Обработка материала

 Научный подход

 Система

Научный подход

Ну вот, кажется, все позади. Концепция, представьте себе, подтвердилась. Запас мыслей не только не уменьшился, но и пополнился, На дне чемодана ле­жат блокноты с записями бесед. Журналист уже бро­сил последний взгляд на суетливый перрон, поплыв­ший мимо вагона, и мысленно сказал последнее «прости» людям, с которыми его свела командиро­вочная судьба. Короче — «финита ля комедиа» (или «трагедиа», кому как повезет).

Тут бы и родиться первому вздоху облегчения, на­ступить покою, явиться бы удовлетворению от проде­ланной нелегкой работы. Но, увы, все наоборот: именно сейчас журналист почему-то взволнован, его начинают обуревать сомнения и неуверенность. Он страшно напуган обилием материала и его хаосным состоянием — при всех его стройных, заранее выве­ренных и вроде бы подтвердившихся предположени­ях! Он ощущает сумбур в голове и, как человек, ме­няющий вовсе не груз, а только руку, его несущую, тяжко вздыхает.

Прошу простить излишнюю беллетризацию элемен­тарного соображения о том, что сбор материала не начинает нашу работу и не венчает ее, Это всего лишь один из этапов журналистской деятельности, за которым следует очередной и отнюдь не механи­ческий, а тоже творческий этап обработки материа­ла, что, к сожалению, далеко не все хорошо понима­ют.

Итак, нет нам передышки. В номер мы пишем или нет, но, вернувшись домой, мы не сваливаем приве­зенный материал в ящик стола или в угол комнаты в надежде на то, что отлежится, «успокоится» и только тогда пойдет в дело, — нет, без промедления мы топаем дальше, до самой газетной полосы, взвалив на плечи бесформенную массу. Вся последующая работа связана с необходимостью осмыслить и обработать материал. Что это значит? Это значит — отобрать к систематизировать факты, цифры, собственные впе­чатления. Это значит — подумать о композиции, сю­жете, монтаже.

Не могу представить себе современного публицис­та, способного перешагнуть этот наиважнейший этап, умеющего сразу приступить к письму, да еще с желанием создать не «шедевр с поземкой». «Словам надлежит подчиняться и идти следом за мыслями, а не наоборот»! — еще в XVI  веке писал М. Монтень[1].   Если мы действительно хотим воздействовать на читателя, то должны вести его путем наших раз­мышлений (никогда не устану это повторять), для чего как минимум выстраивать собранный материал в логической последовательности, отражающей ход наших мыслей. Иными словами, думать надо, и ду­мать научно! В противном случае мы рискуем просто запутать читателя в бесформенной, бессю­жетной жиже фактов, мыслей, цифр. «В литерату­ре, — говорил М. Горький, — идет та же самая ра­бота, что и в науке»[2]. Освобождение от этой рабо­ты я совершенно серьезно расцениваю как освобож­дение от журналистики.

Для нас, мне кажется, так же важен монтаж, как он важен в кино и на телевидении. Для нас так же важ­на композиция, как она важна для художников и му­зыкантов. Для нас так же важен сюжет, как он важен для беллетристов. Потому что сюжет, в частности, это не просто совокупность событий, как ошибочно полагают некоторые, но и средство познания дей­ствительности, способ раскрытия проблемы, раскры­тия через действие, через сопоставление фактов и цифр, авторских впечатлений и ощущений, через противоречия между фактами, через анализ поступ­ков героев, — примерно так писал В. Шкловский в «Заметках о прозе русских классиков»[3]. Мы вполне можем примерить эти положения на себя, поскольку современная художественная документалистика жи­вет по одним законам с поэзией, изобразительным искусством, кинематографией, беллетристикой, дра­матургией.

Л. Гинзбург, говоря о достоинствах нынешней доку­ментальной прозы, вспомнила «Третий рейх» К. Гейслера — книгу, целиком составленную из одних цитат, но выстроенных в соответствии с идейной концепцией автора, а потому воздействующей на читателя именно так, а не эдак[4]. Кто-нибудь со­мневается еще в том, что сам отбор фактов уже есть позиция автора? Сомневается ли кто-нибудь в том, что авторская концепция, словно каркас здания, дол­жна заполняться фактами-квартирами, внутренняя планировка которых чрезвычайно важна?

«Искусство и гений (одаренность) заключается в том, чтобы найти все в самом своем сюжете и ни­чего не искать вне своего сюжета» — этими словами Вольтера[5] я и закончу доказательство того, что от­бор и систематизация материала, выстраивание сю­жета, внутри которого и следует искать все и нам, журналистам, необходимы.

в начало

Система

Ну а практически как это делать? Я бы сказал: как угодно, лишь бы делать! Одни журналисты, доверяя своей «кибернетической машине», отбирают и систе­матизируют факты в уме, так же мысленно строят сюжеты, монтируют события, рисуют композицию. Так или иначе, а тратят на это время, отнюдь не счи­тая его потерянным. Во-первых, потому, что это не месяцы и не недели, а чаще всего часы. Во-вторых, потому, что отбор и систематизация материала орга­нически переливаются в процесс написания, являясь по сути его началом, ничего не крадут у этого процесса, только дарят ему, и дарят щедро. Наконец, в-третьих, успех публикации, по-моему, куда чаще предопределяется обработкой материала, нежели слепым и случайным попаданием в цель, которую публикация предусматривает.

Другие журналисты, не доверяя собственной памя­ти, проводят эту работу письменно. Я отношусь к ним. Мой метод трудно кому-либо рекомендовать: он изнурителен и дотошен, и все же расскажу о нем для иллюстрации.

Прежде всего, вернувшись из командировки, я са­жусь за машинку и решительным образом перепеча­тываю блокноты. Во время перепечатки и делаю пер­вую отбраковку материала. Больше в блокноты не заглядываю. Стало быть, то, что осталось неперепе­чатанным, погибает. Абсолютно уверен: шелуха. Од­нако я жаден, и кое-что из шелухи все же просачива­ется. «Все эти мелочи в высокой степени важны, — предупреждал в свое время М. Горький, — но надо уметь тщательно отобрать наиболее характерные»[6]. Я не умею. Правда, впереди еще один фильтр, так что есть надежда.

Механически ли перепечатываю блокнот? Нет, это был бы сизифов труд. Одновременно с отбором фак­тов осуществляю их систематизацию.

Возьму для примера поездку в  Калининград,  где  я собирал  материал  для  очерка о работе универмага. Исписал три или четыре блокнота, точно не помню, это было лет восемь назад,  и блокноты не сохрани­лись. Зато сохранился перепечатанный и системати­зированный материал, который я называю «разработкой». Она содержит 69 страниц на машинке через один интервал. Факт, событие или эпизод, зафикси­рованные в блокноте, перепечатаны с подзаголовка­ми — своеобразными рубриками. Всего их 17. Пять «личных», посвященных главной героине, молодой продавщице Галине Филимончик: «Черты биогра­фии», «Материальное положение», «Мечты», «Характер», «Личная жизнь, интересы». Остальные 12 руб­рик — «общие», например: «Смысл работы», «Психоло­гия продавщиц», «Искусство торговать», «Взаимоотно­шения», «Условия работы и отдыха», «Фонд директора» и т.д. Процитирую несколько кусочков из разработки, в точности скопировав манеру и внешний вид систе­матизации.

Черты биографии        

Родина Галины Филимончик — город Сморгонь в Белоруссии. Когда-то он был известен на весь мир своими баранками и медвежьим цирком. И будто бы Наполеон, удирая, оставил в Сморгони свою шапку. Нынче в городе ни своих баранок, ни медведей уже нет, а шапку Наполеона давно сдали в музей, да и то не собственный.

Психология    

С точки зрения продавщиц, официантки считают так: сорок и сорок — рупь сорок, рупь сорок и со­рок — два сорок; пиво пил? — пил, бутылки бил? — бил: гони семь двадцать! На мой вопрос, пошли бы девушки-продавщицы в официантки, ответ был не то чтобы отрицательный — мол, все профессии хоро­ши, но: «Вы знаете, как они считают?! Сорок и со­рок — рупь сорок...»

Характер

Плакать Галина не любит: подушка, сказала, у меня сухая. Но горько бывает, и в таких случаях она не раскрывается, как другие, не призывает людей в сви­детели, не ищет сочувствия, а, наоборот, замыкается, становится похожей на тот цветок, который от холо­да собирает лепестки и «скукочивается», как она вы­разилась.

Черты  биографии

Когда вспоминает Галина Сморгонь, перед ее гла­зами родительский домик с небольшим садом, в ко­тором цветут яблони (белый налив и ранет, антонов­ка почему-то в Сморгони не приживается), груши (знаменитая бэра, твердая и коричневая), поросенок в сарае да куры. Домик этот расположен не на окра­ине, а в самом центре города, у парка, и мимо него по улице проходит раз в полчаса автобус без номера, потому что зачем ему номер, если и без того все зна­ют, что идет он от больницы до вокзала.

Искусство торговать

Знание товара — великая вещь! И при этом знание моды и покупателя. Придет, к примеру, на базу «гра­мотная» продавщица, и ей там всучивают белые жен­ские замшевые туфли сорокового и даже сорок пер­вого размера. Брать или не брать? Конечно, брать! Их за милую душу раскупят парни-пижоны, только им для облегчения эту обувь надо поставить в мужской отдел.

Условия работы

«Жесткая у нас дисциплина, — сказала Валя Пташкина из парфюмерии. — Все восемь часов на ногах, даже сесть нельзя, когда нет покупателей, да и не на что садиться. А часовых в армии и то через каждые два часа сменяют...»

Искусство торговать

Обычно так: покупатель попросил — ему продали, не попросил — не продали. Разве это мастерство? Сделать план на дефиците и дурак сможет! К сожа­лению, учеба продавщиц идет под лозунгом: чего нельзя или чего не нужно делать. Нельзя ругаться с покупателем, нельзя излишне красить глаза и т д. А что нужно, чтобы стать мастером дела? Увы, не­известно. Хоть бы кто рассказал девушкам, что улыб­ка — не цель, а средство продать товар!

Психология

Смотрит продавщица на кралю, идущую по улице с морячком под руку, веселую и беззаботную, и ужасно гордую своим спутником да собственным видом, и думает: ты же в моих сапогах идешь, которые я тебе на прошлой неделе продала! Что бы ты без «моих» сапог делала? Стал бы на тебя морячок смотреть, когда ты в резиновых ботах, вся потная, давилась в очереди, ругаясь ужасными словами? Ты мне счасть­ем обязана, я тебя одела, во всем моем идешь, — спасибо хоть скажешь?

Взаимоотношения

Спрашиваю Тамару Хлопчатобумажные Ткани, ка­ково ее мнение о подругах-продавщицах. Отвечает через паузу удивительно точными словами: «Каждая себя стоит».

Личная жизнь

Универмаг не зря называют «фабрикой, невест»: девчатам замуж нужно, а не на собрание!

Искусство торговать

Я так и спросил старшего мастера производствен­ного обучения Тамару Дидечко: «Откройте мне, Та­мара Ивановна, хоть один настоящий секрет торгов­ли, который бы я, покупатель, не знал». Задумалась. Покачала головой. «Вроде, — сказала, — таких секретов нет». А жаль! В каждой профессии есть: у шо­феров, может, тыщи, у каменщиков — сотни, у парикмахеров — десятки, даже у писателей! А тут — торговля, можно сказать, искусство, ловкость рук, они же фокусниками должны быть! Знатоками чело­веческих (покупательских) душ, психологами, орато­рами, воспитателями... Увы, Тамара Ивановна при­зналась мне, что тонкостей девочкам «не дает», а больше нажимает на «общие места»: будьте культур­ными, внимательными, отвечайте на вопросы, не грубите, не сорите, не плюйте на пол, храните деньги в сберегательной кассе, стойте справа, проходите слева, — впрочем, это я, кажется, уже из другой оперы, но очень похожей. Короче, наука и искусство торговать складывается из суммы заклинаний, а вот как их осу­ществлять — неизвестно. Парадокс!    

Черты биографии

Тишина в Сморгони стоит обычная, покой ничем никогда не нарушается, и только журчит вдоль глав­ной улицы ручеек, впадающий в Вилию, что протека­ет в полутора километрах от города. Куда податься молодым? Маслозавод да лесопилка, да начали стро­ить гравийно-песочный комбинат. Ну, еще мельница...

Пожалуй, будет. Я открыл разработку на середине и прямо подряд процитировал эти куски. Из них в очерк, напечатанный в «Комсомольской правде», вош­ло, быть может, строк двадцать-тридцать, не больше, но не в этом дело. Главное то, что перепечатка блок­нота есть первая обработка материала, в результате которой образуются кусочки текста, только и ждущие мгновения, чтобы, словно готовые кирпичики, встать на свое место в очерке. Разумеется, тексты еще сы­рые, но в роли полуфабрикатов вполне приемлемые.

Кроме того, разработка дает возможность увидеть весь материал, представить себе его основатель­ность. Проглядев, положим, все эпизоды под рубри­кой «Черты биографии», насквозь или все «Психоло­гии», то есть мысленно сведя отдельные смысловые и тематические кусочки в единый большой кусок, я получаю возможность определить и «взвесить» на­правления будущего очерка, подсобрать воедино до­казательства какой-то мысли, а потом то ли замах­нуться, то ли не замахиваться на самостоятельные главки. Была концепция, под которую я собирал ма­териал, и что же? Собрал? Концепция устояла? Те­перь вижу: да.

Волнение улеглось. Сумбур прошел. Хаоса нет. Как рыба в воде я купаюсь в материале, прекрасно его зная. Я почти готов писать. «Почти» — потому что факты и сведения еще не уложены в той логической последовательности, которая укрепляет авторскую позицию. В конце концов, можно было бы принести в газету разработку и положить на стол редакторам. Что бы они сказали, прочитав? «Материал есть, но он не организован». Как часто говорят нам в редакции эти слова, даже когда мы приносим готовые очерки! И как они роняют наш авторитет. Чем, собственно, такие очерки отличаются от разработок? Да ничем! Материал есть, но, увы, «не уложен». И мы начинаем «укладывать», по два-три-четыре раза переписывая работу. Между тем мечта каждого журналиста — сдать очерк с первого предъявления. Разве это не­возможно?

Для этого, думаю, необходимо еще одно действо: организация материала, облегчаемая предваритель­ным составлением плана. Я понимаю, как трудно творческому человеку смириться с «планированием», тем более что иным из нас еще в школе отбили же­лание составлять планы сочинений именно тем, что требовали планы формальные. Мы так и делали: сначала писали сочинение, а потом по готовому тексту «лепили» план. Однако подобное отношение к журналистской работе мне кажется ошибочным, по­тому что в принципе облегчает возможность не ду­мать, не размышлять, не подчинять себя, а вместе с собой и читателя логике.

План — это веревочка, протянутая от замысла к воплощению. Держась за нее, мы никуда не сбиваем­ся, шагаем уверенно к цели, не теряя здравого смыс­ла, и ведем за собой читателя самой короткой доро­гой к тому, во имя чего пишем очерк. К сожалению, далеко не все прошли ликбез «холодной обработки материала», без чего невозможно составление плана. М. Горький говорил, имея в виду именно очерк: «...Надо поставить себе определенные рамки, нужно иметь какой-то чертеж, ясно представлять себе фор­му того, что хочешь сделать»[7].

A как же иначе можно сдавать материал с первого представления?

Но я прерву сам себя, потому что чувствую: еще чуть-чуть — и в  моем голосе появятся угрожающие нотки, мол, без составления плана не видать журналисту того-сего, пятого-десятого — и это было бы несправедливо. Многие газетчики прекрасно работа­ют без «холодной обработки», пишут легко и ясно, ло­гично и просто и достигают даже большего, чем «плановики». Вот бы, кстати, хорошо и им поделиться своим опытом, чтобы молодые журналисты, приме­рив оба костюма, взяли в носку тот, что им по плечу и по характеру! Я нашел у М. Горького такое выска­зывание: «План никогда не делаю, план создается сам собой в процессе работы, его вырабатывают сами герои. Нахожу, что действующим лицам нельзя подсказывать, как они должны себя вести»[8]. От­кровенно говоря, только у литераторов имеется  за­видная возможность отдавать себя в плен своим героям. Композиторы и художники, например, не могут поручить нотам, чтобы они сами сочиняли музыку, и краскам, чтобы они рисовали картины. Впрочем, М. Горькому принадлежат и такие слова: «В общих чертах план, конечно, есть, я только не пишу его на бумаге»[9]. Так или иначе, но окончательный вывод просится сам собой: журналист может работать по плану и без него, но только не насилуя собственную индивидуальность. Надо пробовать!

Право, Гораций не зря утверждал: «Когда суть дела обдумана заранее, слова приходят сами собой!»[10]

На  этом  и покончим с  обработкой материала.

в начало

в оглавление << >> на следующую страницу