О КНИГЕ «ПРЕССА В ОБЩЕСТВЕ (1959–2000)

Эта книга, созданная совместно журналистами и социологами ровно на рубеже двух веков, долгое время не устареет, потому что она не только о прошлом, она затрагивает проблемы, актуальные и сегодня, она во многом о будущем журналистики.

Представляя книгу, для которой мы, очень маленький творческий коллектив, собрали 25 интервью авторов разных поколений, от Рады Аджубей, рассказавшей о творчестве Алексея Аджубея, до Рафа Шакирова и Сергея Пархоменко, характеризующих журналистику последних лет прошлого века, процитирую, прежде всего, небольшой отрывок из беседы как раз с Пархоменко, создателем журнала «Итоги».

«– Сергей Борисович, вы как представитель современной журналистики, разделяете для себя поколение тех, кто работал в основном в партийных органах печати и собственное? Что вы приемлете из прошлого опыта и что категорически отрицаете?

– Да, конечно, я различаю два поколения. Мало того, я считаю, что это не два поколения одной профессии, а две разные профессии.

– Две журналистики?

– Я бы выразился сильнее: это не две журналистики, а две разные профессии. Одна из них журналистика, другая – нет. И прошу не видеть в этом никаких оценочных моментов, что одна «хорошая», а другая – «плохая». Это два абсолютно разных вида деятельности.

…на вопрос, готов ли я что-то взять из той журналистики, я отвечу: нет, потому что неоткуда брать».

Поскольку в трактовке нашего собеседника журналистика практически сводилась к информационному жанру, в ранг основного понятия возводились факт, а также – источник, цитата, темп, и как бы игнорировалась, даже отбрасывалась аналитика, ему был задан вопрос:

«– Вы отрицаете вообще аналитическую функцию газеты?

– Вы знаете, языком кафедры партийно-советской печати я разговаривать не могу. Все эти «функции журналистики» – лженаука, шарлатанство. Давайте забудем навсегда эту терминологию и давайте будем разговаривать о существе дела, а не о функциях».

И далее «письма читателей» (вот так именно, в кавычках) оценивались как «симуляция источника», шла речь о том, что «мысль – не журналистика», что журналистике наши молодые коллеги учились не у своих отечественных предшественников, а исключительно за рубежом…«Бумажной прессе» предрекалось скорое исчезновение.

Мы не были согласны с этой слишком категоричной и в каком-то смысле экстремистской позицией, хотя, конечно, интервью опубликовали без купюр. В то время наша пресса в самом деле, уже в силу трансформации общества, претерпевала значимые изменения. Она стремилась к превращению в институт гражданского общества, а в то же время - из средства чисто идеологического в предмет бизнеса. Эти процессы, конечно же, сказывались на профессиональных качествах журналистов, с этим приходило много нового, полезного. Но уже тогда была видна и обратная сторона медали… Его величество Факт брал верх над всем. Соседство с ним дозволено было лишь комментарию. Пресса уже становилась почти одножанровой. Отошла на второй план аналитика, исчезали публицистика, очерки, фельетоны, даже репортажи. Статья превратилась в имя нарицательное с негативной окраской. «Ну, это же ты статью принес, это не для газеты». Почти «пачулями пахнет». Популярным стало расследование, жанр нужный и в принципе полезный, но очень часто такие материалы оказывались заказными, когда ищут не истину, а большие деньги. А ведь это то же самое, что взятка, это та же коррупция, против которой журналисты вроде бы боролись.

С этого, быть может, и началось падение нравов в журналистике, то самое, что на Западе называли «деонтологизацией прессы» и что включало многие известные элементы, начиная с вранья, цинизма и кончая бесцеремонным вмешательством в частную жизнь людей, а также – оскорбительность самого языка, неразборчивость в выражениях (как-то я услышал в передаче известного телеведущего такую реплику в адрес участника шоу: «Спасибо за идиотский ответ»).

Вместе с тем печать всё более уступала свои позиции телевидению, потому что суетливо стремилась конкурировать с ним на его главном поле, информационном, неполноценно выполняя из-за этого свои естественные функции – мыслителя, собеседника, общественного организатора... А в результате как бы шла уже следом за телевидением. Сообщение о событии как таковое в газете или журнале становилось часто бессмысленным, если не имело «добавленной ценности» – комментария, раскрывающего  причины, последствия, подробности происшедшего, осмысления его в более широком контексте. Ведь когда читатель вынимал свое печатное издание из почтового ящика, он об этом событии уже знал. Сплошь и рядом газетные обозреватели комментировали не реальную жизнь, а экранную, то, что уже показало и оценило телевидение. Известно ведь, что первые оценки, даже при последующем их опровержении, прочно оседают в сознании читателей.

Интенсификация журналистского труда приводила и к некритическому использованию не только телевизионных, но и других готовых материалов, которые нередко специально подбрасывались прессе государственными и частными организациями. Из-за спешки журналисты заимствовали друг у друга мысли и слова, не говоря уже о фактах, а это многократно умножало любую ошибку или осознанную дезинформацию.

Очень быстро наметился ещё один, быть может, наиболее серьёзный порок или просчёт новой журналистики: бравируя профессионализмом, она всё более отстранялась от читателей, отталкивала их от участия в сотворении изданий. В какой-то момент почти все газеты и журналы перестали печатать письма читателей, считаться с их мнением. А новомодные методы изучения этих мнений – фокус-группы и прочее – не  заменяли постоянного письменного общения. С газетных страниц звучал монолог, он был аранжирован разнообразием голосов профессионалов, часто хороших, индивидуально звучащих, но все же это, все вместе, представляло собой монолог газеты, журнала, телеканала.  Читатель снова видел перед собой скорее лектора, чем «собеседника», как характеризовал газету Алексей Аджубей. Отношения «газета-читатель» становились отдаленнее и холоднее. Этот разрыв явился, на мой взгляд, одной из причин сокращения тиражей, хотя, разумеется, не единственной. Но главное – журналисты как-то покорно стали соглашаться с той точкой зрения, что «бумажная пресса» должна исчезнуть.

Но ведь тот же Пархоменко, а также и Шакиров в своих оценках опирались на очевидные успехи ряда новых изданий, прежде всего – очень успешный опыт «Коммерсанта». В своем интервью «Московским новостям» основатель этой газеты Владимир Яковлев откровенно говорит, что он создал её в пику отцу, Егору Яковлеву, его «Московским новостям», и между ними шла очевидная конкуренция. Егор Яковлев вел своё популярнейшее в то время издание всё-таки в традициях лучшей, но «старой» прессы, я бы сказал – той, что сложилась под влиянием аджубеевских «Известий». Сын исповедовал иную журналистику и, как потом признал сам, вел дискуссии с отцом на эти темы. Быть может, не столько на словах, сколько на деле, и кто выигрывал тогда даже теперь сказать трудно…

Но вот прошло шесть лет со времени выхода нашей книги, больше пятнадцати – со дня создания «Коммерсанта», двадцать – с той поры, когда Егор Яковлев пришел в «Московские новости. В связи с этой последней датой его сын Владимир Яковлев, вернувшийся в Москву после длительного пребывания за рубежом, дал интервью «Московским новостям». Позволю себе подробно процитировать ту его часть, которую считаю очень значимой для затронутой темы.

Он говорил, прежде всего, что его поразило, до какой степени отец был прав! «Я понял это, когда стал смотреть, что происходит в журналистике. Восемь – десять лет назад он говорил – мне и всем – какие-то странные, смешные вещи: утеряна связь с читателем, утрачен журналистский профессионализм, газета больше не трогает читателя, не пишет о человеке... Мне все это представлялось абсолютно не важным: главное было – донести факт, добыть информацию! Сейчас я вижу: причины нынешнего кризиса – ровно те самые, о которых говорил он.

Это же фантастика: московский тираж «Коммерсанта» тысяч шестьдесят, у «Известий», «Ведомостей» примерно то же... А знаете, какой тираж у «Нью-Йорк таймс»? Полтора миллиона. Тираж «Ньюсуика» – четыре миллиона. Это к вопросу о том, что у российских газет тиражи маленькие из-за интернета, телевидения и так далее. Тиражи маленькие, потому что годы, когда общество менялось, были годами информационного голода, а теперь его больше нет, есть только информационный аппетит. Нормальная ситуация, в которой остался нормальный читательский интерес, который нужно заново нащупывать, до которого нужно как-то дотягиваться… Я пока здесь не встретил ни одного человека, который бы сказал, что ему интересно читать газеты. Книжки, Интернет, только не газеты».

Мысль об утрате связи с читателем и снижении уровня профессионализма Владимир повторяет упорно, неоднократно. «Сегодняшний кризис журналистики – прежде всего отсутствие профессионализма». На упрек, что он сам способствовал этому кризису, когда учил своих сотрудников все на свете укладывать в форму сухой информационной заметки, отвечает так: «Нет, это был просто способ подачи, метод, который тогда был интересен читателю. Сейчас он превратился в общую установку, которой все пользуются, потому что так проще. Но у читателя информация уже лезет из ушей». Это звучало как прямой ответ Пархоменко.

Познание читателя, его интересов, по мнению автора интервью, важнейшая, но непростая вещь. Здесь недостаточно, скажем, социологических опросов. И опять-таки, словно перекликаясь с Пархоменко, говорившем о фокус-группах, он замечает: «Вся хохма и тайна журналистики в том, что у читателя нельзя спросить, чего он хочет. Потому что он сам этого не знает. Нужно попадать, нужно догадываться, нужно пробовать!»

Что важно делать, как исправить положение, с чего бы он начал, создавая теперь свою газету?

«По-моему, в ситуации, которая есть сейчас, надо начинать почти с нуля. Это пространство чистого эксперимента. Нащупать утерянное ощущение читателя, утерянное понимание того, что ему надо, – очень интересная профессиональная задача. Есть несколько разных идей – и много места и возможностей на рынке... Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется: через какое-то непродолжительное время журналистика в этой стране начнет переживать новый подъем».

Мне было очень интересно услышать всё это тогда, в сентябре 2006 года, из уст создателя «Коммерсанта». Наверное, и многим другим тоже. Речь шла об отрицании всего пошлого и бездарного, что накопилось в последние годы, и о возрождении подлинного профессионализма, использовании всего лучшего опыта, того, что был добыт творческим трудом наших выдающихся коллег за многие десятилетия, а потом так легкомысленно растрачен. До той степени, что многие люди, прежде с гордостью говорившие: «я журналист», стали стыдиться своей профессии. Интересно это и теперь, когда прошло еще порядочное число лет и в журналистике опять многое меняется.

Самому Владимиру Егоровичу со времени публикации того интервью мало что в этом смысле удалось, но для того могло быть множество причин, в том числе индивидуального характера. Мне же просто захотелось столкнуть два взгляда конкретных людей на нашу замечательную профессию, тем более что они отражают и ныне существующее в обществе различие концепций современной журналистики. Читая предлагаемую вашему вниманию книгу, вы получите богатый материал для того, чтобы осмыслить его и составить собственное представление о том, что было и что стало с этой профессией, а главное – что ее ожидает в будущем. И что стоит делать самим.

Александр Волков