выходило за границей более 60, причем перечень этот далеко не полный[1].

Существует мнение, что в профессиональном отношении русская эмигрантская журналистика малоинтересна: небольшие тиражи, ограниченность тематики, малочисленность аудитории, слабые связи с Россией и т.д.

Однако русская пресса за рубежом интересна не только как лаборатория либеральной и революционной мысли. Она уникальна по своему характеру, так как вобрала не только традиции российской журналистики, но и опыт современной ей европейской периодической печати. Это отразилось как на содержании, так и на самом типе изданий. Рассчитывая на русского и европейского читателя, издания выходили часто на двух языках, печатались с приложениями на разных языках.

Более чем за 40 лет существования в эмиграции русская журналистика XIX в. накопила богатейший опыт и превратилась в сложную и многообразную систему печати, которая включала в себя разные по направлениям, содержанию и типологии издания с разветвленными географическими издательскими центрами, развитой системой распространения, налаженными контактами с российским и зарубежным читателем. Издания отличались друг от друга степенью влияния, периодичностью, тиражами. Но все они были объединены стремлением служить делу освобождения человека от рабства, а слова – от цензуры.

в начало

 

1. «Я БЕСЦЕНЗУРНАЯ РЕЧЬ ВАША»

(издательская деятельность А.И. Герцена)

 

Зарождение русской эмигрантской журналистики связано с основанием Александром Ивановичем Герценом в 1853 г. Вольной русской типографии в Лондоне. 21 февраля 1853 г. вышло литографированное обращение публициста «Вольное русское книгопечатание в Лондоне. Братьям на Руси», в котором он оповещал «всех свободолюбивых русских» о предстоящем открытии 1 мая русской типографии. Свою цель он видел в том, чтобы стать «свободной, бесцензурной речью» передовой России, чтобы «невысказанным мыслям (...) дать гласность, передать их братьям и друзьям, потерянным в немой дали русского царства»[2].

Цензурный гнет, тяготевший над журналистикой России в период «мрачного семилетия» (1848–1855), действительно превратил ее в «немую даль». В этих условиях Герцен прекрасно осознавал важность своего начинания и настойчиво обращался к друзьям в России с призывом поддержать его: «Если мы будем сидеть сложа руки и довольствоваться бесплодным ропотом и благородным негодованием (...) тогда долго не придут еще для России светлые дни» (XII, 63). Приглашение печатать в лондонской типографии свои произведения Герцен адресует «всем свободомыслящим русским», независимо от их убеждений и взглядов, ибо «без вольного слова нет вольного человека».

В конце июня – начале июля 1853 г. вышла первая прокламация «Юрьев день! Юрьев день! Русскому дворянству», вслед за ней отдельной листовкой была напечатана статья Герцена «Поляки прощают нас», затем брошюра «Крещеная собственность». Деятельность Вольной русской типографии получила отклик не только в международном общественном мнении, но и в правительственных сферах России, чему способствовал сам Герцен, рассылая печатную продукцию высшим чиновникам в Петербург. Реакция последовала незамедлительно. Всем органам жандармерии и полиции были посланы распоряжения о принятии мер, чтобы не допустить в Россию лондонские издания. Герцен использует все доступные ему средства, чтобы проложить путь своим изданиям в Россию. Успеху дела способствовали и широкие связи Герцена с международным движением. С помощью итальянцев, поляков, венгров издания Вольной русской типографии начали пробивать себе путь в Россию: на юге – через Константинополь, Одессу и Украину, на севере – через Балтику. Однако первые издания расходились в очень незначительных количествах, напечатанные брошюры лежали в подвалах издателя, постоянной обратной связи с Россией не было.

1855 год стал рубежным в деятельности Вольной русской типографии. Узнав о смерти Николая I, Герцен писал: «Конец этого кошмара заставил меня помолодеть, я преисполнен надежд» (XXV, 244). Эти надежды, связанные с установлением постоянных контактов с Россией, он начал воплощать в жизнь. Прекрасно понимая необходимость в периодическом издании, в августе 1855 г. он выпускает журнал «Полярная звезда», в первой книжке которого увидели свет впервые напечатанное «Письмо Белинского к Гоголю» и два письма Гоголя к Белинскому, а также собственные публикации Герцена: статья «К нашим», в которой он призывал к сотрудничеству всех образованных русских, независимо от их взглядов, и его письмо к Александру II, явившееся его первым публичным обращением к царю. В этом письме наряду с необходимостью освобождения крестьян от крепостного состояния Герцен говорит о первостепенности освобождения слова от цензуры: «Государь, дайте свободу русскому слову. Дайте нам вольную речь» (XII, 274).

Последующие открытые обращения к царю и высказывания в личных письмах показывают, как часто надежды публициста на реформы сменялись отчаянием. Видя в царе реформатора и в то же время зная нерешительность его характера, Герцен прекрасно сознавал опасность, которую представляла для проведения реформ оппозиция в лице консервативного дворянства. Поэтому он считал необходимым вновь и вновь обращаться к царю с советами, по праву считая себя «единственным свободным оппонентом».

«Полярная звезда» выходила ежегодно до 1862 г. Последняя, восьмая книжка, появилась лишь в 1869 г. Уже во второй, вышедшей с опозданием на пять месяцев, Герцен вынужден был признать, что без периодичности выхода она может быть только сборником.

Фактически, несмотря на журнальную структуру издания, «Полярная звезда» в силу редкой периодичности больше напоминала альманах. Не случайно современные исследователи, определяя тип этого издания, называют его и альманахом, и журналом.

События в России развивались так быстро, что Герцен вскоре почувствовал невозможность поспевать за ними в ежегодных выпусках «Полярной звезды». Ощущалась необходимость в оперативном органе. Это издание осуществилось с приездом в Лондон Н.П. Огарева. Новый орган мыслился его создателями чаще выходящим и более легким, чем литературно-публицистические сборники «Полярной звезды» с их «углубленной пропагандой» и детальным обсуждением теоретических вопросов.

13 апреля 1857 г. было объявлено о готовящемся выходе «Колокола». Сначала он намечался как «прибавочные листы» к «Полярной звезде», однако в процессе подготовки превратился в самостоятельное издание. Первый номер «Колокола» вышел 1 июля 1857 г.; газета просуществовала десять лет. Это был большой, сложный путь, на протяжении которого в связи с изменением условий жизни в России и с эволюцией взглядов издателей газеты менялись ее тактика, содержание, структура, круг авторов. В своем развитии «Колокол» прошел три этапа:

1857–1861 гг. – период подъема и наивысшей популярности и влияния издания (тираж достигает 3000 экз.).

1862–1864 гг. – время потери популярности и охлаждения русского читателя (тираж падает до 500 экз.).

1865–1867 гг. – перевод «Колокола» на континент, попытки наладить контакты с «молодой эмиграцией», отсутствие спроса, прекращение издания.

До 1858 г. «Колокол» выходит один раз в месяц, затем периодичность его возрастает до двух раз в месяц, а с 22 июня 1859 г. он иногда выпускается каждую неделю.

В первых двух номерах «Колокола» еще не было материалов, присланных из России. Но уже в пятом листе редакция сообщала об огромном количестве корреспонденции, пришедшей в газету с Родины. Ко времени издания «Колокола» были налажены контакты с Россией, которые постепенно стали устанавливаться после выхода «Полярной звезды»[3]. Весь материал доставлялся корреспондентами, выступавшими под псевдонимами или анонимно, а чаще всего лишь сообщавшими факты, которые затем использовались в заметках Герцена. Герцен тщательно сохранял тайну корреспонденции, сжигая полученные письма. Известно более ста корреспондентов Вольной русской печати из разных слоев русского общества, начиная от славянофилов и кончая революционными демократами[4].

О том, что у Герцена не будет недостатка в авторах, писал ему еще до выхода «Колокола» неизвестный корреспондент из России: «Можете быть спокойны, у вас не будет недостатка в сотрудниках»[5]. Он сообщал также, что «Полярная звезда» читается с жадностью, ее статьи переписываются, пересказываются, что молодое поколение сочувствует издателям. В круг постоянных читателей входила и царская семья. 26 апреля 1857 г. Герцен пишет своей давней приятельнице М.К. Рейхель: «А вы знаете, что великие князья читают “Полярную звезду”? Вот, мол, тятеньку-то как пропекает...» (XXVI, 91). О популярности своих изданий Герцен постоянно пишет друзьям. 9 апреля 1857 г. К. Фогту: «Вы не можете себе вообразить, какие размеры принимает наша лондонская пропаганда... Мои книги продаются превосходно, издержки полностью покрываются» (XXVI, 88); 17 июля 1857 г. М.К. Рейхель: «...со всех концов весть одна – что успех “Полярной звезды” неимоверный» (XXVI, 105). Об этом же свидетельствовал в письмах Герцену находившийся в это время за границей Н.А. Мельгунов: «Лондонские издания распространяются так быстро, что недостаточно экземпляров»; через три месяца, в ноябре 1857 г.: «В нынешнем году требования на твои издания были страшные»[6].

Эта потребность все более ощущается в России. «Влияние твое безмерно, – писал Герцену в начале 1858 г. К.Д. Кавелин. – Herzen est une puissance[7], сказал недавно кн. Долгоруков за обедом у себя. Прежние враги твои по литературе исчезли. Все думающие, пишущие, желающие добра твои друзья и более менее твои почитатели... Словом, в твоих руках огромная власть»[8].

Среди неотложных преобразований, за которые, наряду с требованием уничтожения крепостного права, боролась прогрессивная общественность России второй половины 1850-х годов, было требование независимого русского слова. Это требование было ключевым в программе преобразований, с которой Герцен выступил в «Полярной звезде». Издатели «Колокола» одной из главных задач считали консолидацию всех прогрессивных сил страны. Стремлением объединить широкие и разнообразные слои обусловлены и первоначальные программные требования «Колокола»: «освобождение слова от цензуры, освобождение крестьян от помещиков, освобождение податного состояния от побоев» (XIII, 8). В политических условиях России второй половины 1850-х годов такая программа отвечала задачам создания антикрепостнического фронта. Она привлекала либерально-оппозиционные круги, активность которых все возрастала.

С 1856 г. Герцен начал выпускать публицистические сборники «Голоса из России», которые были составлены из материалов, присланных русскими либералами. Всего с 1856 по 1860 г. появилось девять выпусков. В предисловии к первому Герцен сообщал, что публикуемые материалы «принадлежат к той письменной литературе, которая развилась с необыкновенной силой во время последней войны и после смерти Николая I». При этом Герцен подчеркивает, что он только «типограф, готовый печатать все полезное нашей общей цели», поэтому готов публиковать вещи, «прямо противоположные нашему убеждению, но сходные в цели»[9].

Материалы, опубликованные в первом выпуске «Голосов из России», предваряло «Письмо к издателю», подписанное «Русский либерал». Первая его часть была написана К.Д. Кавелиным, вторая – Б.Н. Чичериным. Несмотря на различия в тоне и оценке деятельности Герцена, авторы сходились в том, что являются противниками революционных и социалистических теорий Герцена, но готовы публиковаться в его изданиях, так как в России обречены «на глубокое, безусловное молчание».

Связи Герцена с Россией быстро расширялись и становились постоянными. Первоначальная присылка отдельных запрещенных произведений и рукописной литературы переросла в нескончаемый поток корреспонденции, которые не могли быть опубликованы в российской периодике. И чем острее в России разгоралась борьба вокруг подготовки крестьянской реформы, тем больше становился спрос на свободное слово. Герценовские издания оказывали значительное влияние на действия правительственных сфер. До Герцена регулярно доходили сведения о том, что за «Колоколом» внимательно следит сам Александр II. Встревоженные распространением изданий Вольной русской типографии, правящие круги все настойчивее изыскивают средства для противодействия им; не ограничиваясь мерами чисто полицейского характера на территории России (установление строго таможенного надзора, преследование лиц, хранящих и распространяющих издания и пр.), они разрабатывают и другие средства борьбы с Герценом. К 1857–1858 гг. относится замысел ряда высокопоставленных лиц создать печатный орган, который смог бы противодействовать «Колоколу». Вопрос об издании анти-«Колокола» являлся предметом специального обсуждения на заседаниях Государственного совета[10]. Однако эта идея оказалась нереализованной. Одновременно правительство активизирует деятельность по борьбе с герценовскими изданиями за пределами России. Так, в течение только первой половины 1858 г. русскому правительству удалось добиться официального запрещения «Колокола» в Пруссии, Саксонии, в Риме, Неаполе, Франкфурте-на-Майне. Обращение к английскому правительству с просьбой запретить издательскую деятельность Герцена не увенчалось успехом, и тогда правительство предпринимает попытки воспрепятствовать распространению изданий в Париже. Но эти намерения оказались безуспешными. «Колокол» продолжал набирать силу, определяя свое место в расстановке общественно-политических сил и периодических изданий в России. К 1859–1860 гг. относится полемика «Колокола» с «Современником» об отношении к обличительной литературе и другим вопросам, по которым в программах изданий обозначались расхождения.

1 марта 1860 г. в «Колоколе» было помещено «Письмо из провинции» за подписью «Русский человек». Письмо было продолжением полемики, разгоревшейся между «Современником» и «Колоколом». Автор упрекал Герцена за недостаточный радикализм, за стремление к мирному решению крестьянского вопроса, за то, что

«Колокол» «переменил тон», что он должен «благовестить не к молебну, а звонить в набат», «звать Русь к топору».

Герцен в редакционном предисловии к письму подчеркнул: «Мы расходимся с вами не в идее, а в средствах; не в началах, а в образе действования. Вы представляете одно из крайних выражений нашего направления». Публицист категорически отверг призывы к «топору», «пока останется хоть одна разумная надежда на развязку без топора». В основе его убеждений лежал трагический опыт 1848 г. «Июньская кровь взошла у меня в мозг и нервы, – писал Герцен, – я с тех пор воспитал в себе отвращение к крови, если она льется без решительной крайности». Не видя этой крайности в политической обстановке начала 1860-х годов, публицист не принял предложения своего оппонента изменить направление «Колокола». Он считал необходимым вести работу по ознакомлению русского общества с ходом подготовки реформы.

В полемике с «Русским человеком» Герценом была поставлена принципиально важная для него проблема: реформа или революция – проблема, которая пройдет через его публицистику последующих лет как главная дилемма в выборе пути решения крестьянского вопроса. Еще в статье «Революция в России» (1857) публицист со всей определенностью заявил: «Мы (...) от души предпочитаем путь мирного, человеческого развития путю развития кровавого; но с тем вместе так же искренно предпочитаем самое бурное и необузданное развитие – застою николаевского status guo» (XIII, 22). Через год, в сентябре 1858 г., он развил эту мысль: «Мы не любители восстаний и революции ради революции, и мы думаем, – и мысль эта нас радовала, – что Россия могла бы сделать свои первые шаги к свободе и справедливости без насилия и ружейных выстрелов» (XIII, 340). Предпочтение Герцена мирной «самодержавной революции» связывалось в ту пору с надеждами на царя, на возможности верховной власти. Эти надежды основывались на историческом опыте России, развитие которой со времен Петра I в значительной мере определялось действиями правительства и образованного дворянства. Кроме того, публицист считает невозможным и безнравственным «звать к топорам» из Лондона.

Полемика с «Русским человеком» была лишь началом. Впереди были споры с «Молодой Россией», с Бакуниным, где вновь встали проблемы выбора между реформой и революцией, готовности к революции, революционной нравственности и гуманизма.

Полемика с «Современником» показала, что при общих конечных целях средства решения крестьянского вопроса они видели по-разному, и каждый из них вел свою линию. В то время как «Современник» перед реформой категорически размежевался с либералами, «Колокол» стремился к объединению различных оппозиционных сил, пытаясь использовать все возможности для освобождения крестьян мирным путем, путем реформ.

В 1860–1861 гг. издательская деятельность лондонских «агитаторов» приобрела огромный размах. Материалы, в большом количестве поступавшие с родины, помещались в «Колоколе», в приложении к «Колоколу» – «Под суд!», издававшемся в 1859–1862 гг. вместо прекративших свое существование «Голосов из России», в «Исторических сборниках», в «Полярной звезде».

По предложению Огарева в 1862 г. для читателей из народа, старообрядцев стало издаваться «Общее вече». Цель издания заключалась в том, чтобы соединить «всех даровитых, честно благу народа преданных людей всех сословий и всех толков на одно “Общее вече”»[11]. Издание это было первым нелегальным органом для крестьян и городского мещанства. Просуществовало оно, однако, недолго. Возникнув на волне подъема общественного движения, «Общее вече» не смогло удержаться во время его спада и в 1864 г. перестало существовать. Вышло всего 29 номеров.

Издательская деятельность Герцена начала 60-х годов была обусловлена как поисками собственной, соответствующей времени тактики, так и реальными процессами в самой России. В эти годы правительство обрушило репрессии не только на революционеров и восставших крестьян, но и на другие социальные слои. Особое возмущение в русском обществе вызвали действия правительства против студентов, недовольных введением нового университетского устава. Правительство пристально следило за информацией о студенческих волнениях летом и осенью 1861 г. в Петербурге, Москве и других университетских городах. 28 сентября Министерство народного просвещения разослало телеграммы, запрещавшие печатать что-либо о студенческих беспорядках.

Зато на страницах европейских газет в октябре – ноябре 1861 г. регулярно публиковались сообщения о студенческих волнениях в России. «Колокол» откликнулся на эти события рядом статей: «Петербургский университет закрыт!», «По поводу студенческих избиений», «Третья кровь!», «Исполин просыпается!». Герцен приветствовал студентов: «Хвала вам! Вы начинаете новую эпоху, вы поняли, что время шептанья, дальних намеков, запрещенных книг проходит. Вы тайно еще печатаете дома, но явно протестуете». Сейчас, в разгар общественной борьбы, публицист призывал студентов к действию: «В народ! к народу! – вот ваше место» (XV, 175).

В начале 60-х годов в обеих столицах и в провинции возникло множество революционных и оппозиционных кружков, разнообразных по составу и направленности. Одной из таких организаций стал кружок, созданный в Москве двумя студентами университета – П.Э. Аргиропуло и П.Г. Заичневским. Именно отсюда вышла прокламация «Молодая Россия», которая вызвала споры в России и большой интерес со стороны Герцена.

Эта прокламация распространялась в Москве, Петербурге и провинции большим тиражом. Ее содержание было крайне революционным. Она призывала к захвату государственной власти, которая должна была осуществиться революционным меньшинством. Будущее государственное устройство виделось ее автору, П.Г. Заичневскому, как республиканский союз общин. «Молодая Россия» вызывала резкую критику в адрес «Колокола», обвиняя его в либерализме, а его издателей – в потере революционности.

Выход прокламации совпал с петербургскими пожарами, эти два события были связаны правительственными кругами, в результате чего не заставили себя ждать репрессивные меры во всех сферах. В июне 1862 г. была запрещена газета «День», на восемь месяцев приостановлено издание «Современника» и «Русского слова», последовали другие «запретительные» меры. Герцен ответил на прокламацию и последовавшими за ней событиями статьей «Молодая и старая Россия», помещенной в «Колоколе» 15 июля 1862 г. Затем эта тема была развита публицистом в статье от 15 августа «Журналисты и террористы». Эти статьи знаменовали новый этап в понимании Герценом революционности. Он подчеркивает, что революция может быть только народной, и никакой заговор «меньшинства образованных» не может совершить ее, а потому, «пока деревня, село, степь, Волга, Урал покойны, возможны одни олигархические и гвардейские перевороты» (XVI, 224). Звать народ к революции можно лишь по готовности, «накануне битвы», считает Герцен. Всякий же преждевременный призыв – «намек, весть, данная врагу, и обличение перед ним своей слабости» (XVI, 225). Отвечая на упрек «Молодой России», что издатели «Колокола» потеряли всякую «веру в насильственные перевороты», Герцен писал: «Не веру в них мы потеряли, а любовь к ним. Насильственные перевороты бывают неизбежны; может, будут у нас; это отчаянное средство, ultima ratio народов, как и царей, на них надобно быть готовым» (XVI, 221).

Экстремизм «Молодой России» неприемлем для Герцена. Он считает «Молодую Россию» двойной ошибкой: «Во-первых, она вовсе не русская; это одна из вариаций на тему западного социализма, метафизика французской революции (...). Вторая ошибка – ее неуместность: случайность совпадения с пожарами – усугубила ее» (XVI, 203). У России, подчеркивает Герцен, свой путь развития, а потому «говорить чужими образами, звать чужим кличем – это непонимание ни дела, ни народа, это неуважение ни к нему, ни к народу» (XVI, 204).

Теория «русского социализма» Герцена приобретала определенность и в средствах достижения цели. Выбирая между революцией и реформой и чаще всего склоняясь к мирному решению проблем, публицист отвергает экстремизм во всех его проявлениях, предлагает многовариантность развития в зависимости от конкретных исторических условий. Эти размышления нашли отражение в цикле писем «Концы и начала» (1862), адресованных Тургеневу и явившихся продолжением споров об исторических судьбах Западной Европы и России и перспективах их развития. По мнению Герцена, революционность Запада умерла, буржуазная Европа дописала последнюю страницу своей истории. Европейским «концам» он противопоставляет русские «начала», которые видит в сельской общине и в освободительных традициях русского народа. Причем, говоря о путях развития движения, он уточняет, что «общий план развития допускает бесконечное число вариаций непредвиденных» (XVI, 196). Так от однозначного решения в пользу революции до событий 1848 г. Герцен, вырабатывая теорию «русского социализма» и корректируя ее в соответствии с изменяющимися историческими условиями, приходит к осознанию многовариантности развития.

Это были поиски своих «начал», основывающиеся на своеобразии исторического пути России, которой, по мнению Герцена, не к лицу только из-за стремления причислить себя к европейской семье «проделывать старые глупости на новый лад» (XVI, 197). Если представители старых европейских народов, перенесенные на новую американскую почву, смогли создать новый народ, то почему, спрашивал публицист, «народ, самобытно развившийся при совершенно других условиях, чем западные государства, с иными началами в быте, должен пережить европейские зады?» (XVI, 198). «Народ русский, – пишет Герцен, – (...) должен (...) развить что-нибудь свое под влиянием былого и заимствованного, соседнего примера и своего угла отражения» (XVI, 197).

Одной из таких идей, продолжавшей курс реформ в России и ставшей программным вопросом «Колокола», к тому времени была идея Земского собора. Если в 1855 г. идею Земского собора выдвигали только славянофилы, то к 1862 г. она зазвучала в самых разных выступлениях, адресах, статьях, прокламациях, листовках. В обстановке той поры, когда идеи народного представительства получили широкое распространение, участие лондонских изданий в обсуждении идеи Земского собора имело большое значение, так как во многом дополняло публикации легальной печати, ставя и рассматривая вопросы в более радикальной форме.

С середины 1862 – начала 1863 г., особенно после восстания в Польше, фрондистские настроения в дворянских кругах быстро стали вытесняться охранительными. Немалое число прежних поборников оппозиционных взглядов, по меткому выражению М.А. Антоновича, легко совершило переход от «обличительного» направления к «защитительному»[12]. Многие из либералов поспешили порвать всякие контакты с Герценом и Огаревым, заявив, что не могут «переварить» радикализма «Колокола» (XVI, 105). Герцен, внимательно следивший за событиями русской жизни и характеризовавший действия правительства в отношении демократической прессы как «террор, самый и опасный и бессмысленный из всех, террор оторопелой трусости, террор не львиный, а телячий» (XVI, 199), после приостановки в 1862 г. «Современника», «Русского слова» и «Дня» предложил их издателям и издателям журналов, которые будут запрещены вследствие политического террора в России, продолжать их издание в Лондоне «на средства Вольной типографии» (XVI, 214). Известно, что через Н.А. Серно-Соловьевича еще в конце июня 1862 г. Герцен предлагал Чернышевскому издание «Современника» в Женеве или Лондоне (XVI, 420). Отношение редакции «Современника» к этому предложению неизвестно.

Запрещение на 8 месяцев издания «Современника» и «Русского слова», отстранение И.С. Аксакова от редактирования газеты «День» явилось одним из звеньев репрессивных мер правительства после петербургских пожаров. Вскоре за связь с лондонскими пропагандистами были арестованы Чернышевский, Писарев, Серно-Соловьевич и другие общественные деятели. Действия правительства произвели удручающее впечатление даже на умеренного либерала А.В. Никитенко, записавшего в дневнике 12 июня 1862 г.:

«Вот она и реакция...»[13] В этих условиях неизмеримо возросла сила лондонских изданий. Вопрос о борьбе с ними постоянно занимал внимание правительства. Но все принимавшиеся меры не приносили желаемых результатов, ограничить их доступ в Россию практически было невозможно. Поэтому правительство прибегло к другим методам борьбы против изданий Вольной русской типографии.

Мысль о «легализации» имени и произведений Герцена как необходимом условии борьбы с ним возникла в правительственных кругах во второй половине 1850-х годов. Так, в одной из записок, адресованных в 1858 г. министру внутренних дел С.С. Ланскому, содержалась рекомендация «позволить распечатывать в здешних (т.е. российских. – Л.Г.) журналах искандеровские статьи, с малыми лишь исключениями, с заменой собственных имен первыми буквами и обязанностью закончить перепечатку критическим разбором». В результате, по мнению автора, произойдет «уменьшение запроса на оригинальные издания, ибо они будут общеизвестны из позволенных журналов»[14].

Проекты легальной, открытой борьбы с лондонскими изданиями выдвигались в эти годы неоднократно, однако конкретная реализация этой идеи принадлежит А.В. Головкину, назначенному в 1861 г. управляющим Министерством народного просвещения, а затем министром. Придерживаясь умеренно либеральных взглядов, министр выступал за продолжение реформ, видя в них спасение от революции, и принимал все меры к тому, чтобы оградить общество от распространения революционно-демократических идей. В «Записке о “Колоколе”» он намечает целую программу борьбы с влиянием «Колокола». Считая, что мнения должны обсуждаться гласно, он пишет: «...для точного и положительного опровержения какой-нибудь мысли надобно представить ее ясно и полно на суд читателей». С этой целью Головнин предлагает «перепечатывать... статьи лондонского журнала, разумеется, с надлежащими на оные возражениями»[15]. 12 февраля 1862 г. он сообщал министру внутренних дел П.А. Валуеву: «Ряд статей, опровергающих “Колокол”, можно бы, по моему мнению, начать словами: “Наши соотечественники, находящиеся за границей, читают постоянно издаваемые там несколькими русскими выходцами статьи, наполненные ложными сведениями о России. В “Северной почте” будут по временам пометаться опровержения этих статей”»[16].

Таким образом, было дано официальное разрешение на полемику с герценовскими изданиями в русской легальной прессе. Вслед за этим тексты герценовских статей с соответствующими комментариями публикуются на страницах столичной периодики.

Серия статей, посвященных Герцену, появилась в изданиях М.Н. Каткова. 16 мая 1862 г. Катков выступил с резким выпадом против Герцена (не называя его имени) в «Современной летописи»; еще одну заметку, направленную против «наших заграничных refugies», опубликовал там же через три номера. В июньском номере «Русского вестника» за 1862 г. была помещена печально известная «Заметка для издателя “Колокола”», поводом для которой послужила статья Герцена «Письмо тт. Каткову и Леонтьеву».

Открытое письмо Герцена издателям-редакторам «Русского вестника» продолжало полемику, начатую публицистом в статьях «Сенаторам и тайным советникам журнализма» и «Дурные оружия». В ответ на обвинения Каткова в «Современной летописи» Герцен писал: «В нашей жизни, как в жизни каждого человека (...) есть ошибки, промахи, увлечения, но нет поступка, который бы заставил нас покраснеть перед кем бы то ни было, который мы бы хотели скрыть от кого бы то ни было» (XVI, 213). «Заметка для издателя “Колокола”», написанная в оскорбительном тоне и обвинявшая Герцена в петербургских пожарах, была встречена в правительственных кругах с одобрением. 26 июля 1862 г. Головнин доносил Александру II: «По желанию князя В.А. Долгорукова я сделал распоряжение, чтоб превосходная статья эта была бы перепечатана в газетах, имеющих большое число подписчиков»[17]. С просьбой перепечатать «Заметку для “Колокола”» в «Санкт-Петербургских ведомостях» Головнин обратился в письме к А.А. Краевскому от 26 июня 1862 г.[18] «Заметка» была перепечатана в «Сыне отечества», «Домашней беседе», «Северной пчеле», «Journal de St.-Petersburg».

Часть русских газет и журналов поспешила отмежеваться от своих былых либеральных увлечений и начала активно выступать против издателей «Колокола». В обзоре периодических изданий, представленных Александру II 7 августа 1862 г., были упомянуты статьи «Современной летописи», «Нашего времени», «Северной пчелы», направленные против Герцена и Огарева и «против всяких революционных движений». Александр II остался доволен этим обзором, сделав к нему примечание: «Весьма хорошие статьи»[19]. В кратком обзоре периодических изданий за 1862 г. отмечалось, что «прочные нравственные убеждения» были в статьях большинства журналов и газет, и что журналистика благоприятно влияла в 1862 г. на общественное мнение. «Сознавая несомненную пользу такого направления, цензура считала не лишним дать некоторый простор статьям этого рода, имевшим целью противодействовать тенденциям “подпольной литературы” и некоторых заграничных изданий». Однако в обзоре имелось вынужденное признание, что выступление Каткова против лондонских пропагандистов, а особенно его «Заметка для издателя “Колокола”» теряли «значительную долю своей силы потому, что в тоне ее многие слышали раздражительность и отсутствие спокойного рассуждения»[20].

И все же необходимо признать, что правительству, несмотря на открытое сочувствие многих изданий Герцену, удалось достигнуть поставленной цели. Расчет на то, что снятие запрета с имени Герцена и разрешение с ним открытой полемики в русской либеральной прессе снизит интерес к его изданиям, оказался верным. С 1862 г. начинает неуклонно падать спрос на герценовские издания. А после того, как в 1863 г. Герцен вступился за восставшую Польшу, в российских изданиях вовсе перестали звучать голоса в его поддержку. «Почти все, владеющие пращою в русской журналистике, явились один за другим на высочайше разрешенный тир», – констатировал публицист в статье «Журналисты и террористы» (XVI, 220).

1863 год стал годом испытания не только для Герцена и его «Колокола», но и для всей русской печати. Подавление революционного восстания в Польше правительственными войсками вызвало всеобщее одобрение либеральной прессы (лишь журнал М.М. и Ф.М. Достоевских «Время» высказал сочувствие полякам, за что был приостановлен). Польские события окончательно развели по разные стороны бывших союзников и «попутчиков», которыми в годы общественного подъема были для Герцена либералы. «Какой страшный пробный камень – этот 1863-й год», – отметил публицист в небольшой заметке для отдела «Смесь» декабрьского номера «Колокол», подытоживая польские события и отношение к ним русской прессы.

Наступление «грозного, черного времени» не явилось для Герцена неожиданностью. Еще во время петербургских пожаров стало очевидным «поправение» либеральной прессы. После польского восстания одинокий голос «Колокола» потонул в верноподданническом концерте русской журналистики. «Общественное настроение в России наводило ужас и отвращение, – писал Герцен об этой поре – Наша журналистика превзошла все виденное в самые печальные эпохи политических распрей и клевет» (XVIII, 460).

Пессимистически оценивая общую обстановку и понимая опасность потерять в общественном мнении, Герцен все же не считает возможным молчать: «Мы протестовали, т.е. сделали все, что может сделать лично человек перед дикой силой, мы заявили наш голос, для того чтоб он в будущем свидетельствовал, что такой разврат общественного мнения и публичной речи не мог пройти без отпора» (XVIII, 460). «В России всё против нас», – с горечью замечает Герцен 17 июня 1863 г., когда даже аксаковский «День» бросил «Колоколу» обвинение в измене.

На статьи И.С. Аксакова, выступавшего под псевдонимом Касьянова, Герцен трижды отвечал в «Колоколе». Он отмечал искренность своего оппонента, независимость его суждений. Но на стремление Аксакова объяснить радикализм «Колокола» исключительно влиянием М.А. Бакунина Герцен решительно возражает. В своем ответе он достаточно мягко, щадя Аксакова, опровергает его домыслы: «Теперь нас называют изменниками (…). Нет, не ждите моего раскаяния (...). Мы не можем изменить нашему воззрению, это сильнее нас, да и не хотим вовсе» (XVII, 211).

Что касается обвинения в чрезмерном влиянии Бакунина на направление «Колокола», то в этом Аксаков не был одинок. Мнение, что Герцен со времени приезда Бакунина в Лондон в 1861 г. заметно изменил направление своих изданий в сторону радикализма, часто высказывали И.С. Тургенев, Ю.Ф. Самарин и другие бывшие друзья и почитатели «Колокола».

Действительно, с первого упоминания имени М.А. Бакунина на страницах «Колокола» в связи с его побегом из сибирской ссылки у читателя создается впечатление о его исключительной близости к редакции. Герцен не только поднимает Бакунина на щит, но и как бы солидаризируется с ним, связывая дальнейшую деятельность «Колокола» с возобновлением революционной деятельности Бакунина. Из писем этого периода видно, что публицист не только сам оказывает большую материальную поддержку Бакунину, но и организует с помощью И.С. Тургенева в его пользу денежный сбор среди старых московских товарищей. Для Тургенева это была дань дружбе юношеских дней. У Герцена верность старым друзьям была всегда сильна. Это сказывалось в его отношении к славянофилам. Уважение к прошлому проявлялось даже по отношению к людям, ставшим его противниками. Тем более оно не могло не проявиться к Бакунину, с которым его связывало не только прошлое, но и единство политических целей, а кроме того, оно было данью испытаниям, выпавшим на судьбу революционера.

Однако вскоре после приезда Бакунина в Лондон Герцен испытывает разочарование. Сначала это было дружеское недовольство строем жизни бывшего товарища, его отношением к работе. Разногласия усугубились, когда в 1863 г. в «Колоколе» стал обсуждаться польский вопрос. Бакунин считал, что направление «Колокола» слишком отвлеченное, литературное, тогда как в России наступает пора практических дел. Руководители «Колокола» не разделяли мнения Бакунина о необходимости непосредственного участия в польском восстании. Они не разделяли также и приемов его агитации.

К концу 1863 г. отношения Герцена и Огарева с Бакуниным так обострились, что в переписке руководителей «Колокола» даже ставится вопрос о разрыве с ним. Поэтому говорить о влиянии Бакунина на направление «Колокола» было бы большим преувеличением. Тем более, что и собственное участие Бакунина в «Колоколе» в качестве сотрудника также весьма незначительно: в газете была напечатана одна статья Бакунина «С.-Петербургская нескромность» по поводу опубликования в русских газетах программы тайной польской организации и два обращения к славянским народам. Эти публикации относятся к 1862 г., т.е. началу пребывания Бакунина в Лондоне. В последующие годы в «Колоколе» не встречается ни одного материала за его подписью вплоть до 1867 г., когда были помещены два его письма в редакцию «Колокола».

Таким образом, то положение, в котором оказался «Колокол» в 1863 г., та потеря популярности, к которой привела газету поддержка Польши, не были следствием бакунинского влияния, а являлись результатом сознательного выбора руководителей «Колокола». Несмотря на трудность выбора, на все сомнения и колебания, когда «хотелось замолчать», «замолчать было решительно невозможно» (XVIII, 460). В обстановке террора и реакции Герцен уже не мог отказаться от поддержки Польши, хотя это и стоило «Колоколу» популярности.

«Мы испытали отлив людей с 1863 – так, как испытали его прилив от 1856 до 1862», – спустя год писал Герцен Тургеневу, высказывая мысль о невозможности в той ситуации поступить иначе. «Придет время, – продолжал он, – не “отцы”, так “дети” оценят тех трезвых, тех честных русских людей, которые одни протестовали – и будут протестовать против гнусного умиротворения. Наше дело, может, кончено. Но память того, что не вся Россия стояла в разношерстном стаде Каткова, останется» (XXVII, 454–455).

Спрос на лондонские издания к середине 1863 г. настолько сокращается, что в августе Герцен констатирует уже полную остановку сбыта. Тираж к концу года падает до 500 экземпляров. Показательно, что к этому времени прекращается и поток посетителей Герцена. Публицист понимает, что наступившая в России политическая реакция требует новых форм пропаганды. Впоследствии он выразит эту мысль кратко и емко: «Разные времена требуют разных оружий» (XXX, 53).

Реакция, наступившая в России в 1862–1863 гг., породила новую волну политических эмигрантов. Не имея возможности продолжать борьбу в родной стране, многие революционно настроенные молодые люди эмигрировали в Европу. Так, к 1863 г. в Швейцарии собралась многочисленная русская колония. Новая эмиграция получила в истории название «молодой», в отличие от «старой», меньшей по численности, но представленной крупнейшими деятелями освободительного движения. От «старой», дворянской эмиграции «молодая» отличалась и по своему социальному происхождению: это по преимуществу были разночинцы.

Герцен еще во время своей поездки по Италии и Швейцарии в конце 1862 г. лично убедился, что большинство эмигрантов сосредоточивается именно на континенте, и что отсюда имеются постоянные связи с Россией. Эти соображения привели руководителей «Колокола» к решению перевести типографию на континент. Относительно места организации типографии возникали различные предложения: Швейцария, Италия, Бельгия. Даже после того, как будущее место типографии было определено в Женеве, колебания Герцена продолжались вплоть до 1865 г., когда и он, и издание «Колокола» окончательно переселились в Швейцарию.

Но большее значение, чем эти внешние условия, для осуществления плана переезда и для самого продолжения «Колокола» имел вопрос внутреннего, принципиального характера о взаимоотношениях Герцена с «молодыми» эмигрантами.

В первое время в среде «молодых» возникает предположение использовать сохранившееся еще влияние Герцена и его издательства. Для Герцена и Огарева также было важно сблизиться с молодыми, так как они только что покинули Россию, знали о положении в ней не понаслышке и поэтому могли, как полагали редакторы «Колокола», своими молодыми силами содействовать подъему издательства. В течение 1863–1864 гг. в этом направлении с обеих сторон предпринимались попытки делового контакта. Из переписки видно, что «молодые» эмигранты часто обращались к редакторам «Колокола» с вопросами, просьбами, даже за советами. Герцен и Огарев охотно поддерживают создающиеся связи, оказывают молодой эмиграции всяческую помощь. При редакции «Колокола» был создан «Общий фонд», предусматривавший и самообложение эмигрантов, однако ввиду их бедности деньги поступали в весьма скудных суммах. Налаживание путей в Россию шло с большим успехом. В Константинополе проблемой связи занимался В.И. Кельсиев, в Швеции – М.А. Бакунин, в Италии – Л.И. Мечников, в Германии – В.И. Бакст и Н.И. Жуковский. Для того чтобы обеспечить растущий спрос на революционную литературу, осенью 1862 г. Бакст создал в Берне русскую типографию. Однако дела ее шли не слишком успешно, и в среде эмигрантов возникла идея объединить ее с Вольной русской типографией Герцена. Несмотря на то, что Огарев отнесся к этой идее одобрительно, Герцен решительно возражал. «Служить им я буду, – писал он Огареву, – но, прежде чем брать солидную ответственность, хочу видеть их журнал, их “profession de foi”»[21].

Герцен не хотел ставить свое дело в зависимость от людей, в деловых и политических качествах которых не был уверен. От помощи же «молодым» он не только не отказывался, но, напротив, проявлял большую активность, сотрудничая с бернской типографией и помогая ей материально. Более того, когда в августе 1863 г. в Лондон приехал член Центрального комитета «Земли и воли» Н.И. Утин, Герцен предложил ему войти в редакцию «Колокола», но получил отказ. Дело в том, что Утин рассчитывал на превращение «Колокола» в общеэмигрантский орган с более радикальной платформой, на что Герцен пойти не мог.

Встреча с «молодыми» в декабре 1864 г. убедила Герцена в правильности своего решения. В письме Огареву от 30 декабря 1864 г. он достаточно четко определил суть разногласий: «Главное предложение вот в чем – сделать “Колокол” обширнее, берутся за корреспонденции и статьи – денег не дают ни гроша (да и нет их) и хотят сделать не редакцию, – а совет для обсуживания статей». В конце письма, вероятно, под влиянием горького раздумья, выдвигается такой проект: «А что ты думаешь о том, чтоб передать птенцам совсем “Колокол” и остаться при “Полярной звезде”?» (XXVII, 5). Однако вскоре Герцен решительно отказывается от этой идеи. Cлишком настойчивы и ультимативны требования «молодых» и слишком мало, по его убеждению, у них оснований для этого. «Колокол» для Герцена был не только политическим, но и литературным делом, а из молодых эмигрантов мало кто доказал свои способности к литературе.

Главной задачей Герцена в начале женевского этапа издания было снова нащупать среду своих читателей, создать среди них сеть постоянных корреспондентов, чтобы «Колокол» мог получить прежнюю силу. Первое же обращение из Женевы к «Нашим читателям» показывает, как Герцен мыслил осуществить это дело. Заявляя читателям о необходимости присылки не только статей, но и (в особенности) корреспонденции, так как «при всех общих статьях, мы не сделаем “Колокола” живым, русским органом без корреспонденции из края» (XVIII, 388), редакция обращала внимание на актуальность их содержания. Опыт прежних лет показал, что правильно выбранные актуальные вопросы русской действительности обусловили популярность «Колокола», его активное участие в жизни России. Редакция выдвигает на первый план вопрос, который ей кажется наиболее важным для данного момента: «Теперь на череду ударять к Собору, к земскому бессословному собору. До чьего-нибудь слуха звон наш дойдет и разбудит мысль о нем. Если б мы думали, что он бесплоден, мы сложили бы руки» (XVIII, 386).

Однако необходимый контакт с читателем в России так и не был налажен. «Что враги наши пошли по другой дороге и захватили с собой девять десятых друзей, это мы знаем и видим, – писал Герцен в статье “К концу года” (1865). – Но долго ли за ними пойдет читающий русский люд – этого мы не знаем и не видим, а ведь мы пишем только для него» (XVIII, 452).

Положение в России усугубилось после покушения на царя 4 апреля 1866 г. Русские либералы, напуганные выстрелом Дм. Каракозова, определенно приняли сторону правительства и молча переносили растущую реакцию. Герцен также резко осудил покушение: «Выстрел 4 апреля был нам не по душе, – заявлял он в статье “Иркутск и Петербург (5 марта и 4 апреля 1866)”. – Мы ждали от него бедствий, нас возмущала ответственность, которую на себя брал какой-то фанатик. (...) Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами» (XIX, 58). Это выступление стало еще одним поводом для упреков Бакунина и молодых эмигрантов в отступничестве Герцена.

Спрос на «Колокол» продолжал падать. Внешние причины – усилившиеся преследования заграничной печати и трудности ее распространения – не были главными. И в то время были читатели, которые умели обойти эти препятствия и даже в российской провинции могли доставать, распространять и хранить издания Герцена. Но теперь их остались единицы, в лучшем случае десятки вместо сотен прежних лет. Особенно наглядным показателем сокращения связей «Колокола» с Россией было само содержание газеты. Документальные материалы еще поступали из России, статьи и письма – гораздо реже, и почти совсем не стало корреспонденции. В результате самый живой прежде раздел «Смесь» изменяет свой характер: не имея достаточной информации от читателей-корреспондентов, Герцен использует публикации русской легальной прессы, а иногда и прессы иностранной. Правда, он обрабатывает материалы для «Смеси» по-прежнему блестяще и остроумно, но это не может заменить исчезнувшей близости с читателем.

В первые дни нового 1867 г. Герцен еще полагал, что «”Колокол” надобно поддерживать как знамя» (XXIX, 10). К концу февраля он с грустью сообщает Огареву: «Русские говорят, что в Петербурге и Москве решительно никто “Колокола” не читает и что его вовсе нет; что прежде разные книгопродавцы sous main хоть продавали, а теперь пожимают плечами и говорят: “Никто не требует”» (XXIX, 49). 7 марта он вновь сетует: «”Колокол” нейдет. (...) Есть потребность на заграничный конституционный орган – и больше ни на какой» (XXIX, 55).

В июле 1867 г. «Колоколу» исполнилось десять лет. «Десять лет! – писали издатели в статье “1857–1867”. – Мы их выдержали, и, главное, выдержали пять последних, они были тяжелы. Теперь мы хотим перевести дух, отереть пот, собрать свежие силы и для этого приостановиться на полгода» (1867. 1 июля). Однако предположение прекратить издание лишь на полгода не оправдалось. Условия общественной жизни России за это время не изменились к лучшему, и издание «Колокола» на русском языке не возобновилось, да и не могло возобновиться.

Возникший в годы общественного подъема в России и опирающийся на сотни читателей-корреспондентов, в момент спада демократического движения, лишенный непосредственной связи с родиной, «Колокол» не мог уже продолжать прежнее существование, понимая это и не желая замолчать вовсе, Герцен планирует издавать «Колокол» для Европы. В письме Огареву от 19 сентября 1867 г. он пишет: «...что же “Колокол” издавать по-французски – или нет? Русский бесполезен» (XXIX, 202).

Французский «Kolokol» мыслился как продолжение русского издания с «Русским прибавлением». «Меняя язык, газета наша остается той же и по направлению и по цели», – сообщал Герцен в ее первом номере от 1 января 1868 г. Объясняя причины, побудившие предпринимать печатание на чужом языке, он писал далее о том, что наступило время познакомиться с Россией «до того, как завяжется весьма вероятная борьба (...) которая помешает всякому беспристрастию и приостановит всякое изучение» (XX, 8).

Издавая французский «Колокол» в новых исторических условиях, с новым уровнем знания и понимания исторического развития, Герцен, чтобы подготовить европейского читателя к восприятию современного положения в России, кратко повторил написанное им о России, в концептуальной форме изложил свой взгляд на Россию и Запад, а затем развил эти мысли применительно к современности[22]. «Ничего нового мы сказать не собираемся», – так начиналась статья «Prolegomena», напечатанная в первом номере газеты. Однако во французском издании тема России и Запада зазвучала по-новому. В условиях, когда в ряде европейских держав, а особенно во Франции, широко велась антирусская кампания, Герцен считал своим долгом говорить от имени страны и русского народа. Он начал с определения места России в мире: «...мы – часть света между Америкой и Европой, и этого для нас достаточно» (XX, 54). Говоря о своеобразии русского народа, Герцен писал: «Мы довольны тем, что в наших жилах течет финская и монгольская кровь; это ставит нас в родственные, братские отношения с теми расами-париями, о которых человеколюбивая демократия Европы не может упомянуть без презрения и оскорблений» (XX, 53).

Внеся коррективы в свои представления о западном мире, Герцен обратился к историческим особенностям русского народного быта, к проблеме изменения положения крестьянской общины в связи с освобождением крестьянства от крепостного права. При этом особое внимание он уделил вопросам самоуправления, которые возникли как следствие прошедших буржуазных преобразований в России, особенно земской реформы 1864 г.

Недостаточная осведомленность о положении дел в России, возможность судить о них в основном по русской прессе, объясняющаяся отсутствием прежних источников живой информации из писем, корреспонденции и от посетителей, привели Герцена к некоторой узости и односторонности представлений о событиях в России. Естественно, что русская либеральная пресса (с 1866 г. наиболее радикальные демократические журналы «Современник» и «Русское слово» были закрыты), ратовавшая за продолжение реформы, выражала лишь одну точку зрения общества. Но именно она по преимуществу и была доступна в это время публицисту, внимательно следившему за событиями в России. Вероятно, поэтому Герцен получил несколько иллюзорные представления о появившейся возможности мирного прогрессивного развития страны.

«Итак, – заключал он статью «Prolegomena», – остается созыв “великого собора”, представительства без различия классов – единственное средство для определения действительных нужд народа и положения, в котором мы находимся» (XX, 78). В своей теории «русского социализма» Герцен приходит к необходимости созыва Учредительного собрания и вновь, рассматривая альтернативное развитие событий, предпочтение отдает мирной модели – «без потрясения, без переворота – террора и ужаса – без потоков крови» (XX, 79).

В статье «Prolegomena» он последовательно показывает западному читателю, как прорастали в России ростки демократического движения, какую роль сыграли в этом русское правительство и русская печать. Причем, несмотря на расхождение с бывшими друзьями, отдает должное единству усилий печати всех направлений в деле освобождения крестьян: «Все политические и литературные оттенки, все школы – скептические и мистические, социалистические и панславистские, лондонская пропаганда и петербургские и московские газеты – соединились в общем деле для защиты права крестьянина на землю» (XX, 74).

Реакция в России на выход «Колокола» на французском языке была мгновенной. В передовой статье «Биржевых ведомостей» от 6 февраля 1868 г. возобновление «Колокола» рассматривалось как «факт грустный». Герцен был назван «беглым доброжелателем русского народа, пресловутым крикуном с другого берега». «Биржевые ведомости» предлагали создать международный русско-французский орган для «борьбы с воззрениями и тенденциями» нового «Колокола».

В номере от 1 апреля Герцен опубликовал ответ «Биржевым ведомостям». Отвергая обвинения русских газет в том, что он действует в ущерб России, публицист спрашивал, почему «быть врагом русского правительства – значит быть врагом русского народа и действовать “в ущерб родине”?» (XX, 143). Далее он напоминал о временах, когда русская пресса, «напуганная враждебностью общественного мнения, погрузилась в молчание и стушевалась – и мы, мы одни, говорили в защиту русского народа не только в газетах, но и на митингах в Лондоне» (XX, 144).

Нападки продолжались. Так, корреспондент газеты «Голос» Н. Родионов упрекал «Колокол» в «глумлении над пробуждением национального сознания» в России и в пристрастии Герцена и Бакунина к полякам. В номере «Голоса» от 14 сентября содержались также насмешки над «неизменностью программы “Kolokol”» и отсутствием у него читателей.

В ответ на публикации «Биржевых ведомостей», «Голоса», «Московских новостей», «Москвы», «Вестей» и других изданий Герцен писал в статье «Нашим читателям»: «Подвергаясь нападкам со стороны диаметрально противоположных по направлению органов, мы не хотели и не хотим отвечать, пока только будет возможность отмалчиваться» (XX, 355). Однако уже в статье «Мания доносов» дает отповедь своим оппонентам, указывая на шпиономанию русских газет: «Невыразимо чувство отвращения, негодования, которое испытываешь, будучи русским, не зараженным полициоманией, – при чтении этих префектурных передовиц в наших газетах». В центре изданий он видит Каткова, «подобно счастливой матери, окруженной своей семьей, которая состоит из крошечных доносчиков, копошащихся возле нее» (XX, 360–361).

Полемика с Катковым, еще более резкая и непримиримая, была продолжена Герценом в статье «Нашим врагам», которая явилась ответом на публикацию «Русского вестника», обвинявшую Герцена в измене в польском вопросе. Напомнив читателю, как Катков «из умеренного англомана превратился в оголтелого абсолютиста». Герцен показал, что падение Каткова не остановилось, что «катковский “Вестник” идет еще дальше. Осторожней, читатели, двумя ступеньками ниже – и в самую грязь» (XX, 416, 422).

И все же такая полемика не могла удовлетворить публициста – слишком неравными были возможности: русские издания выступали с обвинениями в адрес Герцена на широкую читательскую аудиторию, в то время как ответы Герцена, опубликованные во французском «Колоколе», становились известными лишь немногочисленным русским читателям. Французский «Колокол» был недолговечен. Всего за 1868–1869 гг. вышло 15 номеров газеты и 7 «Русских прибавлений». В конце 1868 г. вышло последнее «Русское прибавление». Для последнего номера Герцен приготовил «Письмо к Огареву», в котором объяснял читателю невозможность дальнейшего издания. «Без постоянных корреспонденции с родины, – говорилось в нем, – газета, издающаяся за границей, невозможна, она теряет связь с текущей жизнью, превращается в молитвенник эмигрантов, в непрерывные жалобы, в затяжное рыдание» (XX, 399). И как ни горько было признать, он подытожил: «Год тому назад я предполагал, что французское издание сможет заменить русский “Колокол”: то была ошибка» (XX, 402).

Ошибкой было, полагает Герцен, «рассказывать нашим соседям историю наших могил и наших колыбелей», тем более, как оказалось, «это их не слишком-то сильно волнует» (XX, 403). Что же касается русского читателя, то, по мнению публициста, «молодое поколение движется своим путем (...) оно достигло совершеннолетия», поэтому больше не нуждается в наставлении. «Прекращение издания “Колокола”, – продолжает Герцен, – вызовет ликование среди наших врагов». Но при этом подчеркивает: «Радость противников наших, не состоящих на жалованье, не будет, однако, столь полной (...) к их радости примешаны будут и капли горечи». Таким образом, делает вывод Герцен, они покидают «журналистское поприще, никем не побежденные, никем не опереженные» (XX, 401).

Подводя итог своей издательской деятельности за границей, публицист писал: «Что касается до нашей русской речи, мы сказали почти все, что имели сказать, и слова наши не прошли бесплодно (...) Одна из наших великих наград состоит именно в том, что мы меньше нужны» (XX, 9).

За период, прошедший с открытия в 1853 г. Вольной русской типографии, Герцен организовал целую систему свободной русской прессы. После выпуска первых брошюр, прокламаций, листовок и других непериодических изданий он создал общественно-политический и историко-литературный журнал-альманах «Полярная звезда» (1855–1868); публицистический сборник «Голоса из России» (1856–1860), ставший органом русских либералов; политическую газету «Колокол» (1857–1867) с тематическими «прибавлениями» – обличительным приложением «Под суд!» (1859–1862) и газетой для народа «Общее вече» (1862–1864); первую двуязычную газету «Kolokol» (1868–1869), выходившую на французском языке с Русским приложением; а также серийно-периодические сборники 1853–1870). Все они составили единую многообразную систему свободных, бесцензурных изданий, включившую в себя различные по типологии и целевому назначению издания. Опыт издательской деятельности Герцена и Огарева был использован другими русскими эмигрантами в создании новых периодических органов.

в начало

 

2. РАСШИРЕНИЕ СЕТИ ВОЛЬНОЙ РУССКОЙ ПРЕССЫ

в 1860-е годы

 

Помимо герценовских изданий с конца 1850-х годов в разных городах Западной Европы появляются и другие русские журналы и газеты. «Русская литература за границей, – писал Герцен, – растет не по дням, а по часам – как ясное доказательство, что нам есть что сказать и что нам нельзя говорить дома» (XIV, 328). Росту числа изданий благоприятствуют и соответствующие издательские возможности. В 1856 г. в Берлине открылась русская типография К. Шультце, в 1857 г. – типография Тровича и сына. В Лейпциге в это время русские издания печатались в типографиях Ф.А. Брокгауза и Г. Бера, а в Наумбурге с 1858 г. – в типографии Г. Пеца (Петца). Не случайно поэтому русские эмигранты стремятся по примеру Герцена открывать свои периодические органы. В конце 1850-х и в 1860-е годы за границей появляется целый ряд изданий, которые по своим задачам и направлениям во многом отличались от герценовских: это либерально-буржуазные газеты И.Г. Головина «Стрела» (Лейпциг, 1858–1859) и «Благонамеренный» (Берлин, 1859–1862); оппозиционные, с конституционно-монархической программой газеты кн. П.В. Долгорукова «Будущность» (Лейпциг-Париж, 1860–1861), «Правдивый» (Лейпциг. 1862) и «Листок» (Брюссель, 1862–1864); либерально-политические газеты Л.П. Блюммера «Весть» (Берлин, 1862), «Свободное слово» (Берлин, 1862–1863) и «Европеец» (Дрезден, 1864) и многие другие, представлявшие весь спектр оппозиционной мысли России. В этом ряду особое место принадлежит изданиям кн. П.В. Долгорукова.

На содержании и направлении его изданий сказались поиски публицистом пути будущего развития России. Эволюцию политических взглядов П.В. Долгорукова можно разделить на три этапа. На первом (1860–1862) его политические пристрастия не распространялись за рамки традиционного либерализма. Во второй период (конец 1862–1863) князь занял весьма радикальную позицию и по многим взглядам приблизился к Герцену. Это было связано не только с влиянием Герцена и Огарева, а с общим положением дел в России того периода. В третий период (1864–1867) публицист отходит от многих прежних радикальных позиций, допускает выпады в адрес «нигилистов» и социалистов. Однако по-прежнему сохраняет верность идеалам конституционного либерализма. За неимением собственного печатного органа в это время он сотрудничает в герценовском «Колоколе».

15 сентября 1860 г. вышел первый номер газеты «Будущность». В передовой статье Долгоруков прямо заявил о следовании традиции «Колокола»: «Единственная цель наша – истина, и в этом отношении мы будем следовать примеру “Колокола”». Однако программа «Будущности» отличалась от «Колокола». Идеалом государственного устройства в России провозглашалась конституционная монархия. В передовой статье ставилась проблема необходимости разделения власти между царем, земской и боярской Думами, ибо «корень зла в России, – писала газета, – гнездится не в людях, а в образе правления»[23]. Одним из требований называлась свобода слова. «Цензура, строгость коей беспрестанно возрастала в течение последних месяцев, совершенно подавляет гласность. Без помощи гласности правительству нет никакой возможности знать злоупотребления, а мнению общественному нет никакой возможности наблюдать за действиями чиновников. При отсутствии этого контроля возможна только одна форма правления – деспотическая азиатская, под коей и страдает Россия!»[24]. Под давлением русского посольства французские издатели потребовали изменить программу. Газету пришлось прекратить, 31 декабря 1861 г. вышел последний, 25-й, номер.

Следующую свою газету, «Правдивый», князь решил печатать в Лейпциге. По существу изменились лишь название и место издания. Первый номер газеты вышел 27 марта 1862 г. В обращении «К читателям» редактор сообщал, что направление «Правдивого», «как было “Будущности”, монархическое-конституционное, основанное на убеждении, что для России, чтобы выйти из нынешних затруднений, из нынешней безурядицы внутренней и унизительного бессилия внешнего, необходимо, чтобы власть законодательная была разделена между Государем и двумя Думами». Далее автор излагал программу издания. Она состояла из 16 пунктов и включала в себя:

-       уничтожение всяких телесных наказаний;

-       равенство всех русских перед законом;

-       уничтожение сословных традиций;

-       гласное и открытое судопроизводство;

-       свободу вероисповедания, полную и безграничную;

-       самоуправление духовенства и независимость его от правительства;

-       свободу для каждого русского выселяться за границу;

-       отменение конфискации и секвестра;

-       личную безопасность;

-       отменение цензуры и свободу книгопечатания и т.д.

Многие пункты этой программы перекликались с идеями герценовских изданий и были характерны для оппозиционной периодики. Одной из главных задач свободной печати Долгоруков считает разоблачение и обличение. «В странах образованных и благоустроенных, – пишет публицист, – где существуют политические учреждения, где законы исполняются, где существует гласность, там неприлично нападать на лица. (...) Но у нас в России совсем не то. У нас законы издаются не для того, чтобы их исполнять, а с двойною целью: морочить Европу и облекать законными формами систему притеснения и грабежа». Поэтому, по его мнению, «заграничные русские писатели имеют двоякое назначение: обсуждение вопросов, которые не дозволены цензурой в России; обличение злоупотреблений»[25].

«Правдивый» просуществовал еще менее своего предшественника. Всего вышло 9 номеров, последний – 12 октября 1862 г. Долгоруков же был отстранен от редактирования после четвертого номера в результате посещения издателя В. Гергарда русским консулом в Лейпциге и последовавшей за этим денежной сделки. Продолжением «Правдивого» явился «Правдолюбивый» (1862–1863), а П.В. Долгоруков стал издавать «Листок» (1862–1864) в Брюсселе. Весной 1863 г., ожидая опасности со стороны бельгийских властей, он перенес издание в Лондон.

Часто Герцен и Долгоруков затрагивали одни и те же темы. Периодически в «Листке» появлялись перепечатки из «Колокола» (см., напр., №1, 4 за 1862 г.; №6 за 1863 г.). В них обсуждались церковные дела, польский вопрос, самоуправление в России и др. Бывало, что долгоруковские издания высказывались более непримиримо, чем герценовские. Так было в отношении к Николаю Тургеневу, которого Долгоруков обвинил в отступничестве, в то время как Герцен, несмотря на полемику с Тургеневым, высказывал к этому старейшему политическому эмигранту большое почтение и печатал его работы в своих изданиях. Но чаще всего они выступали заодно. Подтверждением тому являются публикации о декабристах. В газетах Долгорукова увидело свет немало статей о первых русских революционерах. В «Будущности» были впервые опубликованы записки Евгения Оболенского (№5–12). Записки Оболенского Герцен собирался заимствовать у Долгорукова для «Записок декабристов». «Колокол» и «Будущность» сообща обрушились на родственников Александра Поджио и других, не захотевших обеспечить амнистированных и вернувшихся из ссылки декабристов доходами от имений, некогда принадлежащих им. В изданиях Долгорукова и Герцена были помещены некрологи Г.С. Батенькову, А.Н. Муравьеву; опубликованы сведения о Лунине, Дивове и других декабристах.

В 1860-е годы имена Герцена и Долгорукова для многих стояли рядом. В каком-то смысле российские власти боялись разоблачений Долгорукова даже больше, чем Искандера, так как Герцен и Огарев никогда не были близки к «верхам» настолько, чтобы знать всю их, подноготную, и полагались в основном на информацию своих корреспондентов. Совсем иное кн. Долгоруков, который сам вышел из этих кругов и хорошо знал историю династий.

С.В. Бахрушин, написавший предисловие к «Петербургским очеркам» Долгорукова, утверждал: «Сила Долгорукова-журналиста заключалась исключительно в том, что знал хорошо ту правящую среду, против которой он направлял тяжеловесный огонь своих батарей, и не стеснялся вскрывать перед читателем ее реальную физиономию. На страницах его листков русский, попавший за границу, с захватывающим любопытством читал самые интимные подробности о таких людях, имена которых у себя дома, в России, он не дерзал произносить вслух; а в Петербурге ни один из самых блистательных сановников не мог быть уверен, что в очередном номере “Будущности” или “Листка” он не найдет свой портрет, облитый грязью. А поскольку всем было известно, что Долгоруков до своего отъезда был действительно близок к тем сферам, которые он теперь так жестоко разоблачал, то это придавало его разоблачениям особенную пикантность, а его инвективам – особенную убийственность»[26].

О характере долгоруковской оппозиции отзывались по-разному: одни считали, что князь – «красный либерал», другие видели во всех его выступлениях желание свести счеты со старыми недругами. И все по-своему были правы: в нем странным образом уживались древнейшие феодальные традиции с новейшими конституционными идеями. Князь-республиканец доставил много хлопот своему сословию.

Читательская аудитория изданий Долгорукова во многом совпадала с герценовской, особенно в эмигрантской среде. В России, если не считать пристального внимания к эмигрантской прессе при дворе как дани либеральной моде, читатель у каждого издания был свой, в зависимости от близости к идеям, исповедуемым авторами. Так, И.С. Гагарин в письме Долгорукову от 1 сентября 1860 г. сообщал о предпочтении некоторыми читателями долгоруковских изданий перед герценовскими, объясняя это тем, что «почти все без исключения желают конституционного правления»[27]. Понятно, что сторонникам либерального конституционализма идеи кн. Долгорукова импонировали больше, чем «крестьянский социализм» Герцена.

И все же, несмотря на идеологические расхождения и разногласия, можно утверждать, что Герцен и Долгоруков выступали сообща и высоко ценили друг друга. Герцен приветствовал в «Колоколе» появление «Будущности» и внимательно следил за другими изданиями Долгорукова. Как журналиста, он часто ставил князя в пример Огареву и находил в его выступлениях лишь один явный недостаток, являвшийся проявлением «издержек характера» князя. Этих крепчайших «долгорукизмов» Герцен опасался более всего, когда предоставлял князю место в «Колоколе». В период размолвок со слишком раздражительным Долгоруковым Герцен признавался: «Долгоруков мне слишком друг – этого не переделаешь вдруг» (XXVIII, 104). В другом письме Огареву: «Аристократ ли я, дурак ли – не знаю, но с Долгоруковым у меня есть общий язык» (XXIX, 330).

История взаимоотношений двух издателей в эмиграции, их связей между собой еще ждут своего исследователя. Ясно одно, что издательский опыт Герцена, его контакты были очень полезны и активно использовались Долгоруковым. И наоборот. Герценом, вероятно, был заимствован у князя опыт издания газеты «Le véridique» («Правдивый», 1862–1863) для европейского читателя на французском языке, когда он приступал в 1868 г. к выпуску «Колокола» на французском языке с «русскими прибавлениями».

После прекращения собственных изданий Долгоруков участвовал в редактировании «Колокола» и был постоянным автором герценовских изданий. Доверие Герцену со стороны Долгорукова было так велико, что перед смертью князь распорядился передать рукописи архива своему другу и многолетнему сотруднику Герцена польскому эмигранту Станиславу Тхоржевскому, а душеприказчиками, обязанными следить за сохранностью и последующим опубликованием документов, объявлялись Герцен и Огарев.

В круг своих единомышленников П.В. Долгоруков включал и Л.П. Блюммера. В первом номере «Листка» он объявил: «Мое политическое направление тождественно с политическим направлением Л.П. Блюммера»[28].

Л.П. Блюммер выехал за границу в 1861 г. Здесь он сблизился с Герценом, Огаревым, Долгоруковым и другими русскими эмигрантами, печатался на страницах «Колокола», а в 1862 г. приступил к выпуску собственного журнала «Свободное слово» (1862–1863), 9 выпусков которого вышло сначала в Берлине, а затем в Брюсселе. Объявление о выходе «Свободного слова» было дано Герценом в «Колоколе» 1 марта 1862 г. под заголовком «Русская заграничная литература». Программа журнала, по его мнению, написана «в духе примирительно прогрессивном и независимом».

В передовой статье «Свободное слово» сообщало, что издание ставит задачу освещения государственного, общественного и политического положения России. Но при этом издатели обращали внимание на то, что, «добиваясь того же, чего жаждут наши почтенные сотоварищи А.И. Герцен, Н.П. Огарев и кн. П.В. Долгоруков», они, «в отличие от издающейся за границей русской периодики и “Колокола”», считают необходимой сдержанность, проявляющуюся «в уважении даже в своем заклятом враге того остатка человеческой личности, человеческого достоинства, который никогда не оставляет человека, будь он разбойник, деспот, чиновник, самодержавный государь».

После прекращения «Свободного слова» Блюммер выпустил один номер газеты «Весть», в котором напечатал подозрительное по содержанию письмо анонимного автора с просьбой прекратить высылку «Колокола» петербургским адресатам, так как «это наводит на них подозрение».

В среде политических эмигрантов Блюммер не пользовался полным доверием. В письме Герцену и Огареву от 10 ноября 1862 г. Бакунин, излагая свой план организации распространения изданий Вольной русской типографии и обсуждая возможные кандидатуры агентов, писал: «Теперь об агенте в Германии. Если б мы были Уверены в Блюммере, то можно было бы употребить его». Бакунин считал, что нужно выбрать другого человека – «дельного, честного, но очень скромного и очень осторожного»[29].

В 1864 г. Блюммер предпринял в Дрездене издание новой еженедельной русской газеты «Европеец» (с 7 февраля по 7 июня 1864 г. вышло 10 номеров). Девиз газеты: «Добро через правду». Программа газеты была заявлена в редакционной статье первого номера: «Мы не хотим стоять в ряду с этими народниками и этими русскими и предпочитаем в этом отношении быть людьми и европейцами. (...) Вот почему наш орган носит название “Европеец”. Между нами и другими народниками будет то различие, какое существует между русским-европейцем и русским-азиатом, между свободным человеком, понимающим смысл и влияние нравственного развития, и человеком-рабом, который пресмыкается перед пятою сильною»[30].

В ответ на выпад «Европейца» против «Колокола» по поводу потери влияния его издателей Герцен откликнулся статьей «Европеец» («Колокол». 1864. 1 марта). Он писал: «Нас “Европеец” вот как отпевает в петербургской корреспонденции (...). Хорошо тому, кто сохранил столько мудрости и независимости, что может, видя срам и запустенье родины, отрясти прах с ног своих и быть “Европейцем”. Мы не хотим быть европейцами, для нас поздно, мы не можем не быть русскими и только русскими» (XVIII, 106).

Несмотря на нечеткость сформулированной программы («не народность и самобытность, а свобода и просвещение»), «Европеец» занял буржуазно-либеральные позиции и последовательно отстаивал необходимость реформирования экономической и политической системы в России. Большое значение Блюммер придавал свободной заграничной прессе. «Эта литература, – по его мнению, – если и не разрешила многие из волнующих (...) вопросов, то подняла их, выдвинула на первый план и заставила обратить на них надлежащее внимание». В целом высоко оценивая заграничную печать, Блюммер критически отозвался о «прусско-французской» журналистике кн. Долгорукова, которая занимается обличениями русского двора: «Всякая журналистика только тогда может иметь какое-либо значение, – писал он, – когда она служит практическим интересам, когда она является побудительною причиною, порождающей известные действия»[31].

Какие действия имел в виду автор, остается неясным в силу эклектичности и неопределенности программы газеты. «Европеец» имел много общего с другими заграничными изданиями как по содержанию, так и по структуре. В газете помещались статьи об экономической, финансовой жизни России, о судебной системе, о церкви, печатались письма из России. Очень много материала публиковалось о Польше. В каждом номере «Европеец» обращается к российской прессе, полемизирует с демократическими журналами «Русское слово» и «Современник», либеральным «Голосом» Краевского. Но самые острые выступления были адресованы изданиям Каткова за его «ярый патриотизм». В «Европейце», как и в других русских заграничных изданиях этого времени, прослеживается их связь и перекличка друг с другом. Так, в №1 Блюммер обращается к статье из «Колокола» (1864. №1) о Мартьянове, приговоренном к каторжным работам на 5 лет. В этом же номере дается ссылка на заметку из «Листка» Долгорукова, в №3 помещена статья о расколе и участии В.И. Кельсиева в «Общем вече» и т.д. Постоянная перекличка изданий, перепечатки, ссылки друг на друга, полемика их между собой говорят о тесных связях заграничных органов, заимствовании ими опыта друг у друга в организации, распространении, определении собственного направления и круга читателя.

28 апреля 1864 г. в газете «Листок» кн. Долгорукова была опубликована статья «Леонид Блюммер, агент русской тайной полиции», в которой утверждалось, что Блюммер находится в сношениях с III отделением и издавал «Свободное слово» на деньги богатых польских помещиков. Ответ Блюммера на обвинения Долгорукова появился в №10 «Европейца» от 7 июня 1864 г. Полностью перепечатав статью Долгорукова, Блюммер предпослал ей небольшое предисловие, в котором заявлял, что «люди сколь-нибудь развитые скорее поверят в сумасшествие кн. Долгорукова, чем в служение III-му отделению Л.П. Блюммера». В том же номере была помещена защитительная статья И. Теплово с подробным разбором высказанных в адрес Блюммера обвинений. Однако защита была так неубедительна, что продолжать издание своей газеты Блюммер уже не смог. «Европеец» закрылся на 10-м номере, как официально было объявлено, «вследствие невыполнения г. Л.П. Блюммером контрактных условий».

Политическая биография Л.П. Блюммера недостаточно изучена, но многие факты говорят об обоснованности подозрений эмигрантов. Серьезным аргументом справедливости обвинения Блюммера Долгоруковым является свидетельство одного из самых осведомленных в делах политических агентов III отделения Карла Арвида Романна (Постникова), известно по делу покупки у Тхоржевского архива кн. Долгорукова.

В конце 1850-х годов одно за другим выходят издания еще одного русского эмигранта – И.Г. Головина: «Россия», «Русский корреспондент», «Стрела» (№1–2, 15 дек. 1858 – 18 янв. 1859) и «Благонамеренный» (№ 1–12, 1859–1862). Выходили они без строгой периодичности, не имели четкой программы и представляли либерально-буржуазное направление.

Свою публицистическую деятельность в эмиграции И.Г. Головин начал в 40-е годы, когда в 1841 г., уехав из России за границу, выпустил ряд брошюр и книг политико-экономического характера, из которых наиболее радикальны по содержанию «La Russie sous Nikolas I-er» («Россия при Николае I», Париж, 1845; была переведена на несколько европейских языков) и «Катехизис русского народа» (Париж, 1849; на титуле – СПб.). В них он резко критикует самодержавие и крепостное право, высказывается за автономию Польши, говорит о тяжелом положении различных социальных слоев России. Идеалом политической власти Головин видел народное вече, по образу новгородского.

Головин активно сотрудничал в европейской печати, а в 1852 г. издавал в Турине газету «Journal de Tourin», которая была закрыта по требованию австрийского посла за разоблачительные выступления. За участие в публичных выступлениях европейских демократических групп, а также за дерзкие публикации в зарубежной прессе он не раз высылался из Франции и Италии. Часто это сопровождалось громкими скандалами.

Знакомство Головина с Герценом состоялось в Париже в 1848 г. Несмотря на расхождения между ними, поначалу они были союзниками в борьбе против режима Николая I, и Герцен высоко отзывался о Головине в своей работе «О развитии революционных идей в России»: «Изгнанный из Парижа после 13 июля 1849 г., он продолжал свою деятельность в Швейцарии, в Англии, в Италии, отдавая публике на посмешище петербургскую камарилью, которая была вне себя от негодования, будучи приручена к поклонению и раболепству. Он обличает узкую политику, развращенную администрацию России, отсталых и ограниченных людей, приводящих в движение этот исполинский рычаг от Зимнего дворца до Камчатки; с презрительной жалостью он показывает реакционному правительству французской республики его идеал сильной власти, стыдя последнее за то, что оно идет на буксире у московского абсолютизма. Это он, русский эмигрант, был председателем клуба Братства народов, это он, вызванный свидетелем в верховный суд Буржуа, нашел благородные слова в защиту Польши» (VII, 406).

Однако уже в октябре 1852 г. в письме к М.К. Рейхель из Лондона Герцен писал: «Головин явился из Лучано. (...) Я жду, когда он наймет квартиру, чтобы искать себе в противоположной части города»[32]. А через год для Герцена становится очевидной необходимость политического размежевания с Головиным, деятельность которого приобретала все более авантюристический характер. В главе VII «Былого и дум» Герцен подвел черту своим отношениям с И.Г. Головиным, дав ему и его публикациям убийственную характеристику: «Его наружность vulgar, провокантная и оскорбительная, принадлежит, как чекан, целому слою людей, кочующих с картами и без карт по минеральным водам и большим столицам, вечно хорошо обедающих, которых все знают, о которых всё знают, кроме двух вещей: чем они живут и зачем они живут. (...) Французская риторика... разбросанные анекдоты, сентенции, постоянные личности и никакой логики, никакого взгляда, никакой связи. Погодин писал рубленой прозой, а Головин думал рублеными мыслями» (XI, 405).

На характере оценок сказывается раздражение Герцена, вызванное попытками Головина превратить их разрыв в политический скандал и развенчать Герцена перед европейской демократией и русской эмиграцией. И все же, несмотря на сложности взаимоотношений в среде русских эмигрантов 50–60-х годов, Герцен, имея в виду предназначение эмиграции, писал, что у нее великое будущее, что «русская эмиграция усилится, ибо ее своевременность очевидна, ибо она представляет не ненависть или отчаяние, а любовь русского народа и его веру в свое будущее» (XI, 406).

в начало

 

3. НОВАЯ ВОЛНА ЭМИГРАЦИИ И ЖУРНАЛИСТИКА 1870-х ГОДОВ

 

В 70-е годы эмиграция не только «усилилась», обновилась по составу, но и заметно изменилась по своему характеру. Это Герцен почувствовал еще во второй половине 60-х годов, когда после усиления репрессий в России в Европу хлынула «молодая» эмиграция, большую часть которой составляли разночинцы. На смену дворянской либеральной оппозиции разных оттенков пришли люди с более радикальными идеями. В их числе оказался С.Г. Нечаев, один из величайших политических авантюристов и мистификаторов. Еще в 1869 г., убедив Бакунина и Огарева в своем якобы огромном влиянии в России, он попытался завладеть герценовским «Колоколом». Как известно, буквально до последних дней жизни Герцена тема «Колокола» составляла предмет его острой дискуссии с Огаревым. Он категорически возражал против намерения своих друзей возобновить «Колокол» при участии Нечаева, считал невозможным издавать газету без четкой политической программы. Герцену претило то направление, которое после его смерти назовут «нечаевщиной». Он одним из первых увидел опасность «нечаевщины» и предупредил о ней в своих последних работах, в том числе в «Письмах к старому товарищу».

Неприятие Нечаева и конфликт из-за него с Бакуниным и Огаревым явились причиной отказа Герцена поселиться на постоянное местожительство в Швейцарии. В конце июля 1869 г. он написал дочери: «Если же ехать – куда? в Женеве можно бы жить... Но нельзя себе представить – как удушлив Бакунин и Огарев совершенно под влиянием (...) разных юношей» (XXX, 153). Среди «разных юношей», раздражавших Герцена, первое место принадлежит Нечаеву. Начатая в 1869 г. совместно Нечаевым, Бакуниным и Огаревым пропагандистская кампания требовала средств. Речь зашла об использовании «бахметьевского фонда», существовавшего с конца 50-х годов, когда русский помещик П.А. Бахметьев, уезжая на Маркизские острова, где собирался поселиться, оставил Герцену 20 тыс. франков на дело пропаганды. Бахметьев больше не появлялся, а на деньги не раз заявляла претензию «молодая» эмиграция. Так было и в случае с Нечаевым, который получил полную поддержку Огарева. Половина фонда по требованию Огарева была передана Нечаеву, вторую часть Герцен был намерен вложить в типографию. В споре претензии со стороны альянса Нечаев – Бакунин – Огарев возобновились, теперь уже на издание «Колокола». Эта тема постоянно возникает в письмах этой поры. 8 февраля 1869 г. Бакунин упоминает о «Колоколе» в письмах Огареву в связи со своей идеей составить бюро, которое выпускало бы новый информационный листок, содержащий новости из России и опровержения «официальных и официозных клевет». Это литографированное издание предназначалось для рассылки в редакции «всех главных иностранных журналов», чтобы овладеть общественным мнением в Европе и блокировать действия царизма в преследовании русских эмигрантов. «Для этого будет необходимо, разумеется, – подытоживал Бакунин, – чтобы Бой (так называли Нечаева в переписке Герцен, Огарев и Бакунин. – Л.Г.) устроил постоянную корреспонденцию от комитета из России лучше той, которую он обещал устроить для “Колокола” и не устроил»[33].

Таким образом, еще при жизни Герцена, несмотря на его несогласие возобновлять «Колокол» при участии Нечаева, для Бакунина и Огарева это вопрос казался решенным, поэтому Нечаеву при его поездке в Россию осенью 1869 г. было поручено обеспечить практическую связь «Колокола» с русским революционным центром, представителем которого он себя называл. Идея Бакунина о выпуске еженедельного информационного листка впоследствии была отчасти осуществлена изданием «Русского бюллетеня» на французском языке, прилагавшегося к возобновленному «Колоколу».

В ответ на активную деятельность Бакунина – Огарева – Нечаева откликнулась эмигрантская печать. В ноябре 1869 г. в «Народном деле» появилась анонимная заметка «По поводу прокламаций. Запрос А. Герцену, Н. Огареву и М. Бакунину», в которой агиткампания Бакунина, Огарева и Нечаева называлась издательством над русским революционным делом. Для Герцена было невыносимо, что его имя стали упоминать рядом с Нечаевым. 7 января 1870 г., за две недели до смерти, он писал: «Да, я окончательно разумом убедился в том, в чем мое чутье убедило меня. А тут (...) валят и на мою долю безумий, против которых я был с самого начала и до конца» (XXX, 297).

Предостережения Герцена в отношении Нечаева скоро сбылись. Союз Бакунина, Огарева и Нечаева оказался нежизнеспособным. Известно, что поначалу Огарев с Бакуниным стремились оказать поддержку в стремлении Нечаева привлечь дочь Герцена к изданию «Колокола» и получению второй половины «бахметьевского фонда». Однако Наталья Герцен так и не дала согласия на редактирование этого нового органа, замысел и направление которого не вызывали у нее доверия. Программа, предложенная Нечаевым, была эклектичной и беспринципной по своему характеру. Сам факт, что программа принадлежала именно Нечаеву, подтверждается письмом Бакунина к Нечаеву от 2 июня 1870 г. В нем Бакунин накануне окончательного разрыва с Нечаевым писал: «Я уговорил Огарева согласиться на издание “Колокола” по выдуманной вами дикой, невозможной программе»[34].

Анализ участия Огарева в публикациях «нечаевского» «Колокола» приводит к выводу, что, уступив под натиском Бакунина Нечаеву, Огарев стремится все же, хотя и безуспешно, сохранить традиции и образ старого «Колокола». Любопытно, что он отказался поставить подпись под нечаевской программой. Наталья Герцен вспоминает, как уступчивый и мягкий Огарев с «несвойственной ему энергией» протестовал против каких-то «параграфов» программ, содержавших «лицемерие и иезуитизм»[35].

Не добившись согласия Натальи Герцен дать свое имя задуманному им изданию, Нечаев постарался подать его как прямое продолжение знаменитой герценовской газеты. В заглавии значилось: «Колокол. Орган русского освобождения, основанный А.И. Герценом (Искандером)», и в скобках: «Под редакцией агентов русского дела». Практически вся редакция состояла из самого Нечаева и Огарева, на квартире которого и готовились номера газеты (она просуществовала чуть больше месяца).

Первый номер «Колокола» в новой редакции вышел в Женеве 3 апреля 1870 г. Он открывался редакционной статьей, в которой Огарев, передавая газету новым русским политическим эмигрантам, призывал их сохранить верность знамени Герцена. Новый «Колокол» резко отличался своим направлением от прежнего, выходившего с 1857 по 1867 г. Несмотря на участие в газете Огарева, политическое лицо ее определялось кружком анархистов, разделявших заговорщические взгляды Нечаева. В газете печатались В. Зайцев, Н. Жуковский, Н. Огарев. Выходила она еженедельно. Последний, шестой, номер появился 9 мая 1870 г.

Еще одним изданием, подготовленным С. Нечаевым при участии Бакунина, была «Народная расправа», два номера которой вышли в Женеве в 1869–1870 гг. Нежизнеспособной оказалась и «Община», первый номер которой был выпущен Нечаевым в Женеве, а №2 – в Лондоне 1870 г. Опыт был настолько неудачным, что №2 не только не получил никакого распространения, но был уничтожен самими авторами-издателями.

М.П. Сажин, известный в эмигрантских кружках 70-х годов под именем Арман Росс, впоследствии вспоминал, что в действиях Нечаева «было больше бутафории, нежели действительности», что многих отталкивали от него «способы, к которым он прибегал в своей деятельности, и характер его работы». Однако говоря об «ограниченности знаний и умственного багажа» Нечаева, Сажин отдавал должное неординарности его личности: «Он обладал колоссальной энергией, фанатической преданностью революционному делу, стальным характером, неутомимой трудоспособностью и деятельностью»[36].

Эмигрантская журналистика 70-х годов развивалась на подготовленной почве. Идеи Герцена положили начало новому направлению общественно-политической мысли России – народничеству.

Оно было разнородным по своему характеру и представлено различными вариантами народнической идеологии в ее либеральном и революционном течении. В 70-е годы в колонии русских эмигрантов определились сторонники трех основных программ революционного народничества и их авторов: М.А. Бакунина, П.Л. Лаврова и П.Н. Ткачева. Каждый из них стремится создать периодический орган для пропаганды своих идей.

С именем М.А. Бакунина связано несколько изданий, в которых он стремился утвердить свою теорию анархизма. В 1868 г. в Женеве группа русских во главе с Бакуниным, в которую входили Н.И. Жуковский, О.С. Левашова, Н.И. Утин, М.К. Элпидин и др., предприняла издание журнала «Народное дело». 1 сентября вышел первый номер, подготовленный М.А. Бакуниным при участии Н.И. Жуковского, ранее занимавшегося организацией транспортировки в Россию изданий Герцена. В программе «Народного дела» провозглашались следующие требования: упразднение права наследования, «искоренение всякой государственности»; создание свободной федерации «вольных рабочих, как земледельческих, так и фабрично-ремесленных артелей»; передача земли земледельческим общинам, а капиталов и «орудий работы» – рабочим ассоциациям; предоставление женщине равных прав с мужчиной; уничтожение брака. По замыслу Бакунина, журнал должен был стать рупором анархизма. Статьи первого номера журнала получили живой отклик в России.

Однако расчеты Бакунина сделать «Народное дело» анархистским органом не оправдались. Политические разногласия между участниками журнала привели к расколу. Бакунин, Жуковский, а затем и Элпидин вышли из редакции. «Народное дело» перешло в руки Н.И. Утина, А.Д. Трусова, супругов В.И. и Е.Г. Бартеневых, Е.Л. Томановской. Идейное руководство перешло к Н. Утину, ученику и последователю Чернышевского. Со второго номера (от 3 октября 1869 г.) журнал меняет свою программу. Новое антианархистское направление «Народного дела» определилось не сразу. Но уже в №4–6 (1869) было заявлено о необходимости резко отмежеваться от таких бакунинских догм, как отказ от участия в политической борьбе, выдвижение на первый план тактики «вспышкопускательства» и др. Журнал вел резкую полемику с нечаевскими изданиями.

В течение 1868–1869 гг. вышло 10 номеров журнала формата немного меньше страницы писчей бумаги, в каждой книжке было от 24 до 64 страниц. Страницы нумерованы не по выпускам, а сплошь, по всему годовому комплекту. Обложки не было: сразу после заголовка на первой странице помещалась статья. Материалы печатались анонимно, не сообщались и фамилии членов редакции. Исключение составлял лишь Антон Трусов, секретарь редакции, который связывал ее с «внешним миром».

В обновленном виде журнал объявил себя «органом революционной пропаганды». В большой редакционной статье «Пропаганда и организация. Дело прошлое и дело нынешнее» редакция подчеркивала преемственную связь с организацией «Земля и воля». Публикации в журнале отличались большим жанровым разнообразием: это и письма в редакцию, и краткие библиографические заметки, и полемические статьи, и некрологи. Часто появлялись отклики на события в России и других странах. В последних номерах за 1869 г. прочное место занимают политические обозрения. В №7–10 за 1869 г. появилась полемическая заметка-запрос к издателям «Колокола» в связи с распространяемыми от их имени прокламациями, в которых, по словам журнала, «поносится Народное Дело, все эмигранты и вся эмиграция» и «восхваляется только г. Бакунин рядом с г. Нечаевым». Редакция высказала предположение, что здесь имеет место злоупотребление именами Герцена и Огарева со стороны авантюристов, выпускавших прокламации. При этом редакция не скрывала своих расхождений с Герценом из-за его негативного отношения к «молодой революционной партии»[37].

Женевская группа русских революционных эмигрантов все более сближалась с Интернационалом. В марте 1870 г. группа «Народного дела» обращается в Генеральный Совет с ходатайством о признании ее в качестве Русской секции («Русской ветви») Интернационала. С 15 апреля 1870 г. «Народное дело» выходит уже в виде небольшой газеты форматом в развернутый лист писчей бумаги как орган Русской секции I Интернационала. Она просуществовала недолго: последний, сдвоенный номер (№6–7) вышел в августе – сентябре 1870 г.

Газета состояла из четырех полос, которые верстались в три (иногда в две) колонки. Как и в журнале, в основном публиковались теоретические, программные статьи. В первом номере две полосы заняло обращение «От редакции», затем помещена большая статья под названием «”Русская ветвь” Международного Товарищества Рабочих», за ней – тексты программы и устава Русской секции, письмо К. Маркса и др. Редакторы «Народного дела» стремились изучить опыт западноевропейского рабочего движения, чтобы использовать его в революционной борьбе в России. Но на их теоретических воззрениях лежал явный отпечаток эклектизма, свойственный идеологам народнической демократии, стремившимся соединить русский «крестьянский социализм» с марксизмом.

Одной из наиболее важных задач газета объявляла борьбу против бакунизма. Однако враждебность к анархическим идеям Бакунина, переживавшим в ту пору расцвет своего влияния на русскую молодежь, помешала «Народному делу» завоевать значительную читательскую аудиторию. Тем более, что объем публикаций, посвященных России, был в газете весьма ограничен: как правило, это была передовая или иная политическая статья. Материалы в основном шли от лица редакции, не было ни корреспонденции, ни писем из России, что говорило о слабых связях редакции с Россией.

Бакунин, потерпев неудачу с первым печатным органом, совместно с Нечаевым издает в Женеве в 1869 г. «Народную расправу», которая прекратилась уже на втором номере. Следующим изданием, которое удалось создать Бакунину лишь летом 1875 г., стала газета «Работник». Она была организована в Женеве последователями Бакунина Н.И. Жуковским, З.К. Ралли, А.Л. Эльсницем, В.А. Гольдштейном, И.А. Морозовым, Н.А. Саблиным. В течение 1875–1876 гг. вышло всего 15 номеров. В подзаголовке газеты значилось: «Газета для русских рабочих». В статье первого номера, которая открывала газету, редакция сообщала: «Мы хотим по мере сил и возможностей познакомить русский рабочий люд с житьем-бытьем и делами рабочих других земель; мы хотим познакомить их с тем, что думают другие работники о своем горьком положении и каким средством хотят выйти из него». Выполняя это обещание, газета сообщала о деятельности I Интернационала, знакомила читателя с событиями в России и за рубежом. Однако жизни рабочих в 15 номерах было посвящено лишь 10 небольших публикаций.

Первый номер «Работника» вышел на 8 страницах небольшого формата (по три столбца на странице). Материал размещался традиционно: за передовой статьей шли публикации под рубрикой «Письма» (в основном из России). Но информации из России было так мало, что газета, предназначенная для рабочих, фактически выходила без участия самих рабочих. Кроме того, стремясь к простоте и доступности изложения, редакция перешла на упрощенный, примитизированный язык «под простонародье» в литературных публикациях – очерке, беседе, рассказе.

Такова же степень и агитационной «простоты» в обращениях к читателю. Так, в №13 за 1876 г. был помещен во всю страницу рисунок крестьянина с топором в одной руке и со знаменем с надписью «Земля и воля» – в другой. Далее следовал текст обращения к читателям: «К рабочим, кто читал нашу газету. С картинками-то “Работник” не лучше ли? Может, захотите картин особо, так отпишите, приготовим. Только не запаздывайте, потому что через две недели кажинной картине шабаш: смахнут ее в заведении с камня».

Постоянные связи с Россией редакции наладить так и не удалось. Н.А. Морозов, один из редакторов газеты, вспоминал, как остро ощущалась «оторванность от России и отсутствие из нее каких-либо корреспонденций о местной жизни и деятельности. (...) Приходилось писать корреспонденции большей частью по воспоминаниям или рассказам приезжих»[38]. При таких условиях «Работнику» трудно было рассчитывать на распространенность и доверие читателя. Часто появлялись недостоверные факты, информация из России приходила с большим опозданием. Поэтому, несмотря на первоначальный замысел редакции создать газету для народа по аналогии с «Общим вече» Герцена и Огарева, «Работник» не получил распространения и доходил до адресата нерегулярно и в немногочисленных экземплярах. Известно, что газета использовалась в качестве материала для пропаганды Южнороссийским союзом рабочих и другими нелегальными кружками и организациями.

Уже после смерти Бакунина (умер в 1876 г.) его последователи издавали в Женеве в 1878 г. журнал «Община». Вышло всего 9 номеров; последний – в июне 1879 г. Журнал был предпринят как социально-революционное обозрение для «разночинной интеллигенции», здесь печатались теоретические статьи программного характера. В состав редакции, кроме бывших редакторов «Работника» Н.И. Жуковского и З.К. Ралли-Арборе, вошли члены революционного народнического кружка «чайковцев», выехавших в Швейцарию после разгрома кружка, – участник «хождения в народ» Д.А. Клеменц и примыкавший тогда к бакунистам П.Б. Аксельрод. Постоянными сотрудниками были С.М. Степняк-Кравчинский, В.Н. Черкезов, Л.Г. Дейч, Я.В. Стефанович. Участвовали также М.П. Драгоманов, А. Арно, Э. Реклю, Н.П. Зубу-Кодреану (псев. Драгош) и другие авторы, выступавшие по вопросам зарубежного революционного движения. «Община» по кругу авторов и по содержанию являлась плодом сотрудничества эмигрантов с представителями революционных кружков, действовавших в России. Не случайно поэтому на ее страницах особое внимание уделялось событиям революционной жизни на Родине. Статьи печатались не анонимно, а с указанием авторов.

Наиболее известными публикациями журнала стали отчеты о процессах 50-ти и 193-х (с полным текстом знаменитой, имевшей большое агитационное значение речи И.Н. Мышкина), статья о Вере Засулич, совершившей в 1878 г. террористический акт над петербургским градоначальником Треповым. Особенностью этого журнала являлось то, что он выходил в переходный для движения период, когда после неудачи «хождения в народ» народники пересматривают формы и методы борьбы, когда анархистско-бакунинские теории корректируются практикой революционной деятельности. С.М. Степняк-Кравчинский в своих статьях («Беневентская попытка» и др.) решительно отрицает идею мирной пропаганды в народе и призывает к активным действиям.

Журнал был довольно популярен, выходил тиражом около 1000 экземпляров. Для удобства нелегальной переправы в Россию он печатался на тонкой бумаге. Объем его составлял 24–56 страниц.

Значительно больший размах в сравнении с «бакунистами» имела издательская деятельность группы П.Л. Лаврова.

В 1870 г. после удачного побега из ссылки Лавров появляется за границей, в Париже. Здесь он принимает участие в событиях Парижской Коммуны, вступает в I Интернационал. В Лондоне знакомится с К. Марксом, Ф. Энгельсом и впоследствии поддерживает с ними контакты. В 1873 г. в Цюрихе под редакций Лаврова выходит журнал «Вперед!», ставший одним из наиболее влиятельных заграничных органов печати. С инициативой его издания выступили «чайковцы», имевшие в Цюрихе собственную типографию, в которой работали многие обучавшиеся в этом городе русские студенты. По воспоминаниям М. Сажина, к 1872 г. русская колония в Цюрихе очень расширилась, чуть ли не до 150 человек[39]. Средства на издание поступали как от чайковцев, так и от кружка последователей Лаврова из Петербурга. Известно, что под влиянием рассказов Лаврова о девушках-революционерках, которые впоследствии были обвинены по процессу 50-ти, поддержку изданию стал оказывать И.С. Тургенев.

Лавров был приглашен для руководства журналом как человек, известный к тому времени своим журналистским опытом. Особую известность принесли ему опубликованные в 1868–1869 гг. в газете «Неделя» «Исторические письма», где он изложил теоретическую программу. Особенно привлекательной для молодежи показалась высказанная им мысль о долге интеллигенции перед народом и необходимости вернуть этот долг.

Согласившись руководить журналом, Лавров приступил к выработке программы и ее согласованию с различными группами, что оказалось делом непростым. По воспоминаниям М. Сажина, он и другие сторонники Бакунина отнеслись к программе Лаврова иронически и даже негативно, слишком она расходилась с их настроениями и убеждениями и была, по их оценке, «крайне суха, теоретична и совершенно оторвана от жизни». «В общем, – пишет Сажин, – и у меня, и у товарищей осталось впечатление от программы, что журнал Лаврова есть совершенно чуждое нам по духу предприятие... Между прочим, мне припоминается один из отзывов об этой программе, исходящий из среды “чайковцев”, который характеризует отношение к журналу Лаврова в России: зачем нам иметь “Вестник Европы” за границей, когда он уже есть в Петербурге?»[40]. Сажин, впрочем, зная, что у Лаврова, в отличие от поклонников Бакунина, были налажены связи с Россией, дал согласие на соредакторство. Однако когда Бакунин не одобрил его решения, отказался от предложения Лаврова. Между «бакунистами» и «лавристами» развернулась полемика по многим принципиальным вопросам.

В первом номере, который вышел 1 августа 1873 г., Лавров выступил со статьей «Вперед! Наша программа», где изложил свои взгляды, которые по сути выражали идеи правого крыла народничества. Не случайно поэтому, в силу умеренности позиций руководителя издания, многие русские эмигранты поначалу восприняли его «типичным либералом». Программа журнала «Вперед!» нацеливала на подготовку социальной революции путем длительной пропаганды социалистических идей в народе силами интеллигенции. Лавров не исключал возможности заговора или стихийного бунта, но считал, что без предварительной подготовки они, в случае успеха, могут привести только к утверждению буржуазного строя. Ячейкой будущего общества он видел русскую общину. Сходясь с «бакунистами» в отрицании государственности, Лавров расходился с ними во взглядах на организацию восстания. Революция, по его мнению, должна иметь подготовленных руководителей. Таким образом, программа «Вперед!» была направлена против анархических взглядов Бакунина, убежденного в готовности народа к революции, а также против заговорщической тактики П.Н. Ткачева.

В качестве «непериодического обозрения» журнал выходил отдельными толстыми книжками по мере их изготовления: в 1873 г. вышла одна книга, в 1874 г. – две (вторая, т.е. №3, вышла уже не в Цюрихе, а в Лондоне), в 1876 и в 1877 гг. – по одной (№4 и 5).

Каждый номер (за исключением №4) состоял из двух отделов. В первом публиковались большие статьи программного характера. Их авторами, как правило, были Лавров и секретарь редакции В.Н. Смирнов. Иногда в первом отделе помещались и другие публикации. Так, в марте 1874 г. была напечатана статья Н.Г. Чернышевского «Письма без адреса», запрещенная в 1862 г. к публикации в «Современнике». Во втором отделе, занимавшем половину объема каждого номера, помещались статьи, корреспонденции и письма из России. Под рубрикой «Летопись рабочего движения» публиковались материалы, освещающие события революционного движения за границей.

К концу 1874 г. связи редакции с Россией значительно расширились. По воспоминаниям М.К. Элпидина, издания доставлялись в Россию через пограничных контрабандистов тюками по 20 и 40 кг. Корреспонденция же поступала с «оказией». Переписку Лавров вел через «гр. Потоцкого», который на самом деле оказался «московским сыщиком Балашевичем, замаскировавшимся в графы». Этот сыщик получал тогда 1000 франков в месяц от III отделения[41]. Письма приходили из разных городов России. Увеличился и приток денежных средств. Это позволило Лаврову приступить к изданию газеты.

В январе 1875 г. в Лондоне выходит первый номер газеты «Вперед!», задуманной как «двухнедельное прибавление к журналу по текущим вопросам русской жизни и международного рабочего движения в различных странах». Вскоре газета превратилась в основной орган лавровской группы. Она имела четкую структуру. Названия рубрик перешли из журнала. За передовой статьей, как правило, следовали публикации под рубриками «Что делается на родине?» и «Летопись рабочего движения». В конце обычно помещались «Извещения корреспондентам» и «Библиографические известия». Постоянно обновляются формы подачи материала. В отделе «Что делается на родине?» помещаются разнообразные тематические обозрения. Так, в 1875 г. в шести номерах (январь-апрель) появляются обзоры под заголовком «Гниль старого и рост нового», а в конце этого же года (№20, 21, 24) серия публикаций «С птичьего полета»; возникают новые рубрики: с февраля 1876 г. вводится рубрика «Из памятных книжек старых сотрудников», а с мая систематически печатаются обозрения внутренней жизни под заголовком «За две недели».

Выходила газета регулярно, 2 раза в месяц, и за два года существования (с января 1875 по декабрь 1876 г.) было выпущено 48 номеров от 16 до 24 страниц в каждом.

Наиболее активным автором журнала и газеты был сам Лавров. Много писали для изданий секретарь редакции В.Н. Смирнов и цюрихский студент Н.Г. Кулябко-Корецкий, помогавший в организации доставки «Вперед!» в Россию. Печатались в изданиях также Г.А. Лопатин, украинский эмигрант С.А. Подолинский. Публиковались отдельные произведения Н.П. Огарева и Г.И. Успенского. Непродолжительное время во «Вперед!» сотрудничал П.Н. Ткачев, но после отказа Лаврова предоставить ему равные права в руководстве журнала порвал с ним.

Хорошо налаженные связи с Россией позволяли регулярно помещать в газете содержательные обозрения и информацию о ее внутренней жизни, политических событиях (например, о демонстрации у Казанского собора 6 декабря 1876 г., устроенной землевольцами и др.). В редакцию приходило такое множество писем и корреспонденции из России, что часть из них приходилось помещать в виде хроники, а некоторые оставались неиспользованными[42]. Обширные контакты Лаврова с деятелями западноевропейского рабочего движения предоставляли для газеты богатейший материал о событиях в Европе. Маркс и Энгельс давали по просьбе Лаврова отзывы на его статьи, сообщали сведения, которые можно было бы использовать в газете.

Издания «Вперед!» распространялись в России рядом революционных кружков и, в первую очередь, петербургским, члены которого именуются обычно «лавристами». Они же поддерживали издание и материально. «Впередовцы» жили коммуной, нередко впроголодь, так как средства, получаемые из России, с трудом покрывали расходы на издание. В период между 1870 и 1875 г. «Вперед!» был единственным органом революционной бесцензурной печати, поэтому, несмотря на преобладание в это время бакунинских, «бунтарских» настроений и на несогласие многих радикально настроенных участников движения с политической линией Лаврова, читательский круг «Вперед!» был достаточно обширным и разнородным по своему составу. Еще предпринимая издание журнала, Лавров стремился избежать замкнутости и сектантства направления, сделать издание выразителем взглядов широких революционных кругов. Правда, оговаривалось, что в случае публикации мнений, не совпадающих с программой «Вперед!», редакция оставляет за собой право поместить свой комментарий. Появившиеся в 1875 г. «Работник» бакунистов и «Набат» ткачевцев не смогли по распространенности составить конкуренцию лавровским изданиям. Тираж журнала составлял в 1875 г. 2000 экземпляров, а тираж газеты в 1876 г. достиг 3000. С «Вперед!» постоянно полемизировали российская пресса (особенно активно – «Московские ведомости» М.Н. Каткова), эмигрантская печать, на издания Лаврова ссылались также и европейские газеты. Влияние П.Л. Лаврова и его изданий было настолько значительным, что он находился под неусыпным контролем не только российских властей, но и европейских государств. Так, в 1876 г. Бисмарк запретил продажу «Вперед!» в Германии. О роли Лаврова в эмиграции свидетельствует постоянное внимание к нему со стороны русской заграничной агентуры, руководитель которой П.И. Рачковский не раз сообщал в Петербург о необходимости «исследовать образ мыслей Лаврова, так как он при данных условиях оказывается наиболее авторитетным». Рачковский не гнушался фабрикацией различных документов с подписью Лаврова, призванных представить его ренегатом и тем самым расколоть движение.

«Вперед!» оказал значительное влияние на русскую молодежь. По словам В. Фигнер, он «дал сильный толчок (...) умам, вызвав много споров и вопросов»[43]. Но все же многие сторонники радикальных учений считали «лавризм» слишком абстрактной теорией и критически относились к проповеди Лаврова о необходимости «всестороннего развития личности» и предварительной научной подготовки участников движения. На это указывал М.П. Сажин («Он был прежде всего теоретик-философ»[44]); это отмечал С.М. Степняк-Кравчинский, обвинивший Лаврова в отсутствии «революционного инстинкта» и писавший ему в 1875 г.: «Вы человек мысли, а не страсти. Ну, а этого недостаточно. (...) Мы хотим действия более решительного, более быстрого, мы хотим непосредственного восстания, бунта»[45]; этот же упрек в теоретичности воззрений адресовал ему впоследствии В.И. Ленин[46].

В 1876 г. в связи с разногласиями внутри редакции и с кружком «лавристов» в Петербурге по вопросам тактики и организации революционной борьбы Лавров выходит из редакции. Причиной разрыва стала личная неудовлетворенность Лаврова, связанная с неудавшейся попыткой сделать «Вперед!» центром всех революционных сил в России, а также с провалом «хождения в народ» и следовательно, тактики «пропагандистов». Еще одной причиной Н.Г. Кулябко-Корецкий называет отчуждение Лаврова во «впередовской» коммуне от «нигилистов», плебейские замашки которых он с трудом переносил[47].

Порвав с «Вперед!» (последний, пятый, номер журнала вышел в 1877 г.), Лавров отошел от народнической фракционной борьбы и стал фактически духовным лидером русской революционной эмиграции, хранителем традиций Герцена. Следование герценовской традиции проявлялось не только в осмотрительности и взвешенности политических позиций Лаврова, его неприятии «нигилизма» молодых и стремлении избегать крайностей в революционных действиях, их неподготовленности. Ближе всех к Герцену Лавров стоял и в развитии традиций Вольной русской прессы – в содержании, идеях и типологических чертах изданий.

В материалах следственного дела Лаврова хранятся издания Вольной русской типографии. А.В. Никитенко писал о Лаврове: «Любовь к “человечеству” почерпнул он в сочинениях новейших социалистов... Прежде “Колокол” был для него источником великих истин и убеждений»[48]. В условиях 1870-х годов Лавров развивает темы Герцена о России и Западе, ведет полемику с российской и европейской прессой. Не случайно поэтому поколение 80-х годов, вспоминая о предшествующих десятилетиях, чаще всего выделяло «Колокол» и «Вперед!».

«Набат». В ноябре 1875 г. в Женеве вышел еще один журнал – «Набат». В подзаголовке значилось «Орган российских революционеров». Редактором журнала был П.Н. Ткачев, появившийся за границей в 1873 г. и поначалу участвовавший в журнале Лаврова «Вперед!». «Набат» был создан при поддержке группы русско-польских эмигрантов бланкистского направления во главе с К. Турским и К. Яницким и рассчитан на образованную, революционно настроенную молодежь. Вышло 20 номеров, в том числе ряд сдвоенных и строенных; некоторые номера (1877/78 и №3/5 за 1879 г.) издавались в виде книг. Ноябрьский номер за 1875 г. вышел в двух вариантах, которые отличаются по набору и содержанию. Журнал издавался форматом писчей бумаги, в два столбца, сначала в Женеве, с 1879 г. – в Лондоне. Выходил нерегулярно, лишь в 1876 г. ежемесячно, объемом от 16 до 24 страниц. В 1877 г. вышел один сдвоенный номер, в 1878 г. – 200 страниц одной книгой. Менялся и сам тип издания; например, в 1881 г. он выходил в виде газеты («Революционная газета»). В 1879 г. после перенесения «Набата» в Лондон руководящая роль Ткачева в журнале уменьшается. В 1880 г. была предпринята попытка издавать «Набат» в Петербурге, но отправленный в Россию шрифт был захвачен полицией. В 1881 г. издание возобновилось в Женеве под редакцией К.М. Турского и П.В. Григорьева (П. Грецко).

Содержание «Набата» соответствовало политической платформе его редактора. Он с самого начала противопоставил себя анархистско-бакунинскому и пропагандистско-лавристкому направлениям. Журнал стал органом бланкистского, заговорщического (якобинского) течения революционной мысли. В программной статье журнала П.Н. Ткачев писал: «Бить в набат, призывать к революции – значит указывать на ее необходимость и возможность именно в данный момент выяснять практические средства ее осуществления, определять ее ближайшие цели». Наиболее эффективным средством низвержения самодержавия он провозглашал «государственный заговор». Призывая к немедленной революции, Ткачев исходил из ошибочной посылки, которая впоследствии была заимствована у него народовольцами, что самодержавное государство не имеет классовых корней в России и одинаково ненавистно всем социальным слоям. Захват власти революционерами путем «государственного заговора» вызовет, по его мнению, всенародный бунт, который и закрепит победу революции. Ткачев отстаивал в «Набате» идею создания строго централизованной революционной организации и пытался осуществить ее практически основанием в 1877 г. «Общества народного освобождения», органом которого с 1878 г. и становится «Набат».

В журнале Ткачева в полной мере нашли отражение общие для народничества иллюзии и утопии. Так, заявляя, что русский народ «революционер по инстинкту», Ткачев повторял ошибки «бакунистов», против которых он выступал. Он смотрел на общину как на основу будущего социалистического строя, уповал на узкий круг заговорщиков, устанавливающих свою диктатуру. Его платформа носила печать эклектизма, как и вся народническая идеология. Когда «Набат» оказался в расположении Турского, одобрявшего террористические методы борьбы, журнал превратился в орган крайнего террористического направления. В апологии террора как единственного средства борьбы он пошел дальше народовольцев, рассматривавших террор лишь как одно из средств политической борьбы.

Структура и содержание журнала с момента его возникновения отражали разнообразие обсуждаемых проблем. С программными статьями по теоретическим и политическим вопросам выступал Ткачев («Революция и государство», «Народ и революция», «Наши иллюзии» и др.); о жизни в России и революционном движении сообщалось в разделе «Россия» (под рубриками «Корреспонденция», «Нам пишут». «Правда ли?»); о событиях за границей извещал раздел «Иностранное обозрение»; политические статьи и заметки, а также рецензирование общественно-политической литературы было представлено в разделе «Критико-библиографическое обозрение». С самого начала в журнале был введен раздел «Фельетон», где в «подвале» помещались материалы под рубрикой «Из истории заговоров и тайных обществ» и др. Однако структура журнала не была постоянной, она изменялась в зависимости от формы, периодичности издания, наличия корреспонденции из России. Ткачеву не удалось сплотить единомышленников и наладить постоянные связи с Россией. В лучшие времена тираж журнала достигал лишь 1500 экз.

«Общее дело». В этот же период за границей издавались и другие печатные органы русских эмигрантов различных направлений. К их числу следует отнести политический и литературный журнал «Общее дело», выходивший в Женеве с 9 мая 1877 по ноябрь 1890 г. Всего вышло 112 номеров. Заявленный как ежемесячный, он не выдержал периодичности. Основан он был по инициативе М.К. Элпидина, взявшего на себя функции издателя. В редакцию входили постоянные сотрудники: А.X. Христофоров, В.А. Зайцев (в 1877–1811 гг.), Н.А. Белоголовый (с 1882 г.) и Н.А. Юренев. С конца 1883 г. фактическим редактором-издателем становится Н.А. Белоголовый. С журналом сотрудничали М.П. Драгоманов (до 1882 г.), П.Ф. Алисов, М.И. Венюков, С.Я. Жеманов, Н.А. Морозов (1880–1881), Н.О. Осипов, С.А. Подолинский, Н.В. Соколов и др. Структура журнала имела много общего с другими эмигрантскими изданиями. В «Общем деле» была представлена информация о политической жизни в России и Европе, например, были опубликованы «Речь крестьянина Петра Алексеева в особом присутствии правительственного сената 10 марта 1877 года» (№1), материалы о процессе 193-х (№3, 5, 6). В журнале увидели свет запрещенные в России литературные произведения: сказки М.Е. Салтыкова-Щедрина «Добродетели и пороки» (№67), «Медведь на воеводстве» (№68); поэма Т.Г. Шевченко «Мария» и др.

Направление журнала было неопределенным. По существу он выражал либерально-буржуазные идеи и отстаивал конституционно-монархическое движение в России. Издатели, стремясь превратить «Общее дело» в рупор либеральной оппозиции, рассчитывали сделать журнал массовым, «органом стремлений и чувств большинства общества». Христофоров писал впоследствии: «Принимаясь за издание “Общего дела”, мы возлагали надежды на деятельное сотрудничество из России. (...) Эти надежды не осуществились (...) сношения “Общего дела” с Россией были очень ограниченные. Оно попадало туда случайно и в таком незначительном количестве экземпляров, что едва ли многие знали там о его существовании»[49].

Журнал имел тираж 500 экз. и расходился в основном среди русских эмигрантов и приезжающих за границу русских. Издавался он на средства Н.А. Белоголового, известного врача и друга М.Е. Салтыкова-Щедрина и П.Л. Лаврова. Политическая индифферентность журнала позволяла сотрудничать в нем представителям любых оппозиционных самодержавию сил. В.И. Засулич вспоминала: «Стояло “Общее дело” в стороне, так там и осталось. Никто на него не сердился, никто не считал зазорным поместить в нем то или другое заявление, раз это было нужно, а своего органа не было, но в общем ни сторонников, ни противников в революционной эмиграции у него не имелось»[50]. Учитывая долговременность существования журнала (более 13 лет) на фоне других, быстро сменяющих друг друга эмигрантских изданий, уместно предположить, что «Общее дело» имело постоянный спрос в среде либерально настроенной русской эмиграции. Этим, очевидно, и можно объяснить продолжительность его существования.

«Вестник Аляски». Помимо изданий, выходивших в Европе, в конце 1860-х – в 1870-х гг. русская свободная пресса начинает звучать и в Америке. Появление первого русского издания в США связано с именем Андрея (Агапия) Гончаренко, корреспондента «Колокола», который в 1860-е годы перебрался в Лондон, работал наборщиком в типографии Герцена, публиковался в прессе, затем переселился в Америку. По его воспоминаниям, «занимаясь в Американском библейском обществе в Нью-Йорке около трех лет, заслужил аттестат и заработал денег для устройства жизни в Америке. Приехавши в С.-Франциско 6-го ноября 1867 года, поставил здесь Русский станок с целью пролагать мост между Сибирью и Америкой»[51].

Газета «Alaska Herald» («Вестник Аляски») вышла в Сан-Франциско 1 марта 1868 г. на двух языках – русском и английском. Издавалась до 1874 г., меняя название, формат, логотип, периодичность. Наиболее полный комплект издания хранится в Сан-Франциско, сброшюрованный в шести томах. Первый том содержит газеты за 1868–1869 гг. Сначала газета называлась «Alaska Herald» и выходила два раза в месяц; с №5 (от 2 мая 1868 г.) переходит на еженедельный выпуск и называется «The Free Press and Alaska Herald». Начиная с 1 июня 1868 г. газета носит название «Alaska Herald. Свобода», вновь выходит два раза в месяц и далее периодичность уже не меняет. Во втором томе собраны газеты за 1869–1870 гг.; третий содержит газеты за 1870–1871 гг.; четвертый – за 1871-1872 гг. Пятый том (1872–1873) в библиотеке Сан-Франциско отсутствует; том шестой включает номера с 9 мая 1873 по 13 марта 1874 г.

Наряду с англо-русским изданием газеты «Alaska Herald. Свобода» А. Гончаренко предпринимает издание листка под названием «Свобода. Простая речь, издаваемая Агапием Гончаренко». В 1872–1873 гг. вышло пять номеров. В библиотеке Сан-Франциско эта газета не сохранилась, в Российской Национальной библиотеке хранится №2. В газете принимали участие Г.А. Мачтет, Д.А. Линев и др. В №4 опубликованы стихи Н.П. Огарева. Вообще верность традиции Герцена и Огарева Гончаренко часто подчеркивал своими публикациями в основном издании о «Колоколе», Герцене, декабристах.

Газета живо откликнулась на издание «Колокола» на французском языке с русскими приложениями. Любопытен сам факт одновременного появления двуязычной газеты, ориентированной на русского и зарубежного читателя (одна – на европейского, другая – на американского).

Газета «Alaska Herald» была разнообразна по содержанию и имела постоянные отделы: «Аляска», «Россия», «Сибирь», «Европа», «Америка», «Религия». Это было либерально-буржуазное издание, которое ставило своей целью защищать интересы русских в Америке и сообща «работать на пользу человечества», ибо, по мнению редактора, «книгопечатание есть единственное средство соединять народы, низвергать всякого рода идолов и способствовать к благоденствию народов»[52].

Вторая половина 1870-х годов отмечена некоторым спадом в развитии русской журналистики в эмиграции. К 1877 г. сколь-нибудь заметные издания, выходившие в 70-е годы, за исключением «Набата», «Общего дела» и «Общины», прекратили существование. Центр бесцензурной печати к концу 70-х годов перемещается в Россию, где на волне общественного подъема возникла необходимость в изданиях для практического руководства политическим движением. На смену теоретическим органам, «социально-политическим обозрениям» приходят агитационно-пропагандистские издания.

Опыт эмигрантской журналистики 70-х годов интересен не только тем, что она унаследовала и развивала традиции герценовских и других изданий 60-х годов в организации, постановке изданий, привлечении авторов, налаживании системы распространения, связей с Россией и между собой. Этот опыт оказался плодотворным и в наследовании новых видовых форм органов печати. Появились издания, ориентированные на конкретную читательскую аудиторию: для образованной молодежи («Набат»), для рабочих («Работник»), для русских американцев («Свобода») и т.д. Кроме того, вслед за герценовским «Колоколом» на французском языке с русским приложением появляются другие двуязычные издания, рассчитанные на русского и иностранного читателя. Как и в предшествующее десятилетие, в 70-е годы выходят газеты и журналы, не имеющие яркой «партийной» принадлежности, они стремятся охватить своим воздействием широкие эмигрантские круги и предназначены «для всех».

На страницах эмигрантской журналистики вырабатываются своеобразные литературные и жанровые формы. Ведущее место среди них занимают передовые и публицистические статьи, обзоры печати и корреспонденции, хроника, документы, воззвания, речи на суде, отчеты с судебных процессов, биографии осужденных и приговоренных, списки погибших и казненных, художественные произведения малых жанровых форм. Вполне понятно, что некоторые жанровые формы, распространенные в легальных изданиях, почти не находили места в бесцензурной прессе в силу специфичности ее задач и условий деятельности. Так, например, обстояло дело с литературной критикой.

Эмигрантская журналистика 1870-х годов выдвинула новые имена журналистов, которые продолжат организаторскую и публицистическую деятельность в нелегальной прессе России конца 70-х и в новых условиях 80-х годов.

в начало

 

4. ЭМИГРАНТСКАЯ ПЕЧАТЬ 1880–1890-х ГОДОВ

 

Разгром нелегальной печати в России вновь выдвинул на первый план заграничные издания. В 80-е годы одним из первых к изданию листовок и брошюр приступил заграничный отдел общества Красного Креста «Народной воли», образованный в 1882 г. Организация пользовалась услугами Вольной русской типографии в Женеве. В 1882–1883 гг. по инициативе Л.Г. Дейча при участии В.И. Засулич было выпущено три публицистических сборника «На родине».

Оказавшиеся в эмиграции руководители «Народной воли» активно искали возможности для издания периодического органа. В конце 1881 г. Я.В. Стефанович писал С.М. Кравчинскому: «Мы намерены основать за границей толстый журнал. В нем крайне настоятельная потребность»[53]. В качестве соредакторов этого журнала предполагалось привлечь П.Л. Лаврова и Степняка-Кравчин-ского. Однако выход первого номера журнала, названного «Вестник Народной воли», затянулся не только в силу финансовых затруднений, но и по причине идейных разногласий.

Подготовка первого номера началась после приезда из России членов Исполнительного комитета «Народной воли» Л.А. Тихомирова и М.Н. Ошаниной. Большую часть работы по организации издания взял на себя П.Л. Лавров. Еще в начале 80-х годов он сблизился с партией «Народная воля», которую признал реальной политической силой, хотя и отвергал террористические методы борьбы, используемые народовольцами.

В объявлении об издании «Вестника Народной воли» руководители определили различие между нелегальными изданиями в России и эмигрантской печатью. Российские, по их мнению, являются «непосредственными возбудителями к деятельности», поэтому им приходится почти на каждой своей странице «преимущественно преследовать ближайшие цели настоящей минуты, руководить членами партии или даже данной местной группы в их ежедневной борьбе». В свою очередь, эмигрантское издание «не может ни действовать непосредственно, ни даже достаточно скоро отзываться на совершающиеся события в их отдельности. Его дело – преимущественно группировать события и уяснять их, показывать их связь как между собой, так и с общим ходом событий нашей эпохи»[54].

П.Л. Лавров как опытный издатель предполагал помимо выпуска периодического органа приступить еще и к изданию книг и брошюр. Однако противодействия со стороны Л.А. Тихомирова, фактического руководителя издательской деятельностью «Народной воли», не позволили ему осуществить эти планы. «Вестник» издавался в Вольной русской типографии. Всего за 1883–1886 гг. вышло пять номеров. Секретарем редакции была М.Н. Ошанина. В журнале принимали участие Л.К. Бух, В.К. Дебогорий-Мокриевич, Н.С. Русанов. В №1 были опубликованы статьи Г.В. Плеханова и П.Б. Аксельрода, в №5 – письмо К. Маркса в редакцию «Отечественных записок». Оно было написано Марксом в ноябре 1877 г. и выражало его взгляд на возможные пути исторического развития России. Эта была первая публикация «Письма», которое до этого ходило в России в рукописных копиях. Интерес народников к произведениям Маркса объяснялся их стремлением извлечь из его критики капитализма аргументы для народнической пропаганды. Разобравшись в теоретической сущности марксизма, либеральные народники 90-х вступили с ним в ожесточенную борьбу.

Активными авторами журнала были Тихомиров, Лавров, Серебряков. Н.С. Русанов вспоминал: «По экономической части писал Лев Бух... Стали приходить в редакцию статьи и с родины. Лисевич прислал интересную статью в защиту террора, подписанную псевдонимом “Украинец”. Ошанина толково и добросовестно вела хронику борьбы и была неофициальным, но очень деятельным членом редакции»[55].

Редакция «Вестника» находилась в Париже. Одной из главных задач было установить связи с Россией. Такие связи были налажены. Народовольческое подполье поставляло в «Вестник» информацию о репрессивной политике самодержавия, о преступлениях царской администрации, о народных волнениях и борьбе революционеров. Одним из информаторов был чиновник Министерства финансов П.А. Булгаревич[56].

Подготовленные корректурные листы В.И. Иохельсон (Голдовский), возглавлявший тогда Вольную русскую типографию, где печатался «Вестник», высылал Лаврову в Париж. Лавров, имевший большой издательский опыт, был очень строг в вопросах издательской культуры, делал замечания своим молодым коллегам даже за незначительные опечатки. Издание выпускалось с большим трудом. Той финансовой поддержки, которую получала редакция от партии из России и от живших за границей политических эмигрантов, было явно недостаточно. Не покрывали расходов и скромные средства членов редакции. Порой их материальное положение было просто катастрофическим. Л.Г. Дейч отмечал, что «издание всякого русского произведения там (за границей. – Л.Г.) обходилось значительно дороже, чем таких же размеров рукопись на каком-либо западноевропейском языке, что обусловливалось в полтора раза большей платой, которую получали наборщики за набор славянского манускрипта»[57]. Тихомиров писал в 1884 г.: «Наше положение – отчаянное. Денег нет, ни черта нет. Скоро есть будет нечего. Наборщикам не платим»[58]. Заграничные агенты русской охранки не без злорадства доносили в Петербург в 1885 г.: «Кружок Тихомирова страдает безденежьем, что задерживает выпуск №5 “Вестника народной воли”»[59]. К этим, уже привычным трудностям, прибавились и террористические акты охранки, налеты на типографию. Так, в ноябре 1886 г. был совершен ночной налет на женевскую типографию «Народной воли». В ходе него было уничтожено 6 тыс. экземпляров книг, брошюр и периодических изданий, в том числе отпечатанные листы пятого номера «Вестника Народной воли», а также вынесено из типографии и разбросано по улицам Женевы около 6 пудов шрифта[60].

Действия полиции вызвали всеобщее возмущение. Почти все эмигрантские круги оказали поддержку типографии. В январе 1887 г. был подготовлен новый тираж пятого номера «Вестника». После второго налета на типографию, организованного П.И. Рачковским в феврале 1887 г., были уничтожены сотни экземпляров различных изданий и более 10 пудов шрифта. Этот удар и последовавший затем разрыв Тихомирова с революционным движением и его отъезд в Россию привел к прекращению издания «Вестника Народной воли».

Среди эмиграции конца 1880-х – начала 1890-х годов продолжался процесс идейного размежевания. Все четче определяются три основных направления: социал-демократическое, народническое и либерально-конституционное.

В Вольной русской типографии было предпринято в 1887 г. издание серии «Библиотека социальных знаний». Первый выпуск, озаглавленный «Колокол», включал в себя избранные статьи А.И. Герцена. Опираясь на Вольную русскую типографию в Женеве, энергичную издательскую деятельность развернул созданный в 1887 г. Цюрихский кружок народовольцев, который ставил своей целью «продолжать террористическую борьбу и одновременно издавать и пересылать в Россию социалистическую литературу»[61]. Помимо книг и брошюр Цюрихским кружком было подготовлено в 1889 г. политическое социально-революционное обозрение «Социалист», в котором приняли участие как народники П.Л. Лавров, И.Н. Кашинцев, Н.С. Русанов, Э.А. Серебряков, так и деятели группы «Освобождение труда». Редактировал выпуск Ю.Г. Раппопорт. Он предполагал, что это будет орган нескольких политических групп и вел переговоры с Плехановым и Лавровым. Лавров писал С.М. Гинзбург в марте 1889 г. об «основании нового органа социально-революционного с сильным подчеркиванием социалистического элемента в оппозицию отрекающимся от социализма “Свободной России”, “Свободе”, да, пожалуй, и “Самоуправлению”»[62]. Однако попытки соединить в одном печатном органе представителей различных политических течений не удались и летом 1889 г. были прекращены.

Последней значительной издающей народовольческой организацией того периода была созданная в 1891 г. в Париже Группа старых народовольцев, которую возглавлял П.Л. Лавров. В нее входили ветераны народовольческого движения М.Н. Ошанина, Н.С. Русанов, И.А. Рубанович, Э.А. Серебряков и Г.Д. Чернявская. Издательская деятельность составляла главную задачу группы. Начали они с выпуска брошюр. Одним из наиболее активных авторов стал Русанов. В создаваемых брошюрах и прокламациях («Голод в России», «Хроника революционной борьбы» и др.) они старались откликаться на важнейшие актуальные события в России. После организации выпуска брошюр и прокламаций группа приступила к изданию непериодического сборника «Материалы для истории русского социально-революционного движения», а в виде приложений к нему было решено выпустить сборник «С родины на родину», которому предполагалось придать характер журнала. Объявляя о нем, группа сообщала, что она вовсе не намерена «придать ему роль издания руководящего», что стремится лишь «собирать материал сведений, годных для борьбы с абсолютизмом, преимущественно на социалистической почве»[63].

Всего в 1893–1896 гг. вышло 7 сборников. Издания Группы старых народовольцев стали завершающими в издательской деятельности эмигрантов-народовольцев. Кроме народовольцев в 1880-х – первой половине 1890-х годов за границей были представлены народнические организации и других направлений, которые выпускал свои издания. С перерывами до 1890 г. продолжало выходить либеральное «Общее дело». В 1887 г. в Швейцарии появился журнал «Самоуправление» (1887–1889), орган так называемых социалистов-федералистов. В редакцию входили А.С. Белевский. О.Н. Фроловская-Фигнер, П.Ф. Николаев, позднее Н.К. Михайловский. Поначалу предполагалось издавать журнал подпольно в России, однако после неудавшейся попытки организовать типографию в Москве было решено печатать журнал в Женеве. При подготовке журнала в редакции возникли разногласия. Они касались как типа издания (издавать журнал или газету: одни из соображений удобства транспортировки настаивали на газетном варианте, другие, считая, что это должен быть теоретический орган, отстаивали издание журнала); так и программных установок. О. Фигнер и А. Копылова считали, что журнал должен выпускаться «на старой народовольческой программе». Одним из главных пунктов расхождения стало отношение к террору. Для согласования позиций были предприняты переговоры с В.К. Дебогорием-Мокриевичем, П.Л. Лавровым и Г.В. Плехановым. Плеханов отказался от участия в «Самоуправлении» ввиду идейных расхождений; Лавров, ознакомившись с материалами первого номера, дал согласие на сотрудничество. Вышло в свет всего четыре номера. Его сменил другой журнал, появившейся в феврале 1889 г. там же, в Женеве, – «Свободная Россия» (февраль – май 1889 г.). Редактировали журнал В.А. Бурцев и В.К. Дебогорий-Мокриевич, принимали участие И.И. Добровольский, М.П. Драгоманов, В.П. Маслов-Стоков (В. Жук). Редакция стремилась привлечь широкий круг авторов, однако буржуазно-либеральный характер издания оказался чуждым как для членов группы «Освобождение труда», так и для многих народников. Было выпущено лишь три номера журнала.

В Женеве в 1888–1889 гг. выходила также газета «Свобода», заявленная как «политический орган русской интеллигенции». Редактировали ее С. Княжнин (С.М. Коган) и К.М. Турский, бывший приверженцем идей П.Н. Ткачева. Б. Николаевский писал, что издание газеты было предпринято «как будто бы нарочно для того, чтобы демонстрировать бесславную смерть старого русского “якобинства”»[64]. Большинство статей были написаны самими редакторами. Со статьей «Реакционные жрецы искусства» в ней выступил Плеханов. Это была его единственная публикация в не социал-демократической печати тех лет. Всего было выпущено 16 номеров газеты. В этом же 1889 г. Турский выпустил в Париже сдвоенный номер газеты «Борьба» (от 15 марта/1 апреля) с подзаголовком «Политическая и общественная газета».

Неудачные попытки в создании периодических органов были следствием проявления кризиса, охватившего народничество в 1880-х – начале 1890-х годов. Наиболее авторитетной организацией, занимавшейся издательской деятельностью в 1890-е годы стал Фонд вольной русской прессы, созданный в Лондоне в 1891 г. под руководством С.М. Степняка-Кравчинского. На протяжении 10 лет его существования в разное время в руководство Фонда входили Ф.В. Волховский, Л.Э. Шишко, Л.Б. Гольденберг, М.В. Войнович и Е.Е. Лазарев. Создание Фонда было еще одной попыткой объединить с помощью печатного слова различные силы освободительного движения[65]. Фонд брался издавать и переправлять в Россию литературу всех оппозиционных направлений для «удовлетворения ощущаемой в настоящую минуту в России потребности в свободном печатном слове»[66].

Успешный выпуск книг и брошюр позволил приступить в 1893 г. к выпуску «Летучих листков, издаваемых Фондом вольной русской прессы» под редакцией Ф.В. Волховского. Выходили они нерегулярно. В течение 1893–1899 гг. вышло 46 номеров. В первый период издания (№1–28) печатались тиражом 4000 экз. В «Листках» помещались сообщения из России и из иностранной прессы, публиковались тайные циркуляры правительства, давалась информация о деятельности Фонда. В подготовке «Листков» принимали участие С. Степняк-Кравчинский, Ф. Волховский, Н. Чайковский, М. Войнович, Е. Лазарев, Л. Гольденберг и Л. Шишко. Либеральная эмигрантская оппозиция стремилась наладить с Фондом сотрудничество. Совместными усилиями им удалось приступить к выпуску и распространению брошюр, их издание продолжалось до конца века. Однако попытка издать журнал «Земской собор» оказалась нереализованной.

Значительная часть литературы Фонда расходилась среди русских эмигрантов, наиболее успешно во Франции, Швейцарии и Болгарии, где были сосредоточены многочисленные колонии русских эмигрантов. В Россию издания попадали как по суше, так и морским путем отлаженными каналами: значительная часть рассылалась по почте из разных европейских городов; через границу издания переправлялись при помощи различных революционных организаций. В 1896 г., например, совместно с Союзом русских социалистов-революционеров Фонд переправил через границу 500 экземпляров «Летучих листков»[67]. В России основная часть изданий попадала в Петербург, Москву и южные города. Отдельные экземпляры доходили и до Сибири.

Несмотря на усилия Фонда наладить связи с различными оппозиционными движениями через издательскую деятельность, ему не удалось стать объединительным центром. Это было связано с разными причинами. Во-первых, участники Фонда, как правило, стояли на народнических позициях, и их попытки примирить разные взгляды приводили к невыразительным эклектичным программам. Кроме того, уровень и характер общественно-политического движения в России не способствовал консолидации различных сил. В конце 80-х – первой половине 90-х годов эмигрантским организациям не удалось организовать сколько-нибудь регулярный теоретический орган. Основную массу изданий составляли в этот период листовки, воззвания, брошюры. Время от времени появлялись журналы и газеты, носившие информационный характер.

В ряду русских заграничных изданий 1880-х годов особое место принадлежит газетам «Вольное слово» и «Правда», связанным с деятельностью «Священной дружины», тайной монархической организацией, созданной русским правительством для борьбы с революционным движением.

«Вольное слово». Газета была заявлена как еженедельное издание, выходила же два раза в месяц (1 и 15 числа) в Женеве с августа 1881 до мая 1883 г. Всего вышло 62 номера. Была создана по инициативе агента монархической организации «Священная дружина» А.П. Мальшинского с провокационной целью отвлечь молодежь от революционной деятельности и держать под контролем эмигрантские круги. Редакторами газеты были А.П. Мальшинский и М.П. Драгоманов (№1–36); М.П. Драгоманов (№36–62). Кроме двух редакторов, по воспоминаниям М.К. Элпидина, «состоял в “Вольном слове” крупным сотрудником некто Василицкий-Божедарович, который вел рубрику иностранной политики славянских земель»[68]. С №37 газета объявила себя органом либерального общества «Земский союз», реально не существовавшего и являвшегося удачным проектом мистификации «Священной дружины». Для большей убедительности существования «Земского союза» в декабре 1882 г. в Женеве была опубликована «Политическая программа общества “Земский союз”», которая должна была доказать реальное существование земской организации, поддерживавшей издание «Вольного слова». Программа была либеральной по своему характеру и провозглашала целью «достижение политической свободы народов России на основе самоуправления»[69].

Как писал М.К. Элпидин, «журнал сорганизовался по всем требованиям направления и цели издания: бороться журнальными статьями против партии действия в России, т.е. против террористов; изобличать неугодных администраторов, министров и т.п.»[70]. Привлечение к редактированию М.П. Драгоманова, известного и авторитетного в эмигрантских кругах украинского общественного деятеля, очевидно, имело целью внести раскол в эмигрантскую среду. Мнения о сотрудничестве в «Вольном слове» Драгоманова противоречивы. Существует точка зрения, что Драгоманов знал о финансировании газеты «Священной дружиной» и «поддерживал деловые связи с ее представителями, в частности с графом П.П. Шуваловым, отцом и покровителем затеянной “Дружиной” провокации в печати»[71]. Таким образом, «Вольное слово», являясь официально-либеральным органом, было предназначено для информирования о проектах государственных преобразований, которые вынашивались в недрах «Священной дружины» ее идеологами П.П. Шуваловым, И.И. Воронцовым и Р.А. Фадеевым, и привлекать на свою сторону либерально настроенную часть эмиграции, а вместе с тем проверять реакцию на такого рода проекты императорского двора.

На страницах «Вольного слова» помещались не только статьи, отражавшие либеральную программу издания, но и выступления радикальной части эмиграции, например П.Б. Аксельрода. М.К. Элпидин вспоминал, что эти публикации были призваны «удовлетворить демократическую публику – социалистов в особенности». Именно для этого, по его мнению, «Драгоманов пристегнул к журналу известного социалиста Аксельрода, который постоянно помещал статьи о рабочем движении в Европе»[72]. В газете были опубликованы важнейшие статьи Драгоманова, отразившие систему его политических взглядов и ставшие затем основой брошюры «Вольный Союз – Вiльна Спiлка. Опыт украинской политико-социальной программы, свод и объяснения М. Драгоманова», которая подвела итог его теоретическим концепциям. Газета помещала также проекты государственных преобразований земско-славянофильского направления; дезинформацию, исходившую от «Дружины», а также реальные корреспонденции, поступавшие из России и от эмигрантов. Удивительно, что «Вольное слово» оставалось загадкой не только для современников, но и для многих поколений исследователей. И до сих пор высказываются разные предположения о мотивах, побудивших Драгоманова к участию в этом издании.

«Правда». Другой газетой, организованной «Священной дружиной», была «Правда», выходившая в Женеве с 8 августа 1882 по 13 февраля 1883 г. на 4 или 8 страницах и заявленная как еженедельная политическая и литературная газета. Вышло всего. 20 номеров. «Правда» именовала себя органом «социалистов-общинников». Редактором газеты был И. Климов, как выяснилось впоследствии, агент «Священной дружины». По воспоминаниям Элпидина, «при всем своем формуляре уголовного преступника, ему (т.е. Климову. – Л.Г.) удалось пригласить таких чистокровных революционеров, как Василия Сидорацкого, князя Варлаама Черкезова и Григорьева (поэта, псевдоним П. Безобразов)». Редактор привлекал сотрудников высокими гонорарами. При этом, как это ни парадоксально, «Правда» воевала с «Вольным словом», во главе которого стоял Аркадий Мальшинский, «крупная рука III отделения». «Словом, – писал Элпидин, – была война главного шпиона с уполномоченным сыщиком той же кухни»[73].

Те, кто финансировал «Вольное слово» и «Правду», предполагали со временем обнародовать историю создания этих газет и тем самым скомпрометировать тех, кто сотрудничал в них. Истинный характер «Правды» раскрылся довольно скоро, тайные же связи «Вольного слова» долгое время оставались для современников загадкой.

С начала 1890-х годов русская эмигрантская журналистика с европейского континента начинает распространяться и в Америку. Вслед за пионерами русской прессы – газет Агапия Гончаренко «Вестник Аляски» и «Свобода» (см. выше), появившихся в Сан-Франциско в 1870-е годы, в 1891 г. в Нью-Йорке выходит еженедельная газета «Прогресс», издававшаяся до 1894 г. группой русских политических эмигрантов. С декабря 1891 по март 1892 г. газета выходила в Нью-Йорке, затем в Чикаго. Редакторами газеты были Я.М. Гордин и И.А. Гурвич (№1–15); И.А. Гурвич и В.П. Маслов-Скоков (В. Жук) (№16/17–28/29). Газета выходила нерегулярно, что было характерной чертой для эмигрантских изданий; всего вышло 29 номеров. В газете сотрудничали Агапий Гончаренко, В. Бурцев, В.К. Дебогорий-Мокриевич, И.Н. Кашинцев, Б.Н. Кричевский и др. Она была рассчитана прежде всего на русских читателей в Америке. В ней освещалась экономическая и общественно-политическая жизнь в России, Европе и Америке. Большое место занимал отдел «Русское собрание», в котором помещался разнообразный материал из России: о голоде, о крестьянских волнениях, о преследовании сектантов и др. В газете выступали представители самых различных течений политической эмиграции. На ее страницах публиковался и литературный материал, в частности, в №11–15 был помещен очерк В.Г. Короленко «Чудная».

В 1893 г. в Нью-Йорке выходила также еженедельная газета «Русские новости», тираж которой составлял 2000 экз. Таким образом, в 1890-е годы география свободной русской прессы за границей расширяется до Америки, что связано с новыми местами расселения русских эмигрантов. Если в 1860–1870-х годах это были, в основном, европейские города (Берлин, Дрезден, Лейпциг, Женева, Лондон, Париж, Брюссель), то в 1890-е годы происходит значительное переселение русских в Америку и, соответственно, появляются издания в Нью-Йорке, Чикаго, Сан-Франциско.

Русскую антимонархическую оппозицию по разным причинам поддерживали писатели, журналисты и общественные деятели Европы и Америки. Одни делали это из уважения к абстрактно понимаемой демократии, другие – по недостатку осведомленности о русской истории, третьи – желая получить в будущем дивиденды. Это взаимодействие ощущалось и в издательском деле, в организации периодических органов. Оно проявлялось в характере и содержании изданий, которые, с одной стороны, развивались в традициях российской прессы, с другой – впитывали и трансформировали опыт зарубежной печати.

Русская журналистика за границей представляла весь спектр политической, а к концу XIX в. – и экономической эмиграции, которая менялась по своему составу, но сохраняла традиции литературной и культурной жизни. Чувство связи с Россией поддерживалось контактами с другими центрами эмиграции. Очевидно поэтому практически во всех изданиях широко представлены материалы не только из России, но и из различных эмигрантских центров.

Более чем за сорок лет существования русская эмигрантская пресса XIX в. накопила богатейший опыт развития. Если говорить о влиянии герценовских идей, то наиболее сильное отражение оно получило в изданиях П.В. Долгорукова (Герцен называл «Колокол» единоутробным братом «Будущности»), в народнической журналистике и, особенно в изданиях П.Л. Лаврова. В цикле статей в газете «Вперед» (1875) Лавров рисует политический портрет Герцена в контексте русской, западноевропейской и мировой общественной мысли. Герцен, по мнению Лаврова, – центральная политическая фигура в развитии традиций общественной мысли от декабристов до народников. Именно развитие политической традиции в истории общественной мысли и становлении свободной печати оказывается для Лаврова главным в Герцене. Столь же заметным было влияние Герцена и на издания Плеханова, Аксельрода, Дейча, Засулич. Однако не только идеи Герцена оказали влияние на формирование русской вольной прессы за границей. Не менее ценным оказался его профессиональный издательский и редакторский опыт, который был использован последующими поколениями эмигрантов в организации, постановке изданий, их распространении, налаживании связей с читательской аудиторией в России и за границей. Герценовская традиция обнаруживается и в облике, типе многих эмигрантских изданий, что проявляется в структуре, верстке, формате, в адресе обращения: к России, Европе и русским эмигрантам.

Далеко не вся эмигрантская пресса учтена в справочных изданиях. Это обнаруживаешь при чтении русской периодической печати или мемуарных источников, где упоминаются издания, не описанные в справочной литературе. Так, например, в газете «Новости» от 4 февраля 1881 г. сообщается о русской газете «Старообрядец», издающейся в австрийской Буковине; в «Новом времени» от 1 февраля 1888 г. в разделе «Среди газет и журналов» называется журнал «“Нигилист”, коего редактор Василий Сидорацкий» и т.д. К сожалению, не все издания сохранились в российских библиотеках. Некоторые можно обнаружить лишь в тех городах, где они издавались. Поиск и изучение эмигрантской периодики должен быть продолжен. Исследование эмигрантских изданий во всем их многообразии обогащает наше представление о становлении русской заграничной прессы как единой системы печати, неразрывно связанной с общим процессом развития отечественной журналистики в контексте взаимоотношений России и Запада.

в начало

 

к содержанию << >> на следующую страницу