Глава 6. ЭКСПЕРИМЕНТЫ НА ЛЮДЯХ
Павел ГУТИОНТОВ (Москва)
Итак, минула еще одна
годовщина Победы.
По Красной площади прогромыхали
танки и макеты стратегических ракет «Тополь». Мэр Лужков, выделил миллиард
сорок четыре миллиона (1.044.000.000) рублей на ремонт порушенного ими
столичного асфальта (о боже, сколько квартир для доживающих век ветеранов можно
было б построить на эти деньги!). И даже споры о том, надо ли в такой день
громыхать оружием, вместо того чтобы тихонько посидеть да подумать о жизни,
даже эти споры – утихли.
Но с «георгиевскими» ленточками на машинах да в петлицах Москва еще не расстается, они
понравились и прижились – как необременительный способ напомнить о своем
высоком чувстве патриотизма и прочной исторической памяти. Кстати, ленточек в
этом году раздали на сколько-то километров
больше, чем в прошлом, устроители акции этому радуются, а трезвые голоса,
напоминающие, ЧТО значат эти черно-оранжевые цвета, – теряются в общем шуме и
гаме.
Что ж, это – цвета орденской ленты
военного ордена Св. Георгия, самого ценимого ордена
старой русской армии. И они же – цвета ордена Славы, солдатского ордена Великой
Отечественной, единственной награды которую никто не получил «за так», «по блату», не случайно же
полных кавалеров ордена Славы куда меньше чем Героев Советского Союза, да и
тех-то всего за войну было лишь около одиннадцати тысяч...
И мне тоже кажется, что надо бы побережнее обходиться с символами орденов, тобой лично не
заслуженных. Если, конечно, к самим орденам и подвигам, за которые их давали,
относиться с минимальным уважением и тактом.
Но и ленточки скоро снимут, о
ветеранах с их неинтересными в смысле пиара заботами забудут (до следующей
годовщины), асфальт починят, новый повод продемонстрировать растущую мощь –
найдут.
Вот только на этом фоне совершенно незаметно
проскочило сообщение о том, что в центре города Ташкента темной апрельской
ночью демонтирован памятник кузнецу Шамахмудову, в годы войны усыновившему
шестнадцать детей разных национальностей. Из Интернета я узнал, что причиной
сноса стало решение властей о переименовании
-312-
дворца Дружбы народов. Теперь он
будет называться «Дворец Независимости». Ну и
разумеется, перед дворцом с таким названием такой памятник стоять никак не
может.
Я думаю, что очень хорошо, что об
этом не узнали активисты «Наших», а то б они, конечно, устроили какую-нибудь
акцию и перед узбекским посольством, за которую должно бы было стать стыдно уже
нам. Впрочем, Узбекистан – не Эстония, это наш стратегический союзник, а ИХ
кузнец – это не НАШ солдат-освободитель, пусть сами и разбираются с ним, не
жалко.
Не жалко?
Над Ташкентом в годы войны только
раз пролетел самолет с крестами на крыльях и наделал в городе изрядной паники.
Это был самолет марки «Дуглас», закамуфлированный под «Юнкерс-87». Во время съемок художественного фильма «Два бойца» (помните
Бернеса: «Темная ночь… только пули свистят по степи…»?)
– Луков снимал его на «Узбекфильме», далеко, очень далеко от фронта. Кого
только не принял тогда Ташкент: киностудии, институты, заводы…
И людей, людей, людей…
Циники скажут: Узбекистан
эти эшелоны эвакуированных к себе не звал, у него не спрашивали.
Прислали и прислали. Что ж, пусть так, пусть так…
В 1975 году, накануне 30-летия
Победы, в газете, где я тогда работал, придумали напечатать серию очерков обо
всех городах-героях, а я выпросил командировку как раз в Ташкент, чтобы
написать о «подвиге тыла». И главными героями очерка стали именно люди, которые
принимали эвакуированных с Запада и спасли их. О всемирно знаменитом
уже тогда Шамахмудове я только упомянул, а вот о каттакурганце Хамиде Самадове написал подробно. Он после госпиталя привез к себе
на родину шестнадцатилетнего пацана Ивана Широкова,
потерявшего руку, а уже в Каттакургане собрал еще
двенадцать сирот – белорус, еврейка, казах. Самадов
вырастил и поставил на ноги всех. И к 1975 году в его семье было 96 человек –
сыновей, внуков, правнуков. На хлеб для них он когда-то сменял и сапоги, и
шинель, в которых пришел с фронта.
Всего же в годы войны в узбекские
семьи было навсегда принято более 4,5 тысячи детей-сирот. Другой
национальности, менталитета, религии…
...Памятник Шамахмудову я видел
только на фотографиях. В Ташкенте бывал когда-то часто, но поставили его уже
без меня, в 1984-м.
А теперь снесли.
Может, выпросить его у президента братской страны да
установить в Москве?
-313-
Но – и здесь я перехожу
к главной теме этих заметок – это право надо еще заслужить, даже если президент
братского Узбекистана и пойдет навстречу нашей просьбе.
В тогдашнем очерке я написал: «Один
тыловой Ташкент принял более миллиона эвакуированных.
Представьте себе Москву, за полгода увеличившуюся втрое». Знал бы – тогда, –
как сыграет через три десятилетия это немудрящее сравнение!
Я это к тому, что «они» (и их дети, и их внуки)
заслужили право приезжать в Москву и за неприличные гроши, которые «мы» им
платим, скрести по утрам наши улицы и вкалывать на наших стройках. Тем более
что Москву «понаехавшие» в нее узбеки втрое никак не
увеличили.
Да, разумеется, та мразь, быдло, те подонки, которые
на московских улицах сбиваются в стаи, нападают на «понаехавших» и делают их
жизнь здесь невыносимой, вся эта мразь и быдло не имеет никакого отношения к русскому народу и его
национальным чувствам. Даже если они все как один тоже нацепят на себя
георгиевские ленточки и станут восторженно аплодировать корежащим асфальт
танкам.
Но дело не только во мрази и быдле, а в той атмосфере,
в которой это добро у нас появляется и произрастает. Позволяющей
умиляться танкам и не стыдиться всего остального.
Вот газета, все
последние годы упоенно воспитывавшая в читателе чувство национального
самодовольства, вполне опрометчиво именуемого «гордостью», оперирующая
«патриотической» лексикой в самых неподходящих для этого случаях,
культивирующая злобную подозрительность ко всем «не таким» – от американцев до
грузин и прибалтов, вдруг печатает серию статей,
проникнутых искренним недоумением: откуда на нас напала эта эпидемия? Я знаю автора этих статей, и в ее
личной искренности сомневаться у меня нет никаких оснований. Жаль только, что
она не понимает: справедливый пафос ее публикаций мало совместим с тем
«безобидным» самозахваливанием, которым переполнены соседние страницы, и с той
антиисторической чушью, которую в полном соответствии с последними указаниями
выплескивает газета на читателя, давно отучившегося читать приличные книжки.
Нет, не эту чертову «национальную
гордость» (но и не смирение, не самоуничижение, конечно) надо культивировать
изо всех сил, а «всего лишь» спокойную и уверенную в себе терпимость, уважение
к «другим»,
-314-
элементарное любопытство, наконец. И историческую память,
благодаря которой никакие грохочущие мимо Кремля железяки
не загородят нешумного подвига кузнеца Шамахмудова,
сделавшего для той Победы, которую действительно стоило бы отмечать,
значительно больше, чем иные железяки.
Газета «Деловой
вторник», 20 мая 2008 года
Человек не виделся с
другом восемь лет.
Они познакомились бог знает когда на краю земли, в Восточной Сибири, потом
переписывались, иногда встречались, хоть и жили в разных странах, но страны
были, как это называлось, братскими, командировку выбить было вполне реально,
тем более что иностранного друга сам Брежнев однажды попросил написать честную
записку обо всем, что тот в СССР увидел, на что обратил внимание. И даже
заранее пригласил, когда записка будет готова, обсудить ее где-нибудь на даче,
без посторонних глаз... Это ведь, кое-что да значит, верно?
Вообще-то друзей было трое.
Сибирский собкор «Известий» Леонид Шинкарев и великие чешские путешественники
Иржи Ганзелка и Мирослав Зигмунд, объехавшие на своих
«татрах» весь мир и написавшие об этом книги, которые
у нас в начале шестидесятых читал каждый грамотный.
Но честная (секретная) записка в
нашем ЦК не понравится, даже обидит, встреча на даче не состоится, зато
начнется «Пражская весна», в которой оба чеха примут более чем заметное
участие. «Весну» раздавят гусеницы советских танков, отчего все эти путешествия
по миру на «татрах» прекратятся, уже отпечатанную
стотысячным тиражом последнюю книгу пустят под нож, из партии обоих погонят,
публиковать перестанут, чтобы как-то выжить, придется распродавать библиотеки и
коллекции. В советских газетах их будут поливать последними стыдными словами, а
письма от Шинкарева и Шинкареву станут доходить только от случая к случаю.
Кстати, когда уже во время
перестройки Ганзелку в СССР все-таки пустят, и
Шинкарев нас познакомит, и мы будем пить какое-то пойло
в его кабинетике на Пушкинской площади, Ганзелка скажет, что после 1968 года Леня останется
единственным советским, кто не прекратил с ними переписываться...
Согласитесь, что это тоже чего-то стоит.
-315-
Так вот, они не виделись восемь лет.
Шел 1972-й. Шинкарев по редакционным делам оказался в Будапеште, и известинский
собкор Тер-Григорян на своей
машине с венгерскими номерами безо всяких виз сумел перевезти его через
границу. До Праги добрались к ночи, отыскали знакомый Шинкареву дом, и, оставив
машину за квартал, он постучался к Ганзелке. Дальше
цитата.
«Когда мы, наконец, отпустили друг
друга и вытерли мокрые глаза, я сказал, что приехал не один, в машине за углом
мой приятель Саша Тер-Григорян.
Никогда раньше я не видел Иржи таким
растерянным. Он напрягся, замотал головой, стал похож на раненого зверя.
– Ленька, извини, но никого из советских, кроме тебя, я видеть сейчас не могу. Никого! Ты
это должен понять.
– Иржи, – сказал я, – Саша здесь не
как «советский», он мой друг, и он, рискуя, привез меня к тебе из Будапешта.
Мы стояли, не шевелясь.
– ...Хорошо, приведи друга.
Едва мы вошли в дом, Иржи, сделав нам знак рукой помолчать, задернул гобеленовые шторы на
окнах. Из дома напротив за его квартирой ведется
наблюдение. Там постоянный пост, специальная аппаратура прослушивает и
записывает сквозь оконные стекла разговоры в доме. Шторы задерживают лучи,
Иржи, наученный опытом, как в детективном фильме, включил еще и радиоприемник,
и пускает воду из крана в ванной. Мне показалось, Иржи разыгрывает нас, но он
серьезен и сосредоточен. Сын Иржик и дочь Ганночка гостили у друзей, он был дома один, принес
какую-то снедь. Я достал из кармана бутылку
«Столичной». Иржи опять замотал головой:
– Ленька, извини, но советскую водку
я пить не буду...
– Иржи, это не советская, это моя
водка. Он пошел за рюмками…»
За задернутыми шторами, под
невыключенный радиоприемник, они просидели и проговорили сутки. Потом гости
отправились обратно в Будапешт. Как ни фантастически это звучит, все обошлось…»
...Дочитав книгу, я позвонил
Шинкареву: «Леня, об этой истории я не знал!.. » Он ответил: «Я о ней никому не
рассказывал».
Что мы вообще знаем «об этой
Истории»! Кто думает сейчас о том колоссальном (и отнюдь не только моральном)
ущербе, понесенном нами в результате той, сорокалетней давности «победы»?
«Я давно понял, что не бывает, скажу осторожнее –
почти не бывает, спорных моментов между государствами, когда бы одна сторона
была явно права, а другая столь же очевидно была неправой. Своя правота есть у
каждой
-316-
стороны, и надо думать не о том, как
непременно одержать верх, а как обе правоты совместить с наименьшим ущербом для
честолюбия каждой».
Хорошо бы запомнить.
Как и то, что само по себе наличие «двух правд», отнюдь не является индульгенцией на совершение
любых «ошибок», тем более столь тщательно готовившихся.
Шинкарев написал потрясающую книгу.
Скажу хотя бы, что за двадцать лет работы над ней журналист собрал на диктофон
несколько десятков своих диалогов с участниками событий 1968 года. Уже потому
подобной книги у нас больше не будет и быть не может:
с теми, с кем успел поговорить Шинкарев, поговорить уже не получится никому. Член Политбюро ЦК КПСС Мазуров, в
августовские дни лично (под псевдонимом «генерал Трофимов») прилетавший в Прагу
и непосредственно руководивший процессом; главком Сухопутных сил генерал
Павловский, командовавший силами вторжения; офицеры, ставшие комендантами
взятых без выстрела городов; солдаты, которые до последней минуты не
представляли себе, куда они и зачем; советский посол в Праге Червоненко; спичрайтер Брежнева Бовин; чешские
реформаторы – Дубчек, Млынарж,
Гаек; уже ставший президентом Чехословакии драматург Гавел;
их оппоненты (из числа «конструктивных сил»), поставившие свои подписи под
«приглашением» чужих войск; советские диссиденты, поодиночке (в восьмером!) спасавшие честь
отечественной интеллигенции под завывания труб и гром барабанов официальной
пропаганды; журналисты, дипломаты, ученые, разведчики; те, кто врал тогда, и
те, кто не говорит всей правды сегодня; те, кто всё, наконец понял, и те, кто
до сих пор думает, что каяться ему не в чем... Их голоса то сливаются, то
сталкиваются, но выслушаны – внимательно и уважительно – все.
Шинкарев, чья собственная позиция
предельно четка, сумел не исказить, не прервать даже самых несимпатичных ему
собеседников, не опустился даже до вполне уместной злой иронии по отношению к
ним. И тем более – до столь легкой (задним числом) раздачи оценок правым и
виноватым.
Но как он сумел «разговорить»
их всех? Почему они все поверили, что он поступит по отношению к ним – ко всем –
уважительно и честно?
И – информация, информация, информация!.. Он пишет
то, чего до него не знали, не писали, он пашет никем не пройденную за сорок лет
целину. Ни одного заемного факта, ни одной списанной мысли – лишь то, что
увидел сам, сам передумал, сам раскопал, пробившись в самые недоступные архивы,
к самым недоступным, по сю пору засекреченным людям.
-317-
Зачем это только ему
понадобилось, этот каторжный труд, эта далекая, давно пройденная история не
существующих уже государств? И ладно – ему, Шинкареву. А нам-то зачем?
«...В середине ноября 1982 года,
когда Л.И. Брежнева хоронили у Кремлевской стены, офицеры службы безопасности
заканчивали осмотр его рабочего кабинета. В ящике письменного стола они
обнаружили семнадцать машинописных страниц: «Некоторые замечания по вопросу
подготовки военно-политической акции 21 августа 1968 г.» Ни подписи, ни даты.
Только три уведомления на первой странице в верхнем правом углу: «для устного
доклада», «экземпляр единственный», «строго секретно». Похоже, ее составил
кто-то из близкого круга. Иной не решился бы
испытывать брежневское тщеславие и указывать на просчеты операции, изучаемой в
военных академиях как образцовая. Но поразительней всего оказалась обозначенная
цель документа: «извлечь необходимые уроки на будущее».
Стало быть, новые вторжения войск
прогнозировались, выглядели неизбежными. В разгоряченных умах Прага оставалась
учебным полигоном для отработки грядущих, более масштабных, военных действий.
За Чехословакией последует Афганистан, а кремлевская мотивация будет та же:
«опередим врага или погибнем!»
С этого начинается книга.
А вот так она заканчивается:
«…Мой приятель когда-то работал в
Праге:
– Я всегда осуждал ввод войск в
Чехословакию, до сих пор считаю это ошибкой. Но теперь, после того, как чехи,
пусть символически, но участвовали в акции США против Югославии, когда послали
своих солдат в Ирак, а теперь хотят строить американскую станцию слежения, они
должны пересмотреть взгляд на события 1968 года. Разве у нас тогда не было
права на защиту своих стратегических интересов? Или американцам можно, а нам
нельзя? Знаешь, я даже рад, что чехи так себя повели. Они сняли камень с моей
души. У меня больше нет перед ними чувства вины за 1968 год. Хватит! Мы больше
никому ничего не должны. Нельзя великой России идти вперед с головой,
повернутой назад. Ты меня понимаешь?
Как не понять.
…Существует и другое восприятие. Узнавая из газет о
том, как нехорошо – по мнению политиков – сегодня ведут себя страны-соседи, и
Чехия в их числе, при этом наблюдая, как у нас крепнет культ силы, военной
мощи, многие снова опасаются за возможные непредсказуемые действия властей. Не
надо за прошлое каяться, все слова уже сказаны, лучше учиться слышать других,
пусть малых, даже слабых, считаться с ними и стараться договариваться.
-318-
Размеры земли у нас разные, но
естество земли одинаково, не различить.
Мне эта психология ближе».
Книгу Шинкарева «Я это все почти
забыл… Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году» я бы
изучал на факультетах журналистики, как отдельный предмет. Ну и на истфаках,
разумеется, тоже. И конечно, на стол действующим политикам – каждому.
Правда, издана она тиражом 1000
(тысяча) экземпляров и на всех политиков ее не хватит.
В печать она подписана 20 июня 2008 года. Интересно,
каким тиражом издадут через сорок лет такую же книгу – о Грузии? И кто из моих
современников напишет ее?
Газета «Деловой
вторник», 2 сентября 2008 года
70 лет назад было подписано Мюнхенское
соглашение
Было так.
Распалась империя, стягивавшая
совсем-совсем недавно железными обручами треть Европы, десятки разных (слишком
разных) народов. Распалась не сама по себе, хотя все признаки болезни давно уже
были налицо: она, империя, ввязалась в мировую войну, потянуть которую не
смогла, и войну проиграла. Железные обручи порвались.
Но победители, кроившие карту
континента (само по себе занятие приятное) столкнулись с массой
разнонаправленных интересов, одни принципы входили в непримиримые противоречия
с другими, в результате восторжествовал главный: побежденный должен быть
наказан. Его и наказали, сурово, но, как тогда многим казалось, справедливо.
Слишком разные народы получили давно
чаемую независимость; к этому долго еще надо было привыкать, в том числе и
самим народам. Но, так или иначе, в столицах вздымались флаги невиданных
расцветок, по миру поехали люди с паспортами, в которые еще долго с изумлением
вглядывались полицейские чиновники. «Откуда, мол, и что это за географические новости?»
– с издевкой (по отношению к чиновникам) писал поэт, и
люди моего поколения наизусть заучивали эти строки, не особенно вдумываясь, что
за ними стоит.
Дело в том, что проблемы сами по себе – с появлением
новых флагов и паспортов – отнюдь не решились. Проблем иногда даже становилось
больше, чем было. В том числе приходилось учиться жить рядом с теми, кто
-319-
совсем недавно сам был «титульной
нацией», а в одночасье стал «национальным меньшинством» – в Польше ли,
Югославии ли, Чехословакии.
Национальным меньшинством во всех
этих странах стали – немцы, совсем недавно, повторяю, диктовавшие нынешним
хозяевам правила поведения. Так что у тех же чехов за века совместного
проживания накопились к ним разные претензии, в том числе и справедливые, и вот
наступил момент некоего исторического реванша, и далеко не все здесь
складывалось гладко. Да что тут объяснять! Мы, русские, сейчас это очень хорошо
понимаем. И в нас тоже не угасли воспоминания о том, как много «мы им» дали. А
какой черной неблагодарностью «они нам» за это заплатили!..
Короче говоря, в составе
Чехословакии, образованной в результате версальских соглашений, оказалась
территория, населенная в большинстве своем этническими немцами, – Судетская
область. А над границами маленькой Чехословакии нависла огромная, наоборот,
Германия, где задачей номер один именно в это время было провозглашено как раз
возрождение национального духа. Дух очень легко возрождался
в том числе и посредством защиты прав соотечественников, страдающих – совсем
рядом!
По всем законам политики с
нарастанием патриотической риторики конфликт с Чехословакией становился почти
неизбежным. Три с половиной миллиона судетских немцев
и так чувствовали себя после образования «чужой» республики угнетенными и
связывали свое на самом деле бедственное экономическое положение не столько со
структурными причинами, сколько с пражским «иностранным господством», истерия
ожидания «возвращения в рейх» подхлестывалась дикими речами и непрерывными
провокациями. Известно, например, что в беседе с лидером «судетцев»
Генлейном Гитлер дал ему прямые указания каждый раз
предъявлять Праге столь высокие требования, чтобы они «были неприемлемы для
чешского правительства и побуждали его занять вызывающую позицию». Так Гитлер
подготавливал «требующую интервенции ситуацию, необходимости которой он позднее
якобы собирался подчиниться».
В то время как германская печать вела инициированную
сверху кампанию, рисовавшую самые страшные картины расправ над
соотечественниками, по указанию Гитлера, «в целях защиты судетских
немцев» был сформирован Судето-германский легион,
попытавшийся поднять «национальное восстание». Пражское правительство ввело в
Судетах военное положение, и, хотя основная масса немецкого населения фашистов
не поддержала, Гитлер
-320-
воспользовался поводом и двинул к
границам свои дивизии. Европа была поставлена на грань большой войны,
предотвращенной (как показалось инициаторам Мюнхенской конференции –
англичанам) тем, что чехов отдали на расправу. Я привез вам мир! – восклицал
премьер Чемберлен толпам лондонцев, восторженно встречавших его после Мюнхена.
Но за Судетами Гитлер ввел войска непосредственно в Прагу, еще через полгода
напал на Польшу, еще через восемь месяцев капитулировал Париж…
И что в результате?
В 1946 году маятник качнулся в
другую сторону. Чехословакия получила согласие союзников на депортацию из
Судетской области всего немецкого населения, уже до того вовсю подвергавшегося
насилиям и издевательствам, едва ли не сравнимым (из
песни слова не выкинешь) с теми, что здесь осуществляли гитлеровцы. Таким образом из мест, где их предки прожили более семисот лет,
были одномоментно выброшены более двух миллионов человек, практически все немцы
остававшиеся к тому времени в Судетах. При этом изгнанникам разрешалось брать с
собой лишь необходимую одежду, багаж весом тридцать-пятьдесят килограммов и
тысячу рейхсмарок на человека, то есть то, что на них
надето, и то, что человек может унести в рюкзаке, и денег столько, сколько в те
времена стоил блок сигарет. Это было все, что им оставалось от их домов, квартир,
хуторов, часто – как результат работы всей жизни.
Потом в ФРГ именно землячества судетских немцев станут главной базой пресловутого
«реваншизма», которым до конца семидесятых так пугали нас и всю Восточную
Европу. Между прочим, именно эта угроза (кроме советских танков) так долго
скрепляла Варшавский договор и именно она, кстати
говоря, явилась одним из оправданий для нашей оккупации Праги в 1968-м.
Что я всем этим хочу сказать?
Трагедия судетских немцев выковывалась на протяжении
нескольких десятилетий. Они стали игрушкой разнонаправленных сил, каждая из
которых (за их счет) решала свои задачи. Но, может, если б тогда, в 1938-м, они
не дали себя увлечь провокаторам, а все усилия направили не на углубление
конфронтации с откровенно презираемыми согражданами-славянами, а хоть чуть-чуть
постарались притереться друг к другу на общей своей Родине, все и обошлось? Но
ведь мать-Германия как раз и не хотела, чтоб все как-то обходилось.
...Относительно недавно в большой московской газете
(как утверждают, любимой газете премьер-министра) были опубликованы стишки –
как редакционный отклик на известные таллинские
события вокруг «Бронзового солдата».
-321-
...Увещевать? Но смысла
в том не вижу я –
На разговор похоже рельс и шпал...
Недалеко есть Псковская дивизия:
Короткий марш-бросок – и Таллин пал!
Мне скажут: но ведь тем не менее
Общественное будет против мнение,
Эстония-де нынче входит в НАТО.
Ну и чего? А НАТО это надо?
На их слова не стал
бы покупаться я –
Подумаешь, признают: оккупация!
Ну поворчат, ну поскрипят зубами:
Свободы, мол, огонь опять погас...
Договоримся с этими жлобами –
Отца и мать они сдадут за газ.
Сказать, эстонцы, я не побоюсь:
Поможет вряд ли вам Евросоюз...
Замечательные стихи!
Хорошо бы только вспомнить, во что семьдесят лет назад вылилось точно такое же
высокомерие по отношению к маленьким соседям, точно такое же упоение
собственной силой. Тогда их «короткий марш-бросок» (до Праги) состоялся, и
тогдашний «Евросоюз» чехам действительно не помог.
Никому от этого лучше не стало.
Газета «Деловой
вторник», 7 октября 2008 года
-322-