Часть IV

ЖУРНАЛИСТИКА РАЗНОЧИНСКОГО ПЕРИОДА ОСВОБОДИТЕЛЬНОГО ДВИЖЕНИЯ В РОССИИ

 

Журналистика в шестидесятые годы

«Современник». Журналистская деятельность Н.Г. Чернышевского и Н.А. Добролюбова

Орган революционной демократии

Крестьянский вопрос в «Современнике»

«Современник» в борьбе с либерально-монархической журналистикой

«Современник» о крестьянской реформе 1861 г.

«Свисток»

Проблема народа и революции в «Современнике»

Публицистическое мастерство Чернышевского и Добролюбова

«Современник» в период спада революционного движения

Некрасов редактор

«Русское слово». Публицистика Д.И. Писарева

Сатирическая журналистика шестидесятых годов

«Искра»

«Гудок». «Будильник»

Журналистика семидесятых-восьмидесятых годов

«Отечественные записки»

Журнально-публицистическая деятельность М.Е. Салтыкова-Щедрина

Журнал «Дело»

Газета «Неделя»

Нелегальная революционная журналистика 1870-х годов

«Русское богатство». Публицистика В.Г. Короленко

«Вестник Европы»

«Русская мысль». Публицистика Н.В. Шелгунова

«Северный вестник»

Газеты 1870–1880-х годов

Журнально-публицистическая деятельность А.П. Чехова

Возникновение первых рабочих газет в России

Начало публицистической деятельности А.М. Горького

в начало

 

ЖУРНАЛИСТИКА В ШЕСТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ

 

Эпоха 60-х годов XIX в. время в истории России необычайно значительное, насыщенное событиями первостепенной важности. Рушились устои крепостничества, на смену ему шел капитализм. Острый кризис проявлялся в самых различных областях общественной жизни, но наиболее отчетливо давал себя знать в экономике и политике. Крестьянские выступления против помещиков охватили обширнейшие районы. И если основной причиной отмены крепостного права в России было экономическое развитие страны, «над которым, как писал Ф. Энгельс, даже царь не властен»[1], то немалую роль в падении крепостничества сыграл массовый народный протест. В.И. Ленин отмечал, что «крестьянские «бунты», возрастая с каждым десятилетием перед освобождением, заставили первого помещика, Александра II, признать, что лучше освободить сверху, чем ждать, пока свергнут снизу»[2].

Непосредственным поводом, принудившим царя всерьез заговорить о реформах, явилось тяжелое поражение в Крымской войне, нанесенное России, несмотря на героизм русских солдат и матросов, соединенными силами Англии, Франции, Турции и Сардинии. Война обнаружила гнилость крепостнической системы государства. Царскому правительству стало ясно, что если оно будет по-прежнему стоять на защите крепостничества, то может разразиться революция.

Подготовка отмены крепостного права выдвинула на первый план крестьянский вопрос. В политике, философии, литературе и, естественно, в журналистике все более или менее серьезные проблемы были связаны с ним самым непосредственным образом. В зависимости от того, как решался этот злободневный вопрос, стало возможно судить о прогрессивности партий, общественных и политических деятелей, журналов, газет и с уверенностью определять, к какому лагерю они принадлежат. Необходимость высказать свое отношение к этой важной проблеме привела к быстрому размежеванию классовых сил и острой идеологической борьбе.

На одном полюсе шло объединение либеральных и консервативных группировок. Преодолевая порой существенные разногласия и споры, либералы все теснее смыкаются с отъявленными крепостниками. Развитие кризиса крепостничества и угроза крестьянских восстаний окончательно свели к пустой болтовне всю оппозицию либералов.

С другой стороны, растет и сплачивается лагерь революционной демократии. «Падение крепостного права, писал В.И. Ленин, вызвало появление разночинца, как главного, массового деятеля и освободительного движения вообще и демократической, бесцензурной печати в частности. Господствующим направлением, соответствующим точке зрения разночинца, стало народничество. Оно никогда не могло, как общественное течение, отмежеваться от либерализма справа и от анархизма слева. Но Чернышевский, развивший вслед за Герценом народнические взгляды, сделал громадный шаг вперед против Герцена. Чернышевский был гораздо более последовательным и боевым демократом»[3]. Начался второй, «разночинский, или буржуазно-демократический» этап освободительного движения.

Реформа 19 февраля 1861 г., крестьянская по своему названию, но помещичья по существу, полностью удовлетворила и либералов, и крепостников. Только революционные демократы в период подготовки реформы «верхами» и после ее объявления последовательно защищали интересы крестьянства, показывали неспособность царского правительства провести коренные социально-экономические преобразования. Когда же возмущенный народ ответил на реформу сильными волнениями и бунтами, когда угроза новой пугачевщины стала вполне реальной, революционные демократы стремились поднять крестьянство на решительный штурм царизма.

В шестидесятые годы Россия пережила первую революционную ситуацию. В.И. Ленин указывал на три основных признака революционной ситуации вообще: во-первых, невозможность для правящих классов «сохранить в неизменном виде свое господство». Для наступления революции недостаточно, чтобы «низы не хотели», надо еще, чтобы «верхи не могли» жить по-старому; во-вторых, «обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетенных классов»; в-третьих, значительный рост активности масс, «в мирную» эпоху дающих себя грабить спокойно, а в бурные времена привлекаемых, как всей обстановкой кризиса, так и самими «верхами» к самостоятельному историческому выступлению»[4].

Все эти признаки были налицо в России 18591861 гг. Выступления крестьян в ответ на царскую реформу, студенческие волнения, сильное брожение в Польше и Финляндии это и многое другое давало основание даже самому осторожному и трезвому политику «признать революционный взрыв вполне возможным и крестьянское восстание опасностью весьма серьезной»[5].

Такими трезвыми политиками эпохи 60-х годов были революционные демократы и, прежде всего их вождь Н.Г. Чернышевский. В столице и провинции создаются революционные кружки, развертывается пропагандистская деятельность в кругах передового офицерства, в студенческой среде. К концу 1861 г. относится возникновение крупнейшего тайного общества той поры «Земля и воля», идейным руководителем которого был Н.Г. Чернышевский, а непосредственным организатором H.A. Серно-Соловьевич. Получили широкое распространение политические прокламации: «Великоросс», «К молодому поколению», «Барским крестьянам», «Молодая Россия». Мощным набатом звучали, хотя и приглушенные цензурой, революционные призывы со страниц «Современника».

Уже в конце Крымской войны, несмотря на то, что никаких изменений в законодательстве о печати еще не произошло, положение журналистики изменяется. Правительство начинает лавировать, понимая, что одних карательных мер недостаточно, что в руководстве необходимы большая гибкость и ловкость. Летом 1855 г., например, по ходатайству редакции «Современника», журналам было разрешено печатать корреспонденции с театра военный действий. Раньше это мог делать лишь «Русский инвалид» официальный орган военного министерства. В 1857 г. Александр II распорядился пересмотреть цензурные постановления. Однако на подготовку цензурной реформы ушло десятилетие. Лишь в 1865 г. был введен новый закон о печати. Хотя в нем и говорилось об отмене предварительной цензуры, но русской прессе легче не стало. Каждый номер журнала после выхода в свет тщательно просматривался в цензурном комитете и Главном управлении по делам печати. За публикацию материалов, которые могли показаться предосудительными, редакция получала «предостережение». После двух таких взысканий издание могло быть закрыто.

Именно в ответ на эту реформу Некрасов писал в шуточном стихотворении-письме В.И. Асташеву:

 

Отказавшись от милой цензуры,

Погубил я досуги свои,

Сам читаю теперь корректуры

И мараю чужие статьи.

 

Далее поэт говорит о том, что он не знает «свободного часа с той поры, как свободу узнал», потому что закон о печати «запрещеньем журналу грозит»[6].

Подготовка правительством ряда реформ тем не менее привела к некоторому ослаблению цензурных репрессий. Это способствовало прежде всего быстрому росту числа периодических изданий. Если за 18511855 гг. в России появилось всего 30 новых изданий, они были либо узкоспециальные, либо ведомственные, то в 18561860 гг. возникло 150 газет и журналов общественно-политических, политико-экономических, сатирических, юмористических, научно-технических, библиографических и др.

В 1856 г., например, начали выходить «Русский вестник» М. Каткова, «Русская беседа» А Кошелева и Т. Филиппова, «Сын отечества» А. Старчевского, «Живописная русская библиотека» К. Полевого, «Музыкальный и театральный вестник» М. Раппопорта и др. Новые журналы появились также и в последующие годы, быстро увеличивалось число газет. Подробно характеризуя печать России в 1858 г., автор обозрения в «Современнике» называет только что возникшие газеты: «Домашняя беседа», «Промышленный листок», «Листок для всех», «Московская медицинская газета».

Вместе с тем сильно возрастает роль журналов и газет в общественно-политической жизни страны, прежде всего в обсуждении крестьянского вопроса, что беспокоит цензурное ведомство. Вследствие этого оно, разрешив журналам в 1858 г. печатать материалы, связанные с отменой крепостного права, тщательно следило за такими статьями, пытаясь точно определить, о чем и как писать публицистам. Уже в 1858 г., в частности, было издано несколько циркуляров, в которых запрещалось говорить о выкупе земель, об уничтожении вотчинной власти помещиков и других вопросах, связанных с отменой крепостного права. Кроме обычной цензуры, для этих материалов устанавливалась предварительная цензура главного комитета.

И все же роль журналов и газет, передававших общественное мнение, с каждым днем становилась важнее. Они ведут политические обзоры (в которых, как правило, рассказывалось о событиях за рубежом) и «внутренние обозрения»; широко распространяется литературно-общественный фельетон. Журналистика отразила четкую расстановку классовых сил, запечатлела программы двух сложившихся лагерей: либерально-монархического и революционно-демократического, стала полем настоящих битв между ними.

Большинство изданий принадлежало к либерально-монархическому лагерю. Им противостояли «Современник», «Русское слово» и сатирический журнал «Искра».

Интересы нарождающейся буржуазии, с одной стороны, и различных групп помещиков с другой, сталкивались не только по второстепенным, но нередко и по основным проблемам эпохи. Однако в главном в определении характера и путей преобразований у различных представителей прессы либерально-монархического лагеря было больше того, что их объединяло. Как указывал В.И. Ленин, полемика между крепостниками и либералами была «борьбой внутри господствующих классов, большей частью внутри помещиков, борьбой исключительно из-за меры и формы уступок», потому что и либералы и крепостники «стояли на почве признания собственности и власти помещиков, осуждая с негодованием всякие революционные мысли об уничтожении этой собственности, о полном свержении этой власти»[7].

В либерально-монархической журналистике 60-х годов следует различать издания либерально-западнические, либерально-славянофильские и крайне правую, монархическую прессу.

Наиболее значительным либерально-западническим журналом был «Русский вестник», основанный бывшим профессором Московского университета М.Н. Катковым при участии П.М. Леонтьева в Москве в 1856 г. Журнал этот издавался много лет и прекратил свое существование лишь в 1906 г. в Петербурге, куда был переведен в 80-е годы, после смерти Каткова.

Вначале «Русский вестник» выходил два раза в месяц. Каждый номер состоял из беллетристики и статей научного характера, объединенных в первый раздел, и «Современной летописи», составлявшей второй раздел журнала. В 1861 г. Катков превратил свой журнал в ежемесячный, исхлопотав разрешение выпускать «Современную летопись» как самостоятельный еженедельник, а в 1863 г. он выступает редактором уже трех изданий: «Русского вестника», «Современной летописи» и «Московских ведомостей».

На первых порах в «Русском вестнике» сотрудничали крупные русские писатели, поэты, деятели науки. Здесь были напечатаны «Губернские очерки» Щедрина, рассказы и романы Тургенева, Л. Толстого, стихотворения Плещеева, Огарева, Михайлова, А. Толстого, статьи видных ученых С. Соловьева, Буслаева и Тихонравова. Участие таких людей создавало журналу популярность в кругах читателей.

В области политической «Русский вестник» сразу выступил за отмену крепостного права путем реформы «сверху», за освобождение общества от государственной опеки, чем вызвал сочувственное отношение не только либералов, но даже представителей демократических кругов.

Период этот продолжается, однако, не долго. Уже в середине 1860 г. Чернышевский имел все основания заявить на страницах «Современника»: «Русский вестник» и наш журнал служат представителями двух различных принципов». И это было действительно так.

В период революционной ситуации 18591861 гг. началась резкая эволюция русских либералов вправо. Одним из первых, кто не только поправел, но и очень быстро скатился в лагерь реакции, был M.H. Катков. «Либеральный, сочувствующий английской буржуазии и английской конституции, помещик Катков во время первого демократического подъема в России (начало 60-х годов XIX века) повернул к национализму, шовинизму и бешеному черносотенству», писал В.И. Ленин[8].

Журнал «Русский вестник» становится крайне реакционным изданием. В 1863 г., например, «Русский вестник» публикует получившие резкое осуждение в демократических кругах очерки Фета «Из деревни», ибо в них велась критика реформы 1861 г. «справа». Фет рисует помещика «страдальцем», который в результате Положений 19 февраля якобы понес такие жертвы, что близок к разорению, и призывает журналистику оставить в покое «обиженных» помещиков. «Браните и помещика, если он вам попадется под руку, но браните его как человека, потому что бранить его как помещика в настоящее время не только бессмысленно, но и невыносимо скучно», пишет он[9].

На страницах всех изданий Каткова травили польских революционеров. Катков требовал беспощадной расправы над организаторами восстания в Польше. Переход журнала от умеренного либерализма к откровенной реакции сказался и на беллетристическом отделе, в котором вместо произведений Тургенева, Л. Толстого, Щедрина стали печататься так называемые антинигилистические романы Вс. Крестовского, Ф. Достоевского и других, наполненные у клеветой на революционных демократов и противопоставлявшие им «положительных героев» из аристократических кругов. В области философской «Русский вестник» проповедовал религиозные, субъективно-идеалистические теории, выступая с яростными нападками на сторонников материализма.

«Русский вестник» был главным врагом «Современника» 60-х годов. Он стремился вызвать недовольство властей органом революционных демократов и с этой целью прибегал к прямым полицейским доносам. Журнал этот находил поддержку у самого царя.

Либерально-западнической ориентации придерживались также «Отечественные записки» и «Библиотека для чтения», хотя направление их проявлялось менее отчетливо.

«Отечественные записки»; как и раньше, издавал Краевский. В редактировании журнала принимал участие критик С.С. Дудышкин, публицистикой руководили Н.В. Альбертини и С.С. Громека. На примере «Отечественных записок» 60-х годов хорошо видно, каким может стать журнал, которой возглавляют беспринципные редакторы либерально-буржуазного склада. Так, в период подготовки крестьянской реформы здесь печатались статьи либерального чиновника Соловьева и помещика Круковского, выступавших за освобождение крестьян с землею, а также сочинения ярых крепостников Славинского, Колмогорова и др.

«...Чего-чего не набито в них сплошь и рядом, говорил об «Отечественных записках» Чернышевский, западничество, славянофильство, умеренность и крайний образ мыслей, и все это обвито непроницаемым туманом. Как будто соединены листы, вырванные из «Русского вестника» и «Современника», из «Русской беседы» и «Русского слова», с обрывками из покойного «Москвитянина» и прежних «Отечественных записок» времен Белинского... Одна статья дергает журнал туда, другие сюда; из одной статьи слышится отглас г. Аполлона Григорьева, из другой статьи отглас г. Дружинина; в третьей статье раздается задорное козлогласование г. Лохвицкого; четвертая статья написана последователем г. Кавелина; так что сам Гегель затруднился бы вознести эти разногласия к синтезу...» (VII, 733734). А Писарев сказал об «Отечественных записках» так: «...Их цвет бесцветность; их тактика состоит в том, чтобы говорить, ничего не высказывая... Почему они молчалинствуют по расчету или по умственной убогости решать не берусь: может быть, по тому и по другому вместе»[10]. Впрочем, когда Катков начал бешеную травлю «Современника», «Отечественные записки» высказывались более определенно, горячо поддерживая этот поход реакции против революционной демократии.

«Библиотеку для чтения» продолжал издавать В.П. Печаткин. Он видел, что журнал с каждым годом теряет читателей. Надо было принять какие-то меры. К концу 1856 г. остался не у дел А.В. Дружинин, недавний критик «Современника». Печаткин пригласил его редактировать журнал. Дружинину, однако, не удалось существенно поддержать дряхлевшую «Библиотеку для чтения». В полемике с Чернышевским он потерпел поражение. Страх перед большими социальными сдвигами — вот что определяло позиции журнала, отстаивавшего неприкосновенность дворянских прав.

С конца 1860 г. журнал редактировал А.Ф. Писемский, позднее П.Д. Боборыкин. Ни Писемскому, талантливому писателю, но незадачливому редактору, ни Боборыкину, тогда молодому популярному фельетонисту, не удалось сделать «Библиотеку для чтения» журналом сколько-нибудь современным. Не помогли и фельетоны Писемского, которые он подписывал псевдонимом «Старая фельетонная кляча Никита Безрылов», в грубой форме продолжая начатую Дружининым полемику с Чернышевским и «Современником». В апреле 1865 г. «Библиотека для чтения», растеряв последних читателей, прекратилась.

Большую группу составляли в 60-е годы славянофильские журналы и газеты, а также близкие к ним по своей программе издания «почвенников».

Наиболее известным журналом славянофилов была «Русская беседа», которая выходила в Москве с 1856 по 1860 г., первые три года раз в квартал, в 1859 г. один раз в два месяца, а в 1860 г. было выпущено две книжки. «Беседу» редактировали в 18561857 гг. А.И. Кошелев и Т.И. Филиппов, в 1858 г. один Кошелев, с августа 1858 г. заведовал редакцией (хотя и негласно) И.С. Аксаков. Наряду со славянофилами, материалами которых заполнялись тома журнала (здесь сотрудничали, кроме названных выше редакторов, Хомяков, И.В. Киреевский, С.Т. Аксаков, К.С. Аксаков, Самарин, Черкасский), в «Русской беседе» печатались по отделу словесности А.К. Толстой, Тютчев, Даль, а по другим отделам Погодин, М.А. Максимович, И.Д. Беляев. Здесь же появились комедия Островского «Доходное место», рассказы Щедрина «Госпожа Падейкова» и Марко Вовчок «Маша».

В основе программы «Русской беседы» лежала славянофильская доктрина, приспособленная к новым условиям эпохи 60-х годов. Славянофилы по-прежнему защищали устои жизни, существовавшие в допетровской Руси, критиковали реформы Петра I и социально-политические преобразования на Западе. Они отстаивали так называемый «принцип народности», понимая его по-своему, в реакционном духе. Неизменной частью славянофильского мировоззрения была борьба за общину, в которой, в отличие от Герцена и Чернышевского, они видели оплот против революции и социализма. Все эти идеи, характерные для славянофильского мировоззрения и прежде, нашли отражение в «Русской беседе». Теперь они дополнялись специальными материалами, посвященными крестьянскому вопросу.

Славянофилы придавали большое значение обсуждению условий отмены крепостного права. Это можно видеть хотя бы по тому, что в начале 1858 г. было решено издавать «прибавление к «Беседе» «Сельское благоустройство», журнал, исключительно посвященный этой теме. Редактором «Сельского благоустройства» был А.И. Кошелев.

Славянофильские журналы выступали за освобождение крестьян с землею на основе общинного устройства и круговой поруки за выкуп. Декларируя правомерный для помещиков и крестьян «удовлетворительный, разумный, мирный исход» крестьянского дела, они так же, как и либерально-западнические издания, прежде всего заботились о сохранении основ дворянского землевладения, о выгодах помещиков. Поэтому полемика славянофилов из «Сельского благоустройства» и либералов-западников из «Русского вестника» в условиях подготовки реформы хотя и достигала порой значительной остроты, была борьбой внутри одного лагеря. По таким кардинальным вопросам, как отношение к революции, самодержавию, крестьянской реформе, либералы-западники и славянофилы были едины. «На практике я стою с вами совершенно заодно», писал в 1859 г. славянофил Самарин западнику Кавелину.

Популярные среди духовенства и самых отсталых помещиков «Русская беседа» и «Сельское благоустройство» не пользовались вниманием демократического читателя. Тиражи этих журналов были незначительны. «Для нас нет в России читателя», писал Хомяков. И «Русская беседа», и «Сельское благоустройство» перестали выходить в 1859 г.

Выпускались в 60-е годы и другие славянофильские издания: газеты «Молва», «Парус» и «День».

«Молва» выходила в Москве под редакцией С.М. Шпилевского с 1857 г., фактическим редактором ее являлся К.С. Аксаков. Это была еженедельная газета, по названию литературная, а по существу общественно-политическая. Правда, в «Молве» изредка печатались стихи К.С. Аксакова, Н.М. Павлова, А.П. Чебышева-Дмитриева. Но не они определяли ее лицо и направление; центральное место занимали статьи К. Аксакова.

Славянофильство никогда не было однородным течением. В нем объединялись люди, позиции которых расходились порой весьма отчетливо в том, что не касалось основного путей общественно-экономических преобразований. Но нельзя не признать, что между К. Аксаковым, который позволял себе критиковать аристократию, и Черкасским, считавшим возможным даже в условиях 60-х годов на страницах «Русской беседы» отстаивать телесные наказания для крестьян, было весьма существенное различие.

В №36 «Молвы» К. Аксаков поместил статью «Публика народ». В ней он, между прочим, писал: «Публика говорит по-французски, народ по-русски. Публика ходит в немецком платье, народ в русском, у публики парижские моды, у народа свои русские обычаи. Публика (большей частью, по крайней мере) ест скоромное, народ ест постное. Публика спит, народ давно уже встал и работает. Публика работает (большей частью ногами по паркету), народ спит или уже встает опять работать... И в публике есть золото и грязь, и в народе есть золото и грязь, но в публике грязь в золоте, в народе золото в грязи». Это открытое противопоставление народа, т.е. крестьянства, «публике», отравленной западной цивилизацией, вызвало недовольство правящих кругов и самого царя. Судьба газеты была решена. К. Аксакову ничего больше не оставалось, как прекратить ее выпуск.

Еще короче был путь другой славянофильской газеты «Парус», которую начал выпускать в 1859 г. в Москве И.С. Аксаков: ее закрыли после второго номера. Причиной послужило выступление издателя, в котором он защищал свободу слова и право широкой гласности.

Более долговечной оказалась еженедельная газета И.С. Аксакова «День», выходившая в Москве с конца 1861 до 1865 г. До временного запрещения газеты в 1862 г. Аксаков подчеркивал свою идейную независимость, однако его попытка отмежеваться от идеологии и политики царизма ни к чему не привела. «День» встал на самом правом фланге либерально-монархической прессы. Это особенно выявилось во второй период, после возобновления газеты в конце 1862 г. Постоянные нападки на «Современник», осуждение студенческих выступлений, проповедь русификаторства и панславизма, разнос Герцена за его выступление в защиту польских революционеров таков был «День» Аксакова в период подъема революционного движения.

Близкую к славянофилам позицию занимал ежемесячный журнал «Время», который издавался в Петербурге братьями Ф.М. и М.М. Достоевскими в 18611863 гг., а затем, после его закрытия, журнал «Эпоха», выходивший в 18641865 гг. под той же редакцией.

Новый журнал поначалу вызвал сочувственное отношение демократических кругов. Репутация Ф.М. Достоевского, недавнего каторжника, пострадавшего за распространение письма Белинского к Гоголю и за участие в кружке петрашевцев, давала право предполагать, что «Время» будет изданием демократическим. И не случайно Некрасов, Салтыков-Щедрин, Помяловский печатают там свои произведения. Однако реализация «почвеннической» программы очень скоро оттолкнула их от Достоевского.

О существе «почвенничества» Ф.М. Достоевский писал так: «Реформа Петра Великого нам слишком дорого стоила: она разъединила нас с народом... После реформы был между ним и нами, сословием образованным, один только случай соединения двенадцатый год, и мы видели, как народ заявил себя... Мы убедились, наконец, что мы тоже отдельная национальность, в высшей степени самобытная, и что наша задача создать себе новую форму, нашу собственную, родную, взятую из почвы нашей, взятую из народного духа.

Русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, которые с таким упорством развивает Европа в отдельных своих национальностях»[11].

Как видим, в программе этой немало такого, что было приемлемо и для славянофилов. Однако «почвенники» считали необходимым от них отмежеваться, подчеркивая свои разногласия: славянофилы требовали возврата к допетровской старине, почвенники этого не предполагали; в отличие от славянофилов публицисты, группировавшиеся вокруг журнала «Время», носителем русского народного начала считали не крестьян, а «весь народ», включая купечество. Но дело было не столько в этих тонкостях, сколько в позициях по коренным проблемам эпохи: политическим, философским, эстетическим. Если подойти к вопросу так, то сразу станет ясно, что «Время» издание либерально-монархическое. Отсюда его резкие нападки на «Современник», отсюда статьи философа-идеалиста H.H. Страхова (псевдоним Косица), который усердно выступал против революционных демократов.

Щедрин имел все основания в одном из обозрений «Наша общественная жизнь», обращаясь к «почвенникам», спросить: «А знаете ли вы, что с «Русским вестником» все-таки приятнее иметь дело, нежели с вами? По крайней мере не обманываешься: войдешь в «Русский вестник» ну, и знаешь, что вошел в лес, а в вас войдешь не можешь даже определить, во что попал: и серенько, и жиденько, и скользко... Вы называете г. Каткова булгаринствующим, но разве не прав будет тот, кто вас, «Время», назовет катковствующими?»[12].

Как видим, давая уничтожающую оценку этому журналу, Щедрин отмечает не только реакционность его программы, но и непоследовательность, неопределенность ее. Весьма неясно и двусмысленно написанные статьи публицистов «Времени», особенно Страхова, порой были трудны для восприятия и могли толковаться по-разному. После одной из таких статей, посвященных событиям в Польше, «Время» было закрыто. Это произошло в апреле 1863 г.

В 1864 г. братьям Достоевским удалось получить разрешение выпускать ежемесячник «Эпоха». В книжках «Эпохи», появившихся в период спада революционного движения, печатались реакционные, проникнутые враждой к социализму «Записки из подполья» и другие произведения Ф.М. Достоевского. «Эпоха» прекратила выход в начале 1865 г., не пользуясь успехом у читателей.

К третьей группе изданий монархического лагеря относятся откровенно крепостнические издания «Журнал землевладельцев», «Земледельческая газета», еженедельник «Домашняя беседа», газета «Весть» и некоторые другие.

«Журнал землевладельцев» был создан для обсуждения крестьянской проблемы. Издавал его помещик Желтухин в 18581859 гг.

Выступать прямо против отмены крепостного права в эту пору было уже невозможно, и землевладельцы, а именно их органом был журнал, вели на его страницах борьбу за сохранение прежних порядков при видимости формальной свободы для крестьян. Весь смысл деятельности Желтухина и его журнала заключался в том, чтобы найти такое решение крестьянской проблемы, при котором землевладелец в результате намечаемых реформ не только ничего бы не потерял, но и выиграл.

«Современник» разоблачал плантаторский характер «Журнала землевладельцев», называл его сотрудников людьми «с узкими и отсталыми понятиями», «алчными эгоистами».

Таких же, если еще не более правых, взглядов придерживалась «Земледельческая газета». Крепостники с ее страниц требовали сохранения телесных наказаний для крестьян, утверждая, что без этого помещичье хозяйство не может существовать. Реакционеры из «Земледельческой газеты» не допускали возможности отмены порки и ссорились между собой, обсуждая виды истязаний. Н.Г. Чернышевский с гневом писал об этих «идеологах» средневекового варварства: «И о таких вещах надобно еще спорить!.. Говорите же о прогрессе. Если эти споры — прогресс, то прогресс, достойный монгольских степей, а не Европейской России, время какого-нибудь Тимур-Култука, а не XIX века»[13].

Крайне правой, насквозь монархической была «Домашняя беседа» В.И. Аскоченского, которая возникла в 1858 г. и завершила свой бесславный путь в конце семидесятых годов. Невежественный человек, ханжа и лицемер, близко связанный с верхушкой духовенства, Аскоченский в каждом номере газеты печатал церковные проповеди и бездарные, пропитанные ненавистью к народу статьи.

Не менее реакционной была и газета «Весть», редакторами которой являлись В.Д. Скарятин и Н.И. Юматов. Выходила она в послереформенные годы с 1863 по 1870 и пропагандировала идею восстановления власти дворянства, которая, как казалось, стала после реформы не очень крепкой. «Весть» предлагала восстановить телесные наказания для «освобожденных» крестьян.

В 1858 г., по данным, опубликованным «Современником», в России выходило 109 газет, ведомостей и листков и 95 журналов и повременных изданий ученых обществ, в том числе в Петербурге газет и ведомостей 23 и журналов 57, в Москве газет 6 и журналов 13[14]. И все это были издания, принадлежавшие в основном к либерально-монархическому лагерю.

Ему противостояла очень немногочисленная по количеству, но коренным образом отличающаяся по идейному содержанию группа революционно-демократических органов печати во главе с журналом «Современник». В ожесточенной борьбе с либерально-монархической прессой в эпоху 60-х годов «Современник», «Искра» и «Русское слово» утвердили принципы революционно-демократической идеологии, став предшественниками подлинно народной, пролетарской печати.

в начало

 

«СОВРЕМЕННИК»

ЖУРНАЛИСТСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ Н.Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО И Н.А. ДОБРОЛЮБОВА

 

ОРГАН РЕВОЛЮЦИОННОЙ ДЕМОКРАТИИ

 

Журнал «Современник» занимает центральное место среди подцензурных революционно-демократических изданий в России середины XIX в. Созданный еще в 1836 г. А.С. Пушкиным, с 1847 г. перешедший к Н.А. Некрасову и И.И. Панаеву, «Современник» в 50-е и 60-е годы становится центром пропаганды идей демократической революции. Журнал последовательно защищает интересы крестьян основной общественной силы, боровшейся за уничтожение феодально-крепостнического строя. Это направление придала «Современнику» новая редакция, в состав которой вошли Н.Г. Чернышевский и Н.А. Добролюбов.

Привлекая в журнал в 1854 г. Чернышевского, Некрасов возлагал на него большие надежды. Тяжелые цензурные условия «мрачного семилетия» и засилье в редакции либерально настроенных сотрудников сделали то, что «Современник» все больше терял свою остроту, опускался на позиции «чистого искусства». Надо было сделать решительный шаг по пути возрождения традиций Белинского, чтобы дальше развить и приумножить их.

Чернышевский пришел в «Современник» человеком с вполне определившимися взглядами. Его мировоззрение сформировалось под влиянием растущей борьбы народных масс и передовой интеллигенции России против крепостничества и самодержавия, под влиянием революционного движения в Западной Европе. Он воспитывался на произведениях Белинского и Герцена, Лермонтова и Гоголя, Жорж Санд и Диккенса, на идеях петрашевцев, на лучших достижениях социально-исторической, философской мысли и художественной литературы России и Запада. Еще в студенческие годы Чернышевский стал убежденным «партизаном социалистов и коммунистов и крайних республиканцев»  и непримиримым врагом господ, которые только болтают о свободе, но не вводят ее в жизнь. Еще тогда он твердо решил отдать свою жизнь «для торжества свободы, равенства, братства и довольства». Совершенно ясное мнение составил Чернышевский о положении дел в России: «Вот мой образ мыслей о России: неодолимое ожидание близкой революции и жажда ее... мирное, тихое развитие невозможно». Революция в России, по убеждению Чернышевского, должна уничтожить абсолютизм и крепостное право и установить правление «самого низшего и многочисленнейшего класса земледельцы + поденщики + рабочие». К началу работы Чернышевского в «Современнике» сложились и его материалистические философские взгляды, и его воззрения в области эстетики. Он имел ясное представление и о задачах русской литературы и литературной критики.

Чернышевский сразу же стал одним из основных сотрудников «Современника». В 1854 г. он печатался почти в каждом номере журнала и поместил в нем до двадцати рецензий, статью «Об искренности в критике» и два обзора «Иностранные известия». Чернышевский писал рецензии о книгах и по истории (в том числе об «Истории России с древнейших времен» С. Соловьева), и по языкознанию («О сродстве языка славянского с санскритским» А. Гильфердинга), и по экономическим вопросам («О земле как элементе богатства» А. Львова), но более всего о произведениях художественной литературы: трилогии М. Авдеева и его же повести «Ясные дни», романе Евг. Тур «Три поры жизни», пьесе А.Н. Островского «Бедность не порок», сочинениях А. Погорельского и др.

Уже первые статьи Чернышевского в «Современнике» обратили на себя общественное внимание. Помещенный во втором номере журнала разбор произведений М. Авдеева, по свидетельству Е. Колбасина, «произвел целую бурю в литературных кружках. Многие были задеты, другие заинтересованы, все расспрашивали, кто этот отважный критик, осмелившийся так резко разбранить Авдеева, известного в свое время литератора и постоянного сотрудника «Современника»[15].

Действительно, Чернышевский оценил произведения Авдеева весьма сурово. Сочиненный этим автором роман о Тамарине, по мнению критика, страдает «отсутствием мысли» и представляет собой бездарную копию с «Героя нашего времени», а повесть «Ясные дни» идеализирует помещичий быт, который не может быть идеализирован «в своей истине».

Столь же строгим был отзыв Чернышевского о светском романе Евг. Тур «Три поры жизни». В нем, по словам Чернышевского, «нет ни мысли, ни правдоподобия в характере, ни вероятности в ходе событий; есть только страшная аффектация, натянутость и экзальтация».

С предельной ясностью Чернышевский высказал свои убеждения в рецензии на пьесу А.Н. Островского «Бедность не порок». Как известно, в этой пьесе Островский отдал известную дань идеализации патриархального купеческого быта, за что и был провозглашен А. Григорьевым «глашатаем правды новой». Чернышевский в своей рецензии подверг резкой критике и «апофеоз старинного быта», и славянофильские идеи А. Григорьева, и слабые стороны пьесы Островского. «В правде сила таланта писал далее Чернышевский, ошибочное направление губит самый сильный талант. Ложные по основной мысли произведения бывают слабы даже и в чисто художественном отношении».

Если к названным выше рецензиям прибавить статью о книге А. Львова «О земле как элементе богатства», то характер первых выступлений Чернышевского в «Современнике» станет очевидным до конца. В своей политико-экономической статье Чернышевский проводил те же идеи, что и в рецензиях на произведения художественной литературы. Он и здесь, как, скажем, в отзыве о сочинениях Авдеева, нападал на землевладельцев, эксплуатирующих земледельцев, и на идеологию, оправдывающую и приукрашивающую отношения эксплуатации. Доказывая наличие ренты, получаемой землевладельцами даже с самых худших земель, Чернышевский издевается над Львовым и ему подобными экономистами — защитниками земельных собственников, которые вопреки фактам пытаются убедить, что «английский лорд, живущий в Риме или Париже, своими трудами обрабатывает свою землю, а его фермеры просто дармоеды, которые пожинают плоды его трудов», что «завидна участь пахарей, получающих страшные доходы, и достойна сострадания участь бедного лорда, едва имеющего ныне насущный хлеб».

От выступлений Чернышевского в «Современнике» повеяло силой и свежестью. Его статьи и рецензии отличались поразительной эрудицией, глубиной мысли» принципиальностью и, главное, последовательным и боевым демократическим направлением. Естественно, что они сразу вызвали нападки со стороны враждебной критики.

В шестом номере «Отечественных записок» за 1854 г. была помещена анонимная статья «Критические отзывы» «Современника» о произведениях г. Островского, г-жи Евгении Тур и г. Авдеева», направленная против Чернышевского. В ней утверждалось что критические отзывы нового сотрудника «Современника» несправедливы, недопустимо резки, непримиримы по тону и противоречат прежним мнениям журнала. Чернышевский ответил «Отечественным запискам» большой статьей «Об искренности в критике» (1854, №7), в которой развил свои взгляды на задачи передовой литературной критики и нанес сокрушительный удар по критике беспринципной и уклончивой.

Задача критики, утверждал Чернышевский, «служить выражением мнения лучшей части публики и содействовать дальнейшему распространению его в массе». Чтобы отвечать своему назначению, критика должна отличаться строгой принципиальностью и твердыми убеждениями, стремиться к «ясности, определенности и прямоте». По мнению Чернышевского, именно уклончивая, умеренная и беспринципная критика повинна в том, что в русской литературе опять появились риторические произведения в духе Марлинского и Полевого и новые «Марьины рощи» с Усладами. Защищая передовые идеи и интересы читателей, критика, по словам Чернышевского, не должна бояться выступать и против любых литературных авторитетов, если они предлагают читателям «дурные сочинения».

Статья «Об искренности в критике» вызвала взрыв негодования в лагере «Отечественных записок». В нескольких номерах (1854, №8, 9, 11) журнал Краевского на разные лады пытается возражать Чернышевскому и обвинять «Современник» в измене «прежнему направлению».

Рецензии и статьи Чернышевского пришлись не по вкусу и некоторым сотрудникам «Современника»: Дружинину, Боткину и др. Но руководители журнала Некрасов и Панаев поддержали выступления Чернышевского, увидев в нем и в Добролюбове, пришедшем в журнал позже, достойнейших продолжателей великого дела Белинского.

Разногласия в редакции «Современника» обострились в 1855 г. после выхода в свет диссертации Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности». Исходным пунктом автора была мысль о прекрасном как выражении жизненного идеала. «Прекрасное есть жизнь», провозглашал Чернышевский. Опровергая взгляды идеалистической эстетики, которая отрывала искусство от действительности, он утверждал, что искусство в ней берет свое начало, поэтому и красоту надо искать в жизни, а не в потустороннем мире. По мнению Чернышевского, основная задача искусства служить потребностям общества, отражать и объяснять жизнь. Искусство должно помочь человеку прочнее утвердиться на земле, стать хозяином действительности, оно могучее орудие перестройки общества.

Русская дворянская интеллигенция и, прежде всего такие ее представители в редакции «Современника», как Григорович и Боткин, считали книгу Чернышевского прямым вызовом всему тому, во что они до сих пор верили. Резко отрицательно отозвался о диссертации Тургенев. Очень близкий к «Современнику» Григорович написал повесть «Школа гостеприимства» (она появилась в сентябрьском номере «Библиотеки для чтения» за 1855 г.) злой памфлет на Чернышевского. Нападки особенно усилились в 1856 г., после опубликования в «Современнике» «Очерков гоголевского периода русской литературы».

«Очерки гоголевского периода» крупнейшее произведение Чернышевского-критика. Оно печаталось в журнале с конца 1855 г. в течение всего 1856 г. На основе материалистического понимания искусства Чернышевский осветил в своей работе основные проблемы русской литературы, общественно-политической мысли и журналистики 30-х и 40-х годов XIX в. В центре «Очерков» защита идей Белинского, восстановление и дальнейшее развитие его принципов, утверждение творчества Гоголя, разгром теории «чистого искусства».

В первых трех статьях «Очерков» Чернышевский рассматривает критические высказывания о Гоголе Полевого, Сенковского, Шевырева. Показывая несостоятельность обвинений Гоголя в односторонности, в отсутствии идеалов, Чернышевский выступает и против современной ему либерально-дворянской критики, главным образом против Дружинина, который по существу повторял слова Полевого и Сенковского. В статьях утверждается, что Гоголь выдающееся явление русской национальной культуры и чтобы оценить его по-настоящему, критик должен разделять интересы народа. Таким критиком был В.Г. Белинский.

Большая часть «Очерков гоголевского периода» это обстоятельная и всесторонняя характеристика мировоззрения Белинского, его философских, политических, эстетических взглядов. Чернышевский показал огромную роль Белинского в истории русской литературы и общественно-политической мысли.

Но критик не просто преклонялся перед Белинским и Гоголем. Он понимал, что их наследие помогает постигать науку ненависти к крепостничеству и самодержавию, вооружает для борьбы с либерально-буржуазной идеологией. «... Не гораздо ли более жизни в этих покойниках, писал Чернышевский в «Очерках», имея в виду Белинского и Гоголя, нежели во многих людях, называющихся живыми? Ведь если слово писателя одушевлено идеею правды, стремлением к благотворному действию на умственную жизнь общества, это слово заключает в себе семена жизни, оно никогда не будет мертво. И разве много лет прошло с того времени, когда эти слова были высказаны? Нет; и в них еще столько свежести, они еще так хорошо приходятся к потребностям настоящего времени, что кажутся сказанными только вчера» (III, 9). В другом месте, критикуя сторонников взгляда «искусство для искусства», автор «Очерков» замечал, что они «обманываются или притворяются»; слова «искусство должно быть независимо от жизни» всегда служили «только прикрытием для борьбы против не нравившихся этим людям направлений литературы, с целью сделать ее служительницею другого направления, которое более приходилось этим людям по вкусу» (III, 301).

Отстаивая в борьбе с либералами наследие Белинского и Гоголя, Чернышевский подходил к нему исторически, видел то, что в нем не соответствует новым условиям жизни. В заключительных главах «Очерков» он подчеркнул, что, считая идеи Белинского и Гоголя важнейшими для 60-х годов, критика должна сделать новый шаг в своем развитии.

«Очерки гоголевского периода русской литературы» первая книга по истории русской общественно-политической мысли, по истории русской журналистики 3040-х годов XIX в., и свое значение она продолжает сохранять до наших дней.

Страстная защита Чернышевским идей Белинского и Гоголя, обстоятельная критика теории «искусство для искусства» вызвали гнев и возмущение либералов. В конце 1856 г. Дружинин поместил в «Библиотеке для чтения» статью «Критика гоголевского периода и наши к ней отношения», в которой пытался дискредитировать Чернышевского как последователя Белинского. Но передовой читатель понимал, что, сделав это, Дружинин тем самым отрекся от наследия Белинского, выступил против его идей и принципов. Боткин, еще в сентябре 1855 г. считавший нападки Григоровича на Чернышевского в «Школе гостеприимства» неосновательными, а нового сотрудника «честными и хорошим человеком», в апреле 1856 г. убеждает Некрасова заменить его Ап. Григорьевым, который, по его мнению, и талантливее и «во всем несравненно нам ближе... Он не прочь от участия в «Современнике» и даже, кажется, желает этого, но ему, видите, хочется иметь орган для своих мнений. Он готов взять на себя всю критику «Современника», но с тем, чтобы Чернышевский уже не участвовал в ней»[16]. С пренебрежением отзывались о Чернышевском Тургенев, а позднее и Л. Толстой.

Однако Некрасов был непреклонен. Чем больше либералы нападали на Чернышевского, тем яснее становилось, что именно он единственный преемник Белинского. Некрасов пытается убедить своих оппонентов в том, что Чернышевский тот человек, который нужен сейчас «Современнику», он всячески поддерживает Чернышевского, повышает его роль в руководстве журналом. Уезжая в августе 1856 г. за границу, Некрасов передал Чернышевскому свои редакторские обязанности.

Полемика Чернышевского с либералами по основным вопросам литературы продолжалась и в начале 1857 г. Его главными противниками были Дружинин и «Библиотека для чтения». В рецензии на крестьянские рассказы Писемского («Библиотека для чтения», 1857, №1) Дружинин продолжал разносить Белинского, утверждая, что он ставил перед литературой лишь дидактические цели, что критика 40-х годов призывала писателей чернить действительность. Писемский же, по мнению Дружинина, «смело, став в разлад с критикой гоголевского периода нашей литературы», изображает жизнь главным образом с положительной стороны. В своей рецензии на те же рассказы Чернышевский опровергал все основные положения Дружинина. Критика гоголевского периода, говорит он, всегда «гнала из искусства дидактику» и выступала против преднамеренности в поэзии, считая, что «не должно ни чернить, ни белить действительность, а надобно стараться изображать ее в истинном ее виде, без всяких прикрас и без всякой клеветы». Что же касается Писемского, то, как считал Чернышевский, он никаких перемен в русской литературе не произвел и не мог произвести. Более того, «никто из русских беллетристов не изображал простонародного быта красками более темными, нежели г. Писемский» (IV, 562563, 569), а его крестьянские рассказы целиком в русле гоголевских традиций.

Все же, несмотря на острые разногласия, внутри «Современника», невзирая на резкую полемику с Дружининым, в 1855 и в 1856 гг. разрыв демократов с либералами еще не произошел. Это объясняется рядом причин.

Чернышевский, мировоззрение которого в основном формировалось еще в юношеские годы, бесспорно, уже в середине 50-х годов понимал, что разрыв с либералами рано или поздно станет неизбежным. Однако в те годы, когда шла подготовка общественного мнения к необходимости крестьянской реформы, на какое-то время был нужен союз всех антикрепостнических сил. Некоторые факты давали надежду предполагать, что такие писатели, как Тургенев, который был врагом крепостного права, могут стать сторонниками демократов в борьбе против крепостничества. Некрасов и Чернышевский отдавали себе, далее, отчет в том, что потеря Тургенева, Григоровича, Островского, Толстого известнейших русских писателей может привести к падению престижа «Современника», к снижению его популярности среди читателей и потому делали попытки ужиться с Тургеневым и Толстым, рассчитывая даже на то, что, может быть, удастся склонить этих писателей на свою сторону. Именно этими обстоятельствами объясняется позиция Некрасова и Чернышевского в 18561857 гг., и только в этом свете можно понять так называемый договор об «исключительном сотрудничестве» Тургенева, Толстого, Островского, Григоровича в «Современнике», который был заключен в конце 1856 г.

Начиная с 1 января 1857 г. Григорович, Тургенев, Толстой и Островский обязывались в течение четырех лет печатать свои произведения исключительно в «Современнике». Кроме обычного гонорара, они получали часть доходов от подписки на журнал за вычетом издержек по изданию. При этом одна треть прибыли шла редакторам Некрасову и Панаеву, а две трети делились между четырьмя «исключительными сотрудниками» в соответствии с числом листов, напечатанных каждым из них.

«Обязательное соглашение» было последней попыткой добиться объединения двух групп, четко определившихся в редакции «Современника» к исходу 1856 г., либеральной и революционно-демократической. Ни к чему, однако, она не привела, да и привести не могла. Дальнейшее обострение классовых противоречий в стране, размежевание сил на общественно-политической арене неизбежно влияли и на состояние редакции «Современника». И хотя участие некоторых из «обязательных сотрудников» продолжалось в журнале еще довольно долго (Тургенев, например, последний раз печатался здесь в 1860 г.), сам договор о сотрудничестве вскоре потерял силу. Увидев, что Толстой, Островский, Григорович, Тургенев охладели к журналу, не дают своих произведений и ничего не обещают на будущее, Некрасов и Панаев в начале 1858 г. предложили это условие считать уничтоженным.

В это время в истории «Современника» произошло другое, намного более значительное событие: появился новый сотрудник Н.А. Добролюбов. В 18551857 гг. будущий критик учился в Главном педагогическом институте в Петербурге. Здесь Добролюбов писал революционные стихи, активно участвовал в подпольном студенческом кружке, выпускал рукописную газету.

Первая статья Добролюбова «Собеседник любителей российского слова», подписанная псевдонимом «Н. Лайбов» (псевдоним образован из последних слогов имени и фамилии автора: «...лай ...бов»), была напечатана в августовской книжке «Современника» за 1856 год.

Несколько раньше произошла встреча Добролюбова с Чернышевским, которая сразу же обнаружила их идейную близость и положила начало личной дружбе, продолжавшейся до смерти Добролюбова.

Встреча с Чернышевским имела огромное влияние на Добролюбова и сказалась на дальнейшем формировании его взглядов. Однако основы революционно-демократического мировоззрения выдающегося критика и публициста сложились, несомненно, до его знакомства с Чернышевским. Об этом, в частности, свидетельствует его первая работа, напечатанная в журнале.

В статье «Собеседник любителей российского слова» Добролюбов высмеял так называемое «библиографическое» направление буржуазно-либеральной критики, разъяснил, как следует понимать роль критика. По его мнению, давая «верную, полную, всестороннюю оценку писателя или произведения», критик в то же время должен произносить «новое слово в науке или искусстве», распространять в обществе «светлый взгляд, истинные благородные убеждения». Политическим темпераментом революционера были подсказаны Добролюбову и оценки явлений литературы XVIII в.

Все это, разумеется, вызвало недовольство либерально-дворянской журналистики. Статья о «Собеседнике» подверглась критике в ближайшем номере «Отечественных записок». Признанный знаток словесности А. Галахов в весьма пространном обзоре доказывал «односторонность или неверность» выводов Добролюбова. Галахова поддержала газета «Сын отечества». Добролюбов коротко и убедительно ответил своим оппонентам на страницах «Современника» в очередном обзоре «Заметки о журналах».

В 1857 г. участие молодого сотрудника в журнале непрерывно растет. Обратили на себя внимание, в частности, его статьи о сочинениях графа Соллогуба, о пьесе барона Е. Розена, о стихах В. Бенедиктова, о романе графини Е. Ростопчиной, в которых подвергалась резкой критике литература реакционного дворянства; Добролюбов начинал упорную борьбу с либерально-дворянской идеологией.

С конца 1857 г. Добролюбов стал постоянным сотрудником редакции «Современника». Чернышевский и Некрасов возлагают на него обязанности заведующего литературно-критическим (библиографическим) отделом. С 1858 г. Добролюбов вошел в число редакторов журнала вместе с Некрасовым и Чернышевским.

Соотношение сил в «Современнике» существенно изменилось. Приход Добролюбова сразу сказался на политическом направлении журнала. Теперь можно было четко осуществить руководство по трем основным разделам: критика Добролюбов, публицистика Чернышевский, беллетристика Некрасов. Новая редакция очень быстро придает журналу характер боевого органа передовой революционно-демократической мысли.

Качественно Новое начало, которое дает основание считать, что «Современник» в это время переходит на позиции революционной демократии, сказалось прежде всего в четко выраженном (насколько позволяли условия цензуры) стремлении редакции журнала к революционным преобразованиям и в признании крестьянства главной революционной силой общества.

Мысль об этом внушалась читателю и тогда, когда шла речь о явлениях литературы, и если имелись в виду события внутренней или зарубежной жизни. Революционно-демократический смысл программы «Современника» проявлялся, далее, в пропаганде материализма и атеизма, в постоянной критике идеалистической философии. Он чувствовался также в решительной борьбе за реалистическую литературу, истинную выразительницу нужд народа, в защите писателей, которые служили народным интересам. Новое качество журнала проявлялось, наконец, в его беспощадной борьбе вначале против либерально-дворянской литературы и критики, затем против либерализма как буржуазной идеологии вообще.

Конечно, целям этим служили далеко не все материалы «Современника». Немало места среди них занимали рассказы, стихи, очерки, произведения переводной беллетристики, далекие по своим идеям от того, за что ратовал журнал. Публиковались стихотворения А. Фета, А. Майкова, Ф. Тютчева, поэтов четко проявившейся творческой индивидуальности, которых, однако, объединяло стремление уйти от проблем настоящего в мир поэтической мечты; встречались произведения незначительных писателей и поэтов вроде какого-нибудь Селиванова или Кускова. Но при всем том ведущие материалы «Современника» критика, библиография, публицистика представляли собой мощный идейный стержень, делавший журнал изданием нового, революционно-демократического типа. Да и беллетристика чаще всего подбиралась так, что служила тем же целям. В произведениях таких писателей, как Д. Григорович, И. Панаев, А. Надеждин, С. Турбин, В. Даль, если и показывались недостатки крепостного строя, то главным образом со стороны нравственно-этической. «Очерки народного быта» H Успенского, опубликованные «Современником» в начале 1858 г., содержат уже правдивое изображение деревни, нищеты и бедности крестьянина. Позже, в статье «Не начало ли перемены?» Чернышевский очень высоко оценил рассказы Н. Успенского, увидев заслугу беллетриста в том, что ему удалось глубоко проникнуть в народную жизнь и «так ярко выставить... коренную причину ее тяжелого хода, как никому из других беллетристов» (VII, 873).

В журнале читатель находил яркие, насыщенные революционным пафосом стихи Некрасова, в 1857 г. здесь была напечатана повесть Щедрина «Жених», а в следующем году появился роман Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома», посвященный теме рабства американских негров. Беллетристика журнала в целом все больше и больше служила пропаганде освободительных идей.

Переход «Современника» на позиции революционного демократизма привел к изменению самого характера издания: журнал из литературного, каким был еще не так давно, превратился в общественно-политический и литературный. Собственно, именно в это время он сложился как тип «толстого» общественно-политического и литературно-художественного ежемесячника.

Важным фактом в истории «Современника» было объявление о подписке на 1858 г. «Если определить одним словом характер, который редакция желает иметь характером своего журнала, говорилось в нем, это слово «общественный». С того самого времени, как мы начали издание «Современника», он всегда стремился к тому, чтобы быть журналом общественным. Горячее сочувствие и твердая поддержка со стороны общественного мнения позволяют нам в настоящее время обещать, что цель, к которой мы всегда стремились, может быть достигаема полнее, нежели прежде»[17].

Появление этого документа было подготовлено большой работой Чернышевского по теоретическому обобщению основных принципов развития демократической журналистики в России в первой половине XIX в. и по перестройке «Современника», начавшейся вскоре после прихода его в редакцию.

Возросшая в 40-е годы роль художественной литературы и место, которое занимала тогда в журнале беллетристика, объяснялись тем, что в то время художественная литература была основной формой пропаганды передовых идей. При таких условиях единственно возможным типом передового издания стал журнал литературный. Вот почему «Современник» сложился как литературно-общественный орган печати.

В середине 50-х годов обстановка несколько изменилась. Художественная литература, служившая основным средством духовного просвещения народа во времена Белинского, продолжала сохранять за собой важную роль, но теперь она не могла удовлетворить демократов, в условиях назревания революционной ситуации особенно ощущавших нужду в разработке теории. Естественно, что должно было резко возрасти и действительно возросло значение политических, экономических, философских статей, публицистики в целом. Публицистика выдвигается на первое место. Из литературного «Современник» становится журналом общественно-политическим.

Редакция вела огромную работу, направленную на то, чтобы в условиях жестокого цензурного режима изменить характер журнала. Еще летом 1856 г. было решено создать новый отдел «Современная хроника политических событий в нашем отечестве и других странах». Издатели журнала, Панаев и Некрасов, обратились с письмом к министру народного просвещения. И хотя либеральным органам «Русскому вестнику», «Русской беседе» разрешили иметь отдел «Обозрение современных политических событий», просьба редакции «Современника» была отклонена.

Натолкнувшись на серьезные цензурные препятствия, редакция «Современника» постаралась изменить структуру издания, чтобы помещать больше статей, связанных с насущными проблемами современности. В 18561857 гг. «Современник» состоял из пяти отделов: «Словесность», «Науки и художества», «Критика», «Библиография» и «Смесь». В начале 1858 г. журнал фактически состоял уже из трех частей: первый отдел «Словесность, науки и художества», второй «Критика и библиография» и третий «Смесь». Объединение «словесности» с «науками» дало возможность с каждым номером расширять публицистический раздел. Показательно, что первая книга «Современника» за 1858 г. была открыта статьей Н.Г. Чернышевского «Кавеньяк».

Перестройка структуры журнала закончилась в начале 1859 г., когда было создано два отдела. В первом помещались беллетристические произведения, а также статьи научного характера. Во второй отдел входили публицистика, критика и библиография.

Ответить на запросы дня, предложить практическое решение той или иной проблемы, связанной с освобождением крестьян, можно было лучше всего в публицистическом произведении. И не случайно, что «Современник» как журнал общественно-политический окончательно складывается в середине 1858 г., когда стало возможно, хотя и с большими ограничениями, открытое обсуждение крестьянского вопроса. Немаловажную роль сыграл новый отдел журнала «Устройство быта помещичьих крестьян». Авторы его разоблачали попытки помещиков сохранить крепостное право, последовательно отстаивали интересы крестьянства. В статьях, освещавших условия отмены крепостного права, удавалось излагать программу революционной демократии по крестьянскому вопросу.

Основным автором работ, напечатанных здесь, был Чернышевский. Еще в начале 1858 г., передав Добролюбову руководство отделом критики и библиографии, Чернышевский целиком отдался публицистике и принял на себя главный труд по написанию статей, непосредственно или косвенно связанных с решением крестьянской проблемы. Он с одинаковым успехом выступает как политик, экономист, историк и философ.

«Современник» под руководством Некрасова, Чернышевского и Добролюбова стал ярко выраженным политическим журналом, и это сделало невозможным участие в нем либеральной группы сотрудников. В 1858 г. «Современник» покинул Л. Толстой, в 1859 г. ушли А. Майков и Фет, в 1860 г. Григорович и Тургенев.

в начало

 

КРЕСТЬЯНСКИЙ ВОПРОС В «СОВРЕМЕННИКЕ»

 

Переход «Современника» на позиции революционной демократии наглядно проявился в острой критике феодально-крепостнического строя.

Сильным выступлением журнала, посвященным осуждению крепостной системы прежде всего в плане экономическом, была рецензия Чернышевского на книгу И. Фундуклея «Статистическое описание Киевской губернии» (1856, №7). Взяв для разбора составленную чиновником «ученую» работу, Чернышевский показал экономическую несостоятельность описанных в ней помещичьих имений из-за очень низкой производительности рабского труда.

За рецензией на сочинение Фундуклея в журнале последовала серия материалов по вопросам крепостной экономики. Среди них нужно упомянуть статью Чернышевского «О новых условиях сельского быта» (1858, №2) и «Современное обозрение» Е. Карновича (1858, №3). Однако необходимо учитывать, что выступления с критикой экономической несостоятельности крепостничества были характерны в этот период не только для «Современника», но и для либеральных органов. Высказывания о невыгодности «обязательного труда» крестьян для самих помещиков были нередки тогда и в «Экономическом указателе» И. Вернадского, и в «Русском вестнике» Каткова. Принципиальное различие между органом революционных демократов и либеральными изданиями состояло в степени глубины и резкости критики. Но и это не самое главное. Дело заключается в том, что не критика крепостничества в плане экономическом составляла основное идейное содержание «Современника» в 18561858 гг. Главной своей задачей журнал, отражавший интересы крестьянства, ставил разоблачение политической сути крепостного строя, показ тесной связи помещиков с царем, пропаганду идей народной революции. Именно это отличало его от всей либеральной журналистики.

В различных статьях «Современника» освещалась чудовищная несправедливость распределения материальных благ, когда на одном полюсе общества сосредоточено богатство, на другом нищета. «...На каждое лицо из класса помещиков, писал Чернышевский, достается, средним числом, сбор хлеба более, нежели с 230 десятин; помещичьи крестьяне на каждую душу пользуются менее, нежели девятью десятых частей десятины»[18]. Другими словами, помещик получает, по крайней мере, в двести пятьдесят раз больше мужика. Неудивительно, что при таких условиях из года в год увеличивается смертность крестьян. Данные, которые приводились Чернышевским и другими публицистами «Современника», показывали, что если не изменить условия, то через несколько десятков лет крепостные крестьяне вымрут. Но кто же тогда будет работать, производить материальные блага? Только уничтожение крепостничества может спасти страну от катастрофы такой вывод мог сделать читатель, знакомясь с материалами журнала.

Другим порождением крепостного права была культурная отсталость страны. В рецензии на книжку «Месяцеслов на 1856 високосный год» Чернышевский приводил любопытные цифры, характеризующие уровень просвещения в России. В 1854 г. в школах обучалось немногим более 120 тысяч человек, население же страны составляло около 60 миллионов. Значит, учился лишь каждый пятисотый. Еще более убогой была картина высшего образования во всех высших учебных заведениях страны числилось 4130 студентов.

В 1857 г. в рецензии на брошюру «Столетие Московских ведомостей» и в «Современных обозрениях» Чернышевский, сравнивая состояние просвещения в европейских странах, приходил к выводу, что для ликвидации культурной отсталости России понадобятся годы и годы. Однако если сломать феодально-крепостнический строй, освободить от кандалов духовные силы народа, она может быстро двинуться вперед.

Сильнейшим ударом по крепостничеству были материалы, в которых раскрывалось нравственное падение землевладельцев. Наиболее ярким выступлением такого рода была статья Добролюбова «Деревенская жизнь помещика в старые годы», напечатанная в третьей книжке «Современника» за 1858 г. Приводя примеры из произведений С.Т. Аксакова «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука», критик показывал, как грубы и некультурны помещики, насколько мелки их побуждения. Но от них зависит судьба России, в их владении «большая половина всего населенного пространства русской империи», они занимают все высшие должности в государстве. Можно ли с этим мириться дальше? Вывод напрашивался все тот же крепостное право надо уничтожить немедленно.

В связи с всесторонней критикой на страницах «Современника» феодального строя Чернышевский и Добролюбов показывали также, что рабство наложило тяжелый отпечаток не только на помещиков, но и на крепостных. Крестьянин, отрабатывающий барщину, привыкает к небрежному и ленивому труду из-под палки. Это входит в его натуру настолько прочно, что затем, даже работая на своем участке, он проявляет нерадивость. Обязательный труд оказывает самое дурное влияние на личность крестьянина, подавляет в нем здоровые начала; крепостное право безнравственно и античеловечно. Понимая, насколько вредным было воздействие рабства на широкие массы крестьян, Чернышевский, Добролюбов и другие деятели «Современника» в то же время всегда верили в народ, в его творческие силы.

Революционно-демократической критикой крепостного строя были пронизаны и все материалы, посвященные общине и общинному землевладению, которые печатались в «Современнике» с 1856 по 1859 г. Чернышевский отводил общине очень важную роль, видя в ней форму движения к социализму при условии ликвидации помещичьего хозяйства и перехода земли в государственную собственность. Это были, конечно, утопические представления о пути к социализму, однако они объективно играли положительную роль, потому что сочетались с верой в возможность крестьянской социалистической революции и поднимали народ на борьбу с самодержавием.

Все статьи Чернышевского по вопросам общины были остро полемическими. Они направлены главным образом против буржуазных либералов из «Экономического указателя». В ходе полемики с этим журналом, формулируя свою точку зрения на общину, Чернышевский создал революционно-демократическую программу уничтожения крепостной системы и переустройства общества.

Уже в первых своих работах на темы общинного землевладения  (в «Заметках о журналах», в статье «О поземельной собственности») Чернышевский выступает с критикой фермерского пути развития сельского хозяйства и отстаивает общину. При этом он признает, что крестьянская община является остатком патриархального строя. Не чуждо было Чернышевскому и понимание того факта, что переход от общины к буржуазным формам хозяйства есть явление прогрессивное. «Приложением капиталов к производству, писал он, увеличиваются массы продуктов, но изменяется и самый порядок производства. Различие между хворостом или кизяком и каменным углем, между проселочною и железною дорогою не более значительно, нежели различие между порядком патриархальной экономической деятельности и деятельности, совершающейся силою машин, капиталов и других экономических отношений и двигателей, свойственных новейшему времени» (IV, 304). Вместе с тем Чернышевский, один из основоположников народничества как системы взглядов крестьянской демократии в России во второй половине XIX в., считал, что община после победы революции не только создаст большинству крестьян самые лучшие условия пользования землей, сохранит крестьянские массы от экспроприации их капиталистическими грабителями, но и явится средством для перехода к будущему социалистическому строю. «Через тридцать или двадцать пять лет, говорил Чернышевский, общинное владение будет доставлять нашим поселянам другую, еще более важную выгоду, открывая им чрезвычайно легкую возможность к составлению земледельческих товариществ для обработки земли; не можем не сказать, чтобы это соображение не оказывало сильного влияния на нашу приверженность к общинному владению»[19].

В ходе полемики с «Экономическим указателем» Чернышевский старался подвести читателя к мысли, что не общинное владение было причиной упадка сельского хозяйства в России, как об этом твердили буржуазные либералы, а крепостнический строй. Позднее, в 1860 г., в статье «История из-за г-жи Свечиной» он писал: «Мы защищали общинное землевладение, «Экономический указатель» находил пользу заменить его обращением общинных земель в частную собственность. Мы считали очень полезным делом решение вопроса в нашем смысле, но еще несравненно больше дорожили тем, чтобы русский поселянин стал из человека, подлежащего обязательному труду, работником действительно свободным...»[20]. Таким образом, Чернышевский признает, что главное в его желании сохранить общинное землевладение борьба за действительную свободу русского крестьянина, а это было возможно при условии ликвидации не только крепостничества, но и царского самодержавия.

Говоря о статьях «Современника», посвященных общине, нельзя не остановиться на позициях в том же вопросе славянофилов. Они также придавали большое значение защите форм общинного землевладения. Однако смысл, который вкладывался ими в это понятие, был совершенно иным. Славянофилы рассматривали общину как средство экономического и политического подчинения личности крестьянина власти помещика или чиновника. Они видели в общине «самобытный институт», могущий спасти Россию от тех классовых противоречий, которые переживала в то время Западная Европа. Большое значение придавалось ими общине как органу полицейского характера, как гарантии своевременной уплаты крестьянами платежей при помощи круговой поруки. Чернышевский имел все основания считать славянофилов «такими приверженцами общинного владения, которые оставляют в своей теории слово без реального смысла, которые хотят в практике оставить под новым именем средневековые факты».

Защита революционерами-демократами принципа общинного землевладения была основана на утопической идее о возможности перехода к социализму через полуфеодальную крестьянскую общину. Тем не менее, статьи Чернышевского на эту тему, напечатанные в «Современнике», имели важное практическое значение для революционной борьбы. Их автор выступил последовательным защитником интересов широких масс крестьянства.

Огромное значение в связи с подготовкой отмены крепостного права приобрел вопрос о выкупе крестьянами земли у помещиков. Это был, по словам В.И. Ленина, «настоящий гвоздь аграрного вопроса»[21]. С конца 1858 г., когда цензура стала разрешать печатание материалов о выкупе крестьянской земли, Чернышевский выступает с серией статей, в которых излагает революционно-демократическое понимание выкупа.

В статье «О необходимости возможно умеренных цифр оброка и выкупа» (1858, №11) Чернышевский разоблачал плантаторскую сущность требований невероятно высокого выкупа, показывал, что крепостники желают получить деньги не только за землю и усадьбы, но и за «крепостные души».

В январе 1859 г. появляется новая статья Чернышевского «Труден ли выкуп земли?». Оставаясь по-прежнему на позициях безвозмездной передачи земли крестьянам и вместе с тем понимая практическую невозможность осуществления такой меры в тогдашних условиях, вождь революционных демократов видит свою задачу в том, чтобы добиться, возможно, более выгодных условий для крестьян. Касаясь различных проектов осуществления выкупа, широко обсуждавшихся либеральной печатью, Чернышевский отдает предпочтение варианту, при котором землю выкупает государство. «...Принять на себя весь выкуп государству не только возможно, но и удобно, не только легко, но и выгодно...», писал он[22].

Важное место в статьях журнала по крестьянскому вопросу занимала борьба за гражданские свободы. «Современник» требовал предоставить крестьянам все гражданские права наравне с другими сословиями, он выступал за полное освобождение крестьян от всяких обязательных отношений с помещиками и организацию независимого от землевладельца местного самоуправления.

Программа журнала по крестьянскому вопросу в условиях легальной борьбы включала следующие пункты: освобождение от крепостной неволи всех категорий крестьян с одновременным предоставлением им гражданских свобод и обязательное наделение всех крестьян землей без всякого выкупа.

Такая программа, наиболее прогрессивная для своего времени, была вместе с тем исторически ограниченной и носила буржуазно-демократический характер. В.И. Ленин отмечал, что «чем больше земли получили бы крестьяне в 1861 году и чем дешевле бы они ее получили, тем сильнее была бы подорвана власть крепостников-помещиков, тем быстрее, свободнее и шире шло бы развитие капитализма в России»[23].

Поскольку такая программа соответствовала объективным законам экономического развития страны и должна была привести к росту производительных сил, а значит, к ликвидации отсталости России, она была прогрессивной.

Ленин подчеркнул и другую сторону этой программы. «Идея «права на землю» и «уравнительного раздела земли», писал он, есть не что иное, как формулировка революционных стремлений к равенству со стороны крестьян, борющихся за полное свержение помещичьей власти, за полное уничтожение помещичьего землевладения»[24].

Выступая с революционно-демократической программой ликвидации крепостничества, «Современник» показывал невозможность проведения коренных социальных преобразований путем реформ «сверху». Обсуждение конкретных условий отмены крепостного права сопровождалось разоблачением всей реформаторской политики царского правительства. Журнал пропагандировал единственно возможный путь решения крестьянского вопроса путь народной революции. Как указывал Ленин, Чернышевский «понимал, что русское крепостническо-бюрократическое государство не в силах освободить крестьян, т.е. ниспровергнуть крепостников, что оно только и в состоянии произвести «мерзость»...». Поэтому Чернышевский «проклинал реформу, желая ей неуспеха, желая, чтобы правительство запуталось в своей эквилибристике между либералами и помещиками, и получился крах, который бы вывел Россию на дорогу открытой борьбы классов»[25].

в начало

 

«СОВРЕМЕННИК» В БОРЬБЕ С ЛИБЕРАЛЬНО-МОНАРХИЧЕСКОЙ ЖУРНАЛИСТИКОЙ

 

Полемика «Современника» с либерально-монархической печатью в 60-е годы была отражением острой классовой борьбы и сыграла важную роль в утверждении программы революционных демократов.

Уже первые выступления Чернышевского в «Современнике», когда в русском обществе еще не замечали глубокой розни между идеями либералов и социалистов, встревожили либерально-монархическую журналистику. Новые революционно-демократические принципы поначалу в области литературы, критики и эстетики, а затем в политике, этике, философии вызвали ненависть и озлобление в среде либералов. Необходимо было, поэтому каждый раз не просто высказывать, а отстаивать свои взгляды, защищать их от идеологических противников.

Борьба «Современника» с либерально-монархической журналистикой прошла несколько стадий, от первых, сравнительно спокойных, споров по литературным вопросам 18541855 гг. до ожесточеннейших схваток 18601861 гг. и касалась различных проблем. Характер полемики изменялся по мере обострения кризиса феодально-крепостнической системы, роста революционного движения в стране. Однако и первые столкновения Чернышевского с «Библиотекой для чтения», «Отечественными записками» и доносы «Русского вестника» в период революционной ситуации 18591861 гг. это явления классовой борьбы между крестьянами и помещиками, между силами революции и реакции.

В 18561857 гг. публицисты «Современника» во главе с Чернышевским выступили против откровенных крепостников. В журнале зло высмеивается нашумевшая тогда статья Бланка («Труды императорского вольного экономического общества»), в которой утверждалось, что в основе крепостного права лежит забота помещика о благосостоянии крестьянина: разоблачаются выступления крепостников из «Земледельческой газеты», из газеты «Le Nord» о пользе телесных наказаний; подвергается резкой критике позиция «Журнала землевладельцев».

Прямые защитники рабства в эти годы уже сходили с общественной сцены, и господствующее положение на ней заняли представители различных направлений либерализма, программы которых чем дальше, тем все более сближались. В период революционной ситуации 60-х годов все журналы и газеты либерального и открыто крепостнического характера выступают единым фронтом, представляя лагерь либерально-монархической прессы. Русская буржуазия никогда не боролась против отжившего феодального строя, а лишь трусливо приспосабливалась к нему. То же делали и ее идеологи-либералы, так вела себя их печать. Именно поэтому в период революционной ситуации 60-х годов либералы возглавили либерально-монархический лагерь и повели ожесточенную борьбу с революционными демократами.

Полемика «Современника» с печатью либералов и крепостников по крестьянскому вопросу касалась всех проблем, связанных с отменой крепостного права, земли, переселения, выкупа, гражданских свобод, самоуправления и т.д. Либералы боролись за сохранение помещичьего землевладения, нередко предлагали освободить крестьян без земли. На страницах «Современника» обозревались такие проекты, показывалась их плантаторская сущность, и Чернышевский писал, что требования сократить, а тем более ликвидировать крестьянские наделы противоречат здравому смыслу.

Согласившись, в конце концов, наделить крестьян при освобождении землей, помещики предлагали очень высокие размеры выкупа, желая получить возмещение и за землю, и за личность крестьянина. «Мы разумеем, выкуп не только поземельной собственности, объяснял Головачев в «Русском вестнике», но и пользования трудом крестьянина» (1858, №7). С резкой критикой подобных тенденций выступил Добролюбов в статье «Литературные мелочи прошлого года».

Большой остроты достигала полемика по вопросу о гражданских свободах. В «Сельском благоустройстве», в «Русской беседе» и других изданиях даже не ставилась под сомнение необходимость после освобождения подвергать крестьян телесным наказаниям, речь шла лишь о формах экзекуции. «Современник» беспощадно разоблачал эти попытки сохранить рабство в новых условиях. «В «Журнале землевладельцев» г. Рощаковский высказал гуманную мысль, что не следует отстаивать 40 ударов, а можно спуститься до 20, с сарказмом писал Добролюбов. Князь Черкасский в «Сельском благоустройстве» поступил еще гуманнее: он спустил еще десять процентов и согласился уменьшить число ударов, представленных в ведение дворянства, до 18. Но тут-то... и восстали благородные рыцари, совершенно разбившие князя Черкасского. Кончилось тем, что он отказался и от 18 ударов в пользу дворянства и уступил их сельскому управлению»[26].

Отстаивая право помещика истязать крестьянина, представители либерально-монархического лагеря подводили под свои рассуждения и «теоретическую» базу. Они пытались доказать, что русский крестьянин существо примитивное, лишенное чувства чести и сознания собственного достоинства. Мужик привычен к строгости, и потому опасно выводить его из-под «благодетельного», «отеческого» надзора помещика. Это была клевета на русский народ. В одной из лучших своих статей «Черты для характеристики русского простонародья» Добролюбов разгромил проповедников таких взглядов. Показав высокие моральные качества крестьян, их готовность бороться за лучшее будущее, Добролюбов пришел к выводу у народа есть все данные для завоевания свобод не только гражданских, но и политических.

В ходе полемики об условиях ликвидации крепостничества «Современник» неутомимо разоблачал либерализм, и это было величайшей исторической заслугой Чернышевского, Добролюбова, Некрасова, Щедрина, журнала в целом.

Еще в статьях «Борьба партий во Франции» и «Тюрго», написанных в середине 1858 г., Чернышевский удачно подметил основную черту либерала поиски поводов, чтобы «избежать надобности в коренных переломах общественного устройства», стремление повести свое дело путем маленьких исправлений «при которых не нужны никакие чрезвычайные меры» (V, 216). Позднее, в политических обозрениях 1859 г., Чернышевский назвал либералов людьми, которые «только так себе болтают на досуге», а на деле всегда остаются «верными подданными» (VI, 488).

Чернышевский не только обнажил сущность либерализма, но и показал его причину. «...Положение человека имеет решительное влияние на характер его убеждений, отмечал он. Через всю историю можно проследить тот неизменный факт, что при переходе человека из наблюдательного, теоретического положения к практической деятельности он обыкновенно очень во многом начинал следовать примеру своих предшественников...» (IV, 293). Поэтому даже самые возвышенные фразы либералов разлетаются в прах, как только возникает необходимость перейти от разговоров к делу. Чернышевский в канун революционной ситуации гениально предвидел, что защита помещичьей собственности, которой в случае народной революции угрожала полная ликвидация, сведет к пустозвонству всю оппозицию либералов царскому правительству, превратив их в союзников царизма в борьбе с революционной демократией.

Выдающуюся роль в борьбе с либералами сыграл Добролюбов. Как и Чернышевский, он осуждал фразерство либеральных деятелей, их пресмыкательство перед власть имущими. «Последовательные демократы Добролюбов и Чернышевский, писал В.И. Ленин, справедливо высмеивали либералов за реформизм, в подкладке которого было всегда стремление укоротить активность масс и отстоять кусочек привилегий помещиков...»[27]. Рецензия на «Губернские очерки» Щедрина, статьи: «Литературные мелочи прошлого года», «Что такое обломовщина?», «Черты для характеристики русского простонародья» таковы важнейшие произведения Добролюбова, посвященные критике основ либерализма. Ненависть Добролюбова к либералам нашла свое выражение и в изображении лучшей из «талантливых натур», которая «не пойдет дальше теоретического понимания того, что нужно, и громкого крика, когда он не слишком опасен», и в показе фразерства либералов (рецензия на собрание статей Н.И. Пирогова), и, наконец, в несравненной по своей яркости характеристике либерализма в статье «Что такое обломовщина?».

Добролюбов приходил к выводу, что либералы не способны «к настоящему делу», потому что «их понятия и привычки» проникнуты «крепостными воззрениями» и вся их жизнь «слагалась с самого начала под влиянием крепостного устройства»[28].

К концу 50-х годов, во время наибольшего напряжения общественной борьбы, в журнал приходит Салтыков-Щедрин, и, хотя его деятельность в «Современнике» до приостановки журнала в середине 1862 г. не получила еще полного развития, вклад великого сатирика в критику либерализма был весьма значителен. В журнале печатаются его «Сатиры в прозе» и «Невинные рассказы», содержащие широкую картину общественной жизни накануне реформы. В «Скрежете зубовном» (1860, №2), в «Литераторах-обывателях» (1861, №2) Щедрин сатирически изображал либералов, показав, что за их претензиями на свободолюбие и народолюбие скрывается полнейшая неспособность к любому делу. Щедрин, как и Чернышевский и Добролюбов, видит тесное родство либералов с крепостниками, понимает, что и те, и другие представители одного лагеря. Для них, писал он в сатире «К читателю», характерно оправдание эксплуатации чужого труда, свойственно «приурочивание вопросов общих, исторических к пошленьким интересам скотного двора своей собственной жизни»[29]. Критика либералов, ставшая затем одной из основных тем творчества писателя, способствовала более тесному его сближению с кругом «Современника». С 1860 по 1862 г. в журнале было помещено шесть произведений Салтыкова-Щедрина.

Разоблачая либералов, раскрывая во всей полноте опасность либеральной идеологии, революционные демократы проводили работу огромной исторической важности. Они сметали серьезное препятствие, стоявшее на пути освобождения народа.

Той же цели подготовке революции служила борьба «Современника» с идеализмом, пропаганда в журнале материализма теоретической основы революционно-демократического мировоззрения. Выступления журнала по философским вопросам в 1860 г. явились началом ожесточенной полемики.

В четвертом и пятом номерах «Современника» за 1860 г. Чернышевский напечатал большую статью «Антропологический принцип в философии». Поводом для его выступления послужили «Очерки вопросов практической философии» П.Л. Лаврова; автор этой путаной книжки предлагал создать некую новую теорию на основе эклектического соединения взглядов западноевропейских мыслителей от Прудона до Шопенгауэра. Чернышевский воспользовался сочинением Лаврова, чтобы изложить материалистическое понимание природы вещей и тем самым дать революционерам теоретическое оружие. Сделать это ему удалось вполне. «Антропологический принцип» стал подлинным манифестом русской революционной демократии.

Против Чернышевского немедленно выступил П. Юркевич. В статье «Из науки о человеческом духе», напечатанной в «Трудах Киевской духовной академии» за 1860 г., этот идеалист резко критиковал статью Чернышевского. Юркевича поддержал Катков. В первом номере «Русского вестника» за 1861 г. он поместил редакционную статью с грубыми нападками на журнал революционных демократов; во втором номере Катков в статье «Старые боги и новые боги» пытался оспорить рецензию молодого сотрудника «Современника» М.А. Антоновича на «Философский лексикон» идеалиста Гогоцкого. «Отечественные записки» Краевского, «Домашняя беседа» Аскоченского и некоторые другие либерально-монархические издания, воспользовавшись предлогом, вновь напали на «Современник», и тогда Чернышевский дал генеральное сражение всей реакционной печати в знаменитых статьях «Полемические красоты», опубликованных в июньском («коллекция первая») и июльском («коллекция вторая») номерах «Современника» за 1861 г.

Первая часть «Полемических красот» посвящена Каткову и его журналу. Там, где позволяли цензурные условия, Чернышевский разоблачал измышления Каткова. Но делать это можно было далеко не всегда. Приходилось оглядываться на цензуру, которая с каждым днем становилась все более придирчивой.

Спокойный тон Чернышевского вызвал новые припадки бешенства у Каткова и других издателей либерально-монархической прессы. «Русский вестник» печатает статью «По поводу полемических красот». «Отечественные записки» поддерживают журнал Каткова, всячески восхваляя философские заслуги Юркевича. В ответ на это появляется «вторая коллекция» «Полемических красот».

Новая статья Чернышевского была направлена главным образом против «Отечественных записок». Полемизируя с журналом Дудышкина, руководитель «Современника» убедительно показывал его эклектизм и беспринципность. Чернышевский высмеивает политического обозревателя «Отечественных записок» Альбертини, человека, когда-то близкого к Герцену, который стал типичным либералом и холопствует перед властями, разоблачает составителя «Современной хроники России» бывшего жандарма Громеку. Весь журнал, говорит автор «Полемических красот», несмотря на то, что между некоторыми отделами его есть противоречия, реакционен от начала до конца.

«Полемические красоты» Чернышевского вызвали поход всей либерально-монархической журналистики против органа революционных демократов. «Русский вестник», «Библиотека для чтения», «Отечественные записки», «Русская речь», «Время», «Православное обозрение» и другие газеты и журналы обрушились на «Современник» и его публицистов. Страх перед назревавшей революцией, ненависть к ее пропагандистам и теоретикам быстро сплотили все эти такие, казалось, непохожие издания. От полемики журнальной они все чаще переходят к провокационным выпадам и полицейским доносам. Делалась ставка на то, чтобы дискредитировать «Современник», помочь царскому правительству учинить над ним расправу.

Особенно отличился «Русский вестник». Катков вспомнил Чернышевскому и критику либерала Кавура, и защиту «Современником» Гарибальди. В статье звучала угроза великому русскому революционеру.

Однако, как ни изощрялась печать либерально-монархического лагеря, моральная победа в этой полемике была, бесспорно, за «Современником», за передовым материалистическим мировоззрением. Это вынуждены были признать даже некоторые представители из лагеря реакции.

Под непосредственным влиянием материалистических идей Чернышевского развивалось русское естествознание. В 1863 г. появилась книга И.М. Сеченова «Рефлексы головного мозга». Работу эту предполагалось напечатать в «Современнике». Однако цензура запретила ее публикацию в крамольном журнале. Знаменитый труд выдающегося естествоиспытателя был напечатан в «Медицинском вестнике» в 1863 г. «Рефлексы головного мозга» как бы подводили итоги ожесточенному столкновению материалистов и идеалистов 60-х годов, полностью подтверждая материалистические позиции Чернышевского. Революционно настроенная молодежь, все прогрессивные люди России находили в материалистических идеях публицистики «Современника» острое оружие в борьбе за лучшую жизнь.

После полемики вокруг «Антропологического принципа» борьба Чернышевского и «Современника» против либерально-монархической прессы продолжалась с той же остротой и силой. Какие же проблемы стояли в центре внимания русской печати во второй половине 1861 г. и в 1862 г.?

Прежде всего, это был национальный вопрос. Царское правительство, как известно, проводило традиционную политику порабощения нерусских народов, постоянно разжигало национальную вражду. Либерально-монархическая печать поддерживала такую антинародную политику. Особое усердие в защите шовинистических и панславистских идей царизма проявляли славянофильские издания. Именно с ними главным образом и полемизировал «Современник» по национальному вопросу.

Особенно важное значение имела защита Чернышевским польской демократии. В канун революционных событий в Польше, которые, по словам Ленина, приобретали тогда первостепенное значение с точки зрения демократии не только всероссийской, не только всеславянской, но и всеевропейской, его выступление правильно ориентировало русских демократов.

Статья Чернышевского вызвала резкие отклики охранительной печати. Особенно изощрялась славянофильская газета «День», которая зарекомендовала себя злейшим врагом революционной демократии. Не случайно «День» пользовался поддержкой правительства: статьями и материалами по «славянскому вопросу» его снабжало министерство иностранных дел. Нападая на «Современник», газета И.С. Аксакова выступила с откровенной пропагандой русификаторства и панславизма.

В десятой книге «Современника» за 1861 г. был напечатан ответ «Дню» статья «Народная бестолковость». Обозревая первые два номера славянофильской газеты, Чернышевский показал, насколько реакционны позиции нового издания. Особенно возмущало его проповедуемое славянофилами объединение славянских народов под «сению могущественных крыл русского орла». Это, говорил Чернышевский, не что иное, как оправдание захватнической политики царизма. Другое дело сплочение всех угнетенных народов в освободительной борьбе за лучшее будущее. Такая идея не только не была чужда ему, но составляла важнейшую часть революционно-демократической идеологии.

Революционизирующее влияние «Современника» на общество, последовательное разоблачение позиций либерально-монархической прессы не осталось без внимания царских чиновников. Однако они все больше ощущают свое бессилие в борьбе с революционным журналом. «Предосудительность общего направления и духа «Современника» не подлежит сомнению, писал председатель Петербургского цензурного комитета в Главное управление цензуры. Сколько бы цензура в подобном журнале ни старалась о зачеркивании и смягчении предосудительных мест, ей никогда не удастся уничтожить в нем все следы и всякое проявление того духа, который предгосподствовал при выборе и составлении статей. Неизгладимые эти следы заключаются во множестве мелких частностей, которые в отдельности кажутся позволительными и безвредными, но в совокупности статей, целой книги или нескольких книг явно обнаруживают предосудительность общего направления и делаются вредными»[30].

Главное управление цензуры признало, что статьи «Современника» в религиозном отношении лишены всякого христианского значения, в законодательном противоположны настоящему устройству, в политическом одобряют революцию, отвергая даже умеренный либерализм, в социальном представляют презрение к высшим классам общества, странную идеализацию женщины и привязанность к низшим классам, в философском полны грубого материализма. Редакция получила предостережение: в случае, если позиции журнала не будут изменены, его закроют.

Нажим царизма на «Современник» усиливался в связи с созреванием революционной ситуации и особой силы достиг после выхода прокламаций «Великорусе», «К молодому поколению», «Барским крестьянам». 14 сентября 1861 г. за участие в составлении прокламаций был арестован один из видных сотрудников журнала М.И. Михайлов. В провокационных целях распространялись слухи, что «Современник» в 1862 г. издаваться не будет. Редакции журнала пришлось выступить с обращением к читателям, в котором решительно заявлялось, что подобные толки преждевременны: «...Покамест ни желания с нашей стороны, ни какой-либо другой причины к прекращению «Современника» не существует, и журнал наш в следующем году будет издаваться на прежних основаниях»[31].

1862-й год начался для журнала в обстановке новых преследований со стороны правительства и атак либерально-монархической журналистики. В июне 1862 г. «Современник» за «вредное направление» был приостановлен на восемь месяцев, а 7 июля был арестован Чернышевский. Идеологическая борьба, в ходе которой либерально-монархический лагерь потерпел серьезное поражение, завершилась полицейской расправой. Временную победу одержала реакция.

в начало

 

«СОВРЕМЕННИК» О КРЕСТЬЯНСКОЙ РЕФОРМЕ 1861 г.

 

Крестьянская реформа, проведенная «сверху» в 1861 г., по-настоящему не решила ни одной из проблем, стоявших перед страной. Она узаконила «братский союз помещика и «либерального» чиновника для ограбления мужика»[32]. Даже личная зависимость крестьянина от помещика по существу сохранялась. Формально распространив на бывших крепостных «общие постановления законов гражданских о правах и обязанностях семейственных», реформа сохранила над ними гнет администрации. И все же реформа явилась шагом вперед в историческом развитии России «по пути превращения России в буржуазную монархию». Развитие капитализма в стране после 1861 г. пошло с такой быстротой, что в несколько десятилетий совершились изменения, занявшие в некоторых странах Европы целые века.

Отношение русских революционеров-демократов, группировавшихся вокруг «Современника», к проводимой царизмом реформе было единодушным: они понимали ее крепостнический, грабительский по отношению к народу характер и знали, что правительство не в состоянии провести серьезные социально-экономические преобразования. Не имея возможности, открыто, на страницах журнала дать собственную оценку реформы, члены кружка «Современника» Чернышевский, Добролюбов, Некрасов, Серно-Соловьевич сказали свое слово в бесцензурных изданиях. К ним относятся: прокламация Чернышевского «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», его статья «Письма без адреса», выпущенная в Берлине брошюра Н.А. Серно-Соловьевича «Окончательное решение крестьянского вопроса», письма сотрудников «Современника».

Наиболее полно взгляды революционеров-демократов на «Положения 19 февраля» выразил Чернышевский. В прокламации «Барским крестьянам» он подчеркнул крепостнический характер преобразований. «...Не больно-то хороши для вас нонешние порядки, писал руководитель «Современника», обращаясь к крестьянам, а порядки, какие по царскому манифесту да по указам заводятся, все те же самые прежние порядки. Только в словах и выходит разница, что названья переменяются» (VII, 517). По мнению Чернышевского, в результате реформы крестьянин попадает в «такую кабалу, которая гораздо и гораздо хуже нонешней». Царь, конечно, знал, на что обрекает народ, он тот же помещик, «держит барскую сторону», а манифесты и указы выпускает для обмана народа. Воззвание «Барским крестьянам» заканчивалось призывом уничтожить помещичье землевладение, свергнуть самодержавие.

Те же мысли выразил Чернышевский в «Письмах без адреса». Правда, о многом здесь сказано намеками: ведь имелось в виду опубликовать «Письма» в мартовской книжке «Современника» за 1862 г. Однако статья была запрещена цензурой и впервые увидела свет в 1874 г. на страницах журнала П. Лаврова «Вперед».

В «Письмах без адреса» раскрывается антинародный смысл реформы, которая и не могла быть иной, так как ее проводили крепостники. «Тяжела была для крестьян и вредна для государства законная сущность крепостного права, писал Чернышевский. Но сна сообразна была всему порядку нашего устройства; потому сам в себе он не мог иметь силы, чтобы отменить ее» (X, 95).

Вместе с тем здесь говорится о единственно возможном пути ликвидации крепостничества народной революции. В письме втором Чернышевский писал, что Крымская война прорвала «небольшую прореху в нашем платье, и мы думали на первый раз, что надобно только починить ее; но, начав штопать, мы постепенно замечали ветхость материи на всех местах, до которых приходилось нам дотрагиваться; и вот вы видите теперь, что все общество начинает высказывать потребность одеться с ног до головы в новое; штопать оно не хочет» (X, 96). Слова «одеться с ног до головы в новое» были почти открытым призывом к революции.

Свое глубокое недовольство реформой не раз выражали Добролюбов, Некрасов, Н.А. Серно-Соловьевич. В 1860 г. Добролюбов писал С.Т. Славутинскому: «Точно вы в самом деле верите, что мужикам будет лучше жить, как только редакционная комиссия кончит свои занятия...»[33]. Некрасов, ознакомившись с «Положениями», сказал: «Да разве это настоящая воля! Нет, это чистый обман, издевательство над крестьянами»[34]. Н.А. Серно-Соловьевич в брошюре «Окончательное решение крестьянского вопроса», вышедшей в Берлине в июне 1861 г., указывал, что сделать это можно «только двумя способами: или общею выкупною мерою, или топорами: третьего исхода нет, а нерешенным вопрос оставаться не может...».

Таким образом, все ведущие сотрудники «Современника» начала 60-х годов в бесцензурных материалах достаточно определенно выразили свое отрицательное отношение к царскому манифесту. Какое же отражение получил этот взгляд на страницах самого издания?

Журнал действительно не печатал никаких материалов, прямо связанных с царским манифестом и «Положениями», ограничившись лишь публикацией в третьей и четвертой книгах официальных документов да упоминанием о дне объявления манифеста в Петербурге в фельетоне И.И. Панаева «Заметки Нового поэта». Кстати, на описание этого дня было отведено полстраницы журнального текста, тогда как обычным фельетонным новостям посвящалось по нескольку страниц.

Демонстративное молчание «Современника», охотно откликавшегося и на менее значительные события, казалось особенно примечательным рядом с безудержными восторгами, которые лились со столбцов всех без исключения либеральных изданий. В напыщенном славословии по поводу дарованной свыше «свободы» соединялись голоса «Отечественных записок», «Библиотеки для чтения», «Московских ведомостей» и даже таких специальных изданий, как «Указатель экономический, политический и промышленный».

Читатель 60-х годов, воспитанный на статьях «Современника», понимал, что означает молчание, которым журнал встретил царский манифест. «Проклятье молчанием» заставляло ждать отклика с помощью так называемого эзоповского языка. И отклик действительно последовал.

В этом смысле представляет серьезный интерес начало «Внутреннего обозрения» мартовского номера «Современника» за 1861 г., написанного Г.3. Елисеевым: «Вы, читатель, вероятно, ожидаете, что я поведу с вами речь о том, о чем трезвонят, поют, говорят теперь все журналы, журнальцы и газеты, т.е. о дарованной крестьянам теперь свободе. Напрасно. Вы ошибаетесь в ваших ожиданиях. Мне даже обидно, что вы так обо мне думаете». Далее Елисеев намекал читателям на то, как он относится к реформе: «Я не подал вам никакого, даже малейшего повода думать, что я безустанно буду гоняться за всеми новостями, какие бы они ни были, которые появятся в течение месяца, ловить их и представлять вам...». Он добавил при этом, что хочет «вести речь связную, разумную и основательную», а не сообщать читателям, подобно обозревателям других журналов, «перечень всех явлений, возникающих в течение месяца, разновидных и разнородных, связывая их только таким образом, по общепринятому обычаю: «поговорив, дескать, о полиции, перейдем теперь к театру, а поговорив о театре, перейдем к сапожному цеху, а сказав о сапожном цехе, скажем несколько слов о философии, а от философии, дескать, прямой переход к балаганным представлениям, где весьма важную роль играет наша «народная философия» и т.д.». Нетрудно заметить, что за насмешкой над манерой составлять обозрения была спрятана критика крестьянской реформы: она характеризуется как явление незначительное, о котором если и говорить, то лишь в порядке перечисления заурядных фактов.

Чернышевский в мартовском номере «Современника» намекал читателю на свое отношение к объявленным законам, вспоминая австрийские «организационные законы 26 февраля». Известно, что разговор об Австрии всегда служил Чернышевскому лишь поводом для того, чтобы привести суждения о России. Это был устойчивый шифр, понятный читателю 60-х годов. Указав, что в Австрии готовятся реформы с целью «успокоения недовольства, которое высказывалось все громче и громче после военных неудач», Чернышевский сообщал, что «перечислять реформы... было бы теперь совершенно напрасно, потому что ни одна из них не удалась». Не может быть сомнения в том, что автор имел в виду не столько Австрию, сколько Россию.

Никак нельзя считать случайным и помещение в том же номере «Современника» статьи В. Обручева «Невольничество в Северной Америке» и «Песен о неграх» Лонгфелло. Писать о рабстве, пусть не в России, а в Америке, в дни выхода царского манифеста, означало признать ликвидацию русского рабства такой же неотложной задачей, какой она была и раньше.

Переводчик «Песен о неграх» М.И. Михайлов в своих примечаниях особо подчеркивал связь тематики «Песен» с романом Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома», который был издан тремя годами ранее, и подводил читателя к мысли, что за прошедшее время существенных изменений в рабовладельчестве не произошло.

 

Самсон порабощенный, ослепленный

Есть и у нас в стране. Он сил лишен,

И цепь на нем. Но... горе! Если он

Поднимет руки в скорби исступленной

И пошатнет, кляня свой тяжкий плен,

Столпы и основанья наших стен,

И безобразной грудой рухнут своды

Над горделивой храминой свободы.

 

Не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы отнести эти строки Лонгфелло не только к Америке, но и к России, где Самсон народ, закованный в цепи, уже начинал расшатывать стены российского самодержавия.

Вслед за переводом «Песен о неграх» шла статья В. Обручева «Невольничество в Северной Америке». Проблема принудительного и свободного труда рассматривалась в ней на конкретных примерах из американской жизни. «В обстоятельствах, в которых теперь находится Россия, писал автор, конечно, едва ли какой-нибудь разряд сочинений может быть для нее интереснее, чем книги, определяющие относительное Достоинство принужденного и свободного труда»[35]. Статья примечательна резкой критикой плантаторов-помещиков, единственной, по мнению Обручева, категории лиц, заинтересованной в сохранении невольничества. Чтобы и дальше существовал принудительный труд, плантаторы стремятся «предупредить в невольнике сознание ужаса своего положения».

«Современник» выражал настроения широких масс крестьянства, увидевших в реформе обман, попытку помещиков под прикрытием «дарованной воли» еще больше угнетать их. Как известно, вскоре после манифеста начались массовые крестьянские восстания, охватившие все губернии Европейской России, на которые распространилось действие «Положений 19 февраля». Правительство не только принимает меры к подавлению восстаний, но и решает «обуздать» журналистику. 12 мая 1861 г. были утверждены так называемые «Временные правила по цензуре», дополненные секретными наставлениями.

Деятельность «Современника» до крайней степени осложнилась. Но и в таких условиях журналу по-прежнему удавалось говорить правду о реформе то молчанием, то с помощью аллегории, то смехом над безудержным восторгом либералов.

Крупным событием в истории «Современника» этого периода является одно из «Внутренних обозрений», написанное возвратившимся из-за границы Добролюбовым и напечатанное в августовской книжке журнала за 1861 г. В нем в иносказательной форме ставились вопросы об отношении к реформе, о перспективах крестьянского движения, о сплочении сил демократии в беспощадной борьбе против либерализма. «Крестьянская реформа искажена царским правительством и не стоит поэтому предаваться радостным настроениям», говорил читателям Добролюбов. Критик недвусмысленно намекал на восстание крестьян в с. Бездна, которое было зверски подавлено.

В непосредственной связи с реформой следует рассматривать и очерки участника революционных кружков И. Пиотровского «Погоня за лучшим», которые печатались в №58 «Современника» за 1861 г. «Каждому, конечно, известно, писал он, что манифестом 19 февраля 1861 года, объявленным у нас 5 марта, русские крестьяне вышли из крепостной зависимости с обязанностью оставаться в прежнем повиновении к своим помещикам» . Пиотровский, по существу, зачеркивает царский манифест, высмеивает восторги либеральных журналов и разъясняет читателю, что крестьяне встретили реформу массовыми восстаниями.

Статья Пиотровского была одним из тех произведений, напечатанных в «Современнике» в 18601862 гг., которые говорили о путях коренного решения крестьянского вопроса, о народе как решающей силе общественно-политических преобразований. Вместе с произведениями Чернышевского «Не начало ли перемены?», «Научились ли?» и Добролюбова «Когда же придет настоящий день?», «Черты для характеристики русского простонародья», статья «Погоня за лучшим» рассматривала вопрос о возможности революционного выступления крестьянства. Она свидетельствует о том, с какой последовательностью в условиях жесточайшей цензуры отстаивал «Современник» кровные интересы широких масс русского крестьянства.

в начало

 

«СВИСТОК»

 

Большую роль в решении задач, поставленных революционными демократами в 60-е годы, играл сатирический отдел «Современника» «Свисток». Его создателем был Добролюбов.

Интерес Добролюбова к сатире и сатирической журналистике пробудился рано. Еще в бытность студентом, в 1855 г., он выпускал рукописную газету «Слухи». Первая статья Добролюбова в «Современнике» «Собеседник любителей российского слова» посвящалась проблемам сатиры и сатирической журналистики XVIII в. Здесь, в частности, он показал бесплодность обличений, с которыми иногда выступали журналы 17691774 гг. Сатирической литературе XVIII в. и современному обличительству посвящена большая статья Добролюбова «Русская сатира в век Екатерины», опубликованная в октябрьской книжке журнала за 1859 г. Исходя из мысли о том, что литература есть общественное дело, Добролюбов считал, что сатира должна участвовать в подготовке народа к революционному преобразованию России, обличать общественное зло в самом корне, в принципе. «Под покровом шутки можно было бы здесь высказывать очень многое», писал он, имея в виду сатирические журналы 60-х годов XIX в.

Соображения о задачах революционно-демократической сатиры, высказанные Добролюбовым, лежали в основе замысла сатирического отдела журнала «Современник» «Свистка».

Всего вышло девять номеров «Свистка», в том числе в 1859 и в 1860 гг. по три номера, в 1861, 1862 и в 1863 по одному. Основным его сотрудником был Добролюбов; в отделе принимали участие Некрасов, Чернышевский, Салтыков-Щедрин, а также братья А.М. и В.М. Жемчужниковы и А.К. Толстой, выступавшие коллективно под именем Козьмы Пруткова.

Уже первый номер «Свистка» имел успех, о нем заговорили, сатирические стрелы точно попали в цель. В редакции «Современника» возникла мысль: не превратить ли отдел в самостоятельную газету? Больше всех думал над этим Добролюбов. Он наметил темы и авторов, тщательно разработал план газеты. Задачи будущего издания Добролюбов видел в том, чтобы с помощью смеха преследовать «зло и неправду». В составленной для цензурного ведомства «Программе» Добролюбов писал, что в обществе есть две категории людей, заслуживающих бича сатиры: «рутинисты, приверженные к своим старым ошибкам и порокам и ненавидящие все новое, и прогрессисты, кричащие о современных успехах цивилизации, о правде, свободе и чести, без надлежащего усвоения себе истинных начал просвещения и гуманности... Доселе все поражали рутинистов; но «Свисток» предполагает себе задачу не щадить и неразумных прогрессистов, так как они ложными толкованиями и безрассудными применениями могут повредить делу общественного просвещения не менее людей самых отсталых и невежественных»[36]. Под «рутинистами» Добролюбов имел в виду крепостников, откровенных реакционеров, а под «прогрессистами» либералов. При этом он старался создать впечатление, что критика «прогрессистов» в новой газете будет вестись с умеренных позиций, как бы за избыток у них либеральности.

Обмануть цензуру, однако, не удалось. Не помогла и подставная фигура зять Некрасова Будкевич, который ходатайствовал о новом издании. Выпускать сатирическую газету не позволили. Тогда редакция «Современника» решила публиковать сатирические материалы в журнале по мере их накопления.

По своему идейному содержанию «Свисток» был тесно связан с публицистикой «Современника». Фельетоны, сатирические куплеты, стихотворные пародии «Свистка», отмеченные настоящей политической остротой, посвящались злободневным вопросам. Главными из них были: борьба с либерализмом, критика социально-политического строя России, высмеивание «чистой поэзии» дворянского толка.

И «гласность», и «обличительная литература», столь распространенные в 60-е годы, были рассчитаны лишь на то, чтобы мелкими усовершенствованиями «заштопать», «улучшить» государственный строй России. Либеральные деятели с помощью «гласности» старались создать видимость оппозиционности монарху и тем завоевать доверие народа.

Сотрудники «Современника» понимали, какой вред наносит либеральная «обличительная» литература освободительному движению. Добролюбов создал серию сатирических стихотворений «Мотивы современной русской поэзии», в которых пародировал либерально-обличительные стихи М. Розенгейма:

 

Слава нам! В поганой луже

Мы давно стоим

И чем далее, тем хуже

Все себя грязним!

Слава нам! Без ослепленья

На себя мы зрим,

И о нашем положеньи

Громко мы кричим,

Сознаем мы откровенно,

Как мы все грязны,

Как вонючи, как презренны

И для всех смешны...

 

Стихотворение «Современный хор» заканчивалось такими словами:

 

Смело мы теперь смеемся

Сами над собой

И без страха окунемся

В грязь хоть с головой...

 

Нетрудно было понять, что, высмеивая либеральный оптимизм, восхищение «эпохой великих реформ» и успехами «российского прогресса», Добролюбов здесь вскрывает истинную сущность либерализма, представители которого, критикуя частные недостатки общественного устройства, испытывали страх, когда речь шла о коренных преобразованиях страны.

В №4 «Свистка» Добролюбов поместил стихотворение «Чернь». Тонкая пародия на стихи Пушкина «Поэт и толпа», ложно истолкованные теоретиками «чистого искусства», дала ему возможность представить истинный вид либерального «прогресса».

Простой русский народ, увидев «прогресс», который «стопою благородной шел тихо торною стезей», выражает недовольство, «зачем так тихо он идет, так величаво выступает?». Ведь «нынче с голоду мы мрем... все в ожиданьи благ грядущих». В ответ слышится окрик «прогресса»:

 

Молчи, безумная толпа!

Ты любишь наедаться сыто,

Но к высшей правде ты слепа,

Покамест брюхо не набито!..

 

Когда же народ от тихого ропота переходит к требованиям, либеральный «прогресс» отвечает:

 

Подите прочь!

Какое дело Прогрессу мирному до вас?..

Трудитесь для поддержки тела,

Покамест не пробьет ваш час!

Прогресс совсем не богадельня,

Он служба будущим векам,

Не остановится бесцельно

Он для пособья беднякам.

 

Такова цена либерализма и либерального «прогресса», неспособного защищать интересы народа.

Все выступления Добролюбова в «Свистке», направленные против обличительной литературы, были подписаны псевдонимом «Конрад Лилиеншвагер». Это был не только псевдоним, но и образ ограниченного и восторженного либерала служителя обличительной поэзии.

Второй цикл, созданный Добролюбовым для «Свистка», стихотворения Якова Хама. В этих пародиях на реакционных поэтов Добролюбов создал новую литературную маску. Яков Хам имя, образованное из перестановки слогов в фамилии Хомякова, по мысли сатирика, поэт-монархист, беспринципный человек, которому ничего не стоит в зависимости от хода политических событий изменить свои взгляды. Сатирический смысл стихотворений особенно подчеркивался тем, что они печатались как переводы с несуществующего «австрийского языка».

«Стихотворения» Якова Хама появились в 1860 г., когда поднялось национально-освободительное движение итальянского народа, во главе которого стоял Гарибальди. Австрия, привыкшая хозяйничать в Италии, поддерживала монархическое правительство неаполитанского короля и препятствовала объединению страны. Эти события находили широкий отклик в «Современнике», печатавшем политические обзоры Чернышевского, чьи симпатии, разумеется, были на стороне Гарибальди.

В стихотворении «Неблагодарным народам», как бы выступая от имени Австрии, Добролюбов писал:

 

Мы братски не жалели ничего

Для верного народа своего;

Наш собственный язык, шпионов, гарнизоны,

Чины, обычаи и самые законы,

Все, все давали вам мы щедрою рукой...

И вот чем платите вы Австрии родной!

Не стыдно ль вам? Чего еще вам нужно?

Зачем не жить по-прежнему нам дружно?

Иль мало наших войск у вас стоит?

Или полиция о деле не радит?

 

Читатель понимал, конечно, смысл этой ультрамонархической трескотни. В «Свистке», как и в публицистике журнала, Австрия служила шифром для обозначения России, и «стихи Якова Хама» воспринимались как убийственное разоблачение царского самодержавия, всего социально-политического строя.

Третья литературная маска, созданная Добролюбовым, Аполлон Капелькин, «юное дарование, обещающее поглотить всю современную поэзию». Стихи Капелькина цикл остроумных и злых пародий на произведения так называемой «чистой» поэзии, на шовинистические оды и т.д. Здесь и «Первая любовь» пародия на стихотворение Фета «Шепот, робкое дыханье...», и «Общественный деятель» стихотворение, зло, высмеивающее возвышенные порывы либерала, которых достает лишь на то, чтобы поднять бокал шампанского за «здоровье бедняка, страдающего там!», и другие стихи.

В «Свистке» печатались сочинения Козьмы Пруткова. Басни Пруткова появлялись в «Современнике» и раньше: в 1851 г. И.И. Панаев в «Заметках Нового поэта о русской журналистике» привел три басни: «Незабудки и запятки», «Кондуктор и тарантул», «Цапля и беговые дрожки», написанные Жемчужниковым и А.К. Толстым (№11). Позже была без подписи опубликована в «Современнике» басня «Стан и голос». В 1854 г. Козьма Прутков становится одним из главных сотрудников «Литературного ералаша» юмористического отдела «Современника». Здесь были напечатаны многие из афоризмов, эпиграммы, «Досуги» и др. Затем сотрудничество Пруткова прекратилось, и лишь спустя пять лет, он появился на страницах «Свистка».

В окружении сатиры «Современника», сопровождаемые небольшими предисловиями Добролюбова творения Козьмы Пруткова, часто, может быть, вопреки желанию авторов, звучали весьма злободневно и даже политически остро. Да и стихи его в «Свистке» отличаются от тех, что печатались в «Литературном ералаше». Среди них басня «Помещик и трава» («Свисток», №4), в которой высмеяны раздумья либерального помещика накануне реформы, широко известный «Проект введения единомыслия в России» («Свисток», №9) злая сатира на бюрократов и реакционно-монархическую прессу и др.

Немало сделал для «Свистка» Некрасов. Он печатался почти в каждом номере; после смерти Добролюбова Некрасов руководил этим отделом. В «Свистке» были опубликованы: фельетон «Отъезжающим за границу», заметки «Кювье в виде Чацкина и Горвица», «Развязка диспута 19 марта», статья «Причины долгого молчания «Свистка», «Письмо из провинции», «Г-н Геннади, исправляющий Пушкина» и некоторые другие статьи Некрасова. По своей тематике они очень близки к сатирическим произведениям Добролюбова. Некрасов разоблачает крепостнические порядки в России, показывает лицемерие и болтовню либералов, высмеивает так называемый «библиографический уклон» либерально-буржуазной литературной критики.

Участвовали в «Свистке» также Чернышевский и Салтыков-Щедрин. Чернышевский напечатал два фельетона «Опыт открытий и изобретений» и «Маркиз де Безобразов», Салтыков-Щедрин статью «Сопелковцы», ядовитую сатиру на M.H. Каткова и П.М. Леонтьева, которые возглавили крестовый поход против «Современника» и всей революционной демократии.

«Свисток» пользовался большим авторитетом у демократического читателя 60-х годов, вызывал ненависть реакционеров и либералов. Насколько он был широко известен, можно судить хотя бы по тому, что в либерально-монархической прессе словом «свистуны» и производными от него называли всех людей, близких к Чернышевскому и «Современнику». Талантливый, яркий, всегда откликавшийся на злободневные темы, «Свисток» содействовал популярности «Современника», включал в его орбиту новых и новых читателей.

в начало

 

ПРОБЛЕМА НАРОДА И РЕВОЛЮЦИИ В «СОВРЕМЕННИКЕ»

 

Характеризуя взгляды революционеров 60-х годов, В.И. Ленин указывал, что им были свойственны основные черты просветителей: горячая вражда к крепостному праву и всем его порождениям в экономической, социальной и юридической областях; горячая защита просвещения, самоуправления, свободы, европейских форм жизни и вообще всесторонней европеизации России; отстаивание интересов народных масс, главным образом крестьян, искренняя вера в то, что отмена крепостного права и его остатков принесет с собой общее благосостояние, искреннее желание содействовать этому[37]. Вместе с тем революционеров-демократов отличало то, что не было присуще «просветителям» в широком смысле слова, «вера в возможность крестьянской социалистической революции»[38]. Если просветители «не выделяли, как предмет своего особенного внимания, ни одного класса населения, говорили не только о народе вообще, но даже и о нации вообще»[39], то революционеры-демократы выступили идеологами определенного класса крестьянства и, говоря о народе, имели в виду именно его. Это был шаг вперед от общедемократического, просветительского понимания народа, принятого в демократической литературе и публицистике предшествующего периода, к его революционному пониманию.

Признание революционерами 60-х годов решающей роли народных масс в общественно-историческом процессе было главным в их взглядах на ход истории. Оно обусловило тот глубокий интерес, который проявили революционеры-демократы к изучению особенностей народной жизни, нравственно-этических, психологических и политических качеств народа на протяжении всего периода шестидесятых годов. Огромную роль в этом играл журнал «Современник». Статьи и заметки, целью которых было, как можно глубже показать народ, занимали большое место на его страницах.

Еще в «Заметках о журналах», напечатанных в октябрьской книжке «Современника» за 1856 г., Чернышевский выступил против попыток крепостника Бланка изобразить крестьянскую массу только мрачными красками. Критик говорит, что темнота и забитость крестьянина не проявление низких моральных качеств, якобы свойственных народу, а следствие условий его жизни. Несколько позже, в одном из «Современных обозрений» (1857, №10), а затем в статье «О новых условиях сельского быта» (1858, №2), развивая эту же мысль, Чернышевский утверждал: недостатки простых людей, о которых много говорят либералы, объясняются исключительно условиями крепостного права.

Глубокий интерес к крестьянской массе всегда заметен в статьях и рецензиях Добролюбова. Так, в отзыве на «Заволжские очерки, практические взгляды и рассказы графа Толстого» (1857, №12), оспаривая выдумки либеральных публицистов, будто на «низший класс» можно действовать только дубиной, критик пишет о том, как много хорошего, высокого, благородного есть в людях труда. Обратившись к истории, Добролюбов замечает: «Русский народ, и особенно низший слой его, много видел черных дней в своей жизни. И варяги крутили и жали его, и на его боках выезжали в своих неудачных распрях с греками; и греки надували его, под видом благочестивой наружности льстя вельможам и всем сильным мира сего; и немцы его болванили, стараясь приспособить к русской машине пружину немецкую... И монгольское иго вынес он на плечах своих, и ляшское кровопролитие в сердце принял, и французский погром грудью встретил»[40].

Вера Добролюбова в силы народа нашла свое яркое выражение в рецензии на «Губернские очерки» Щедрина (1857, №12). В статье «Деревенская жизнь помещика в старые годы» Добролюбов противопоставляет дворянству народ. «Но и тут, как и везде, говорит он, есть одна сторона, отрадная, успокаивающая: это вид бодрого, свежего крестьянского населения, твердо переносящего все испытания... Много сил должно таиться в том народе, который не опустился нравственно среди такой жизни, какую он вел много лет, работая на Багровых, Куролесовых, Д... и т.п.». Что же касается помещиков и их идеологов, то, по мнению Добролюбова, даже наиболее передовым из них еще не удалось дойти «до понятия о том благородстве, которое равно свойственно и помещику и крестьянину и которое нередко может быть в совершенно обратном отношении к общественному положению лица»[41].

Представление о народе неизменно связано в глазах революционных демократов с трудящимися людьми, для которых труд является нормою бытия, определяет собой основы морали.

Свойственная крестьянину, указывал Добролюбов, «мысль о труде, как необходимом условии жизни и основании общественной нравственности», неразрывно связана с представлением «об уважении в каждом человеке его естественных, неотъемлемых прав». В сравнении с трудовым укладом народа паразитический образ жизни эксплуататорских классов рассматривается деятелями «Современника» как «животное, автоматическое, бессмысленное существование, лишенное всякого внутреннего смысла»[42].

Как видим, еще в период назревания революционной ситуации 18591961 гг. глубокое изучение крестьянства, его моральных и социальных качеств составляет предмет постоянной заботы публицистов «Современника», и материалы на эту тему широко печатаются в журнале.

К 1860 г., когда освободительное движение пошло в гору, проблема эта получает новое развитие. На первое место выдвигается вопрос о готовности народа к революции. Именно он составляет идейное содержание довольно многочисленных материалов «Современника» статьи Добролюбова «Черты для характеристики русского простонародья» (1860, №9), статьи Чернышевского «Не начало ли перемены?» (1861, №11), многих стихотворений Некрасова, «Сатира в прозе» Салтыкова-Щедрина и др. «...Мы хотели, писал Добролюбов, привлечь внимание людей пишущих на вопрос о внешнем положении и внутренних свойствах народа...»[43].

Как же решается в журнале эта проблема? Чернышевский и Добролюбов продолжают изучать, только еще с большей обстоятельностью и глубиной, нравственные и социальные качества народа. При этом они четко различают, что идет «от его внутренних и естественных стремлений» и что является последствием «внешнего гнета», т.е. крепостного права, выясняют соотношение этих сторон.

Готовность народа к революции центральная тема знаменитой статьи Добролюбова «Народное дело. Распространение обществ трезвости», явившейся откликом на так называемые «трезвенные бунты» («Современник», 1859, №9).

В массовых протестах против винных откупов Добролюбов увидел «способность народа к противодействию незаконным притеснениям и к единодушию в действиях». Это движение, по его мнению, наглядно показало, что в народе великая сила, неиссякаемые революционные возможности. Слово народных масс, писал Добролюбов, никогда не праздно: оно говорится ими как призыв к делу, как условие предстоящей деятельности. «Сотни тысяч народа, в каких-нибудь пять-шесть месяцев, без всяких предварительных возбуждений и прокламаций, в разных концах обширного царства, отказались от водки, столь необходимой для рабочего человека в нашем климате. Эти же сотни тысяч откажутся от мяса, от пирога, от теплого угла, от единственного армячишка, от последнего гроша, если того потребует доброе дело, сознание в необходимости которого созреет в их душах»[44]. Итак, если исходить из главного и основного, что характеризует народ, из его «внутренних и естественных стремлений», то, по мнению Добролюбова, вывод можно сделать один народ способен на революционное выступление.

Но была и другая сторона дела, необычайно существенная, она связана с последствиями «внешнего гнета», крепостного права. Анализируя рассказы Н. Успенского (Чернышевский), рассказы М. Вовчка (Добролюбов), критики «Современника» не скрыли от читателя, что в крестьянстве есть немало отрицательных черт. Во-первых, это низкий уровень классового самосознания; в большинстве случаев крестьянин протестует стихийно, даже не понимая, до какой степени он угнетен. Во-вторых, вера в царя. Зависимый не прямо от царского правительства, а от помещика, крестьянин именно в нем видит причину своей бедности и о царе не думает. Крестьянское движение 60-х годов убедительно показало, что «наивный монархизм», царистские настроения прочно живут в крестьянской массе. Даже крупнейшие восстания 1861 г. Бездненское и Черногай-Кандеевское при всей сплоченности и ярко выраженном антикрепостническом характере не переросли в выступления против самодержавия. «В России в 1861 году, писал Ленин, народ, сотни лет бывший в рабстве у помещиков, не в состоянии был подняться на широкую, открытую, сознательную борьбу за свободу»[45].

Понимали ли это революционные демократы 60-х годов? На такой вопрос можно ответить только отрицательно. Не идеализируя крестьянство, видя его невысокую классовую сознательность, деятели «Современника» тем не менее, верили в победу крестьянской революции. Это, конечно, была утопия, исторически в ту пору неосуществимая. Однако, даже будучи утопической, вера в крестьянскую революцию объективно играла большую положительную роль, потому что она революционизировала широкие народные массы, воодушевляла их на борьбу с крепостничеством и царизмом.

Вывод о том, что победа крестьянской социалистической революции возможна, но народ к выступлению пока не готов, послужил революционерам-демократам толчком для всемерного расширения легальной и нелегальной пропаганды. На страницах «Современника» велась огромная работа по подготовке масс к революции, делались попытки, по словам Чернышевского, оказать «внешнее влияние» на крестьянина, чтобы им овладело сознание великой роли, которая принадлежит народу в собственном освобождении. С этой целью, в частности, все большее место здесь начинает занимать тема революционных выступлений народа в прошлом и настоящем.

Ряд материалов журнала посвящен прославлению подвигов итальянского революционера Джузеппе Гарибальди народного героя, борца за объединение Италии. Образ Гарибальди в 60-е годы воспринимался как символ грядущего освобождения всех угнетенных народов. В политических обзорах «Современника» широко освещались победы Гарибальди, причем подчеркивалось: поддержкой итальянского народа Гарибальди пользуется потому, что ему присуща революционная тактика.

В середине 1861 г. в «Современнике» печатается полная революционного пафоса поэма Т.Г. Шевченко «Гайдамаки». Посвященная борьбе украинских крестьян с польской шляхтой, она развертывала широкую картину крестьянских выступлений конца XVIII в. Несмотря на стихийный характер, восстания эти были могучими и грозными, ими руководили сильные, волевые люди Максим Железняк и Иван Гонта. Как и статьи, посвященные Гарибальди, поэма Шевченко «Гайдамаки» была созвучна событиям, происходившим в стране.

Мысль о том, что освобождение от эксплуатации и угнетения дело самого крестьянина, все чаще повторяется в публицистике «Современника» периода революционной ситуации. Особенно ярко выражена она в статье Чернышевского «Не начало ли перемены?». Приводя строки «Песни убогого странника» из «Коробейников» Н.А. Некрасова (поэма печаталась в десятой книжке журнала за 1861 г.):

 

Я в деревню: Мужик, ты тепло ли живешь?

Холодно, странничек, холодно,

Холодно, родименький, холодно!

Я в другую: Мужик, хорошо ли ешь, пьешь?

Голодно, странничек, голодно,

Голодно, родименький, голодно!

 

Чернышевский писал: «Жалкие ответы, слова нет, но глупые ответы. «Я живу холодно, холодно». А разве не можешь ты жить тепло? Разве нельзя быть избе теплою? «Я живу голодно, голодно». Да разве нельзя тебе жить сытно, разве плоха земля, если ты живешь на черноземе, или мало земли вокруг тебя, если она не чернозем, чего же ты смотришь?.. Ответы твои понятны только тогда, когда тебя признать простофилею. Не так следует жить и не так следует отвечать, если ты не глуп» (VII, 874).

Но большинство крестьян 60-х годов не могло отвечать иначе. И это хорошо понимал Чернышевский, когда писал о «жалкой нации, нации рабов» и произносил слова великого отчаяния: «сверху донизу все рабы». «Откровенные и прикровенные рабы-великороссы (рабы по отношению к царской монархии), говорил Ленин, не любят вспоминать об этих словах. А, по-нашему, это были слова настоящей любви к родине, любви, тоскующей вследствие отсутствия революционности в массах великорусского населения. Тогда ее не было»[46]. Вся деятельность «Современника» была направлена на то, чтобы воспитать в народе эту революционность, пробудить в нем классовое самосознание и вывести на путь революции.

«Современник» не ограничивался печатной пропагандой. Как верно замечает М.В. Нечкина, в само «понятие революционного демократизма органически входит проблема революционного действия»[47]. На огромное значение организаторской деятельности руководителя «Современника» Чернышевского впервые указали классики марксизма-ленинизма. Об этом не один раз говорил К. Маркс. В 1901 г. Ленин писал о натиске на царизм революционной «партии», во главе которой стоял Чернышевский[48]. Можно с уверенностью полагать, что незадолго до реформы 1861 г. на почве бурного роста крестьянских восстаний, под все возрастающим влиянием легальной и нелегальной пропаганды, которая проводилась революционными демократами, представители разночинной молодежи стали создавать кружки не только в Петербурге и Москве, но и в Вятке, Казани, Перми, в Белоруссии, Польше. Объединяющим идейным центром революционного движения становится журнал «Современник», а его вдохновителем и организатором Чернышевский.

Накануне реформы «Современник» был связан крепкими нитями не только с другими передовыми журналами, но и с различными кружками в студенческой среде; журнал пользовался большой популярностью среди передовой части русского офицерства. Известное распространение в военной среде получили кружки так называемых «чернышевцев» последователей Чернышевского. Трезвый политик, Чернышевский хорошо понимал, что в грядущей революции офицерство может сыграть крупную роль, если наиболее радикально настроенные его представители перейдут на сторону революционной демократии. С этой целью он приблизил к «Современнику» значительную группу офицеров. В нее входили Шелгунов, Обручев, Сераковский и др. В 1858 г. Чернышевский согласился редактировать «Военный сборник», вероятно, преследуя все ту же цель: пробудить в передовом русском офицерстве сознание необходимости революционных действий.

В период революционной ситуации связи Чернышевского с общественными кругами расширились. Он не упускал малейших легальных возможностей и влиял на слушателей так называемых «воскресных школ» и участников «Шахматного клуба» в Петербурге. К концу 1861 г. относится возникновение тайной революционной организации «Земля и Воля», в которую вошли активные участники «Современника» А. и Н. Серно-Соловьевичи, Н. Обручев и др.

Подготовка крестьянской социалистической революции требовала сплочения сил внутри и вне страны. Этому служила легальная и нелегальная деятельность революционных демократов; тем же целям была посвящена борьба Чернышевского и его соратников за Герцена и Огарева, которая завершилась в 1861 г. переходом бесцензурного «Колокола» на последовательные революционно-демократические позиции.

Путь «Колокола» в лагерь революционной демократии был, однако, далеко не легким и совсем не простым. Его столкновение с «Современником» в первой половине шестидесятых годов достигло немалой остроты и заставило многих думать над причиной происшедшего.

Поводом для конфликта между «Колоколом» и «Современником» явилось их принципиально различное отношение к либерально-обличительной литературе и журналистике в период подготовки крестьянской реформы. Резкие полемические статьи Герцена в «Колоколе» появились после того, как «Современник» стал нападать на «гласность» и обличителей. Причиной серьезных разногласий было различное понимание «Колоколом» и «Современником» крестьянского вопроса.

На страницах «Колокола» всесторонне обсуждались условия ликвидации крепостничества. Критикуя различные проекты реформы, Герцен и Огарев выдвинули и свои предложения. Они требовали одновременно и повсеместно освободить крестьян от крепостной зависимости, уничтожить феодальные повинности, передать крестьянам всю ту землю, которою они пользовались до реформы, и предоставить им гражданские права. Все это как будто близко подходило к тому, что отстаивали в «Современнике» Чернышевский и его друзья. Но программа Герцена и Огарева в дореформенный период была противоречивой, защита интересов крестьян сочеталась в ней с либеральными тенденциями. До 19 февраля 1861 г. и некоторое время после реформы Герцен и Огарев рассчитывали на мирное решение крестьянской проблемы. Они очень боялись крестьянского «топора», наивно веря, что освобождение «сверху» при всех условиях обойдется стране не так дорого, как крестьянское восстание.

Это были серьезные колебания Герцена и Огарева между демократизмом и либерализмом, сущность и причину которых вскрыл Ленин. Герцен «принадлежал к помещичьей, барской среде. Он покинул Россию в 1847 г., он не видел революционного народа и не мог верить в него. Отсюда, писал Ленин, его либеральная апелляция к «верхам»[49].

Программа «Современника» и Чернышевского была революционнее, последовательнее, чем программа Герцена и Огарева в «Колоколе». Даже в условиях цензурного гнета «Современнику» удалось уйти далеко вперед. Чернышевский, указывал Ленин, «сделал громадный шаг вперед против Герцена»[50], а «Современник» полнее отражал интересы широких масс крестьянства, чем «Колокол». В отличие от Герцена и Огарева, Чернышевский никогда не питал либеральных иллюзий, отлично сознавал, что царское правительство ни при каких условиях не сможет удовлетворить крестьян. Именно поэтому, даже лишенный возможности прямо излагать свою программу, «Современник» все же последовательно защищал интересы крестьян, выступал пропагандистом революции. «Нужна была именно гениальность Чернышевского, писал Ленин, чтобы тогда, в эпоху самого совершения крестьянской реформы <...> понимать с такой ясностью ее основной буржуазный характер, чтобы понимать, что уже тогда в русском «обществе» и «государстве» царили и правили общественные классы, бесповоротно враждебные трудящемуся и безусловно предопределявшие разорение и экспроприацию крестьянства»[51].

Конфликт «Колокола» с «Современником» означал столкновение представителей двух видов революционности: дворянской Герцена и Огарева и разночинской Чернышевского, Добролюбова, Серно-Соловьевича и других деятелей нового этапа освободительного движения в России. Однако ни острота противоречий, существовавших между «Современником» и «Колоколом» в первой половине шестидесятых годов, ни либерально-реформистские тенденции Герцена и Огарева в этот период не должны привести к выводу, будто «Колокол» и «Современник» накануне реформы «сражались на разных сторонах баррикады», так как якобы защищали интересы враждующих классов. Увидев, к чему привело «освобождение», Герцен и Огарев окончательно избавляются от либеральных иллюзий, а бесцензурный «Колокол» становится верным союзником «Современника» в борьбе против царского самодержавия за подготовку крестьянской революции.

Когда начались репрессии и «Современник» был закрыт, а Чернышевский осужден на каторгу, Герцен писал в «Колоколе»: «Чернышевский осужден на семь лет каторжной работы и на вечное поселение. Да падет проклятием это безмерное злодейство на правительство, на общество, на подлую подкупную журналистику...». «Жалкими людьми», «людьми-травой», «людьми-слизняками» назвал Герцен либералов, которые оправдывали царизм душителя всего передового и прогрессивного.

в начало

 

ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОЕ МАСТЕРСТВО ЧЕРНЫШЕВСКОГО И ДОБРОЛЮБОВА

 

Сумев понять объективные потребности времени, публицисты «Современника» сделали, казалось бы, невозможное в условиях жесточайшей цензуры и полицейских репрессий они смогли из номера в номер вести продуманную, целеустремленную пропаганду своих взглядов. Яркое, правдивое, страстное, убежденное слово революционных демократов имело неотразимое влияние в обществе.

В основе публицистики Чернышевского и Добролюбова высокая идейность, стремление верно служить родине, неподдельный патриотизм. Эти черты имели своим источником творчество Белинского, на идеях которого они воспитывались. Традиции великого критика, его наследие питали творчество публицистов «Современника» 60-х годов. С пристальным вниманием ученого Чернышевский исследовал все, что было связано с деятельностью Белинского. Он, например, изучал содержание номеров «Телескопа» и «Московского наблюдателя», вышедших в то время, когда ведущую роль играл в редакции Белинский. Позже автор «Очерков гоголевского периода русской литературы», оценивая деятельность Белинского, скажет: «Он должен был прежде всего объяснить нам, что такое литература, что такое критика, что такое журнал, что такое поэзия и т.д.»[52]. Беспредельно чтивший Белинского Добролюбов в 1859 г. в связи с выходом первого собрания сочинений критика написал: «...В Белинском наши лучшие идеалы, в Белинском же история нашего общественного развития... Идеи гениального критика и самое имя его были всегда святы для нас, и мы считаем себя счастливыми, когда можем говорить о нем»[53].

Многое в публицистике Чернышевского и Добролюбова не только по содержанию, но и по форме, в какой оно воплощалось, прямо идет от Белинского. Это, прежде всего, тенденциозность в отстаивании жизненно важных проблем, постоянное стремление глубоко изучить то, о чем пишешь, величайшая страстность, непримиримость, смелость в борьбе с идейными противниками. Герцен как-то сказал, что Белинский «пишет своею кровью»[54]. Слова эти вполне можно отнести к Чернышевскому и Добролюбову. Их отличали такие качества, как стремление к глубокому анализу происходящих процессов, уменье находить главную проблему и делать ее центром рассуждения, искусство мыслить диалектически.

Но, подчеркивая преемственность традиций, необходимо вместе с тем видеть те стороны публицистики Чернышевского и Добролюбова вместе и каждого в отдельности, объяснить которые можно не только обстоятельствами времени, новыми задачами освободительной борьбы, но и особенностями каждого публициста как творческой личности.

Необходимо отметить веру Чернышевского и Добролюбова в силу революционного слова, их ненависть к фразерству и болтовне. «Не надо нам слова гнилого и праздного, погружающего в самодовольную дремоту и наполняющего сердце приятными мечтами, а нужно слово свежее и гордое, заставляющее сердце кипеть отвагою гражданина, увлекающее к деятельности широкой и самобытной...». Эти слова, которыми заканчивается одна из самых ярких статей Добролюбова «Литературные мелочи прошлого года», являются как бы ключом к пониманию своеобразия публицистики суждений и убедительности выводов. Им были чужды напыщенность и фразерство, они всегда стремились к простоте и сжатости изложения. Рассказывая в автобиографическом романе «Пролог» о первой встрече с Добролюбовым, Чернышевский, между прочим, говорит: «Ну, пишет превосходно, не то, что я — сжато, легко, блистательно». Добролюбов же, касаясь той же встречи, сообщает своему товарищу Турчанинову: «Я готов был бы исписать несколько листов похвалами ему... Столько любви к человеку, столько возвышенности в стремлениях и высказанной просто, без фразерства, столько ума, строго последовательного, проникнутого любовью к истине, я не только не находил, но и не предполагал найти». Как видим, и Чернышевский, и Добролюбов, обращаясь к столь важному в жизни каждого из них эпизоду, считают нужным подчеркнуть и такую деталь, как сжатость, легкость слога, умение высказываться без фразерства.

Манера публицистического письма у Чернышевского и Добролюбова выдающихся писателей, публицистов, критиков была во многом различной. В статьях Чернышевского, которому приходилось больше всего писать по проблемам философии, политической экономии, социологии, можно встретить, на наш сегодняшний взгляд, излишне пространные рассуждения, «растянутость» изложения. Почти всегда, правда, каждое такое «излишество» объяснимо стремлением публициста разъяснить смысл далеко не простых философских, экономических категорий, чтобы они были понятны всем. В статье «Критика философских предубеждений против общинного владения» Чернышевский счел нужным заметить: весь материал, занимающий в статье два листа, мог бы вместиться в шесть строк, если бы читатель был в курсе достижений науки. Многочисленные сопоставления, примеры помогали завуалировать смелую мысль.

Стиль Добролюбова-публициста характеризовался большой динамичностью, отчеканенными фразами. Он часто пользовался средствами образной выразительности, и некоторые разделы его критических статей читаются как художественная проза.

И для Чернышевского, и для Добролюбова идейных единомышленников, мужественных революционеров были характерны ненависть к напыщенности, фразерству, празднословию или «суемудрию», как тогда было принято говорить. Они считали великим достоинством журналиста уметь писать кратко и просто, добиваться в публицистике той «энергии» стиля, которая помогает пропагандировать великие мысли и дела. Высоко оценивая достоинство речи простых людей («слово их никогда не праздно»), Чернышевский и Добролюбов придавали большое значение национальному колориту в публицистических статьях. Если, читая иную статью, нельзя даже понять, оригинальная она или переводная, написана она русским человеком или иностранцем, значит, публицист пишет плохо, говорил Чернышевский.

Публицистическое искусство Чернышевского и Добролюбова источник обогащения мастерства советских журналистов.

в начало

 

«СОВРЕМЕННИК» В ПЕРИОД СПАДА РЕВОЛЮЦИОННОГО ДВИЖЕНИЯ

 

Приостановка «Современника» в июне 1862 г. на восемь месяцев и последовавший за этим арест Чернышевского были таким ударом, после которого, казалось, вряд ли можно оправиться. Однако очень скоро Некрасов добился разрешения возобновить журнал с февраля 1863 г. Но потери были невосполнимы, и «Современник» 18631866 гг. не смог вновь подняться на те высоты, которые удалось завоевать Чернышевскому и Добролюбову.

В новую редакцию на первых порах, кроме Некрасова, вошли М.Е. Салтыков-Щедрин, М.А. Антонович, Г.3. Елисеев и А.Н. Пыпин. Антонович и Елисеев участвовали в «Современнике» раньше, сотрудничал в журнале и Салтыков-Щедрин; А.Н. Пыпин, двоюродный брат Чернышевского, тоже был связан с кругом «Современника», хотя дальше умеренного либерализма никогда не шел.

В конце 1864 г. Салтыков-Щедрин отказался участвовать в редактировании «Современника». Руководящая роль в журнале переходила к Пыпину, Антоновичу, Елисееву. Это, конечно, отражалось на позициях издания, которые по многим вопросам становились противоречивыми, путаными, нечеткими. Настроение Салтыкова-Щедрина видно из его писем Некрасову. 5 октября 1863 г. он пишет: «...Мне совершенно необходимо видеться с Вами и поговорить обстоятельнее. Ибо тут идет дело о том, могу ли угодить на вкус гг. Пыпина и Антоновича. Я послал на днях мою хронику, с просьбой уважить меня, напечатать без перемен. Что будет не знаю. Когда я поступал в редакцию, Вы говорили, что необходимо придать журналу жизни, и так как это совершенно совпало с моими намерениями, то я и отнесся к делу сочувственно. Надо же дать мне возможность вести это дело»[55]. А позже, в апреле 1865 г., Щедрин пишет еще более резко, высказывая очень невысокое мнение о журнале в целом и его новых сотрудниках.

Уход из редакции Салтыкова-Щедрина явился тяжелой потерей для издания. Щедрин оставался единственным человеком, который в своем публицистическом творчестве стоял на уровне Чернышевского и Добролюбова. Место Щедрина занимает Ю.Г. Жуковский. Публицист не без способностей, умевший писать много и хлестко, он вскоре приобрел некоторую популярность как знаток политэкономии. Однако статьи его были поверхностны и эклектичны, да и радикализм не очень глубок. Впоследствии Жуковский дослужился до генеральского чина, стал крупным чиновником министерства финансов и охотно участвовал во враждебной кампании, которую вела русская либерально-монархическая печать против Маркса. Сложные взаимоотношения внутри редакции, некоторая пестрота состава сотрудников сказались на облике журнала. Наиболее ярким, идейно цельным становится беллетристический отдел, который по-прежнему возглавлял Некрасов. В 1863 г. «Современнику» удалось напечатать написанный Чернышевским в Петропавловской крепости роман «Что делать?» выдающееся и подлинно революционное по своему духу произведение. Цензура просто не разобралась поначалу в содержании этой книги. Зато позже цензора В.Н. Бекетова, разрешившего публикацию, уволили в отставку.

На страницах «Современника» в эти же годы читатель знакомился с такими произведениями, как «Трудное время» В.А. Слепцова, «Подлиповцы» и «Горнорабочие» Ф.М. Решетникова, «Нравы Растеряевой улицы» Г.И. Успенского, «Очерки бурсы» Н.Г. Помяловского, рассказы Салтыкова-Щедрина. Широко была представлена поэзия Некрасова, стихи которого печатались во многих номерах.

В центре внимания беллетристов журнала 18631866 гг. была тяжелая жизнь русских крестьян, вовсе не изменившаяся после пресловутого «освобождения». Рассказы Щедрина «Миша и Ваня» (1863, №12), Д. Соколова «Сарыч» (1865, №3) и особенно повесть Решетникова «Подлиповцы» (1864, №3, 4, 5) рисуют страшную картину материальной и духовной нищеты народа, прошедшего через века рабства и угнетения. Рядом с ними печаталось немало произведений, проникнутых верой в народ и его способность добиться освобождения революционным путем. В начале 1864 г. читатель «Современника» познакомился с поэмой Некрасова «Мороз Красный нос».

Другая важная тема беллетристики журнала борьба с реакцией, разоблачение врагов народа. Особое значение имели сатирические очерки Щедрина: «Как кому угодно. Рассказы, сцены, размышления, афоризмы» (1863, №8), «Здравствуй милая, хорошая моя» (1864, №1), «На заре ты ее не буди» (1864, №3) и другие, а также многие стихи Некрасова.

Таким образом, в беллетристическом отделе идейный стержень был ясным и определенным, традиции «Современника» времени Чернышевского и Добролюбова здесь успешно развивались. В публицистике и критике бывало по-разному.

Стремление следовать путем, намеченным Чернышевским и Добролюбовым, обнаружилось в ряде выступлений сотрудников возобновленного «Современника». Наиболее определенно сказал об этом Салтыков-Щедрин в хронике «Наша общественная жизнь», напечатанной в февральской книжке журнала за 1863 г. Отвечая на вопрос: «Очистились ли мы постом и покаянием?» имелась в виду приостановка журнала, он недвусмысленно заявлял, что, сохраняя прежние взгляды, «мы» теперь будем осторожнее, потому что хотим «беседовать с читателями именно двенадцать, а не пять раз в году». Основную задачу хроники общественной жизни великий сатирик видел в том, чтобы выявить подлинный смысл русского либерализма и его страх перед революционным движением.

Разоблачение «благонамеренных», разгром реакции и либерализма составляют главное идейное содержание публицистики Щедрина в ту пору цикла «Наша общественная жизнь», некоторых рецензий и статей.

На позициях цельного философского материализма стоял в 18631866 гг. Антонович. В своих статьях, насколько было возможно в условиях жестокой цензуры, он подчеркивал верность идеям Чернышевского, критиковал реакционные социально-политические воззрения Гегеля, пытался вскрыть корни идеализма (статья «Литературный кризис», 1863, №12).

Верность идеалам Чернышевского и Добролюбова проявлялась и в той полемике, которую вел «Современник» с журналами «почвенников» и другими органами, представлявшими либерально-монархическую прессу, чего нельзя, однако, сказать об его столкновении с «Русским словом».

Начало полемики «Современника» с журналом «Время» относится к концу 1861 г. Тогда были опубликованы две статьи Антоновича: «О почве (не в агрономическом смысле, а в духе «Времени»)» и «О духе «Времени», в которых он выступал не только против отдельных положений программы «почвенников», но и против «почвенничества» как «нового направления» в целом, увидев за «патриотическими» фразами вредную проповедь примирения трудящихся и их поработителей. После возобновления «Современника» в полемику с журналами братьев Достоевских «Время» и «Эпоха» включается Салтыков-Щедрин. Его статьи «Литературная подпись. Соч. А. Скавронского» (1863, №12), «Тревоги «Времени» (1863, №3) и особенно «Литературные мелочи» с драматическим этюдом «Стрижи» (1864, №5) убедительное доказательство того, что Щедрин отлично понимал реакционное существо философии Достоевского и Страхова, ясно представлял себе тот вред, который она может нанести освободительному движению. Щедрин высмеивает «почвенников», показывает их растерянность перед реакцией. Когда же выступления против «Эпохи» стали невозможны («Журнальный ад» ответ сатирика на статью Достоевского «Господин Щедрин или раскол в нигилистах» был запрещен), в июльской книжке (1864) печатается статья Антоновича и Салтыкова-Щедрина «Стрижам, послание оберстрижу господину Достоевскому» достойная отповедь врагам революции и материалистической философии. Отвечая Достоевскому и Страхову, Антонович подчеркивал, что журналы «почвенников» и «Современник» выражают противоположные идеологические и политические взгляды.

Революционный демократизм журнала проявляется и в его полемике с такими реакционными органами, как «Русский листок» Кори, Скарятина и Юматова, «Русский вестник» Каткова, славянофильский «День» Аксакова и др. Однако в «Современнике» было немало и такого, что уводило его в сторону легального народничества и умеренного либерализма.

«Внутреннее обозрение» в журнале до середины 1865 г. вел Г. 3. Елисеев. Еще во времена Чернышевского, разделяя увлечение социалистическими идеалами, он недоверчиво относился к революционным способам борьбы. Теперь эта черта становилась все заметнее. В одном из «Обозрений» (1864, №3) Елисеев, например, писал: «Русская история есть дело любовного земского строения, в ней не было никогда и тени борьбы сословностей, народность, земственность составляют ее корень и почву и не имеют в себе ничего похожего на балансированное положение западного демократизма... Она [Россия. Ред.] не видала в своем прошедшем ни борьбы партий, ни даже возможности их существования, она не видит ничего подобного и в настоящем»[56]. Это написано в то время, когда царизм учинил жестокую расправу с революционерами, когда Катков вел бешеную травлю передовой журналистики. Елисеев верил в то, что России удастся избежать «образования пролетариата, прикрепления рабочих к предпринимателю и тому подобных милых вещей»[57].

Тенденции буржуазного свойства были отличительной чертой Ю.Г. Жуковского, который после ухода из «Современника» Щедрина явно стремился стать идейным вождем журнала. В статье «Затруднения женского дела» (1863, №12) он скептически отзывался о женских артелях и, по существу, в скрытой форме выступил против Чернышевского. В статьях о Маклеоде, Смите и Прудоне (1864, №3, 4, 912; 1865, №2, 3, 7) Жуковский открыто проповедовал прудонизм, предлагая «мирное разрешение рабочего вопроса». Налицо было явное противоречие между революционной фразеологией и идейным смыслом статей. Не случайно Маркс писал о Жуковском, что этот «мнящий себя энциклопедистом» человек неизбежно приходил к политическому компромиссу[58].

Противоречивостью и непоследовательностью отличалась философская программа журнала. Наряду со статьями Антоновича, хотя и догматическими по методу, но материалистическими по существу, здесь немалое место занимали выступления Э.К. Ватсона, характерные уступками реформизму и эклектизмом. В 1865 г. он напечатал в «Современнике» большую статью «Огюст Конт и позитивная философия», где пытался сочетать несоединимое материализм Фейербаха и идеалистические построения позитивиста Конта.

Непоследовательность и нечеткость позиций журнала 18631866 гг., вызванные, прежде всего составом сотрудников и серьезными противоречиями внутри редакции, привели к резкому снижению идейного уровня «Современника». Но все же в тяжелых условиях спада освободительного движения и наступления реакции он продолжал оставаться одним из лучших демократических журналов.

Именно поэтому на «Современник» обрушивались частые удары царизма. Цензурная история «Современника» это беспримерная борьба Некрасова за существование журнала. Мужественная, сложная, а иногда и трагическая, она требовала изобретательности, гибкости, искусного маневрирования.

Положение журнала особенно осложнилось после того, как в апреле 1865 г. был принят новый закон о печати. Первая же «бесцензурная» книжка «Современника» (1865, №8) вызвала возмущение Цензурного комитета. В материалах журнала увидели пропаганду «социального демократизма» и «следы коммунистических тенденций». Выход следующего номера журнала явился причиной новых нападок. Член совета Фукс обнаружил во многих статьях стремление оскорбительно говорить о представителях власти, в том числе и о цензорах. За статьи «Новые времена» в № 8 и «Записки современника» в №9 журнал получил первое «предостережение». Не заставило себя ждать и второе.

«Принимая во внимание, что в журнале «Современник» (№10) в статье «Суемудрие «Дня» заключаются неприличные суждения о значении православия вообще и в особенности в отношении к событиям отечественной истории (стр. 195 и 196), сочувственные отзывы о ниспровержении алтарей и престолов и насмешки над уважением к религии (стр. 188), глумление над нашим государственным устройством, равно над отношениями народа к правительственной власти (стр. 195205); а в стихотворении «Железная дорога» сооружение Николаевской железной дороги изображено как результат притеснения народа, и построение железных дорог вообще выставляется как бы сопровождаемым тяжкими для рабочих последствиями, министр внутренних дел... определил: «Объявить второе предостережение журналу «Современник»...»[59].

Так к исходу 1865 г. сложились условия, при которых практически дальше издавать журнал было невозможно. Только 2100 подписчиков изъявили желание получать «Современник» на 1866 г. «Существование журнала с двумя «предостережениями», писал Некрасов в Главное управление по делам печати, немыслимо, подобно существованию человека с пораженными легкими». Далее он сообщил, что по материальным соображениям не может «ликвидировать дело, длившееся 20 лет, внезапно, в один месяц», и просил дать ему возможность выпускать журнал в течение 1866 г.

«Современник» с каждым номером становился все бледнее и бесцветнее. Чтобы предотвратить беду, редакция усиливала автоцензуру. Все, что хоть в какой-то мере могло вызвать недовольство властей, откладывалось в сторону или вычеркивалось. По подсчетам В. Е. Евгеньева-Максимова, вымарки в тексте последней книги за 1865 г. (сдвоенный №1112) составили около десяти печатных листов.

В апреле 1866 г., после неудачного покушения Каракозова на Александра II, начинается новая волна реакции и полицейских репрессий. Всякий литератор, не принадлежавший к направлению Каткова, по словам Елисеева, считал себя обреченною жертвою. «Каждый день, писал он, приносил известия: сегодня ночью взяли такого-то и такого-то литератора, на другое утро опять взяли таких-то и таких-то и т.д.». Очень скоро арестовали и Елисеева. Некрасов, стремясь спасти «Современник» от гибели, решается на крайности: он вместе с другими членами литературного фонда подписал верноподданнический адрес Александру II; на обедах в Английском клубе читал стихотворения в честь «спасителя царя» Комиссарова и генерала Муравьева, которому было поручено расправиться с революционерами. В апрельской книжке «Современника» Некрасов напечатал свои стихи Комиссарову и верноподданническую статью Розанова о событиях, связанных с покушением на царя.

Даже такие шаги Некрасова не привели к спасению «Современника»: в июне 1866 г. журнал был закрыт навсегда. Поводом послужила статья Жуковского «Вопрос молодого поколения», а истинной причиной было, как значилось в казенной бумаге, доказанное с давнего времени вредное его направление.

«Современник» сыграл огромную роль в истории русской журналистики, он был выдающимся подцензурным органом революционной демократии 60-х годов. Его пример открыл путь новым журналам демократической и социалистической печати позднейшего периода. Первым среди них следует назвать «Отечественные записки», возрожденные во второй половине 60-х годов усилиями Н.А. Некрасова. Все лучшее, что было в «Отечественных записках» в 7080-е годы политическая острота, злободневность, революционная страстность, шло от «Современника», было продолжением и развитием его лучших традиций.

в начало

 

НЕКРАСОВ РЕДАКТОР

 

В «Современнике» во всей полноте проявились замечательные черты Некрасова как редактора.

Некрасов очень рано проявил интерес к редакторско-издательской работе. Еще в 1840 г. он участвовал в журнале Ф.А. Кони «Пантеон русского и всех европейских театров». В первой половине 1843 г. Некрасов выпускает небольшой альманах в двух частях «Статейки в стихах без картинок», а в 18441845 гг. знаменитый сборник «Физиология Петербурга», который явился своеобразным манифестом новой «натуральной школы». В 1846 г. под редакцией Некрасова выходят «Петербургский сборник» и альманах «Первое апреля».

Обогатившись опытом редактирования этих изданий, Некрасов все чаще обращается к мысли о выпуске журнала. Так созрело решение взять в свои руки «Современник». Двадцать лет, с 1847 по 1866 г., стоял Некрасов во главе этого издания, ставшего органом революционной демократии. Целая эпоха русской жизни и революционного движения запечатлены на его страницах. Выход каждой книги «Современника» был событием, его тираж в годы подъема революционного движения достиг огромной для того времени цифры десять тысяч. «Современник», как уже отмечалось, пропагандировал идеологию революционных разночинцев, выступал защитником крестьян, требовал коренных социально-экономических преобразований. На его страницах изложена программа крестьянской социалистической революции, выработанная Чернышевским, Добролюбовым и их соратниками. Здесь сотрудничали все крупнейшие писатели той поры Тургенев, Толстой, Григорович, Герцен, Гончаров, Салтыков-Щедрин, крупные русские ученые. Выдающийся организатор, Некрасов создал такой журнал, какого не было прежде, и в смысле идейном, и в отношении структуры, внутренней организации материала.

Некрасову не пришлось самому разрабатывать принципы революционно-демократической журналистики и требования к журналу нового типа. Заслуга редактора «Современника» заключалась в другом: он претворил в жизнь программу, намеченную Белинским. Это проявлялось в том, что «Современник» был идейным органом, и все его отделы беллетристика, стихи, критика, публицистика выражали революционное направление издания. Сотрудники журнала были едины в оценке главных общественно-политических и эстетических проблем.

Можно и должно говорить о редакторском таланте Некрасова, его особом уменье находить авторов, увидеть в начинающем литераторе дар публициста и критика. Но главное, что определяло успех его деятельности как редактора это четкие, несмотря на некоторые колебания, идейные позиции.

Обратимся, например, к 1856 г. В это время только развертывалась в «Современнике» работа Чернышевского. Почувствовав, куда ведет дело молодой разночинец, либерально настроенные сотрудники пытались дискредитировать его и выжить из журнала. Однако Некрасов как редактор был непреклонен, не согласился с либералами и отдал предпочтение не им, людям именитым, а молодому неизвестному критику. Более того, уезжая лечиться, Некрасов передает Чернышевскому редакторские обязанности.

Факт этот в истории журналистики необычайно важный и вовсе не случайный. Взгляды Некрасова и Чернышевского по многим эстетическим и политическим проблемам в это время совпадали, едины они были в вопросе о сущности и назначении искусства. Некрасов, как и Чернышевский, считал, что «нет науки для науки, нет искусства для искусства все они существуют для общества, для облагораживания, для возвышения человека, для его обогащения знанием и материальными удобствами жизни». Совпадала их оценка Гоголя и гоголевского направления. Сходились они в горячей приверженности принципам Белинского, стремлении возродить и дальше развить их в новых условиях. Это и было то главное, что определило отношение редактора к новому сотруднику.

Идейность и принципиальность Некрасова постоянно сказывались в отборе материала для «Современника». Ни известность, ни высокие рекомендации не действовали, если речь шла о вещи идейно неполноценной или малохудожественной.

Важной чертой деятельности Некрасова-редактора было стремление к коллективности в редакторской работе. Уже первые его шаги в журналистике отмечены стремлением привлечь передовых писателей к руководству альманахами, а затем журналами. Примечательно в этом смысле «обязательное соглашение» с Толстым, Тургеневым, Островским и Григоровичем в 1856 г. Позже, к концу 50-х годов, создается своеобразная «редакционная коллегия» в составе Некрасова, Панаева, Чернышевского и Добролюбова. Лишенный характерного для многих редакторов той поры тщеславия, Некрасов отлично понимал, что линия, выработанная коллективом, будет в большей мере отвечать задачам, стоящим перед страной. «В силу коллегиальности, писал Н.К. Михайловский, индивидуальные особенности ничем не отражались на общем литературном деле, которое стояло не на темпераментах и характерах, а на убеждениях».

Деятельность Некрасова в «Современнике», как позже и в «Отечественных записках», не ограничивалась организационно-редакторскими обязанностями. Он много занимался тем, что можно назвать собственно редактированием правил статьи, читал корректуры. Приходится поражаться, какой огромной по размаху и разносторонней по содержанию была эта работа. «...Честью Вас уверяю, писал Некрасов Тургеневу 9 января 1850 г. в связи с подготовкой очередного номера «Современника», что я, чтоб составить первую книжку, прочел до 800 писанных листов разных статей, прочел 60-т корректурных листов (из коих пошло в дело только 35-ть), два раза переделывал один роман (не мой), раз в рукописи и другой раз уже в наборе, переделывал еще несколько статей в корректурах, наконец, написал полсотни писем...».

Некрасова-редактора характеризовало бережное отношение к тексту, стремление сохранить авторскую манеру и индивидуальность. Если же возникала необходимость внести поправки в рукопись, он обычно просил сделать их самого автора.

Для Некрасова, несомненно одного из самых выдающихся руководителей журналов прошлого, в редакторской деятельности не было мелочей. Большое внимание уделял он языку и стилю материалов, намеченных к публикации. Главные требования его краткость и ясность изложения, соответствие стиля теме. Даже в редакционно-технических делах он проявлял высокую требовательность и аккуратность.

Редакторская деятельность Некрасова замечательная страница в истории русской журналистики. Его великое искусство делать журнал содержательным, ярким, интересным, хорошо организованным и сегодня поучительно для советских редакторов и журналистов.

в начало

 

«РУССКОЕ СЛОВО». ПУБЛИЦИСТИКА Д.И. ПИСАРЕВА

 

«Русское слово» одно из самых ярких демократических изданий 60-х годов. Журнал этот, выходивший в течение шести лет, пользовался большим авторитетом у передового читателя. По всем основным проблемам общественно-политической жизни в период своего расцвета (18631865 гг.) «Русское слово», хотя и не всегда последовательно, но страстно и самоотверженно, отстаивало революционно-демократические позиции. На страницах «Русского слова» развернулась деятельность Д.И. Писарева выдающегося революционера, замечательного литературного критика и публициста, талантливого пропагандиста естествознания.

Несмотря на острую полемику с «Современником» в 18641865 гг., при всех противоречиях, колебаниях и ошибках, ведущие публицисты «Русского слова» достойно несли знамя революционной демократии, продолжая дело Белинского, Чернышевского и Добролюбова.

Журнал «Русское слово» был основан графом Г.А. Кушелевым-Безбородко в Петербурге, и первый его номер вышел в январе 1859 г. Богатый вельможа, литератор-дилетант, очень далекий от понимания событий эпохи, Кушелев-Безбородко взялся за журналистскую деятельность главным образом потому, что она была модной в 60-е годы. Возможно также, что он ставил перед собой задачу помочь либеральному дворянству в новых условиях подготовки отмены крепостного права сохранить свои позиции.

В редактировании «Русского слова» на первых порах участвовали Я.П. Полонский и Ап. Григорьев. Поэт Полонский, умеренный либерал и сторонник «чистого искусства», не имел редакторского опыта, был плохим помощником издателю. Ап. Григорьев отстаивал на страницах «Русского слова» реакционные взгляды, нападал на революционно-демократическую критику и эстетику, но не встретил поддержки читателей и вскоре ушел из редакции. В течение некоторого времени делами «Русского слова» по поручению Кушелева-Безбородко полновластно управлял некий Хмельницкий, делец, весьма далекий от журналистики. В 1860 г. редактором журнала стал Григорий Евлампиевич Благосветлов.

Состав сотрудников «Русского слова» в 18591860 гг. отличался пестротой. Здесь печатались поэты школы «чистого искусства» Я. Полонский, Л. Мей, А. Майков, прозаики Г. Потанин, В. Крестовский, критики, близкие к Ап. Григорьеву, Г. Эдельсон и М. Де-Пуле, либерально-буржуазные второстепенные публицисты и критики М. Семевский, А. Лохвицкий, И. Ремезов и рядом с ними М. Михайлов, Марко Вовчок, Г. Благосветлов, близкий к кругу «Современника» Ф. Ненарокомов.

В объявлении о выходе «Русского слова», напечатанном в петербургских газетах в конце 1858 г., Кушелев-Безбородко писал, что само заглавие журнала не допускает «односторонности воззрений и обязывает нас стать на такую точку зрения, с которой все доступное русской мысли и русскому сердцу, несмотря на тысячу оттенков, является одной картиной, полной мысли и значения». Как видно, издатель хотел остаться в стороне от борьбы, быть дружным со всеми. Этим, вероятно, можно объяснить тот факт, что в первых номерах «Русского слова» встречаются высказывания демократического характера. Так, в статье «Ораторская деятельность Маколея» (1859, №3) Благосветлов утверждал, что писатель должен быть «передовым вождем общественной мысли». С позиций демократической эстетики подходил к оценке произведений Писемского Михайлов. «Дело искусства, писал он в рецензии на «Горькую судьбину», анализировать и воспроизводить в художественно верной картине факты действительности. Суд художника над общественными явлениями заключается в самом изображении их»[60].

Но лицо «Русского слова» определялось не этими отдельными статьями. Журналу Кушелева-Безбородко гораздо были ближе принципы «чистого искусства». «В искусстве отражается жизнь..., переделанная духом, изукрашенная», повторял часто печатавшийся здесь критик Де-Пуле. По его мнению, «для высших, прямых целей искусства» берется не реальная жизнь, а «жизнь духа». Извращая содержание стихов Пушкина, Де-Пуле писал, что только «светлое, упоительное, изящное» вдохновляет поэта, что он не прикасается к прозе жизни. «Искусству нечего делать с обыденной жизнью; оно погибло бы в ее омуте, если бы не было возможности ее подкрашивать»[61]. Воинствующим защитником «чистого» искусства выступил в журнале А. Фет. Статьей «О стихотворениях Тютчева» Фет пытался нанести удар по революционно-демократической эстетике. Вопросы «о правах гражданства поэзии между прочими человеческими деятельностями, о ее нравственном значении, о современности в данную эпоху» Фет считает «кошмарами», от которых он «давно и навсегда отделался»[62]. Демократические же высказывания в журнале обычно снабжались примечаниями, в которых редакция за подписями Кушелева-Безбородко, Полонского и Ап. Григорьева выражала свое несогласие с ними.

Преобразование «Русского слова» связано с именем Г.Е. Благосветлова. Разночинец по происхождению, Благосветлов в 1851 г. окончил юридический факультет Петербургского университета и в течение некоторого времени преподавал литературу в военно-учебных заведениях. Политическая неблагонадежность послужила причиной его отставки. Благосветлов отправился за границу, жил во Франции и Англии. Он познакомился с русскими революционерами-эмигрантами, сблизился с Герценом и некоторое время был учителем его детей.

Летом 1859 г. Благосветлов встретился в Париже с Кушелевым-Безбородко. Издатель «Русского слова» выражал желание передать ему руководство журналом. Однако лишь через год, приехав в Петербург, Благосветлов отстранил Хмельницкого и взял дело в свои руки, о чем позже сообщал: «С июльской книжки 1860 года ... я принимаю полную нравственную ответственность по «Русскому слову», т.е. объявляю, что фактически вся редакторская работа лежала на мне»[63]. В июле 1862 г. Кушелев-Безбородко передал Благосветлову и права издателя.

Благосветлов заметная и по-настоящему еще не оцененная фигура в истории русской революционно-демократической журналистики. Это был истинный демократ. «Он простой неизбалованный семинарист, чернорабочий, сам собственными руками пробивший дорогу, человек с умеренными привычками и ограниченными потребностями, не знавший других развлечений, кроме нескончаемой работы, просиживавший до 23 часов ночи у себя в кабинете за корректурами», писал в своих «Воспоминаниях» близко знавший редактора «Русского слова» Н.В. Шелгунов[64]. Благосветлов был влюблен в журналистику, отдавал ей все свои силы. Понимая, что журнал может иметь успех лишь при четкости идейных позиций, он постепенно создает вокруг издания коллектив боевых, талантливых, революционно настроенных писателей и публицистов. Одним из первых Благосветлов пригласил сотрудничать в издании Д.И. Писарева. Он дебютировал в №12 «Русского слова» за 1860 г., напечатав перевод из Гейне, и с тех пор стал душой журнала, его идейным руководителем.

В 1862 г. в «Русское слово» приходит В.А. Зайцев, незадолго до этого оставивший медицинский факультет Московского университета. Сначала он выполнял обязанности сотрудника «Библиографического листка» постоянного отдела «Русского слова», затем выступал как ведущий критик и публицист. После покушения Каракозова Зайцев был арестован, четыре месяца просидел в Петропавловской крепости, а в 1869 г. уехал за границу. Одаренный и смелый литературный борец, живая публицистика которого в форме библиографии, по словам Шелгунова, писалась «кровью сердца и соком нервов», Зайцев всегда доказывал необходимость коренных социальных преобразований, стоял на платформе революционной демократии, хотя и допускал в своих суждениях неоправданные крайности, а порой и серьезные ошибки.

По инициативе Благосветлова, в «Русском слове» вновь принялся сотрудничать Н.В. Шелгунов, который в 1859 г. начал здесь свою публицистическую деятельность. В первых трех номерах журнала за 1863 г. Шелгунов, обогащенный большим опытом революционной борьбы, напечатал знаменитые очерки «Сибирь по большой дороге», в которых показал расслоение и обнищание русского крестьянства после реформы. Шелгунов вел в «Русском слове», наряду с Благосветловым, так называемую «Домашнюю летопись» внутреннее обозрение на злободневные и общественно важные темы. Поэт-сатирик Д.Д. Минаев в «Дневнике темного человека» оружием смеха поражал защитников «чистой поэзии», создателей «антинигилистических романов». Выступая под псевдонимом «М. Бурбонов», Минаев создал маску реакционного критика, приверженца рутины и косности. В число сотрудников «Русского слова» вошли экономист Н.В. Соколов, историк А.П. Щапов, сосланный в Иркутск за демократические убеждения, Г.И. Успенский и Ф.М. Решетников, теоретик народничества П.Н. Ткачев и другие писатели-демократы.

На роль политического обозревателя зарубежной жизни Благосветлов пригласил прогрессивного французского публициста Эли Реклю, который в 1865 г. примкнул к I Интернационалу, а позднее участвовал в Парижской коммуне. За подписью «Жак Лефрень» в №11 «Русского слова» за 1860 г. он впервые напечатал свое обозрение и под этим именем постоянно выступал в журнале.

Немалую роль в выработке общественно-литературной программы журнала сыграли статьи самого Благосветлова. Им, в частности, написано большинство политических обозрений в 18631864 гг. Благосветлов придавал огромное значение образованию, которое, как ему казалось, открывает «новые силы, формирует их для различных направлений и целей, видоизменяет нашу деятельность и указывает ей практические применения»[65].

Обсуждая центральный политический вопрос о переходе к справедливому общественному строю будущего, Благосветлов часто проявлял непоследовательность, обнаруживал колебания между демократизмом и либерализмом. С одной стороны, он признавал революционный путь развития и отмечал, что в «истории нередко встречаются такие эпохи, когда, по-видимому, все падает и разлагается, но в самом разрушении таится новая жизнь»[66]. Вряд ли в условиях жестокой цензуры можно было яснее выразить свой подход к преобразованию общества. В духе традиций революционной демократии 60-х годов Благосветлов с симпатией пишет о Гарибальди, противопоставляет его либералу Кавуру, революцию в Италии считает прямым результатом деспотического угнетения и политики террора, которую проводила Австрия. Благосветлов стоял на позициях материализма Чернышевского. В статье «О значении университетов в системе народного воспитания» он, например, писал: «После непосредственных впечатлений, которые кладет на нас окружающая жизнь, как на белую мраморную доску, без всякого участия и желания с нашей стороны начинается самостоятельная работа мысли. Раннее или позднее пробуждение ее обусловливается врожденными способностями устройством нервной системы или размерами той органической силы, которою наделена каждая отдельная личность»[67].

Статьи Благосветлова дают основание говорить о близости его политических, философских и эстетических взглядов к программе революционной демократии 60-х годов.

С другой стороны, в публицистике Благосветлова нередко можно встретить либеральные тезисы. Например, в статье об английском буржуазном политическом деятеле и историке Маколее (1861, №1) он высказывает мысль, что революционные восстания бессмысленные политические драмы. Оканчиваясь, как правило, поражением, они, по мнению Благосветлова, часто не приносят пользы обществу. С симпатией писал редактор «Русского слова» о реформах Тюрго, в результате которых «без потрясения и крови» были проведены серьезные преобразования; в английских либералах он видел истинных защитников народных интересов.

Но при всех колебаниях и реформистских тенденциях Благосветлов стоял весьма близко к революционным демократам, разделял их взгляды по главным проблемам общественного развития. Он не ограничивался деятельностью редактора и публициста «Русского слова» и принимал участие в революционной борьбе был членом «Земли и воли», а с 1862 г. одним из руководителей этой подпольной организации; он играл важную роль в «Шахматном клубе», вокруг которого группировались передовые люди 60-х гг., близкие к кругу «Современника». Когда в 1866 г. «Русское слово» было закрыто царским правительством, Благосветлов оказался под арестом и с апреля по июнь 1866 г. был заключен в Петропавловской крепости.

Приход во второй половине 1860 г. в «Русское слово» Благосветлова, его энергичная деятельность на посту редактора во многом способствовали тому, что либеральная тенденция в журнале резко пошла на убыль, а демократическая с каждым номером усиливалась. И все-таки коренная перестройка «Русского слова» связана с именем Писарева.

Дмитрий Иванович Писарев был одним из крупнейших деятелей революционно-демократической журналистики 60-х годов XIX в. Выходец из культурной дворянской семьи, он получил хорошее образование окончил гимназию, а затем историко-филологический факультет Петербургского университета. Вначале Писарев готовился стать ученым-филологом и не проявлял особого интереса к политической жизни. Однако на старших курсах он начинает заниматься журналистской работой, которая становится затем делом всей жизни великого критика и публициста. Позже Писарев утверждал, что в журналистике видит «высший идеал человека», и очень гордился своей профессией.

Литературный путь Писарев начал в 1859 г. в журнале «наук, искусств и литературы для взрослых девиц» под названием «Рассвет», который выпускал В.А. Кремпин. В этом либеральном педагогическом издании он возглавил литературно-критический отдел. Еще не разделяя революционно-демократических идей эпохи, Писарев на страницах «Рассвета» пропагандировал гуманизм, нравственное воспитание, эмансипацию женщины, с позиций реализма оценивал произведения писателей.

В октябре 1860 г. Писарев принес в редакцию «Русского слова» перевод поэмы Гейне «Атта Троль» и впервые встретился с Благосветловым. Вскоре они очень сблизились. С 1861 г., после окончания университета, Писарев начинает сотрудничать в журнале. С «Русским словом» связана вся деятельность Писарева-критика, публициста, философа, здесь сформировалось и окрепло его мировоззрение, были опубликованы все лучшие статьи.

Первый период работы Писарева в «Русском слове» оказался недолгим: в середине 1862 г. журнал этот, как и «Современник», за «вредное направление» был приостановлен на восемь месяцев, а Писарев попал в Петропавловскую крепость. И все же за весьма короткий срок менее полутора лет публицисту удалось сделать в журнале многое. В 1861 и 1862 гг. статьи Писарева печатались в каждом номере, и читателя поражают разнообразие их тематики, глубина постановки важнейших проблем философии, истории, социологии, литературы.

Одним из первых сочинений Писарева, опубликованных в «Русском слове», была статья «Идеализм Платона» (1861, №4), в которой он показал оторванность идеалистической философии от действительности и горячо защищал материализм. Писарев выступает защитником освобождения человеческой личности от всех пут, сковывавших ее в условиях феодально-крепостнического строя. Так в статье философского характера отчетливо проявилось политическое зерно.

Свои взгляды Писарев наиболее четко выразил в большой статье «Схоластика XIX века» (1861, №5 и 9), звучащей страстно и полемически остро. Писарев солидарен с Чернышевским, обороняет «Современник» от злобной клеветы либерально-монархической прессы. Ни одна философия не привьется в России так прочно и легко, как современный материализм, утверждает он; но для него нужно расчистить дорогу: «что можно разбить, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам; во всяком случае, бей направо и налево, от этого вреда не будет и не может быть»[68]. Если отвлечься от излишней запальчивости, вообще свойственной Писареву, то останется признать, что уже в это время он разделяет передовые идеи общества не только в философской, но и в политической области.

Однако, выдвигая в статье «Схоластика XIX века» тезис о необходимости журналистике всерьез заняться проблемами личности и личной свободы, Писарев обнаружил несколько суженное понимание задач революционной борьбы, кстати сказать, характерное и для других авторов «Русского слова». Преувеличенный интерес к человеческой личности стал источником индивидуалистических тенденций. В воспитании личности Писарев и его соратники видели порой единственный путь прогресса человечества. Но и на этом этапе главным критерием решения социальных проблем для Писарева были интересы народа, людей угнетенных и эксплуатируемых, что явствует из статей «Меттерних», «Бедная русская мысль» и др.

Статья «Бедная русская мысль» (1862, №4, 5) целиком посвящена раскрытию исторического значения народа. Автор призывал народ к борьбе против политического произвола. «Разве один человек может мучить десятки миллионов людей, если эти десятки миллионов не хотят, чтобы их мучили? с гневом спрашивал Писарев. А если десятки миллионов соглашаются быть пассивным орудием в руках полоумного Калигулы, то Калигула-то, собственно говоря, ни в чем не виноват: не он, так другой, не другой, так третий; зло заключается не в том человеке, который его делает, а в том настроении умов, которое его допускает и терпит».

Революционный дух статьи «Бедная русская мысль» стал сразу ясен правительству. Издатель Ф.Ф. Павленков был предан суду только за то, что включил ее в собрание сочинений Писарева, которое выпустил в 1868 г.

Уже в ранней публицистике Писарева появляется мысль о «неразумности» общественного строя, основанного на неравенстве людей, на эксплуатации меньшинством большинства. Такова тема памфлета «Пчелы». Написанный в 1862 г., он не был опубликован тогда в журнале. Писарев рассказывает о трех пчелиных «сословиях» матках, трутнях и рабочих пчелах. Матка царица, она управляет; трутни ничего не делают, но много едят; рабочие пчелы это пролетарии, «задавленные существующим порядком вещей, закабаленные в безвыходное рабство, кружащиеся в колесе и потерявшие всякое сознание лучшего положения». Под видом государства пчел памфлет обличал русское самодержавие и крепостнические порядки. Автор доказывал, что общественный строй, при котором попираются интересы трудящихся масс, недолговечен и будет уничтожен революционным взрывом.

К 1862 г. относится статья-прокламация Писарева против Шедо-Ферроти (псевдоним барона Ф.И. Фиркса), выступившего с клеветой на Герцена. В этом произведении, написанном без оглядки на цензуру, критику удалось не только обнажить доносительский характер заявлений барона Фиркса, но и высказать свои политические взгляды. Перекликаясь с Герценом, Писарев отмечал, что либеральные жесты Александра II лицемерны, его политика цепь преступлений, звенья которой кровавый разгром польского восстания, убийство крестьян в Бездне, аресты Михайлова, Обручева, гонения на литературу. Он писал: «Низвержение благополучно царствующей династии Романовых и изменение политического и общественного строя составляет единственную цель и надежду всех честных граждан. Чтобы при теперешнем положении дел не желать революции, надо быть или совершенно ограниченным, или совершенно подкупленным в пользу царствующего зла... На стороне правительства только негодяи, подкупленные теми деньгами, которые обманом и насилием выжимаются из бедного народа. На стороне народа стоит все, что молодо и свежо, все, что способно мыслить и действовать. Династия Романовых и петербургская бюрократия должны погибнуть... То, что мертво и гнило, должно само собой свалиться в могилу; нам останется только дать им последний толчок и забросать грязью их смердящие трупы»[69].

Писарев открыто выступил против самодержавия, против эксплуатации и угнетения, против религии, за революцию. Это и было политической программой революционных демократов 60-х годов.

Статья-прокламация против Шедо-Ферроти повлекла за собой заключение автора в Петропавловскую крепость, где он провел более четырех лет, ничуть не смирившись духом.

Летом 1863 г. Писареву, по многочисленным ходатайствам родных и друзей, было разрешено публиковать статьи в «Русском слове». Начинается новый период деятельности критика и вместе с тем важнейший этап в истории журнала. Статьи его появляются в каждом номере, их общий объем составил 140 авторских листов. Находясь в каземате Петропавловской крепости, Писарев сумел стать идейным вождем «Русского слова», одним из наиболее видных представителей демократической печати. Весь журнал в целом, творчество публицистов Благосветлова, Зайцева, Шелгунова развивались под непосредственным его влиянием.

Первой работой Писарева, напечатанной в «Русском слове» после длительного перерыва, была его большая статья «Наша университетская наука» (1863, №7 и 8), интересная тем, что в ней поставлены многие современные проблемы. Вспоминая о годах, проведенных в университете, Писарев рассказывает, почему он расстался с мечтой об академической деятельности и стал журналистом. В условиях спада революционного движения и натиска реакции такая исповедь публициста, дошедшая из стен политической тюрьмы, звала молодежь к общественной деятельности.

Другая важная тема статьи «Наша университетская наука» роль естественных наук в системе общего образования. Писарев видит в них не только средство, помогающее человеку овладеть природой, но и нечто большее. Он придает естествознанию методологический смысл и отводит ему весьма видное место в развитии общества. Писарев полагает, будто распространение естественнонаучных знаний быстро приведет к гибели «рутины и предрассудков», которые «держатся теперь только благодаря тому обстоятельству, что самые простые законы природы неизвестны даже образованному обществу». Черты отвлеченного просветительства, своеобразного «культурничества» были свойственны мировоззрению Писарева.

Преувеличение роли естественных наук в общественной жизни является одним из главных тезисов в «теории реализма» Писарева, подробно изложенной в статьях: «Цветы невинного юмора» (1864, №2), «Мотивы русской драмы» (1864, №3), «Реалисты» (1864, №9, 10, 11), «Посмотрим!» (1865, №9) и др.

Писарев, Благосветлов, Шелгунов, Зайцев и другие публицисты «Русского слова» движущей силой истории считали «знание», «умственный прогресс». Отсюда, собственно, и вытекает теория реализма. «Сущность нашего направления, отмечал Писарев в статье «Посмотрим!», заключает в себе две главные стороны, которые тесно связаны между собой, но которые, однако, могут быть рассматриваемы отдельно и обозначаемы различными терминами. Первая сторона состоит из наших взглядов на природу: тут мы принимаем в соображение только действительно существующие, реальные, видимые и осязаемые явления или свойства предметов. Вторая сторона состоит из наших взглядов на общественную жизнь: тут мы принимаем в соображение только действительно существующие, реальные, видимые и осязаемые потребности человеческого организма»[70].

«Теория реализма», разработанная Писаревым и во многих своих частях развитая другими публицистами «Русского слова», содержала в себе немало истинно революционного, была сильным политическим оружием в борьбе за переустройство жизни. Само требование создать общество на разумных началах, последовательное стремление к пользе для людей труда, попытка найти средства, чтобы «разрешить навсегда неизбежный вопрос о голодных и раздетых людях», обоснование не только «химического», но и «механического» пути общественного развития, т.е. решительной ломки старых форм жизни при активном участии народных масс, все это отвечало программе революционных демократов 60-х годов.

Вместе с тем «теории реализма» были присущи и противоречия. Делая упор на «мыслящий пролетариат», т.е. на передовую интеллигенцию, создатели и пропагандисты этой теории порой недооценивали роль народных масс в общественной борьбе. Выдвигая тезис о том, что необходимым условием революции должно быть достижение определенного культурного минимума, деятели «Русского слова» нередко выступали сторонниками всемерного усовершенствования производственных процессов вне связи с общественными условиями. При этом они не учитывали, что успехи естествознания и промышленный прогресс при капитализме идут на пользу не пролетариату, а буржуазии; вера в силу знания у Писарева и его друзей была так велика, что нередко приводила их к признанию общечеловеческой солидарности. Таким образом, они допускали известный отход от принципов Чернышевского и Добролюбова.

Однако при всех противоречиях главным в «теории реализма» было революционное, демократическое, материалистическое начало. «Народное чувство», «народный энтузиазм» так называли публицисты «Русского слова» революцию всегда остаются, как говорил в «Цветах невинного юмора» Писарев, «при всех своих правах». Необходимо заметить, что если в статьях «Русского слова» 1864 г. наука и революция нередко выступают еще на равных основаниях, то в 1865 и 1866 гг. значение революции подчеркивается все четче и определеннее. В статье «Исторические идеи Огюста Конта» Писарев возвысился до революционного призыва. Он требует «положить конец овечьей безответственности большинства и организовать достаточную силу отпора во всех тех местах, где такая сила требуется условиями общественного механизма»[71].

«Теория реализма» принесла огромную пользу пропаганде естествознания в России. 60-е годы XIX в. характерны бурным развитием точных наук. В это время развертывалась деятельность таких видных ученых, как А.М. Бутлеров, Д.И. Менделеев, И.М. Сеченов. «...Во всей истории естествознания, писал К.А. Тимирязев, не найдется других 1015 лет, в пределах которых изучение природы сделало бы такие дружные, одновременные и колоссальные шаги»[72].

Писарев, освещая на страницах «Русского слова» вопросы естествознания, способствовал дальнейшим успехам этой науки, укреплению связи ее с материализмом. Статья «Прогресс в мире животных и растений», в которой Писарев изложил эволюционное учение Дарвина, очень помогла распространению дарвинизма в России.

Боевым по духу был в «Русском слове» 18631866 гг. отдел критики и библиографии. Писарев, Зайцев, Благосветлов ратовали за реалистическое, передовое искусство, пронизанное идеями освободительного движения. В критическом отделе ставились важнейшие литературно-эстетические проблемы эпохи. Журнал ведет борьбу с «чистой поэзией», антинигилистической литературой, идеалистической эстетикой, защищает демократическую литературу, ее идейно-эстетические позиции, утверждает принципы критического реализма.

Критика «Русского слова» уделяла большое внимание роману «Что делать?» Чернышевского и в течение двух лет писала об этой книге. Писарев, Зайцев, Благосветлов, Шелгунов подчеркивали огромную популярность романа, его новаторский характер, отмечали, что это произведение стало знаменем молодежи, указало ближайшие цели демократического движения. Когда же вся буржуазно-либеральная журналистика ополчилась на роман и вышла серия «антинигилистических» сочинений, направленных против Чернышевского, «Русское слово» выступает с грозной отповедью его хулителям.

«Антинигилистические» романы получили в «Русском слове» резко отрицательную оценку. Касаясь романа Писемского «Взбаламученное море», Зайцев, Писарев, Благосветлов, Минаев отмечали в нем клевету на молодое поколение революционеров, в романе Клюшникова «Марево» реакционность и антихудожественность. Писарев в статье «Сердитое бессилие» (1865, №2) воспользовался анализом этого произведения для того, чтобы подвергнуть разгрому политические взгляды автора-монархиста. Разбирая роман Лескова «Некуда», содержавший карикатурное изображение революционных деятелей 60-х годов, Писарев назвал его «злобным пасквилем», а Зайцев «чудищем, которое уж совершенно со всякого толку сбивает». По мнению Писарева, «в сущности, это просто плохо подслушанные сплетни, перенесенные в литературу»[73].

Подчеркивая необходимость для литературы ставить актуальные проблемы современности, социальной жизни, журнал направляет свои удары по критике, обосновывающей теорию «искусство для искусства», и по писателям, которые следовали за нею. В своих требованиях «Русское слово», несомненно, опиралось на эстетические традиции Белинского, Добролюбова, Чернышевского. «Для художника, для ученого, для публициста, для фельетониста, для кого угодно, говорил Писарев, для всех существует одно великое и общее правило: идея прежде всего! Кто забывает это правило, тот немедленно теряет способность приносить людям пользу и превращается в презренного паразита»[74].

Критики «Русского слова» правильно ставили вопрос о народности литературы. Значение всех произведений искусства рассматривалось ими в тесной связи с тем, как служат они социальному раскрепощению народа. «Истинный», «полезный» поэт, отмечал Писарев, должен знать и понимать все, что в данную минуту интересует самых лучших, самых умных и самых просвещенных представителей его века и его народа»[75].

С этих принципиальных позиций Писарев, Зайцев, Минаев оценивают разные литературные явления, творчество различных писателей и поэтов. О Плещееве, Помяловском писателях, которых «эстетическая» критика третировала, они пишут доброжелательно и с сочувствием; страстно и горячо выступают в защиту Некрасова и его поэзии. Произведения приверженцев «чистого искусства» встречали в «Русском слове» суровое осуждение. Особенно резкой критике подвергалась поэзия Фета.

Говоря об отношении Писарева, Зайцева, Михайлова к творчеству Фета, необходимо признать, что публицисты «Русского слова» иногда допускали натяжки и преувеличения. В частности, когда Писарев утверждал, что сборник стихотворений Фета годится лишь «для склеивания комнат под обои и для завертывания сальных свечей, мещерского сыра и копченой рыбы»[76], он, конечно, был не прав. Лучшие стихи поэта и в наши дни доставляют людям эстетическое наслаждение. Оценка же идейно-тематической сути поэзии Фета, его фальшивых деклараций, главным тезисом которых было подчеркнуто пренебрежительное отношение к политике, бесспорно, была правильной.

Борьба «Русского слова» против «чистого искусства», свидетельствуя о верности журнала идеям революционной демократии 60-х годов, помогала утверждению принципов критического реализма. Но в конкретных оценках критики «Русского слова» нередко совершали ошибки: к сторонникам «чистого искусства» ими были причислены Пушкин, Лермонтов и даже Салтыков-Щедрин. Такие утверждения явились следствием противоречивости и непоследовательности взглядов Писарева, Зайцева и других авторов журнала, результатом промахов, допущенных ими в решении общих вопросов эстетики. Писарев и Зайцев в 18641865 гг. отрицают всякую эстетику, отвергают отдельные виды искусства, как якобы не связанные с потребностями человека, утверждают (Зайцев), что «искусство в настоящее время бесполезно и потому вредно»[77].

На страницах «Русского слова» сочувственно излагаются основные положения трактата Чернышевского об искусстве, правда, не всегда точно, печатаются такие статьи, как «Мыслящий пролетариат» (1865, №10) и «Сердитое бессилие» (1865, №2), которые можно считать удачным образцом эстетического анализа. Но в то же время публикуются и другие суждения. «Эстетика, или наука о прекрасном, разъяснял Писарев, имеет разумное право существовать только в том случае, если прекрасное имеет какое-нибудь самостоятельное значение, не зависимое от бесконечного разнообразия личных вкусов. Если же прекрасно только то, что нравится нам, и если вследствие этого все разнообразнейшие понятия о красоте оказываются одинаково законными, тогда эстетика рассыпается в прах».

Противоречивость эстетических взглядов Писарева и его соратников, «антиэстетизм» «Русского слова» отрицательно сказались на многих конкретных литературно-критических оценках журнала. Но нельзя забывать, что при всем этом речь должна идти не о разрыве критики журнала с материалистической эстетикой Белинского, Добролюбова и Чернышевского, а лишь об отступлении от ее принципов. «Антиэстетизм» не мог разрушить материалистической основы эстетических воззрений публицистов и критиков «Русского слова», поколебать их стремление бороться с реакцией в литературе.

Недостатки мировоззрения Писарева, Благосветлова, Зайцева, всего круга публицистов и критиков «Русского слова» определялись историческими причинами. Их деятельность развертывалась во время спада революционной волны, в годы реакции. Внутренняя борьба, поиски путей решения проблем социальной жизни были у них поэтому особенно мучительны. К этому необходимо прибавить, что Писарев находился в условиях полной изоляции.

Однако и в области эстетики публицистам «Русского слова» в основном удалось удержаться на материалистических позициях. Выступления с нападками на эстетику по существу и главным образом были борьбой против такого искусства, которое обслуживает потребности эксплуататорских классов. При всей противоречивости эта позиция могла играть только прогрессивную роль.

Заметным эпизодом истории «Русского слова» и журналистики 60-х годов была полемика этого журнала с «Современником» в 18641865 гг. Спор двух демократических органов имел общественное значение и отразился на дальнейшем развитии русской политической мысли.

Начало полемики относится к апрелю 1863 г., когда в статье «Перлы и адаманты русской журналистики» Зайцев неприязненно отозвался о «Современнике». Он отметил снижение уровня журнала по сравнению со временем Добролюбова, несерьезность полемических выступлений его сотрудников. Зайцев протестовал против отрицательной оценки «Современником» произведения Достоевского «Записки из мертвого дома» и, замечая, что «подобные произведения пишутся собственной кровью, а не чернилами с вице-губернаторского стола», советовал бросить «вице-губернаторский тон»[78].

Выступление Зайцева носило характер резкого выпада по адресу ведущего публициста «Современника» Салтыкова-Щедрина. Намекая на его служебную карьеру, Зайцев ставил под сомнение искренность великого сатирика. Это было оскорбительное, несправедливое обвинение!

На выпад Зайцева «Современник» сразу не ответил. Только в январском номере за 1864 г. в хронике «Наша общественная жизнь» Щедрин выступил с критикой «Русского слова» за «понижение тона», отвлеченное просветительство, за отход от революционно-демократических традиций. В свойственной ему манере сатирик дал памфлетные характеристики сотрудникам «Русского слова», нигилистам, «раскаявшимся и нераскаявшимся», и, кроме того, иронически высказался о будущем общественном устройстве, изображенном в «Что делать?» Чернышевского. «Когда я вспоминаю, например, что «со временем» дети будут рождать отцов, а яйца будут учить курицу, что «со временем» зайцевская хлыстовщина утвердит вселенную, что «со временем» милые нигилистки будут бесстрастною рукою рассекать человеческие трупы и в то же время подплясывать и подпевать: «ни о чем я, Дуня, не тужила» (ибо «со временем», как известно, никакое человеческое действие без пения и пляски совершаться не будет), то спокойствие окончательно водворяется в моем сердце, и я забочусь только о том, чтобы до тех пор совесть моя была чиста»[79].

Статья Писарева «Цветы невинного юмора» и фельетон Зайцева «Глуповцы, попавшие в «Современник», напечатанные в февральской книге «Русского слова» за 1864 г., были прямым откликом на выступление Щедрина. Писарев обвинял Щедрина в политической беспринципности, называя его «чистейшим представителем чистого искусства в его новейшем видоизменении», и заявлял, что его антикрепостнический пафос не что иное, как маскировка либеральных настроений, Зайцев пошел еще дальше. По его словам, Щедрин изменил революционным идеям Чернышевского, превратился в ограниченного, благонамеренного либерала. Подчеркивая свое сочувствие к «Современнику», Зайцев предупреждал редакцию: направление статей Щедрина противоречит традициям журнала и принципам его недавнего прошлого.

Спор в самом начале принял необыкновенно острый характер, он затронул не второстепенные, а узловые политические проблемы. Не было недостатка и во взаимных укорах. Обе стороны очень разгорячились, и это привело участников полемики «Русского слова» и «Современника» к искажению фактов, неоправданным подозрениям, грубости. Например, полемизируя со Щедриным, Писарев и Зайцев учитывали по существу только два момента: его полемические статьи против «Русского слова» и приведенное выше ироническое замечание сатирика о будущем общественном устройстве по роману «Что делать?». При этом как бы отбрасывалось все творчество Щедрина лидера революционной демократии в это время. Далеко не во всем был прав и Щедрин, не сумевший увидеть основное в статьях Писарева их революционный пафос и хотя не ясно сформулированное, но довольно отчетливо проявлявшееся стремление к коренным социальным преобразованиям. Писатель, в творчестве которого разоблачение антигуманистического существа помещичье-капиталистического строя достигло наивысшей художественной силы, Щедрин не понял революционного характера публицистики Писарева.

В дальнейшем Салтыков-Щедрин от полемики отошел. К концу 1864 г. он отказался участвовать в редактировании «Современника» и все меньше писал для журнала. Со стороны «Современника» полемику вел М.А. Антонович, выступавший под псевдонимом «Посторонний сатирик». «Русское слово» представляли Благосветлов, Зайцев, Писарев, Соколов.

В 1865 г. спор приобретает еще более острый характер. Но если отвлечься от всего наносного, поверхностного, случайного, то нужно признать, что полемика касалась самого широкого круга проблем философии, социологии, политики, эстетики, литературной критики. Спорили о материализме, об отношениях между трудом и капиталом, о социализме, о том, как следует оценивать литературные образы Катерины (из драмы Островского «Гроза»), Базарова, Рахметова и т.д.

Но в этом разнообразии была и главная тема новые задачи демократии в условиях спада революционного движения 60-х годов, отношение ее к народу.

Обсуждая эти проблемы, Антонович все время доказывал, что он продолжает линию журнала, намеченную при Чернышевском и Добролюбове. На самом деле критик «Современника», не понимая новой обстановки и догматически отстаивая положения своих учителей, сделал шаг назад в определении задач революционной демократии. Когда Антонович критиковал грубые ошибки Зайцева в области философии и политики, его полемические статьи казались читателю достаточно убедительными. Когда же он с догматических позиций нападал на «теорию реализма» Писарева, его позиция, как правило, не вызывала поддержки. В ходе полемики Антонович не смог дать объективного анализа программы «Русского слова», не увидел революционно-демократического содержания во взглядах Писарева, отнесся в целом отрицательно к творчеству выдающегося критика.

Писарев также был прав далеко не всегда. Он, в частности, не оценил вклад Антоновича в пропаганду материалистических идей, хотя его философские работы имели немалое значение. Однако в полемических статьях Писарева, прежде всего таких, как «Мотивы русской драмы» (1864, №3), «Кукольная трагедия с букетом гражданской скорби» (1864, №8), «Реалисты» (1864, №9, 10, 11) и «Посмотрим!» (1865, №9), идейно-политический смысл столкновения между двумя журналами получил более правильное освещение.

Писарев, доказывая свою верность традициям Чернышевского и Добролюбова, подчеркивая отличие своих позиций по ряду вопросов (например, оценка им и Добролюбовым образа Катерины), обвинял Антоновича в отходе от установок Чернышевского, в либерализме и реформизме. Когда Антонович особенно резко нападал на Писарева за то, что он якобы не заметил реакционной, антинигилистической направленности романа Тургенева «Отцы и дети», Писарев убедительно ответил, что Антонович сам не понимает ни трактовки в «Русском слове» образа Базарова, ни оценки этим журналом революционера Рахметова. Полемизируя с Антоновичем, Писарев всегда отмечал, что он нападает не на идеи «Современника», которые свято чтит, а на людей, которые извращают эти идеи, на его «гнилой хлам и вредный балласт», «на такие уклонения и нелепости, к которым каждый дельный сотрудник этого журнала должен относиться с насмешкой и презрением»[80].

И все же, несмотря на свою остроту, полемика между «Русским словом» и «Современником» означала столкновение внутри одного, революционно-демократического лагеря.

В условиях 60-х годов, в обстановке бурного развития общественно-политических событий, русские революционные демократы искали правильных путей общественно-экономических преобразований, изучая проблематику самых различных областей философской, экономической, политической, нравственно-этической и т.д. Эти поиски были невозможны без ошибок и заблуждений, без споров даже внутри одного лагеря. Так было в 18591860 гг. во время выступления Герцена против «Современника» с Чернышевским и Добролюбовым во главе. Так было в 18641865 гг., когда началась полемика «Русского слова» с «Современником».

Литературная полемика «Русского слова» с «Современником» нанесла ущерб освободительному движению, ослабила его силы, привела по существу к расколу между различными направлениями демократии. Она давала либерально-монархической журналистике пищу для выступления против и того, и другого журнала. Но полемика объективно принесла и пользу, способствовала более четкому определению идейных позиций журналов, в частности, выработке ясных тактических установок. Полемика помогла Щедрину в его трудном и противоречивом движении к демократии и социализму.

Что касается непосредственных результатов спора, то следует отметить, что он привел к снижению популярности «Современника» в глазах читателей. Антонович не мог выдержать соревнования с неизмеримо превосходившим его по таланту Писаревым. Значение же «Русского слова» и особенно популярность Писарева в ходе этой полемики заметно возросли.

В июне 1862 г. «Русское слово» по настоянию цензуры подвергалось приостановке на восемь месяцев. Затем последовал ряд «предостережений» редакции, а после каракозовского выстрела, в апреле 1866 г., журнал «Русское слово» разделил участь «Современника» был закрыт за свое «вредное направление».

в начало

 

САТИРИЧЕСКАЯ ЖУРНАЛИСТИКА ШЕСТИДЕСЯТЫХ ГОДОВ

 

Эпоха шестидесятых годов время расцвета русской сатирической журналистики. Лучшим сатирическим журналом той поры была революционно-демократическая «Искра» В. Курочкина и Н. Степанова. Прогрессивные тенденции проявлялись также в «Гудке» (под редакцией Д. Минаева) и «Будильнике» (при Н. Степанове). В руках революционных демократов сатирическая журналистика была сильным средством борьбы против крепостничества и либерализма за освобождение страны от рабства и угнетения.

Либерально-буржуазные юмористические журналы и листки, обильно расплодившиеся в 60-е годы, не отличались литературными достоинствами, их уделом было пошлое зубоскальство, рассчитанное на вкус обывателя. Весной 1858 г. Петербург наводнили «уличные листки» копеечные летучие издания, раскупавшиеся городским мещанством и чиновничеством, и это журнальное поветрие оказалось столь заметным, что в сентябрьской книге «Современника» за 1858 г. Добролюбов отозвался на него статьей «Уличные листки».

Перечислив три десятка листков «Бесструнная балалайка», «Дядя шут гороховый», «Муха», «Смех и горе», «Сплетни» и т.д., Добролюбов дал всестороннюю оценку либерально-буржуазным юмористическим изданиям вообще, показав, что в своем подавляющем большинстве они бессодержательны, наполнены старыми анекдотами и пошлыми рассуждениями. Непременное свойство листков беспринципность: «...С первого слова встречаешь брань на кого-то; но на кого, за что, почему и для чего остается неизвестно»[81]. Издатели заигрывают с читателем, желая заставить его, во что бы то ни стало купить листок. Иногда даже не назначалась цена: «что пожалуете», просил издатель на первой странице. Другая черта листков мелкотемье. «Некоторые листки, писал Добролюбов, сплошь наполнены тонкими намеками на своих собратий, и если вы не следили за всеми листками, то вы, конечно, ничего не поймете из этих намеков». А между тем, говорит критик, «под покровом шутки можно бы здесь высказывать очень многое»[82].

Характеристики эти в большей мере можно отнести также к известным либерально-буржуазным журналам, возникшим в конце 50-х годов, «Весельчаку» и «Развлечению». Конечно, в литературном отношении они были значительно выше, но мелкотемье и беспринципность сводили на нет общественный вес издания такого типа.

«Весельчак, журнал всяких разных странностей, светских, литературных, художественных» выходил в 18581859 гг. Вначале его возглавляли О.И. Сенковский (барон Брамбеус) и Н.В. Кукольник. Вскоре Сенковский умер, и руководителем журнала стал реакционно настроенный Н.М. Львов, автор бездарных комедий.

Назначение «Весельчака» было определено Сенковским в первом номере так: «Земля наша широка и обильна, но смеху в ней нет... Приходите смеяться с нами, смеяться над нами... надо всем и обо всем смеяться, лишь бы только не скучать». Грубое, площадное остроумие назойливо преследует читателя «Весельчака» времен Сенковского. А при Львове, который решился придать изданию другой колорит, журнал, по словам Добролюбова, «поднялся на ходули и, избегая прежнего остроумия, не умел избежать прежней грубости... Явлением литературным «Весельчак» все-таки не сделался»[83].

Однако плоские шутки и пошлые анекдоты это еще не весь «Весельчак». Рассчитанные на вкус неразборчивого, мещанского читателя, юмористические материалы очень часто разбавлялись здесь враждебными выпадами против «Современника». Редактор «Весельчака» Львов сочинял фельетоны о Некрасове грязные пасквили на великого поэта. Да и сальные анекдоты журнала тоже не бесцельны: они должны были отвлекать внимание читателя от злободневных событий, уводить в сторону от общественной борьбы.

Поначалу это в какой-то степени удавалось. Именно «грубости острот и площадной сальности выходок» редакция «Весельчака», по словам Добролюбова, «была одолжена своим успехом в массе читателей известного разряда»[84]. Все же продержаться долго такой журнал не мог и в начале 1859 г., растеряв подписчиков, бесславно закончился.

Иной была судьба другого известного в 60-е годы юмористического журнала «Развлечение», выходившего в Москве. Возникнув в 1859 г., это издание продолжалось до 1905 г. Менялись издатели, редакторы, сотрудники, а «Развлечение» журнал насквозь обывательский, служивший утехой купечеству и мещанству, продолжал выходить.

«Развлечение» основал Ф.Б. Миллер, который был его редактором и издателем до 1881 г. В журнале сотрудничали Б.Н. Алмазов, В.П. Буренин, П.И. Вейнберг, Н.В. Гербель, А.И. Левитов, Л.А. Мей.

На страницах «Развлечения» появились, хотя в общем весьма безобидные, но все же обличительные материалы. Прохаживаясь по адресу чиновников, полиции, робко говоря о взятках, рассказывая о грубом разгуле фабрикантов и купцов, журнал отдавал дань времени. Когда обстановка в стране изменилась, критические заметки исчезли, и с 1864 г. «Развлечение» сделалось заурядным обывательским журналом. Даже цензурное ведомство отмечало, что в его направлении не проглядывает ничего «злонамеренного, антирелигиозного или противоправительственного», статейки же «нравственны и благонамеренны». Карикатуры «Развлечения» всегда были бледны и несамостоятельны.

в начало

 

«ИСКРА»

 

Боевым органом революционно-демократической сатиры стал еженедельник «Искра», выходивший в течение почти пятнадцати лет с 1859 по 1873 г.

«Искра» была основана в Петербурге поэтом-сатириком В.С. Курочкиным и художником-карикатуристом Н.А. Степановым. Замысел сатирического журнала с карикатурами возник у них в 1857 г.; тогда же удалось получить официальное разрешение, но с выпуском из-за нехватки денег пришлось повременить.

Уже первый номер «Искры», вышедший 1 января 1859 г. и составленный талантливо, остроумно, оригинально, получил широкое распространение. С каждым днем известность журнала росла, и вскоре он стал одним из самых популярных изданий. В 1861 г. тираж журнала составлял девять тысяч экземпляров.

Успех «Искры» заслуга прежде всего его редакторов. К началу издания журнала Курочкин и Степанов были хорошо известны в литературных и художественных кругах. Курочкина знали как поэта, талантливого переводчика Беранже, литератора-народолюбца. Позже он вошел в революционное движение и с весны 1862 г. вместе с Н.А. и А.А. Серно-Соловьевичами, А.А. Слепцовым и H.H. Обручевым был членом центрального комитета «Земля и Воля». Н.А. Степанов, талантливый художник-демократ, еще в сороковые годы сблизился с редакцией «Современника» и нарисовал серию карикатур для «Иллюстрированного альманаха» 1848 г., запрещенного к выходу в свет. Добролюбов писал о Степанове:

 

Между дикарских глаз цензуры

Прошли твои карикатуры...

И на Руси святой один

Ты получил себе свободу

Представить русскому народу

В достойном виде царский чин.

 

В 18561858 гг. Степанов издавал альбом карикатур «Знакомые» и при нем литературный «Листок знакомых», в котором среди других авторов участвовал и Курочкин. Тетради альбома дышали злободневностью, мишенью для карикатур и текста было социальное неравенство, царящее в обществе.

Курочкин и Степанов, став редакторами «Искры», удачно дополняли друг друга. Курочкин заведовал литературной частью издания, Степанов художественной. Им удалось привлечь в журнал талантливых поэтов, беллетристов, публицистов, художников преимущественно из лагеря революционной демократии. «В журнале этом, писал Горький, собралась компания самых резких и наиболее демократически настроенных людей того времени...»[85]. Здесь много и плодотворно работали поэты Д.Д. Минаев, В.И. Богданов, Н.С. Курочкин, П.И. Вейнберг, прозаики Н. и Гл. Успенские, Ф.М. Решетников, А.И. Левитов, публицисты Г.3. Елисеев, М.М. Стопановский, Н.А. Демерт, художники-карикатуристы П.Ф. Марков, М.М. Знаменский, Н.В. Иевлев, В.Р. Щиглев и многие другие.

Однако не только усилиями профессиональных литераторов и художников создавался журнал. «Искра» располагала обширной сетью корреспондентов, какой до нее не имело ни одно издание. Из разных углов России в редакцию шли письма обо всем, что делалось на местах, авторы раскрывали злоупотребления властью, взяточничество, казнокрадство, неправедный суд. Нередко бывало, что корреспонденты являлись в редакцию и сообщали Курочкину и его друзьям о фактах, заслуживающих разоблачения в «Искре».

Многочисленные сообщения из провинции становились основой материала для отдела «Нам пишут», который составлял M.M. Стопановский. В «Искре», разумеется, было много интересного и кроме этого обозрения провинциальной жизни, но отдел «Нам пишут» в первые годы издания журнала все же занимал важнейшее место. Он создавал «Искре» популярность, помогал проникать в самые глухие места, воспитывал читателя, который теперь не только пассивно воспринимал печатное слово, но все больше сознавал себя активным участником издания. По воспоминаниям современников, «Искра» в Петербурге играла как бы роль «Колокола», царские чиновники очень боялись «попасть» в «Искру». Курочкина же по праву называли «председателем суда общественного мнения».

Цензура препятствовала тому, чтобы в журнале обличались крупные чиновники, назывались города, где творится произвол и беззаконие. Редакция пошла на хитрость и придумала условные имена, которыми постоянно пользовалась. Астраханский губернатор Дегай назывался в «Искре» Растегаем, псковский губернатор Муравьев — Муму, курский губернатор Ден Раденом и т.д. Город Вологда получил название Болотянска, Вильно Назимштадта, Воронеж Хлебородска, Урожайска, Гродно Зубровска, Екатеринослав Грязнославля, Кострома Кутерьмы и др. Читатель быстро научился узнавать города и подлинные фамилии чиновников. «Искра» била прямо в цель. Это понимали и в правительственных кругах. С №29 за 1862 г. отдел «Нам пишут» был запрещен. Но и после этого редакция изобретательно искала журнальные формы, чтобы напечатать письма своих корреспондентов.

Вместо обзоров «Нам пишут» появились «Искорки», где читательские сигналы получили воплощение в виде шуток, афоризмов, пародий, эпиграмм, и «Сказки современной Шехерезады».

Другим постоянным публицистическим отделом «Искры» была «Хроника прогресса» цикл передовых статей, начатый в №5 за 1859 г. Его вел Г.3. Елисеев. Статьи из этого цикла помещались не в каждом номере. Елисеев предупреждал в первой статье: «...Когда не появится в «Искре» моей Хроники, значит, прогресс подвигается плохо. Если Хроника моя прекратится совсем, пусть разумеют они, что друзья человечества восторжествовали вполне. Тогда уж мне нельзя будет и писать»[86]. Высмеивая либерально-монархическую журналистику, Елисеев комментировал злободневные события русской жизни. Он пояснял: «Мое назначение состоит вовсе не в том... чтобы смешить, а в том, чтобы приводить людей, смеха достойных, в смешное положение, делать их удобными для смеха»[87]. И, надо сказать, со своей задачей Елисеев справлялся отлично.

Деятельным сотрудником «Искры» был Н.С. Курочкин, старший брат В.С. Курочкина, литератор несомненного дарования, искренне преданный журналистике. Он так же, как Стопановский и Елисеев, принимал непосредственное участие в редакционной работе, писал для «Искры» статьи, стихи, занимался переводами. В 18621863 гг. в «Искре» печатались его фельетоны «Житейские выводы и измышления», в которых он защищал материалистические взгляды.

Очень большое место занимала в «Искре» поэзия. Поэтические произведения, весьма разнообразные по жанрам от стихотворного фельетона и пародии до лирического стихотворения и песни, составляли ядро журнала. И хотя полного идейного единства поэзия «Искры» не представляла, а отдельные авторы затем резко свернули вправо (Буренин, например, сотрудничая в «Новом времени», показал себя заядлым шовинистом), в целом замечательными чертами стихов «Искры» являлись последовательный демократизм, любовь к людям труда, ненависть к эксплуататорам. «Это был своеобразный фольклор тогдашней разночинной интеллигенции, писала Н.К. Крупская, авторов не знали, а стихи знали. Ленин знал их немало. Эти стихи входили как-то в быт... Поэты «Искры», их сатира имели несомненное влияние на наше поколение. Они учили всматриваться в жизнь, в быт и замечать в жизни, говоря словами Некрасова, «все недостойное, подлое, злое», они учили разбираться в людях»[88].

Задачи «Искры» были намечены уже в объявлении об издании журнала, которое рассылалось при газетах в конце 1858 г. «На нашу долю, говорилось в нем, выпадает разработка общих вопросов путем отрицания всего ложного во всех его проявлениях в жизни и искусстве. ...Средством достижения нашей цели... будет сатира в ее общем обширном смысле».

Политическая и эстетическая платформы издания в объявлении четко не сформулированы, но главная тенденция и жанровая специфика из него ясны. Первые же номера «Искры» показали, что «отрицание всего ложного» понималось редакцией как непримиримая борьба с самодержавно-крепостническим строем, как защита интересов широких масс людей труда. Сатира журнала была обращена против всей системы государственного строя России.

Уже в 1859 и 1860 гг. в «Искре» получает широкое развитие тема социального неравенства. Она составляет идейное содержание и публицистики Елисеева, и стихов В. Курочкина, и рассказов Н. Успенского. В этом смысле представляет интерес словарь некоторых слов и выражений, опубликованный в №8 журнала за 1859 г. Слово «труд» определяется в нем так: «По мнению политэкономов капитал, по мнению людей практических неизбежное отсутствие капиталов, с которым бы можно было жить без всякого труда»; слово «собственность» обозначает «для большей части пользование тем, что не стоило никакого труда».

«Искра» всегда уделяла особое внимание городской теме, однако жизнь деревни, бедствия народа, отношение помещика к крестьянину как в дореформенный, так и в послереформенный период занимают в журнале видное место. В 18591860 гг. в «Искре» появилось много статей, стихов и рисунков, сатирически изображающих русских помещиков. Так, на одной из карикатур (1859, №30) изображена обычная для сельского быта тех лет сценка: барин сечет мужика, а барчонок отцовской тростью бьет дворовую девочку. При этом мамаша его уговаривает: «Ах, Митенька! Для чего ты бьешь так сильно, сломишь палку папа будет сердиться». Поэт Вейнберг в стихотворении «Печально я гляжу на отчее именье» создает картину разорения дворянского гнезда «под тяжестью долгов и нераденья». Положение помещика он сравнивает с испорченным плодом, которому, чтобы упасть, нужен совсем небольшой толчок:

 

Так поздний плод, давно уже подгнивший,

Наружной свежестью обманывая глаз,

Висит еще, пока червяк, его точивший,

Спокойно ждет паденья близкий час...[89]

 

В «Искре» было немало резких выступлений против казнокрадства, взяток, подхалимства, невежества чиновников; беспринципности, враждебности народу суда; самоуправства царской полиции. Все это делало журнал демократическим в самом высоком значении слова.

И все же твердо на революционно-демократические позиции «Искра» становится лишь после объявления крестьянской реформы 1861 г. Раньше редакция журнала, неоднородная по своему составу, колебалась между демократизмом и либерализмом, и это сказывалось на издании в целом.

Непоследовательность «Искры» проявлялась в непонимании истинной цены царских реформ. Даже В. Курочкин в стихотворении «Через триста шестьдесят пять дней», напечатанном в первом номере «Искры» за 1859 г., с похвалой отозвался о монархе, который якобы торопит «зарю святого торжества идей», т.е. готовит крестьянскую реформу. Либеральные колебания «Искры» обнаружились также в отношении журнала к так называемой «обличительной литературе». «Искра» в это время склонна была иронизировать по поводу критики «Современником» и «обличительной литературы», и «гласности», и либерализма. В фельетоне «Шестилетний обличитель» («Искра», 1859, №50) фигурирует некий юнец, который в мире только и признает, что статьи Добролюбова. Отец же мальчугана, человек положительный, представляющий позицию журнала, по этому поводу замечает: «Бов [псевдоним Добролюбова. Ред.] и Розенгейм, хотя и враждуют друг с другом, а между тем они цветки, растущие на одной и той же ветке». Только не понимая сущности борьбы «Современника» против либерального обличительства, можно было высказать подобную точку зрения.

Нечеткость идейных позиций «Искры» проявлялась и в других материалах, которые печатались журналом. На его страницах читатель встречал немало заметок, подобных тем, которыми пестрели либеральные газеты и журналы 60-х годов. Серии статеек и рисунков высмеивали одураченных мужей, модниц, светских болтунов и тому подобных персонажей.

Но если поставить вопрос, что же было в «Искре» главным, определяющим в 18591860 гг., то на него можно ответить только так острая социальная сатира, беспощадное обличение крепостничества. Развиваясь, эта тенденция прочно утвердилась в журнале. В 1861 г. «Искра» становится изданием революционно-демократическим.

Четкость идейных позиций «Искры» обнаружилась сразу же после объявления крестьянской реформы. Как и «Современник», она встретила манифест царя «проклятием молчания». Очередной номер «Искры» вышел не 7 марта, как обычно, а только 17-го, и в нем не было ни слова о царском манифесте.

В дальнейшем редакция пыталась все же напечатать материалы, из которых читатель мог бы яснее понять позиции журнала. Кое-что удалось провести сквозь рогатки цензуры, многое было запрещено. Так, не увидело свет подготовленное к публикации в 1862 г. небольшое стихотворение П.В. Шумахера «Кто она?», написанное в форме разговора крестьянина со своим сыном. В ответ на вопрос, какова она, эта свобода, крестьянин отвечает:

 

Цыц! Нишкни! Пущай гуторют,

Наше дело сторона...

Вот возьмут тебя да вспорют,

Так, узнаешь, кто она[90].

 

Не появилось на страницах «Искры» и несколько карикатур, авторы которых в символической форме изображали бесправие крестьянина, формально освобожденного от крепостной зависимости.

Из материалов, которые были опубликованы в журнале и явились прямым откликом на реформу, необходимо назвать «Дневник отставного штаб-офицера», напечатанный в №26 за 1862 г., и ряд карикатур. «Рабство нигде более в христианских державах нетерпимо, пишет автор «Дневника», но ведь это только игра словами. Если, по умному заключению Аристотеля, сама природа производит одних людей для господства, других для рабства, то бумажными постановлениями рабства не уничтожишь». Намекая на антинародный характер реформы 1861 г., автор продолжает: «Пусть и не будет имени рабства, если этого требует приличие, но можно ведь и умненькими мерами свободный народ прикрутить так, что он все-таки будет выполнять свое природное назначение»[91].

Разумеется, дело все-таки не только и не столько в непосредственных откликах на царский манифест. Суть вопроса в том, что после 19 февраля 1861 г. направление «Искры», весь пафос ее вылились в еще более резкое разоблачение произвола и беззакония, в какой бы они форме ни проявлялись. Журнал из номера в номер как бы проводил одну мысль: реформа ничего не изменила, положение народа не улучшила, надо готовиться к революционным действиям. «Мы вас спросим, обращался Стопановский к читателям, если в болотистой, гнилой, пропитанной разной дрянью местности зарождается желтая лихорадка, превращаясь в губительную эпидемию, от которой люди гибнут, как мухи, то что тут больше надо винить: желтую ли лихорадку или дурную, вредную почву? Ответ сам собой вытекает простой и естественный. Уж ни в коем случае лихорадка не виновата»[92].

Революционный демократизм «Искры» проявился также в ее борьбе против «гласности» и либерализма. Совсем недавно четкой позиции в этом вопросе у журнала еще не было. Некоторые сотрудники даже не видели разницы между Добролюбовым и Розенгеймом. Теперь другое дело. Елисеев, В. Курочкин и другие высмеивают либеральную «гласность», показывают непоследовательность либеральной идеологии.

 

Послушать век наш век свободы,

А в сущность глубже загляни,

Свободных мыслей коноводы

Восточным деспотам сродни.

 

У них на все есть лозунг строгий

Под либеральным их клеймом:

Не смей идти своей дорогой,

Не смей ты жить своим умом...

 

Это стихотворение, опубликованное в №40 журнала за 1862 г., свидетельствует, что «искровцы» верно понимали сущность либерализма.

Разоблачению либерализма посвящено несколько карикатур, помещенных «Искрой». В 1862 г. была напечатана карикатура Степанова «Либерал-эквилибрист», получившая широкую известность. На ней изображался министр внутренних дел П.А. Валуев, балансирующий на канате, с одной стороны которого стоит слово «да», с другой «нет».

Политическая зрелость руководителей «Искры», осознание ими общественных задач эпохи сказались и в отношении журнала к либерально-монархической прессе, в особенности к реакционным изданиям. «Искра» резко выступала против «Домашней беседы» и ее редактора Аскоченского. Елисеев отмечал, что журнал Аскоченского, полное название которого было «Домашняя беседа для народного чтения», презирает народ, выступает против просвещения, защищает религию, поповщину. Один из своих фельетонов В. Курочкин посвятил этому реакционнейшему органу, раскрыв при этом идейную близость «Домашней беседы» и славянофильской газеты «День» оба эти издания тормозят общественный прогресс[93].

«Искра» поддерживала «Современник» в его полемике с «Русским вестником» и другими журналами либерально-монархического толка. В 1862 г. «Искра» резко выступила против реакционного «Нашего времени» и его сотрудника Чичерина. В стихотворном диалоге, опубликованном в №4 журнала за 1862 г., В. Курочкин писал:

 

Кто больше всех благонамерен?

Аскоченский, я в том уверен.

А более его?

Ну, Павлов, отвечаю.

А более его?

Чичерин.

А более его?

Не знаю.

 

Стихотворение было понято читателями, так как слово «благонамерен» «искровцы» всегда употребляли в значении «реакционен».

Были и другие пародии, перепевы, эпиграммы, стихотворные фельетоны, направленные против либерально-монархической журналистики и ее представителей. Особой популярностью у читателей пользовалось стихотворение Д. Минаева «Фанты», в котором собран «букет» наиболее значительных деятелей враждебного лагеря, — Аскоченский, Писемский, Громека, Дружинин, Катков, Краевский, Юркевич и др.

Большую роль сыграла «Искра» в борьбе за идейность литературы и искусства, за утверждение принципов критического реализма. Свое понимание литературы как действенного оружия преобразования общества «искровцы» противопоставляли защитникам реакционной теории «искусство для искусства».

В стихотворении «Возрожденный Панглосс», опубликованном в №43 журнала за 1860 г., В. Курочкин писал:

 

Ну да, мы на смех стихотворцы!

Да, мы смешим, затем что грех,

Не вызывая общий смех,

Смотреть, как вы, искусствоборцы,

Надеть на русские умы

Хотите, растлевая чувства,

Халат «искусства для искусства»

Из расписной тармаламы[94].

 

В. Курочкин отвергал реакционную концепцию «искусство для искусства», выступал за то, чтобы писатель постоянно был связан с жизнью народа, активно боролся за его лучшее будущее. Взгляды Курочкина разделяли другие поэты и публицисты «Искры». В борьбе за литературу большого общественного звучания и высоких гражданских идеалов революционный демократизм журнала проявлялся наиболее четко.

Основной формой выступлений против оторванной от жизни поэзии были в «Искре» многочисленные пародии на стихи дворянских стихотворцев. Высмеивались эпигонские произведения В. Крестовского, П. Кускова, Н. Страхова, Ф. Зарина, салонно-патриотический характер лирики Майкова и Фета. Особое место занимали пародии на стихи К. Случевского.

Первые стихотворения Случевского появились в 1860 г. Они печатались не только в либеральных «Отечественных записках», но поначалу и в «Современнике», куда попали по рекомендации И.С. Тургенева. Проникнутые откровенным индивидуализмом, окрашенные в мистические тона, получившие восторженную оценку Ап. Григорьева, стихи эти воспринимались в демократических кругах как наиболее полное выражение дворянской «чистой поэзии».

Против Случевского выступил В. Курочкин. В фельетоне «Критик, романтик и лирик» («Искра», 1860, №8) он обрушился и на «новоявленного гения», и на его покровителя Ап. Григорьева. Курочкин поставил Случевского в один ряд с третьестепенными эпигонами «чистого искусства» вроде Т. Пилянкевича, осмеянного Добролюбовым на страницах «Искры» еще в 1859 г. (статья «Атенейные стихотворения»), сравнил с лубочными графоманами. В том же номере «Искры» Н. Гнут (Ломан) пародией на стихотворение Случевского «На кладбище» начал серию фельетонов «Литературные вариации». Вслед за тем в журнале появились пародии Гнута на многие стихи Случевского. Когда же Н. Курочкин напечатал в «Искре» строки:

 

Пускай до времени под паром

Лежат журналы без стихов;

Пусть не печатаются даром

Случевский, Страхов и Кусков,

 

новоявленный «талант» действительно замолчал. Позже русские символисты признали в нем своего предшественника.

Разоблачая творцов и пропагандистов «чистого искусства», «Искра» горячо отстаивала революционно-демократические идеалы в литературе. Журнал сыграл особенно важную роль в 1861 г., когда началась травля Катковым и всей либерально-монархической прессой Чернышевского и «Современника». Отмечая вздорные измышления реакционеров, «Искра» взяла под защиту роман «Что делать?», который подвергался злобным нападкам. В этой связи интересен фельетон В. Курочкина «Проницательные читатели» («Искра», 1863, №32).

В начале статьи В. Курочкин давал свою оценку роману «Что делать?». «Разумеется, писал он, обращаясь к читателю, ты уж прочел этот роман, и я не буду рассказывать тебе его содержание. Ты знаешь, что здесь идет речь о том, как должны бы жить люди, по-человечески, как они уже могут жить, как даже некоторые уже живут, как они сходятся друг с другом, как любят, не надоедая один другому и не насилуя страстей и привязанностей, как трудятся, сохраняя уважение к чужому труду, как из этого общего труда вытекает, как необходимое последствие, общее благоденствие, счастие»[95]. Затем автор переходил к резкой отповеди клеветнику Ф.М. Толстому, статья которого была опубликована в «Северной пчеле», и другим реакционерам, не жалевшим сил, чтобы очернить это подлинно новаторское произведение. Курочкин отмечает убожество и тупость людей, которые из-за патологической ненависти ко всему передовому не в состоянии объективно оценить роман Чернышевского. Ирония и сарказм достигают особой силы в конце фельетона, когда поэт, переходя с прозы на стихи, пишет:

 

Нет, положительно, роман

«Что делать?» нехорош!

Не знает автор ни цыган,

Ни дев, танцующих канкан,

Алис и Ригольбош...

Жена героя что за стыд?

Живет своим трудом; Не наряжается в кредит

И с белошвейкой говорит

Как с равным ей лицом и т.д.[96]

 

Заметным фактом общественно-литературной жизни 60-х годов была полемика вокруг романа Тургенева «Отцы и дети». В духе революционно-демократических взглядов «Искра» выступала с резким осуждением позиций Тургенева. «Искровцы» упрекали Тургенева в том, что он сознательно исказил образ демократа шестидесятых годов. Наиболее категоричен в своих суждениях был Д.Д. Минаев, обвинявший Тургенева в открытых симпатиях к «отцам». В стихотворении «Отцы или дети» с подзаголовком «Параллель» он писал:

 

Ответ готов: ведь мы не даром

Имеем слабость к русским барам

Несите ж им венцы!

И мы, решая все на свете,

Вопросы разрешили эти...

Кто нам милей отцы иль дети?

Отцы! Отцы! Отцы![97]

 

Четкая программа, которую выдвинула и проводила «Искра» в шестидесятые годы, ее идейная близость к «Современнику», связь с Герценом (в июне 1861 г. в «Искре» под псевдонимом «Н. Огурчиков» был опубликован его фельетон «Из воспоминаний об Англии»), широкая популярность журнала, который, как говорил Горький, был доступен «и уму, и карману наиболее ценного читателя той поры учащейся молодежи»[98], все это не осталось без внимания властей. «Искра» испытывала на себе постоянные притеснения цензуры. Обычно разрешалось к печати не более трети подготовленного к номеру материала. Карикатуры, запрещенные к публикации, собранные вместе и изданные в советское время, составили целую книгу.

Особым нападкам подвергался редактор «Искры» В. Курочкин. С 1862 г. власти проявляют к нему повышенный интерес, с октября 1865 г. он под постоянным надзором полиции. После выстрела Каракозова Курочкин был арестован и свыше двух месяцев провел в Петропавловской крепости.

В 1864 г. цензурный комитет под угрозой закрытия журнала потребовал заменить В. Курочкина на посту редактора. Руководство изданием принял на себя его брат Вл. Курочкин. В это же время из «Искры» ушел второй редактор Н. Степанов, который вскоре стал издавать журнал «Будильник».

Под влиянием таких событий лицо «Искры» заметно меняется. «Резкий тон журнала значительно смягчился с устранением от редакции В. Курочкина», с удовлетворением признает в 1865 г. цензурное ведомство. Однако «Искра» по-прежнему выступает против произвола и беззакония, поддерживает все передовое и прогрессивное. Цензура бессильна бороться с различными приемами эзопова языка, на котором разговаривали с читателем «искровцы». Тогда журнал получает новый удар: в 1870 г. «Искре» запретили печатать карикатуры.

Но и без карикатур, став, по словам Скабичевского, «мухой без крыльев», журнал все же сумел сохранить сатирическую направленность и политическую остроту. Это особенно проявилось в материалах, посвященных Парижской коммуне. «Искра» с симпатией писала о коммунарах Парижа и их героической борьбе, называла Тьера с его приспешниками «шайкой интриганов», клеймила позором зверства версальских палачей.

В 1873 г., после трех предупреждений, «Искра» была приостановлена на четыре месяца, но издание ее больше не возобновилось. Формальным поводом для запрещения послужила статья «Журнальные заметки» («Искра», 1873, №8), в которой обнаружили «превратные и совершенно неуместные суждения о правительственной власти»[99]. Так царизм расправился еще с одним журналом, сатира которого была направлена против социально-политического строя России.

в начало

 

«ГУДОК». «БУДИЛЬНИК»

 

В русле развития революционно-демократической журналистики шестидесятых годов следует рассматривать сатирические журналы «Гудок» под редакцией Д.Д. Минаева (1862) и «Будильник» при Н.А. Степанове (18651870). По своим идеям, темам, по внутриредакционной организации журналы эти были близки к «Искре», использовали ее опыт. История «Гудка» и «Будильника» примечательная страница русской журналистики.

Сатирический журнал «Гудок», редактировать который был приглашен Минаев, стал выходить с начала 1862 г. Издателем его был Ф.Т. Стелловский, до этого выпускавший еженедельную газету «Русский мир».

Цели нового журнала в объявлении о подписке выглядели так: «Отрицание во имя честной идеи... преследование грубого и узкого обскурантизма, произвола и неправды в нашей русской жизни». Далее говорилось: «Мы верим в смех и сатиру не во имя «искусства для искусства», но во имя жизни и нашего общего развития: одним словом, мы верим в смех, как в гражданскую силу».

Если сравнить эту декларацию с программой «Искры», то окажется, что в них немало общего. В «Искре» провозглашается «отрицание всего ложного во всех его проявлениях в жизни и искусстве», в «Гудке» «отрицание во имя честной идеи»; там подчеркивается, что цель журнала «сатира в ее общем обширном смысле», здесь говорится о сатире «во имя жизни и нашего общего развития». «Гудок» действительно с первого номера стремился во всем походить на «Искру» и даже подражать ей.

В чем же проявилось сходство двух журналов?

Во-первых, в идейной близости. Как и в «Искре», в «Гудке» важнейшее значение имели социальные проблемы. Много места уделялось крестьянскому вопросу, положению «освобожденного» мужика. Конечно, писать об этом можно было лишь очень осторожно, привлекая порой иносказания или факты зарубежной жизни. Так, в одном из стихотворений («Гудок», 1862, №9) Минаев, говоря о невольничестве в Америке, намекал на то, что и в Европе дела не лучше:

 

Хоть известен теперь новый свет

Благодарной гражданской доктриной,

Но у негров решили там нет

Человеческой фибры единой.

Вся Европа в том видит позор,

Лицемерка известна ведь эта,

Ей самой можно сделать укор

За людей и не черного цвета.

 

Мишенями для «Гудка» служили суд, администрация, чиновники, цензура, полиция и другие органы царского самодержавия.

«Гудок» занимал принципиальную позицию в борьбе с консервативной печатью. В журнале была опубликована фантастическая пьеса «Ночной раут» (1862, №1) злая сатира на реакционно-монархические издания. «Северная пчела» и «Санкт-Петербургские ведомости» представлены здесь в виде детей богатых и благородных родителей, состоящих в звании «литературных приживалок»; «Сын отечества» это господин, который постоянно толкует о своих добродетелях, но ненавидит Италию за то, что ее народ добивается независимости; «Наше время» космополит, меняющий галстуки, а еще чаще убеждения, и т.д.

Сходство «Гудка» и «Искры» проявлялось также в постановке внутриредакционной работу и в оформлении номеров.

И тот, и другой журнал создавались коллективными усилиями многих сотрудников. Ведущая роль в «Гудке» принадлежала самому Минаеву, выступавшему под несколькими псевдонимами. Его товарищами были «искровцы» П. Вейнберг, Н. Курочкин, М. Стопановский. Кроме них, печатались А. Козлов, Д. Ломачевский, К. Преображенский, М. Владимирский, С. Терпигорев (Сергей Атава). Карикатуры рисовал Н. Иевлев.

«Гудок» как тип издания внешне очень напоминал «Искру». Рисунки с остроумными подписями перемежались на страницах журнала текстом. Они удачно дополняли литературные материалы, несли самостоятельную идейную нагрузку. Многие карикатуры были запрещены. Но и те, которые публиковались, представляли общественный и художественный интерес. «Гудку» удалось, в частности, поместить рисунки, направленные против полиции («Выставка Петербургской флоры», №13), показывающие бесправие народа («Видимые признаки привязанности к начальству», №8) и др.

На заглавной виньетке «Гудка» был изображен среди крестьян Герцен со знаменем, на котором хорошо видны слова: «Уничтожение крепостного права». Крестьяне держат в руках журнал «Гудок», слушают Герцена и вызывающе смотрят на чиновника, попа, военных, палача с треххвостой плетью и других представителей враждебного народу мира. Если учесть, что до середины 1862 г., когда в реакционной печати началась травля Герцена, само имя великого революционера являлось запретным, то станет ясно, что помещение такого рисунка было смелым шагом. Допустившая явный недосмотр цензура запретила заглавную виньетку с пятого номера.

Между «Искрой» и «Гудком» существовали, однако, и заметные различия.

«Искра» была журналом, так сказать, «всероссийским», да и темы, которые она ставила, выходили далеко за пределы столицы. «Гудок» же, по преимуществу, составлялся из петербургского материала.

Характер сатиры «Гудка», центральное место в котором занимали произведения Минаева, отличался от «Искры». В основе своей сатира «Гудка» была злободневна, политически остра, актуальна. Но у Минаева да и других, близких к нему авторов, идейное начало нередко очень приглушено, а смеха больше, чем протеста против безобразий действительности.

Этот недостаток сатирических произведений Минаева Добролюбов критиковал в рецензии на сборник стихотворений поэта «Перепевы», опубликованной в «Современнике» в 1860 г. Те же мысли высказывал позже Салтыков-Щедрин, рецензируя сборник сатир и песен Минаева «В сумерках» (1868). Отметив, что произведения Минаева «за весьма малыми исключениями... имеют в виду некоторые особенности общественной жизни столичного города Петербурга», а сам он «писатель остроумный, даровитый и притом обладающий прямыми и честными убеждениями», Щедрин вместе с тем говорит: «...Невыдержанность мысли явление весьма нередкое в стихотворениях Минаева», для него характерна «сатира, замыкающая себя в кругу общественных курьезов и странностей». Но такая сатира едва ли может заслужить это название. «Как ни натуживайся сатирик, какую ни давай форму своему произведению, содержание его будет все-таки внешнее, водевильное»[100]. Единственно плодотворная почва для сатиры есть почва народная, ибо ее только и можно назвать общественной в истинном значении этого слова. «Чем далее проникает сатирик в глубины этой жизни, тем весче становится его слово, тем яснее рисуется его задача, тем неоспоримее выступает наружу значение его деятельности»[101].

Под редакцией Минаева вышло тринадцать номеров «Гудка». В №15 журнала читатель познакомился с очередным его стихотворением «Современная песня», в примечании же было сказано, что автор «оставил редакцию» и снимает с себя перед публикой всякую ответственность за состав и содержание журнала. В течение некоторого времени Минаев сотрудничал в «Гудке», но вскоре отошел от него совсем.

Уход Минаева отразился на журнале, который быстро потерял социальную остроту, яркость и злободневность. Цензурные затруднения, а также денежные споры нового редактора А.С. Гиероглифова с издателем Стелловским привели к тому, что после выхода первого номера за 1863 г. «Гудок» прекратил свое существование.

По-иному сложилась судьба «Будильника». Этот журнал, возникший в 60-е годы, выходил более полувека. В первые годы существования (18651871) «Будильник» находился в лагере демократической журналистики; потом он стал одним из многих легковесных юмористических изданий.

«Будильник» был основан Н.А. Степановым, ушедшим в конце 1864 г. из «Искры». Причин разрыва Степанова с «Искрой» было, по-видимому, несколько. Имели значение его идейные расхождения с Курочкиным; Степанову не всегда импонировали резкость суждений и политическая острота в решении злободневных вопросов, свойственные его соредактору. Репутация «Искры», издания оппозиционного, создавала невероятно тяжелые условия для работы. Степанов с горечью наблюдал, как лучшие карикатуры оказывались запрещенными и, по свидетельству современников, даже не всегда понимал, почему так происходит. К этому надо прибавить денежные споры его с Курочкиным.

Разрешение на издание нового журнала Степанов получил сравнительно легко. Комментируя этот факт, И.Г. Ямпольский в обстоятельной работе по истории «Будильника» в 60-е годы справедливо отмечает: «Это произошло потому, что таким образом решили подорвать авторитет «Искры». «Степанов скорее благонамеренный, чем вредный редактор, писал один из чиновников Третьего отделения, а Курочкин, лишенный сотрудничества Степанова, не выдержит и года, и «Искра» погибнет»[102].

Жизнь посмеялась над подобными пророчествами. «Искра» после Степанова доставила еще немало хлопот цензурному ведомству и продержалась почти десять лет, да и Степанов со своим журналом не оправдал надежды властей.

В «Будильнике» при Степанове печатались обозрения «политической жизни иностранных государств» (в форме юмористических очерков, рассказов, стихотворений, карикатур), «иллюстрированные повести, рассказы, драматические сцены, очерки быта и нравов разных сословий», «юмористические статьи по поводу различных современных событий», «литературная летопись» (краткое обозрение юмористических явлений в области литературы и журналистики, статьи полемические и проч.)», «хроника провинциальной жизни» и т.д. Столь широкий охват стал возможен благодаря активному участию в журнале многих поэтов, публицистов, художников. Так, в литературном отделе «Будильника» сотрудничали Д. Минаев, Г. Жулев, В. Буренин, В. Богданов, П. Вейнберг, Л. Пальмин, Н. Пушкарев, И. Федоров, М. Стопановский и др. Для журнала писали Гл. Успенский и Ф. Решетников. Карикатуры рисовали А. Антонович, Ф. Добужинский, С. Любовников, В. Никитин, Н. Введенский.

В 18651866 гг. заметную роль в «Будильнике» играл молодой талантливый публицист, сотрудник «Искры» И. Дмитриев. Он заведовал литературным отделом, участвовал в редактировании издания. В марте 1866 г. Дмитриев разошелся со Степановым и покинул журнал. Вместе с ним ушел Минаев, а несколько позже Богданов, Стопановский и Жулев.

Говоря о содержании «Будильника» той поры, необходимо вначале отметить черты, которые роднили журнал с революционно-демократическими изданиями 60-х годов и, прежде всего с «Искрой». В «Будильнике» немало материала социально значимого и политически злободневного. Здесь мы найдем характеристику общественной жизни, сдавленной полицейским режимом; высказывания о том, как преследуется свободное слово; сатирическое изображение помещичье-дворянской государственной машины (Щиглев в стихотворении «Современный чародей» называет ее «всемогущим кукишем»).

«Будильнику» свойственно противопоставление богатых бедным, эксплуататоров эксплуатируемым, причем его авторы всегда на стороне угнетенных, они издеваются над попытками сгладить противоречие между капиталом и нищетой. «...Все население земного шара, писал И. Рождественский в №2 журнала за 1869 г., может быть разделено на два лагеря обкрадывающих и обкрадываемых, эксплуататоров и эксплуатируемых, притеснителей и притесненных...».

Разоблачение капиталистов еще одна важная тема «Будильника». В журнале немало материалов о тяжелых условиях труда на фабриках и строительстве железных дорог, о системе штрафов, об избиении женщин и многом другом, что нес с собой капитализм (например, карикатура «Сон русских фабрикантов», 1870, №1). «Будильник» много внимания уделял борьбе против либералов и либеральной печати. Эта тема занимает большое место в публицистике, ей посвящены эпиграммы, стихи, фельетоны. Так, Дмитриев, высмеивая «Санкт-Петербургские ведомости», писал, что они «уважают свободу, но свободу своеобразную, которая, например, дает право каждому, имеющему билет в театр, ходить в театр, имеющему от полиции разрешение на выезд из города свободно выехать из города». Дмитриеву ясна суть либерального обличительства. Нападая на микроскопическое зло, либеральная печать, по его словам, «заставляет забывать зло более крупное, которое, предоставленное самому себе, развивается до грандиозных размеров» (1866, №20).

Богданов, высмеивая эволюцию западного либерала профессора Валетта (1869, №34) и, конечно, имея в виду тот же путь, проделанный либералами русскими, писал:

 

В несчастной роли либерала

Теперь приятного уж мало:

То ни за что притянут в суд,

То полицейские побьют...

То ль дело мне с крестом в петлице

Гулять в довольстве по столице,

Так чтобы брал передо мной

Под козырек городовой.

 

В отличие от либеральной прессы «Будильник» отнюдь не склонен был идеализировать положение крестьян после реформы. На его страницах печатался очерк Н. Златовратского «Перепутье» яркая картина нищеты и забитости послереформенного крестьянина; здесь читатель знакомился и с другими произведениями, проникнутыми ненавистью к угнетателям, верой в счастливое будущее, «Дубинушка» Богданова стала прообразом известной революционной песни. Таким образом, демократическая сущность «Будильника» шестидесятых годов представляется несомненной.

Однако по сравнению с «Искрой» и даже с «Гудком» в «Будильнике» было очень много так называемого нейтрального, развлекательного материала. Это, вероятно, объяснялось и объективными, и субъективными причинами.

К первым относятся преследования цензуры: она высасывала из журнала все самое яркое, политически острое, общественно значимое. По подсчетам И.Г. Ямпольского, в 1866 г. цензурным комитетом, помимо частичных изъятий и искажений, было вовсе запрещено 12 статей (под статьей в данном случае имеется в виду литературное произведение в отличие от рисунка), в 1867 г. 15 статей и 63 карикатуры, а в 1870 г. соответственно 32 и 59. На облике журнала, несомненно, сказывалось и то обстоятельство, что в течение первых полутора лет «Будильник» в отличие от других изданий такого типа выходил два раза в неделю. Отсюда мелочность некоторых откликов на темы дня, осмыслить которых было нередко просто некогда.

Во-вторых, редактор журнала Степанов, человек демократических убеждений, не сблизился с революционными демократами, не сумел преодолеть ту черту, за которой протест против произвола и деспотизма превращался в стремление к глубоким социальным преобразованиям, естественно дополнялся революционным призывом. Ограниченность мировоззрения Степанова привела в свое время к его разрыву с Курочкиным. Теперь же она мешала наиболее революционно настроенным «искровцам», сотрудничавшим в «Будильнике», повернуть журнал навстречу «Отечественным запискам» и «Делу».

Вместе с тем, оставаясь демократом, Степанов не мог не понимать, по какому пути идет журнал. С горечью он видел, как читатель отвертывается от «Будильника»: вместо четырех тысяч подписчиков их осталось всего две. В 1871 г. Степанов покинул журнал. «Я очень рад, что схожу вовремя со сцены измельчавшей и дошедшей до рыночного торгашества журналистики», писал он В.Р. Зотову[103]. «Будильник» же с 1873 г. был возобновлен в Москве А.П. Суховым в виде безыдейного юмористического издания, рассчитанного на мещанские вкусы.

в начало

 

ЖУРНАЛИСТИКА СЕМИДЕСЯТЫХ-ВОСЬМИДЕСЯТЫХ ГОДОВ

 

Вторая половина XIX в. в России характеризуется бурным развитием капитализма. Крестьянская реформа 1861 г., несмотря на свой полукрепостнический характер, дала известный толчок развитию производительных сил. С отменой крепостного права в стране успешно начала развиваться промышленность, увеличилась добыча угля и железа, развернулось железнодорожное строительство, вырос товарооборот, наметилась концентрация капиталов, стали расти города. Под напором товарно-денежных отношений натуральное крестьянское хозяйство превращалось в мелкотоварное.

Крестьянство перестало быть единым классом сословием крепостного общества. Оно расслаивалось, выделяя из себя, с одной стороны, сельских пролетариев, с другой сельскую буржуазию. Все хозяйство становилось капиталистическим. Россия бесповоротно вступала в буржуазный период своей истории. Однако новые производственные отношения, прогрессивные по сравнению с феодальными, не улучшили положения трудящихся. Маскируя сущность капиталистической эксплуатации отношениями свободного найма, видимостью полной оплаты труда, капиталисты эксплуатировали рабочих с особенной беспощадностью. Новые порядки оказались нисколько не лучше старых. Противоречия капиталистического способа производства давали весьма ощутимо себя знать в России уже в конце 60-х годов. Количество промышленных рабочих неуклонно растет. Серьезный размах принимает стачечное движение. Множество новых вопросов возникло в связи с этим перед русской печатью.

Но непосредственные производители в России страдали не только и не столько от капитализма, сколько от недостаточного его развития, от пережитков крепостничества. В этом заключалась другая, не менее важная особенность русского пореформенного развития. Весь период с 1861 по 1905 г., указывал В.И. Ленин, характеризуется тем, что «следы крепостного права, прямые переживания его насквозь проникали собой всю хозяйственную (особенно деревенскую) и всю политическую жизнь страны»[104]. Борьба с остатками крепостничества была первоочередной задачей русского освободительного движения и передовой печати.

Вслед за крестьянской реформой 1861 г. царское правительство с 1863 по 1874 г. проводит ряд других буржуазных реформ (земскую, судебную, военную), которые должны были приспособить самодержавный строй, сохраняя его классовую дворянско-помещичью сущность, к потребностям капиталистического развития. Вынужденный силой экономических причин и революционным движением 60-х годов вступить на путь буржуазных преобразований, царизм, однако, ни в коей мере не отказался от своей реакционной политики во внутренних и внешних делах.

Царскому правительству удалось в 18611863 гг. подавить разрозненные выступления крестьян, задушить национально-освободительное движение в Польше, нанести серьезный урон революционно настроенной интеллигенции, изолировать вождя революционной демократии Н.Г. Чернышевского.

Часть передовой интеллигенции, не дождавшись народной революции, перешла к тактике индивидуального террора. Участник одного из революционных кружков, Каракозов, в 1866 г. совершает покушение на царя. Это дало повод к еще большему усилению реакции. Прокатилась новая волна арестов. Лучшие журналы того времени «Современник» и «Русское слово», сыгравшие важную роль в истории русского освободительного движения, были закрыты. Но революционная демократия не сложила оружия. Причины народного гнева, питавшего демократическое движение XIX в., не были устранены реформами 60-х годов. Передовая русская мысль вела настойчивые поиски правильной революционной теории. Ограбленные реформой крестьяне продолжали волноваться. Вся эпоха 18611905 гг. насыщена борьбой и протестом широких народных масс против пережитков крепостного права и капиталистической эксплуатации.

Важную роль в освободительном движении 70-х годов играет народничество. Как господствующее течение в русской общественной мысли оно оформилось значительно позднее зарождения народнических идей, основы которых были заложены Герценом и Чернышевским. Но только на рубеже 70-х годов, после отмены крепостного права, когда перед общественным сознанием по сравнению с эпохой 4060-х годов встали новые вопросы, народничество становится господствующим направлением в русской общественной мысли.

Участники этого движения с «неслыханной энергией», по выражению К. Маркса и Ф. Энгельса, в 70-е годы боролись с самодержавием и старались поднять на борьбу широкие массы крестьянства. Тем не менее, народники и тогда не владели научным миросозерцанием, оставались социалистами-утопистами. Они ошибочно полагали, что основной революционной силой в России явится не пролетариат, а крестьянство, что с уничтожением всех пережитков феодализма в стране восторжествует социализм и наступит всеобщее благополучие.

Народники не понимали прогрессивной роли капитализма в России и утверждали, что ей нужно избежать капиталистического развития, что капитализм в России — явление случайное. Они идеализировали крестьянскую общину и видели в ней зародыш социализма. Ошибочными были взгляды народников на весь ход истории человечества и роль народных масс в истории. Многие из них полагали, что историю делает не народ, а отдельные герои «критически мыслящие личности», за которыми слепо движется толпа.

В марксистской литературе и особенно в трудах В.И. Ленина содержится исчерпывающая критика ошибочных взглядов народников. Классики марксизма-ленинизма, однако, подчеркивали, что народничество 70-х годов, несмотря на всю свою теоретическую слабость, существенно отличалось от народничества 8090-х годов, когда русский крестьянский социализм постепенно переродился в «радикально-демократическое представительство мелкобуржуазного крестьянства», в пошлый, мещанский либерализм, а затем в идеологию кулачества. Народничество 70-х годов отразило в своей идеологии протест против остатков крепостнического гнета и капиталистической эксплуатации. Оно было выражением боевого демократизма крестьянских масс.

Наивные утопические мечты народников 70-х годов соединялись у них с программой, рассчитанной на решительную борьбу с самодержавием. Революционеров-семидесятников характеризуют боевой дух, бесстрашие, целеустремленность и героизм, что было отмечено В.И. Лениным. Марксисты всегда подчеркивали различие между народниками 70-х годов, героями «Народной воли» и народниками 8090-х годов, либеральными приспособленцами, врагами идей научного социализма.

Влияние народнической идеологии на все стороны общественной жизни, в том числе и на печать, было весьма значительным. Но, став в 70-е годы господствующими, народнические взгляды отнюдь не выразили всех течений в демократической литературе и журналистике разночинского этапа освободительного движения. Не все журналисты-демократы разделяли теоретические взгляды народников: Некрасов, Салтыков-Щедрин, Благосветлов и многие другие оставались наиболее верными хранителями революционно-демократического наследства 60-х годов и успешно действовали против царизма, не вставая под знамя народничества.

Период затишья в России после 60-х годов постепенно сменяется новым нарастанием революционной волны, и к середине 70-х годов она становится весьма ощутимой. Но вторая революционная ситуация, сложившаяся в России в 18791881 гг., не переросла в революцию. Народники, ставшие во главе движения, не смогли повести массы на штурм самодержавия. Они «исчерпали себя» 1 марта 1881 г., когда казнили императора Александра II, как указывал В.И. Ленин, а в рабочем классе не было еще «ни широкого движения, ни твердой организации... Второй раз, после освобождения крестьян, волна революционного прибоя была отбита...»[105].

В среде народнической интеллигенции участились случаи политического ренегатства, открытого предательства. Все народничество в целом становится на путь либерального приспособления к буржуазной действительности, постепенно превращается в защитника интересов зажиточной части русского крестьянства, ведет борьбу с марксизмом. Широкое распространение получают либерально-народническая теория «малых дел», философские теории Л. Толстого и Достоевского. В литературу проникают натурализм и декадентство.

Но 80-е годы в России, несмотря на жестокую политическую реакцию, характеризуются рядом знаменательных общественных событий. Все шире и шире разрастается рабочее движение, за границей создается группа «Освобождение труда». Лучшие представители демократической интеллигенции преодолевают народнические иллюзии, часть из них становится на позиции марксизма. В революционной печати начинают участвовать передовые русские рабочие Степан Халтурин и др. Именно в эпоху 80-х годов «всего интенсивнее работала русская революционная мысль, создав основы социал-демократического миросозерцания», писал В.И. Ленин[106].

В середине 80-х годов в России возникают первые марксистские кружки. Одним из таких кружков явилась группа Благоева, которая издавала в 1885 г. газету «Рабочий». В 1888 г. группа «Освобождение труда» с целью пропаганды идей марксизма в России выпускает периодический сборник «Социал-демократ». Так зарождалась в стране марксистская печать, которая возродила, продолжила, развила лучшие традиции русской революционно-демократической печати.

В 80-е годы прогрессивная журналистика пополнилась новыми силами в лице таких выдающихся писателей и публицистов, как А.П. Чехов, В.Г. Короленко и др. В 90-е годы начинается журналистская деятельность А.М. Горького.

В.И. Ленин и другие русские социал-демократы марксисты выступают в ряде легальных изданий («Самарский вестник», «Новое слово», «Начало», «Жизнь») с критикой и разоблачением народников и легальных марксистов. Новый характер принимает рабочее движение. Россия вступала в следующий, пролетарский, период освободительного движения.

На протяжении 7080-х годов русская печать оставалась в чрезвычайно тяжелом состоянии. Изменения, происшедшие в стране в 60-е годы, по существу никак не отразились в области печатного слова. По-прежнему всякое проявление свободомыслия в печати беспощадно подавлялось самодержавием.

Юридически положение прессы определялось Временными правилами о печати 1865 г., которые заменили все предыдущие законы и распоряжения. По этим правилам от предварительной цензуры освобождались столичные ежедневные газеты и журналы (сохранялась цензура наблюдающая), а также книги объемом более 10 печатных листов. Под предварительной цензурой оставались иллюстрированные, сатирические издания и провинциальная печать. Министр внутренних дел имел право посылать издателям освобожденных от предварительной цензуры печатных органов предостережения и при третьем приостанавливать издание на срок до шести месяцев. Он мог также возбуждать судебное преследование против издателей. В частности, только по суду должны были решаться дела о полном прекращении издания. Впрочем, это не помешало правительству уже в 1866 г. закрыть журналы «Современник» и «Русское слово», не соблюдая нового закона.

Положение прессы, несмотря на восторги либералов по поводу реформы печати, не только не улучшилось, по крайней мере, для демократических изданий, а наоборот, стало хуже. Во-первых, далеко не все журналы и газеты были освобождены от предварительной цензуры, как это было обещано во Временных правилах: в Петербурге, например, в 1879 г. из 149 изданий 79 оставались под ее надзором[107]. Во-вторых, сразу же было опубликовано множество частных распоряжений по цензуре, запрещавших прессе освещать наиболее важные политические вопросы. Тем самым русская печать была отдана под власть царских администраторов всех рангов, и это было настолько очевидно, что даже либеральные издания вскоре стали выражать свое недовольство.

Логическим завершением этой политики явился закон о печати 1882 г., утвердивший полный административный произвол над прессой. Совещание четырех министров получило право прекращать любой периодический орган, лишать издателей и редакторов прав продолжать свою деятельность, если она будет признана «вредной».

Реакционная политика Александра III привела после закрытия в 1884 г. «Отечественных записок» и фактического прекращения журнала «Дело», к серьезному изменению лица всей легальной печати. В России продолжали выходить лишь робкие либерально-буржуазные, либерально-народнические журналы и газеты да реакционная пресса сувориных и Катковых. Журналистам-демократам, оставшимся на свободе и верным традициям 6070-х годов, дальше пришлось сотрудничать именно в этих либеральных изданиях.

Нужды освободительного движения заставили революционеров наладить выпуск в 7080-е годы нелегальных газет и журналов сначала за границей (по примеру «Колокола» Герцена и Огарева), а затем внутри страны.

«Двести лет существует печать в России, и до сегодняшнего дня она находится под позорным игом цензуры, писали питерские большевики в листовке «О 200-летии русской печати» 3 января 1903 г. До сегодняшнего дня честное печатное слово преследуется, как самый опасный враг»[108]. Эти слова являются точной характеристикой положения прессы в царской России.

Русская революционная демократия создала в 60-е годы ряд замечательных по своему политическому содержанию печатных органов: «Современник», «Русское слово», «Искра». Лучшие журналы XIX в. сыграли выдающуюся роль в развертывании освободительной борьбы против крепостничества. «Современник» и «Русское слово» были подлинными руководителями передового общественного мнения, воспитателями смелых борцов против самодержавия. Их пример и традиции во многом определили развитие демократических изданий 7080-х годов, в первую очередь характер и направление журнала Некрасова и Салтыкова-Щедрина «Отечественные записки».

в начало

 

«ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ»

 

В 1866 г., когда закрылись «Современник» и «Русское слово», русская революционная демократия осталась без своих руководящих ежемесячных журналов.

Редакторы этих изданий Некрасов и Благосветлов понимали, что после выстрела Каракозова никому из бывших сотрудников не удастся получить права на выпуск вновь созданного печатного органа. Опыт и обстановка подсказывали единственный выход аренду уже существующего издания с широкой программой, чтобы при помощи новых сотрудников превратить его в демократический орган.

Некрасов после ряда неудавшихся попыток (переговоры о возобновлении «Современника», об издании сборника, журнала «Дело», газеты «Неделя») приходит к мысли об аренде «Отечественных записок», принадлежавших А.А. Краевскому. Благосветлов несколько ранее приступил к выпуску журнала «Дело», взяв подставным редактором и издателем Н.И. Шульгина.

«Отечественные записки», пережившие пору блестящего расцвета в 40-е годы, когда там сотрудничали Белинский и Герцен, затем пришли в упадок. Количество подписчиков непрерывно сокращалось, и Краевский, опасаясь новых убытков, готов был уступить журнал другим лицам.

В июле 1867 г. Некрасов начал хлопоты об аренде «Отечественных записок». С Краевским был заключен договор, по которому за Некрасовым признавалась полная самостоятельность в руководстве журналом. Лишь в том случае, если Некрасов получит два предостережения, Краевский, очень боявшийся совсем потерять свой журнал, мог вмешаться в редакционные дела. Вместе с тем он оставался официальным редактором и имел определенные финансовые права в журнале. Краевский выторговал еще одно условие чтобы «Отечественные записки» не критиковали газету «Голос», принадлежавшую ему же.

Приступая к изданию обновленных «Отечественных записок», Некрасов не привлек в журнал двух постоянных сотрудников закрытого «Современника» М. Антоновича и Ю. Жуковского, которых цензура считала наиболее «опасными» писателями. «...Из бывших сотрудников «Современника» признано было необходимым устранить от участия в «отечественных записках» гг. Антоновича и Юлия Жуковского, отличавшихся крайними воззрениями, о чем и были поставлены в известность как г. Краевский, так и г. Некрасов», записано в протоколе заседания Совета Главного управления по делам печати от 19 ноября 1871 г.[109] Некрасов не мог пренебречь этим требованием. Кроме того, в ходе переговоров об «Отечественных записках» выяснилось, что Жуковский и Антонович претендовали на особую роль в журнале и желали быть не только сотрудниками, но и соиздателями.

В сложной, чреватой неожиданностями обстановке Некрасову пришлось отказаться от их участия в журнале. Этот факт был тенденциозно описан в выпущенной в 1869 г. Антоновичем и Жуковским брошюре «Материалы для характеристики русской литературы», направленной против Некрасова и «Отечественных записок».

Некрасов не счел возможным отвечать на грубые выпады разобиженных журналистов, обвинявших его в «отступничестве» и переходе на позиции либералов. Антоновичу и Жуковскому на страницах «Отечественных записок» убедительно ответили M.Е. Салтыков-Щедрин и Г.3. Елисеев[110]. Вместо Антоновича и Жуковского Некрасов привлек Салтыкова-Щедрина, который в содружестве с ним и Елисеевым составил редакцию журнала. Роль Некрасова и Салтыкова-Щедрина в руководстве «Отечественными записками» общеизвестна. Именно ял неустанным заботам и трудам, их принципиальности и художественному вкусу обязан журнал своим влиянием и весом. Но и Елисеев, талантливый публицист и редактор, несмотря на свои либеральные колебания, был им надежным товарищем и помощником. Обязанности членов редакции распределялись так: Некрасов осуществлял общее руководство журналом и вел отдел поэзии, Салтыков-Щедрин редактировал беллетристику, Елисеев публицистические материалы.

Несмотря на тяжелые цензурные условия уже в конце 1868 г. определился успех «Отечественных записок». Тираж вырос с двух до шести-восьми тысяч экземпляров, все лучшие прогрессивные силы русской литературы и публицистики сосредоточились вокруг журнала. Здесь сотрудничали Г.И. Успенский, Н.А. Демерт, Ф.М. Решетников, А.Н. Островский, Д.И. Писарев, А.П. Щапов, Н.К. Михайловский (который после смерти Некрасова становится соредактором журнала) и многие другие.

Официально с 1865 г. «Отечественные записки» были освобождены от предварительной цензуры, однако это нисколько не улучшило положения журнала. Чтобы избежать ареста отдельных номеров или полного прекращения «Отечественных записок», такая потеря была бы невосполнима в эти годы, Некрасов предусмотрительно показывал оттиски набора одному из цензоров, так что фактически они проходили предварительную цензуру. Несмотря на эту меру, редакция нередко выслушивала «внушения» за резкий характер отдельных статей и номеров, получала официальные предупреждения. Первое из них было в 1872, последнее в 1883 г. Цензура ни на минуту не заблуждалась в понимании истинного характера нового журнала Некрасова и с первых книжек отнесла его к изданиям неодобрительного направления, стремящимся к изменению самих основ существующего государственного строя[111]. Особенно сильно страдали от цензуры произведения Некрасова и Салтыкова-Щедрина. «Отечественные записки», по замыслу организаторов, призваны возродить, продолжить в новых условиях дело «Современника».

Борьба против пережитков крепостничества и царизма, против политической реакции и буржуазного либерализма, против угнетения народных масс вот главное, что определяло содержание журнала в 70-е годы и придавало ему демократический характер.

Такое направление позволило объединиться вокруг «Отечественных записок» и верным хранителям наследства 60-х годов (Некрасов, Салтыков-Щедрин) и литераторам, сделавшим существенные народнические «прибавки», как говорил В.И. Ленин, к этому наследству (Михайловский, Кривенко, Южаков, Энгельгардт и др.).

Некоторые сотрудники, например Г. Успенский, хотя и испытывали на себе серьезные влияния народнических теорий, стояли все-таки ближе к Некрасову и Салтыкову-Щедрину. Успенский скептически относился к народнической идеализации крестьянства. Он честно и бесстрашно вскрывал противоречия пореформенной деревни, тогда как многие публицисты-народники и беллетристы замазывали эти противоречия и воспевали крестьянскую общину, не замечая, что она разлагается изнутри.

Каждый номер журнала делился на две части: первая отводилась художественной литературе и статьям научного содержания, вторая публицистике. В обновленных «Отечественных записках», как и в «Современнике», был отлично поставлен отдел беллетристики. Редакции удалось привлечь в журнал лучшие прогрессивные силы русской литературы 7080-х годов.

Кроме названных уже писателей (Некрасов, Салтыков-Щедрин, Успенский, Островский, Решетников), в «Отечественных записках» сотрудничали В.А. Слепцов, В.М. Гаршин, Н.Н. Златовратский, Д.Н. Мамин-Сибиряк, Н.Е. Каронин-Петропавловский, А.О. Осипович-Новодворский, поэты А.Н. Плещеев, С.Я. Надсон, П.Ф. Якубович и др.

Беллетристика журнала в 70-е годы носит ярко выраженный крестьянский характер, который придавали ей произведения Некрасова («Кому на Руси жить хорошо»), Г. Успенского и ряда беллетристов-народников. Много внимания уделялось критике капитализма и буржуазных отношений, проникающих на русскую почву (произведения Салтыкова-Щедрина, Некрасова, Г. Успенского, Островского). Особое значение приобрела тема поэтизации гражданского, революционного подвига, наиболее ярко воплощенная в поэме Некрасова «Русские женщины». Это была прямая и смелая поддержка русских революционеров, героически боровшихся с царским самодержавием. Таким образом, в литературных произведениях, появлявшихся на страницах «Отечественных записок», читатель находил достаточно широкую реалистическую картину русской жизни во всей ее глубине и сложности.

Иностранная литература была представлена именами В. Гюго, А. Доде, Э. Золя и других писателей.

В научном отделе наибольшую ценность имели статьи таких крупных прогрессивных ученых, как Сеченов, Мечников, Лесгафт, Докучаев, Костычев. В их статьях пропагандировался философский материализм, велась борьба с казенной наукой, поставленной на службу самодержавию, с религиозно-идеалистическими теориями. Здесь же печатались многочисленные исторические исследования, среди которых надо отметить статьи Щапова, Костомарова и обширную очерковую литературу о русской деревне (Г. Успенский, Терпигорев, Фирсов, Энгельгардт и др.).

Второй отдел журнала, «Современное обозрение», состоял из статей, очерков, заметок на общественно-политические, экономические и литературные темы и включал в себя ряд постоянных рубрик: «Внутреннее обозрение», которое вели Демерт и Елисеев, а в 80-е годы Кривенко и Южаков, «Наша общественная жизнь» Демерта, «Парижские письма» французского публициста, постоянного сотрудника журнала Шассена, «Литературные и журнальные заметки» Михайловского, «Новые книги» Скабичевского.

Важную роль в «Современном обозрении» играл Михайловский. Значение Михайловского в истории нашего освободительного движения, положительные и отрицательные стороны его общественной и литературной деятельности глубоко раскрыты В.И. Лениным в статье «Народники о Н.К. Михайловском». Михайловский, писал В.И. Ленин, «сочувствовал угнетенному положению крестьян, энергично боролся против всех и всяких проявлений крепостнического гнета, отстаивал в легальной, открытой печати хотя бы намеками сочувствие и уважение к «подполью», где действовали самые последовательные и решительные демократы-разночинцы, и даже сам помогал прямо этому подполью»[112]. И это сближало его с Некрасовым и Салтыковым-Щедриным.

Вместе с тем Михайловский в статьях «Что такое прогресс?», «Герой и толпа», «Теория Дарвина и общественная наука» обосновывал так называемый субъективный метод в социологии, развивал «теорию прогресса», основанную на ошибочному представлении о решающей роли в истории критически мыслящей личности, которая сможет легко увлечь за собой инертную «толпу». Проповедуя субъективную социологию, позитивизм в философии, Михайловский, как и другие народники, «сделал шаг назад от Чернышевского»[113], указывал В.И. Ленин.

Страшась капиталистической ломки всего уклада русской жизни и особенно русской деревни, Михайловский создал теорию возможности для России миновать капитализм. Защищая в условиях капиталистического развития средневековую форму общинного землевладения, он выступал как представитель интересов мелкого производителя, мелкого буржуа.

Влияние мелкобуржуазной, либерально-народнической идеологии в журнале стало сказываться особенно сильно после 1881 г., когда в редакции усилилась роль Кривенко, Иванюкова, Воронцова и др. Именно эти публицисты, а также Елисеев и Шассен доставляли больше всего хлопот Салтыкову-Щедрину в связи с их либерально-народническими, либерально-буржуазными иллюзиями и представлениями. Так, например, Шассен (псевдонимы его Клод Франк, Людовик), подробно описывая текущие события во Франции, выступал подчас как законченный либерал, принципиальный сторонник французской буржуазной демократии в том виде, как она сложилась после разгрома Парижской коммуны, и это не раз заставляло Салтыкова-Щедрина оспаривать его утверждения.

Основной вопрос, который ставили публицисты и писатели журнала, был крестьянский. Мужик «всем... нужен», писал Салтыков-Щедрин, а «ежели мужик так всем необходим, то надо же знать, что он такое, что представляет он собой как в действительности, так и in potentia, каковы его нравы, привычки и обычаи, с какой стороны и как к нему подойти»[114]. Малоземелье, тяжесть выкупных платежей и других налогов, юридическая, гражданская неполноправность народных масс, их обнищание подробно описывались в журнале. Реакционная печать, защищавшая помещичьи интересы, всегда встречала решительного противника в лице «Отечественных записок».

Мужественно поддерживали сотрудники журнала русское революционное движение. «Отечественные записки» выступали против либеральных заигрываний правительства с обществом, принципиально отвергали монархическую форму государственного устройства. Они признавали неизбежность и закономерность революционной борьбы, знакомили своих читателей с общественным движением на Западе, показывали прогрессивную роль революций в пробуждении масс, в освобождении от феодального, церковного и монархического деспотизма.

Немало страниц «Отечественных записок» было посвящено критике западноевропейского и русского капитализма, буржуазного либерализма и демократизма, и это, как отмечал В.И. Ленин, было особенно ценно в журнале[115].

Салтыков-Щедрин правдиво изобразил русский капитализм в характерах Чумазого, Колупаева и Разуваева, показал, что их появление обусловлено строем русской пореформенной жизни. Но многие сотрудники, в первую очередь Михайловский и Елисеев, неисторически подходили к оценке русского капитализма и буржуазности. Они не понимали закономерности общественного развития, считали капитализм в стране временным, случайным явлением и склонны были искать причину развития буржуазных отношений где угодно, только не в характере производительных сил общества.

Еще в начале 70-х годов Елисеев в статьях «Плутократия и ее основы», «Храм современного счастья, или проект положения об акционерных обществах» негодовал на правительство, которое, поддерживая русские промышленно-торговые круги, по его мнению, переносило в Россию западноевропейские капиталистические порядки. В дальнейшем публицисты-народники часто обращались к «обществу», интеллигенции и позднее даже к царским министрам с призывом спасти Россию от язвы капитализма.

Возникновение рабочего класса в стране было отмечено журналом, однако «рабочий вопрос» не был понят и оценен в «Отечественных записках». Михайловский, например, в статье, посвященной съезду русских промышленников (1872, №8), подменил его крестьянским вопросом, утверждая, что в России рабочие те же крестьяне. Это было ошибочное, вредное представление. Не сознавая исторической роли пролетариата, народники возлагали все свои надежды на русское крестьянство с его патриархальной общинностью. На страницах «Отечественных записок» было уделено известное внимание экономической теории марксизма. Журнал в 1872 г. устами Михайловского приветствовал выход русского перевода первого тома «Капитала», а до этого в журнале не раз использовались материалы немецкого издания в статьях Елисеева, Покровского и др. («Плутократия и ее основы», «Что такое рабочий день?»). В 1877 г. журнал вел полемику с буржуазными экономистами, либеральными публицистами (Ю. Жуковский, Б. Чичерин) по поводу первого тома «Капитала». Однако защита авторитета Маркса и в «Отечественных записках» 70-х годов велась весьма робко, поскольку публицисты журнала (Михайловский, Зибер) сами не поняли историко-философской концепции автора.

Внимательно следивший за распространением своей книги в России и полемикой вокруг нее, Маркс в конце 1877 г. написал письмо в редакцию «Отечественных записок». Он подверг принципиальной критике некоторые высказывания Михайловского и протестовал против попытки приписать учению о капиталистической формации и законах ее развития значение какой-то «универсальной отмычки», с помощью которой можно пытаться разрешить все вопросы исторического развития и на этом основании оспорить учение о капитале и о его применимости к России. Маркс полагал, что Россия после 1861 г. пошла по пути капиталистического развития и не минует тех противоречий, которые пережил капиталистический Запад, хотя и не отрицал в принципе теоретической возможности, при известных исторических условиях, перехода отдельной страны к социализму, минуя капитализм.

Письмо это было найдено и отослано в Россию Энгельсом уже после смерти Маркса. Оно долгое время ходило в рукописных копиях с французского оригинала, а затем, переведенное на русский язык, появилось в «Вестнике Народной воли» (Женева, 1886, №5). Позднее его перепечатал выходивший в России журнал «Юридический вестник» (1888, №10). Письмо произвело большое впечатление на русских читателей[116], но было умышленно неверно истолковано народниками, которые в конце 80-х годов уже открыто стали на путь борьбы с русскими социал-демократами и марксизмом.

В 18821883 гг. с изложением экономической теории К. Маркса на страницах журнала «Отечественные записки» выступил Г.В. Плеханов (псевдоним Валентинов) в статьях: «Новое направление в области политической экономии» (1882, №5, 6) и «Экономическая теория Карла Родбертуса-Ягецова» (1883, №9, 10).

Статья о Родбертусе впервые в нашей журналистике дает в основном верную оценку не только экономической стороны учения К. Маркса, но и его историко-философских взглядов. Опубликование этой работы совпало с организацией Плехановым за рубежом русской марксистской группы «Освобождение труда». Однако этот факт ни в коей мере не говорит о желании журнала пропагандировать марксизм. В значительной степени появление статей Плеханова было вызвано интересами полемики и для направления журнала в 80-е годы не является показательным.

Литературно-критическая позиция журнала определялась защитой реализма, высокой идейности искусства и литературы, борьбой против реакционных писателей, против теории «чистого искусства» и натурализма. В качестве ведущих литературных критиков «Отечественных записок» выступали в разные годы Писарев, Салтыков-Щедрин, Михайловский, Протопопов и Скабичевский. Они неизменно поддерживали новую разночинную литературу, остро критиковали литераторов, клеветавших на новое поколение революционеров-разночинцев.

Выдающееся значение имела литературно-критическая деятельность Салтыкова-Щедрина. После трагической гибели Писарева в 1868 г. отдел литературной критики «Отечественных записок» остался без руководителя. Это побудило Салтыкова-Щедрина внимательно заняться отделом и принять в нем активное участие. Его статьи «Напрасные опасения», «Уличная философия», «Бродящие силы» и др., а также многие рецензии явились серьезным вкладом в русскую литературную критику.

В статье «Напрасные опасения», которую современники рассматривали как программную, Салтыков-Щедрин выразил свое революционно-демократическое понимание роли и задач литературы в новых исторических условиях. Отвергая стоны либеральной критики об упадке беллетристики, он, верно, уловил новые черты русской литературы, когда на смену дворянским писателям пришел разночинец, и возникла задача создания нового типа положительного героя.

Салтыков-Щедрин высоко оценивает творчество Решетникова, считает чрезвычайно полезным обращение молодой литературы к жизни простого народа. Пусть в ней нет еще крупных имен, но направление, по которому она идет, плодотворно. Салтыков-Щедрин осуждает писателей, умышленно или нечаянно искажающих образы «новых людей». В статье «Уличная философия» он резко критикует Гончарова за грубую клевету на разночинца-революционера. Особое возмущение критика вызвало то, что Гончаров пытался в образе Марка Волохова из романа «Обрыв» опорочить социалистическую доктрину, отрицающую частную собственность. Это был урок не одному Гончарову, но и Тургеневу, написавшему роман «Дым», Достоевскому, автору «Бесов», Лескову и другим писателям, выступившим против передовой разночинной молодежи.

Большое количество статей на литературные темы в «Отечественных записках» опубликовал Михайловский, после того как Салтыков-Щедрин в начале 70-х годов отошел от постоянной критической и библиографической работы. В целом Михайловский продолжал намеченную журналом линию. Однако, несмотря на ряд боевых схваток с реакционными писателями, сторонниками «чистого искусства» и натурализма, Михайловский не смог придать литературно-критическому отделу того значения и силы, какое литературная критика имела в «Современнике» при Чернышевском и Добролюбове. Упрощенная, подчас неверная оценка ряда литературных фактов свойственна статьям Протопопова и самого Михайловского. Народническая социология пагубно сказывалась на литературно-критических материалах журнала.

Все эти годы цензура неизменно называла «Отечественные записки» вместе с «Делом» наиболее «вредным», «тенденциозным» демократическим изданием. «Этот журнал..., сообщало Главное управление по делам печати временному петербургскому генерал-губернатору в 1879 г., был долгое время под негласной редакцией Некрасова. Одно имя этого поэта дает уже понятие о том, в каком духе должен был издаваться журнал, который и после смерти Некрасова не изменил своего характера»[117].

Пропаганда идей демократии и социализма, даже в народнической, утопической форме, пугала правительство. Однако в силу того, что в журнале широкое отражение нашла идеология народничества, представители которого с годами все больше и больше поворачивали вправо, к либерализму, «Отечественные записки» сильно уступают «Современнику». При всем своем демократизме они допускали ошибки и противоречия в области социологии, философии и литературной критики. Наряду с произведениями Некрасова и Салтыкова-Щедрина здесь широко представлены труды либеральных народников, печатались статьи либерально-буржуазных публицистов и экономистов-эклектиков Иванюкова, Лесевича, Исаева и других, стоявших на позитивистских, идеалистических позициях. Это отрицательно сказывалось на издании, осложняло взаимоотношения сотрудников. Все острее становились противоречия между Салтыковым-Щедриным и либерально-народнической частью редакции. «Отечественные записки» не смогли достичь того единства направления, какое было свойственно лучшему русскому демократическому журналу «Современник» при Чернышевском. В отсталой, полуфеодальной России семидесятникам трудно было выработать правильную революционную теорию и воплотить ее в направлении журнала.

После 1881 г. положение журнала стало необычайно тяжелым. Первый советник царя обер-прокурор священного синода К. Победоносцев требовал расправы над демократическими органами печати. В 1883 г. «Отечественным запискам» было объявлено последнее предупреждение. Редакции приходилось соблюдать большую осторожность. Салтыков-Щедрин прервал печатание «Современной идиллии». Цензура без пощады вырезала статьи из набранных номеров. Реакция 80-х годов, усиление цензурного гнета сказались на подписке. На 1884 г. журнал потерял около 1500 подписчиков.

Особенно трудно стало редакции после ареста и высылки из Петербурга Михайловского за безобидную, в сущности, речь, произнесенную на собрании студентов. Царской охранке удалось к этому времени раскрыть связи отдельных членов редакции журнала с русскими политическими эмигрантами. В январе 1884 г. был арестован Кривенко, который принимал непосредственное участие в редактировании журнала, а в апреле было опубликовано правительственное сообщение о закрытии «Отечественных записок» за пропаганду социалистических учений и принадлежность отдельных сотрудников к составу тайных революционных организаций, по существу же за антиправительственное, демократическое направление. Закрытие журнала с болью переживали как сотрудники, так и широкие круги демократических читателей в России.

В.И. Ленин в своих трудах не раз обращался к «Отечественным запискам», называя их в целом одним из лучших демократических изданий XIX в. Ленинская оценка журнала учит видеть в «Отечественных записках» две тенденции — просветительскую и народническую («От какого наследства мы отказываемся?»). Анализируя и беспощадно критикуя народнические взгляды, В.И. Ленин требовал обязательного выделения из шелухи народнических иллюзий боевого демократизма многомиллионных крестьянских масс («Народники о Н.К. Михайловском», «Две утопии»). В совокупности эти оценки дают ключ к правильному пониманию характера журнала, его направления и места среди других демократических изданий второй половины XIX в.

в начало

 

ЖУРНАЛЬНО-ПУБЛИЦИСТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ М.Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА

 

Публицистическая и редакторская деятельность M.E. Салтыкова-Щедрина в «Отечественных записках» явилась новым этапом той работы, которую он начал еще в «Современнике». В «Отечественных записках» сатирик работал шестнадцать лет, с 1868 по 1884 г.; его произведения появлялись почти в каждой книжке и во многом определяли характер и направление журнала.

В литературном наследстве писателя 7080-х годов особое место занимают крупные сатирические обозрения циклы очерков, в которых органически слиты элементы публицистики и художественной прозы. Это была своеобразная, свободная жанровая форма, с относительной самостоятельностью отдельных очерков и глав, которая позволяла автору быстро откликаться на злобу дня, на жгучие вопросы времени. В своих очерках Салтыков-Щедрин достигал огромной силы сатирической типизации и широты охвата событий внутренней и международной жизни. Самостоятельность отдельных частей не исключала, а, наоборот, предполагала идейно-тематическое единство каждого обозрения и цикла как законченного художественно-публицистического целого.

Начиная свое сотрудничество в «Отечественных записках», писатель опубликовал в 18681869 гг. два цикла: «Признаки времени» и «Письма о провинции», дополненные отдельными главами в 1870 и 1871 гг. И в том и в другом произведении Салтыков-Щедрин, как бы подводя итог прожитому после реформы десятилетию, ставит вопросы: что изменилось в жизни России после реформы 1861 года? почему общественный подъем 60-х годов не принес ожидаемых результатов? в чем причина разгрома революционного движения? Эти проблемы волновали всех сотрудников «Отечественных записок» и их читателей.

Салтыков-Щедрин увидел причину неудачи борьбы против самодержавия в том, что слишком неоднородно было «движение реформаторов», как он условно называл движение 60-х годов. Главная же вина лежит на русских либералах с их постоянной готовностью к компромиссу: «Думали... достигнуть результата вполне ясного и определенного, но по дороге задались мыслью, чтобы и волки были сыты, и овцы целы и вышло нечто совсем неожиданное»[118].

Хотя крепостное право юридически было отменено, пережитки феодализма оказались настолько живучими, что сатирик имел полное право признать: крепостное право живет во всем «в нашем темпераменте, в нашем образе мыслей, в наших обычаях, в наших поступках. Все, на что бы мы ни обратили наши взоры, все из него выходит и на него опирается» (VII, 150).

Оценивая другие реформы 60-х годов, Салтыков-Щедрин так же недвусмысленно раскрывает их крепостническую сущность. В «Признаках времени» писатель дал верную характеристику земской реформы. Либералы с радостью встретили положение о земствах, шуму было много, но земства, которые были «пятым колесом в телеге русского государственного управления», по словам В.И. Ленина[119], благополучно начали заседать, и никаких ожидаемых либералами «потрясений основ» не последовало: пошли только разговоры о том, какое значение имеют белье и рукомойники в местных больницах. И это образное, сатирическое определение занятий земств как деятельности «по лужению рукомойников» надолго вошло в обиход демократической прессы для обозначения роли этих учреждений в общественной жизни.

Салтыков-Щедрин верно раскрыл классовую природу земств, антинародный характер многих их начинаний. Никогда не выступая против земств как органов местного самоуправления, он был лишь против тех, кто засел там, против крепостников-помещиков, которые прилагали все силы к сохранению своих привилегий.

Основные усилия дворян-земцев, по сатирическому определению Салтыкова-Щедрина, свелись к тому, чтобы снабжать друг друга фондами и подрядами из такого расчета: «мне тысячу, тебе тысячу». Когда и какой бюрократ-крепостник не изнывал при мысли о лишней тысяче? Когда и какой бюрократ, спрашивает писатель, не был убежден, что Россия есть пирог, к которому можно свободно подходить и закусывать? Новые эксплуататоры нисколько не лучше старых. Люди, засевшие в земствах, приняли наследство крепостников, «чтобы сохранить его неприкосновенным и неизменным» (VII, 55).

Признаки времени с господствующим капиталистическим устремлением к наживе «хищничеством» и политической пассивностью народа, задавленного нуждой, не могут ободрять писателя. Он сокрушается, что среди «легковесных» нет места идеалам 4060-х годов, однако не теряет веры в лучшее будущее: «Как ни обширно кладбище, но около него ютится жизнь» (VII, 94).

Только борьба масс в состоянии освободить страну от ее узурпаторов. Задача передовых людей помочь народу изжить свою неразвитость, ибо «главная и самая существенная причина бедности нашей народной массы заключается... в недостатке сознания этой бедности» (VII, 260).

В 18721876 гг. Салтыков-Щедрин печатает на страницах «Отечественных записок» два новых публицистических произведения: «Дневник провинциала в Петербурге» (1872) и «Благонамеренные речи» (18721876). Оба эти цикла преимущественно посвящены дальнейшему развитию капитализма в России и отражению этого процесса в политической жизни страны.

Писатель одним из первых в русской литературе создал типические образы представителей русской буржуазии 7080-х годов и ее идеологов либералов. Разоблачение либерализма становится одной из главных тем его литературной деятельности.

К началу 70-х годов Салтыков-Щедрин окончательно понял, что в России устанавливаются новые капиталистические отношения с их биржевым и акционерным ажиотажем, хищничеством, буржуазной пошлостью, мошенничеством и развратом. В стране плодилась огромная армия защитников капитализма буржуазных либералов, продавшихся самодержавию журналистов, адвокатов, инженеров, банковских служащих. Огромную силу иронии, сарказма и презрения вложил сатирик в их описания и характеристики.

«Дневник провинциала в Петербурге» вскрывает социальную сущность либерализма как идеологии эксплуататоров, бичует «панегиристов хищничества» «пенкоснимателей», верных слуг буржуазии. Капиталист-хищник, пишет сатирик, осуществляет хищничество на практике, а либерал-«пенкосниматель» возводит в догмат, оправдывает хищничество и «сочиняет правила на предмет наилучшего производства хищничества» (X, 552).

Жадность обычного эксплуататора соединилась в либерале с непомерной политической трусостью. Он боится народа и революции и чувствует себя гораздо спокойнее под сенью самодержавия. За право грабить народ, за жирную подачку со стола хищника он обманывает трудящихся, лжет, отказывается от своих убеждений, предает своих единомышленников и выступает врагом «всяких утопий».

На фоне торжества буржуазного предпринимательства становится отчетливо виден идиотизм запуганного обывателя. Писатель смело осуждает политическую реакцию конца 60-х годов, критикует последующие реформы царского правительства, судебную в частности, затеянные для того, чтобы приспособить самодержавный режим к нуждам капиталистического развития.

В «Благонамеренных речах» сатирик показал русскому массовому читателю читателю-«простецу», как он говорил, всю ложь и лицемерие идеологических основ дворянско-буржуазного государства. Он обнажил фальшь благонамеренных речей адвокатов этого государства, которые «забрасывают вас всевозможными «краеугольными камнями», говорят о различных «основах» и тут же «на камни паскудят и на основы плюют» (XI, 42).

Писатель разоблачил грабительский характер буржуазной собственности, уважение к которой у народа воспитывалось с детства; вскрыл аморальность буржуазных семейных отношений и этических норм. В буржуазно-дворянском обществе под вывеской «священная собственность» процветает воровство и грабеж, под завесой «семейство святыня» творятся прелюбодеяния, под сенью «священной государственности» капиталисты грабят Россию, рвут куски «отечественного пирога». Сравнение национальных богатств страны с пирогом, которым пользуются только господствующие классы, было настолько удачным, что им неоднократно пользовался в своей революционной публицистике В.И. Ленин (см., например, статьи «Третья дума» Полн. собр. соч., т. 16, с. 141, 142, «Случайные заметки» т. 4, с. 420, 422 и др.).

Особое место в цикле занимает рассказ о Дерунове, содержащий беспощадную характеристику «опоры» современного общества (глава «Столп»). До отмены крепостного права Осип Дерунов был мелким хлебным торговцем, содержателем постоялого двора и лабаза. Позже он арендовал винокуренные заводы, открыл кабаки, прибрал к рукам местную торговлю хлебом и скотом. Из скромного скупщика Дерунов скоро превратился в губернского деятеля. Капитал его рос, и вот Дерунов стал уже опорой власти. Уголовное преступление послужило источником его богатства. Дальнейшее было связано с беззастенчивым грабежом разорявшихся дворян и особенно мужиков. Ему чужды какие бы то ни было гражданские чувства. Попирает Дерунов и семейные основы. Расписывая благолепие своей семейной жизни, заявляя о верности «семейному союзу», он оказывается человеком, разрушающим собственную семью.

«Дерунов не столп! заявляет в конце очерка Салтыков-Щедрин. Он не столп относительно собственности, ибо признает священною только лично ему принадлежащую собственность. Он не столп относительно семейного союза, ибо снохач. Наконец, он не может быть столпом относительно союза государственного, ибо не знает даже географических границ русского государства...» (XI, 144).

Тема государства подробно развивается в главе «В погоню за идеалами». Салтыков-Щедрин обнаруживает понимание его классовой природы. Он правильно отмечает, что народ («массы») равнодушен к идее буржуазной государственности, что только господа дорожат государством, поскольку оно защищает их от революции, ограждает собственность. Яркие лаконичные средства находит сатирик для оценки пореформенного положения крестьян, их малоземелья. Разоблачение буржуазного хищничества неразрывно у Салтыкова-Щедрина с борьбой против остатков крепостничества.

В «Благонамеренных речах» писатель попытался создать тип революционера-демократа (глава «Непочтительный Коронат»), верного защитника интересов народа. Коронат, представитель революционно-демократической молодежи, стремясь выполнить свой долг революционера, говорит Салтыков-Щедрин, нырнул туда, «откуда одна дорога: в то место, где Макар телят не гонял», т.е. подвергся ссылке.

В 1874 г., еще не закончив «Благонамеренных речей», Салтыков-Щедрин начинает новый цикл очерков «В среде умеренности и аккуратности» и работает над ним до 1880 г. Два основных события отразились в этом цикле: политическая реакция первой половины 70-х годов и события, связанные с русско-турецкой войной 18771878 гг.

Рассматривая общественную жизнь в годы реакции, Салтыков-Щедрин типичным явлением русской действительности называет «молчалинство». Безразличие к насущным вопросам современности, стремление к личному благополучию господствуют в либеральном обществе. Молчалины всюду. Их угодливость, карьеризм не означают, однако, что они играют только пассивную роль: руки Молчалиных, говорит писатель, как и руки царских сатрапов, запятнаны кровью.

Познакомив читателей с Молчалиным-чиновником, Салтыков-Щедрин находит, что такие типы есть и среди адвокатов, писателей, журналистов. Все они люди беспринципные, готовые снести любое оскорбление, если оно будет оплачено. Цинизм, моральная и политическая нечистоплотность, продажность являются неотъемлемым качеством преуспевающих адвокатов, журналистов и литераторов. Но именно эти качества и определяют их будущее поражение.

В главах, относящихся к войне 18771878 гг., сосредоточена яркая сатирическая картина того шовинистического угара, который охватил часть русского общества и был отражен на страницах многих либеральных и реакционных газет.

Цикл «Убежище Монрепо» (18781879) осветил положение мелких и средних дворян в конце 70-х годов. Автор снова обращается к важнейшей теме: что дала России реформа, как она отразилась на различных слоях населения, каково будущее русской буржуазии? Салтыков-Щедрин показывает семью дворян Прогореловых, чья деревня все больше и больше опутывается сетями местного кулака Груздева; правдиво отмечает, что на смену дворянству идет буржуазия, но не выражает ни сожаления, ни сочувствия отмирающему классу. Он вывел колоритную фигуру деревенского капиталиста Разуваева, Чумазого, для которого отечество «падаль, брошенная на расклевание ему и прочим кровопийственных дел мастерам» (XIII, 150).

Салтыков-Щедрин, верно понимая характер русского капитализма как явления, обусловленного историческим развитием, не признавал капиталистические отношения вечными и неизменными. Никакое «Монрепо» не спасет буржуазию от гибели, как не спасло оно старого барства. Но сатирик видел лишь одну сторону развития новых производственных отношений в России. Он ничего не говорит о пролетариате силе, которая рождалась вместе с развитием капитализма и грозила стать его могильщиком. «Я понимаю очень хорошо, писал Салтыков-Щедрин, что, с появлением солнечного луча, призраки должны исчезнуть, но, увы! Я не знаю, когда этот солнечный луч появится. Вот это-то именно и гнетет меня...» (XIII, 186).

В «Убежище Монрепо» и особенно в «Круглом годе», написанном почти одновременно, Салтыков-Щедрин большое внимание вновь уделяет вопросу о государстве. Его прельщает не слава государства, а счастье народа, ибо не всегда они сочетаются: «уже сколько столетий русское государство живет славною и вполне самостоятельною жизнью, а мы, граждане этого государства, все еще продолжаем себя вести, как будто над нами тяготеет монгольское иго или австрияк нас в плену держит» (XIII, 261).

В «Круглом годе» сатирик страстно и самоотверженно борется против молодых бюрократов-монархистов вроде Феденьки Неугодова, против диких репрессий правительства, напуганного размахом революционной борьбы народовольцев, защищает честную журналистику и литературу «светоч идей», «источник жизни» от правительства и от «московских кликуш» Каткова и Леонтьева.

После поездки по Европе Салтыков-Щедрин печатает в «Отечественных записках» цикл очерков «За рубежом» (1880). Симпатизируя передовой, революционной Франции, восхищаясь ее прогрессивными традициями, писатель беспощадно разоблачает современную французскую буржуазию, затоптавшую из алчности и страсти к наживе славные идеалы якобинцев.

Сатирик развеял ореол мнимой революционности, возникший вокруг буржуазных республиканцев, которые защищали в прессе и парламенте капиталистические порядки. Он высмеял героя либеральной французской буржуазии Гамбетту, ее ловкого адвоката, провозгласившего оппортунизм смыслом всей своей политической деятельности.

«Республикой без республиканцев» назвал Салтыков-Щедрин Францию 70-х годов, оценив буржуазную республику как классическую форму господства буржуазии.

В очерках «За рубежом» писатель признал милитаризм важнейшей чертой в политике и настроениях немецкой буржуазии. Упоенная победой над Францией в 18701871 гг., Германия мечтала занять главенствующее положение в Европе. Салтыков-Щедрин высмеял эту претензию и заклеймил наглость прусской военщины. Он глубоко и верно обрисовал господствующие классы Германии, сняв маску демократии и культуры с лица немецкой буржуазии 70-х годов.

«Зарубежное» в очерках Салтыкова-Щедрина постоянно и тесно переплетается с «отечественным». В аллегорической сцене диалоге между «мальчиком без штанов» и «мальчиком в штанах» сатирик ставит вопрос о характере дальнейшего развития России и приходит к выводу, что она так же, как многие европейские страны, пойдет по пути капиталистического развития. Но русский народ, не опутанный мещанским филистерством, еще не пропитанный буржуазной законностью, как это случилось с немецким «мальчиком в штанах», сумеет свести счеты с Колупаевым и добиться освобождения от всякой эксплуатации. Все сопоставления русских и западноевропейских общественных отношений даны в очерках под углом зрения перспектив революционного развития России. Салтыков-Щедрин гневно клеймит реакционную политику русского царя и дворянства. Отталкивающий сатирический образ торжествующей свиньи, которая пожирает беспомощно барахтающуюся правду, был символом политической реакции 80-х годов, наступившей вскоре после казни народовольцами Александра II.

«Письма к тетеньке» (18811882), «Современная идиллия» (18771883) и публицистические произведения, написанные после закрытия «Отечественных записок», рисуют русское общество в период обострения революционной борьбы и реакции, наступившей вслед за разгромом движения народников. «Современная идиллия» развертывает картину глубокого нравственного падения либерального общества в обстановке кровавого террора самодержавия, в ней показаны характерные черты торжествующей контрреволюции. Шпионаж и доносы вошли в обычай, уголовщина стала признаком политической благонадежности.

В «Современной идиллии» и в «Письмах к тетеньке» писатель смело разоблачал террористические организации самодержавия и в первую очередь так называемую «Священную дружину». Сатирик осуждает буржуазно-дворянское государство со всеми его институтами как орудие угнетения народных масс, как средство защиты классового господства помещиков и капиталистов, снова клеймит либеральное общество, плотным кольцом окружившее царский трон после 1881 г.

Яркой сатирой на царский суд и расправу является сценка «Злополучный пискарь, или драма в Кашинском окружном суде». В наиболее обобщенном виде тупость и реакционность царской бюрократии была воплощена писателем в образе ретивого начальника, который решил закрыть Америку.

Во многих обозрениях, почти во всех публицистических циклах Салтыкова-Щедрина встречаются фигуры буржуазных журналистов, сатира на буржуазно-консервативную прессу. Так, в «Дневнике провинциала в Петербурге» содержится издевательская характеристика либерально-буржуазной прессы 70-х годов печати «пенкоснимателей». Под именем «Старейшей российской пенкоснимательницы» сатирик изобразил «Санкт-Петербургские ведомости» Корша крупнейшую либеральную газету того времени, высмеял продажных, трусливых газетных борзописцев, фразеров и болтунов, идеологов и теоретиков хищничества.

Не менее злую сатиру на либеральную прессу, явно повернувшую в конце 70-х годов к монархизму, содержит цикл «В среде умеренности и аккуратности». Прототипом газеты «Чего изволите?» и ее редактора, Молчалина 2-го, явился Суворин, издатель газеты «Новое время».

Сатирик вводит читателей во все тайны редакционной кухни и пародийно раскрывает сущность основных жанров буржуазной газеты: передовой статьи, фельетона, корреспонденции. Уже само название передовицы газеты Молчалина «О распространении на все селения империи прав и преимуществ, изложенных в Уставе о предупреждении и пресечении преступлений» является пародией на содержание и характер передовых статей, на бюрократический язык, которым излагались законы. Пустословие возведено здесь в принцип, и только одна мысль беспокоит редактора как бы при всем либерализме дать каждой фразе такой оборот, чтобы не осталось и тени недоверия к начальству?! Щедринское выражение «Чего изволите?» было очень удачным и прочно укрепилось за газетой Суворина «Новое время».

Глава «Тряпичкины-очевидцы» из цикла «В среде умеренности и аккуратности» целиком посвящена буржуазной прессе. Положение русской периодики глубоко волновало сатирика. Он остро переживал почти полное отсутствие честной, правдивой легальной печати в России, которая бы с достоинством служила своему народу. Тряпичкин не присутствующий на сцене персонаж комедии Гоголя «Ревизор» был не кем иным, как обобщенным образом продажного писаки, щелкопера, одного из членов «журнального триумвирата» 30-х годов, который составляли Булгарин, Греч и Сенковский. И в названии газеты («Краса Демидрона» несколько измененное название публичного дома в Петербурге), и в поведении корреспондентов Щедрин настойчиво подчеркивает общую черту буржуазной прессы продажность.

Горькой и злой иронией звучит название главы «Тряпичкины-очевидцы». Все три корреспондента газеты «Краса Демидрона» Подхалимов I, Подхалимов II и Ящерицын вместо того чтобы ехать на театр военных действий, оказались во внутренних губерниях России, и один из них оттуда посылал в газету свои «фронтовые» корреспонденции.

Позднее, в условиях реакции 80-х годов, Салтыков-Щедрин еще не раз обращается к характеристикам буржуазной и монархической прессы в России. Редактор «Красы Демидрона», бывший тапер публичного дома Иван Иванович Очищенный («Современная идиллия»), сам признается, что он не имеет никакого влияния на газету. Все зависит от издателей содержателей увеселительных заведений. Скандальная хроника, порнография, социальная демагогия вот основное содержание газеты «Краса Демидрона» в 80-е годы. Под стать ей газета «Помои», издаваемая Ноздревым («Письма к тетеньке»). Сатира Салтыкова-Щедрина точно отражала картину капиталистической журналистики.

Но в произведениях писателя мы найдем и образ журналиста-демократа, отдавшего силы делу освобождения народа. У него есть свой читатель, читатель-друг, способный не только посочувствовать литератору в трудную минуту, но и готовый претворить в жизнь идеи народного счастья («Мелочи жизни»). Трагический образ журналиста-демократа изображен в сказке «Приключение с Крамольниковым». Он сожалеет о том, что не принял непосредственного участия в революционной борьбе, а лишь в литературе, в журналистике боролся с неправдой.

Таким журналистом-борцом был и сам Салтыков-Щедрин. Его публицистика 7080-х годов это подлинная революционно-демократическая летопись всей пореформенной России. Резкость и непримиримость сатиры были отражением убежденности писателя в том, что необходимо решительно покончить с царизмом и эксплуататорами. Все симпатии писателя на стороне истерзанного, забитого хищниками трудящегося человека. Во имя освобождения народа и разоблачал он так беспощадно все язвы русской жизни.

Салтыков-Щедрин был и остается непревзойденным мастером публицистической сатиры, замечательным художником слова. В своем творчестве он часто прибегал к иносказанию, гиперболе, иронии, фантастике. Не менее любил он и пародию, в совершенстве владел юмором. Писатель удивительно быстро и верно умел подметить новое в экономике, политике, литературе. Это уменье позволило ему раньше других, уже в начале 70-х годов, создать яркие, типические образы нового капиталистического хищничества в лице Колупаевых и Разуваевых, в лице Чумазого. Огромная сила сатирического обобщения, типизации яркая индивидуальная особенность стиля Салтыкова-Щедрина. Он мог схватывать явления в их становлении, росте. Недаром Гончаров говорил, что для изображения не установившегося в жизни нужен талант Щедрина, признав тем самым способность сатирика верно и своевременно улавливать новое в жизни.

Салтыков-Щедрин был мастером эзоповского языка. Немного найдется писателей и публицистов, которые могли бы сравниться с ним в искусстве обходить цензурные рогатки. Вслед за Герценом и Чернышевским он блестяще пользовался в подцензурной печати иронией и по праву мог повторить слова Герцена, назвавшего иронию «утешительницей» и «мстительницей».

Несмотря на многочисленные иносказания, на условность употребления ряда слов и оборотов речи, читатель, по свидетельству самого сатирика, хорошо понимал его. «...Литература до такой степени приучила публику читать между строками, что не было того темного намека, который оставался бы для нее тайной», признавался писатель (V, 177). Но все же такая форма выражения была горькой необходимостью, которой невольно подчинялся литератор-демократ в самодержавной России.

Неистощимо языкотворчество Салтыкова-Щедрина. Он был очень чуток, внимателен к структуре родного языка, идиомам и поговоркам и негодовал на либерально-буржуазных газетчиков, коверкавших речь в угоду своим невзыскательным читателям. У него чрезвычайно сильно развито чувство слова, огромен словарный запас, поразительно умение использовать многозначность слов. Как никто, писатель умел выявить нужный смысловой оттенок в слове и с его помощью охарактеризовать любое жизненное явление, поведение отдельного человека или целой социальной группы.

Сатирик в совершенстве постиг язык так называемого «образованного» общества, язык чиновников, адвокатов, либеральных писателей и журналистов, законодательных учреждений и пародировал его в своих произведениях. Столь же хорошо знал он речь народа, крестьян, язык русских летописей.

Для характеристики различных сторон русской жизни 7080-х годов Салтыков-Щедрин охотно вводил в свои произведения литературных персонажей: Молчалина, Чацкого, Рудина, Глумова, Ноздрева и многих других и заставлял их действовать. Это избавляло сатирика от необходимости подробно характеризовать прошлое «героев» своего времени. Сохраняя первоначальный портрет, литературные персонажи жили в произведениях Салтыкова-Щедрина второй жизнью. В изменившихся исторических условиях их характеры и поведение раскрывались с новых сторон, а литературное прошлое помогало уяснить классовую сущность и общественную роль живых представителей различных сословий в 7080-е годы, делало ощутимой связь эксплуататоров и угнетателей капиталистической эпохи с крепостниками.

Во всех сатирических очерках Салтыкова-Щедрина встречается образ рассказчика или корреспондента, который в иных случаях становится рупором авторских идей и оценок. Этот образ является самостоятельным персонажем произведений сатирика. Чаще всего он олицетворяет собой колеблющегося, трусливого русского либерала-обывателя, примкнувшего к реакции, который разоблачает себя речами и поступками. Таков, например, корреспондент «Писем к тетеньке», от имени которого ведется повествование.

Писатель постоянно стремился сделать своих противников смешными, ибо смех великая сила «в деле отличения истины от лжи», как говорил еще Белинский (X, 232).

«Насмешки боится даже тот, который уже ничего не боится»[120], считал Гоголь. И Салтыков-Щедрин, верный школе критического реализма, традициям гоголевской сатиры, признавал, что смех «оружие очень сильное, ибо ничто так не обескураживает порока, как сознание что он угадан и что по поводу его уже раздался смех» (XIII, 270).

В подцензурных же условиях этот способ борьбы оставался подчас единственно возможным, ибо кто мог позволить себе в легальной прессе патетический гнев или прямое осуждение позорящего Россию самодержавия?! Смех сатирика, злой и безжалостный, был направлен на расшатывание основ существующего строя, что прямо соответствовало тогда интересам народа.

Творчество Салтыкова-Щедрина в целом и публицистика в частности широко знакомят нас с эпохой самодержавного деспотизма, помогают полнее понять и оценить революционный подвиг русского народа, сбросившего под руководством пролетариата иго царизма и капитала. Марксисты часто обращались к наследию великого сатирика, а В.И. Ленин советовал «вспоминать, цитировать и растолковывать... Щедрина...»[121].

в начало

 

ЖУРНАЛ «ДЕЛО»

 

Вторым по значению вслед за «Отечественными записками» демократическим изданием 70-х годов шел ежемесячный журнал «Дело»[122]. Являясь непосредственным продолжением «Русского слова», он был первым и около полутора лет единственным толстым журналом демократического направления, выходившим в России после закрытия «Современника» и «Русского слова».

На протяжении восемнадцати лет, с 1866 по 1884 г., находясь в исключительно тяжелых цензурных условиях, журнал «Дело» неизменно сохранял свое прогрессивное лицо. Связь его с «Русским словом» сказалась и в составе сотрудников, и в общем направлении журнала. Вражда к существующему самодержавному строю и всем пережиткам крепостничества, борьба за экономический прогресс, за просвещение и свободу, защита интересов широких народных масс, пропаганда материализма в естествознании, сочувствие и помощь революционному подполью вот что характеризует как первый, так и второй печатный орган Благосветлова.

Журнал «Дело» был задуман Н.И. Шульгиным еще в пору выхода «Русского слова» и «Современника». Однако он, не надеясь собрать необходимое число подписчиков, медлил с изданием своего журнала. После закрытия демократических органов в 1866 г. между редактором «Русского слова» Благосветловым и Шульгиным состоялось соглашение о выпуске «Дела» как непосредственного продолжателя журнала «Русское слово».

Официальным редактором «Дела» до 1880 г. оставался Шульгин, но его фактическим руководителем все это время был Благосветлов. Кроме них, непосредственное участие в делах редакции в 70-е годы принимал также А.К. Шеллер-Михайлов, которому было поручено редактирование беллетристического отдела.

Благосветлов стремился сделать журнал таким же ярким и популярным, каким было «Русское слово». Для этого он старался сплотить вокруг «Дела» товарищей по прежней работе, несмотря на рискованность такого шага, ибо Шульгин был уже предупрежден властями, что в его журнале нежелательно участие сотрудников «Русского слова».

Действительно вокруг «Дела» собрались основные авторы прежнего журнала Благосветлова. Освобожденный в ноябре 1868 г. из крепости Д.И. Писарев согласился сотрудничать в «Деле» и напечатал несколько статей, в том числе «Образованная толпа» разбор сочинений Ф.М. Толстого (1867, №3, 4) и «Будничные стороны жизни» (иначе: «Борьба за жизнь») о романе Достоевского «Преступление и наказание» (1867, №5 и 1868, №8). Большое участие в «Деле» принял Шелгунов, который после ухода Писарева стал ведущим публицистом журнала.

Кроме Писарева, Шелгунова, Шеллера-Михайлова, из авторов «Русского слова» в «Деле» выступали также П.Н. Ткачев, И.В. Федоров-Омулевский, Д.Д. Минаев, А.П. Щапов, Н.Ф. Бажин, Эли Реклю и некоторые другие. Все они были людьми неблагонадежными в глазах правительства, кое-кто состоял и под особым наблюдением, например, Благосветлов, Шелгунов, Минаев, Щапов. Многие сотрудники находились во время издания «Дела» в ссылке (Шелгунов, Щапов, Шашков, Берви-Флеровский), в эмиграции (Мечников, Ткачев с 1873 г., Русанов, Лавров и др.). Эти-то люди и составили демократическое ядро журнала. К ним примкнули П.А. Гайдебуров, П.И. Якоби, В.О. Португалов и несколько позднее К.М. Станюкович.

Из объявления, опубликованного в газете «Голос» за подписями Благосветлова и Ткачева, о том, что подписчикам «Русского слова» взамен прекращенного издания до конца года будут высылаться книжки нового журнала «Дело», стало ясно: готовится замаскированное продолжение «Русского слова». Не желая допустить этого, Третье отделение известило Главное управление по делам печати, что оно находит «неудобным» издание «Дела».

Отобрать права у издателя по закону все же не представлялось возможным, так как журнал «Дело» был разрешен за несколько дней до закрытия «Русского слова» и юридически являлся совершенно самостоятельным; тогда возник план цензурного удушения журнала.

В августе 1866 г. начальник Главного управления по делам печати в секретном письме начальнику Третьего отделения сообщил о необходимости поставить «Дело» в разряд подцензурных органов вопреки выданному Шульгину на основании Временных правил о печати 1865 г. разрешению на издание без цензуры. Ни один журнал 70-х годов не испытал такого гнета цензуры, какой пришлось вытерпеть «Делу».

Еще до выхода в свет первого номера цензуре было предложено усилить наблюдение за новым журналом Благосветлова, чтобы вынудить его к «добровольному закрытию». Вся цензурная история «Дела» говорит о желании правительства уничтожить журнал или, по крайней мере, превратить его в «сборник случайных статей». В переписке цензурного ведомства «Дело» не раз фигурирует как орган, «подлежащий полному исчезновению из области журналистики»[123].

В «Деле» запрещались такие материалы, которые беспрепятственно проходили в других периодических изданиях, даже в «Искре». Нередко больше половины подготовленных редакцией материалов попадало под запрет. Долгое время для цензурования «Дела» существовал особый, не предусмотренный законами о печати порядок: все материалы, предназначавшиеся для очередного номера, рассматривались не отдельными цензорами, а цензурным комитетом в полном его составе.

Однако журнал упорно боролся за свое существование. Благосветлов умело обходил цензурные препятствия и не давал возможности изменить характер и направление издания.

У «Дела» вскоре сложился определенный круг постоянных читателей. Журнал был распространен в обеих столицах, в провинции, в армии. Тираж его доходил в 1870 г. до 4000 экземпляров.

С первых дней «Дело» по причинам цензурного характера должно было соблюдать большую осторожность в полемике с консервативной и либеральной прессой. Прямая и резкая критика заменялась насмешкой и едкой иронией по поводу незначительных, но характерных выступлений реакционных журналов и газет: «Московских ведомостей» и «Русского вестника» Каткова, «Вести» Скарятина, «Всемирного труда» Хана и Аскоченского.

По традиции демократической прессы каждая книжка журнала состояла из двух основных отделов: первый беллетристика и статьи научного содержания, второй публицистика, объединенная под рубрикой «Современное обозрение». Общественно-политическое направление «Дела» особенно ясно выражалось в его публицистике. Публицистический отдел был ведущим в журнале Благосветлова. Здесь постоянно сотрудничали: Шелгунов, автор многочисленных статей и большого числа «Внутренних обозрений», фельетонист Минаев, беллетрист Станюкович, Эли Реклю иностранный обозреватель журнала, историки и социологи: Ткачев, Щапов, Берви-Флеровский, Лавров, Тихомиров и др.

Журнал «Дело» так же, как и «Отечественные записки», издавался в годы широкого распространения идеологии народничества. Это не могло не сказаться на его содержании и составе сотрудников.

Однако непосредственные руководители журнала (Благосветлов, Шелгунов и Станюкович), отдавая должное революционности и демократизму народников 70-х годов, не разделяли многих их теоретических взглядов. В «Деле» народнический этап русского освободительного движения отразился весьма своеобразно, что не позволяет в целом считать этот периодический орган народническим изданием даже в том смысле, как это говорится об «Отечественных записках». Менее остро поэтому выглядели здесь и противоречия между отдельными сотрудниками.

Ни один народнический лидер не принимал участия в редактировании журнала, тогда как в редакцию «Отечественных записок» входили в разное время Михайловский, Елисеев, Кривенко. Больше того, народники (Русанов) жаловались, что, пользуясь монопольным положением двух демократических журналов, редакция «Дела» очень требовательно относилась к их работам, была «чересчур строга», разборчива в помещении их статей и беллетристики у себя в журнале, не исключая работ Ткачева. Действительно, руководители журнала (особенно Благосвстлов) ограничивали пропаганду социологии народничества.

Главное внимание журнал «Дело» сосредоточил на борьбе с пережитками крепостничества и самодержавием. Реформа 1861 г., по глубокому убеждению публицистов «Дела», не изменила бедственного положения народных масс.

Крестьянский вопрос по-прежнему оставался основным вопросом русской революции.

В доступной для подцензурного журнала форме, с различными предосторожностями, сотрудники «Дела» (Шелгунов, Ткачев, Берви-Флеровский) постоянно разоблачали помещичью сущность, грабительский характер пресловутого «освобождения». Их внимание в первую очередь обратили на себя малоземелье и тяжесть выкупных платежей, наложенных на крестьян при освобождении, главные следствия реформы 1861 г. Даже наиболее умеренные сотрудники «Дела», такие, как Гайдебуров, не скрывали помещичьего характера реформы 1861 г. и при случае указывали: «Положение о крестьянах... вовсе нельзя упрекнуть в невнимательности к помещичьим интересам»[124].

Пережитки крепостничества, гнет самодержавия давали себя знать не только в деревне. Поэтому публицисты «Дела» не ограничивались критикой одной только крестьянской реформы, а развернули широкое обличение всех сторон российской действительности, пробуждая в читателях чувство искреннего негодования и протеста против существующего строя.

Систематически из номера в номер, в разных отделах и статьях под благовидными предлогами, чаще всего в форме «научного исследования», публицисты и писатели журнала доказывали, что Россия доведена ее правителями до нищенского состояния, а политический произвол ухудшает и без того тяжелое положение народа.

С неподдельной болью за судьбы родины журнал характеризует экономическое состояние страны. Ее земледелие стоит на самой низкой ступени развития. Ни в одной стране Европы земледелец не получает так мало, как в России. Слабо развита промышленность, перерабатывающая сельскохозяйственные продукты: свеклосахарная, винокуренная, маслобойная. Россия занимает одно из последних мест по производству машин, добыче угля и руды, по количеству рабочих. Текстильная промышленность развита больше других, но и в этой области Россия значительно уступает многим европейским государствам.

На первый взгляд, эти факты как будто бы и не ставились в вину царскому самодержавию и господствующим классам, но после выхода в свет книжек «Дела» цензоры неизменно с досадой отмечали, что материалы каждого номера подобраны тенденциозна и настоящее положение России выглядит на страницах журнала весьма мрачным. И хотя ни одна из статей «ни по тону, ни по содержанию, взятая отдельно, не представляет оснований к запрещению», подбор статей в каждом номере, несомненно, изобличает редакцию в стремлении «представлять жизнь народных классов с одной темной стороны»[125].

Журнал не ограничивался критикой только экономической и культурной отсталости. Являясь сторонником полной демократизации страны, «Дело» постоянно обращает внимание своих читателей на факты политического и административного произвола. Резко критикует журнал политику царского правительства в области народного просвещения, осуждает домостроевскую рутину и трусость русского общества в вопросах женской эмансипации, ратует за расширение гражданских прав женщины и сферы приложения женского труда.

Все это, вместе взятое, не было мелким обличительством, которое так любила либеральная пресса. Ведущие сотрудники журнала понимали бесполезность тех корреспонденции и фельетонов, которые выступают «против отдельных фактов, отдельных личных случаев, составляющих результат других более широких общих причин». «Высшая борьба есть борьба с принципом», заявлял Шелгунов[126], «Подогревать вопросы земства, гласного суда и т.д. значит, в сущности, заниматься подметанием мелочей»[127]. Такова была точка зрения большинства сотрудников «Дела».

Верные критическому, «отрицательному» направлению «Русского слова», сотрудники «Дела» сохраняли тем самым верность лучшим традициям 60-х годов и в новых исторических условиях неизменно являлись последовательными борцами против самодержавия и пережитков крепостничества. Недаром в отчетах Главного управления по делам печати журнал «Дело» вместе с «Отечественными записками», «Искрой» и некоторыми другими изданиями был отнесен к той категории периодических органов, которые «желают изменения самих основ общественного быта и государственного управления»[128].

«Дело» в лице своих ведущих публицистов оправдывало эту характеристику. Несмотря на известные различия, большинство сотрудников все годы оставались принципиальными сторонниками революционных методов борьбы с царизмом, хотя высказываться по этим вопросам в журнале было чрезвычайно трудно. Они вели решительную борьбу с реакцией и критиковали либералов за их предательство и ренегатство. «Либерализм это своего рода гангрена или чума, которая не только мешает отдельным поколениям, но и путает историю»[129], писал Шелгунов в «Деле». Непримиримо и резко отзывался о русских либералах и редактор издания Благосветлов в статьях «Старые романисты и новые Чичиковы», «Новые вариации на старую тему» и др.

Журнал открыто сочувствовал революционной борьбе западноевропейского пролетариата, особенно французского, и охотно освещал факты революционной борьбы европейских рабочих для пропаганды своих революционно-демократических идей и взглядов. Пример Франции, сбросившей в 1870 г. иго империи, назван был поучительным для других народов.

Хорошими чувствами нельзя лечить общественных зол, не раз говорил Шелгунов. Прямо от Чернышевского идет утверждение Шелгунова о том, что историческая арена не гостиная. Он остался верен своей прокламации «К молодому поколению», особенно в той ее части, где говорилось об уничтожении паразитических правящих классов, и в новой обстановке сохранил верность революционно-демократическому наследию 60-х годов. Самоотверженная борьба народовольцев нашла безусловную поддержку журнала «Дело».

Вместе с тем в «Деле» появлялись статьи, направленные на то, чтобы и в рамках существующего строя добиться известных улучшений, о чем писали Гайдебуров и некоторые другие. Это не означает, конечно, что Гайдебуров не имел демократических стремлений, но именно ему было свойственно неверие в революционность русского народа («Внутреннее обозрение», 1868, №11). Однако не статьи Гайдебурова и подобных ему публицистов определяли лицо и направление журнала.

Отрицая полуфеодальный самодержавный строй царской России, сотрудники «Дела» не менее остро критиковали буржуазные порядки на Западе, национальную и колониальную политику буржуазии. Журнал часто сравнивал свою страну со странами Западной Европы и Америкой, чтобы нагляднее показать всестороннюю отсталость России. При этом, отмечая прогрессивность буржуазных государственных форм по сравнению с полуфеодальной монархией, журнал вовсе не видел в них своего идеала. Даже по отношению к наиболее приемлемой форме общественного и государственного устройства того времени, какой они считали молодую республику США, «Дело» проявляет трезвый реализм и осуждает недостатки американской социальной и политической системы. На примере Франции журнал показывает, что буржуазная революция дала «желанную свободу» только буржуазии, а рабочих «поставила в тяжелую зависимость от капитала и конкуренции»[130].

Чрезвычайно важно отметить, что для характеристики положения западноевропейского пролетариата в журнале были привлечены сведения, почерпнутые из немецкого издания первого тома «Капитала» К. Маркса. В статье «Производственные ассоциации» на десятках страниц цитирует и пересказывает это произведение А. Шеллер-Михайлов[131]. Однако понять, а тем более применить учение Маркса к анализу русской действительности публицисты «Дела» не сумели. Обращались они к трудам Маркса и позднее, в 80-е годы, но и тогда учение о классовой борьбе, историко-философское содержание марксизма оказалось ими не понятым.

В конце 60-х и в 70-е годы журнал в статьях своих ведущих публицистов трезво оценивал переходный характер эпохи и признавал, что Россия уже вступила на путь капитализма. Капиталистические отношения захватывают все шире различные отрасли народного хозяйства, констатирует журнал. Капитал сделался главной силой и «истинным двигателем общественной жизни» (Шелгунов). Сотрудники «Дела» хорошо понимали, что промышленность увеличивает общенациональное богатство, что новейшие изобретения, машины «двинули человечество в полстолетия настолько вперед, насколько не двинули бы его никакие школы и книги в тысячелетия»[132].

В практических пожеланиях они выступают как настоящие «манчестерцы» (В.И. Ленин). Шелгунов, например, считал необходимым немедленное осуществление правильных, централизованных разработок каменноугольных залежей в Донецком угольном бассейне, железнорудных месторождений на Урале, т.е. выступал за расширение базы современной индустрии. Он без особого беспокойства отмечал, что в стране возникают новые промышленные центры, что благодаря капиталу «Волга покрылась сотнями пароходов; Россию изрезали десятки железных дорог; сообщение облегчилось и ускорилось, пульс промышленной жизни стал биться скорее»[133]. Но в решении вопросов, связанных с развитием в стране капитализма, журнал не смог избежать ряда противоречий и ошибок.

Идеологи крестьянства, по преимуществу публицисты «Дела» (Шелгунов, Берви-Флеровский), испытывали определенный страх перед беспощадной силой капитала, которая не знает никаких человеческих чувств. Поэтому наряду с требованием развития индустрии в журнале велась защита общины и кустарных промыслов как коллективной формы ведения хозяйства и основы социалистического строя в России, в связи с чем большое место отводилось вопросу о производственных ассоциациях. Публицисты «Дела», как и многие русские социалисты того времени, мечтали о промышленности без капиталистов, «где главным деятелем является сам народ, где все выгоды производства достаются ему, а не немногим фабрикантам»[134], мечтали о превращении сельской общины в «сознательную, твердо организованную ассоциацию».

Эти мечтания базировались на идеалистическом преувеличении роли человеческого разума. Публицисты «Дела» не видели, «что только развитие капитализма и пролетариата способно создать материальные условия и общественную силу для осуществления социализма»[135]. Несмотря на противоречивость отдельных высказываний о русской общине, Шелгунов, например, бесспорно, шел к преодолению общинных иллюзий, так ярко воплотившихся в его прокламации 60-х годов «К молодому поколению». Он уже в 1869 г. признавал, что надежды на общину поставлены под сомнение всем ходом пореформенного развития. Ни Шелгунов, ни кто-либо другой из публицистов журнала не называл вслед за Кавелиным общину «палладиумом русского народа», на которой написано: «Сим победиши», как это делал Михайловский в «Отечественных записках».

Многие ведущие сотрудники «Дела» не приняли ошибочного взгляда народнических лидеров на ход истории человечества и не считали капитализм регрессом. Больше того, Шелгунову, как и некоторым другим публицистам, осталась чуждой теория героев и толпы. Для него было несомненно, что один в поле не воин, и «немыслимы герои, желающие превратить народ в Панургово стадо»[136]. Народ, а не герои является основной движущей силой истории: «Историю творят массы обыкновенных людей»[137]. И хотя народники продолжали занимать видное место в журналистике, Шелгунов вместе с Благосветловым относились к ним в это время сдержанно, считая, что народничество «сузило горизонт мысли» и что «русское общественное сознание от этого очень много проиграло»[138].

Сравнительно большое внимание в журнале уделяется положению рабочего класса, однако всемирно-историческая миссия пролетариата не была еще понята публицистами «Дела». Они смотрели на пролетариев как на страдающий класс, которому нужно помочь. Сотрудники журнала Шелгунов, Ткачев, Михайлов, Берви-Флеровский заявляли, что рабочий вопрос не «выдумка», как считали консервативные публицисты, в частности, Страхов и Катков: он уже поставлен в повестку дня всем ходом исторического развития страны. Не только на Западе, но и в России начинается рабочее движение. «Оно еще так слабо, так мало заметно, что какие-нибудь господа Страховы могут сказать, что и это движение не более, как нелепая выдумка кабинетных людей, не знающих русского рабочего, что русскому рабочему живется, как в раю, на фабриках и заводах, в селах и городах...»[139]. Но от этого дело не меняется.

В начале 80-х годов, накануне крупных стачек текстильщиков в Центральном промышленном районе (Владимир, Орехово-Зуево) журнал поместил ряд материалов, связанных с рабочим движением: статьи «Русский рабочий» Шашкова (1884, №5, 6), «Хроника рабочего труда» Приклонского (1883, №1), «Наша фабричность» Онгирского (1883, №1) и др.

Публицисты «Дела» во главе с Шелгуновым, несмотря на отдельные заблуждения, способствовали правильной постановке рабочего вопроса в России 70-х годов, вопреки попыткам Каткова, Страхова и прочих представителей официальной идеологии принизить значение этого вопроса.

Журнал вел неустанную пропаганду науки, оставшись верным программе «Русского слова». В естествознании публицистов «Дела» интересовали вопросы, непосредственно связанные с человеком, его развитием и условиями существования. Сотрудникам журнала как просветителям было свойственно преувеличенное представление о силе знаний в общественной жизни. Но их горячая защита передовой науки и популяризация ее достижений сыграли положительную роль в росте отечественной науки и культуры.

Беллетристика в журнале «Дело» играла второстепенную роль по сравнению с публицистическими статьями, как это было и в «Русском слове», не отличалась оригинальностью мысли и художественными достоинствами. Таких писателей, как Л. Толстой, Тургенев, Гончаров, редакция «Дела» не считала прогрессивными.

Многие авторы были тесно связаны с «Отечественными записками» и поэтому не могли участвовать в «Деле», хотя журнал охотно предоставлял свои страницы, например, Г. Успенскому. Приходилось ориентироваться на менее известные литературные силы, выдвигать молодежь.

Ведущее место в беллетристическом отделе занимали А.К. Шеллер-Михайлов, Н.Ф. Бажин, И.В. Федоров-Омулевский, позднее К.М. Станюкович. Кроме них, печатались Г.И. Успенский, Ф.М. Решетников, В.А. Слепцов, А.И. Левитов, М.А. Воронов, П.В. Засодимский и др. В 70-х годах в «Деле» сотрудничал П.Д. Боборыкин, в 80-е годы Д.Н. Мамин-Сибиряк, выступивший с романом «Приваловские миллионы». Невысокий уровень беллетристики журнала во многом зависел также от редактора отдела А.К. Шеллера-Михайлова, склонного к серьезной недооценке художественной стороны литературных произведений. Он полагал, что «писатель всегда силен идеями, а не картинами».

При всей справедливости требований высокой идейности такая позиция вела к излишней рассудочности в художественной практике самого Шеллера-Михайлова и отражалась на составе руководимого им беллетристического отдела.

Характерной особенностью беллетристики «Дела» было то, что в центре ее внимания стоял не крестьянин, хотя изображение крепостничества и его пережитков имело место в журнале, а разночинец-интеллигент: авторы журнала стремились создать тип положительного героя своего времени. Но они не смогли сделать это талантливо, на что не раз указывал Салтыков-Щедрин, выделяя из беллетристов «Дела» лишь Федорова-Омулевского с его романом «Светлов», или «Шаг за шагом».

Пробелы в оригинальной прозе редакция пыталась восполнить за счет переводов. В 70-е годы в «Деле» печатались романы Ф. Шпильгагена, В. Гюго, Э. Золя, Андре Лео и других прогрессивных романистов Запада, стихи Петефи. В 80-е годы появляются переводы произведений Ги де Мопассана, А. Доде, Джиованьоли, Э. Ожешко.

Критика и библиография в журнале «Дело» были боевым участком и подчас служили единственным средством политической пропаганды и агитации. Вместе с «Отечественными записками» Некрасова и Салтыкова-Щедрина «Дело» ведет непримиримую борьбу с реакционными писателями, с теорией «чистого искусства», разоблачает так называемую антинигилистическую литературу, пытавшуюся опорочить революционно-демократическое движение 60-х годов.

Защите гражданского, высокоидейного искусства в значительной степени были посвящены в «Деле» фельетоны Минаева «С Невского берега» и «Невинные заметки», литературно-критические статьи Ткачева и Шелгунова. Особенно показательна для борьбы с «чистым искусством» статья Шелгунова «Двоедушие эстетического консерватизма», направленная против воинствующего критика-идеалиста Н. Соловьева. В этой статье автор приближается к пониманию того, что эстетические теории носят классовый характер и выражают интересы определенных общественных групп. Шелгунову, как и Минаеву, Благосветлову, Ткачеву, было ясно, что теория Н. Соловьева хороша только для обеспеченной верхушки русского общества. Стремление увести искусство в область «вечных идеалов», «чистой художественности» могло в тех условиях родиться только у людей, вполне довольных существующими порядками. Критики «Дела» восставали против подобной теории искусства, согласно которой одни поют гимны, а другие пекут певцам калачи.

Другой стороной вопроса явилась теоретическая разработка проблемы положительного героя. Критики и публицисты журнала считали, что литература не может ограничиваться простым копированием жизни, а должна «возбуждать стремления к отдаленным идеалам» (Шелгунов). Они требовали создания таких героев, которым подражали, за которыми следовали бы молодые борцы с самодержавием.

Особенно активно критики «Дела» (Шелгунов, Ткачев) выступали за открытую тенденциозность в литературе и искусстве. Эта мысль составляет основу их литературных убеждений. Однако такое требование, справедливое самое по себе, нередко приводило их к ошибочной оценке творчества отдельных писателей, у которых эта тенденциозность не была выражена прямолинейно. Показательно в этом смысле непонимание ведущими критиками журнала Ткачевым и Шелгуновым творчества Салтыкова-Щедрина. Опираясь на статью Писарева «Цветы невинного юмора», Ткачев при поддержке Благосветлова долгое время отрицал на страницах «Дела» социальное значение сатиры Салтыкова-Щедрина на том основании, что не находил в ней передовых идеалов, прямого сочувствия прогрессу («Безобидная сатира», 1878, №7). Несколько раньше Шелгунов в статье «Горький смех не легкий смех», опубликованной в десятом номере журнала за 1876 г., признавая меткость сатиры Салтыкова-Щедрина, тем не менее утверждал, что писателю недостает ясной мысли и последовательного миросозерцания, которые бы дали содержание его творчеству.

Следует указать, что после смерти Благосветлова, недоброжелательно относившегося к Салтыкову-Щедрину, журнал отказался от несправедливых нападок на великого сатирика. В 1881 г. в «Журнальных заметках» Ф. Решимова (псевдоним Станюковича) была высоко оценена литературная деятельность Салтыкова-Щедрина в 70-е годы. В 1883 г. в статье Протопопова о Салтыкове-Щедрине он с полным уважением назван «политическим писателем», а его сатира объяснена как плод настоящей большой любви к родине («Характеристика современных деятелей»). Изменил свое отношение к творчеству Салтыкова-Щедрина в 80-е годы и Шелгунов.

Критики «Дела» допустили грубые ошибки в оценке творчества Л. Толстого, явившегося, по словам В.И. Ленина, шагом вперед в художественном развитии человечества[140]. В то же время они преувеличивали значение романов Шеллера-Михайлова и других беллетристов «с направлением» (статья Ткачева «Тенденциозный роман», 1873, №2, 6, 7).

Но в ряде других вопросов например, в критике натурализма, пустого либерального обличительства «Дело» оставалось на уровне эстетических теорий 60-х годов. Шелгунов, Минаев, Благосветлов вместе с «Отечественными записками» искренне приветствовали и поддерживали разночинную литературу, в частности Решетникова, чьим героем стал трудящийся человек, рабочий.

Бесспорной заслугой критиков «Дела» было то, что они вместе с «Отечественными записками» отстаивали в годы реакции эстетику революционных демократов, когда правящие классы стремились всеми способами вытравить из памяти общества идеи 60-х годов, предать забвению имена Чернышевского и Добролюбова.

Журнал «Дело» сохранял свое демократическое направление вплоть до 1884 г., чем он в большой доле обязан Благосветлову, а также его соратникам и преемникам по редактированию — Шелгунову (18811882) и Станюковичу (18821883). Журнал честно пронес знамя демократии через полосу реакции, наступившей вслед за спадом революционной волны 60-х годов, и во всеоружии встретил новый подъем в конце 70-х начале 80-х годов XIX в. Своими статьями он постоянно содействовал просвещению русского общества, будил революционную энергию передовых слоев русской интеллигенции, звал их на борьбу с самодержавием.

Под давлением правительства и цензуры с 1884 г., после ареста Шелгунова и Станюковича, «Дело» как орган демократии фактически перестает существовать: он теряет общественное значение, издается случайными людьми, нерегулярно, и в 1888 г. выход его окончательно прекращается.

в начало

 

ГАЗЕТА «НЕДЕЛЯ»

 

К демократическим изданиям 60–х начала 70-х годов надо отнести и газету «Неделя». Она зарекомендовала себя в истории русской журналистики как орган либерального народничества, но в начальный период, приблизительно до середины 70-х годов, ее направление имело демократический характер.

Созданная в марте 1866 г., «Неделя» после закрытия «Современника» и «Русского слова» стала предметом борьбы за влияние между правительством и революционной демократией. Министр внутренних дел Валуев поддерживал газету, очень лестно отзывался о ее издателе, видном чиновнике Мундте, и поощрял его к продолжению литературной деятельности. «Неделя» высказывалась за умеренность в проведении реформ, а печать рассматривала как звено, связующее «жизнь общественную с деятельностью государственной». После покушения Каракозова на Александра II в апреле 1866 г. газета подчеркивала свои верноподданнические чувства и призывала правительство к борьбе против социалистов.

Через год Мундт из-за материальных затруднений, связанных с тем, что «Неделя» была непопулярной и плохо расходилась, отказался от нее, передав право на издание, а затем и редактуру книготорговцу В.Е. Генкелю. Новый владелец привлек сотрудников «Современника» и «Русского слова», которые надеялись взять газету в свои руки и сделать ее революционно-демократическим изданием. С 1868 г. в «Неделе» участвуют: Н.А. Благовещенский, А.И. Герцен, Н.А. Демерт, В.А. Зайцев, Н.С. и В.С. Курочкины, П.Л. Лавров, А.И. Левитов, Д.Д. Минаев, Н.К. Михайловский, Ф.М. Решетников, Г.И. Успенский, А.К. Шеллер-Михайлов. Заметную роль в редакции начинает играть наряду с Н. Курочкиным Евгения Конради представительница демократических слоев русской интеллигенции.

Не исключено предположение, что возглавить газету должен был Некрасов. Такой вывод можно сделать из документа Третьего отделения, опубликованного М. Лемке в 1923 г.; во всяком случае подставной характер редакторства самого Генкеля в конце 60-х годов цензуре был ясен. «Необходимо... иметь в виду, говорится в письме Третьего отделения, адресованном цензурному комитету, чтобы он [Генкель. Ред.] не был подставным лицом. В настоящем случае такое опасение представляется тем более имеющим вероятность, что на газету «Неделю», как известно, имел виды бывший редактор запрещенного журнала «Современник» Некрасов, а также сотрудники, как этого, так и тоже прекращенного журнала «Русское слово»[141].

Новые сотрудники «Недели», несмотря на бдительность цензуры, сумели придать газете демократический характер. Они внимательно следили за внутренней жизнью страны. В течение года «Внутреннее обозрение» в «Неделе» вел публицист-демократ Демерт. Главная мысль его материалов народу тяжело, народ бедствует. Цензура не преминула отметить уже в 1868 г. «обличительный характер» этих статей. Демерт писал о земствах, о русской провинции, и его обозрения «Наши общественные дела», публиковавшиеся в «Отечественных записках», прямо продолжали выступления автора в «Неделе».

Газета нередко освещала положение русских рабочих, хотя ее сотрудники не понимали еще исторической роли пролетариата в общественной жизни. В «Неделе» отмечены рост числа рабочих, их материальные нужды, подчеркнута непримиримость классовых противоречий в капиталистическом обществе.

Прогрессивным тоном отличались выступления газеты и по другим вопросам. «Неделя» сочувственно откликнулась на испанскую революцию 1868 г., открыто приветствовала свержение монархии во Франции («Да здравствует Франция!», 1870, №35). Несколько фельетонов Герцена «об иностранном обществе», с его «безнравственною нравственностью, эксплуататорскою благотворительностью и ложною любовью к отечеству», по словам Лаврова[142], удачно дополняли материалы внешнеполитического отдела.

На страницах газеты ведется критика реакционной прессы и литературы, а некролог Писарева превратился в страстный обвинительный документ против царизма. Он как бы продолжал знаменитый мартиролог русской литературы, составленный Герценом в книге «О развитии революционных идей в России». К числу безвременно погибших русских мыслителей отнесены Писарев, Шевченко, Добролюбов, Помяловский и Михайлов (1868, №30).

Критикуя многие стороны русской самодержавной действительности, газета пыталась дать своим читателям и положительную программу, по-своему отвечая на вопрос: что делать?

Свидетельством поисков такого ответа в первый период издания «Недели» служат «Исторические письма» Лаврова (псевдоним П. Миртов) цикл статей по вопросам истории и социологии, печатавшихся в газете в 18681869 гг.

«Исторические письма» один из ранних документов революционного народничества 70-х годов. Чтобы оценить их значение, надо вспомнить, что в период реакции конца 60-х годов русская революционная мысль находилась на распутье. Среди интеллигенции наметились упадочные настроения. Молодежь, жаждущая действия, не видела перед собой ясной программы, часть ее замыкалась в заговорщических организациях (ишутинцы, нечаевцы). Именно в этот момент и появились «Исторические письма», в которых говорилось о том, как нужно действовать и что делать.

Концепция «Исторических писем» Лаврова в целом идеалистическая. Субъективный идеалист, он преувеличивает роль личности в истории и понимает прогресс как отражение идеальных представлений о жизни в голове мыслителя. Лавров не видит, что общественный строй определяется экономическими отношениями, развитием производительных сил. Однако ошибочные представления Лаврова о роли интеллигенции как решающего фактора прогресса уживаются в «Исторических письмах» с прямой и яркой революционностью.

Исходной позицией автора писем является признание несправедливости существующего эксплуататорского строя. «Настоящий строй общества строй патологический, утверждает он. Если читатель находит, что последнее неверно и все как быть должно, то пусть закроет эту книгу: она писана не для него»[143].

Передовой интеллигент, деятель прогресса должен мыслить критически, утверждал Лавров, но и этого мало. «Критически мыслящие личности» обязаны действовать, чтобы изменить положение масс к лучшему, должны оплатить исторический долг народу, не останавливаясь перед жертвами. Для этого нужно образовать свою партию, искать союзников в народе. «Общественная партия не есть партия кабинетных ученых, писал Лавров. Ее реальная почва в страждущих массах»[144]. Публицист приближается к идее «хождения в народ», которая стала лозунгом и программой революционного народничества 70-х годов. В «Исторических письмах» звучит прямой призыв к «насильственной революции», которую подготовят и осуществят «критически мыслящие личности», используя в качестве реальной силы союзника революционной партии народные массы.

«Письма» пользовались большой популярностью в 70-е годы, и критика отдельных журналистов (Шелгунов, Ткачев) не смогла умалить их значения. В то же время на страницах газеты имели место и более умеренные, подчас либеральные, выступления отдельных сотрудников. Они переоценивали роль земств в русской жизни, хотя и критиковали политику правительства по отношению к земствам. В начале 70-х годов в «Неделе» появляются первые статьи в защиту общины как ячейки социализма (Берви-Флеровский и др.), которые позднее приняли характер крайней идеализации отжившей патриархальности русской деревни.

В эти годы «Неделя» жестоко страдала от цензуры. Не раз ей объявлялись предостережения, издание приостанавливалось. Боязнь Генкеля потерять газету в обстановке цензурного нажима и меры предосторожности, принятые им, заставили В. Курочкина, Минаева, Демерта, Успенского и некоторых других в 1869 г. отказаться от сотрудничества в «Неделе».

Почти все наличные демократические силы группировались в это время вокруг «Дела» и «Отечественных записок». Состав участников газеты постепенно обновляется, меняет лицо и сама «Неделя», особенно с приходом к руководству Гайдебурова (фактическим, негласным руководителем газеты Гайдебуров стал с осени 1870 г., официальным с 1876 г.). Хотя в «Неделе» еще продолжают сотрудничать отдельные демократы, например Шелгунов, но уже в середине 70-х годов газета печатает статьи лидера русского либерализма Кавелина. Гайдебуров старается наладить отношения с цензурой и обещает «употребить все усилия» для избежания неприятностей.

Медленно, но верно «Неделя» превращалась в орган либерального народничества. Этот процесс завершился к концу 70-х годов.

в начало

 

НЕЛЕГАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИОННАЯ ЖУРНАЛИСТИКА 1870-х ГОДОВ

 

К концу 60-х началу 70-х годов XIX в. нужды русского освободительного движения потребовали организации ряда нелегальных изданий.

В это время за границей уже сосредоточились значительные силы профессиональных революционеров-эмигрантов из России, которые искали средств участия в борьбе против самодержавия. Сложились благоприятные предпосылки для создания ряда вольных русских периодических органов по образцу «Колокола» Герцена и Огарева.

Народничество никогда не было единым течением, в нем существовали два крыла революционное и либеральное, причем первое к середине 70-х годов делилось на три главнейшие группы: бакунистов, или анархистов, лавристов, или пропагандистов, и сторонников заговорщической тактики Ткачева.

Анархизм как идеология мелкой, преимущественно городской, буржуазии возник во время подъема рабочего движения в Европе. Одним из его лидеров был русский революционер Бакунин. Анархизм не следует смешивать с народничеством, но нельзя забывать, что он имел большое влияние на народническое движение в России именно в силу своего мелкобуржуазного характера. В.И. Ленин в работе «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» указывал, что анархизм в 70-е годы в России развился «необыкновенно пышно» и это способствовало выяснению его непригодности «как руководящей теории для революционного класса»[145].

В 1868 г. в Женеве группа революционеров-эмигрантов во главе с Бакуниным предприняла издание журнала «Народное дело». Авторы статей его первого номера развивали анархистскую программу с призывом к немедленному восстанию против самодержавия, уничтожению частной собственности и государства, к созданию в России союза вольных земледельческих и фабрично-ремесленных общин. Однако политические разногласия между участниками журнала вскоре привели к выходу Бакунина и некоторых его единомышленников из редакции «Народного дела».

Идейное руководство журналом перешло в руки русского политэмигранта, ученика и соратника Чернышевского Н. Утина. На страницах «Народного дела» Бакунин подвергся критике за «анархическую бестолковщину». Как и Чернышевский, публицисты, сгруппировавшиеся вокруг журнала, сознавали недостаточную революционную организованность русского народа и поэтому пропаганду считали своей основной задачей.

Редакция ставила своей целью оказать борцам против самодержавия посильную помощь в выработке революционного мировоззрения и тактики, опираясь на опыт европейского движения. Она отказывалась от всяких претензий на руководящую роль в революционной работе в России, что было свойственно Бакунину, и стремилась сделать журнал помощником и «органом всей сплоченной партии освобождения» в России органом, который поможет выработать правильную революционную теорию.

Сотрудники «Народного дела», как социалисты-утописты, были убеждены, что неизбежность социальной революции обусловлена ростом умственного сознания народных масс. Главными силами революции в России они считали народ (крестьянство) и передовую разночинную молодежь, вставшую на его сторону. Идеалом такой революционной личности был для них Рахметов. В 1869 г. вместе с Лавровым они призвали русскую революционную молодежь «организованными группами идти в народ».

Журнал увлекался общинными иллюзиями русских социалистов 60-х годов. Признавая сходность путей России и Западной Европы в преобразовании эксплуататорского общества через революцию, он, однако, видел некое преимущество России в наличии крестьянской общины как зародыша социалистического строя.

Уже в конце 60-х годов участники журнала проявляли большой интерес к деятельности I Интернационала, созданного К. Марксом. В 1869 г. на страницах «Народного дела» появляется ряд материалов, отражающих деятельность первой международной организации пролетариата. Тогда же Утин, Трусов, Нетов и другие принимают решение создать русскую секцию 1 Интернационала для пропаганды в России революционных идей и развития солидарности между трудящимися классами России и Европы во имя общего освобождения.

Создав такую секцию в 1870 г., редакция «Народного дела» обратилась к Марксу с просьбой быть ее представителем в Генеральном Совете I Интернационала, на что был получен скорый и положительный ответ.

В том же году журнал «Народное дело» был реорганизован в газету, имевшую целью не только разрабатывать вопросы теории, но и освещать «текущую международную жизнь пролетариата», борьбу революционеров в России. Именно с этого времени «Народное дело» становится официальным органом русской секции I Интернационала. Первый номер газеты, вышедший в апреле, целиком был посвящен основанию секции и переписке с Марксом по этому поводу.

В 1870 г. «Народное дело» представляло собой многополосную газету, печатавшуюся убористым шрифтом. Все номера ее (кроме первого) содержат по одной статье теоретического характера, а также статьи и заметки, посвященные различным вопросам текущей политической жизни, главным образом борьбе трудящихся европейских стран за свое освобождение. Газета «Народное дело» открыто выступает против Бакунина, продолжавшего свою раскольническую деятельность в международном рабочем движении.

Уделив много внимания I Интернационалу, «Народное дело», однако, не стало от этого марксистским изданием. Мелкобуржуазный характер социализма руководителей журнала сказывался в выдвижении на первый план, как для России, так и для Европы аграрного вопроса, в нечетком понимании термина «пролетариат», в непонимании учения К. Маркса о классах и классовой борьбе, в защите общины. Несмотря на эти ошибки, В. И. Ленин высоко оценил попытку русских революционеров-эмигрантов «перенести в Россию самую передовую и самую крупную особенность «европейского устройства» Интернационал»[146].

Газета «Народное дело» просуществовала недолго. Увлеченные работой в женевских секциях I Интернационала, руководители издания не могли отдавать много времени литературной деятельности. К тому же им не удалось наладить необходимых связей с Россией. Все это привело к тому, что в сентябре 1870 г. на седьмом номере издание «Народного дела» прекратилось.

Бакунисты, потерпев неудачу с первым своим печатным органом, пытались в 1869 г. издавать совместно с Нечаевым журнал «Народная расправа». Им удалось выпустить только два номера.

Лишь в 1875 г. в Женеве бакунисты сумели наладить издание газеты под названием «Работник». Это была первая русская популярная революционная газета для читателей из народа. Революционные народники начали в середине 70-х годов вовлекать в свое движение рабочих, стали искать среди них союзников, пробовали готовить из числа городских рабочих пропагандистов крестьянской революции.

Газета «Работник», составившая комплект в 15 номеров, печаталась в Женеве группой народников-эмигрантов (Н. Жуковский, Э. Ралли, Н. Морозов, А. Эльсниц), причислявших себя к анархистам-федералистам. Возникла она по инициативе группы революционеров, занимавшихся пропагандой среди фабричных рабочих Москвы, а рассчитана была как на рабочих, так и на крестьян, т.е. вообще на людей физического труда. Редакция не делала различия между рабочими и крестьянами. «Мы пишем газету для работающего народа русского, вот почему она и называется «Работник», указывала редакция. Задача этих двух классов в революции совпадает, считали организаторы газеты, и сводится к «разрушению государства» и созданию вольного союза общин. Средством для этого они признавали «всероссийский бунт».

В статье «Почему мы печатаем газету», которой открывался первый номер, редакция писала: «Мы хотим по мере сил и возможностей познакомить русский рабочий люд с житьем-бытьем и делами рабочих других земель; мы хотим познакомить их с тем, что думают другие работники о своем горьком положении и каким средством хотят выйти из него»[147].

Выполняя это обязательство, газета публиковала информацию о деятельности I Интернационала, пропагандировала чувства международной солидарности трудящихся, скрывая при этом серьезные разногласия между Бакуниным и К. Марксом.

Отдельные экземпляры газеты доходили до рабочих в России, использовались в революционно-пропагандистской работе на Юге, но серьезного влияния на рабочее движение этот печатный орган не имел. Анархистско-бакунинские лозунги газеты о разрушении государства, о восстании-бунте, об устройстве союза рабочих общин сочувствия у передовых рабочих не встречали.

Связи с Россией и этой газете наладить не удалось. По свидетельству одного из ее редакторов Н.А. Морозова, «прежде всего обнаружилась полная... оторванность от России и отсутствие из нее каких-либо корреспонденции о местной жизни и деятельности... Приходилось писать корреспонденции большей частью по воспоминаниям или рассказам приезжих»[148]. При таких условиях газета допускала грубые ошибки, а неверная, неточная информация всегда пагубно отражается на доверии к печатному органу.

Кроме газеты, бакунисты Бакунин умер в 1876 г. издавали журнал «Община» (18781879), рассчитанный на революционную интеллигенцию. В девяти вышедших номерах журнала печатались теоретические статьи. Взгляды народников-анархистов, враждебные марксизму, нашли в них широкое отражение.

Журнал «Община» был связан с организацией народников в России, и освещение фактов их деятельности, публикация отчетов о политических процессах имели революционизирующее значение для читателей. Сотрудничали в журнале С.М. Степняк-Кравчинский и будущий соратник Г.В. Плеханова по группе «Освобождение труда» П.Б. Аксельрод.

Кравчинскому принадлежит ряд корреспонденции и статей, в которых он с восхищением пишет о мужестве и выдержке революционеров на «процессе пятидесяти», на «процессе ста девяноста трех». Настоящим дифирамбом революционному подвигу выглядит его статья о Вере Засулич, совершившей в 1878 г. террористический акт над петербургским градоначальником Треповым. Находясь под обаянием подвига Засулич и встречи с Бакуниным в Италии, Степняк-Кравчинский на страницах «Общины» отрицает путь мирной пропаганды в народе и защищает идею решительного выступления организации революционеров («Беневентская попытка» и другие статьи).

Значительно больший интерес по сравнению с бакунистскими газетами и журналами представляют революционные издания Лаврова.

П. Лавров и его сторонники выпускали с 1873 по 1877 г. в Цюрихе, а затем в Лондоне журнал «Вперед!». Вышло пять томов этого издания. Журнал собирался объединить все оттенки русской революционной мысли и должен был помочь русским революционерам организоваться и выработать правильную революционную теорию и тактику.

В первом номере Лавров выступил со статьей «Вперед. Наша программа». Основная задача социалистов, провозгласил он, состоит в их сближении с народом для подготовки революционного переворота, который приведет к социализму. Ячейкой будущего общества станет русская община. Общинная собственность поглотит частную, и в этом смысле путь России к социализму будет иным, чем в западноевропейских странах. Лавров требовал серьезной личной подготовки пропагандистов, идущих работать с народом.

Сходясь с бакунистами в отрицании государственности, Лавров разошелся с ними во взглядах на организацию восстания. Революция должна иметь подготовленных руководителей. «Кто воображает, что может решить угадыванием или инстинктом трудные и сложные задачи, которые представляет установка нового общественного строя, тот приготовляет себе неминуемое поражение в минуту, когда задача станет перед ним со всею своею практическою неизбежностью. Он окажется бесполезным деятелем в то самое время, когда силы его будут всего нужнее; он станет игрушкой в руках шарлатанов или эгоистов, которые лучше его подготовились в области мысли»[149]. Критикует он, не называя по имени, и Ткачева за установку на захват государственной власти небольшой группой революционеров-заговорщиков. «Современный русский деятель должен, по нашему мнению, оставить за собою устарелое мнение, что народу могут быть навязаны революционные идеи, выработанные небольшою группою более развитого меньшинства, что социалисты-революционеры, свергнув удачным порывом центральное правительство, могут стать на его место и ввести законодательным путем новый строй, облагодетельствовав им неподготовленную массу»[150]. Призвать народ к революции можно лишь тогда, когда он будет к этому подготовлен.

К. Маркс и Ф. Энгельс хорошо знали Лаврова, виднейшего теоретика революционного народничества, и поддерживали с ним дружеские отношения. После выхода второго тома журнала «Вперед!», где Лавров выступил с защитой Бакунина и его раскольнической деятельности в I Интернационале, Маркс и Энгельс выразили сильное недовольство позицией русского народника. Не раз они критиковали и присущий Лаврову эклектизм, его попытки выбрать из всех революционных теорий «хорошее» и получить «лучшее» руководство к действию.

Журнал «Вперед!» широко освещал революционную борьбу западноевропейских рабочих. В постоянном отделе «Летопись рабочего движения» излагалась история деятельности I Интернационала в 18721874 гг. Вели этот отдел Лавров, Смирнов и Подолинский. Кроме того, были постоянные отделы: «Что делается на Родине?» его материалы с интересом, по собственному признанию, просматривал Ф. Энгельс и «Хаос буржуазной цивилизации», где описывались порядки в капиталистических странах. Непосредственное участие в журнале, кроме Лаврова и Смирнова, принимал Кулябко-Корецкий. В качестве корреспондентов выступали в разное время Ткачев, Лопатин и ряд анонимных авторов из России.

Огромное значение имело помещение в журнале отчетов о политических процессах в России, документов по внутренней политике русского правительства. Лавров впервые опубликовал знаменитую речь Петра Алексеева на «процессе пятидесяти» московских пропагандистов, статью Чернышевского «Письма без адреса» и другие запрещенные в России материалы.

Наряду с журналом Лавров издавал с 1875 г. газету «Вперед!». Выходила эта газета один раз в две недели, очень аккуратно, на протяжении двух лет.

Основными сотрудниками газеты «Вперед!» были Лавров, Смирнов и Корецкий, а также русские революционеры: Лопатин, Морозов и, возможно, Заславский, руководитель Южно-российского союза русских рабочих. Многие корреспонденции по соображениям конспирации печатались без указания автора. В передовой статье «Новый 1875 год», которой открывался первый номер этой газеты, Лавров выступил как пламенный революционер, враг самодержавия. Статья написана страстно, в духе решительного протеста против эксплуататорского общества. Она нацеливала читателей на самоотверженную борьбу против самодержавия за народные интересы.

В своей газете, как и в журнале, Лавров освещал международное рабочее движение, деятельность немецкой социал-демократии, печатал большое количество статей и корреспонденции о рабочем движении в России от Одессы до Петербурга и от Иркутска до Белостока, о революционных выступлениях крестьян. В марте 1875 г. была напечатана статья, посвященная памяти Парижской коммуны. Газета «Вперед!» опубликовала несколько революционных стихотворений: «Новая песня» Лаврова, «Последнее прости!» Мачтета, «Свидание» Огарева, фельетон «Шила в мешке не утаишь» Г. Успенского и др.

Признавая заслуги Маркса в создании теории научного социализма, говоря о деятельности I Интернационала, Лавров, однако, не понимал исторической роли пролетариата в борьбе за социализм, не осмыслил правильно борьбы Маркса и Энгельса против анархизма и призывал бакунистов к примирению с марксистами якобы в интересах революционного движения.

В 1873 г. за границу эмигрировал активный революционер-народник, незаурядный публицист и литературный критик Петр Ткачев. Первоначально он предполагал сотрудничать в журнале «Вперед!», но это оказалось невозможным из-за разногласий с Лавровым. В 1874 г. Ткачев выступил с брошюрой «Задачи революционной пропаганды в России». В ней он критиковал Лаврова за якобы присущий ему оппортунизм, за отказ от решительных действий и намерения вести длительную и систематическую подготовку революции. Ткачев не видел в этом необходимости. Он считал, что народ уже созрел для своей роли в революции, ибо русское крестьянство «по инстинкту» настроено социалистически. Русская революционная интеллигенция тем более готова к тому, чтобы стать во главе переворота. Основное, считал Ткачев, надо действовать, и притом немедленно. Хорошо организованная группа революционеров может захватить государственную власть и, пользуясь ею, осуществить социалистические преобразования общества. Народ примет самое горячее участие в революции, как только увидит, что есть сила, способная выступить против самодержавия; сам же он слишком забит, чтобы подняться на борьбу с правительством. Царское самодержавие непрочно, у него нет никакой социальной опоры, русское государство «висит в воздухе», утверждал Ткачев, обнаруживая полное непонимание классовой природы государства.

В спор между двумя русскими революционерами-эмигрантами вмешался Ф. Энгельс. Сурово критикуя Лаврова за эклектизм и примиренчество, главный удар нанес он Ткачеву. В статьях «Эмигрантская литература» (1874) и «О социальном вопросе в России» (1875) Энгельс научно разобрал воззрения Ткачева и высмеял его как беспочвенного фантазера, «зеленого» гимназиста, которому «нужно учиться еще азбуке социализма». Он подверг критике взгляды Ткачева и на сельскую общину как ячейку социализма, и на мужика как на «коммуниста по инстинкту», осудил его легкомысленное отношение к проблеме революции.

«...Если ваш народ в любое время готов к революции, писал Энгельс, если вы считаете себя вправе в любое время призвать его к революции и если уж вы совершенно не можете ждать, чего же ради вы еще надоедаете нам своей болтовней, почему же, черт возьми, вы не приступаете к делу?»[151].

Цифрами и фактами Энгельс доказал, что русское государство представляет собой орган классового господства помещиков и капиталистов, а также «бесчисленной армии чиновников». И когда Ткачев уверяет, что оно «не имеет никаких корней в экономической жизни народа, не воплощает в себе интересов какого-либо сословия», «висит в воздухе», «то нам начинает казаться, что не русское государство, а скорее сам г-н Ткачев висит в воздухе»[152].

Но даже столь глубокая критика не образумила Ткачева, полагавшего, что Энгельс не знает русской действительности. Для пропаганды среди революционеров-эмигрантов своих взглядов он предпринял в конце 1875 г. издание журнала «Набат», который выходил сначала в Женеве, затем в Лондоне нерегулярно. Менялась форма издания, ряд номеров верстался в виде газеты.

«Набат», руководимый Ткачевым, требовал немедленного свержения самодержавия. В программной статье журнала издатель писал: «Бить в набат, призывать к революции значит указывать на ее необходимость и возможность именно в данный момент, выяснять практические средства ее осуществления, определять ее ближайшие цели»[153]. «Государственный заговор» был провозглашен наиболее целесообразным средством низвержения царского самодержавия. Революционная проповедь Ткачева была обращена исключительно к интеллигенции. Информация из России ограничивалась фактами политической борьбы народников, студенчества. В журнале были отделы: «Иностранное обозрение», «Внутреннее обозрение», «Правда ли?».

Зарубежная революционно-народническая печать сыграла значительную роль в развертывании революционной работы в России.

Она помогла организовать революционный натиск на самодержавие. Однако заграничная периодика далеко не удовлетворяла всех потребностей русского освободительного движения, и во второй половине 70-х годов встал вопрос о выпуске нелегальных изданий на родине.

С весны 1874 г. в России началось хождение революционеров «в народ». Скоро выяснилось, что крестьяне вовсе не такие прирожденные социалисты, как думалось, и что в их массе преобладают мелкособственнические интересы. Плохая конспирация повлекла за собой аресты агитаторов. Под влиянием неудач народники меняют тактику: одни поселяются в деревнях, чтобы исподволь поднимать революционные настроения крестьян, другие избирают средством индивидуальный террор.

В конце 1876 г. из участников разрозненных народнических групп организуется тайное общество, которое несколько позднее получит название «Земля и воля». С приходом в 1878 г. к руководству обществом Александра Михайлова происходит его заметное укрепление, вводится надежная система конспирации. Об ее уровне говорит хотя бы то, что, несмотря на активную деятельность «Земли и воли», полиция в течение трех лет не могла открыть тайную типографию общества. Более того, у «Земли и воли» даже в Третьем отделении был свой человек Н.В. Клеточников, о котором знал только один Михайлов, и сообщаемые им сведения позволяли избегать провалов.

В марте 1878 г. вышел первый номер нелегальной газеты общества «Начало» с подзаголовком: «орган русских революционеров». В дальнейшем газета именовала себя «органом русских социалистов». Последний, четвертый, номер появился в мае. Критика существующего строя была объявлена основной задачей нового издания. Редакция надеялась, что такая широкая платформа объединит всех русских революционеров.

В газете сильно чувствуется влияние бакунистов-анархистов, заметно типичное для них представление об анархичности русского народа, звучит требование ввести федерацию вольных общин после победы народной революции.

Революционная деятельность газеты выражалась в агитации, имевшей целью поднять народ на восстание. Члены редакции поддерживали связь с немецкими социал-демократами, в частности с В. Либкнехтом, и, больше того, просили в одном из писем Маркса и Энгельса присылать свои статьи.

В программе газеты встречаются и социал-демократические требования: передача земли и орудий производства народу, равенство, свобода слова, сходок и собраний. Они, однако, не помешали редакции в №4 заявить, что борьба за политические свободы и социализм вещи несовместимые. Отрицание роли политической борьбы в буржуазно-помещичьем государстве составляет общий недостаток народничества этого времени.

Постоянных отделов в газете «Начало» не было, кроме одного «Хроника социалистического движения на Западе». Без особых рубрик помещались материалы о нуждах трудящихся, в особенности крестьянства, заметки о жизни политических ссыльных, об арестах и обысках. В первом номере напечатано подробное сообщение о стачке на Новой бумагопрядильной фабрике в Петербурге, охватившей около двух тысяч рабочих. Эта информация, опубликованная без подписи, принадлежала Г.В. Плеханову, который в это время активно участвовал в рабочем движении столицы.

Газета «Начало» критикует внутреннюю политику правительства, осуждает насилия царской администрации, создавая у читателей уверенность в том, что очень скоро «самодержавие так или иначе должно рухнуть». Под заголовком «Правительственная подпольная печать» публиковались секретные циркуляры, направленные против участников освободительного движения.

Преемницей газеты «Начало» следует считать нелегальную газету «Земля и воля», «социально-революционное обозрение». Пять номеров этого издания выходили в России с октября 1878 по апрель 1879 г. Инициатором газеты был С.М. Степняк-Кравчинский, с большим риском для себя вернувшийся из эмиграции на родину. Он предложил название газеты, а позже вся организация стала именоваться «Земля и воля».

Газета ставила своей целью с помощью организации революционеров способствовать подготовке крестьянского восстания против царя и помещиков. Редактировали ее Степняк-Кравчинский, Д.А. Клеменц, Плеханов и некоторые другие народники. На первое место в «Земле и воле» выдвигался аграрный вопрос. «Вопрос же фабричный, писал Кравчинский в передовой статье первого номера, мы оставляем в тени... потому что история, поставившая... в Западной Европе вопрос фабричный, у нас его не выдвинула вовсе, заменив его вопросом аграрным»[154].

Добиваясь земли и воли для народа, газета утверждала, что Россия придет к социализму, минуя капитализм. Ее пути противоположны путям Европы. Эту ошибочную мысль в газете, кроме прочих доводов, подкрепляли иногда ссылками на учение Карла Маркса, показывая его полное непонимание.

Кроме передовых статей, отражавших основные положения народничества, в газете велись постоянные рубрики: «Корреспонденции», «Фельетон», «Наши домашние дела», «Хроника арестов», «Известия», в которых была широко представлена летопись революционных событий и царских репрессий, содержалась критика действий правительства, русского либерального общества и печати. В 1879 г. вышло шесть номеров еще одного издания — «Листка «Земли и воли» под редакцией Н.А. Морозова. Статьи и заметки были посвящены тактике индивидуального террора: сторонники ее стремились обосновать свои взгляды, с которыми не была согласна часть членов организации.

В «Земле и воле» печатались статьи молодого Плеханова, в ту пору принадлежавшего к народникам.

Первым значительным выступлением Плеханова в прессе была статья «Об чем спор?», опубликованная в 1878 г. в газете «Неделя» и посвященная защите русской общины как ячейки будущего социалистического устройства России. Статья была направлена против Г.И. Успенского, чьи правдивые очерки разрушали народнические представления о русской общине. Вслед за тем в «Земле и воле» появляются корреспонденции Плеханова: «Каменская станица», «С новой бумагопрядильни», «С бумагопрядильной фабрики Кеннига» и «Волнение среди фабричного населения», а также две теоретические статьи под общим названием «Закон экономического развития общества и задачи социализма в России», опубликованные в качестве передовых. Современники дали им высокую оценку и ставили рядом с лучшими работами Чернышевского.

«Благодаря этой статье; писал один из соратников Плеханова, Георгий Валентинович сразу стал в уровень с нашими «заслуженными старыми литераторами» и его ввели в редакционную коллегию: так стремительно, кажется, никто из наиболее быстро выдвинувшихся на литературном поприще публицистов и критиков, не исключая даже Добролюбова и Писарева, не завоевал у нас себе видного положения в печати»[155].

Чрезвычайно характерным для Плеханова является то, что при общей ориентации народников на крестьянство как основную революционную силу он в своей публицистике постоянно касался рабочего вопроса. Пролетариат напоминал о себе в 70-е годы XIX в. рядом организованных выступлений на предприятиях страны и особенно в Петербурге. Многие народники, в том числе и Плеханов, были вынуждены признать, что городской рабочий гораздо восприимчивее к революционной пропаганде и агитации, чем крестьянин.

«Вопрос о городском рабочем принадлежит к числу тех, которые, можно сказать, самою жизнью самостоятельно выдвигаются вперед на подобающее им место вопреки априорным теоретическим решениям революционных деятелей», — писал Плеханов в передовой №4 «Земли и воли»[156]. Эти слова явно противоречили мнению Степняка-Кравчинского, высказанному в №1 о том, что рабочий вопрос «не существует» в России. Однако и Плеханов решал его в народническом духе. Он видит в рабочих лишь «драгоценных союзников крестьян в момент социального переворота» и не считает их ведущей силой революционного движения.

Летом 1879 г. по причинам различного подхода к политической борьбе и индивидуальному террору землевольческая организация разделилась на две «Черный передел» и «Народная воля».

Разочаровавшись в революционности крестьянства и не понимая роли рабочего класса, народовольцы положились в революционной борьбе только на силы своей партии. В 1879 г. они создали газету «Народная воля». Передовая второго номера начиналась словами: «Ниспровержение существующих ныне государственных форм и подчинение государственной власти народу есть главнейшая задача социально-революционной партии». Газета признает необходимость политической борьбы с правительством и переворота как первого условия осуществления социалистических идеалов. Она подробно аргументирует эту точку зрения, говорит о том, что ошибкой народников было отрицание борьбы за политические свободы. Надо вести борьбу с правительством и свергнуть царизм, пока не окрепла русская буржуазия. Партия заявила, что наряду с пропагандой и агитацией она будет вести террористическую деятельность.

Газета «Народная воля» имела подзаголовок «социально-революционное обозрение». Редакторами ее первоначально были Л. Тихомиров, Н. Морозов. Издавалась газета нерегулярно, печаталась в тайных типографиях, одна из которых была организована Н. Кибальчичем, и выходила до 1885 г.

В газете публиковались передовые теоретические статьи, существовали постоянные рубрики: «Хроника преследований», «Корреспонденции». В первом и пятом номерах были помещены подборки под названием «Из деревни». Систематически печатались отчеты о политических процессах, речи революционеров-народников на суде, некрологи, биографии казненных народовольцев и других революционеров, раскрывались имена провокаторов и шпионов. Художественные произведения («Отрывок из драмы», №1 или «Песнь гражданки», №3) призывали к стойкости в борьбе с царизмом.

Содержание всех номеров «Народной воли», как и «Листка «Народной воли», который издавался в промежутках между выходом номеров газеты, главным образом отражало революционную практику самих народовольцев, жизнь партии. Кроме этого, газета разоблачала действия русской администрации, писала о студенческих волнениях.

Вторая революционная ситуация побудила некоторых легальных народников, в частности Михайловского, выступить на страницах «Народной воли» с призывом бороться против самодержавного двуглавого орла («Политические письма социалиста». Письмо первое и второе. Октябрь ноябрь 1879 г.).

Народовольцы возлагали большие надежды на убийство царя, полагая, что оно послужит сигналом к революционному выступлению масс. Однако террористический акт над Александром II, совершенный 1 марта 1881 г., лишь ускорил разгром самой организации «Народная воля» и явился началом глубокого кризиса революционного народничества.

Газета «Народная воля» выступила за соглашение с новым царем, если он не будет преследовать народников за легальную деятельность (1884, №10). Наиболее талантливые и преданные революционному делу люди Перовская, Желябов и другие — погибли в неравной борьбе с самодержавием. После 1 марта газета «Народная воля» теряет свое значение и прекращается на 12-м номере в 1885 г.

Народовольцы издавали «Рабочую газету». Если «Работник» бакунистов был первой заграничной газетой для народа, то «Рабочая газета» явилась первой попыткой народников наладить популярное издание в России. Редактировал ее А. Желябов. С декабря 1880 по декабрь 1881 г. вышло три номера газеты и два приложения к ней.

В передовой статье первого номера говорилось: «Испокон веков не любили цари правды и всегда гнали ее нещадно...». Но правду нельзя истребить. «Третий год, как основана в Петербурге тайная типография (книгопечатня). Вольное слово раздается под самым носом у царя, и мечется он, как черт от ладана. Полюбилось вольное печатное слово русским людям, и читают его наперебой, читают не только люди ученые (интеллигенция), но и много грамотного рабочего люда. Трудно часто рабочим понимать вольные газеты и книжки, как они писались по сей день, а для народа знать правду всего важнее. Вот почему мы и порешили выпускать «Рабочую газету»[157].

Так сама редакция объясняла цель своего начинания. В газете печатались статьи, рассказы, стихи. Раздел под названием «Рабочее житье-бытье» составлялся по материалам петербургских рабочих сотрудником газеты студентом Коковским. В газете проводилась мысль о том, что земля и фабрики должны принадлежать народу, а царская власть подлежит уничтожению. Достичь этого предполагалось тактикой индивидуального террора.

Народники неправильно представляли себе культурный уровень рабочих и неловко подделывались под их речь: «Разузнал, вишь, онамнясь царь, что нашему брату совсем карачун приходит, не токмо, что подать платить, а инда подчас и лопать нечего, вот и решил он, милостивец, запрятать винище проклятое подальше, значит, чтобы соблазна не было. Ну, денежки-то наши, что ноне на водку идут, а идет-то их во прорва какая, у мужика в кармане останутся, для поправки хозяйства, значит...» (1881, №3).

«Рабочая газета» не смогла получить широкого распространения, так как руководители ее не понимали самостоятельного значения пролетарского движения, постоянно отвлекались от издательской работы террористической деятельностью. В 1881 г. в связи с арестом Желябова и разгромом «Народной воли» издание было прервано.

Группа народников, оставшаяся на старых позициях борьбы за землю и волю для крестьян путем пропаганды восстания, отрицавшая политическую борьбу и террор, издавала в 18801881 гг. свою газету под названием «Черный передел». В ней выдвигались требования передела всех земель и конфискации помещичьих владений в пользу крестьян, что было немыслимо без уничтожения самодержавия. В «Черном переделе» сильно сказывалось влияние анархизма, и К. Маркс неодобрительно отзывался об этой организации и ее печатном органе.

В редакцию газеты входили Плеханов, Засулич, Аксельрод и др. Два номера были отпечатаны за границей, третий, четвертый и пятый последний в России. Плеханов опубликовал в газете несколько статей, в которых пытался защитить народнические взгляды. Следует отметить колебания Плеханова в оценке движущих сил будущей революции в России. В №2 «Черного передела» он писал:

«Мы не в состоянии определить заранее, из каких слоев трудящегося населения будут вербоваться главные силы социально-революционной армии, когда пробьет час экономической революции в России»[158]. Это заявление свидетельствует об известном кризисе народнического миросозерцания части сотрудников. Впоследствии часть членов партии «Черный передел» вошла в группу «Освобождение труда», первую русскую революционную марксистскую организацию, возглавленную Плехановым.

Группа чернопередельцев-москвичей (Буланов и др.) издавала в начале 80-х годов газету под названием «Зерно» с подзаголовком «Рабочий листок». Вышло шесть номеров газеты, каждый содержал передовую статью и агитационный рассказ: «За кого царь», «Мужицкая беседа» и др. Иногда печатался обзор «Русская жизнь».

Газета была рассчитана на малоподготовленного читателя, преимущественно из рабочих. Она имела некоторое распространение в Петербурге, а отдельные экземпляры доходили до Урала.

В «Зерне» разъяснялось политическое и экономическое положение трудящихся русских и иностранных. Издатели старались развенчать веру в царя, нацелить своих читателей на борьбу с самодержавием, на организацию всенародного восстания. Газета призывала рабочих действовать заодно с крестьянами, поддерживать их выступления, печатала деловые советы о том, как вести стачечную борьбу с предпринимателями, как обезвредить штрейкбрехеров. Была даже предпринята попытка, впрочем, мало успешная, объяснить теорию прибавочной стоимости и теорию денег К. Маркса («Хозяйственная прибыль и барщина», №1).

Авторы статей в газете «Зерно» звали рабочих добиваться сокращения рабочего дня, повышения заработной платы, толкали к расправе над нелюбимыми мастерами и отдельными предпринимателями, но ни словом не обмолвились о политической борьбе, о политических задачах русских рабочих. В этом смысле газета народников, не идет ни в какое сравнение, например, с газетой Северного союза русских рабочих «Рабочая заря».

«Зерно», как и «Рабочая газета» народовольцев, ориентировалась главным образом на тех рабочих, которые еще не порвали связи со своим крестьянским происхождением и в душе оставались мелкими собственниками, пришедшими лишь на время, как они полагали, в город на фабрики и заводы. Действительно, такая прослойка среди рабочих была очень велика в 7080-е годы. Статьи, помещенные в «Зерне», отличались нарочитой стилизацией речи, отчего газета много теряла в глазах кадровых рабочих.

Народники не смогли создать подлинно рабочей печати, отражающей идеи этого общественного класса, идеи научного социализма. Но при всех серьезных недостатках газеты народников, издававшиеся для рабочих, сыграли известную положительную роль в России, показали силу печатного слова при подготовке штурма самодержавия. Передовые рабочие воспользовались этим уроком и уже в 80-е годы, идейно отмежевавшись от народников, совершили первые попытки создать свою прессу, независимую от народнических организаций («Рабочая заря», «Рабочий»).

в начало

 

«РУССКОЕ БОГАТСТВО». ПУБЛИЦИСТИКА В.Г. КОРОЛЕНКО

 

Журнал «Русское богатство», один из крупнейших ежемесячных, журналов второй половины XIX в., возник в 1876 г. и просуществовал до 1918 г.

Первые два года «Русское богатство» выпускал некий Савич, нерегулярно, с убытком для себя, сначала в Москве, а затем в Петербурге, три раза в месяц. Журнал посвящался экономическим вопросам, сельскому хозяйству, торговле и промышленности. Избегая острых проблем современности, «Русское богатство» не могло стать в 70-е годы популярным и влиятельным органом.

В 1879 г. журнал перешел к Д.М. Рыбакову, был преобразован в ежемесячный, и в том же году владелицей его стала С.Н. Бажина, жена известного литератора Н.Ф. Бажина, сотрудника журналов «Русское слово» и «Дело». С 1880 г. «Русское богатство» выходило «под новым издательством и редакторством, как подчеркивалось в объявлении, и по новой программе».

Приняв за основу журнальных книжек статьи научные и экономические, редакция добилась права печатать беллетристику, литературную критику, хронику внутренней и заграничной жизни и отдел «Смесь», состоявший из небольших заметок сатирического характера, фельетонов, пародий и разных мелких известий.

С января 1880 по март 1881 г., хотя издательницей официально продолжала оставаться Бажина, фактически журнал выпускался на артельных началах группой публицистов-народников: Златовратским, Анненским, Кривенко, Г. Успенским, Русановым, Протопоповым, Скабичевским, Гаршиным. Участвовал в «Русском богатстве» и Плеханов, еще не вполне освободившийся от народнических иллюзий (статья «Поземельная община и ее вероятное будущее»), сотрудничал Берви-Флеровский, печатались Бажин, Наумов, Эртель, Засодимский, Терпигорев-Атава, Трефолев и другие писатели. В журнале оживились отделы: «Беллетристика», «Литературная критика», «Внутреннее обозрение».

Наступил недолговременный период успеха журнала, однако число подписчиков 700 все же оставалось невелико. «Русскому богатству» трудно было конкурировать с «Отечественными записками» и «Делом». Тем не менее, журнал с 1880 по 1881 г. представляет известный общественный интерес как выразитель современных народнических взглядов. «Внутреннее обозрение» его затрагивает вопросы крестьянского малоземелья, налогов, расслоения деревни. Редакция ставила задачей выяснение тех идеалов, «которые носятся в народном сознании», имея в виду общину, и призывала интеллигенцию слить свои стремления с общинными.

В беллетристике и публицистике наряду с правдивыми сценами из русской жизни идеализировался крестьянин, якобы обладавший «коммунистическим инстинктом», доказывалось превосходство деревенского быта над городской цивилизацией. Официальный редактор журнала Златовратский в статье «Народный вопрос в нашем обществе и литературе» писал: «Мы признаем общину в ее полном объеме, со всеми ее логическими последствиями и исключаем всякие шатания, выверты и компромиссы... Мы пламенно желаем ее санкционирования и охраны в ее основных принципах...» (1880, №3).

Признавая, что Россия стоит в преддверии капитализма, «Русское богатство» все-таки выражало надежду, что усилия народнической интеллигенции не дадут капитализму поглотить общину и помогут стране избежать противоречий капиталистического развития. Публицисты Русанов, Плеханов, Воронцов, Берви-Флеровский с разной степенью уверенности полагали, что интеллигенция спасет Россию от капиталистического разорения, сохранив общину. Вместе с тем они понимали, что интеллигенция может выполнить свою роль, только добившись для себя политической свободы, свободы личности.

Цензура быстро уловила изменение характера журнала и назвала его «тенденциозным» уже в начале 80-х годов. «Кому не известно, писали цензоры, что редакция журнала «Русское богатство» ставит себе задачей проводить в общество крайние социалистические и радикальные идеи, и что в редакции журнала сгруппировались так называемые новые передовые литераторы нигилистического оттенка...»[159].

После 1 марта 1881 г. ряд членов редакции, в том числе многие беллетристы, покинули «Русское богатство», а на их место пришли новые литературные силы. При новом редакторе П. Быкове журнал опять захирел, чему способствовали общая политическая обстановка в стране и строгость цензуры. В условиях усиливающейся реакции журнал в конце 1882 г. был продан второстепенному литератору Л. Оболенскому. В его руках «Русское богатство» сохраняет либерально-народническое направление, но либерализм явно берет верх над демократизмом. Беллетристика отходит на второй план, главное место занимают отделы научный и философский, причем философско-нравственные и религиозные рассуждения захватывают и литературно-критические статьи. С этой тенденцией связано привлечение к сотрудничеству Л. Толстого как публициста и философа. Но и оно не оживило издания, тем более что многие сочинения Толстого запрещались к печати.

Цензура на какое-то время стала относиться к журналу помягче. «При новом издателе, указывал цензор Косович, направление журнала резко изменилось. Беллетристика и полемика отступили совершенно на задний план; отделы научный, научно-философский, критический и научных новостей расширились... издание приняло вид почти исключительно научного периодического журнала. Отделу же беллетристики посвящалось постоянно не более трети размера книги. Такой более или менее специальный характер журнала... предполагая более ограниченный круг читателей... требует от них весьма солидного образования. В подобном периодическом издании беллетристика составляет, собственно говоря, балласт и перелистывается теми же солидными образованными людьми, для которых исключительно и предназначаются такие издания»[160].

Называя направление журнала «скромным», цензор не усматривал, по его же словам, «в общем направлении издания ничего предосудительного». Но уже в конце 1883 г. Главное управление по делам печати потребовало от цензурного комитета не ослаблять бдительности при чтении «Русского богатства», а цензор Косович получил выговор.

Расцвет журнала и усиление его роли в периодической печати связаны с переходом «Русского богатства» в руки новой редакции: с 1892 г. журнал становится общепризнанным легальным органом народников и редактируется С.Н. Кривенко и Н.К. Михайловским при официальных редакторах П.В. Быкове и С.П. Попове[161]. В журнале принимают участие Южаков, Анненский, Воронцов, Семевский, Елпатьевский и другие публицисты-народники.

В 90-е годы и позже на страницах «Русского богатства» встречаются постоянные выпады против основных произведений К. Маркса, Ф. Энгельса, против работ Г.В. Плеханова и В.И. Ленина. Это был острый и злободневный вопрос: интерес к идеям «экономического материализма», как тогда часто называли марксизм, все шире охватывал общество.

Борьбу с марксизмом возглавил Михайловский. В своих обозрениях «Литература и жизнь» с конца 1893 г., т.е. со времени нового подъема освободительного движения России, он развернул злобную критику идей марксизма. Его поддержали Кривенко, Южаков, Русанов, Зак и др.

Эти выступления публицистов «Русского богатства» вызвали ряд протестующих писем со стороны марксистов. Несколько писем прислал Михайловскому известный революционер H.E. Федосеев, который указывал на нечестные приемы ведения полемики (марксисты имели возможность отвечать своим критикам лишь в частных письмах), клеветнический характер обвинений. Позднее об этом говорил В.И. Ленин в работе «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». Полемические выступления «Русского богатства» он назвал «поток либеральной и защищенной цензурой грязи»[162].

Статьи Михайловского по вопросам научного социализма в 90-е годы резко отличаются от его же оценки трудов К. Маркса, данной на страницах «Отечественных записок» в 70-е годы. Такая перемена отношения к марксизму объясняется перерождением самого народничества из социально-революционного в либерально-буржуазное течение и обострением классовой борьбы в стране. В 18951897 гг. сподвижники Михайловского атакуют не только труды Маркса, но и сочинения Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», «Анти-Дюринг», книгу Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю».

Иногда, учитывая растущую популярность марксизма, враждебное отношение сотрудников журнала к идеям научного социализма пряталось под маской объективности, мнимого доброжелательства. Такой характер, например, носила рецензия на III том «Капитала» Н.Ф. Даниельсона (псевдоним «Николай он») одного из активных сотрудников «Русского богатства» в 90-е годы, переводчика на русский язык I тома «Капитала», постоянного корреспондента Маркса, слывшего «знатоком» марксизма. Пересказывая содержание книги, Даниельсон рассыпался в комплиментах перед Марксом, называл его «великим», но при этом сумел «не заметить» учения Маркса о классовой борьбе. В.И. Ленин указал по аналогичному поводу, что «упущение из виду классовой борьбы свидетельствует о грубейшем непонимании марксизма...»[163].

Полемика с марксистами не принесла никаких лавров народникам «Русского богатства». Плеханов, несмотря на ограниченные возможности легальной печати, в ряде работ: «К вопросу о роли личности в истории», «О материалистическом понимании истории» и других дал блестящий ответ критикам марксизма.

Весьма характерно, что Ф. Энгельс, следивший за откликами на свои труды за рубежом, не придавал большого значения нападкам этого журнала: «У меня не будет времени прочитать критику, которую дает «Русское богатство» на мою книгу, сообщал он в одном из писем. Я уже достаточно прочел по этому поводу в январском номере за 1894 год»[164]. Лицо «Русского богатства» как врага марксизма Ф. Энгельсу было известно.

Михайловский пытался не раз публично оправдаться перед русской революционной молодежью и заигрывал с нею, желая защитить свои теоретические позиции, и не отваживаясь при этом вступить с В.И. Лениным в открытую полемику. В.И. Ленин в работах «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов? (Ответ на статьи «Русского богатства» против марксистов)», «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве», «Перлы народнического прожектерства», «От какого наследства мы отказываемся?» и других нанес сокрушительный удар народнической идеологии. Руководителей «Русского богатства» (Михайловский, Южаков, Кривенко) он считал в 90-е годы «отъявленными врагами социал-демократии».

Так как публицисты журнала, маскируя его под орган старой народнической демократии и выдавая себя за верных хранителей наследства 60-х годов, вели полемику с реакционной печатью по ряду общественных вопросов, они тем самым несколько затушевывали политическое направление своего издания. Михайловский, Южаков, Протопопов, Анненский выступали с критикой крепостнических пережитков, реакционных, идей толстовства, философии смирения Достоевского, шовинизма Суворина. Это создавало «Русскому богатству» популярность среди читателей. Тираж издания в лучшие годы доходил до 14000. В журнале широко освещалась жизнь России, печатались очерки из провинциального быта (Короленко, Елеонский, Соколовский, Голубев и др.), подробно анализировались внешнеполитические события и новости. Видное место занимала литературная критика, представленная статьями Михайловского, Протопопова и др.

Михайловский играл в 8090-е годы заметную роль как литературный критик. Он сурово относился к эстетам, сторонникам «чистого искусства», требовал от литературы служения обществу и правде, активного вмешательства в жизнь, авторского приговора ее явлениям. Некоторые его литературные оценки сохраняют свой интерес. Михайловский резко критиковал произведения декадентов Мережковского, Гиппиус, Сологуба за недостаток идейности, содержательности в их произведениях, за бесссмыслицу искусственного слога (1895, №10). Здраво судил он о творчестве писателей-натуралистов Ясинского и Боборыкина. Михайловский своевременно поддержал талант Л. Андреева, но в то же время не смог оценить по достоинству Чехова, не оставил статей с глубоким анализом творчества своих современников Некрасова и Салтыкова-Щедрина.

Беллетристика занимала в журнале значительное место. На страницах «Русского богатства» в 90-е годы помещались произведения видных русских писателей-реалистов Короленко, Г. Успенского, Гарина-Михайловского, Мамина-Сибиряка, Куприна, Станюковича, Андреева, Бунина, Вересаева и др. В 1895 г. в №7 был напечатан рассказ М. Горького «Челкаш». Прогрессивный характер беллетристики журнала в 90-е годы не подлежит сомнению.

Большое значение имело сотрудничество в журнале «Русское богатство» В.Г. Короленко, писателя-реалиста и крупнейшего демократического публициста второй половины XIX в., мастера художественного очерка.

Первое выступление Короленко в печати относится к 1878 г., когда в газете «Новости», где он работал корректором, была помещена его заметка «Драка у Апраксина двора». В «Русском богатстве» он выступил впервые в 1886 г. с рассказом «Лес шумит». Активное сотрудничество Короленко в журнале начинается с 18921894 гг. («Ак-Даван», «В голодный год», «Парадокс» и др.). До тех пор он печатался в «Северном вестнике», «Русской мысли», «Русских ведомостях», «Волжском вестнике» и некоторых других, в том числе и провинциальных, изданиях. В журнале «Русская мысль» (1890, сентябрь ноябрь) были опубликованы «Павловские очерки», первый публицистический цикл писателя, очень характерный для мировоззрения Короленко и его литературной деятельности.

Не чуждый в юности народнических иллюзий, Короленко и в 90-е годы испытывает еще народнические влияния. Но тщательное изучение жизни приводит его к преодолению в известной мере прежних симпатий.

Народники, отказавшись к этому времени от революционной борьбы, продолжали рассматривать крестьянскую общину как готовую форму социализма, как идеал общественного устройства. Они не хотели понять, что в общине и в кустарной артели нет равенства, что в ней орудует кулак, эксплуатирующий бедноту. Не уяснив себе революционной роли рабочего класса, народники в конце концов превратились в защитников кулачества, врагов пролетариата.

Короленко не был марксистом, однако в его очерках и рассказах содержался правдивый материал, который опровергал народнические представления и подтверждал выводы марксистов. В «Павловских очерках», посвященных жизни кустарей села Павлово на Оке, близ Нижнего Новгорода, Короленко резко разошелся с народническими публицистами, которые считали, что старинные кустарные промыслы в этом селе якобы дают пример «народного производства». Уже во вступительной главе очерков Короленко иронизирует над представлением о селе Павлово как «оплоте нашей самобытности». Надтреснутый павловский колокол становится символом реального состояния кустарной промышленности в России и народнических представлений о промышленности без капиталистов.

Короленко нарисовал верную, запоминающуюся картину жизни и труда павловского кустаря, показал его полную зависимость от хищнической «скупки» и постепенное разорение. Писателю было ясно, что кустари, продающие свои изделия капиталисту-скупщику, давно утеряли всякую хозяйственную самостоятельность, а их эксплуатация приняла на редкость тяжелую форму. «Нищета есть везде, говорит он, но такую нищету, за неисходною работой, вы увидите, пожалуй, в одном только кустарном селе. Жизнь городского нищего, протягивающего на улицах руку, да это рай, в сравнении с этой рабочею жизнью!»[165]. А народники идеализировали эту «рабочую жизнь», которая якобы дает какое-то особое моральное удовлетворение труженику.

В.И. Ленин в книге «Развитие капитализма в России» сослался на «Павловские очерки» при характеристике положения русских кустарей[166], признав тем самым достоинства этого произведения.

Зиму 1892 г. Короленко провел в одном из уездов Нижегородской губернии, сильно пострадавшей от голода, наступившего после неурожайного лета. Результатом поездки явился цикл очерков «В голодный год», основу которого составили ежедневные записки автора, о чем сказано в предисловии. Очерки первоначально предназначались для газеты «Русские ведомости», где и начали печататься под нейтральной рубрикой «По нижегородскому краю». Название «В голодный год» появилось в окончательной редакции текста, по которой произведение с 1893 г. публиковалось в журнале «Русское богатство» и не раз переиздавалось затем в виде книги.

Новый цикл написан в той же форме, что и более ранние «Павловские очерки». Публицистика чередуется здесь с картинами и художественными образами. Короленко свойственно непосредственное вмешательство в жизнь, горячее участие в событиях, свидетелем которых он является. Как всегда, в поездке по нижегородскому краю писатель не ограничился ролью корреспондента-наблюдателя: он много содействовал спасению погибающего от голода и эпидемий народа. Реакционные газеты, например «Московские ведомости», обвиняли крестьян в пьянстве и в лени, послуживших якобы причиной неурожая. Короленко подверг беспощадной критике «невежественную, консервативную» лживость реакционной прессы и показал истинные причины крестьянского разорения, которые заключались в пережитках крепостничества. Он лично убедился в живучести крепостнических порядков в России 90-х годов, бесправии народа и безобразиях, творящихся на селе, хотя по цензурным соображениям смог сказать далеко не все из того, что ему хотелось, особенно когда дело касалось революционных настроений деревни.

С прозорливостью большого художника, неразрывно связанного с жизнью народа, Короленко отмечал расслоение крестьян. Он убедился сам и рассказал другим, что «просто мужика», о котором говорили народники, «совсем нет» в русской деревне, а «есть... бедняки, богачи, нищие и кулаки... хозяева и работники» и что между ними идет борьба не на жизнь, а на смерть.

Вслед за одним бедствием пришло другое эпидемия холеры охватила в 1892 г. южные районы Поволжья. И снова Короленко в гуще событий. Летом 1892 г. он выехал в Саратов, и свои впечатления изложил в очерке «В холерный год», не пропущенном цензурой. Писатель бесстрашно обличал царских администраторов, оказавшихся неспособными организовать борьбу против эпидемии, резко осудил алчность православного духовенства.

В 1893 г. Короленко совершил заграничную поездку, посетил Америку. Вернувшись в Россию, он с конца 1894 г. принял активное участие в редакционных делах журнала «Русское богатство», а в 1895 г. был утвержден одним из его официальных издателей, в связи с чем переехал из Н.-Новгорода в Петербург.

Очерки Короленко об Америке, а также повесть «Без языка», напечатанные «Русским богатством» в 1895 г., до сих пор не утратили своей злободневности. В капиталистической Америке писатель увидел жестокую безработицу, нищету и бесправие трудового народа, безраздельное господство доллара. Он показал продажность на выборах, высмеял падкую до сенсаций американскую прессу, был возмущен отношением к неграм, заклеймил позором суд Линча. Картина американской жизни, созданная Короленко, была далека от изображения буржуазного режима как идеального общественного устройства, о чем твердила русская либеральная печать. Признавая превосходство буржуазно-демократических порядков над самодержавно-крепостническими, Короленко был свободен от преклонения перед ними и показал их несостоятельность в решении главных задач народного благополучия.

В 1895 г. Короленко принял участие в «Мултанском деле» судебном процессе, организованном, по его выражению «шайкой полицейских разбойников» с целью разжечь национальную вражду. Процесс группы крестьян-удмуртов, жителей села Старый Мултан, обвинявшихся в принесении человеческой жертвы языческим богам, — одно из громких и памятных дел конца XIX в., три раза прошел перед судом, причем дважды заканчивался приговором невинных людей к пожизненной каторге.

«Мултанское дело» было основано на клеветническом обвинении. Короленко, заинтересовавшийся процессом, присутствовал в качестве корреспондента на втором разбирательстве в городе Елабуге осенью 1895 г. Он и два других журналиста сумели провести запись судебного заседания со стенографической точностью. Писатель был потрясен раскрывшейся перед ним драмой. «Люди погибают невинно» вот впечатление, которое вынес он из зала суда, и немедленно начал борьбу за спасение осужденных. Используя печать и личные связи, Короленко добился пересмотра дела. Он посетил село Старый Мултан, расследовал все детали преступления, а затем, выступив на суде в качестве защитника, доказал ложность обвинений и добился оправдания крестьян. Выяснилось, что труп Матюнина, в убийстве которого обвинялись удмурты, был обезглавлен полицейскими для того, чтобы создать «ритуальный процесс».

В 18951896 гг. «Мултанское дело» было предметом оживленной дискуссии в мировой печати. Короленко принял в ней самое горячее участие, защищая честь и достоинство всех народов, населяющих просторы России. Отчет Короленко о процессе печатался в «Русских ведомостях» за 1895 г. и занял двенадцать номеров. В ноябре того же года в «Русском богатстве» появилась другая серия статей Короленко под заглавием «Мултанское жертвоприношение», рисующая картину суда в Елабуге. В 1896 г. Короленко отредактировал свой отчет и выпустил его отдельной брошюрой.

Статьи о «Мултанском деле» были не единственным выступлением Короленко по национальному вопросу, когда он со всей страстностью и блестящим знанием темы разоблачал политику царизма, сеявшего рознь между народами. Целью его выступлений в печати было не только спасение невинных людей, но и опровержение кровавого навета, возведенного на удмуртскую народность, на всю Россию. Он хорошо знал удмуртов, так как прожил с ними несколько лет, находясь в ссылке, и мог смело отвергать самую возможность кровавого языческого культа. Более того, как свидетельствуют письма Короленко, планы его шли дальше: он стремился раскрыть методы провокационных действий царской администрации и власти вообще.

Участие Короленко в мултанском процессе отличный пример борьбы журналиста за правое дело. Короленко-журналист не посчитал за невозможное стать стенографом, следователем, защитником и юристом, когда этого потребовала справедливость. Защищая равноправие наций и языков, борясь с национальным гнетом в царской России, он еще раз зарекомендовал себя смелым публицистом-демократом.

Большой интерес представляют статьи Короленко, относящиеся к 1900-м годам и более позднему времени, например, «Девятое января в Петербурге», «Возвращение генерала Куропаткина», «Сорочинская трагедия», «Бытовое явление», «Черты военного правосудия» и многие другие.

Работая долгие годы в журнале, который вел усердную борьбу против русских социал-демократов и марксизма, Короленко занимал очень своеобразную позицию по отношению к теории научного социализма. Он не был марксистом и не понял сути этого передового революционного учения, как не осознавал и пролетарского характера Великой Октябрьской социалистической революции в России; в 1900-е годы писатель явно тяготел к левому крылу конституционных демократов. Тем не менее он и в эту пору оставался «несомненным демократом», как писала о нем «Правда» в 1913 г. В своих письмах Короленко подчеркивал, что не относится к марксизму враждебно, и видел в нем «явление... живое и интересное. Несомненно, что они [марксисты. Ред.] вносят свежую струю даже своими увлечениями и уже во всяком случае заставляют многое пересмотреть заново»[167]. А еще раньше, в 1896 г., он как редактор «Русского богатства» отклонил рассказ писателя Сведенцова-Ивановича, направленный против марксистов, заметив, что «в русской жизни найдется много такого, с чем следует бороться прежде, чем с марксистами»[168].

Работая в «Русском богатстве», Короленко всегда являлся правдивым писателем-реалистом, гуманистом, непримиримым борцом против всякого угнетения, насилия и покорности самодержавному строю. Его гуманизм отличался от пролетарского гуманизма М. Горького, но В.И. Ленин, беспощадно громивший в 90-е годы Михайловского и других публицистов «Русского богатства», отзывался с уважением о Короленко и считал его демократом.

После первой русской революции журнал «Русское богатство» стал органом так называемых «народных социалистов» группы буржуазных интеллигентов, занявших промежуточное место между эсерами и кадетами (А.В. Пешехонов, В.А. Мякотин, Н.Ф. Анненский и др.). Они громогласно объявили себя противниками подпольной революционной деятельности, террора, защищали мирную тактику и широкое использование «парламентских» возможностей. Популярность журнала падает.

С 1914 до марта 1917 г. «Русское богатство» выходило под названием «Русские записки», а в 1918 г. журнал вновь принял старое название, однако в том же году был закрыт декретом Советской власти, как издание, начавшее активно бороться против диктатуры пролетариата.

в начало

 

«ВЕСТНИК ЕВРОПЫ»

 

Либеральные издания в условиях политической реакции 80-х годов были заметным фактором общественной жизни России. После расправы правительства с демократической прессой, в 1884 г. крупные либеральные журналы и газеты («Русская мысль», «Вестник Европы», «Русские ведомости») остались в монопольном положении. Как бы осторожно и умеренно ни звучали их высказывания против крепостнических контрреформ и зверского национализма в защиту науки и просвещения, это была, по существу, единственная легальная трибуна для критики.

Революционная демократия в обстановке спада революционной борьбы, разброда и шатаний среди большей части русской интеллигенции не обходила и эту трибуну, готовя новое наступление на самодержавие и буржуазию.

Одним из крупных и наиболее долговечных ежемесячных журналов либерально-буржуазного склада в России второй половины XIX в. был «Вестник Европы». Он издавался с 1866 г. как журнал преимущественно исторический и выходил объемистыми книжками раз в три месяца. Редактором-издателем «Вестника Европы» был отставной профессор истории Петербургского университета М.М. Стасюлевич.

С 1868 г. журнал стал ежемесячным. Умеренно-либеральное направление его не изменилось, но программа расширилась. Более интересной стала проза, полнее освещалась политическая жизнь России.

Первую часть каждой книжки занимали беллетристика, статьи и очерки научного характера, вторая часть под названием «Хроника» включала в себя ряд постоянных отделов: «Внутреннее обозрение», «Иностранная политика», «Литературное обозрение», «Известия» и на последней странице обложки «Библиографический листок».

В публицистической части журнала наиболее важным, насыщенным современными сведениями являлось «Внутреннее обозрение». Здесь в полной мере реализовалась либерально-буржуазная программа редакции. Другие отделы, особенно иностранный и библиография, имели, подчеркнуто объективистский, информационный характер.

«Вестник Европы» был органом русской либеральной буржуазии и отражал ее стремления к некоторым реформам, к буржуазному прогрессу страны под властью самодержавия. Далее конституционной монархии политические идеалы редакции не шли, и совершенно естественно, что журнал резко отрицательно относился к революционным методам борьбы, отгораживался от революции. Но так как «Вестник Европы» все же толковал о пользе реформ, он подвергался постоянным нападкам консервативной и реакционной прессы во главе с «Русским вестником» Каткова. Именно это обстоятельство позволило Салтыкову-Щедрину в годы безвременья, после закрытия «Отечественных записок», не компрометируя себя, сотрудничать в «Вестнике Европы», программа которого была очень далека от его собственных взглядов. С 1884 по 1889 г. писатель напечатал в журнале ряд своих сказок, «Пошехонскую старину», «Пестрые письма» и «Мелочи жизни». Его участие, безусловно, придавало большой интерес «Вестнику Европы» в глазах русских читателей и способствовало популярности издания в 80-е годы.

Из ведущих сотрудников журнала, выражавших его основное направление, следует отметить большую группу либеральных ученых и публицистов, преимущественно историков и литературоведов. Это сам Стасюлевич, Н.И. Костомаров, который до 1885 г. участвовал в редактировании журнала, С.М. Соловьев, А.Д. Галахов, Д.Л. Мордовцев, К.К. Арсеньев (редактор «Вестника Европы» в 19091913 гг.), А.Н. Пыпин, Н.А. Котляревский, А.Н. Веселовский, Евг. Утин, Ф.Ф. Воропонов, Ю.А. Жуковский, А.Ф. Кони и др. «Внутреннее обозрение» долгое время вел публицист Л.А. Полонский, враждебно настроенный по отношению к революционерам 70-х годов. Активно выступал в журнале К.Д. Кавелин, не принадлежавший, однако, к его постоянным сотрудникам.

На протяжении ряда лет в «Вестнике Европы» помещал свои статьи искусствовед и музыкальный критик В.В. Стасов. Будучи страстным борцом, против реакционной теории «искусство для искусства», против проявлений формализма, натурализма, декадентства, Стасов направлял развитие отечественного искусства по пути реализма и демократической идейности, был вдохновителем и наставником многих писателей, художников, композиторов и артистов. Его статьи о Мусоргском, Иванове, Крамском, статьи «25 лет русского искусства», «Художественная статистика» характеризуют Стасова как продолжателя традиций русской демократической эстетики.

«Вестник Европы» отличался солидно поставленным беллетристическим отделом. В нем участвовали, кроме Салтыкова-Щедрина, Гончаров, опубликовавший роман «Обрыв», Тургенев, Островский, Мамин-Сибиряк, Эртель. Много было хороших стихов Плещеева, А. Толстого, Фета, Апухтина, Полонского. Вместе с тем редакция, желавшая подчеркнуть свою мнимую беспартийность, предоставляла место декадентам Гиппиус, Минскому, философу-идеалисту Вл. Соловьеву и др. В 70-е годы через Тургенева был привлечен к активному сотрудничеству в качестве публициста-обозревателя Эмиль Золя («Парижские письма»). Среди «писем» были статьи с изложением теории экспериментального романа. Искания Золя художника и теоретика вызывали враждебные отклики парижской прессы, и он рад был возможности развернуть свою теорию в России. Его взгляды не встретили полного одобрения со стороны демократической критики, но, тем не менее, Золя был признателен за возможность, выступить в русском журнале: «В ужасные часы материального стеснения и отчаяния Россия возвратила мне мою веру и силу, предоставив трибуну... Я не могу говорить об этом без волнения и сохраняю постоянную благодарность», писал французский романист[169].

Большое место в журнале отводилось мемуарной литературе. На протяжении ряда лет печатались воспоминания Панаева, Анненкова, Буслаева, Гончарова, Софьи Ковалевской. В научном отделе время от времени появлялись статьи крупнейших русских естествоиспытателей: Сеченова, Мечникова, Бекетова, Хвольсона.

Журнал в 70-е годы был весьма распространенным. В 1879 г., например, «Вестник Европы» насчитывал около шести тысяч подписчиков.

Для политического лица журнала весьма характерна высокая оценка реформ правительства Александра II в 60-е годы крестьянской, судебной и даже Временных правил о печати 1865 г. Публицисты «Вестника Европы» сожалели лишь о том, что эти реформы были искажены позднейшими административными мерами, и говорили о необходимости их «очистить» от всяких ограничений и наслоений. Руководители «Вестника Европы», выступая за буржуазный прогресс, считали полезным повторять, что благосостояние страны «не в застое, не в отчуждении от других народов, но, наоборот, в постепенном, но смелом, беспрерывном движении вперед, в следовании за другими народами по их пути развития и рациональной свободы» («Железные дороги и экономическое развитие», 1879, №12).

В связи с этим они резко и подчас смело критикуют русские консервативные органы печати (Каткова, в частности) за их крепостнические замашки и постоянное требование решительных, «крайних мер». Журналу свойствен был дух умеренной критики самодержавия. Он признавал несовершенство русской гражданской экономической и политической жизни и стремился к смягчению классовых противоречий, разумеется, под руководством правительства.

Довольно сочувственно журнал выступает по крестьянскому вопросу, скорбит о малоземелье. «К делу нынешних крестьянских нужд нельзя относиться невнимательно, равнодушно, указывается, например, в статье Воропонова «Теория достаточности крестьянских наделов». Вопрос о достаточности и недостаточности крестьянских наделов принадлежит к числу жгучих современных вопросов русской жизни» (1880, №3). Правда, журнал не желает глубоко вникать в причины, породившие малоземелье, а предпочитает брать его как существующий факт, но, тем не менее, ставит его на своих страницах.

Сотрудники журнала Стасюлевича стремятся решить крестьянский вопрос полумерами буржуазного характера, хотя они еще и не вполне осознают классовый смысл своих пожеланий, защищают мелкий кредит, законодательное увеличение наделов, там, где они чрезмерно малы, уменьшение платежей, активизацию земской деятельности, просвещение и т.п. средства прогресса. Именно поэтому В.И. Ленин и находил возможным говорить о «просветительстве» Стасюлевича в работе «От какого наследства мы отказываемся?».

В отличие от изданий Каткова и Страхова «Вестник Европы» ставит в 70-е годы и рабочий вопрос, возражая тем, кто «продолжает обольщаться мыслью, что у нас нет ни обезземеленных рабочих, ни пролетариата и что все толки о неприглядном положении первых, по меньшей мере, преувеличены... Положение дел далеко не оправдывает такого оптимизма» (1879, №1).

Указывая справедливо на главные причины тяжелого положения русских рабочих низкую зарплату и длительный рабочий день, который нередко доходил до 14 и более часов, журнал, однако, лечение этих зол предполагает начать с конца с проблемы образованности пролетариев, с организации школ для рабочих.

В годы второй революционной ситуации и активной деятельности партии «Народная воля» журнал неизменно осуждает террористические действия и оправдывает контрмеры самодержавия, хотя и не разделяет преувеличенных страхов реакционной прессы. Каждый случай политического террора, включая события 1 марта 1881 г., использовался редакцией как удобный повод для пропаганды излюбленной идеи о необходимости реформ. Сотрудники журнала набирались смелости утверждать, что реформы единственное условие для изменения почвы, порождающей терроризм.

В числе вопросов, нуждающихся в скорейшем решении, называются: крестьянский, финансовый, судебный, земский, реформа школы, администрации и т.д. Отсюда идет критика реакционной прессы, которая отвергала необходимость каких бы то ни было преобразований. Одновременно журнал решительно выступает против революционных методов борьбы, он искренне осуждает врагов мирного прогресса — русских социалистов-революционеров, называет их не иначе, как «политическими убийцами» (1881, №4).

Цензура, относившаяся терпимо к этому органу печати, довольно точно определила позиции «Вестника Европы» и его место в русской журналистике. Вот отрывок из сведений, сообщенных Главным управлением по делам печати в 1879 г. временному Санкт-Петербургскому генерал-губернатору: «Вестник Европы» ежемесячный журнал, при обилии статей, касающихся вопросов общественных и также внутренней и внешней политики, всегда отличался сдержанным и строго приличным тоном, не допускающим грубых или чрезмерно резких выражений». Нежелательное, как считала цензура, в направлении этого журнала заключалось в первую очередь «в стремлении указать» преимущества конституционного образа правления и убедить в том, что для благосостояния России наше правительство не должно останавливаться на осуществившихся реформах, а продолжать их дальнейшее развитие...». Далее цензурное ведомство замечало, что «противоцензурные идеи нигде не изложены вполне ясно и определительно, а высказываются при случае, часто одними намеками и всегда обставлены оговорками самого благонамеренного характера».

Правы были чиновники, находя, что по серьезности содержания и форме своих статей «Вестник Европы» предназначался «исключительно для образованных и развитых читателей, на которых вредные увлечения журнала» не могли иметь «такого влияния, какого бы можно было опасаться при изложении более популярном, доступном массе читателей»[170]. Достаточно верно описывая издание, этот отзыв не учитывает, однако, того революционизирующего влияния, которое имели произведения отдельных прогрессивных, демократических журналистов, например Салтыкова-Щедрина.

«Вестник Европы», издававшийся в годы широкого распространения в России идей научного социализма, во время роста рабочего движения, отнесся враждебно к марксизму и русской социал-демократии. За исключением статьи Кауфмана «Точка зрения политико-экономической критики у К. Маркса», опубликованной в 1872 г. и достаточно объективно излагавшей экономическое учение Маркса, журнал отверг идеи научного социализма. В 1877 г. «Вестник Европы» принял активное участие в полемике с «Отечественными записками» по поводу первого тома «Капитала». На его страницах Ю. Жуковский критиковал и экономические воззрения и историко-философскую теорию Маркса. В 90-е годы журнал занимает совершенно определенную враждебную позицию по отношению к русским марксистам. Особенно печальную славу снискали себе здесь профессор Кареев, которого зло высмеял и разбил наголову в ряде своих работ Плеханов, а позднее Л. Слонимский.

«Вестник Европы» просуществовал до 1918 г. Его закрыли вместе с другими контрреволюционными изданиями.

в начало

 

«РУССКАЯ МЫСЛЬ». ПУБЛИЦИСТИКА Н.В. ШЕЛГУНОВА

 

Журнал «Русская мысль» был разрешен к выходу в 1880 г., когда недолгие дни правительство, напуганное революционным движением, заигрывало с либералами.

Издавался он в Москве В.М. Лавровым под редакцией литератора и театрального деятеля С.А. Юрьева. Важную роль в журнале играл секретарь редакции профессор В.А. Гольцев.

Руководство Юрьева было номинальным, и через два года он вовсе отказался от редактирования. В связи с этим влияние Гольцева усилилось, и в 1885 г. он вместе с Лавровым и Ремезовым стал официальным редактором «Русской мысли».

Гольцев был по своим убеждениям типичным либералом. Еще в 1875 г., будучи за границей, он пишет открытое письмо за подписью «Русский конституционалист» редактору журнала «Вперед!» П.Л. Лаврову. В этом письме, основные положения которого позже целиком вошли в идейный арсенал партии кадетов, Гольцев выступает как умеренный либерал и конституционалист. Либерализм его был несколько иным, чем руководителей «Вестника Европы». Если публицисты этого журнала резко отгораживались от революции, то Гольцев, напротив, считал возможным действовать совместно с революционными кругами, чтобы, опираясь на их поддержку, вести борьбу за ограничение власти монарха. Поэтому он не уклонялся от знакомства и сближения с революционерами, печатал в своем журнале статьи Чернышевского, Плеханова, революционеров-эмигрантов. Об этом было известно правительству, и «крайний радикал» Гольцев неоднократно подвергался обыскам и арестам.

Первоначально в «Русской мысли» приняли участие ряд профессоров Московского университета: М.И. Семевский, В.О. Ключевский, Н.И. Костомаров, Н.И. Иванюков, О.Ф. Миллер и др. Печатались здесь крупные земские деятели: В.Ю. Скалон, Н.П. Колюпанов, публицисты А.А. Головачев, В.В. (В.П. Воронцов), С.А. Венгеров, Вас. Ив. Немирович-Данченко.

После закрытия в 1884 г. «Отечественных записок» из семи тысяч их подписчиков четыре с половиной перешли к «Русской мысли», до этого издававшейся в убыток. Редакция журнала усилилась за счет сотрудников «Отечественных записок»: Г. Успенского, Плещеева, Михайловского, Златовратского, Южакова, Протопопова и некоторых других. Почти одновременно, после цензурного разгрома журнала «Дело», в «Русской мысли» начал печататься: Н.В. Шелгунов.

С 1885 г. участие в журнале принял вернувшийся из ссылки Н.Г. Чернышевский. Он не мог печататься под своим именем, но был полон духовных сил и попытался войти в идейно чуждый для него мир журналистики 80-х годов. Чернышевский опубликовал в 1885 г. под псевдонимом «Андреев» стихотворение «Гимн деве неба», а несколько позднее, за подписью «Старый трансформист», ряд статей научного характера. Одна из них «Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь» (1888) была направлена против реакционных сторон учения Дарвина, мальтузианства и перенесения из области естествознания в область социологии теории благотворности борьбы за жизнь. Печатаясь в «Русской мысли», Чернышевский подчеркивал в письмах, что его мнения «по многим вопросам» отличаются от мнений журнала, и ни о какой близости его к идейному направлению издания речи быть не может.

В конце 80-х годов в журнал приходит А.П. Чехов как официальный редактор беллетристического отдела и как автор очерков и рассказов.

Нельзя не признать, что «Русская мысль» по составу сотрудников была наиболее интересным журналом 80-х годов.

Каждая книжка, по принятому обычаю, делилась на две части: первую составляли художественные произведения и статьи научно-исторического содержания; вторую публицистические статьи. В эту часть входили подотделы: «Новые книги», «Внутреннее обозрение», «Политические заметки», «Театральные рецензии», «Земство». Позднее появились рубрики «Смесь», «Современное искусство», «Очерки русской жизни» (обзор провинциальной печати), «Заметки по внешним делам» и очень обширная «Библиография». Последняя имела свое собственное оглавление и занимала до пятидесяти страниц. Библиография «Русской мысли» велась в духе аннотаций, исключавших оценку книг, т.е. совсем не так, как в демократических журналах 60-х годов, всегда высказывавших свою точку зрения в библиографических заметках.

Поначалу одним из ведущих был отдел «Русская жизнь», где печатались многочисленные очерки о России и затрагивался крестьянский вопрос. К нему примыкал отдел «Земство». Редакция возлагала на земство большие надежды, о чем громко заявила в №2 «Русской мысли».

В отделе науки печатались статьи прогрессивных русских ученых, пропагандистов естественнонаучного материализма, защитников передовой науки К.А. Тимирязева («Опровергнут ли дарвинизм?»), А.Г. Столетова («Энергия солнца», «Гельмгольц и современная физика») и др.

Беллетристический отдел заметно улучшился после 1884 г., когда в «Русскую мысль» волей-неволей перешли писатели, ранее принадлежавшие к кругу «Отечественных записок». Здесь печатались: Г. Успенский, Чехов, Короленко, Гаршин, Мамин-Сибиряк, Григорович, Златовратский, Эртель, Плещеев, Апухтин, Пальмин, Майков. Из иностранных писателей редакция охотно переводила польских авторов Г. Сенкевича и Э. Ожешко.

Программа издания в значительной степени определялась статьями самого Гольцева и публицистов, близких к либеральному народничеству. Объявляя себя защитницей земельной общины, «Русская мысль» выступила «за ее постепенное превращение в свободный союз на основе общинного землевладения». Государство обязано «представить общине полный простор и не вмешиваться в ее внутренние распорядки», писал Гольцев в предисловии к «Внутреннему обозрению» (1880, №1).

Обстоятельно по вопросам общины журнал высказался в статье Иванюкова «Общинное землевладение» (1885, №1). В основе его взглядов лежало убеждение, что капитализм проникает в русскую общину извне, ибо в ней самой нет предпосылок для его развития. Интеллигенции надо только придумать средство для того, чтобы укрепить общину и восстановить общинную собственность там, где она уже разрушена. Статья Иванюкова считалась одной из наиболее крупных теоретических работ либерального народничества в журналистике 80-х годов. Его точку зрения с небольшими поправками разделял и Гольцев. Но вера в общину уже не связывается с революционным преобразованием общества.

Для того чтобы вывести народ из нужды и неграмотности, журнал устами Гольцева призывал государство «опереться на здоровые силы русской интеллигенции». Но так как между последней и крестьянством существует досадное «непонимание», им необходимо сближаться. Образованные люди должны изучать народный быт и распространять знания. А чтобы интеллигенция, хорошо познавшая народ, могла сыграть свою благородную роль, ей нужны конституция и представительные учреждения. «Скромные желания русского общества заключаются, писал Гольцев в статье «Новый год» (1881, №1), в стремлении достигнуть либеральных законов, которые высоко подняли бы авторитет власти в глазах всех образованных людей».

Не удивительно, что страницы журнала пестрят множеством верноподданнических фраз и выражений, чего не было ни в одном подлинно демократическом издании 6070-х годов. Царский суд назван «правым и милостивым», день «освобождения» крестьян «вечно славным днем» и т.д.

Редакция не раз предоставляла слово либеральным народникам и буржуазным ученым для полемики против марксизма, прикрывая их наскоки до поры до времени видимостью «объективизма».

В 1880 г. «Русская мысль» напечатала обширную статью Иванюкова «Синтез учений об экономической политике» (№2, 3, 9). Автор заявляет, что есть две политэкономические школы: свободной конкуренции, т.е. капиталистическая, и социалистическая. Отрицательно относясь к школе «свободной конкуренции» в политэкономии, автор не лучше отзывается и о социалистической. Сам он придерживается третьей школы «реалистической», которая, не изменяя основ современного общества, желает найти способ более равномерного распределения благ культуры между всеми классами населения. Требования социалистической школы осуществить нельзя для них «не имеется» подходящих условий: «чувства, нравы, понятия громадного большинства современного общества делают невозможными общественные формы, на которые указывает социализм». А потому попытки насильственно ввести их неминуемо потерпят неудачу, заявляет Иванюков, и вместо общего блага произойдет лишь «бедственное и напрасное сотрясение общественного организма» (1880, №2).

Объективно излагая в №9 отдельные стороны теории Маркса, например положение о пролетариате как могильщике капитализма, об экономических принципах социализма, и даже отвергая наиболее грубые выпады против социализма, Иванюков тем не менее в целом фальсифицирует марксизм, навязывает ему несвойственные выводы и рассуждения. Он ставит Маркса в один ряд с Дюрингом и буржуазными экономистами Шмоллером, Ланге, Вагнером, не признает учения о классовой борьбе и лишает марксизм революционной действенности.

Извращая революционную сущность марксизма, «Русская мысль» пыталась очернить рождавшееся в конце XIX в. русское социал-демократическое движение. Обращаясь к «нашим русским социал-демократам, агитирующим в народе коммунистическую революцию, превратно понявшим учение Маркса и поэтому полагающим, что оно солидарно с их деятельностью», автор советует «одуматься». Социализм наступит без борьбы, сам по себе, когда «труд откажется выносить далее свою капиталистическую оболочку» (1880, №9). Вот беспримерный образчик буржуазного искажения марксизма! Иванюков сознательно разрывает социализм и политическую борьбу.

В 90-е годы редакция печатает статьи В.В. (Воронцова), Южакова, Михайловского, которые открыто полемизируют с марксистами, хотя еще «в приличном тоне»[171], а также Петрункевича, одного из организаторов кадетской партии. Гольцев пытается спорить с Плехановым. Журнал вовсю расхваливает книгу Воронцова «Судьбы капитализма в России». Не удивительно, что в 1893 г. редакция отклонила работу В.И. Ленина «Новое хозяйственное движение в крестьянской жизни» (рецензия на книгу Постникова). Нет ничего неожиданного и в том, что Гольцев после 1905 г., напуганный революцией, становится кадетом, а «Русская мысль» органом кадетской партии. В последние годы редактировали ее Кизеветтер и Струве. Закрыт журнал был в середине 1918 г. как контрреволюционное издание.

Позицию, во многом отличную от взглядов Гольцева на вопросы общественной и литературной жизни, занимали в журнале демократические писатели Г. Успенский, Чехов, Короленко, Шелгунов, вынужденные сотрудничать там, в 80-е годы. Успенский, например, не разделял мнений руководителя «Русской мысли» и его основных сотрудников, ему был чужд оптимизм относительно спасительной миссии русской общины, иначе оценивал он революционную борьбу западноевропейского пролетариата, теорию научного социализма. Об этом говорят его очерки: «Равнение под одно», «Выпрямила», «Горький упрек» и др.

Замечательный русский публицист Н. В. Шелгунов также имел мало общего с редакцией «Русской мысли». Привлекая революционера-демократа Шелгунова к работе, Гольцев и Лавров не собирались рисковать журналом. Они очень строго редактировали его рукописи и так придирались, что Шелгунов в письмах не мог удержаться от жалоб: «Не скрою от Вас, что я вступил в «Русскую мысль» с традициями прежней журналистики («Современник», «Русское слово», «Дело»). Эти журналы давали большой простор своим сотрудникам (и «Отечественные записки» держались того же). Я радовался, что буду работать в неподцензурном журнале, но, увы! Встретил самое жестокое отношение к моим статьям»[172].

На протяжении 18861891 гг. Шелгунов печатал в «Русской мысли» чрезвычайно разнообразные по тематике «Очерки русской жизни», в которых содержались отклики на злобу дня и ставились крупные общественные проблемы.

Первоначально обозрение русской жизни было поручено вести Г. Успенскому. Однако тот не нашел себя в жанре публицистического обзора. Он тяготел к художественному очерку и именно в этом виде литературного творчества дал образцы художественной публицистики. В отличие от него Шелгунов, никогда не стремившийся к образному изображению действительности, предпочитавший рациональный способ познания жизни, сумел блеснуть в жанре очерков-обозрений.

Начинается цикл очерком «Крестьяне и землевладельцы Смоленской губернии», посвященным наиболее важному вопросу времени положению крестьянства в России. Причины безысходной бедности мужика Шелгунов видит в первую очередь в малоземелье. «Когда освобождали крестьян, помещики... приняли весьма предусмотрительные меры... Мужик получил земли меньше, чем ему нужно, чтобы есть чистый черный хлеб. Мужик увидел, что у него и пашни мало, и лугов мало, и лесу мало, а выгону и совсем нет. Все это «мало» и «нет» оказалось в «отрезках»[173].

Во втором очерке «Деревня и подать» публицист говорит о налогах, о выкупных платежах за землю, «горше» которых нет ничего для мужика (11). В дальнейшем Шелгунов в своих очерках не раз возвращается к положению крестьян. Публицист был убежден, что аграрный вопрос один из коренных вопросов русской жизни, а решен он может быть только национализацией земли (см. его «Что читать и как читать?»).

Чуткий и правдивый журналист, Шелгунов отмечает расслоение деревни, батрачество и мироедство, характеризуя сельские порядки сравнением: «Каждый или молот, или наковальня». Он говорит о росте земледельческого пролетариата и кулачества, оспаривая утверждения либеральной прессы о случайности появления кулака в русской деревне. «Не личное чувство, не энергия наживы, не бездушие или жестокосердие создали его [кулачество. Ред.], а такие условия и такое положение массы, когда даже и не падкий до наживы человек может развить в себе аппетиты наживы и стать ростовщиком... Кулачество явление, созданное известным положением вещей, и пока это положение существует, будет процветать и кулачество» (468).

Шелгунов в известной мере преодолевает свойственные ему в 60-е годы общинные иллюзии и в новых исторических условиях более правильно оценивает роль и возможное значение общины в освобождении русского народа. Он критикует либеральных народников за слепое преклонение перед «общинностью» русского мужика, говорит о неизбежном разрушении общины в процессе буржуазного развития страны.

Как всегда в своей журналистской деятельности, Шелгунов освещает вопросы рабочего движения. В очерке «Деревенские пожары» есть рассказ о Морозовской стачке. Цитируя судебные материалы как документальные свидетельства тяжелого положения пролетариев на фабриках, он объясняет причины стачки и оправдывает дружные действия орехово-зуевских ткачей.

В очерке «По поводу статьи деревенского жителя...» Шелгунов пишет: «Пролетариат земледельческий и фабричный стал теперь у нас таким же экономическим явлением, как и в Европе... только не бросается у нас так резко в глаза, и о нем теперь очень мало пишут» (314). Действительно, консервативная пресса старалась преуменьшить размах рабочего движения в стране, и Шелгунов был в числе тех немногих русских публицистов, кто систематически обращал внимание общества на возрастающую роль пролетариата.

Шелгунов справедливо отмечает в «Очерках» моральное превосходство городского рабочего над крестьянином. Учитывая некоторую неточность терминологии, надо признать весьма знаменательными его слова: «Босяк [под босяком подразумевается всякий разорившийся человек, особенно горожанин. Ред.], по-видимому, беспутен, не умеет он справляться с собою, со своими слабостями и наклонностями», но, несмотря на это, «он горд и независим и очень оберегает свое достоинство. Это общая черта всякого городского пролетария. Босяк не только считает себя честным человеком, но он и в действительности честен... Между настоящими босяками воров нет... потому что босяк рабочий» (470471).

Очень важно, что к концу своей жизни Шелгунов понял революционное значение нового класса. «Рабочий вопрос это вопрос о борьбе «труда с капиталом, с капиталистическим строем современного общества», говорил писатель в очерке «Что читать и как читать?» (1064).

Наряду с экономическим гнетом Шелгунова глубоко возмущает юридическое и гражданское бесправие русского народа, то беспредельное угнетение человеческой личности, которое царило в самодержавной России. В его очерках собрано множество фактов, изобличающих невероятно дикое «неуважение к личности и свободе ближнего». «Человека, для которого, казалось бы, все и должно делать, мы всегда ухитряемся оттереть в сторону, запихнуть в угол и зажать так, чтобы он едва дышал» (1003).

«Образованные» и «правящие классы» до сих пор «чувствуют себя белой костью». Народ для тех, кто на авансцене, не есть сословие, он просто мускульная сила, которой нужно управлять (1027). Убежденность автора в том, что порядок отношений между людьми не может быть иным при данном государственном строе и что необходимо его изменить, изобличает в нем последовательного революционного демократа, не способного на компромиссы.

Шелгунов критикует экономическую политику царизма, указывает на отсталость страны, неуменье правительства освоить Сибирь и другие окраины.

Экономические успехи везде и всегда зависят «исключительно от гражданских свобод», говорит он в очерке «Простор Самарской земли». Публицист разоблачает колонизаторскую политику и «культурную» миссию молодого русского капитализма в Средней Азии и на Кавказе.

Много внимания в «Очерках» уделяется печати. Так, например, очерк «Провинция и провинциальная печать» целиком посвящен бурно развивающейся областной прессе 80-х годов. Подробная характеристика местных газет заключена в очерке «Провинциальные города» и др. Ряд очерков посвящен либерально-народнической газете «Неделя», «Новому времени» и другим столичным изданиям.

Смелые, настойчивые выступления Шелгунова против идейной реакции 80-х годов составляют особенно важную сторону «Очерков русской жизни».

Борьбе с взглядами либеральных народников, с их теорией «малых дел» посвящены многие очерки: «По поводу статьи Деревенского жителя», «К чему способна наша интеллигенция» и др. Шелгунов критикует главный орган либерального народничества газету «Неделя», публицистов Абрамова, Дистерло и их различных сподвижников из провинциальной прессы, уверявших читателей, что в русской жизни много «светлых» и «бодрящих» впечатлений. Народники 80-х годов не в революционной борьбе пролетариата и крестьянства видели «светлые явления», а в организации интеллигенцией общественных сыроварен, аптечек и библиотек, в жизни русской общины, в патриархальности русского мужика.

Теория «светлых явлений» и «бодрящих впечатлений» — бесполезная, лживая, и ею, писал Шелгунов, «как я ни усиливался, не могу разрешить ни вопроса о малоземелье, ни переселенческого вопроса, ни вопроса о найме рабочих» (651). Сторонники «малых дел» постоянно говорят об излечении общественных недугов, «но все эти «хорошие» слова оказываются только словами, потому что и борьба, и энергия, и общеполезная деятельность предполагаются не иначе, как при условии неподвижности границ плохой действительности» (677), т.е. в рамках существующего режима, что является бессмысленным, ибо, не сломав общественного строя, нельзя шагнуть вперед. За отказ от передовых идей 40, 60-х и даже 70-х годов, за отсутствие политической мысли и проповедь жалкого культурничества газету «Неделя» Шелгунов называет «школой общественного разврата».

Писатель правильно указывал на связь взглядов восьмидесятников с буржуазным практицизмом. Проповедь теории «малых дел» заслонила «идейные стремления более доступными для большинства стремлениями практическими» (683). Теория восьмидесятников, заявляет Шелгунов, это просто-напросто буржуазная тенденция, выражающая намерение в пределах существующих условий наиболее энергично бороться на экономическом поприще. Тогда это поняли еще немногие, и Шелгунов был в их числе.

Неизменно отрицательное отношение к русской пореформенной действительности, критика либерально-народнических воззрений вызвали раздраженные, грубые нападки на публициста-демократа со стороны «Недели». Шелгунову она заявила, что он стар, отжил свое время, ничего не понимает, потерял чутье к жизни и якобы завидует «новому теперешнему молодому поколению», как это всегда бывает между отцами и детьми.

Но Шелгунов не складывал оружия. В ряде очерков он устанавливает связь между теориями «Недели» и толстовством 80-х годов. Он критикует «Неделю» и Толстого за проповедь опрощения и попытки «сблизиться» с народом путем отказа от умственного багажа и цивилизации. «Одни хотели мужика превратить в барина, другие барина в мужика; одни предлагали ради слияния идти вперед, другие назад» (586). Единственный правильный путь путь развития мужика до интеллигента, утверждает Шелгунов, а не наоборот, как предлагают народники и толстовцы. Поход интеллигентов в деревню, стремление их жить «своим хлебом» вовсе не подвиг, как полагают и толстовцы, и народники. Подвиг заключается в идейном развитии, в чувствах, воодушевляющих на задачи «высшего порядка», которые руководят всем поведением и дают ему общественный, человеческий смысл» (669).

В конце 80-х годов в очерке «Петербург и его новые люди» Шелгунов дает отповедь «Неделе» за выраженное ею сожаление о том, что философские идеи Толстого не проникают в литературу сквозь преграду твердо хранимых «традиций прежних направлений». Очень хорошо, что традиции критического направления предшествующих десятилетий еще живут и воспитывают общественную мысль. Очевидно, «старое-то» лучше «нового», заключает Шелгунов. Поэтому и пользуются успехом Короленко, Гаршин, Надсон писатели, верные прогрессивным началам демократической литературы.

С конца 1886 г. борьба с толстовством занимает в «Очерках русской жизни» все большее место. Этой теме целиком посвящены очерки: «Решаются ли исторические вопросы усовершенствованием личности», «Моралистическая и общественная точка зрения», «По поводу письма одного толстовца» и др.

В философии Толстого, в его проповеди личного самоусовершенствования и непротивления злу насилием Шелгунов видел вредную философско-общественную теорию. Работа над нравственным обогащением личности не может заменить общественной деятельности людей, не может быть средством борьбы против зла, царящего в России. Мир спасут «хорошие учреждения», а не «хорошие люди» (579). Толстовцы начинают не с того конца. Они отвлекают народ от борьбы за свои права. Для того «чтобы новые нравственные отношения установились, следует сначала уничтожить те преграды, которые именно и мешают установлению этих отношений» (695).

В этом свете Шелгунов рассматривает «каратаевщину» и говорит об историческом фатализме в романе «Война и мир». Толстой идеализирует то, от чего народ бежит, утверждает он. «Каратаевщина» обозначает угнетенное положение народа, с покорностью надо бороться, поднимая в людях чувство гражданского достоинства. «...Солдатик Каратаев человек только факта, и больше ничего. Ну, холодно, так холодно». Но человек родился «не для того, чтобы переносить холод, голод и смерть, а чтобы так устроить дела, чтобы не было ни холоду, ни голоду, да и смерть отодвинуть подальше» (673).

В оценке творчества Толстого Шелгунов был односторонен, но философские идеи писателя он критиковал верно. Прав был Шелгунов и тогда, когда он усматривал связь толстовских идей с народничеством 80-х годов. «...Толстому ни «пассивизма», ни анархизма, ни народничества, ни религии, писал В.И. Ленин, спускать нельзя»[174].

Всем этим «новым» теориям и течениям 80-х годов Шелгунов противопоставляет социалистические идеи 60-х годов и Щедрина с его революционно-демократическими идеалами. Он публично протестовал, когда на могиле Щедрина один из ораторов призывал молодежь к личному усовершенствованию. Напрасно, замечал Шелгунов, оратор «воспользовался именем великого покойника, чтобы, прикрывшись им, заговорить от имени Льва Толстого... Душу Льва Толстого с душою Салтыкова слить в одну душу нельзя» (792793). Имя Салтыкова-Щедрина зовет к борьбе, а не к личному совершенствованию.

Шелгунов в «Очерках русской жизни» постоянно выражал уверенность, что время «оглупения» пройдет, и с радостью приветствовал будущее. Он прожил долгую жизнь и последние произведения писал уже в начале 90-х годов XIX в. Это время ознаменовалось некоторым ростом общественного движения в стране. Писатель-журналист чутко уловил перемену и в очерке «Недавнее прошлое и общественные барометры» приветствовал наступающее десятилетие, несущее конец общественному индифферентизму и безыдейности жизни.

Последний очерк цикла «Отрадное явление», написанный Шелгуновым незадолго до смерти, весь проникнут настроениями нового времени. Шелгунов с удовлетворением отмечает, что молодежь много учится, анализирует факты, прежде чем решить, что делать. Публицист приветствует «серьезное научное изучение общественных вопросов», обыкновенно кружковое. «...Если все пойдет так и дальше, то нужно думать, что для тысяча девятисотых годов оно создаст поколение деятелей просвещенных и образованных, какого до сих пор Россия не выставляла...» (10941095).

Конец 80-х начало 90-х годов действительно явились «кружковым» периодом развития русской социал-демократии. В это время известны кружки Д. Благоева в Петербурге, H.Е. Федосеева в Казани, Брусневская группа и многие другие. 1891 год при отсутствии еще массового рабочего движения ознаменовался первыми политическими демонстрациями, одна из которых произошла именно на похоронах Шелгунова.

«Очерки» Шелгунова находили живой отклик у современников. В связи с его выступлениями в редакцию шли письма читателей. Молодежь старалась наладить личный контакт со своим любимым автором.

Сформировавшись как мыслитель в 60-е годы, когда русская жизнь еще не давала материала для марксистских выводов, Шелгунов не смог преодолеть ограниченности просветительской, революционно-демократической идеологии. Он оставался деятелем буржуазно-демократического периода освободительного движения в стране. Тем не менее передовые рабочие, русские социал-демократы с большим уважением относились к публицистической деятельности Шелгунова. Его любили и уважали лучшие люди нашей родины. Известный русский революционер-марксист Федосеев сочувственно отзывался о полемике Шелгунова с либерально-народнической газетой «Неделя».

В.И. Ленин пользовался трудами Шелгунова и «перечитывал с интересом» его сочинения, как он писал в одном из писем сестре Анне Ильиничне[175]. «Дорогим учителем» назвали Шелгунова передовые русские рабочие 90-х годов в адресе, который они преподнесли писателю незадолго до его смерти.

Не удивительно, что похороны Шелгунова 15 апреля 1891 г. вылились в боевую антиправительственную демонстрацию, в которой наряду с прогрессивно настроенной интеллигенцией и студенчеством приняли участие питерские рабочие. Они возложили на гроб Шелгунова венок с надписью: «Указателю пути к свободе и братству от петербургских рабочих», признав тем самым заслуги писателя и публициста перед русским освободительным движением.

в начало

 

«СЕВЕРНЫЙ ВЕСТНИК»

 

К умеренно-либеральным журналам 80-х годов надо отнести «Северный вестник», издававшийся с 1885 г. в Петербурге как ежемесячный литературно-научный и политический журнал под предварительной цензурой. Издательницей его первоначально (до 1889 г.) была А.В. Сабашникова, редактором А.М. Евреинова.

В 1885 г. Евреинова пригласила в свой журнал ряд сотрудников закрытых «Отечественных записок», в том числе Плещеева, Южакова и Михайловского. В «Северном вестнике» печатались Г. Успенский, Короленко и некоторые другие видные демократические писатели и публицисты (Менделеев, Миклухо-Маклай). Статьи Южакова, Абрамова, Воронцова, принявших активное участие в журнале Евреиновой, и некоторых других либерально-народнических публицистов с первых же номеров придали журналу народнический колорит. Особую роль в журнале в качестве негласного соредактора с весны 1886 по 1888 г. играл один из видных народнических публицистов Михайловский.

Журнал состоял из двух частей: научно-беллетристической и публицистической. В каждом номере в первой части журнала помещались одна-две статьи научного характера по самым различным отраслям знаний. Во второй части, кроме отдельных статей, постоянно печатались такие рубрики, как «Иностранное обозрение», «Дневник читателя», «Библиография», регулярно велся областной отдел.

В «Северном вестнике» печатались очерки Г. Успенского «Живые цифры». Писатель, все еще поглощенный темой «власть земли», во второй половине 80-х годов проявляет все больше интереса к теме «власть капитала». Влияние капитала теперь «изображают цифрами, писал он, у меня же будут цифры и дроби, превращенные в людей»[176]. Этот творческий замысел был реализован в очерках, объединенных названием «Живые цифры».

Писателя отличала необыкновенная зоркость, когда он изображал цифры официальной статистики в живых картинах повседневной народной жизни. Ему приходилось писать о поруганном материнстве, о детской смертности, массовом сиротстве, о «четверти» лошади в крестьянском хозяйстве, о малоземелье. Он как бы раскрывал художественными средствами те обобщения, которые заключены в средних статистических данных. Эффект получался огромный. Картина непосильного труда крестьянской семьи в очерке «Четверть лошади» показывала всю жестокость существующего строя.

Одновременно Успенский не избегал и обобщений. Подчас они принимали вид многозначительных аллегорий. Например, в очерке «Дополнение к рассказу «Квитанция» из цикла «Живые цифры» призрачные блага капиталистической цивилизации он сравнивал с ярким огнем маяка знаменитой статуи Свободы, возвышающейся у входа в Нью-Йоркскую бухту, о фонарь которой разбиваются в бурную ночь тысячи птиц, привлеченных электрическим светом.

«Застигнутые бурей, дождем, снегом, они видят этот благодатный свет, думают, что тут тепло, массами мчатся сюда и... насмерть разбиваются о гигантский фонарь, воздвигнутый во имя свободы и братства»[177].

Таков парадокс буржуазного общественного устройства.

Период 18861888 гг. наиболее интересный и значительный в истории журнала «Северный вестник». К этому времен относится сотрудничество в журнале, кроме названных писателей и публицистов, Чехова, Мамина-Сибиряка, Гаршина, Каронина, Надсона и др. Наряду с Михайловским большую роль в укреплении журнала, его беллетристики играл Плещеев, редактор литературного отдела.

Однако из-за разногласий с Евреиновой в 1888 г. Михайловский порывает с журналом.

С уходом Михайловского «Северный вестник» теряет определенность направления, состав сотрудников становится случайным, изменчивым. В журнале продолжают некоторое время печататься Чехов, Короленко, Южаков, Менделеев. Однако их оттесняют такие литераторы и публицисты, как Боборыкин, Алексей Веселовский, Мережковский и особенно Волынский (Флексер).

Журнал некоторое время редактирует беллетрист М. Альбов, а затем он переходит в руки Л. Гуревич.

С 1891 г. «Северный вестник» окончательно меняет свой до известной степени прогрессивный характер. Волынский активно включается в борьбу с революционно-демократическим наследством 60-х годов, с критическим реализмом, с идеями Белинского, Чернышевского и Добролюбова. Журнал заполняется массой скабрезных рассказов и повестушек, в нем культивируется поэзия декадентов, пропагандируется космополитизм, ведется борьба с материализмом. Неудивительно, что с 1897 г. журнал разрешено было издавать без предварительной цензуры.

Однако престиж журнала неуклонно снижался. Если в 1897 г. тираж «Северного вестника» составлял еще 4000 экземпляров, то в 1898 г. упал до 2800.

В легальном журнале «Новое слово» Плеханов высмеял взгляды Волынского на искусство, его «грозные филиппики против материализма». Отрицательное отношение передовой критики к ведущему публицисту «Северного вестника» не способствовало увеличению числа подписчиков журнала. Столкнувшись с серьезными материальными затруднениями, редакция с 1899 г. прекратила издание журнала.

в начало

 

ГАЗЕТЫ 18701880-х ГОДОВ

 

В 70-е и особенно в 80-е годы развитие газетного дела в России далеко шагнуло вперед, что было связано с превращением страны из феодальной монархии в монархию буржуазную. Все большие массы населения втягиваются в общественную жизнь. Растет потребность в широкой и разносторонней информации, в увеличении числа еженедельных и ежедневных изданий. Временные правила о печати 1865 г. поощряли возникновение буржуазных газет. Технический прогресс в свою очередь облегчал их организацию и выпуск: увеличилось производство бумаги, появились мощные печатные машины, телеграф во много раз ускорил поступление информации. Фотография, исполненная способом автотипии, с конца 80-х годов пришла на смену рисованным иллюстрациям. И если в 1871 г. в России выходило 14 журналов разного содержания и 36 газет общественно-политического характера, то в 1890 г. было 29 журналов и 79 газет. Так росла ежедневная пресса, причем газеты начали оттеснять журналы на второй план и становились ведущим типом периодических изданий.

Газеты, принадлежавшие частным владельцам, возникают не только в столицах, но и в губернских городах России. Особенно много их появилось в промышленных центрах Юга и Поволжья: Одессе, Новороссийске, Киеве, Тифлисе, Харькове, Самаре, Саратове, Казани и др. В Киеве, например, в 70-е годы существовали «Заря», «Киевлянин», «Киевский листок», «Киевский телеграф»; в Одессе — «Одесский листок» «Одесский вестник», имевший несколько отделений по всему югу России. В Харькове издавались газеты «Харьков» и «Южный край»; в Тифлисе «Тифлисский вестник», «Обзор», «Новое обозрение»; в Казани «Волжский вестник», в Самаре «Самарская газета», в Таганроге «Таганрогский вестник», в Воронеже «Дон» и «Воронежский телеграф» и т.д.

Газетное дело становится выгодным коммерческим предприятием. В прессу приходят люди, не имеющие ничего общего с литературой, купцы, банкиры, дельцы и спекулянты. Принципиальная полемика сменяется сплетнями, пересудами, клеветой и взаимной перебранкой, погоня за подписчиками делается главной заботой издателей. В столицах и в провинции появляется ряд бульварных изданий типа «Московского листка» Пастухова. Это была низкопробная, безыдейная печать, рассчитанная на вкусы российских обывателей. Многие газеты начинают печатать коммерческие объявления, что дает им значительный доход. Видное место отводится коммерческой рекламе, биржевым таблицам, курсовым бюллетеням.

Прогресс газетного дела в России вызвал к жизни первые крупные органы информации: Русское (1866), Международное (1872) и Северное (1882) телеграфные агентства, сокращенно обозначавшиеся буквами РТА, МТА и СТА. Все они были частными предприятиями и принадлежали Краевскому, Суворину, Нотовичу, Трубникову.

Телеграфные агентства снабжали своей информацией почти все провинциальные и многие столичные газеты. Сведения агентства, как правило, черпали из газет своих владельцев, так что провинциальные печатные органы были вынуждены повторять зады столичной прессы. Тем не менее, факт создания агентств примечателен и свидетельствует о новом усовершенствовании газетного дела.

В мае 1878 г. в Петербурге были организованы первая «Артель уличных продавцов произведений печати» и «Общий склад изданий для разносной торговли газет и журналов», объединявшие более 100 человек служащих. Розничная продажа газет заметно увеличилась. Раньше основной тираж газет определялся подпиской, теперь он в большей мере зависит от розничной продажи.

Среди столичных изданий в 70-е годы выделяется группа газет либерально-буржуазного типа: «Санкт-Петербургские ведомости», «Голос», издававшиеся в столице, и «Русские ведомости», выходившие в Москве.

«Санкт-Петербургские ведомости» с 1862 г. были в руках В. Корша, который привлек к участию в газете бойких молодых людей А. Суворина и В. Буренина, впоследствии известных реакционных публицистов. В 70-е годы газета «Санкт-Петербургские ведомости» была не чужда либерализму. Она поддерживала реформы правительства и высказывалась за некоторые буржуазные преобразования в стране. Суворин и Буренин, в то время бедные студенты, либерально и даже демократически настроенные, писали так лихо и сердито, что газета Корша считалась даже «оппозиционной». На ее страницах время от времени появлялись и статьи представителей демократической интеллигенции, например В.В. Стасова. Однако, несмотря на это, именно ее Салтыков-Щедрин назвал «старейшей российской пенкоснимательницей» («Дневник провинциала в Петербурге»). Газета наживала себе известный политический капитал на либеральных рассуждениях, но не желала и была не способна отстаивать интересы народа и прогресса, враждебно относилась к революционным методам борьбы против самодержавия. Именно «Санкт-Петербургские ведомости» были одной из первых газет, провозгласивших лозунг: «Наше время не время широких задач», который потом подхватила либерально-народническая печать.

После перехода к банкиру Баймакову в 1875 г. «Санкт-Петербургские ведомости» принимают отчетливо реакционный характер и лишаются всякой популярности в кругах читателей.

Газета «Голос», которую в Петербурге издавал А.А. Краевский, в 1877 г. имела свыше двадцати тысяч подписчиков и по своему направлению казалась либеральной. Однако оппозиционность газеты была показной, что понимало и Главное управление по делам печати, определившее ее следующим образом: «”Голос” одна из наиболее распространенных газет, как в России, так и за границей. Имея в виду боле материальные выгоды, нежели литературно-политические цели, эта газета естественно не могла получить определенного направления, которое поэтому изменялось, и продолжает изменяться, смотря по обстоятельствам»[178].

Краевский и его сотрудники меньше всего думали о борьбе с самодержавием. Но в годы политической реакции даже «Голос» подвергался преследованиям и прекратился в 1884 г. не без давления цензуры.

Из числа либеральных изданий 7080-х годов наиболее серьезной была газета «Русские ведомости». Она начала выпускаться с 1863 г. в Москве и выходила сначала три раза в неделю, а с 1869 г ежедневно. Профессор Н.С. Скворцов, редактор газеты, придал ей серьезный тон. В ней принимал участие ряд либеральных профессоров Московского университета, например А.С. Посников, печатались демократические беллетристы Воронов, Левитов, Г. Успенский, Короленко. Газета выражала взгляды умеренно-либеральной интеллигенции, осуждавшей крайности самодержавного режима.

В 1873 г. на негласном совещании сотрудников «Русских ведомостей», происходившем за границей, была выработана программа издания. Ограничение власти монарха конституцией таково главное политическое требование редакции, которое она по мере возможности проводила в течение десятилетий.

Выступая по крестьянскому вопросу, газета считала необходимым добиваться ограничения податей, сложения недоимок и расширения крестьянских наделов. Признано было желательным ввести мелкий кредит для зажиточных хозяев, чьи интересы поддерживали «Русские ведомости», хлопотавшие о буржуазном развитии сельского хозяйства. Стремились они к смягчению законодательным путем и противоречий между рабочими и предпринимателями.

Постоянство направления газеты, устойчивость взглядов редакции на фоне продажности и лакейства буржуазной печати вызывали невольное уважение читателей. Они ценили порядочность «Русских ведомостей». Не случайно Салтыков-Щедрин после закрытия «Отечественных записок» печатал там свои произведения. Редакция не побоялась принять опального писателя. «Русские ведомости» напечатали его сказки, и в их числе «Приключение с Крамольниковым». Это произведение, повествующее о тяжелом положении демократического литератора, имеет не только биографический характер, оно получило более широкий смысл в условиях реакции 80-х годов. Сказка заставляла современников задуматься над своим поведением, над всем строем жизни, морально оправдывала и поддерживала людей, вставших на путь самоотверженной борьбы против царизма.

В 1882 г. редактором «Русских ведомостей» становится В.М. Соболевский, не изменивший направления газеты. При нем сотрудничали Г. Успенский, Златовратский, Чехов, Мамин-Сибиряк, Станюкович, Эртель, Плещеев, Михайловский и некоторые другие демократические публицисты, в том числе и революционные эмигранты, например Лавров. Вернувшись из ссылки, Чернышевский счел возможным опубликовать в «Русских ведомостях» в 1885 г. одну из своих статей. На страницах газеты выступали и некоторые крупнейшие русские ученые Л.И. Мечников, Д.И. Анучин, а позднее, в 900-е годы, К.А. Тимирязев. В 1893 г. в «Русских ведомостях» был напечатан рассказ Горького «Емельян Пиляй».

Но наряду с этими авторами в газете участвовали философ-идеалист Вл. Соловьев, враг марксизма профессор Кареев, с которым пришлось бороться Плеханову, либеральные публицисты Кизеветтер, Гольцев, Струве, Чичерин, Воронцов.

Газета всегда подчеркивала свою беспартийность и очень гордилась тем, что она печатает литераторов разных направлений, но беспартийной от этого не становилась: она являлась органом либеральной буржуазии, и это с неизбежностью привело ее в лагерь антинародной прессы в 1905 г.

Одним из типичных буржуазных изданий 7080-х годов с умеренно-либеральной программой была газета «Новости» (с 1880 г. «Новости и биржевая газета»). Короленко, служивший некоторое время корректором в «Новостях», очень резко отзывался о газете и ее редакторе Нотовиче, у которого, по словам писателя, было «какое-то особое чутье той средне-обывательской пошлости, которая может создать своеобразный успех среди уличной публики, поддерживающей розницу»[179].

Нотович начал свою журналистскую деятельность в 18731874 гг. в «Новом времени», а с 1876 г. стал собственником «Новостей», которые выходили с 1872 г. как листок известий и объявлений. Нотович постепенно расширил газету, добился в 1877 г. освобождения ее от цензуры, слил «Новости» с «Биржевой газетой»[180] и в 80-е годы вел издание с приложениями, при большом количестве подписчиков и широкой продажей в розницу. Тираж изданий доходил до 22 тыс. экземпляров.

Содержание газеты составляли правительственные известия, хроника современной жизни, городские новости (включая театр, развлечения, торговлю, происшествия, судебную хронику, извещения о свадьбах и похоронах), политические телеграммы из-за границы и рассказы. В газете развивается репортаж, практикуются первые интервью.

С Нотовичем охотно сотрудничали видные либеральные публицисты Головачев, Градовский, Кавелин. Отражая интересы промышленной буржуазии, «Новости» приветствовали развитие частного предпринимательства, пытались защищать идею конституционных преобразований в России, но в основном заполнялись информацией и были типичным буржуазно-газетным предприятием.

В мае 1881 г. «Новости» вошли в состав обширного коммерческого товарищества, соединившего в себе, кроме газеты, две писчебумажные фабрики, словолитню, типографии, литографию, книжные магазины и т.д. Факт этот характерен для развития буржуазно-издательского дела в России 80-х годов. Шелгунов в «Очерках русской жизни» отмечал беззастенчивую, грубую рекламу газеты, рассчитанную на привлечение возможно большего числа подписчиков. Редакция подлаживалась под вкусы невзыскательных читателей ради увеличения розничной продажи.

Во главе охранительных органов печати стояла газета «Московские ведомости» M.H. Каткова. Это типично монархическое издание проводило взгляды наиболее реакционных слоев помещиков и духовенства. Своим долгом Катков считал наблюдать за «врагами» России и разоблачать их козни. Требуя самых решительных мер для борьбы с крамолой, Катков в то же время стремился уверить читателей, что в стране все спокойно и народ предан престолу. Действуя вместе с обер-прокурором Синода Победоносцевым, он являлся одним из идейных вдохновителей правительственной реакции требовал русификации народов России, проповедовал великодержавный панславизм, воевал против земств, против остатков независимости суда присяжных, против университетов, т.е. во всех вопросах общественно-политической жизни выступал как ярый реакционер-монархист.

С бешеной злобой Катков набрасывался на рабочее движение, и в частности на участников Морозовской стачки 1885 г. О развивающейся в стране классовой борьбе он писал: «Нельзя не видеть, что население у нас развращается... Своеволие начинает входить в права и обычаи. Потравы, покосы, порубки, беспрестанное нарушение условий, самоуправство и дебош сделались обычным явлением» («Московские ведомости», 1885, №191).

Причины этого Катков видит исключительно в «слабых действиях власти». Он все время подстрекает правительство на расправу с демократическим общественным движением и ставит в пример царскому правительству действия палача французской революции 1871 г. Тьера. Особую тревогу вызвали у Каткова выступление владимирских и иваново-вознесенских ткачей в 1885 г., а затем Орехово-Зуевская стачка.

Два судебных процесса стачечников, кончившиеся фактическим поражением фабриканта Морозова, заставили Каткова говорить о рабочем движении, существование которого он печатно отрицал раньше. В.И. Ленин в статье «Первые уроки» заметил: «...В 1885 году произошли первые крупные рабочие стачки в центральном промышленном районе, у Морозова и других. Тогда Катков писал о показавшемся на Руси рабочем вопросе... Общественное возбуждение по поводу стачек заставляет Каткова, верного пса самодержавия, говорить по поводу суда о «сто одном салютационном выстреле в честь показавшегося на Руси рабочего вопроса»[181].

После смерти Каткова в 1887 г. «Московские ведомости» перестали играть активную политическую роль в русской жизни, но другие реакционные публицисты поспешили его заместить. Редактор газеты «Русский курьер» реакционер Ланин в программе своей газеты на 1888 г. прямо заявил, что он постарается продолжить мрачное дело Каткова. «Мысли наши и сердца наши преисполнены чувствами искреннего патриотизма. Смерть славных московских публицистов [Каткова и Леонтьева. Ред.] заставила нас особенно ревностно встать при исполнении своих обязанностей». Каждому реакционеру от журналистики хотелось заручиться поддержкой правительства и занять место Каткова в консервативной прессе.

В 7080-е годы выходила еще одна газета, не менее реакционная и верноподданническая «Гражданин». Издавал ее князь В.П. Мещерский, монархист еще более злобный, чем Катков. Мещерского называли в либеральной печати «князем Точкой», потому что в одной из первых статей своей газеты он потребовал «поставить точку» ко всем реформам в России.

Газета выходила еженедельно, а отдельные годы два раза в неделю. С 1873 по 1874 г. «Гражданин» редактировал Ф.М. Достоевский. Здесь он напечатал «Дневник писателя за 1873 год», ряд иностранных хроник. Достоевский в силу противоречивости своего мировоззрения долго симпатизировал этой реакционной газете.

«Гражданин», подобно изданиям Каткова, поставил свой целью бороться не только с революционными, но и с либеральными органами печати. Озлобленно выступала газета против рабочего движения и передового студенчества, против земств. Доносы так и летели с ее страниц.

Мещерский требовал сохранения телесных наказаний, отдачи в солдаты студентов, участвовавших в забастовках. Но особенно его волновали выступления крестьян. Он писал, например, в 1884 г.: «С ужасом я читаю в газетах известие о том, что крестьяне в Ярославской губернии сожгли дом помещика, старого генерала А. за то, что он будто бы не давал им травить свои луга». «Мне кажется, продолжал Мещерский, что для правительства, в предвидении опасностей для будущего, обязательно взглянуть на такое событие как на особенно важное и громадного политического значения преступление... С этим шутить нельзя». Свою классовую точку зрения ярый реакционер высказывал откровенно. В том же году он с восторгом одобрил речь Бисмарка о законе против социалистов и был, пожалуй, единственным из русских журналистов, кто приветствовал этот акт. «Какая гениальная речь! восклицал он. О, кабы у нас так говорили государственные люди, давно бы не было у нас ни социалистов, ни анархистов, ни нигилистов».

Газета «Гражданин» в 80-е годы издавалась на субсидию царского правительства. Круг ее читателей был весьма ограничен. Ее читали главным образом лица, принадлежавшие к высшему духовенству и аристократии. Без поддержки правительства она не могла бы существовать.

Маркс в одном из писем к Лаврову назвал «Гражданина» «гнусной газетой» Мещерского[182]. Это действительно так, издание было архиреакционным и не стеснялось в речах. При этом князь Мещерский, свой человек в семье Александра III, нередко выбалтывал заветные мысли монархистов. Секреты выходили наружу, и В.И. Ленин говорил, что «Гражданин» дает революционерам хороший материал для агитации, раскрывая тайны высшего управления Россией[183].

Газета «Новое время» возникла в конце 60-х годов, выходила пять раз в неделю и имела маленький тираж и небольшое влияние. С 1869 г. она начала выпускаться ежедневно, но по-прежнему оставалась в числе второстепенных русских изданий. И только с переходом в 1876 г. к А.С. Суворину, незадолго до этого покинувшему «Санкт-Петербургские ведомости» Корша, «Новое время» становится одной из наиболее распространенных и влиятельных русских газет. Если на 1 марта 1876 г. тираж ее был всего три тысячи экземпляров, то в конце этого года шестнадцать тысяч.

Суворин, обладая незаурядными способностями газетчика, основал успех своего издания на событиях, связанных с русско-турецкой войной 18771878 гг. Многочисленное офицерство и чиновничество было привлечено к «Новому времени» быстрой и разнообразной информацией, остротой материалов, обличавших непорядки в армии. Старые печатные машины не могли обеспечить своевременный выход всего тиража газеты, который в 1877 г. составил уже 22 тыс. экземпляров. Поэтому Суворин привез из Парижа новую ротационную печатную машину производительностью 20 тыс. оттисков в час.

Некоторое время Суворин вел «Новое время» в либерально-оппозиционном духе, что привлекало подписчиков, но в конце 70-х годов изменил позицию и превратил газету в реакционнейший орган, который стал защищать интересы консервативного дворянства и бюрократической знати, травить «инородцев», рабочих и революционную интеллигенцию.

Газета, подкупленная царским правительством, вела борьбу не только против революционного, но и против либерально-буржуазного движения. Главным ее публицистом наряду с Сувориным становится Буренин, клеветник и ожесточенный враг прогрессивных течений общественной мысли в России. В состав сотрудников входят Столыпин, Меньшиков, В. Розанов и т.п.

К концу 70-х годов газета вполне определилась как орган печати, готовый «держать нос по ветру» и служить стоящим у власти. Никакие уловки редакции не могли скрыть этого. Не удивительно, что цензура наградила «Новое время» репутацией «самой умеренной и благонамеренной из всех существующих в Петербурге газет». Шелгунов писал: «Новое время» газета почти исключительно петербургская. Она служит наилучшим показателем петербургских течений, явлений и назревающих или назревших мероприятий

В этом отношении «Новое время» есть наш настоящий внутренний официоз». Он подчеркивал связь этой газеты с правительственными сферами, ее продажность и социальную демагогию: «Новое время» очень часто ставит своих читателей в недоумение, и составило себе репутацию газеты «чего изволите?». Но это «чего изволите?», смущающее всякого другого читателя, истинного «нововременца» нисколько не смущает. Он безошибочно отличает практическую действительность, которою он живет, от красивых либеральных слов»[184].

Современники легко узнавали в газете «Чего изволите?», изображенной Салтыковым-Щедриным в цикле «В среде умеренности и аккуратности», газету Суворина. Это прозвище как позорное клеймо навсегда осталось за нею.

В 1901 г. В.И. Ленин так характеризовал литературу «нововременского пошиба»: «Никакой определенной политической программы и никаких убеждений у нее нет, а есть только умение подделываться под тон и настроение момента, пресмыкаться перед власть имущими, что бы они ни предписывали, и заигрывать с подобием общественного мнения». В другой статье В.И. Ленин отмечал, что «Новое время» сделалось «образцом продажных газет», а Суворин «самодовольным и бесстыдным хвалителем буржуазии»[185].

«Нововременство», писал В.И. Ленин, стало выражением, однозначащим с понятиями: отступничество, ренегатство, подхалимство. «Новое время» Суворина образец бойкой торговли «на вынос и распивочно». Здесь торгуют всем, начиная от политических убеждений и кончая порнографическими объявлениями»[186].

С 1905 г. газета стала одним из органов черносотенцев. После Великой Октябрьской социалистической революции она была закрыта Советской властью.

Отмечая крайнюю реакционность и продажность «Нового времени», нужно сказать, что такими свойствами отличались многие издания. Общая характеристика буржуазной прессы, данная В.И. Лениным в статье «Капитализм и печать», может быть полностью применима ко всем реакционным русским газетам 7080-х годов: «воры, публичные мужчины, продажные писатели, продажные газеты»[187].

Наряду с либерально-буржуазной и консервативно-монархической прессой в России легально существовали еще и либерально-народнические газеты. Главным органом этого направления в 80-е годы была «Неделя».

С утверждением в 1876 г. официальным редактором Гайдебурова, находясь в исключительно тяжелых цензурных условиях, газета постепенно сползла на позиции либерального народничества и порвала с идеями русской революционной демократии, с традициями 60-х годов.

Во второй половине 70-х и в 80-е годы «Неделя» становится ярым пропагандистом теории «малых дел», выступает с порицанием методов революционной борьбы против самодержавия, проповедью мирного культурничества. Ее сотрудники идеализировали деревенскую общину и полностью отрицали, вопреки очевидности, капиталистический характер пореформенного развития России. К концу 70-х годов ряд публицистов газеты Червинский, Юзов-Каблиц, ранее связанные с революционным подпольем, окончательно порывают с передовыми идеями и проповедуют личное самоусовершенствование и примирение с действительностью.

«Наше время не время широких задач», утверждала «Неделя» вслед за либеральными «Санкт-Петербургскими ведомостями», а время созидательной мелкой работы учителей, врачей, акушерок, опытных фельдшеров и пр. Газета в 80-е годы не могла противостоять буржуазно-монархической прессе. Царское правительство и цензура резко пресекали всякую попытку наладить издание демократического ежедневного или еженедельного органа. Демократические журналы «Отечественные записки», «Дело» с середины 70-х годов вели постоянную полемику с «Неделей». Антиобщественный смысл проповедей газеты Гайдебурова в 80-е годы разоблачали Шелгунов и Чехов.

в начало

 

ЖУРНАЛЬНО-ПУБЛИЦИСТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ А.П. ЧЕХОВА

 

В журналистике 80-х годов активно участвовал великий русский писатель А.П. Чехов.

Чехов сотрудничал во многих изданиях, начиная от юмористических еженедельников и кончая одним из наиболее популярных ежемесячных журналов «Русская мысль», с которым связана и его редакторская деятельность: в конце 80-х начале 90-х годов он руководил беллетристическим отделом журнала.

Направление большинства изданий, где приходилось печататься Чехову, не соответствовало его мировоззрению и творческим планам, но в 80-е годы в период жестокой политической реакции многие писатели-демократы испытывали подобные неудобства.

Однако именно через периодику Чехов пришел в литературу, отсюда начался его путь к вершинам творчества, здесь он получил боевое крещение и впервые ощутил силу печатного слова. В практике спешной журнальной работы вырабатывался краткий и необычайно емкий чеховский литературный стиль.

Семь лет он сотрудничал в юмористических журналах: «Стрекоза», «Осколки», «Будильник», «Зритель», «Свет и тени» и некоторых других, изредка печатался в «Петербургской газете».

80-е годы XIX в. отмечены расцветом юмористической журналистики во вкусе мещан и обывателей, поглощенных мелочами повседневного быта. Название одного из журналов «Развлечение» верно отражает характер юмористической прессы этого времени. Издатели большинства таких печатных органов являлись всего только предпринимателями, собиравшими подписную плату. Идейный уровень их изданий был низок. Они поверхностно освещали жизнь, не задевая основ общественного строя или действий правительства.

Несмотря на свой развлекательный характер, юмористическая журналистика 80-х годов не была гарантирована от придирок и преследований цензуры. Беспринципная, трусливая политика издателей и редакторов не только не ослабляла, но иногда усиливала цензорское рвение. Немало пришлось пострадать от цензурного ведомства и молодому журналисту Чехову.

Писатель никогда не был аполитичен, как утверждала современная ему либерально-народническая критика. Он лишь отрицательно относился к той легальной политической жизни, которую наблюдал в России. Не удовлетворяли его ни буржуазный либерализм, ни народничество 80-х годов. Но гуманизм и демократизм, отвращение к социальному неравенству и произволу господствующих классов несомненны у Чехова с первых шагов его литературной жизни.

Материальная необеспеченность семьи заставляла его очень много работать. Нет почти ни одного вида журнального труда, которого бы он не испробовал. Чехов писал статьи, рассказы, театральные рецензии, репортерские заметки из зала суда, делал подписи к рисункам, сочинял анекдоты, пародии и т.д.

Наиболее длительным и постоянным было сотрудничество Чехова в «Осколках», издававшихся известным в 80-е годы журнальным предпринимателем и литератором Н.А. Лейкиным.

Выходец из купеческо-приказчичьей семьи и сам в молодости служивший приказчиком, Лейкин в 60-х годах начал участвовать в «Искре», «Современнике», «Неделе», помещая там небольшие очерки и рассказы из жизни купечества и городского мещанства. Он был знаком с Некрасовым, Г. Успенским, Помяловским, Решетниковым, но никогда не обладал ясностью политических взглядов и симпатий. В 80-х годах Чехов справедливо характеризует его как «буржуа до мозга костей»[188].

В числе сотрудников журнала «Осколки» были Л.И. Пальмин, поэт-демократ, верный традициям шестидесятников и поэтической манере Некрасова, близкий друг Чехова в эти годы, Л.Н. Трефолев и В.А. Гиляровский.

С 1883 по 1885 г. Чехов, помимо публикации отдельных мелочей и рассказов, вел в «Осколках» фельетонное обозрение «Осколки московской жизни» за подписями «Рувер» и «Улисс». В нем нашли отражение многие недостатки общественного быта Москвы и содержалась юмористическая хроника городских новостей.

В фельетонах Чехова наряду с «сезонной» тематикой (дачные приключения летом, новогодние происшествия зимой и т.п.) можно найти отклики на театральную и литературную жизнь России, критику судебных и железнодорожных непорядков, разоблачение жульнических махинаций страховых обществ. Писать фельетоны было трудно из-за однообразия повседневной жизни Москвы и ограниченности программы «Осколков». Лейкин прямо требовал от Чехова занимать читателей «глупостями» и говорить обо всем шутливо. Юмористическая же форма далеко не всегда соответствовала подлинному настроению Чехова.

Сравнительно много места в «Осколках московской жизни» отведено характеристике газетно-журнальной жизни Москвы; это новая тема, внесенная Чеховым в фельетонное обозрение. Ее трактовка свидетельствует о демократической ориентации автора в общественных вопросах. Чехов зло высмеивает газетоманию, издевается над дельцами и авантюристами, выступающими в роли редакторов. По-щедрински пишет об этом Чехов: «Хотят издавать все, помнящие родство и не помнящие, умные и неумные, хотят страстно, бешено!» («Осколки», 1884, №51). Резко отрицательные оценки даются реакционным газетам Каткова, Мещерского, Пастухова, Окрейца.

Наблюдения Чехова-журналиста дали ему материал для художественных произведений на эту же тему. Нравственный уровень большинства поденщиков буржуазной прессы был крайне низок. В их среде царили пошлость, беспринципность, зависть к успеху ближнего, и об этом написал Чехов в рассказах «Сон репортера», «Тряпка», «Тсс», «Мой домострой». Рассказ «Два газетчика», опубликованный в 1885 г. в «Осколках», примечателен тем, что фигуры журналистов и названия газет напоминают образы Салтыкова-Щедрина: Рыбкин, сотрудник газеты «Начихать вам на головы!», и Шлепкин, сотрудник газеты «Иуда-предатель», люди, утратившие всякое представление о долге и чести, очень похожи на щедринские типы. Устами жалкого, опустившегося журналиста в рассказе «Корреспондент» Чехов выносит суровый приговор русской буржуазной печати, предавшей забвению идеалы 40-х 60-х годов.

В «Осколках» была напечатана статья Чехова о «мальчиках» из лавок, этих «маленьких каторжниках» (1883, №41), которых нещадно бьют и эксплуатируют хозяева, их жены и приказчики; там же появились знаменитый рассказ «Смерть чиновника» и сатирические зарисовки, которые позднее послужили материалом для лучших произведений писателя, обличавших нравы царской России.

Политически остро характеризует Чехов в 1883 г. в сатирической зарисовке «Записка» общее положение дел в России, используя для этого названия столичных газет и журналов: «Жизни, зари и нови нет нигде, а наблюдатель и Сибирь есть».

Вместе с тем в фельетонах и рассказах Чехова обильно представлены вариации на такие обязательные для юмористических журналов сюжеты, как ловля женихов, обжорство на масленице, злые тещи, дачные приключения и т.п.

Лейкин очень скоро оценил сотрудничество Чехова и дорожил им. Но писатель не разделял взглядов своего редактора на роль сатирической печати в обществе. «Умно Вы сделали, писал он Лейкину в 1885 году, что родились раньше меня, когда легче и дышалось и писалось» (XI, 65). Чехов был недоволен своим положением газетчика-юмориста, сотрудника мелкотравчатой, развлекательной и нередко пошловатой прессы. «Газетчик значит, по меньшей мере, жулик, писал он брату в 1883 году, ... я в ихней компании, работаю с ними, рукопожимаю и, говорят, издали стал походить на жулика. Скорблю и надеюсь, что рано или поздно изолирую себя à la ты». И далее: «Я газетчик, потому что много пишу, но это временно, ...оным не умру» (XI, 26). Чехов уже в это время понял, что не останется надолго в кругу легковесной юмористической журналистики. В 1886 г. вышла его первая книга «Пестрые рассказы», принесшая автору известность и признание. Сам Чехов страстно пожелал «скорее выбраться оттуда, куда завяз...» (письмо Д.В. Григоровичу, XI, 80).

Но путь Чехова в большую литературу, в лучшие журналы был нелегким и прошел через газету Суворина «Новое время». В 1886 г. он опубликовал там рассказ «Панихида» и несколько лет затем работал у Суворина. Сотрудничая в «Новом времени», Чехов напечатал, кроме многочисленных рассказов, путевые очерки «По Сибири» и ряд публицистических статей: «Московские лицемеры» (1888), «Люди подвига» (1888), «Фокусники» (1891) и др.

В неустанной литературной работе мастерство Чехова постоянно росло. Рассказ-миниатюра оказался годным не только для маленьких тем. Чехов вложил в него глубокое содержание, которое подчас соперничало с содержанием романов и повестей. Он добился небывалой емкости миниатюры, не нарушая при этом основных требований жанра («Злоумышленник», «Дочь Альбиона» и др.). Благодаря Чехову короткий рассказ занял прочное место в русской газете. Писатель все глубже вторгается в жизнь, задумывает создать серьезный научный труд о положении ссыльнокаторжных.

Во второй половине 80-х годов Чехова приглашают сотрудничать многие столичные издания: журналы «Русская мысль», «Всемирная иллюстрация» и др. Отклонив ряд предложений, Чехов в 1888 г. начинает работать в «Северном вестнике» и печатает на его страницах рассказы «Степь», «Скучная история».

В 1892 г. Чехов по приглашению Короленко входит в редакцию журнала «Русская мысль». Двумя годами ранее в жизни Чехова произошло важное событие поездка на остров Сахалин, результатом которой явилась его известная книга.

К этой поездке побудило писателя, во-первых, чувство моральной ответственности за те беззакония, которые творились на Руси, стремление помочь людям, забытым обществом. «Сахалин это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек, вольный и подневольный» (XI, 417).

Во-вторых, Чехов желал изучить свою родину, познать жизнь народа. Именно это заставило его выбрать трудный в условиях того времени маршрут, путешествие по которому граничило с подвигом.

Чехов искренне возмутился, когда Суворин назвал предполагаемую поездку неинтересной. «...Из книг, которые я прочел и читаю, видно, что мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски; мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, развращали, размножали преступников и все это сваливали на тюремных красноносых смотрителей... виноваты не смотрители, а все мы, но нам до этого нет дела, это не интересно» (XI, 417).

Поездке предшествовало основательное изучение писателем материалов, относящихся к истории острова, его географии и климату, жизни и быту ссыльнокаторжных. Чехов широко ознакомился с научной литературой вопроса.

Очерки, составившие впоследствии книгу «Остров Сахалин», печатались в журнале «Русская мысль» как путевые заметки на протяжении 1893 и первой половины 1894 г.

По пути на Сахалин Чехов, проезжал через Ярославль, Н. Новгород, Пермь, Тюмень и далее в Сибири через Томск, Ачинск, Красноярск, Иркутск, Благовещенск, Николаевск.

В этой поездке, предпринятой на свой страх и риск, Чехов показал лучшие качества журналиста. Он был настойчив в достижении поставленной цели, проявил смелость, большую внутреннюю собранность, наблюдательность, строгость в отборе фактов.

Письма Чехова с дороги яркие образцы дорожных корреспонденции, очерков как по стилю и языку, так и по содержанию. Писатель столкнулся с диким произволом и хамством царских чиновников, кулаков и жандармов, с запущенностью сибирского тракта единственной магистрали, связывающей огромную территорию Сибири с Центральной Россией, убедился в экономической отсталости богатейшего края. «Многое я видел, и многое пережил, и все чрезвычайно интересно и ново для меня, не как для литератора, а просто как для человека», писал он с дороги (XI, 462).

Но Чехов видел и оценил героизм труда сибиряков, их высокие моральные качества. В путевых очерках «По Сибири» и в письмах он не раз восклицал: «Какие хорошие люди!» «Боже мой, как богата Россия хорошими людьми!» (X, 15; XI, 444). Чехов любовался могучими сибирскими реками, суровой тайгой богатой природой сибирского края. Все виденное вселяло в него гордость за свою родину, уверенность в лучшем будущем народа. «Какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!» писал Чехов о Енисее (X, 35).

Поездка не только обогатила нашу литературу очерками о Сахалине, она расширила кругозор самого Чехова. «Какой кислятиной я был бы теперь, если бы сидел дома. До поездки «Крейцерова соната» была для меня событием, а теперь она мне смешна и кажется бестолковой», заметил Чехов в одном из писем (XI, 489). Он увидел действительные страдания народа, и перед ним чувства изображенные Толстым, померкли.

Работая над очерками о Сахалине, готовя их к печати, Чехов вновь обращается к исследованиям и книгам об этом крае. Ему хотелось составить наиболее точное, научное и художественное описание острова. «Вчера я целый день возился с сахалинским климатом, сообщал Чехов одному из своих корреспондентов. Трудно писать о таких штуках, но все-таки в конце концов поймал черта за хвост. Я дал такую картину климата, что при чтении становится холодно» (XI, 508).

Книга о Сахалине сочетала в себе глубину и точность научного исследования с высокой художественностью. Она явилась сильным разоблачительным документом, хотя повествование в ней ведется внешне бесстрастно, без обличительных монологов и восклицательных знаков. Чехова не соблазнила занимательность биографий отдельных каторжников (Сонька-золотая ручка и др.), как это случилось с журналистом В.М. Дорошевичем, посетившим Сахалин после Чехова.

В своих очерках писатель рассказывает о тяжелых условиях жизни и труда каторжных и вольнонаемных, о тупости чиновников, об их наглости и произволе. Администрация не знала даже, какое количество людей обитает на острове, и Чехов проделал огромную работу, в одиночку проведя перепись населения Сахалина!

Угольные разработки находились в руках паразитической акционерной компании «Сахалин», которая, пользуясь даровым трудом каторжников и правительственной дотацией, ничего не делала для развития промысла. Не удивительно, что местное русское население постоянно голодает, не имеет сносных жилищ, хотя кругом полно леса и камня. Свободные поселенцы отдаются в услужение частному лицу чиновнику, надзирателю. «Это не каторга, а крепостничество», констатировал Чехов.

Сахалин царство произвола. Таким его увидел и описал Чехов. Но не такова ли обстановка и в других уголках самодержавной России? Вся страна напоминает огромную тюрьму, отданную во власть царских администраторов... Этой мыслью очерки «Остров Сахалин» перекликаются с рассказом Чехова «Палата №6».

Книга Чехова о Сахалине произвела глубокое впечатление на читателей. Она будила общественное сознание, вызывала ненависть к самодержавному строю.

Своей литературно-публицистической деятельностью Чехов являет высокий пример журналиста, патриота и демократа, отдавшего талант на службу народу. Многие его произведения вошли в золотой фонд русской публицистики.

Последние десять лет своей жизни Чехов, не порывая с «Русской мыслью», сотрудничал в большом числе периодических изданий, и всегда его рассказы являлись украшением газет и журналов. Вместе с передовыми людьми своего времени он откликался на жгучие проблемы современности: осуждал теорию «малых дел», вскрывая внутреннюю несостоятельность культуртрегерства, весьма скептически относился к толстовству («...в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса»XII, 50), критиковал ненормальный, антигуманный характер отношений между людьми в эксплуататорском обществе, пошлость, безыдейность буржуазной интеллигенции, протестовал против «мелочей жизни», поработивших человека. Он понимал, что «смысл жизни только в одном в борьбе. Наступить каблуком на подлую змеиную голову и чтобы она крак! Вот в чем смысл» (VII, 254).

Не случайно в 1895 г. имя Чехова стояло рядом с именами других писателей и общественных деятелей под петицией Николаю II о стеснениях печати в России, а в 1902 г. писатель демонстративно отказался от звания академика в знак протеста против отмены царем избрания М. Горького в почетные члены Академии наук.

На рубеже XX в. «мирный» период развития капитализма подходил к концу. «Мирная» эпоха сменялась, по словам В.И. Ленина, «катастрофичной, конфликтной»[189]. В творчестве Чехова общие социальные закономерности отразились ощущением близкого изменения всего строя жизни, острым чувством исторической неизбежности коренного обновления мира. И Чехов не боялся этого. Вместе с героями своих последних произведений он говорил: «Здравствуй, новая жизнь!».

в начало

 

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ПЕРВЫХ РАБОЧИХ ГАЗЕТ В РОССИИ

 

Развитие капитализма в России началось позднее, чем в других европейских странах. Только в середине XIX в. было устранено главное препятствие на его пути крепостное право. Крестьянская реформа 1861 г., несмотря на свою ограниченность, создала благоприятные условия для производительных сил страны и, прежде всего, обеспечила промышленности свободную рабочую силу. Вместе с ростом промышленности и городов растет и развивается пролетариат.

Беспощадная эксплуатация и полное политическое бесправие не могли не вызвать протеста со стороны трудящихся масс. С конца 60-х начала 70-х годов рабочее движение становится весьма ощутимой силой. В 1870 г. в России произошла первая крупная забастовка на Невской бумагопрядильне, и министерство внутренних дел немедленно разослало циркуляр о борьбе со стачками. Особенно большое количество стачек отмечено во второй половине 70-х годов. В это же время возникли и первые рабочие союзы (1875 г. Южнороссийский союз рабочих, 1878 г. Северный союз русских рабочих). В создании этих организаций проявилась сравнительно высокая политическая зрелость русских пролетариев.

Однако официальная реакционная пресса вплоть до 1885 г., ознаменованного Морозовской стачкой, старалась убедить русское общество, что рабочего движения в России нет.

Представители господствующих классов, тем не менее, чувствовали опасность, которая грозит им со стороны развивающегося пролетариата, и предпринимали всевозможные меры, вплоть до издания специальных газет и журналов для рабочих (!) с целью нейтрализовать рабочее движение. Так, например, в 1875 г. некая вдова статского советника М.Г. Пейкер с помощью и поддержкой министра внутренних дел получила разрешение выпускать в Петербурге ежемесячный иллюстрированный журнал «Русский рабочий», хотя Главное управление по делам печати считало неудобным и ненужным, «чтобы произведения, предназначаемые для народного чтения, выходили в определенные сроки в форме периодических изданий»[190].

Издание Пейкер только по срокам выхода можно отнести к журналам. Внешне и по манере изложения материала оно выглядело, как газета, форматом чуть больше современной многотиражки. На протяжении двенадцати лет Пейкер и ее наследники старались под видом заботы о культурном развитии рабочих парализовать их классовое самосознание проповедью ханжеского благочестия, смирения, трезвости и благопристойности. Слащавыми рассказами и религиозно-идиллическими картинками издатели хотели отравить читателей ядом религиозности, а господ изображали друзьями и благодетелями рабочих. Но такие попытки были обречены на провал. Развитие передовых рабочих уже нельзя было задержать такими грубыми и примитивными приемами.

В 70-е годы революционные газеты для рабочих пробовали издавать народники. Факты реальной жизни заставили революционных народников прийти к выводу, что городской рабочий значительно восприимчивей к социалистической пропаганде, чем крестьянство. И это нашло отражение в практической деятельности семидесятников. Революционные народники начали искать в рабочих помощников для подготовки крестьянской революции. Лучшие из них все больше внимания уделяли рабочему вопросу. Известно, что Плеханов, тесно связанный с питерским пролетариатом, в 1878 г. выдвигал этот вопрос в качестве важнейшего для своего времени, хотя и решал его еще по-народнически: он признавал рабочих лишь союзниками крестьян в революции. Интерес революционных народников к рабочему вопросу проявился и в издании ими ряда газет для народа, для рабочих «Работник» (1875), «Рабочая газета» (18801881), «Зерно» (18801881).

Но народники по известным причинам не могли верно отразить задачи передового общественного класса, идеи научного социализма. Наиболее сознательные рабочие делают самостоятельные серьезные попытки создать свою печать, независимую от народнических организаций.

Первой такой газетой в России была «Рабочая заря», орган «Северного союза русских рабочих».

«Когда в 1875 г., писал В.И. Ленин, образовался «Южнорусский рабочий союз» и в 1878 г. «Северно-русский рабочий союз», то эти рабочие организации стояли в стороне от направления русских социалистов; эти рабочие организации требовали политических прав народу, хотели вести борьбу за эти права, а русские социалисты ошибочно считали тогда политическую борьбу отступлением от социализма»[191].

Самостоятельный характер рабочей организации в Петербурге беспокоил революционно-народнических интеллигентов. В четвертом номере нелегального журнала «Земля и воля» рабочих пытались «подправить», но им, как отметил Плеханов, «перестали казаться убедительными» доводы народников. Халтурин, например, в свою очередь, критически отнесся к журналу «Земля и воля» и, как вспоминал позднее Плеханов, говорил, что это издание было не для рабочих. «Под влиянием Халтурина, писал Плеханов, и его ближайших товарищей рабочее движение Петербурга в течение некоторого времени стало совершенно самостоятельным делом самих рабочих»[192].

Твердо, убежденно защищая необходимость завоевания политической свободы для рабочих и всего народа, члены «Союза» писали в ответе редакции «Земли и воли», опубликованном в пятом номере этого журнала: «Нас можно было бы еще упрекать, если бы мы составляли свою программу где-нибудь в Подлипной, обитатели которой дальше своей деревни да назойливого попа соседнего селения ничего не ведают. В этом случае наша программа, кроме усмешки, конечно, ничего бы не вызывала, так как представление о Сысойке, умеющем хорошо лущить древесную кору для своего желудка, и о политической свободе как-то не вяжется. Но в том-то и сила, что мы уже вышли из условий этой жизни, начинаем сознавать происходящее вокруг нас... Мы знаем..., что политическая свобода может гарантировать нас и нашу организацию от произвола властей, дозволит нам правильнее развить свое мировоззрение и успешнее вести дело пропаганды...».

«Союз», возникший накануне второй революционной ситуации, в обстановке усиления стачечного движения в Петербурге, стремился стать руководящей организацией революционных рабочих во всей России. Это с неизбежностью потребовало выпуска периодического издания. Не ограничиваясь листовками, руководители «Союза» приступили к организации своей газеты. Печатное слово, газета для рабочих признаны были участниками «Союза» «самым важным рычагом» агитационной деятельности.

Несмотря на арест Обнорского, доставившего шрифт для типографии, подготовка к изданию «Рабочей зари» шла полным ходом уже весной 1879 г., но отпечатать газету удалось лишь позднее.

Непосредственным организатором выпуска газеты и редактором ее был столяр Степан Халтурин, революционер, любимец питерских рабочих.

Первый номер «Рабочей зари» удалось отпечатать в нелегальной типографии «Союза» 15 февраля 1880 г. Этот единственный номер газеты представлял собой небольшой листок с обращением к рабочему читателю. В нем защищалась сама идея свободного слова, говорилось о невыносимом положении рабочих, о необходимости борьбы за свои права, за землю, фабрики и заводы, ибо «ни от правительства, ни от хозяев не ждать нам помощи». Газета призывала рабочих соединяться в союзы для борьбы с угнетателями, утверждая, что «будущее в наших руках, оно нам принадлежит...»[193].

Тираж издания почти целиком был конфискован полицией при аресте типографии «Союза» в марте 1880 г., но несколько экземпляров уцелели и получили распространение среди рабочих.

В.И. Ленин в своей книге «Что делать?» высоко оценил деятельность Халтурина и политические задачи, которые он ставил перед рабочими. Однако вскоре Халтурин был вовлечен народовольцами в террористическую деятельность, которая привела его в 1882 г. к трагической гибели.

В 1885 г. была сделана новая попытка выпустить рабочую газету в России, «создать с.-д. рабочую печать», как говорил В.И. Ленин[194].

Попытка эта была сделана одним из революционных кружков группой Благоева, именовавшей себя партией русских социал-демократов.

Группа Благоева возникла осенью 1883 г. одновременно с организацией группы «Освобождение труда». Основной костяк благоевского кружка составили рабочие и студенты высших учебных заведений Петербурга, бывшие чернопередельцы, как, например, Латышев, и лица, сочувствовавшие революционным народникам, Благоев, Харитонов. К середине 1882 г. сильно пошатнулась вера народников в общину, померкли основы «русского социализма», рассеялось постепенно и обаяние трудов народников о судьбах капитализма в России. Тем не менее, благоевская группа испытала известные влияния мелкобуржуазной идеологии (народничества, лассальянства), но под воздействием «Освобождения труда» эти влияния скоро были преодолены.

Благоевцы вели активную пропаганду среди петербургских рабочих. Нужды революционного дела заставили их в 1884 г. подумать о создании нелегальной типографии. Такая типография была организована в квартире Харитонова, а в январе 1885 г. был отпечатан первый номер «Рабочего», газеты «партии русских социал-демократов», как значилось в заголовке.

Номер открывался статьей Благоева «Чего недостает рабочему народу?». В ней были сформулированы задачи нового органа.

Считая одним из наиболее важных мероприятий своей группы революционное просвещение рабочих, Благоев пишет: «Цель настоящей газеты состоит именно в том, чтобы распространить самое необходимое знание на рабочий народ», на «лучшую часть рабочего народа», чтобы она могла стать вождем в борьбе с неправдой. Эта задача названа «насущной целью газеты», и по существу здесь ставится вопрос о том, чтобы внести сознание в рабочее движение, вооружить рабочих пониманием своих классовых целей. В качестве основных ближайших задач выдвигалась борьба за политические свободы, в чем заключается «самый насущный шаг к счастью рабочего народа» (1885, №1).

Требование это сильно отличает благоевцев от народников, многие из которых в 80-е годы отрицали необходимость борьбы за политические права. Далее в статье указывается на особую роль рабочего класса в России. «В нашем государстве нет другой общественной силы», которая могла бы взять на себя необходимые преобразования, «как только рабочий народ в союзе с лучшей частью нашего образованного общества». Заканчивается статья призывом к рабочим поддержать новую газету.

За первой статьей шла вторая, написанная также Благоевым, «Чего добиваться рабочему народу?». В ней была разъяснена программа группы, на которой сказались народнические и лассальянские взгляды. Это не должно казаться удивительным ведь рабочее движение ни в одной стране, как указывал В.И. Ленин, не могло явиться сразу в чистом классовом виде. Удивляться можно тому, что в отсталом государстве, каким была тогда Россия, эта группа так скоро смогла встать на позиции марксизма.

В газете были еще две статьи: «Рабочий народ и правительство» Латышева и «По поводу фабричных волнений», вероятно принадлежащая члену группы Герасимову.

С весны 1885 г. благоевцы налаживают тесные связи с группой Плеханова «Освобождение труда», ведутся переговоры о выработке общей программы. Под влиянием критики Плехановым народнических и лассальянских ошибок группа Благоева принимает программу «Освобождения труда», а Плеханов и Аксельрод пишут статьи для второго номера газеты «Рабочий».

Этот номер вышел в июле 1885 г. Выпуск его приурочивался к началу студенческих каникул, и студенты-революционеры, разъезжаясь на каникулы, должны были распространить газету по всей стране. В номере опубликована статья Плеханова «Современные задачи русских рабочих. Письмо к петербургским рабочим кружкам». Чрезвычайно просто и логично, в форме задушевной беседы с рабочим читателем Плеханов доказывает необходимость тесного сплочения пролетариата и самостоятельности борьбы не только за экономические, но и за политические права, которые должны облегчить рабочим окончательную победу над угнетателями; подчеркивается задача создания «рабочей социал-демократической партии» и необходимость рабочего руководства всем революционным движением в стране.

Большое внимание уделяется в статье развитию классового самосознания пролетариата как одной из первоочередных задач русских социал-демократов.

Кроме статьи Плеханова, во втором номере «Рабочего» были помещены: статья Аксельрода «Выборы в германский рейхстаг и социально-демократическая партия», статья Латышева «Знание и критика» и «Внутреннее обозрение», написанное Харитоновым.

В газете также напечатано извещение о том, что программа группы «будет изменена» и опубликована в следующем номере: речь идет о выработке программы вместе с группой «Освобождение труда». Заканчивается второй номер новым призывом к рабочим поддержать газету.

Однако «Рабочий» больше не выходил. Внешним поводом к этому явилось то, что еще в 1885 г. Благоев был выслан из Петербурга, Латышев уехал, а в январе 1886 г. полиция арестовала Харитонова и раскрыла типографию.

Главной же причиной прекращения газеты явилось отсутствие массового революционного рабочего движения в стране. Не было еще необходимых связей с рабочими, не создана была еще рабочая социал-демократическая партия. Создание такой партии и пролетарской печати связано с именем В.И. Ленина и относится к третьему, пролетарскому, периоду освободительного движения в России.

в начало

 

НАЧАЛО ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ А.М. ГОРЬКОГО

 

На рубеже нового революционного подъема в середине 90-х годов, когда началось «массовое рабочее движение с участием социал-демократии»[195] в России, на поприще журналиста-профессионала вступил М. Горький. Ранняя публицистика великого пролетарского писателя продолжала лучшие традиции революционно-демократической печати. Работая в 18951896 гг. в провинциальных газетах Поволжья и Юга России «Самарской газете», «Нижегородском листке» и «Одесских новостях», он неизменно защищал интересы народа. Правда, в то время его мировоззрение окончательно еще не сложилось; отвергая помещичье-буржуазный строй, Горький не видел реальных путей его замены. И, тем не менее, появление Горького в легальной печати явилось важным событием в русской журналистике.

«Самарская газета» представляла собой типичное либерально-буржуазное провинциальное издание. В ней были широко развернуты отделы хроники, обозрений (столичной и провинциальной печати, местной жизни), печатались корреспонденции, фельетоны, беллетристика. В 90-е годы в газете сотрудничали: Н.И. Ашешов, С.С. Гусев, Н.Г. Гарин-Михайловский, С.Г. Петров (Скиталец). Тираж газеты составлял две-три тысячи экземпляров.

В «Очерках и набросках», к написанию которых Горький приступил тотчас по приезде в Самару весной 1895 г., он впервые получил возможность непосредственно обратиться к читателю и дать публичную оценку ряду явлений общественной жизни. «Очерки и наброски» строились главным образом на материалах провинциальной прессы.

Почти одновременно Горький под псевдонимом Иегудиил Хламида стал вести один из самых боевых отделов газеты фельетон на местную тему под заглавием «Между прочим». Обыденные факты он использует для серьезного разговора по важным вопросам, подмечает типическое, переходит к широким социальным обобщениям. В отличие от многих провинциальных газетчиков Горький не раболепствует перед фактом: он для него важен не только сам по себе, сколько в качестве повода для беседы с читателем по острым проблемам жизни. Горький глубоко верил в великую прогрессивную силу печати и рассматривал газету как «арену борьбы за правду и добро», называл ее «бичом обывательской совести, благородным колоколом, вещающим только правду»[196].

Общий характер выступлений Горького-публициста протестующий, обличительный. Его материалы свидетельствуют о глубоком недовольстве автора всем строем жизни помещичье-буржуазного государства. Фельетоны писателя с необычайной смелостью вскрывали многие язвы провинциальной жизни: издевательство над человеческим достоинством, бесправие женщины, дикость, бескультурье, внутреннюю пустоту жизни обывателей и пр.

Самое большое внимание уделено эксплуатации трудового народа. Не страшась административных и цензурных преследований, Горький разоблачает самарского фабриканта Лебедева, применяющего на своей фабрике детский труд («Между прочим»). О положении рабочих говорится в зарисовках «Нечто о наборщиках», «Совсем как у нас» и др. Симпатии Горького целиком на стороне рабочих. Он радуется проявлению солидарности среди них, тяге к культуре, «зарождению у некоторой части рабочей среды самосознания и сознания своих человеческих прав» (XXIII, 106).

Ряд очерков и фельетонов посвящен положению крестьян. Горький не идеализирует мужика, он видит его неразвитость, забитость, подавленное чувство человеческого достоинства и понимает, что в этом виноват общественный строй, обрекающий народ на бесправное, полуголодное существование. Чиновники и купцы обходятся с крестьянином грубо, обворовывают его при сделках, корыстно пользуются его безвыходным положением. Особенно возмущает Горького цинизм людей интеллигентных профессий адвокатов, врачей по отношению к простому народу («Операция с мужиком»). Он осуждает нравы буржуазной провинциальной прессы, которая беды и несчастья одних людей делает развлечением для других.

Большое место в фельетонах отводится контрастам большого капиталистического города, критике отсталости провинциальной жизни, бескультурья. Ясно выраженные симпатии Горького к рабочим, крестьянам и мелким служащим вызывали злобу местных заправил, но это не пугало его. «...Газета! Я ею доволен, она не дает спокойных дней здешней публике. Она колется, как еж. Хорошо! Хотя нужно бы, чтоб она колотила по пустым башкам, как молот», заметил Горький в письме Короленко 15 марта 1895 г. (XXVIII, 89).

Самарские темы под пером Горького звучали социально широко, далеко выходя за границы города и губернии. В фельетонах писателя, опубликованных в «Самарской газете», ясно проглядывает лицо всей самодержавной России.

Пребывание в Самаре чрезвычайно важный этап в идейном и творческом росте Горького. Наряду с публицистикой здесь были созданы «Песня о Соколе», «Старуха Изергиль» и другие произведения. Работа в «Самарской газете» дала писателю обильный материал для разработки темы мещанства, «окуровщины».

В конце 1895 г. Горький в качестве корреспондента газеты «Одесские новости» выехал в Нижний Новгород на Всероссийскую промышленную и художественную выставку и одновременно начал сотрудничать в газете «Нижегородский листок».

По замыслу царского министра Витте выставка должна была показать успехи русского капитализма, достигнутые за последние 1012 лет. Но рекламный характер выставки не обманул Горького. Он оказался среди тех немногочисленных русских корреспондентов, которые сумели справедливо оценить ее, несмотря на шумиху, поднятую либеральными и монархическими газетами вокруг «нижегородского чуда». Трезвый голос Горького прозвучал на всю Россию: «Выставка поучительна гораздо более как правдивый показатель несовершенств человеческой жизни, чем как картина успехов промышленной техники страны» (XXIII, 237). Молодого журналиста не отуманили размах и пышность, с какими она была устроена.

Горький сразу отметил решающий недостаток экспозиции: в павильонах и на стендах совершенно не были отражены жизнь и труд народа, производящего все ценности, выставленные для обозрения. Как, кем, в каких условиях добыты тонны железа, угля, хлопка, построены машины, изготовлены вещи узнать было невозможно. Выставка не показывала великую созидательную силу народа.

Писатель пользуется любым случаем, чтобы напомнить о жестокой эксплуатации, которая царит на отечественных предприятиях, о чем, разумеется, умолчали организаторы выставки. Он говорит о нищенском заработке, о полурабском труде рабочих в условиях капитализма. Ненормальна жизнь, когда железо первенствует, а человек ему рабски служит (очерк «Среди металла»).

Описывая последние приготовления к открытию павильонов, Горький отмечает, что даже здесь картины эксплуатации встречаются на каждом шагу: «Со всех сторон вас окружают разные архитектурные деликатесы..., а между ними, на той же самой земле... согнувшись в три погибели, грязные и облитые потом рабочие возят на деревянных тачках и носят «на хребтах» десятипудовые ящики с экспонатами. Это слишком резко бьет в глаза... Неприятно видеть на художественно-промышленной выставке выставку изнурительного поденного труда чернорабочих» (XXIII, 142).

Горьковские очерки и корреспонденции, составившие цикл «С Всероссийской выставки», полны глубокого возмущения против нелепого, ничем не оправданного преклонения ее организаторов перед иностранщиной, пренебрежения своим, отечественным. Обидно видеть Запад постоянно и всюду в роли нашего учителя, говорит он. Машинный отдел поражает отсутствием русских имен кругом только Бромлеи, Лагарпы, Нобели, Циндели, и это оскорбляет патриотическое чувство Горького.

«Я не националист, не апологист русской самобытности, но, когда я прохожу по машинному отделу, мне становится грустно. Русские фамилии отсутствуют в нем почти совсем все немецкие, польские фамилии. Но, однако, какой-то, кажется, Людвиг Цоп вырабатывает железо «по системе инженера Артемьева»... Это производит колющее впечатление. Говорят, что почва промышленной деятельности всего скорей сроднит человечество. Это бы хорошо, конечно, но пока мне все-таки хочется видеть инженера Артемьева самостоятельно проводящим в жизнь свою систему обработки продукта» (XXIII, 226).

Писатель с тревогой присматривается, как иностранный капитал прибирает к рукам при попустительстве царского правительства одну за другой ведущие отрасли национальной промышленности: машиностроительную, нефтяную, текстильную. Ему чужд казенный патриотизм. Он осуждает организаторов выставки за попытку представить как образец русской сметки, как национального гения кустаря-самоучку Коркина, который пытался вручную изготовить велосипед и пианино, иронизирует над теми, кто лишь ради выставки вспомнил Ползунова и Яблочкина.

Труд талантливых и трудолюбивых русских людей, хорошо организованный и умело направленный, мог бы действительно дать великие результаты, но в царской России этого нет и быть не может.

Правдиво рисует Горький вырождение буржуазной интеллигенции, тлетворное ее влияние на все стороны общественной и культурной жизни. Все, к чему прикоснется буржуазия своими грязными руками, опошляется: кино, живопись, музыка, театр. На выставке особенно ярко проявилось стремление буржуазии превратить искусство в пикантное развлечение. Буржуазному интеллигенту, как и сибирскому купчику, оказались доступны лишь кафешантанные удовольствия («Развлечения»).

Острота очерков и корреспонденции Горького была такова, что городским газетам было запрещено печатать его статьи во время посещения Нижнего Новгорода царем.

Следует отметить некоторую разницу подхода к теме выставки между очерками и корреспонденциями Горького в «Нижегородском листке» и в «Одесских новостях». Нижегородцы были более полно информированы о выставке и выставочном быте, поэтому их интересовали не описания торжества, а оценка и комментарии публициста. И наоборот, одесский читатель хотел узнать обо всех достопримечательностях выставки, о том, как и чем живет Нижний Новгород. Горький учитывал это в своей корреспондентской работе, никогда, однако, не поступаясь ради занимательности серьезными заключениями. Он умел на страницах «Одесских новостей» контрастом настроений, пейзажем, иносказанием, репликами собеседников подчеркнуть недостатки существующего общественного строя.

Статьи, очерки и корреспонденции Горького о Всероссийской выставке 1896 г. помогли русскому читателю уяснить показной характер «этой универсальной лавочки» (XXIII, 237), прикрывавшей антинародную суть политики царского правительства. Они сыграли немалую роль и в творческом росте самого писателя.

Выставка дала Горькому новый материал для резкой критики упадочной буржуазной культуры, искусства и литературы. В ряде статей и очерков писатель раскрыл реакционную сущность натурализма и декадентства течений в искусстве, порожденных эпохой капитализма, перерастающего в империализм.

По поводу оценки новых течений в русской живописи, особенно картин Врубеля и Галлена, Горький вступает в полемику с художником Карелиным, писавшим в газетах «Нижегородская почта» и «Волгарь», и публицистом Дедловым из «Недели». Он критикует не только модную живопись импрессионистов, но и поэзию декадентов, символистов, чуждую людям труда. «...Господа художники и поэты, пораженные декадансом, модной болезнью, смотрят на искусство как на область свободного и никакими законами не стесняемого выражения своих личных чувств и ощущений. «Искусство свободно», твердо помнят они и с уверенностью занимаются гайдамачеством в искусстве, выдвигая на место кристально чистого и звучного пушкинского стиха свои неритмичные стихи, без размера и содержания, с туманными образами и с дутыми претензиями на оригинальность тем, а на место картин Репина, Перова, Прянишникова и других колоссов русской живописи колоссальные полотна, техника которых вполне родственна угловатым и растрепанным стихам madame Гиппиус и иже с ней. Какой социальный смысл во всем этом, какое положительное значение может иметь эта пляска святого Витта в поэзии и живописи?» (XXIII, 183). Сам писатель защищает ясность и простоту в искусстве, его тесную связь с жизнью. Задача литературы и живописи облагородить дух человека, идейно воспитать его, показать правду жизни. Искусство должно учить человека думать, в нем не может быть места глупым и вредным «чудачествам».

Горький высоко ставит реализм живописи Маковского, игры актеров Малого театра, программной музыки, утверждает неизмеримое превосходство художников эпохи Возрождения и русских мастеров XIX в. над живописью импрессионистов. Особенно ценит он подлинное искусство самого народа, в каких бы оно формах ни проявлялось. С восторгом отзывается писатель о безымянных русских камнерезах, придающих камню «легкие воздушные формы» и обладающих «тонким вкусом», «уверенной рукой» и «хорошо развитым чувством меры» (XXIII, 154). Симпатии Горького отданы «бабушке Ирине», знаменитой сказительнице Ирине Андреевне Федосовой (очерк «Вопленица»).

К выступлениям Горького, затрагивающим вопросы искусства, примыкает его статья «Поль Верлен и декаденты», опубликованная «Самарской газетой» в 1896 г. В ней наиболее полно вскрываются корни и социальный смысл декадентства как искусства, порожденного загнивающей буржуазией. Пессимизм и полное безучастие к действительности вот характерные черты творчества французских и русских декадентов (Рембо, Маларме, Сологуба, Мережковского и др.). «...Декаденты и декадентство — явление вредное, антиобщественное, явление, с которым необходимо бороться», пишет Горький (XXIII, 125). В борьбе против попыток увести искусство от действительности он вновь выступает как продолжатель лучших традиций революционно-демократической критики.

От статьи к статье крепнет публицистическое мастерство Горького. Выходец из народа, много видевший «в людях» и во время странствований по Руси, писатель неустанно работает над собой и все ближе подходит к классовой правде пролетариата, к шедеврам своего творчества «Песне о Буревестнике», роману «Мать» и другим лучшим произведениям. До конца жизни не прекращал он публицистической деятельности. Школа профессионального журналиста оказалась чрезвычайно полезной для будущего роста писателя. Непосредственно на газетной работе сблизился он с лучшими представителями рабочего класса революционерами-ленинцами. С конца 90-х годов все творчество Горького развивалось под прямым влиянием коммунистической партии и лично В.И. Ленина, чрезвычайно высоко ценившего великого пролетарского писателя.

в начало

 

к содержанию << >> на следующую страницу



[1] Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 14, с. 509.

[2] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 20, с. 173.

[3] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 25, с. 94.

[4] Там же, т. 26, с. 218.

[5] Там же, т. 5, с. 30.

[6] Некрасов. А. Полн. собр. соч. и писем, т. 2, М., 1948, с. 513.

[7] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 20, с. 174.

[8] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 22, с. 43–44.

[9] «Русский вестник», 1863, №1, с. 446.

[10] Писарев Д.И. Избр. соч., т. 1. М. -Л., 1934, с. 73–74.

[11] Достоевский Ф.М. Собр. соч. в 10-ти т., т. 10. М., 1958, с. 568–569.

[12] Щедрин Н. Полн. собр. соч., т. 6. М., 1941, с. 74.

[13] «Современник», 1857, №11, «Современное обозрение», с. 141.

[14] См.: «Современник», 1859, №7, «Современное обозрение», с. 136138.

[15] Колбасин Е. Тени старого «Современника» – «Современник», 1911, №8, с. 234.

[16] Цит. по кн.: Евгеньев-Максимов В. Жизнь и деятельность Н.А. Некрасова, т. 2. М., -Л. 1950, с. 347.

[17] Некрасов Н.А. Полн. собр. соч. и писем, т. 12, с. 188.

[18] «Современник», 1856, №8, «Критика», с. 31.

[19] «Современник», 1858, №3, «Ответ на замечания г. Провинциала», с. 111.

[20] «Современник», 1860, №6, «Современное обозрение», с. 251.

[21] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 15, с. 153.

[22] «Современник», 1859, №1, «Устройство быта», с. 68.

[23] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 21, с. 258.

[24] Там же.

[25] Там же, т. 1, с. 292.

[26] Добролюбов Н.А. Собр. соч. в 3-х т., т. 2. М., 1952, с. 5556.

[27] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 23, с. 113.

[28] Добролюбов Н.А. Собр. соч. в 3-х т., т. 3, с. 124.

[29] Щедрин Н. Полн. собр. соч., т. 3. Л., 1934, с. 38.

[30] Цит. по кн.: Eвгеньев-Maксимов В. «Современник» при Чернышевском и Добролюбове. Л., 1936, с. 501–502.

[31] «Современник», 1861, №11.

[32] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 15. с. 131.

[33] Литературное наследство, т. 2526. М., 1936, с. 50.

[34] Пантелеев Л.Ф. Воспоминания. М., 1958, с. 476.

[35] «Современник», 1861, №3, с. 279.

[36] Добролюбов Н.А. Полн. собр. соч., т. 6. М., 1939, с. 695.

[37] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 2, с. 519.

[38] Там же, т. 1, с. 271.

[39] Там же, т. 2, с. 541.

[40] «Современник», 1857, №12, «Библиография», с. 45.

[41] «Современник», 1858, №3, «Критика», с. 24.

[42] Добролюбов Н.А. Собр. соч. в 3-х т., т. 3, с. 115.

[43] Там же, с. 150.

[44] Добролюбов Н.А. Собр. соч. в 3-х т., т. 2, с. 315.

[45] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 20, с. 140.

[46] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 26, с. 107.

[47] Нечкина М.В. Н.Г. Чернышевский в борьбе за сплочение сил русского демократического движения в годы революционной ситуации (1859–1861). – «Вопросы истории», 1953, №7, с. 57.

[48] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 5, с. 28.

[49] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 21, с. 259.

[50] Там же, т. 25, с. 94.

[51] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 1, с. 291.

[52] Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т., т. 3, с. 246.

[53] Добролюбов Н.А. Собр. соч. в 9-ти т., т. 4. М., -Л., 1962, с. 278.

[54] Герцен А.И. Собр. соч. в 30-ти т., т. 7, с. 238.

[55] Щедрин Н. Полн. собр. соч., т. 18, с. 184185.

[56] «Современник», 1864, №3, с. 118119.

[57] «Современник», 1865, №1, с. 126.

[58] Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 34, с. 277.

[59] Цит. по кн.: Евгеньев-Максимов В. Жизнь и деятельность Н.А. Некрасова, т. 3, с. 285.

[60] «Русское слово», 1860, №1, отд. II, с. 122.

[61] «Русское слово», 1860, №3, отд. II, с. 2.

[62] «Русское слово», 1859, №2, отд. II, с. 64.

[63] «Русское слово», 1865, №9.

[64] Шелгунов Н.В. Воспоминания. М., -Пг., 1923, с. 278.

[65] «Русское слово», 1861, №12, отд. II, с. 1516.

[66] «Русское слово», 1860, №7, отд. II, с. 29.

[67] «Русское слово», 1861, №12, отд. II, с. 13.

[68] Писарев Д.И. Соч. в 4-х т., т. 1. М., 1955, с. 135.

[69] Писарев Д.И. Соч. в 4-х т., т. 2, с. 125126.

[70] Писарев Д.И. Соч. в 4-х т., т. 3, с. 449450.

[71] «Русское слово», 1865, №11, отд. I, с. 205.

[72] Тимирязев К.А. Соч., т. 8. М., 1939, с. 142.

[73] «Русское слово», 1864, №6, отд. II, с. 43.

[74] «Русское слово», 1864, №2, отд. II, с. 58.

[75] «Русское слово», 1864, №11, отд. II, с. 9.

[76] «Русское слово», 1864, №2, отд. II, с. 4.

[77] «Русское слово», 1865, №2, отд. II, с. 46.

[78] «Русское слово», 1863, №4, с. 1617.

[79] «Современник», 1864, №12, с. 26.

[80] Писарев Д.И. Соч. в 4-х т., т. 4, с. 147, 148.

[81] См.: Добролюбов Н.А. Собр. соч. в 3-х т., т. 1, с. 604.

[82] Там же, с. 602.

[83] Добролюбов Н.А. Собр. соч. в 3-х т., т. 1, с. 603.

[84] Там же.

[85] Горький М. История русской литературы. М., 1939, с. 216.

[86] «Искра», 1859, №5, с. 1.

[87] «Искра», 1863, №44, «Хроника прогресса», с. 629.

[88] «Литературная газета», 1934, №101.

[89] «Искра», 1859, №35, с. 344345.

[90] Поэты «Искры». Л., 1950, с. 388.

[91] «Искра», 1862, №26, с. 363.

[92] «Искра», 1861, №26, с. 379.

[93] См.: «Искра», 1861, №45, с. 353.

[94] Курочкин Вас. Стихотворения, статьи, фельетоны. М., 1957, с. 74.

[95] Курочкин Вас. Стихотворения, статьи, фельетоны, с. 582583.

[96] Там же, с. 597.

[97] Минаев Д.Д. Стихотворения и поэмы. Л., 1960, с.110.

[98] Горький М. История русской литературы, с. 217.

[99] «Правительственный вестник», 1873, №152.

[100] Щедрин Н. Полн. собр. соч., т. 8, с. 296.

[101] Там же, с. 297.

[102] Ямпольский И.Г. Из истории сатирической журналистики 1860-х годов. «Будильник» (18651871). «Ученые записки ЛГУ», серия филологич. наук, 1952, вып. 17, с. 314.

[103] Цит. по статье И.Г. Ямпольского «Из истории сатирической журналистики 1860-х годов. «Будильник» (18651871)» «Ученые записки ЛГУ», серия филологич. наук, 1952. вып. 17, с. 325.

[104] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 20, с. 38.

[105] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 5, с. 44, 45.

[106] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 12, с. 331.

[107] Центральный государственный исторический архив в Ленинграде (ЦГИАЛ), Сведения о петербургских повременных изданиях, сообщенные временному С.-Петербургскому генерал-губернатору, 1879. ф. 777, оп. 6, ед. хр. №402.

[108] Листовки петербургских большевиков. 19021917, т. 1. М., 1939, с. 18.

[109] Литературное наследство, т. 4950. М., 1946, с. 84.

[110] Позднее Антонович признал несправедливость своих нападок на Некрасова.

[111] См.: ЦГИАЛ, Дело Главного управления по делам печати. Отчет Главного управления, 1870, ф. 776, оп. 4, ед. хр. №264, л. 35.

[112] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 24, с. 333334.

[113] Там же, с, 335.

[114] «Отечественные записки», 1879, №8, с. 325, 326.

[115] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 1, с. 293.

[116] См.: например, очерк Г. Успенского «Горький упрек». Соч. в 9-ти т., т. 9. М., 1957.

[117] ЦГИАЛ, Сведения о петербургских повременных изданиях..., ф. 776, он. 6, ед. хр. №402, л. 19.

[118] Щедрин Н. Полн. собр. соч. в 20-ти т. М., -Л., 19331941, т. 7, с. 168. В дальнейшем цитируется это издание с указанием в тексте тома и страницы.

[119] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 5, с. 35.

[120] Гоголь Н.В. Собр. соч. в 6-ти т., т. 4. М., -Л., 1952, с. 273.

[121] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 48, с. 89.

[122] До 1868 г. «учено-литературный», позже «литературно-политический» журнал.

[123] ЦГИАЛ, Дело Главного управления по делам печати по изданию журнала «Дело», 1866, ф. 776, оп. 3, ед. хр. №399, л. 4а.

[124] «Дело», 1869, №7, с. 7.

[125] ЦГИАЛ, Дело Спб. цензурного комитета по изданию шт. -кап. Шульгиным ежемесячного журнала «Дело», 1866, ф. 777, оп. 2, ед. хр. №76, ч. II, л. 157.

[126] «Дело», 1868, №9 с 2.

[127] «Дело», 1870, №5, с. 29.

[128] ЦГИАЛ, Дело Главного управления по делам печати. Отчет Главного управления, 1870, ф. 776, оп. 4, ед. хр. №264, л. 35.

[129] «Дело», 1876, №6, с. 47.

[130] «Дело», 1871, №1, с. 107.

[131] «Дело», 1870, №4, с. 222234. Целиком, например, приводится ставший классическим пример булавочного производства и мн. др.

[132] «Дело», 1867, №9, с.151152.

[133] «Дело», 1871, №2, с. 4.

[134] «Дело», 1869, №2, с. 24.

[135] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 20, с. 175.

[136] «Дело», 1870, №4, с. 28.

[137] «Дело», 1874, №12, с. 27.

[138] Благосветлов Г.Е. Соч. Спб., 1882, с. XXVI.

[139] «Дело», 1870, №11, с. 79.

[140] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 20, с. 19.

[141] Впервые опубликовано в кн.: Герцен А.И. Полн. собр. соч. и писем, т. 21. М., -Пг., 1923, с. 96.

[142] Лавров П.Л. Обозрение периодических изданий. «Библиограф», 1869, №1, с. 5.

[143] Лавров П.Л. Исторические письма. Пг., 1917, с. 45.

[144] Там же, с.119.

[145] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 41, с. 15.

[146] Ленин В.И. Полн. собр. соч., Изд. 5, т. I, с. 287.

[147] «Работник», №1. Цит. по кн.: Богучарский В. Активное народничество 70-х годов. М., 1912, с. 227.

[148] Морозов Н.А. Повести моей жизни, т. 1. М., 1962, с. 339.

[149] Лавров П.Л. Соч., т. 2. М., 1934, т. 33.

[150] Там же, с. 31.

[151] Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 18, с. 524.

[152] Там же, с. 540.

[153] Ткачев П.Н. Соч., т. 3. М., 1933, с. 221.

[154] Народническая экономическая литература. М., 1958, с. 323.

[155] Группа «Освобождение труда». Сб. 3. 1925, с. 5657.

[156] Плеханов Г.В. Соч., т. 1. М. -Пг., 19231928, с. 67.

[157] Литература партии «Народная воля», М., 1930, с. 285.

[158] Плеханов Г.В. Соч., т. 1, с. 131.

[159] ЦГИАЛ. Спб. цензурный комитет, Дело о подцензурном издании «Русское богатство», 1879, ф. 777, оп. 3, ед. хр. №35, ч. II, л. 40.

[160] ЦГИАЛ. Спб. цензурный комитет, Дело о подцензурном издании «Русское богатство», 1879, ф. 777, оп. 3, ед. хр. №35, ч. II, л. 106.

[161] Официальные издатели: с января 1892 г. Е.М. Гаршин, с ноября 1892 г. Н.В. Михайловская (Гарина), с мая 1894 г. Н.В. Михайловская и О.Н. Попова, с мая 1895 г. Н.В. Михайловская и В.Г. Короленко, с 1897 г. Н.К. Михайловский и В.Г. Короленко.

[162] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 1, с. 279.

[163] Там же, с. 320.

[164] Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими политическими деятелями, Изд. 2. М., 1951, с. 341.

[165] Короленко В.Г. Собр. соч. в 10-ти т., т. 9. М., 1955, с. 94.

[166] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 3, с. 436.

[167] Короленко В.Г. Собр. соч. в 10-ти т., т. 10, с. 275.

[168] Там же, с. 244.

[169] Литературное наследство, т. 3132. М., 1937, с. 944.

[170] ЦГИАЛ, Сведения о петербургских повременных изданиях..., 1879, ф. 776, оп. 6, №402, л. 7, 10.

[171] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 1, с. 189, 190.

[172] Рукописное отделение Библиотеки им. Ленина, фонд Гольцева, письмо ему от 17 апреля 1886 г.

[173] Шелгунов Н.В. Собр. соч., т. 3, Спб., 1904, с. 34. В дальнейшем ссылки на «Очерки русской жизни» приводятся в тексте с указанием страниц по этому изданию.

[174] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 48, с. 12.

[175] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 55, с. 21.

[176] Успенский Г.И. Соч. в 9-ти т. М., 19551957, т. 9, с. 438.

[177] Успенский Г.И. Соч. в 9-ти т., т. 7, с. 510.

[178] ЦГИАЛ, Сведения о петербургских повременных изданиях..., 1879. ф. 776, оп. 6, № 402, л. 10.

[179] Короленко В.Г. Собр. соч. в 10-ти т., т. 6, с. 203.

[180] Сама «Биржевая газета» была до 1878 г. приложением к «Телеграфу» Трубникова, а с 1878 г. выходила как самостоятельная газета по программе, очень близкой к «Новостям» Нотовича.

[181] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 9, с. 250.

[182] Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 34, с. 170.

[183] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 24, с. 20.

[184] Шелгунов Н.В. Соч., т. 3., Спб., 1904, с. 905.

[185] Там же, т. 22, с. 43, 44.

[186] Там же, с. 44.

[187] Там же, т. 25, с. 8.

[188] Чехов А.П. Собр. соч. в 12-ти т., т. 11. М., 1954, с. 296. В дальнейшем цитируется по этому изданию с указанием в тексте римской цифрой тома и арабской страницы.

[189] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 27, с. 94.

[190] ЦГИАЛ, Дело об издании г. Пейкер «Русский рабочий», 1875, ф. 776, оп. 5, ед. хр. № 9, л. 4.

[191] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 4, с. 245.

[192] Плеханов Г.В. Соч., т. 3, с. 143.

[193] Цит. по кн.: Сборник материалов к изучению истории русской журналистики, вып. 3. М., 1956, с. 180181.

[194] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 25, с. 96.

[195] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т 25, с. 96.

[196] Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 23. М., 1953, с. 7. В дальнейшем все ссылки по этому изданию приводятся в тексте с указанием тома и страницы.

Hosted by uCoz