П. Берлин

ОЧЕРКИ СОВРЕМЕННОЙ ЖУРНАЛИСТИКИ

 

Происхождение и эволюция газеты. – Газеты новейшей формации. – Искусство современного репортера. – Успехи газетной техники. – Издержки современных газет. – Рост объявлений в них. – Капитализм в печати. – Газетный пролетариат. – Литературный бойкот. – Школы журнализма. – Общественное значение газеты. – Социальное и правовое положение печати в Западной Европе и Америке.

 

I

 

Филологи еще до сих пор ведут нескончаемый спор о происхождении слова «газета». Иные филологи учено и упорно доказывают, что слово «газета» происходит от итальянского слова gazza, означающего название мелкой монеты, выражавшей некогда стоимость газетного номера, другие же филологи столь же упорно доказывают, что слово «газета» произошло от итальянского глагола gazettare или garrulare, что означает «болтать, шуметь». Обе спорящие стороны наваливают груду материала, от которого столбом поднимается пыль веков.

Я не знаю, кто прав, кто не прав в этом споре, но я твердо знаю, что современная действительность печатного слова одинаково хорошо подтверждает и первое, и второе толкование слова «газета».

Разве в самом деле, бросив взгляд на так называемое литературное поприще, вы не найдете живого подтверждения мертвенным филологическим раскопкам и не воскликнете, что да, слово «газета» происходит от слова «монета», выражающего всю сокровенную сущность столь многих и столь почтенных органов печати? Но, с другой стороны, и другая филологическая теория, выводящая слово «газета» от слова «болтать», тоже, конечно, не почувствует недостатка в подтверждениях, так как, что-что, а уж искусство болтовни иные современные органы, и опять-таки весьма многие и почтенные, изучили в совершенстве.

Итак, ни филологические изыскания, ни современность не дают нам окончательного решения вопроса, откуда заимствовало свое имя газета. Но, памятуя восклицание Шекспира: «Что в имени! Разве роза не также бы благоухала и под другим именем?», мы оставим в покое вопрос о происхождении слова «газета» и познакомимся с происхождением самой газеты.

И в этой области далеко еще не все освещено светом положительного знания, и опять-таки ведутся упорные и ученые споры о том, где, когда и у кого появились первые газеты. Иные заглядывают в седую старину, за тысячелетия назад, и указывают на существование газеты у древних китайцев, другие считают изобретателями газеты древних римлян (Моммсен, Бюхер[1] и др.), третьи, наконец, ведут родословную газет лишь от изобретения книгопечатания.

Если понимать под газетой только современную газету, регулярно в очень короткие сроки сообщающую печатными буквами на белой бумаге различные новости, то тогда, конечно, надо признать, что возможность появления такого рода газеты была дана только с изоб­ретением книгопечатания. Но есть ли какая-нибудь надобность так суживать понятие газеты и приноравливать его к современному виду газетного дела? Мы думаем, что такого рода надобности решительно нет. Газета, как и все стороны и проявления человеческой жизни, развивалась и изменялась и лишь постепенно приобрела такой вид, какой она имеет теперь.

Мы не станем заглядывать в очень далекую старину и тревожить древних китайцев, чтобы расспросить у них о том, какие газеты у них существовали. Все относящиеся сюда мнения представляют лишь догадки, весьма щедро разукрашенные фантазией современных и древних историков. Оставим их поэтому в покое и обратимся к более достоверным данным!

Газета, в широком смысле этого слова, могла возникнуть только тогда, когда, так сказать, район общественной жизни человека раздвинулся за узкие пределы его семьи, его знакомых, его касты. Пока не было в наличности этого условия, пока люди жили совершенно замкнутыми группами, совершенно обособленными интересами, до тех пор между ними могла существовать еще, пожалуй, в том или ином виде переписка, но никакой газеты быть не могло. Газета прежде и раньше всего призвана удовлетворить, так сказать, социальное любопытство, социальную любознательность. Пока интересы человека были ограничены узким кругом небольшой группы лиц, не могло быть никакой ни нужды, ни потребности в газете. Бедная событиями жизнь этой группы была насквозь видна и известна каждому ее участнику, и если бы и появился среди них каким-нибудь чудом газетный предприниматель, то он бы не нашел материала для пополнения своего номера.

Газета могла возникнуть и возникла только тогда, когда общественная жизнь разрослась за пределы узкокастовой, когда создалась близость общественных убеждений, интересов, инстинктов наряду с географической разобщенностью людей. Когда по обширному пространству расселились люди, отделенные друг от друга большими расстояниями и тесно связанные общностью интересов, узами родства и т.п., тогда у них явилась потребность знать, что делается в их родном городе, родной общине или родном государстве. Кроме того, центральная государственная власть должна была постоянно внимательно следить за жизнью в своих колониях и окраинах. Вот почему потребность в газете или ее суррогате выросла не из нужды членов одной территориальной единицы города, общины и т.д., а из нужды установить общение между отделенными друг от друга территориальными единицами – между городами, между государством и его колониями, наконец, между государствами. Для удовлетворения этих потребностей служила раньше, конечно, переписка между частными лицами и учреждениями и всякие доклады, отчеты, отношения и предписания между официальными учреждениями.

И первая газета была не чем иным, как этим официальным отношением, изготовленным лишь в нескольких экземплярах и предназначенным для опубликования во всеобщее сведение. Древние города-республики, жившие совершенно обособленной жизнью, не чувствовали решительно никакой надобности в газете. Им совершенно достаточно было гонцов, глашатаев или надписей, доводивших до их сведения приказы попечительного начальства. Но когда при Цезаре[2] Римская империя была строго централизована и зажила общею жизнью, тогда получилось для римлян весьма широкое поле общественных интересов и тогда-то впервые обнаружилась потребность в газете и у римлян.

Мы уже заметили выше, что потребность в газете возникла тогда, когда многие люди были географически сильно отдалены от того города или государства, с которыми были связаны прочными интересами и симпатиями. А это случилось тогда, когда быстро разраставшаяся Римская империя забросила многих своих граждан в далекие провинции – колонии. Жители этих колоний, конечно, очень живо интересовались всем тем, что творится в их столице – Риме. Частная переписка и частные сведения, в силу своей неполноты и нерегулярности, не удовлетворяли. Нужно было лицо, которое взяло бы на себя специальную обязанность следить за всеми событиями жизни Рима и сообщать о них в колонии.

На первых порах каждый порешил этот вопрос лично для себя. Богатые люди, жившие в колониях, позаботились о том, чтобы завести в Риме своих личных корреспондентов-хроникеров, которые должны были держать их au courant[3] всего происходящего в столице. Большинство этих древних репортеров рекрутировалось из интеллигентных рабов, которые должны были исполнять прихоть своего любознательного господина. Постепенно большинство римских граждан, живших в провинциях, обзаводились в столице подобного рода корреспондентами. Был такой корреспондент у Антония[4], который получал через него все отчеты о государственных делах и политических прениях. Когда Цицерон был проконсулом[5], то и он не преминул завести себе корреспондента в Риме, некоего Хреста, сообщавшего ему политические новости, дававшего отчеты о гладиаторских играх, городских происшествиях и ходивших по городу сплетнях. Наконец, в эпоху, когда Цезарь мощно взялся за централизацию Римской империи, уже появилась не только частная, но и государственная потребность в газетах. У государства появилась потребность знать, что делается в его обширных владениях, и издавать повеления своим верноподданным. Таким образом, созданная в доцезарском Риме потребность в газете и попытки создать эту газету, с которыми мы выше познакомились, получили мощный толчок со стороны цезарского Рима.

Чем же была римская газета эпохи Цезаря? Римская газета эпохи Цезаря представляла нечто вроде современных официальных указателей. На белой, гипсом покрытой доске делались публикации, которыми правительство Древнего Рима доводило до сведения общества все, что считало нужным. Эти доски были весьма сходны с современными афишами, расклеиваемыми на столбах. С этих-то официальных досок и делали копии многочисленные писцы, изготовляя, таким образом, древнейшую римскую газету. Копии изготовлялись в многочисленных экземплярах и рассылались всем заказчикам, оригинал же, провисев некоторое время, сдавался в государственный архив.

Современные археологи раскопали образцы подобных римских досок, служивших прототипом римских газет. По этим раскопкам можно Довольно отчетливо восстановить характер римской газеты и ее обычный репертуар. Таких газет современная археология разыскала несколько. Одна из них называлась «Acta diurna Urbis» и имела обширное распространение. В репертуар этой газеты входил обычный материал, публикуемый в теперешних официальных органах; в ней печатались официальные указы императоров, распоряжения сената, всяческие назначения, награждения и т.д., заметки о жертвоприношениях, свадьбах, зрелищах и наиболее крупные факты текущей жизни. Газетные сообщения носили сухоофициальный характер, сведения сообщались без всякой системы, пестро следуя одно за другим. Вот, например, некоторые известия, опубликованные в древней римской газете и переведенные современными археологами:

 

«Консул Савиний вступил сегодня в отправление своих служебных обязанностей».

«Вчера над городом разразилась сильная гроза. Недалеко от Велии молнией зажгло дуб».

«В винном погребе произошла драка. Хозяин лавки опасно ранен».

«Меняла Анзидий бежал, захватив с собой большую сумму денег. Он был задержан, и все деньги найдены при нем».

«Разбойник Дениофан, недавно пойманный, сегодня утром был казнен».

 

В древнейшей газете мы находим далее те же сведения, которыми так часто пестрит свежий номер теперешней газеты. Мы читаем, например, что «Титаний приговорил к наказанию мясников, продававших мясо, не предъявленное предварительно к освидетельствованию». Такие-то вот пестрые репортерские заметки и составляли, наряду с официальными указами, предписаниями и назначениями, обычное содержание древней римской газеты. Современный газетный работник может с гордостью сказать, что в числе его родоначальников были такие люди, как знаменитый Плиний. Перу Плиния принадлежит целый ряд заметок в римской газете. Он изложил на страницах «Acta» легенду о том, как во время процесса Милоса, обвинявшегося в убийстве Клавдия, в различных частях Рима выпал град из кирпичей.

Драгоценным материалом, собранным в древних римских газетах и рисующим повседневную жизнь римлян, прекрасно воспользовались уже древние историки. Светоний пользовался этими газетами, когда составлял жизнеописания двенадцати императоров, когда устанавливал день рождения Тиберия и Калигулы и эпизод из царствования Домициана[6]. Знаменитый Тацит тоже широко пользовался этими газетами в своих исторических трудах. Он черпал из них материалы, когда описывал смерть Германика[7] и апофеоз Клавдия[8], и, благодаря отчетам в этих газетах, он мог почти дословно воспроизвести дебаты, происходившие в римском сенате по поводу предложения построить храм в честь Перона.

Такова была прародительница современной газеты, поскольку, конечно, ее могут восстановить современные исследования.

Историки культуры и, в частности, историки журнализма весьма различно относятся к оценке значения этих газет. Знаменитый историк Рима Моммсен говорит, что в Древнем Риме существовала уже современная газета «для интеллигентных читателей». С этим полным отожествлением древней римской газеты с современной едва ли кто-нибудь теперь согласится. Но противоположною крайностью является утверждение других исследователей этого вопроса (например, Якоби), доказывающих, что римские газеты на самом деле ничего общего с газетой не имели. Конечно, если сравнить писанную римскую газету с современной, то мы скорее найдем в ней сходство с письмом, чем с газетой, но ведь если грубо внешне сравнить кокон с бабочкой, то мы между первым и второй найдем не больше сходства, чем между яблоком и книгой, но это не мешает кокону и бабочке быть лишь различными формами, различными звеньями в одном и том же ходе развития. То же самое и древняя римская газета; она представляет первый, но решительный шаг от частной переписки к опубликованию для общества сведений и рассуждений. Круг лиц и интересов, который ею охватывался, был до убогости узок и беден, но он все же был уже шире круга лиц и интересов, который захватывала частная переписка. Поэтому-то и современная газета должна признать в древней римской газете свою родоначальницу.

Собственно говоря, римские газеты еще стояли на рубеже между частной перепиской и правительственным указом, с одной стороны, и газетой – с другой. Но их ясно выраженный общественный характер и то обстоятельство, что они обращались не к данному, конкретному лицу, а к неопределенной, безличной публике, заставляет видеть в них предтечу периодической печати, зародышевые формы социального общения с помощью письма. Вбирая в себя все дальнейшие завоевания культуры и техники, эти зародышевые формы последовательным и правильным ходом развились в современную периодическую печать. Не следует, однако, думать, что как только культура вырастила семя периодической печати, эта последняя начала быстро и неуклонно развиваться. Развитие периодической печати было столь же обрывисто и неравномерно, как и весь ход исторического развития, судьбы которого всегда точно и верно отражала журналистика в своей эволюции.

Разгром Римской империи[9] надолго прервал дальнейшее развитие газетного дела. На развалинах утонченной Римской империи уселись, как известно, варварские германские племена, которым совершенно ни на что не нужна была газета. И затем в течение всего раннего средневековья газета не появлялась вновь, и те ее зародыши, с которыми мы уже встречаемся в Древнем Риме, как будто совсем заглохли, заглушенные грубыми варварскими формами жизни. Жизнь снова была загнана в мелкие, обособленные и враждебные друг другу ячейки, кругозор человека снова был ограничен частоколом его дома или его маленькой группы. Люди раздробленно жили по своим маленьким социальным клеткам, круг интересов был крайне ограничен, всякий насквозь видел жизнь своей группы, – какая же при этом могла быть надобность в газете?

Лишь в более поздние эпохи средневековой жизни, когда начался сильный процесс усложнения и развития социальной жизни, снова пробудилась временно замершая потребность в газете. Для широкого, массового удовлетворения этой потребности недоставало не только книгопечатания, но и быстрых, надежных путей сообщения, без чего, конечно, невозможно было организовать правильную и регулярную доставку новостей. Отсюда понятно, почему развитие газетного дела шло рука об руку с развитием и усовершенствованием путей сообщения, причем представители этих путей сплошь и рядом являлись организаторами газетных предприятий. Необходимость поддерживать сообщения между городами и между отдаленными пунктами государства заставляла правительство, учреждения и некоторых частных лиц заводить особых специальных гонцов, которые постоянно ездили между определенными пунктами, передавая от одного в другой различного рода сообщения. В конце XV века для поддержания постоянного обмена известиями между различными пунктами усиленно начинают пользоваться этими гонцами правительственные учреждения, монастыри, князья, университеты. С течением времени между наиболее центральными и оживленными пунктами установился чрезвычайно деятельный и вполне урегулированный обмен известиями. Сначала известия эти были не чем иным, как сообщениями частных лиц частным лицам, т.е. простою перепискою или же правительственными циркулярами. Но постепенно все больший круг лиц начинал интересоваться всевозможными вестями, привозимыми гонцами, вести эти стали распространять среди лиц, для которых они представляли уже не личный, а общественный интерес. Письма, адресованные частному лицу, но представлявшие общий интерес, начали переписываться в нескольких экземплярах и рассылаться знакомым. Таким путем частная переписка постепенно развивалась в общественную рукописную газету.

В постепенном ходе развития и сообщающий известия начинал уже писать не для частного конкретного лица, как прежде, а для безыменной публики, придавая вследствие этого своим известиям все более общественный характер. Постепенно, как мы увидим, вырабатывалась и группа лиц, избиравшая своею профессией составление и рассылку этих известий, т.е. постепенно вырабатывалась профессия журналистов.

Подобный ход развития частной переписки в общественную рукописную газету мог произойти лишь в центрах наиболее интенсивной и далеко подвинувшейся социальной жизни. В средние века таким центром была, как известно, Италия и в частности Венеция. Чрезвычайно обширная торговля Венеции со всеми тогдашними государствами делала ее средоточием известий, приходивших со всех концов света. Торговцы, гости, послы, канцлеры и агенты, постоянно приезжавшие в Венецию и уезжавшие из нее, привозили с собой груду свежих известий и постоянно старались поддерживать сношения со всей страной, интересовались всем в ней происходящим. Навстречу удовлетворению этих потребностей и шла средневековая рукописная газета. Уже в XV веке магистрат Венеции взялся за собирание и опубликование бесчисленных известий, которые стекались со всех сторон в Венецию. Эти известия рассылались всем послам венецианской республики, чтобы держать их au courant всех событий.

Очень скоро и сторонние лица стали делать копии с этих магистратских газет и рассылать эти копии различным высокопоставленным лицам.

В XVI веке в Венеции среди менял и ювелиров организовывались самостоятельные бюро, которые брали на себя доставку всевозможных известий, преимущественно торговых. Круг лиц, заинтересованных в получении подобного рода известий, постепенно расширялся, благодаря чему получалась возможность для целого ряда лиц избрать себе, как профессию, составление и доставку этих известий, и таким путем начало складываться в Венеции сословие первых журналистов. Согласно духу тогдашней жизни оно образовывает вскоре свой самостоятельный цех Scrittori d'awisi[10]. В непродолжительном времени возникают подобные же газеты и в других городах, а вскоре появляется на свет Божий и цензура.

Власти, и прежде всего духовные власти, начинают подозрительно коситься на нового пришельца – газету, поднимающего шум, доводящего до людского сведения то, о чем лучше бы было умолчать, и смеющего свое суждение иметь. За рукописными газетами начинают зорко присматривать; а затем прибегают и к более решительному образу действий и прямо запрещают издание этой дьявольской выдумки. В XVI веке папа Пий V и папа Григорий XIII издают специальные буллы, которыми строго-настрого и раз навсегда запрещается издание, каких бы то ни было рукописных газет, и профессия журналистов уничтожается папским велением. В то время римские папы шутить не любили и, предав анафеме газету и ее работников, они заявили, что всякий, кто осмелится издавать газеты или писать в них, будет жестоко клеймен и сослан на галеры.

Таким образом, едва только возникла газета, едва только начала образовываться профессия журналистов, как на ее голову начал сыпаться ряд репрессивных мер, которые должны были стереть ее с лица земли. Но, увы, все эти меры могли лишь задержать ход развития, принести тяжкий вред отдельным лицам, но задушить самую потребность в общении посредством слова они не могли. Газета не явилась, как выдумка какого-либо гениального человека, она, как мы видели, была выращена всем ходом культурного развития, и для того чтобы ее уничтожить, надо было уничтожить всю эту культуру, разрушить все ее формы, расселить людей по узким социальным клеткам, ограничить их кругозор частоколом их дома, тогда у них, само собою, умерли бы потребности социального общения, и газета, само собою, перестала бы существовать. Но сделать все это не могли даже всесильные тогда папские буллы, а потому газетное дело, несмотря на угрозы клеймением и галерами, продолжало развиваться.

Грозные папские буллы не задушили живого развития газетного дела, уходившего своими корнями в общую почву культурного развития; вслед за Италией и в Германии начинают развиваться рукописные газеты. В некоторых немецких библиотеках еще сохранились экземпляры газет восьмидесятых и девяностых годов XVI века. Древнейшая из них носит название: «Новые известия сколько их получено от 26 октября 87 г. (1587) по 26 октября 88 года (1588) из Нюрнберга». Как мы уже имели случай заметить, развитие газетного дела тесно зависело от развития и улучшения путей сообщения. В тех пунктах, где существовали постоянные и быстрые сообщения, живо устанавливалась сначала оживленная частная переписка, а затем и рукописная газета. Лица, служившие в узловых пунктах путей сообщения между крупными центрами, выступили в Германии первыми организаторами регулярных газетных сообщений, в этой же роли выступают управители почты, содержатели почтовых гонцов. К ним со всех сторон стекались изустные и письменные сообщения, и им легче, чем другим, было установить регулярное получение известий, по крайней мере, из более крупных центров. Неудивительно поэтому, что они первые берутся за дело собирания стекающихся к ним известий, за дело систематизации этих известий и рассылки их абонентам. Некоторые богатые и высокопоставленные лица, не довольствуясь выходящими рукописными газетами, заводили, для личного потребления, собственные органы, для этого они у профессиональных журналистов абонировались на непосредственное получение для них специально составленных известий. Например, саксонский курфюрст Христиан II[11] заключил договор с фон Кальцгеймом, который обязан был за ежегодный гонорар в 100 гульденов доставлять курфюрсту известия обо всех происшествиях в Швейцарии, Франции и Саксонии. Своего собственного газетчика содержал и саксонский двор, и город Галле, и город Делич. Многие же из князей предпочитали абонироваться на рукописные газеты у почтмейстеров, уплачивая им подписную плату.

Крупные торговые фирмы, столь нуждавшиеся в регулярном получении известий, нередко основывали собственные газеты; из них особенно прославилась замечательная для того времени рукописная газета, издававшаяся Ротшильдами средних веков – Фуггерами[12]. Фут-геровская газета выходила под названием «Ordinari-Zeitungen», отдельный номер стоил 4 крейцера, подписная годовая плата с доставкой на дом – 25 гульденов. Фуггеровские газеты наполнены регулярными известиями из различных мест Европы, Персии, Китая, Японии и т.д. Репертуар газеты очень разнообразен, он пестрит коммерческими указаниями, политическими известиями и даже рецензиями на новые литературные произведения. Благодаря своим огромным связям и своему богатству, Фуггеры сумели завести себе агентов во всех частях света. Их газета, как и все тогдашние газеты, была конечно распространена в очень ограниченном кругу, но она была бесспорно самой замечательной рукописной газетой.

Общественная жизнь в эпоху изобретения книгопечатания была уже настолько широко развита, ее интересы были настолько разнообразны, а район их действия настолько обширен, что потребность в периодических органах очень ясно чувствовалась и сознавалась. Однако печатный станок на первых порах своего возникновения не мог удовлетворить этой потребности; для этого он был еще слишком дорог, и круг лиц, на которых могла рассчитывать печатная газета, был еще слишком ограничен. Поэтому-то наряду с действовавшим печатным станком продолжают еще долгое время сохраняться рукописные газеты, деятельнейшими сотрудниками которых выступают крупнейшие деятели Реформации. Здесь особенно следует упомянуть о Меланх-тоне, знаменитом деятеле эпохи Реформации, он усердно поддерживал, составлял и получал рукописные газеты. Его выдающееся общественное положение давало ему возможность поддерживать тесные связи с наиболее интересными пунктами и людьми, и благодаря этому он мог сообщать для газеты массу интереснейшего материала. Все эти писанные газеты продолжали, как мы уже заметили, развиваться при существовании книгопечатания, причем потребовалось еще очень и очень много времени прежде, чем газета стала печататься. Необходимым предварительным условием для этого была демократизация образования, да и всей вообще культуры, необходимо было, чтобы в газете были заинтересованы гораздо более широкие слои населения, чем кучка гуманистов и князей.

Печатная газета могла существовать только при условии обеспечения более или менее широкого сбыта, а этого-то условия не было в наличности в течение долгого времени и после изобретения книгопечатания. Любопытно, что рукописные газеты возродились в XIX веке в новых колониях Австралии и Америки. Среди немногочисленных кучек колонистов стали циркулировать (в 1830 г.) небольшие рукописные газеты; печатные газеты, конечно, не могли существовать для нескольких десятков человек, так как в таком случае они не оправдали бы даже расходов на их воспроизведение. Попытки печатать газеты начинаются с конца XV века, причем на первых порах печатаются лишь отдельные номера газеты и только те из них, которые по тем или иным особым причинам могли рассчитывать на очень широкий сбыт. Подобные небольшие газетки печатались обыкновенно по какому-нибудь особому поводу – случалось ли событие, которое захватывало, заинтересовывало всех, или же просто происходило большое скопление людей в одном месте (ярмарки, базары); в таких случаях и появляется небольшой отпечатанный листок под названием «Новая газета».

Газетка эта довольно бойко составлялась и раскупалась и приносила своему издателю кой-какие барыши. Существование ее было мимолетное, проходил базар или ярмарка, жизнь входила в обычное русло, интерес к газете быстро шел на убыль, – и печатная газета исчезала, уступая снова свое место рукописной. Эти эфемерные печатные газетки сохранились до сих пор в довольно большом количестве в богатых книгохранилищах западноевропейских центров. Самая древнейшая из подобных газет, насколько это удалось установить, относится к 1493 г. Она наполнена подробным отчетом о похоронах императора Фридриха III. Затем число этих газет начинает возрастать, они выходят под очень прихотливыми и крикливыми названиями, пока, наконец, в XVIII веке их не вытесняет регулярная, появляющаяся в более или менее короткие промежутки времени, а затем и ежедневная газета, газета в современном смысле этого слова. Содержание первых печатных газет было довольно разнообразно, в большинстве случаев они наполнялись пестрыми и шумными событиями текущего дня. Сообщались по преимуществу политические известия, причем рассуждения обыкновенно отсутствовали.

Первая периодически выпускаемая печатным станком газета появилась в Германии. Сначала (в XVI веке) газета выходила один раз в год, представляя собой систематический обзор событий, преимущественно политических, за истекший год; во второй половине XVI века подобного рода известия начинают уже выходить два раза в год. Эти полугодовые газеты составляли весьма важную статью торговли на знаменитых осенних и весенних ярмарках во Франкфурте и Лейпциге.

Первая еженедельная газета начала печататься в Страсбурге, причем по своему содержанию она решительно ничем не отличалась от прежних рукописных газет – в ней сообщались те же самые пестрые и несистематизированные известия, которые составляли неизменное содержание рукописных газет. В конце XVI и начале XVII века газетное дело начинает быстро развиваться. Тридцатилетняя война, давая богатый материал для сообщений, возбуждавших общий интерес, содействовала сильному росту еженедельной периодической печати. В начале XVII века в тогдашней Германии насчитывали уже две дюжины печатных еженедельных газет. Издавались эти газеты или содержателями типографий, или же почтмейстерами. Надо вообще заметить, что в деле развития газеты почтмейстеры сыграли очень крупную роль. При отсутствии железных дорог почты служили наиболее оживленными пунктами, куда со всех сторон стекались самые различные вести. Почтмейстер крупных почтовых трактов имел благодаря этому возможность получать подробные и обильные сведения из самых различных концов мира; кроме того, живя в центре оживленного движения, он мог быстро передавать всякие известия во все концы, с которыми он также был связан почтовыми сообщениями. Неудивительно поэтому, что во многих местах пионерами газетного дела выступают почтмейстеры. Особенно значительна была их роль в деле составления и рассылки рукописных газет. Когда возникли печатные газеты, т.е. к тому времени, когда темп общественной жизни стал значительно быстрее, когда сношения между различными государствами, городами и людьми стали легче и оживленнее, когда печатный станок дал возможность быстро, во многих экземплярах изготовить газету, тогда монопольное положение почтмейстеров в деле организации газет начинает падать и в роли газетных предпринимателей выступают сначала владельцы типографий, а затем и частные лица.

Как мы уже неоднократно замечали, развитие газетного дела находилось всегда в тесной и неразрывной связи с развитием средств сообщения. Плохие и медленные средства сообщения не давали возможности ни регулярно и быстро получать известия, ни регулярно и быстро доставлять подписчикам газету. Вот почему, как справедливо замечает Бюхер, первые печатные газеты сначала выходили один, затем два раза в год, а затем стали сразу выходить еженедельно, – ежемесячные печатные газеты нам не известны. Это на первый взгляд странное явление объясняется очень просто. Один или два раза в год газеты выходили, приспособляясь к крупным ярмаркам тогдашнего времени, происходившим в некоторых местах ежегодно, а в некоторых два раза в год. На эти ярмарки со всех сторон стекалась масса народу с самыми различными интересами, и вот к этим-то ярмаркам и приспособили выпуск своих номеров первые организаторы печатных газет. Позднее, когда общественные интересы сильнее развились, давая большой материал газетам и вызывая на них больший спрос, когда газетные предприятия начали прививаться, выпуск газет стал приурочиваться к отправке почты, почта же отправлялась из крупных центров раз в неделю; вот почему в течение долгого времени существовали лишь еженедельные газеты. Плохие средства сообщения еще в течение долгого времени не давали возможности появиться ежедневным газетам. Первая ежедневная газета появилась в Германии, в Лейпциге в 1661 г., и носила название «Leipziger Zeitung» («Лейпцигская газета»); затем в 1702 г. появляется первая ежедневная газета в Англии, а в 1777 г. – во Франции.

Содержание первых ежедневных газет немногим отличалось от содержания рукописных газет – в них сообщались все те же пестрые известия, с которыми мы уже познакомились. Типографский станок предавал тиснению всякого рода вести, приходившие из разных концов, причем редакционная работа по систематизации приходящего материала, по его проверке, на первых порах совершенно отсутствовала, не говоря уже о пропаганде своих убеждений путем подбора известий и их истолкования. Первые печатные газеты не преследовали пропаганды своих идей и не выражали собою решительно никакого политического направления, цель их была более скромная и менее почетная – они просто шли навстречу спроса занимательных или полезных новостей. В одной из старых газет мы находим описание новейших небесных знамений и предсказаний на их основании близкой гибели мира, здесь же повествуется о найденной около Зонденбурга селедке, на чешуе которой были написаны какие-то знаменательные слова. Газеты эпохи знаменитой Тридцатилетней войны подробно рассказывают о событиях войны, о том, как провинившихся солдат наказывали, вешая их за пальцы рук, о том, что война высасывала народное благосостояние и народ бедствовал. Предержавшие власти чем дальше, тем все более косо и недружелюбно стали смотреть на новую силу – печать. Пока печать сообщала лишь более или менее замечательные новости, ее терпели и даже поощряли, но, когда она стала сметь свое суждение иметь, за ней учредили строгий надзор. Первыми всполошились католические власти, как мы уже заметили, крупнейшие деятели Реформации были ревностными сотрудниками рукописных газет. Уже одно это обстоятельство заставило католические власти увидеть в газете своего врага. Правда, первые печатные газеты в этом отношении решительно не подавали поводов к преследованию и подозрению в измене католичеству, уступая по содержательности даже рукописным газетам, которым сильно примешанный элемент переписки придавал все-таки характер обмена мнениями, попытки убедить своего корреспондента и выслушать его убеждения.

Но и печатные газеты постепенно научились не только давать пестрые сведения, но и высказывать свои мнения, действовать своим убеждением. Да и, кроме того, католическим властям совсем было неудобно, чтобы все факты доходили до общего сведения. Даже маленькие и скромные первые газетки, выходившие из-под печатного станка, как-никак, а все-таки служили гласности, а многим власть имущим это было неудобно. Уже в 1479 г. появляется распоряжение духовной власти наблюдать за всеми типографиями, а в 1486 г. курфюрст майнцский впервые вводит в Германии цензуру. Почти одновременно с первыми газетами появляются и памфлеты, жестоко нападающие на периодическую печать, в которой они почуяли громадную силу. В этом отношении весьма любопытно латинское сочинение «Usus et abusus novellarum»[13], автор которого некий Каспар Шлибек приходил в ужас, как это власти спокойно относятся к появлению на свет газет. Он рекомендовал обратить на это серьезнейшее внимание и немедленно принять меры против «зловредных новаторов» – почтмейстеров, выдумавших глупую моду беседовать с «толпой» и совать свой нос, «куда не следует». Как видите, уже первые газеты не чувствовали недостатка во врагах.

В дальнейшем ходе своего развития газета точно отражала ход развития общественной жизни. Если эта жизнь бурлила и кипела, если на очередь дня, вызывая сильнейшую борьбу направлений, выдвигались важные общественные вопросы, то оживала и газета, число органов печати начинало быстро увеличиваться, статьи становились жизненнее, ярче, сильнее влияли на умы читателей. У журналов и газет росло число читателей-друзей, которые, «волнуясь и спеша», набрасывались на статьи любимых публицистов по жгучим вопросам дня.

А когда общественная жизнь мельчала и ее течение усыхало, когда общественные интересы замирали, тогда и газета обесцвечивалась, становилась бессодержательной, перья публицистов вяло, точно мухи осенние, бродили по бумаге и что-то о чем-то писали, не вызывая ни гнева, ни воодушевления, ни печали, ни радости в сердцах равнодушных читателей. Словом, употребляя выражение бессмертного сатирика, наступало то тяжелое и тоскливое время, когда читатель почитывал, а писатель пописывал...

Конечно, не только одна жизнь или, точнее, безжизненность делали печать бесцветной и тусклой; в истории печати нередко бывали и такие моменты, в минуты общественного брожения, когда печати было о чем говорить, в это самое время она вдруг оказывалась сугубо скучной и бессодержательной и говорила что-то темное, каким-то рабьим языком. Это действовали «независящие обстоятельства»...

Из этого уже очевидна тесная, неразрывная связь, уничтожаемая лишь внешним механическим образом, между жизнью и печатью, и, очевидно, что история газеты есть лишь незначительная часть истории общественной жизни, и дать исчерпывающую картину эволюции газеты, это значит изобразить весь ход развития общества. Такой огромной задачи мы в этих очерках, конечно, не преследуем, и для нашей цели вполне достаточно будет обрисовать лишь наиболее рель­ефные черты в эволюции газеты.

В былое время, когда пульс общественной жизни бился значительно слабее и ровнее, чем теперь, весь механизм газеты работал как-то тяжеловеснее и медленнее. На получение известий и их передачу читателям требовалось, по сравнению с теперешними условиями, очень много времени. Общественная жизнь была значительно проще, однообразнее, беднее содержанием и не волновала читателя такой массой вопросов, как теперь. Борьба за существование не была такою ожесточенной и напряженной, и у тогдашнего читателя газет, вообще говоря, было больше свободного времени, чем теперь. Он, этот читатель, любил коротать долгое время за чтением газеты, читал ее «с толком, с чувством, с расстановкой». Он любил солидные и длинные рассуждения газет, любил и сам солидно и длинно рассуждать по поводу газетных статей со своими друзьями, чадами и домочадцами. Газета обыкновенно прочитывалась от доски до доски и усердно комментировалась. Эта солидная газета старой формации любила «наставлять» своего читателя длинными и степенными рассуждениями, приучая его смотреть «в корень». Погоня за лихорадочно быстрым тиснением сенсационных известий была чужда этой старой солидной газете, «рассуждения» занимали в ней большее место, чем известия. Соответственно с этим и весь механизм этой старой солидной газеты очень сильно отличался от механизма современной. Роль махового колеса, с широким и скрипучим размахом, играл тяжеловесный передовик, а репортер изображал маленькое, с потешной быстротой поспевающее за большим, колесико, которому приходилось больше всех суетиться и меньше всех влиять на общий ход работы механизма. Репортеры в старой солидной газете были париями, которые в поте всего тела своего добывали факты в несколько нищенски оплачивавшихся строк. Их жалкое существование поддерживалось сообщениями о недостатках мостовой да мелкой уголовщиной.

С тех пор времена переменились. Общественная жизнь необычайно усложнилась, ее темп стал биться быстро, лихорадочно понижаясь и повышаясь, а параллельно с этим стал быстро и безнадежно вымирать нарисованный выше тип старой солидной газеты. Борьба за существование необычайно усложнилась и обострилась, деньги стали дешевле, жизнь дороже, и время сделалось деньгами. Современному западноевропейскому и, в особенности, американскому человеку совершенно нет времени на такое «баловство», как долгое, основательное чтение газеты. Если прежний солидный читатель «коротал» время с газетой в руках, то теперешний читатель «проглатывает» газетные известия в немногие минуты безделья. Необычайно трудная и сложная жизнь переживаемой эпохи навалила на современного человека столько забот и хлопот, что ему всегда некогда. Совсем не читать газеты он не может, ему газета решительно необходима, необходимее, чем кому бы и когда бы то ни было. Необходима она ему отчасти и в силу культурного бессознательного инстинкта социального любопытства и социальной любознательности, отчасти в силу сознательного желания знать, куда и как он может лучше приложить свои капиталы и труды, где он может выгоднее продать и купить, как ему лучше воспользоваться благоприятным экономическим моментом и т.д., наконец, газета ему решительно необходима, чтобы «поддерживать в обществе разговор». Но для всего этого ему вовсе не нужны рассуждения «газетных писак», которых он иногда очень презирает; ему нужны факты, нужна хроника из безусловно свежих фактов.

Современный, по горло занятый читатель обыкновенно «пробегает» газету за стаканом утреннего чая, на сон грядущий или в вагоне трамвая. Такой читатель равнодушно скользит глазами, не прочитывая, мимо всех длинных статей, о чем-то рассуждающих, и читает лишь телеграммы, хронику различных известий, да, пожалуй, фельетон, возбуждающий легкое движение мыслей, но вместе с тем не заставляющий самостоятельно думать. Фельетон этот должен быть обязательно приправлен острым соусом остроумия, пряностями дерзких афоризмов, разоблачений, пахнущих скандалом, или же представлять собою беллетристическую вещицу, которая очень легко прочитывается и еще легче забывается. Таковы несложные запросы, предъявляемые читателями так называемых «распространенных» газет к своим органам. Органы эти, у которых лишь одна цель – улавливать подписчиков, очень аккуратно выполнили вышеприведенные требования своих покупателей, т.е. читателей. Наиболее распространенные газеты новейшей формации изгнали со своих столбцов все серьезные статьи и рассуждения, поставив себе главною целью улавливать возможно точнее и быстрее все мало-мальски сенсационные известия и передавать их, пользуясь для этого всеми средствами, даваемыми современной газетной техникой, возможно быстрее. Гнаться, точно гончая, по горячим следам жизни во всех ее проявлениях и немедленно пропускать все интересные факты через печатный станок – такова программа этих новейших газет, программа, выполняемая ими с удивительной настойчивостью, мастерством и успехом. Для достижения этой цели газета располагает огромным штатом превосходно подготовленных «наших собственных корреспондентов» и репортеров. Многочисленные, рассеянные по всему свету, «наши собственные корреспонденты» и репортеры большой современной газеты служат как бы щупальцами огромного газетного организма, с помощью которых он улавливает и притягивает к печатному станку все сенсационные вести. Издатели не жалеют никаких средств для того, чтобы раньше других газет получать и сообщать крупные сенсационные известия. Затраты, которые делают для этого газеты, прямо колоссальны. Американская газета «Sour» тратила 10 000 руб. на одну телеграмму с Дальнего Востока и, благодаря такой организации, получила известие о победе американцев при Маниле раньше, чем морское министерство.

Параллельно с этой эволюцией газеты необычайно разрасталось значение репортера и репортажа в современной периодической печати. Из жалкого чернильного кули старых солидных органов печати, не гнавшихся за сенсационными известиями, а длинно и подолгу рассуждавшими об одном и том же, репортер сделался persona grata[14] в современной газете и решительно вытесняет оттуда малоподвижного, сравнительно с ним, передовика и обозревателя. Он накладывает свою печать на всю газету: передовые статьи и статьи по отдельным вопросам приобретают легкий, отрывочный, репортерский характер. От хорошей организации репортажа зависит весь успех газет новейшей формации. Под влиянием этих условий выработался удивительно смелый, подвижной и предприимчивый тип современного репортера. По этой части побили рекорд, несомненно, американские репортеры. Они почти осуществили идеал репортера – являться за пять минут до начала событий, так как они вездесущи. С подонками и верхами общества у них имеются теснейшие связи и «своя рука», щедро ими оплачиваемая, которая проводит их во все тайники интересующей их области. Не довольствуясь схватыванием еще горячих событий на лету и лихорадочно быстрым тиснением их в живой легкой форме в газете, репортеры американских газет ежеминутно из пассивных зрителей переходят в энергично активных деятелей совершающихся событий, становятся, по выражению покойного Успенского, «в числе драки». Принимая энергичное участие в совершающихся событиях, они успевают проникать лучше судебных следователей во все подробности дела и дать до удивительности подробное описание, с сообщением интимнейших вещей. Когда кубинские события волновали всю Америку, совершаемые там гнусности приводили всех в негодование, – американские репортеры приняли самое деятельное участие во всем, там происходившем, а один из них, в 1897 г., сделал даже дерзкую, вполне ему удавшуюся попытку: выкрал из кубинской тюрьмы молодую девушку Еванжелику Циснерос, заключенную в тюрьму за отказ сделаться любовницей одного испанского офицера... В том же самом году, при крайне загадочных обстоятельствах, был убит в Нью-Йорке немец Гульдензуппе. Это убийство волновало весь Нью-Йорк, поставив на ноги всю полицию, которая тщетно разыскивала убийцу.

Репортеры, конечно, выбивались из сил, чтобы держать публику au courant всех фактов и слухов, но, не довольствуясь этим, они сами добровольно организовали сыск, и через некоторое время убийца был открыт, но не полицией, а тоже репортером одной газеты. Не довольствуясь обширным штатом собственных юрких репортеров, вмешивающихся во все общественные дела и принимающих в них самое деятельное участие, американская печать новейшей формации постоянно взывает еще к репортерам-добровольцам, которые и приглашаются за очень крупные вознаграждения сообщать все сенсационные факты и разоблачения. За нахождение преступников каких-либо крупных, взволновавших общество, злодеяний она назначает добровольцам колоссальные суммы в несколько тысяч рублей.

Однако даже самым идеальным образом организованный репортаж не мог бы все-таки справиться с теми бесконечно усложнившимися задачами, которые проходится выполнять современной прессе, если бы на помощь ему не пришли поразительные завоевания техники получения и тиснения вестей. Вплоть до начала XIX века техника печатания все еще стояла почти на том же самом низком уровне, на которую она была поставлена Гуттенбергом. Печатание производилось с помощью деревянного пресса. В 1800 г. изобретается вместо этого деревянного железный пресс, давший возможность отпечатывать в один раз целый печатный лист, тогда как до сих пор это делалось в два раза. Огромным толчком вперед было применение силы пара к печатанию и изобретение скоропечатания, сделанное Фридрихом Кенигом.

28 ноября 1814 г. вышел номер «Таймса», где заявлялось, что отныне газета будет печататься «без помощи человеческих рук», посредством машины, изготовляющей в час 1000 печатных листов. Бесконечные частичные изобретения затем в течение всего времени улучшали технику печатания, делая ее все более производительной – прежняя доска была заменена валиком, печатание между двух валиков дало возможность сразу отпечатывать обе стороны листа и т.д.

Изобретение ротационной машины в связи с изобретением стереотипии поставило технику печатания на ее современную высоту.

Наконец, и техника набора делала столь же быстрые завоевания, приведя к изобретению набирающей машины. Машина эта была изобретена в 1854 г. Мергенталером. Устроенная наподобие пишущих машин, эта машина управляется с помощью клавиатуры. Машинный набор производится гораздо быстрее, чем ручной, и обходится дешевле. Хороший наборщик может набрать в час приблизительно 30 печатных строк, тогда как на машине можно набрать в этот же промежуток времени от 150 до 170 строк, т.е. в пять раз больше.

Однако, несмотря на все эти технические преимущества, набор посредством машины очень туго распространяется. Объясняется это тем, что при машинном наборе всякое исправление статьи после ее отпечатания причиняет большие хлопоты и значительные расходы.

Машинный набор идет гладко и быстро, обходясь дешевле ручного, только при условии, если в печать сдаются совершенно готовые, без всяких опечаток и пропусков, рукописи и если при печатании тоже не делаются эти пропуски и ошибки. Но при спешной газетной работе на корректурных листах постоянно приходится делать исправления, добавления, примечания, а все это значительно удорожает и затрудняет набор посредством машин. Достаточно сказать, что при машинном наборе исправление хотя бы одной буквы в уже напечатанной статье требует непременно, чтобы была снова набрана вся строка, что при сложной структуре машины отнимает очень много времени.

Для иллюстрации технических завоеваний газетной индустрии достаточно будет указать на то, что полвека тому назад с помощью ручного пресса можно было отпечатать 100–150 экземпляров газеты в час, или тысячи полторы в день. Изобретение двойной скоропечатной машины и стереотипии дало возможность отпечатывать уже 3000 экземпляров в час, а в настоящее время двойная ротационная машина, одновременно отпечатывающая, разрезающая и складывающая газетные листы, доставляет в один час 30000 экземпляров газеты.

Значение этого быстрого технического прогресса сыграло решающую роль в постановке современного газетного дела, так как только благодаря ему и развитию техники сообщений и передвижений получилась возможность удовлетворения массового спроса на газеты. Затем только эти завоевания техники дали возможность крайне удешевить газету, сделали ее доступной широкой массе народа.

Прогресс техники человеческих сношений и сообщений – почта, телеграф, телефон – сделали район интересов газеты необычайно обширным, включив в него весь мир и дав возможность с необычайной быстротой доводить до сведения читателей о крупных событиях всех пяти частей света. Современные ходкие газеты с необычайною щедростью пользуются телеграфом, тратя на это бешеные суммы и достигая действительно блестящих результатов. Во время китайских событий американская газета «Journal» тратила тогда до 20 000 руб. за телеграммы с Дальнего Востока в одном номере.

Корреспондент «Herold'a» во время грандиозного пожара 1876 г. в Чикаго, истребившего весь город, держал у своих дверей день и ночь оседланную лошадь и всадника, чтобы отвозить его телеграммы, а когда из Чикаго перестали принимать телеграммы, то он отсылал эти телеграммы со специальным экстренным поездом в ближайший город.

Корреспондент же «New York Tribune» в 1873 г., во время столкновения Соединенных Штатов с Испанией, для того, чтобы следить за ходом событий, нанял собственное судно, платя его владельцу 1000 руб. в день!

Тратя бешеные деньги на то, чтобы возможно скорее раздобыть сенсационное событие и передать его в газету, корреспонденты крупных газет в то же время не жалеют никаких средств для того, чтобы помешать конкурирующим органам передать событие раньше.

Например, корреспондент «Herold'a», посланный в один город, где ожидалось сенсационное событие, перед самым началом этого события явился на единственный, имевшийся в городе, телеграф и велел телеграфисту передавать по телеграфу... Библию! Этим путем он хотел завладеть телеграфом и не дать возможности другим корреспондентам послать вовремя телеграмму. Цель его была вполне достигнута, но обошлось это ему в полторы тысячи рублей.

Вот таким-то путем большие газеты новейшей формации и довели до степени совершенства аппарат получения и тиснения известий. Подобная постановка газетного дела требует колоссальных расходов, и бюджеты современных крупных газет разрослись необычайно. Для того чтобы издавать теперь на Западе или в Америке крупную газету, которая могла бы рассчитывать на широкий успех, необходимо вложить в дело миллионное состояние – обстоятельство, не мало посодействовавшее процессу капитализации прессы, принявшему теперь, как мы увидим ниже, необычайно широкие размеры.

Мы приведем кое-какие цифровые данные об издержках газетного производства. Для того чтобы основать крупный орган печати в Лондоне, надо иметь миллионное состояние. «Таймс», например, поглощает еженедельно до 80 тысяч руб., «Daily Telegraph» – до 60 тысяч. Каждая из этих газет тратит 2500 фунтов сажи для печатной краски. За свои парламентские отчеты «Таймс» уплачивает 2000 руб. еженедельно. За телеграммы крупные газеты ежегодно уплачивают бюро Рейтера, исключая, следовательно, собственные телеграммы, 12 тысяч руб. Главный редактор «Таймса» получает 30000 руб. в год, передовик – 15 тысяч и местный («городской») редактор – 6–8 тысяч.

Расходы американских газет выражаются в столь же колоссальных цифрах. Так, например, один набор обходится крупнейшим органам в 300 тысяч в год, специальные телеграммы обходятся в 200 тысяч руб. в год. Годовой расход большой американской газеты достигает свыше двух миллионов рублей.

Ясное дело, что подобные колоссальные расходы может нести только очень крупный «предприниматель», и неудивительно, что крупные газеты почти без исключения принадлежат акционерным обществам или крупным дельцам.

Колоссальные расходы требуют, конечно, колоссальных приходов, и приходы крупных газет удовлетворяют этому требованию. Как ни огромно распространение подобного рода газет, однако деньги, поступающие от подписки и розничной продажи, покрывают лишь незначительную долю всех расходов газеты, большая же часть их покрывается доходами с объявлений. В этом отношении современные ходкие газеты самым резким образом отличаются от газет прежней формации. Небольшая историческая справка из области эволюции издержек газетного производства отлично пояснит нам эту перемену.

Летописи старейшей ежедневной газеты «Leipziger Zeitung» сохранили нам любопытную схему расходов газеты, выходившей в 1666 г. «Лейпцигская газета» печаталась тогда в 204 экземплярах, при подписной цене в 10 талеров (т.е. 15 руб. по теперешнему курсу). Таким образом, валовой доход равнялся 2040 талерам в год. Расходы же распределялись по следующим статьям: печать и бумага – 379 талеров, плата за корреспонденции и почтовые расходы – 300 талеров, прочие расходы – 500 талеров и общая сумма расходов – 1179 талеров. Таким образом, газете оставался чистый доход в 861 талер, сумма хотя с абсолютной стороны и ничтожная, но с относительной точки зрения, т.е. по отношению к величине затраченного капитала, представлявшая весьма крупный доход – чистый доход составил 42% валового дохода.

Из этой схемы видно, что в былое время подписная плата – правда, бывшая, принимая во внимание тогдашнюю дороговизну денег, очень высокой – не только покрывала все издержки газеты, но сверх того оставляла еще значительный чистый доход. Объявлений первые газеты совсем не знали.

Теперь сравним эту смету первой еженедельной газеты со сметами теперешних крупных газет. Крупнейшая австрийская газета «Neue Freie Presse» опубликовала в 1873 г. основные статьи своих расходов и приходов. Мы узнаем, что газета печаталась в 35000 экземпляров, причем ее годовые издержки составляли 1¹/₄ миллиона гульденов; таким образом, каждый годовой экземпляр газеты обходился в 4 гульдена, между тем как подписная цена равнялась 18 гульденам, т.е. подписная цена могла покрыть лишь немногим более половины расходов. Возьмем более свежие данные. Крупнейшая баварская газета «Münchener Neuesten Nachrichten» в своем юбилейном номере (1900) опубликовала смету своих расходов и приходов. Ежедневные расходы этой газеты превышали 7400 марок, подписная же плата за четверть года равнялась 2,5 марки, т.е. каждый экземпляр приносил ежедневно в среднем 2,75 пфеннига. Так как газета издавалась в 95000 экземпляров, то, следовательно, подписная сумма и розничная продажа приносили в среднем в день 2612 марок. Следовательно, в мюнхенской газете подписная плата и розничная продажа покрывали лишь одну треть всех расходов, все же остальные расходы и весь чистый доход покрывался доходами с объявлений.

В дешевых, но очень распространенных газетах новейшей формации подписная плата и розничная торговля часто едва покрывают расходы на типографии и бумагу, и для таких газет дальнейший рост подписчиков сам по себе не только не приносит денежных выгод, но даже уменьшает чистый доход. И если, несмотря на это, газеты эти всеми мерами стараются увеличить число своих читателей, то это только потому, что дальнейший рост распространенности газет влечет за собою приток объявлений, на доходах с которых и строят все свое благополучие воротилы газетной отрасли промышленности. Каких колоссальных цифр достигают доходы с объявлений, показывает то обстоятельство, что «Таймс» в один счастливый день отметил у себя 17 тысяч руб. дохода с объявлений, а берлинская газета в первые три недели до Рождества – свыше 150 тысяч руб.! В среднем объявления приносят «Таймсу» 10000 руб. в день, менее же крупным газетам от 3 до 5 тысяч в день.

Таким образом, ведение крупного «распространенного» органа печати представляет в настоящее время очень сложную и обширную отрасль промышленности, вызвавшей к себе значительный прилив капиталов. Процесс капитализации печати в настоящее время так далеко зашел и так ярко выразил одно из основных течений переживаемой нами эпохи, что нам представляется необходимым несколько подробнее остановиться на его характеристике.

 

II

 

Одной из характернейших и, прибавим, печальнейших черт переживаемой нами эпохи является процесс постепенного втягивания в область капиталистического хозяйства самых различных фактов и отношений, до сих пор не носивших не только капиталистического, но и вообще экономического характера.

Капиталистическое хозяйство расширяет район своей деятельности, не только капитализируя докапиталистические формы хозяйства, но и создавая совершенно новые объекты хозяйственной деятельности, вовлекая в хозяйственный оборот многочисленные «нематериальные» блага.

«По образу меновых ценностей, – говорит Маркс в «Капитале», – выражающих общественную организацию производительного труда, облекаются в форму меновых ценностей объекты, таковой организации сами по себе не выражающие: товарную форму приобретают такие, например, нематериальные блага, как совесть, честь и т.д., отчуждаемые за деньги». «Всюду, где она достигла господства, – говорит Маркс в другом месте, – буржуазия разрушила все старые патриархально-идиллические отношения. Она безжалостно разорвала пестрые феодальные нити, связывавшие человека с его повелителем, и не оставила между людьми никакой связи, кроме голого интереса, бессердечного чистогана. В холодной воде эгоистического расчета потопила она порывы набожной мечтательности, рыцарского воодушевления и мещанской сентиментальности. Она превратила в меновую ценность личное достоинство человека и на место бесчисленного множества видов благоприобретенной и патентованной свободы поставила одну, чуждую идеальных соображений, свободу торговли».

Этот процесс установления хозяйственного отношения к нехозяйственным фактам, процесс хозяйственной эксплуатации нематериальных благ, принял в настоящее время необычайно широкие размеры, разлившись «холодною водой эгоистического расчета» по всему лицу земли капиталистической...

Трудно подыскать какое бы то ни было явление современной жизни в Западной Европе и, в особенности, в Северной Америке, которое бы косвенно или прямо не было превращено в объект хозяйственной эксплуатации, не облеклось бы в форму меновых ценностей.

Экономистам доброго старого времени этот процесс создания ложных экономических ценностей был совершенно неизвестен. Они любили обсуждать и нередко осуждать экономические явления с нравственной точки зрения, а теперь установилась эксплуатация нравственных явлений с экономическими целями.

Один из первых наших экономистов, Ив. Посошков сердился даже за такие выражения, как «подушная подать», находя, что «душа» никакого касательства к хозяйственной жизни не имеет и иметь не должна. «Во исчислении душевном, – писал он по этому поводу, – не чаю проку быти, понеже душа не осязаемая и умом не постижимая и цены не имущая; надлежит ценить вещи грунтовые». Какими наивными кажутся нам теперь эти слова! Увы, теперь многие качества души, «не осязаемой, умом не постижимой и цены не имущей», превратились в обычный товар.

В их числе превратилось в товар и печатное слово. Слово, обращаясь к которому в восторженном гимне, К. Аксаков говорил:

 

Ты чудо из Божьих даров!

Ты мысли светильник и пламя,

Ты луч нам на землю с небес,

Ты нам человечества знамя,

Ты гонишь невежество, ложь,

Ты вечною жизнию ново,

Ты к правде, ты к благу ведешь!

 

Это самое слово, «дар Бога святой», «духа единственный меч», самым широким образом эксплуатируется теперь капитализмом, сделавшись чрезвычайно ходким товаром, производимым по тем же самым законам капиталистического хозяйства, как и все прочие товары. Язва литературного капитализма все разрастается и грозит на практике жизни полнейшею гибелью элементарному, сформулированному Гоголем требованию – с печатным словом надо обращаться честно...

Так называемое литературное поприще в настоящее время довольно густо застроилось литературными фабриками и лавками, торгующими печатным словом распивочно и на вынос. Развращающее влияние капитализма в печати сказывается прежде всего в том, что он ведет к полнейшему забвению развивающей, пропагандистской роли печати, крепко внедряя вместо этой благородной задачи единый руководящий принцип – «чего изволите?». Для капиталистической печати читатель служит попросту покупателем, капризным вкусам которого надо потрафить. Отсюда и «направление» капиталистического органа определяется исключительно спросом. Если либеральное направление обещает нашему литературному купцу больший доход, то он издает либеральные книжки и газеты, если же квартальное направление обещает ему еще больший доход, то он начинает квартальничать; если появится спрос на конституцию, он станет преподносить своим читателям богатый выбор конституций новейших фасонов, а если обнаружится большая склонность почтеннейшей публики к севрюжине, то он поспешит убрать конституцию, так чтобы и духу ее не осталось, и аппетитно расположить севрюжину.

Ниже, из статьи г. Гурвича, читатель познакомится с многочисленными фактами, рисующими капиталистическое грехопадение печати. Эти очень печальные факты газетной действительности Запада уже давно эксплуатируются нашей охранительной печатью с заранее обдуманным намерением доказать тлетворность свободы печати.

Но существует ли на самом деле какая-либо причинная зависимость между свободой печати и ведущим к беспринципности и продажности капитализмом в печати? У всякого человека, привыкшего рассматривать все крупные общественные явления в известной исторической перспективе, на этот вопрос может быть только один ответ – резко отрицательный.

Прежде всего, самая поверхностная историческая справка показывает, что, например, позорная продажность печати отлично существовала тогда, когда о свободе печати нельзя было и заикаться.

Чтобы не ходить далеко за примером, достаточно вспомнить хотя бы нашу «Пчелу» и знаменитого Булгарина.

Наоборот, при отсутствии свободы печати на так называемом литературном поприще происходит искусственный подбор органов и публицистов, пишущих больше за страх, чем за совесть, и идеи этих публицистов получают в обществе принудительный курс обращения.

Если же при свободе печати на Западе мы наблюдаем гораздо больше фактов продажности печати, чем у нас, то это объясняется отчасти не чем иным, как благодетельным действием свободной печати, выводящей все эти факты на свет гласности, тогда как при отсутствии свободы печати факты эти, существуя, остаются скрытыми, заживо похороненными.

Здоровый режим свободы печати оказывается, напротив, настолько благодетельным, что он до известной степени парализует, обезвреживает развращающее действие капитализма и продажности в печати. Обезвреживает до известной степени тем, что создает внимательный общественный контроль над всеми отправлениями общественной жизни и мысли, создает ту чистую, здоровую атмосферу гласности, в которой трудно развиться темным явлениям газетной действительности. При свободном режиме факты продажности печати раньше или позже, а попадают в широкую, светлую полосу гласности, которая распространяется свободною печатью. И если указывают на позорную роль, сыгранную печатью в таких делах, как Панама, как дело Дрейфуса, то пусть не забывают, что в этих делах темная роль иных органов печати и общественных деятелей никогда не могла бы быть разоблачена без помощи свободной печати. Подобного рода скандалы могли происходить, да происходили и происходят и без свободы печати, и вся-то разница лишь в том, что в этом случае все осталось бы шито-крыто и честная печать, если бы она и была осведомлена об этих скандалах, принуждена была бы изображать собою глухонемую.

Отсюда понятно, что капитализм и продажность в печати действуют несравненно менее губительно при свободе печати, чем при отсутствии ее; и в частности развитие журнального капитализма у нас, в России, грозит нам значительно более губительным действием, чем на Западе. А у нас журнальный капитализм делает большие успехи.

В свое время Герцен, быть может, еще имел основание писать:

 

«В бедной и обиженной литературе до последнего времени было множество всяких чудаков, но большей частью это были люди чистые, люди честные. Аферисты, плуты, делатели фальшивых векселей и истинных доносов, если и попадались, то они шныряли где-то по подвалам и никогда не лезли на видные места, точно лондонские тараканы, державшиеся в кухне и не являющиеся в салон. Таким образом сохранилась у нас наивная вера в поэта и писателя. Мы не привыкли к тому, что можно лгать духом и торговать талантом так, как продажные женщины лгут телом и продают красоту; мы не привыкли к барышникам, отдающим в рост свои слезы о народном страдании, ни к промышленникам, делающим из сочувствия к пролетарию доходную статью. И в этом доверии, давно не существующем на Западе, бездна хорошего, и нам всем следует поддерживать его».

 

Увы, эти прекрасные слова Герцена звучат теперь грустным анахронизмом: ежедневно продающиеся органы у нас теперь быстро плодятся, множатся и населяют литературное поприще. В чем, в чем, а в этом мы быстро догоняем Европу, совершенно не вырабатывая при этом тех условий, которые до известной степени парализуют в Европе губительное действие капиталистической постановки газетного дела.

В силу особых условий на нашей прессе лежит гораздо более всеобъемлющая и ответственная роль, чем на европейской или американской прессе. Как ни «исправлено и дополнено» отражает русская печать русскую жизнь, как ни тесен отведенный ей район, как ни царит в ней «шепот, робкое дыханье», все же печать служит у нас единственной кафедрой, с которой можно услышать хотя бы какой-нибудь голос общественного мнения. На Западе, при поразительном богатстве и разнообразии форм общественной и политической жизни, пресса уже утратила свое былое значение единственной трибуны общественного мнения. Парламенты, политические собрания, партийные организации взяли на себя огромную часть тех общественных задач, которые лежали прежде на печати.

Отсюда понятно, что идейное падение печати, под влиянием проникшего в нее капитализма, не может иметь на Западе таких вредных для общества последствий, как у нас в России: на Западе и помимо печати открыта широкая возможность произнести и выслушать общественную проповедь на любые темы; у нас же если эта проповедь и может раздаваться, то только со страниц печати. И если в нашей печати дозволенная ей робкая общественная проповедь, больше похожая на пантомиму, будет заглушена еще и внутренними капиталистическими влияниями, то ее негде будет произнести и выслушать на всем необъятном пространстве матушки-России...

В виду всего этого нам не приходится особенно хвалиться перед Западом отсталостью нашего газетного капитализма и газетной продажности. Как далеко ни зашло в этом отношении дело в Западной Европе и Северной Америке, все-таки никто не станет утверждать, что там совсем исчезла некапиталистическая, идейная пресса, играющая, благодаря свободному режиму, огромную просветительную роль, превратившаяся в могущественный фактор всей общественной и политической жизни страны.

Никакая общественная работа на Западе не мыслима без косвенной или прямой поддержки печати... Даже крупные, гениальные отвлеченные идеи могут получить в настоящее время широкое распространение в значительной степени только благодаря печати, подхваченные ею, принятые ею к размену.

Несмотря на широкое проникновение в западную печать капитализма, там, в особенности в Англии и в Германии, существуют многочисленные органы, лишь с технической стороны пошедшие на выучку к капитализму и сохранившие полнейшую независимость и неподкупность направления. Всю могучую прессу Запада подкупить невозможно, и всегда при свободном режиме тот или иной орган печати выведет темные дела на чистую воду.

При свободном режиме даже жалкая продажная пресса порою служит орудием общественного прогресса. Если не по убеждению, то в виду расхождения интересов, в виду конкуренции, если не за совесть, то за страх, эта пресса разоблачает всяческие темные дела и замыслы и несет таким образом службу великому делу гласности. Даже среди жалких газет всегда найдется если и продажный, то не купленный орган печати, который с наслаждением бросится на разоблачения, на которые так падка публика, и хотя бы с бутафорским негодованием раскроет те или иные темные проделки. Присмотритесь, в самом деле, к крупным скандалам последних лет и вы убедитесь, что, несмотря на всю щедрость, на огромный фонд для пресмыкающейся прессы, крупным деятелям этих скандалов никогда не удавалось вполне подкупить прессу, и раньше или позже, даже в рядах пресмыкающейся прессы, всегда находился орган, который выводил дело на чистую воду. Таким образом, свобода печати не только не порождает продажность печати, но, наоборот, сильно обезвреживает губительное действие последней. Капитализм же в печати порождается теми общими условиями развития капиталистического строя, о которых мы выше говорили.

 

III

 

Появление капитализма в печати вызвало, конечно, появление газетного пролетариата. Трудно и придумать что-либо более тяжкое, чем положение литературного пролетариата, этих жалких чернильных кули. Сплошь и рядом в кадры литературного пролетариата попадают люди с очень большим самолюбием и порой большим талантом, люди, пишущие «соком нервов своих и кровью сердца своего» и получающие за это лишь нищенское вознаграждение, принимающее во внимание не ценность этих драгоценных соков нервов и крови сердца, а цену чернил по 5 коп. за целый флакон.

В прекрасной драме Фрейтага «Журналисты», не устаревшей несмотря на свое полувековое существование, выведен, в лице Шмока, типичный представитель журнального пролетария.

 

«Мой редактор, – жалуется полковнику Шмок, – несправедливый человек. "Обращайте внимание на стиль, хороший стиль главное; пишите глубокомысленно. Шмок, теперь от газет требуют, чтобы они были глубоки"», – говорит мне редактор. Хорошо, я пишу глубоко, стараюсь быть логичным и приношу ему работу. «Это что такое?» – кричит он и бросает манускрипт: «не годится! тяжеловесно, педантично... Вы должны писать блестяще, Шмок, гениально, теперь читатель требует, чтобы ему давали приятное чтение». – Что мне тут делать? Ну, я пишу гениально, вставляю в статью много блестящего. Мой редактор берет красный карандаш и вычеркивает все обыкновенное, оставляя одни бриллианты. Так мне нельзя существовать. Как писать одни бриллианты по две копейки за строчку?»

 

Эти слова несчастного Шмока, обыкновенно вызывающие улыбку у зрителей, хорошо вскрывают перед нами большую душевную драму маленьких работников печати, нередко одаренных талантом, который им приходится разменивать по две коп. за строку в тяжелой литературной поденщине. Литературный пролетариат лишен даже тех орудий обороны, которыми, хорошо ли, плохо ли, но все-таки вооружен западноевропейский фабричный пролетариат – сплоченных профессиональных союзов, законодательства об охране труда, точно определенного рабочего договора. Обыкновенно, между журналистами, работающими «сдельно», и капиталистами печати не заключается никакого юридически оформленного договора, в силу чего первые в любую минуту могут быть выброшены на улицу и оставлены буквально без куска хлеба. Найти новую работу крайне трудно, так как предложение мелкого литературного труда всегда значительно превышает спрос на него.

Трудно себе и представить, каким нищенским вознаграждением готовы довольствоваться впроголодь живущие литературные пролетарии. Пеллутье в своей книге «Жизнь рабочих во Франции» рассказывает: «Мы слышали от одного магистра словесности, лишившегося всякой протекции, что самые скромные и совершенно невероятные по своему характеру занятия переполнены; он сам предлагал одному журналисту работать в нем и хорошо работать за вознаграждение, равняющееся лишь плате за обед»[15]. В Национальной Библиотеке Парижа имеется книга, куда вносят предложения своего труда лица либеральных профессий. О какой нищете и безвыходности положения литературного пролетариата рассказывают иные из этих записей! Один, например, заявляет: «Я делаю все: исправляю романы, драмы, комедии, исторические труды; беру переписку, переводы, составляю каталоги по ценам исключительно дешевым»... А вот какая-то дама ищет литературного труда и в крайнем случае готова пойти в гувернантки... Вот другой литератор, готовый продать свою рукопись вместе со своей славой другому лицу, он «уступает в собственность пьесу в трех актах с анализом ее в предисловии или другую трехактную пьесу с замечательными законченными диалогами. Спешно».

Года два тому назад одесские репортеры одной крупной газеты устроили стачку и в числе своих требований выдвинули... требование, чтобы издатель не обращался к ним с площадной бранью. Этот факт достаточно хорошо рисует моральное положение газетного пролетариата.

Как мы видели выше, капитализм в печати является лишь одной из струек того общего процесса проникновения капитализма во все поры современного общества, которым ознаменована вторая половина покойного и начало новорожденного века. Отсюда понятно, что никаких специфических мер борьбы против газетного капитализма у современного общества нет. Для того чтобы совсем исчезла капиталистическая печать, само современное общество должно перестать быть капиталистическим, но из этого вовсе не следует, что нет никаких средств, чтобы смягчить это зло, уменьшить его влияние. По существу здесь необходимо прибегнуть к тем же самым средствам, которые с успехом были использованы в борьбе с промышленным капитализмом. В ряду этих мер первая принадлежит развитию профессиональной организации и профессионального образования. Дело организации литературного пролетариата обстоит из рук вон плохо и едва начинает делать первые шаги. А между тем не подлежит сомнению, что хорошо организованные журналисты сумели бы дать прекрасный отпор поползновению капитала привести «сочинителей» «к подножию ног своих», как выражается один из персонажей Лейкина.

Перифразируя знаменитую фразу, надо сказать: «Пролетарии литературного поприща, соединяйтесь!»

В деле борьбы с капитализмом в печати общество располагает еще одним очень сильным и действительным оружием – литературным бойкотом.

В «Словаре юридических и государственных наук» мы находим следующее определение общественных бойкотов:

 

«Все партийные, общественные бойкоты являются делом всего общества; это суд общественной совести над возмутившим ее образом своего поведения индивидом. Общественные бойкоты имеют, таким образом, черты сходства с судом Линча, от которого отличаются тем, что там общественная реакция обрушивается на физическое, здесь на социально-экономическое благосостояние личности. Несмотря на отсутствие строгой организации, общественные бойкоты, вследствие своей стихийной силы, представляют собой очень острое орудие борьбы».

 

Нам думается, что это «очень острое орудие борьбы» может быть с большим успехом направлено на борьбу с литературными промышленниками. И при том, именно по отношению к этим промышленникам это орудие борьбы является как нельзя более сильным и как нельзя более верным.

Литератор убежденный, журналист честный не торгует своими произведениями, его цель будить «чувства добрые», и ради этой цели он готов одиноко нести крест страдания. Его интересует не сбыт «экземпляров», а распространение идей. Столкнувшись с равнодушием публики, он не продаст «правды чистые учения», не изменит им, или употребит всю силу находящегося в его распоряжении красноречия, всю заразительность своего искреннего убеждения для того, чтобы переубедить читателей, предпочтет остаться нищим и одиноким, устремит все свои надежды на потомство или, наконец, сломает свое перо, но не станет подлаживаться под спрос.

А литературному промышленнику на подобные сантименты вполне и исключительно наплевать. Его интересует не пробуждение чувств добрых, а лишь подписная плата. Если последняя поступает в исправности – значит дело хорошо налажено и он, пожалуй, готов на радостях прибавить в месяц двугривенный сочинителю, сумевшему потрафить такой взбалмошной даме, как читающая публика. Но, а ежели подписная плата не идет в кассу, то стало быть дело из рук вон плохо, надо, значит, его на другой манер поставить, да получше принюхаться, чего эта публика желает.

И будьте уверены, что как только публика хотя немного отвернется от «органа», так тотчас же наш предприниматель сам не свой всполошится, заерзает, заходит и всей своей физиономией и фигурой изобразит вопрос: «Чего изволите?»

Из этой зависимости от подписной платы и проистекает вся уязвимость литературного промышленника и вся сила по отношению к нему литературного бойкота. Объявите против него литературный бойкот и будьте уверены, что завтра же он переменит в какую угодно сторону свое направление и запоет из какой угодно оперы.

На Западе, как мы выше видели, сила капитализма в печати опирается на прочный спрос со стороны, общества на подобного рода прессу, но и там, как мы увидим ниже, попытки литературного бойкота, оставшиеся, к сожалению, совершенно разрозненными, дали блестящие итоги. У нас же, в России, капитализм в печати держится помимо «независящих обстоятельств» еще в значительной степени благодаря дряблости и мягкотелости нашей читающей публики, совершенно не сознающей своей власти над эксплуатирующими ее литературными промышленниками. У нас сплошь и рядом говорят:

 

– Да, правда, такая-то газета заведомо продажная, она совершенно развращает читателя.

– Но позвольте, зачем же вы в таком случае ее выписываете и читаете, ведь общественное мнение должно бы вас привлечь к своей ответственности за участие в развращении публики, так как, поддерживая своими подписными деньгами и своими объявлениями эту газету, вы тем самым поддерживаете и то богомерзкое дело, которому она служит и которым вы так красноречиво и справедливо возмущаетесь.

– Так-то это так, да что поделаешь, когда эта газета самая распространенная, полная и осведомленная. Из нее полнее, чем из всякой другой, можно все узнать: кто умер, где что у кого украли, где убили, где концерт, что происходит на всем свете. Поэтому и приходится читать ее, да и объявления несешь в нее же, так как она ведь самая распространенная, поэтому и объявления достигают в ней наибольшего распространения. Никак без нее не обойдешься. Да и помилуйте, что я один поделаю. Ведь известно, что один в поле не воин. Ну хорошо, откажусь я от подписки на эту газету, будет одним подписчиком у нее меньше, для меня ведь это, как-никак, лишение, а она и не заметит.

 

У нас очень принято так рассуждать, а между тем все это рассуждение основано на гражданской дряблости и мистическом представлении о каких-то «всех», представляющих не слагаемое из Иванова, Петрова, меня, вас и т.д., а какое-то мифическое лицо. Если бы многочисленные лица, негодующие на продажную прессу, вместо трусливых ссылок на то, что один в поле не воин, действенно выразили бы свой гнев, т.е. отказались бы от всякого касательства к данной газете, то тогда бы многие продажные газеты перестали быть «распространенными»…

Нам думается, что литературный бойкот, получив прочную общественную организацию, разрушит до известной степени возможность существования и процветания органов печати, которых все ругают, но вместе с тем и все читают.

В силу этого значение литературного бойкота велико и обильно.

Он уже был испробован против некоторых органов, так, например, во Франции подверглись бойкоту несколько лет тому назад газеты «Rappel» и «XIX Siècle», случаи бойкотирования газет происходили и в Соединенных Штатах.

Наконец, любопытнейший и поучительный случай литературного бойкота произошел несколько лет тому назад в Берлине по отношению к типичной капиталистической газете «Lokal-Anzeiger», издаваемой крупным газетным промышленником Августом Шерлем. Шерль бесстыдно эксплуатировал своих типографских рабочих и, кроме того, совершенно лишил их права коалиции. Когда же, несмотря на это, наборщики устроили собрание, то Август Шерль немедленно уволил 24 человека.

Возмущенное трудящееся население Берлина немедленно постановило отказаться от абонемента на «Lokal-Anzeiger» и, кроме того, объявлялось, чтобы никто и ничего не покупал в тех торговых фирмах, которые будут помещать свои объявления в «Lokal-Anzeiger». Шерль нес, конечно, огромные убытки и через самый короткий срок принужден был пойти на мировую и удовлетворить все требования возмущенных подписчиков. Тогда говорили, что он потерял благодаря литературному бойкоту до 80 тысяч подписчиков, не говоря уже о потере объявлений.

 

IV

 

Развитие всяческих профессиональных организаций и тесно с ним связанное развитие профессионального образования составляет, бесспорно, одну из характернейших черт переживаемой нами эпохи.

Наука уже давно перестала развиваться «вдали от суетного света», теперь день ото дня разрастается ее, так сказать, повседневное значение, укрепляется ее светлая роль в темной и тяжелой практике людской жизни. В Западной Европе нет теперь, кажется, такой профессии, представители которой не сознавали бы этого громадного практического значения знания и соответственно с этим не стремились бы организовать широкое профессиональное образование.

В стороне от этого движения оставалась до самого последнего времени лишь та профессия, представители которой с наибольшим жаром и убежденностью проповедовали всю пользу профессионального образования. Говорим о братьях-писателях.

Проповедуя трудящимся слоям населения принцип «в единении сила», доказывая, что вне профессиональной организации и без профессионального образования нет путей для серьезного улучшения материального и морального положения, журналисты в это самое время являли собою пример удивительной разрозненности, удивительного отсутствия профессиональной сплоченности. Причиной ли тому характер литературного труда, затрагивающий такую интимную и щекотливую сторону, как убеждения, и тем самым мешающий работникам пера – мы совсем оставляем здесь и ниже в стороне разбойников пера – сорганизоваться в профессиональный союз, в котором были бы замирены все внутренние разногласия и вся освобожденная этим энергия была бы устремлена на борьбу с эксплуататорами литературного поприща и на подъем умственного и материального уровня пишущей братии, или же сказался здесь тот факт, что люди интересов вообще легче организуются, чем люди убеждений. По той или иной причине это происходит, а журналисты представляют наименее организованную профессию. Что умственный ценз в особенности мелкой газетной братии оставляет желать очень и очень многого, об этом едва ли станет спорить всякий мало-мальски знакомый с действительностью газетного дела. Немецкий император Вильгельм заметил как-то, что журналисты рекрутируются из выгнанных гимназистов, а Бисмарк указал на еще одну категорию людей, поставляющих кадры журналистов, – это люди, которым не повезло в избранной ими профессии, и, оставшись без дела, они и взялись за журналистику. Эти раздраженные замечания Вильгельма и Бисмарка, конечно, несправедливо было бы принять во всем их объеме, но за всем тем приходится сознаться, что среди современных работников журналов и, в особенности, газет не мало людей принадлежат и к первой, и ко второй категории, т.е. не мало людей, вступающих на «оный путь, журнальный путь» с самым элементарным образованием, легким «научным» багажом, состоящим из умения читать и писать (сплошь и рядом безграмотно), да вдобавок еще из элементарных письменных принадлежностей. Не говорим уже о полном отсутствии специальной, профессиональной подготовки для журналистской деятельности.

В последнее время на Западе очень много говорят о насущной необходимости поднятия образовательного уровня журналистов. И насущность этого подъема растет вместе с ростом социального значения и ответственности великой шестой державы – державы печатного слова. Но если теперь почти никто не оспаривает необходимость подъема общего образования журналистов, то вопрос о необходимости и даже желательности профессионального, специального образования журналистов вызывает до сих пор сильнейшие разногласия и число решительных противников идеи профессионального образования для журналистов значительно превышает число ее сторонников. Последней апелляционной инстанцией в этом споре является практика, опыт, в настоящее время зарегистровавший уже не одну попытку организации профессионального образования для журналистов. К этим-то практическим попыткам мы и обратимся теперь, а познакомившись с ними, мы затем уже попытаемся выяснить вопрос, насколько для журналистов нужно и возможно профессиональное образование.

Профессиональные школы журнализма существуют в настоящее время в двояком виде – или как особые курсы журналистики при одном из существующих факультетов, или же в виде совершенно самостоятельных «высших школ журналистики». Сначала были устроены первого рода курсы, причем первые курсы появились в Америке, при университетах в Чикаго, Филадельфии и Колумбии. Здесь курсы журналистики читались в виде особого курса при юридическом факультете. Таким образом, на первых порах развития дела профессионального журналистского образования к программе юридического факультета был присоединен курс журналистики, прослушав который юристы получали кое-какую профессиональную подготовку на тот случай, если пойдут в журналистику. Подготовка эта была очень скудна.

Факультет давал недурное общее образование, значительно более разностороннее, чем включенное в обычные программы юридических факультетов, но профессиональная подготовка для журналистской деятельности была поставлена в нем, повторяю, весьма скудно.

Но на сказанном дело не остановилось, и курсы журнализма стали быстро развиваться в Америке. В скором времени при университете в Филадельфии профессором Джонсоном были основаны превосходно организованные курсы журналистики, дававшие своим слушателям очень хорошую профессиональную подготовку. В программу этих курсов входили следующие предметы:

 

1) История периодической печати, в особенности в новейшее время. Сравнительное изучение газет различных стран. Усвоение основных принципов и обязанностей журналиста. Изучение организации объявлений, управления газетным делом и т.д.

2) Изучение законодательства о печати.

3) Практические занятия по составлению репортерских отчетов и рецензий. Выработка умения сжато и ярко излагать.

4) Практические занятия по составлению хроник, художественной и литературной критики, журнальных статей и т.д.

 

Курс рассчитан на четыре года, причем для всех слушателей обязательны посещения целого ряда других общеобразовательных лекций по истории, литературе и т.д.

Как мы видим, курс профессора Джонсона преследует цель – дать достаточное профессиональное, а не только общее образование для будущих деятелей журналистики.

Из Америки идея профессионального образования журналистов перенеслась в Европу, и теперь во всех странах Европы организованы или курсы журнализма при университете, или же отдельные «высшие школы журналистики». Из курсов журнализма, читаемых при университетах, прежде всего должны быть отмечены превосходные курсы, читаемые при Гейдельбергском университете профессором Кохом. Профессор Кох читает свои курсы для студентов всех факультетов, на его лекции записываются и юристы, и филологи, и философы, рассчитывающие впоследствии избрать деятельность журналиста или же просто интересующиеся современной постановкой газетного дела. Курсы профессора Коха распадаются на две части – практическую и теоретическую. В теоретическом курсе профессор Кох знакомит своих слушателей с историей периодической печати в различных странах и в особенности в Германии, с отношением, которое занимает журналистика к литературе, искусству и политике. Изучается при этом законодательство о печати в различных странах, организация корреспондентских бюро и телеграфных агентств, и наконец, слушатели подробно знакомятся с обычным содержанием газетного номера и его составлением, с организацией печатания объявлений и т.д.

Но главное значение лекций профессора Коха в их практической части. Профессор, сам состоящий редактором одной немецкой газеты, старается ввести своих учеников, так сказать, в мастерскую газетного дела и на практике ознакомить их со всей сложной работой газетного механизма. С этой целью профессор Кох постоянно посещает со своими учениками редакции и типографии различных газет и внимательно прослеживает с ними весь процесс изготовления газетного номера с самого начала до самого конца. Благодаря подобной постановке дела, слушатели профессора Коха получают хорошую не только теоретическую, но и практическую профессиональную подготовку. С целью улучшить эту подготовку профессор Кох организовал, так сказать, журналистские экстемпоралии[16]. При практических занятиях профессор Кох задает своим слушателям составление телеграмм, отчетов, рассуждений по поводу тех или иных событий общественной и политической жизни. Благодаря этому, слушатели развивают у себя столь необходимый для журналиста навык быстро и в литературной форме откликаться на злобы дня. Наряду с этими экстемпоралиями существуют еще домашние письменные работы. Работы эти раздаются по понедельникам и должны быть представлены в пятницу. Предметом работ являются фельетоны и передовые статьи по самым различным, преимущественно злободневным вопросам. Наиболее интересные работы прочитываются вслух, вызывая оживленные дебаты.

Курсы профессора Коха благодаря очерченной выше превосходной организации пользуются очень большим успехом: число слушателей доходит до 150, среди которых несколько женщин. В настоящее время некоторые из бывших слушателей Коха уже сделались деятельными работниками немецкой прессы, иные из них даже заняли редакторские места.

Мы познакомились теперь в общих чертах с постановкой курсов журнализма при университетах, нам остается теперь сказать несколько слов об отдельных специальных школах журналистики.

Подобные «высшие школы журналистики» существуют в Берлине, Париже, Лондоне и других столицах.

Берлинская «Journalisten Hochschule»[17] находится под руководством редактора немецкого журнала «Die Kritik» – Рихарда Вреде. Курс учения рассчитан на 2 года, в программу его входят следующие предметы:

 

1) История и техника газетного дела.

2) Законодательство о печати.

 

Кроме того, читаются «privatim»[18] еще несколько курсов по более общим предметам – истории, литературе и т.д. Главный центр преподавания перенесен на практические курсы, где внимательно проходится, путем частых упражнений, составление передовых статей, рецензий, отчетов, вырабатывается живой и сжатый стиль, вырабатывается умение быстро схватить и популярно изложить суть данного животрепещущего вопроса.

На тех же основах организована «школа журнализма» в Париже при «высшей школе социальных наук». В парижской школе журнализма лекторами состоят такие крупные ученые, как известный историк Сеньобос, а в практических занятиях принимают участие видные журналисты и среди них один из редакторов крупнейшей французской газеты – «Temps».

Несмотря на то что, как мы видели, школы и курсы журнализма существуют уже лет десять и что они привлекают все большее число слушателей, несмотря на то, что теперь уже не один десяток лиц, прошедших эти школы, вступил в качестве деятельного и заметного работника на журнальное поприще, несмотря на все это, очень многие журналисты и по сей час еще усердно доказывают полную бесплодность и даже вредность профессионального образования для журналистов. Русский читатель имел недавно случай выслушать все эти усердные доказательства по поводу возникшего среди московских журналистов проекта учредить у нас в Москве высшую школу журналистики. Русская печать, за очень немногими исключениями, отнеслась к этому проекту отрицательно и старательно высмеивала его. А между тем нам думается, что десятилетняя практика западноевропейских высших школ журнализма, да и, так сказать, теоретические соображения потребовали бы отнестись к делу организации профессионального журналистского образования несколько посерьезнее. Не надо только думать, как, очевидно по отсутствию времени для обдумывания, подумали иные наши публицисты, что дело идет здесь о фабрикации журналистов, об искусстве превратить в блестящего журналиста всякого косноязычного господина, поступающего в школу журналистики. Такой непосильной и неисполнимой задачи школы журнализма на себя не берут, цель их гораздо скромнее – они стремятся не фабриковать журналистов, а развивать уже имеющиеся налицо способности к журналистской деятельности и выпускать людей на журналистское поприще, уже обладающими известными техническими навыками и известным объемом профессионального образования.

Рихард Вреде, директор берлинской школы журналистов, замечает по этому поводу в статье, помещенной в «Настольном словаре журналистики» («Handbuch der Journalistik»): «Конечно, чтобы быть журналистом, нужно дарование, но наряду с ним необходим и технический навык. Необходимо, чтобы журналист умел управлять своим талантом». Автор справедливо замечает далее, что ведь никому не приходит в голову сомневаться в пользе профессиональной подготовки для скульптора, художника, музыканта. Конечно, для того чтобы быть художником, нужен раньше и, прежде всего талант, но разве же наличность таланта исключает необходимость долгой и упорной подготовки, разве самому талантливому, самому гениальному художнику не нужны годы профессиональной подготовки, чтобы овладеть техникой своего труда? Конечно, по всему своему характеру журналистика не требует такой долгой и сложной подготовки, как художество и музыка, конечно, техника, нужная журналисту, гораздо проще и легче, чем техника, которою должен владеть музыкант и художник, но ведь все-таки техника эта как-никак существует, и овладеть ею журналисту надо. Для того чтобы быть хорошим журналистом, сплошь и рядом оказывается недостаточной наличность способностей и письменных принадлежностей. Мы знаем многих талантливых людей, у которых есть, что сказать читателю, но которые не умеют этого сказать, исключительно по непривычке выражать свои мнения. Такие люди, выступая на литературное поприще, терпят обескураживающие неудачи часто только благодаря невыработанности своей техники, благодаря неумению, по отсутствию упражнения, письменно, в той форме, какая подходит к данному предмету, выражать свои мысли.

Теперешнему журналисту приходится вырабатывать все практические навыки, необходимые для журналиста, так сказать, ощупью, кусками, среди поспешной работы, профессиональная же подготовка призвана дать ему эти навыки в более систематическом виде, позволить ему изучить их прежде, чем он вступит на и без того тяжелый, требующий много силы и выдержки, путь журналиста. Кроме этой технической задачи, профессиональное образование призвано выполнить и более широкую и общую задачу – поднять образовательный ценз журналистов.

Если профессиональные школы журналистики и не в состоянии значительно поднять общий уровень образования журналистов, то они могут, по крайней мере, дать своим ученикам знание того круга предметов, в котором, по самому роду литературного труда, приходится вращаться журналисту. И мы видим, что школы журнализма вводят в свою программу лекции по истории, истории литературы, искусству, по правоведению и т.д.

Мне думается, что приведенные строки уже достаточно выяснили скромную, но плодотворную роль профессионального образования для журналистов. Приходится, в виду непрекращающихся недоразумений, паки и паки твердить, что школы журнализма отнюдь не претендуют или, по крайней мере, не должны претендовать на роль питомников для искусственного разведения журналистов, что они отнюдь не собираются превращать в талантливых журналистов людей, у которых по отношению к журналистике лишь охота смертная, да участь горькая. Вся цель этих школ может заключаться лишь в том, чтобы дать людям, обладающим призванием к журналистике, теоретическую и практическую профессиональную подготовку для более успешного выполнения своей журналистской работы.

К сожалению, в последнее время, в особенности в Англии, проявилось стремление превратить школы журнализма в государственные факультеты, где был бы установлен государственный экзамен с выдачею диплома на звание журналиста. Этим путем некоторые английские журналисты рассчитывают поднять образовательный ценз журналистов, искусственно загородив доступ на литературное поприще всем недипломированным журналистам. Против подобных поползновений школ журнализма должен горячо протестовать всякий кровный журналист, ибо подобного рода стремление означает покушение – к счастью, с негодными средствами, выражаясь языком юристов, – на свободу журнальной профессии, означает попытку внести в великую республику слова дух чиновничества и карьеризма и оказать давление государства на свободную мысль журналиста. Известный немецкий популяризатор Бельше, приветствуя в общем идею основания школ или, как он выражается, свободных университетов журнализма, однако, горячо протестует против установления государственных экзаменов и государственных дипломов на звание журналиста, он справедливо замечает, что этим будет нанесен тяжелый удар свободе журналистской деятельности. Подобное поднятие образовательного уровня журналистов, справедливо замечает Бельше, встретит, конечно, дружный протест всех, кому дорога свобода и независимость работников пера[19].

 

V

 

Отношение современного общества к печати отличается крайнею противоречивостью. Печати приходится постоянно убеждаться в справедливости слов, что от Капитолия до Тарпейской скалы всего один шаг и современное общество постоянно делает этот шаг взад и вперед.

Современную печать то превозносят выше леса стоячего, выше облака ходячего, то смешивают ее с грязью. В этом отношении характерный пример покойного Золя, который сначала не находил достаточно мрачных красок, для того чтобы изобразить все грехи и беды современной политики и современной журналистики. Он предостерегал молодежь от участия в первой и второй и советовал лучше уже кутить с кокотками и пить вино. А потом он самым крутым образом изменил свое отношение к печати и произнес следующий горячий панегирик журналистской деятельности:

«Всякому молодому писателю, который ко мне обратится за советом, я скажу: «Бросьтесь в прессу очертя голову, как бросаются в воду, когда хотят научиться плавать». Это в настоящее время – единственная школа мужества, в ней сталкиваются с людьми и в ней крепнут, в ней одной только, на ужасной наковальне ежедневной статьи, выковывается стиль. Я хорошо знаю, что журнализм обвиняют в том, что он делает пустыми людей, что он отклоняет их от серьезного изучения, от более высокого литературного честолюбия. Конечно, он делает пустыми людей, у которых ничего нет за душою, он сдерживает ленивцев и пустоцветов, честолюбие которых легко удовлетворяется. Но что из того! Я не говорю о посредственностях – эти погрязнут в болоте прессы, подобно тому, как они погрязли бы в болоте торговли или чиновничества, – я говорю о сильных, о тех, которые работают и хотят. Пусть эти безбоязненно вступают в прессу: они выйдут – подобно тому как солдаты возвращаются после битвы – воинственными, покрытыми ранами, господами своего положения, выйдут мужественными. Не прошли ли лучшие из нас через это испытание? Мы все дети прессы. Мы все получили в ней первые знаки отличия. Пресса создала нам слог, и она дала нам большинство «документов». Нужно иметь достаточно солидные бока, чтобы пользоваться ею, вместо того чтобы она пользовалась вами.

Но это те практические уроки, которые более энергичным стоят Дорого. Я говорю о себе, я часто проклинал прессу – настолько раны, наносимые ею, жгучи. Сколько раз я ловил себя на том, что подымал против нее обвинения моих старших собратьев! «Ремесло журналиста – последнее из ремесел». И эти жалобы возвращались всякий раз, когда перед внезапно открывающейся грязью чувство тошноты сжимало мне горло. В такие дни вам кажется, что справедливость погибла навсегда, мечтаешь о том, чтобы уединиться в тиши рабочего кабинета, хорошо закрытого, куда бы не долетал никакой шум и звон и в котором мирно будешь писать, вдали от людей, беспристрастные произведения.

Но отвращение и гнев проходят – пресса остается всемогущей. Возвращаешься к ней как к первой любви. Она – жизнь, действие, все, что возбуждает и торжествует. Когда ее покидаешь, нельзя поклясться, что это навсегда, потому что она сила, в которой всегда нуждаются с того момента, когда взвесишь все ее значение. Пусть она вас заставила пройти тернистый путь, она остается, тем не менее, одним из наиболее действительных в наш век орудий, и тот, кто энергично взялся за работу своего времени, вместо того чтобы питать к ней злобу, при каждой необходимости борьбы обращается к ней вновь за содействием».

В этих прекрасных словах Золя хорошо охарактеризована та гамма настроений, которую испытывает к печати как пишущая, так и читающая братия.

Преувеличенные, и хвалебные и хулительные, мнения о печати вытекают обыкновенно из одной и той же коренной ошибки – взгляда на печать как на нечто, стоящее над обществом и способное, так сказать, самопроизвольно создавать общественные явления и настроения. На самом же деле печать есть детище общества, плоть от его плоти, кровь от его крови. Форму и содержание своего воздействия на общество она черпает из самого же общества, являясь лишь выразительницей общественного мнения или, по крайней мере, мнения той или иной группы общества.

И жалкое общество, приписывающее дурные, нездоровые общественные течения развращающему влиянию газет, напоминает субъектов, которые, не слушаясь пословицы, пеняют на зеркало, коли рожа крива.

Не развратные публичные газеты вызывают на свет развратные общественные течения, а, наоборот, развращающие течения в самом обществе вызывают на свет появление грязных, продажных газет. Эти газеты порождаются общественными недостатками и лишь затем, в свою очередь питаясь ими, усиливают их, доставляют им подходящую литературную пищу и содействуют их развитию.

Спрос на подобную развращенную газетную пищу идет со стороны самого общества, и лишь в виде предложения на этот готовый спрос возникают продажные газеты.

Всем сказанным мы не оправдываем, конечно, продажных газет, мы лишь объясняем, откуда они появляются.

Но если печать сама по себе не в силах насаждать и создавать крупные общественные течения, то из этого, конечно, не следует, что газета должна ограничиться скромною ролью простого фонографа общества; нет, честная, идейная, убежденная печать имеет перед собой несравненно более благодарную и благородную задачу – задачу вести общество вперед, уяснять самосознание широкой массы народа, раскрывать и изобличать общественное зло. Газета ни на минуту не должна довольствоваться мелкими и быстро проходящими злобами сегодняшнего дня, она должна постоянно говорить и думать о будущем, об идеале, который подлежит реализации лишь в более или менее отдаленном будущем.

Относительно задачи газеты можно повторить превосходные слова Щедрина:

 

«Литература проводит законы будущего, воспроизводит образ будущего человека. Утопизм не пугает ее, потому что он может запугать и поставить в тупик только массу. Типы, созданные литературой, всегда идут далее тех, которые имеют ход на рынке, и потому-то кладут известную печать даже на такое общество, которое, по-видимому, всецело находится под гнетом эмпирических тревог и опасений. Под влиянием этих новых типов современный человек незаметно для самого себя получает новые привычки, ассимилирует себе новые взгляды, приобретает новую складку, словом – постепенно вырабатывает из себя нового человека».

 

Мы отлично знаем, и выше мы стремились это показать, что современная пресса, чем дальше, тем больше, отказывается от этой благородной своей роли, но с тем большею энергией приходится подчеркивать ее истинное призвание.

На почетном поприще служения обществу газета может выполнить поистине гигантскую работу, ту работу, которая совершенно не под силу тяжеловесным журналам и книгам.

Журналы и книги лишены того систематического, изо дня в день влияния, которое составляет силу газеты.

Читая газету изо дня в день, изо дня в день, подвергаясь действию ее «точки зрения», знакомясь с приложением этой точки зрения решительно ко всем областям человеческой жизни, газетный читатель незаметно для себя начинает усваивать тот круг идей, который проповедует читаемый им орган. Газета влияет медленно, но постоянно; ни на один день, «исключая после праздничных», не покидая своего педагогического занятия, изо дня в день она является к вам, принося целый ворох свежих вестей, группирует эти вести сообразно со своей точкой зрения, с этой точки зрения освещает их и незаметно отлагает в вашем сознании крупицы своей истины, назавтра она снова принимается за ту же самую задачу, и так тянется ее занятие с вами изо дня в день целые годы.

Газетный читатель незаметно и невольно усваивает себе известные взгляды и теории, развиваемые газетою. И именно благодаря тому, что газета ведет пропаганду своих идей ежедневно, на примерах тысячи и одного случая из повседневной жизни, именно благодаря этому так огромно воспитательное значение газеты. Огромное большинство современных образованных людей, по горло занятых всяческими делами и заботами, поддерживают, развивают и пополняют свое образование исключительно путем чтения газет, из которых они черпают все свои знания, а нередко и все «свои» взгляды на окружающую жизнь. Никакой ливень не в состоянии размыть камня, а капля воды, непрерывно падающая, размывает его. Точно так же и газета: действуя непрерывно изо дня в день, она может постепенно достигнуть того, что не достижимо для несколько тяжеловесной пропаганды книгою и журналом.

Иному нетерпеливому газетному работнику может показаться скучной и бесплодной эта проклятая необходимость повторять и повторять то, о чем уже столько раз твердили миру. Но эта скучная необходимость постоянных повторений не должна пугать журналиста, так как его власть и сила опираются именно на этот аппарат бесконечного повторения. Если же газета избегала повторений тех же мыслей в разных только формулировках, то читатели ее весьма же скоро позабыли то, что с таким трудом удалось ввести в их сознание, и без повторений в тысячу и первый раз одного и того же педагогическая роль прессы свелась бы к нулю.

В сущности говоря, не так-то много на свете читателей-друзей, которые, волнуясь и спеша, набрасываются на «свою» газету не для того, чтобы наскоро проглотить и быстрее других растрезвонить какую-либо сенсационную весть, а для того, чтобы побеседовать с газетой, узнать, как она смотрит на волнующее читателя событие.

Но большинство газетных читателей-покупателей с совершенно иными требованиями подходит к газетному листу; каковы эти требования, мы уже видели выше.

На первом плане стоят поиски сенсационного, пряного, интригующего, стоит требование, чтобы газета не воспитывала, не «научала», а забавляла. Для иных современных просвещенных читателей-лакомок чтение газеты, в сущности говоря, такая же забава, как чесание пяток для их менее цивилизованных предков.

Вот, например, как смотрит на газетное чтение секретарь суда в рассказе Чехова «Сирена»:

 

«– Да-с! Покуривши, подбирайте полы халата и гайда к постельке! Этак ложитесь на спинку, животиком вверх, и берите газетку в руки. Когда глаза слипаются и во всем теле дремота стоит, приятно читать про политику: там, глядишь, Австрия сплоховала, там Франция кому-нибудь не потрафила, там Папа Римский наперекор пошел, читаешь – оно и приятно».

 

Никаким самым горячим словом убеждения такого читателя-лакомку не прошибешь, но и он доступен ежедневной газетной пропаганде, взгляды которой он незаметно вбирает в себя.

Отсюда, полагаем, очевидно, какая огромная и ответственная роль лежит на современной газете.

Но, конечно, все то влияние, которое открыто честной идейной журналистике и о котором мы только что говорили, открыто в то же время и для подкупной корыстной журналистике, служащей узким интересам мелкой группы общества или попросту интересам улавливания подписных денег; и трудно подсчитать все то губительное влияние на общество, которое оказано этой печатью. Изо дня в день целые годы и десятки лет она отравляет мозг читателей грубой и пряной пищей сенсаций, явно лжет, фальсифицирует факты, приучает читателя ценить газету не выше балагана, развращает его литературные вкусы, заставляя его искать в газете лишь пряное, пахнущее скандалом, содержание, щекочет его дурные вкусы и инстинкты.

Для борьбы с этими грязными продажными газетами у честной газеты есть лишь одно средство. Средство это – всеми в ее распоряжении находящимися силами способствовать развитию общественного самосознания, литературных вкусов, чистых и широких общественных идеалов. Это медленный путь, но он верно ведет к цели, ибо справедливо сказал Гете, что надо раньше уничтожить болото, тогда исчезнут и гады, населяющие его.

 

VI

 

Свобода слова, печати не есть какое-либо особливое, суверенное право, она – лишь частное проявление свободы человека и гражданина. Это превосходно понял и отметил Аксаков, писавший в «Дне» от 23 января 1863 г.: «Мысль, слово! Это та неотъемлемая принадлежность человека, без которой он не человек, а животное. Бессмысленны и бессловесны только скоты, и только разум, иначе слово, уподобляет человека Богу. Мы, христиане, называем самого Бога Словом. Посягать на жизнь разума и слова в человеке – не только совершать святотатство Божьих Даров, но посягать на божественную сторону человека, на самый Дух Божий, пребывающий в человеке, на то, чем человек – человек. Свобода жизни, разума и слова – такая свобода, которую по-настоящему даже смешно и странно формулировать юридически или называть правом. Это такое же право, как право быть человеком, дышать воздухом, двигать руками и ногами. Эта свобода вовсе не какая-либо политическая, а есть необходимое условие человеческого жития – при нарушении этой свободы нельзя и требовать от человека никаких правильных отправлений человеческого духа, ни вменять что-либо ему в преступление; умерщвление жизни, мысли и слова – самое страшное из всех душегубств».

Ошибка Аксакова состояла лишь в том, что свободу слова он ошибочно считал не «политической». Между тем как на самом деле она, эта свобода, есть твердыня политических прав.

Правовое положение печатного слова в ходе своего исторического развития всегда точно отражало и выражало основные течения общественной жизни, правового положения человека и гражданина. Этот неоспоримый исторический факт обязывал к принятию двух выводов. Выражая собою, прежде всего, одно из существенных прав человека и гражданина, печатное слово и условие его произнесения не нуждаются ни в каком особом законодательстве, и так называемые проступки печати должны караться на основании общих законов. В тех государствах, где печать действительно свободна, там, собственно говоря, никакого специального законодательства о печати не существует.

Во-вторых же, тесная связь печати с течениями и настроениями общественной жизни заранее обрекала на историческую бесплодность специальные меры борьбы с печатью. Раз в обществе назрели известные идеи и настроения, то оно так или иначе, прямым или эзоповским языком, выскажет их. На Западе на основании достаточного исторического опыта даже реакционные публицисты должны были согласиться с этой истиной. Вот что говорит такой шовинистский и реакционный публицист-историк, как Трейчке, об эпохе борьбы в Германии с печатью:

 

«Двор, король и бюрократия, несмотря на все меры, принимаемые против печати, были в сущности совершенно беззащитны. Цензоры не могли задушить воздух и то, что в нем бродило, В сентябре 1847 г. министр внутренних дел Бодельшвинг уже читал цензуре отходную. Цензура, признавался он, страдает старческой слабостью, ее песня спета. Весь вопрос только в том, что ее заменит».

 

Другой немецкий публицист – Т. Циглер – говорит, что эта эпоха борьбы с печатью «ввела в давно уже навострившейся и привыкшей к борьбе с цензурою литературе ту виртуозную манеру говорить иносказательно, которая нашла себе остроумное и достойное примечание в книге Д. Штраусса «Юлиан Отступник, романтик на троне цезарей». Писатели все более привыкали так или иначе обходить цензуру, считая по отношению к ней дозволенною всякую уловку и видя в этом лишь военную хитрость и прием самозащиты. Таким образом, оппозиция росла и принимала все более страстный и злобный характер»[20].

В Западной Европе и Америке уже давно сознали, на основании долгого исторического опыта, выше намеченную истину и на практике сделали из нее те два неотразимых вывода, о которых мы говорили.

 

в оглавление << >> на следующую страницу

 

к содержанию