Глава 5. ИЗ БЛОКНОТА РЕПОРТЕРА
Ну какие сейчас, к лешему, блокноты? Те самые, которые когда-то записными
книжками назывались? Ими и раньше-то в основном писатели да газетчики
пользовались. А у радиожурналистов – микрофон, магнитофон, диктофон,
...ну и так далее. Так что все, что в этой главе написано, конечно же, не из
блокнота журналиста. А из жизни...
Тайны черной тарелки. (Сергей Фатеев)
Привет Синявскому! (Максим Гинден)
Секундный эксперимент. (Александр Рувинский)
Утомленные солнцем. (Константин Доронин)
Телефонные страдания. (Юлий Семенов)
Эхо спортивных баталий. (Николай Саприн, Наум Дымарский, Инна Воронина, Дмитрий Никишин)
Чему в школе не учат. (Илья Скигин)
Единого звука ради... Часть 1. (Алексей
Ермилов)
Зима. Я один в холодной пустой маленькой комнате. Отец – на фронте, мать – на работе, старший брат Владимир – в Лесной школе для туберкулезников. Мне скучно, тоскливо, голодно и холодно. Я подсовываю ручонки под дверь, ведущую на общую коммунальную кухню, и плачу. Сердобольные соседи дают мне кто лепешку, кто кусочек жмыха или – о счастье! – конфетку-леденец. Сосу ее, причмокивая, возвращаюсь к столу, над которым висит на стене «черная тарелка». Она то хрипит, то поет песни, но больше говорит на разные голоса, а иногда рассказывает сказки. Мама запретила мне прикасаться к этой говорящей тарелке, когда она была ниже, а потом перевесила ее, от греха подальше, под самый потолок. Но мне интересно знать, кто это там разговаривает и поет все время. Я, пыхтя, подтаскиваю к столу табуретку и маленькую скамейку. Затаскиваю ее на стол, забираюсь сам, встаю и по стеночке дотягиваюсь до тарелки. Заглядываю за нее – там пусто. Но ведь кто-то же все-таки говорит. Где же он спрятался? Беру со стола ножик, снова дотягиваюсь до тарелки и протыкаю ее в нескольких местах. Голос захрипел и в это время открывается дверь, мама бросается ко мне, стаскивает со стола и колотит меня: я сломал радио!
Позже сосед – мечта моего детства шофер дядя Ваня Бузолин – заклеил кое-как мои дырки в тарелке и попытался объяснить мне, что к чему. Хотя я почти ничего не понял, но с тех пор стал уже по-другому слушать это самое радио, которое было в долгие дни, месяцы и годы моего военного детства единственным моим собеседником.
Взрослея с ним, я стал узнавать по голосам дикторов, корреспондентов, которые казались мне какими-то неземными существами, небожителями. Помню, как-то, гуляя по улице, увидел дяденьку, которого кто-то окликнул: «Коля! Заболотный!» Они разговорились, и я услышал знакомый мне голос диктора тюменского радио Николая Заболотного. Я шел тогда за ним до конца улицы, не веря себе – ведь я впервые в своей маленькой жизни увидел собственными глазами «человека из тарелки».
Потом, годам к десяти-двенадцати, я уже запросто мог сказать, кто говорит в данный момент по радио из Москвы: Левитан, Синявский, Соловьева (их голоса, правда, узнавали тогда все), репортеры Владимир Трегубов, Степан Хоменко, Юрий Арди, Лазарь Маграчев, Матвей Фролов, Юрий Гальперин; позже – Константин Ретинский, Юрий Летунов, Василий Ананченко... Могли я тогда даже подумать, что через 12 лет буду сидеть с ними в одной комнате, общаться с ними в редакции «Последних известий» Всесоюзного радио!
На практике
Студентов Свердловского журфака, где я учился с 1960 года, на Всесоюзное радио на практику не принимали – в Москве хватало своих. Но мне, уже поработавшему на родном тюменском радио, очень уж хотелось, пусть на недельку, заглянуть на всесоюзную радийную кухню, за обитателями которой я по-прежнему пристально следил.
И вот весна 1964 (до открытия «Маяка» – 5 месяцев). Впереди у меня практика после 4-го курса. Я в деканате прошу послать меня на Всесоюзное радио. Но заведующий кафедрой Валентин Шандра неумолим: «Придет вызов из Москвы, тогда поедешь. Нет, отправляйся в свою Тюмень!»
Я уже знал, что главным редактором «Последних известий» был Владимир Дмитриевич Трегубов. Сел и написал ему письмо на Пятницкую, 25. Пригласите, мол, бедного свердловского студента-сибиряка на практику. Ни ответа, ни привета. А деканат торопит: определяйся с практикой! Набрался духу, разузнал телефон, звоню в Москву и попадаю к самому Трегубову. Представляюсь. Он бурчит в трубку: «Да, твое письмо у меня на столе. Но кто ты такой, как я могу тебя позвать, вдруг провалишься, потом отвечай за тебя». Но я уговорил-таки грозного главного: – «Черт с тобой, приезжай...»
И вот я на 4-м этаже дома моей мечты на Пятницкой (до «Маяка» – 3 месяца). Правлю чьи-то заметки, потом правят меня. А по вечерам, после сдачи основных вечерних выпусков, забившись в уголок большой репортерской, слушаю байки моих «божков», слегка захмелевших мэтров: Синявского (самого!), Арди, Хоменко, Зубкова, Гинденбурга, Ретинского. Иногда на огонек заглядывали начальники: интеллигентный Леонид Гюне, педантичный Павел Майзлин, шумный и неистощимый на воспоминания сам Владимир Трегубов. Слушаю их, а сам думаю с тоской, когда же мне поручат сделать хоть какую-нибудь пленку. А вдруг и я смогу, как они...
Первый, кто «заметил» меня, уже отчаивающегося и засобиравшегося в Тюмень, был Юрий Александрович Летунов. Он отругал меня, что я раньше не зашел к нему, дал задание, сам заказал тонваген. Потом проверил мой текст, безжалостно вычеркнул все штампы, прослушал пленку, порезал ее и подписал в эфир... на раннее утро, «на восток». Но на утренней летучке показал на меня пальцем, сказав мэтрам, что надо бы помочь этому парнишке из Сибири, может, что-нибудь из него и получится...
В этот же день меня взял с собой в прогулку на вертолете над Москвой Юрий Арди. С восторгом я глядел с высоты птичьего полета на столицу и пытался расслышать, что наговаривает в микрофон тщедушный Юрий Константинович. Потом стоял около него в аппаратной, когда он со звукооператором виртуозно монтировал запись. Дня через три Олег Афанасьев предложил поехать с ним на праздник пионерии на стадион «Динамо». Спросив, умею ли я работать с «Репортером», послал к ребятам записать интервью с пионерами. Мой кусочек записи Афанасьев вклеил в репортаж, и в дикторской объявке рядом с именем мэтра впервые прозвучало и мое: Сергей Фатеев.
Звездный час
А спустя неделю грянул мой звездный час. Закрывающуюся Британскую сельскохозяйственную выставку – первую тогда в СССР выставку из страны капитализма – посетил председатель Президиума Верховного Совета СССР Анастас Микоян. Отказав в интервью многочисленным нашим и зарубежным журналистам, он сказал, что отвечать будет только на вопросы молодого корреспондента Всесоюзного радио, то есть на мои вопросы (как и почему так случилось – отдельный рассказ). В этот вечер и на следующий день на 4-м этаже Пятницкой все только и говорили о шустром студенте из Тюмени, взявшем интервью у второго человека в нашем государстве. Меня стали отправлять на разные события, официальные мероприятия, довелось брать интервью у первых космонавтов, академиков, руководителей министерств, однажды даже моим собеседником оказался впервые приехавший в СССР миллиардер Дэвид Рокфеллер. «Пахал», как теперь говорят, «по-черному», с удовольствием: нормой стали 2–3 пленки в неделю, не считая информации. Был момент, когда я остался без жилья в Москве и вынужден был ночевать в больших шкафах на газетах в одном из редакционных кабинетов. Меня застукали уборщицы, и тогда сам Трегубов «вышел» на ректора МГУ, и меня поселили в аспирантском общежитии в высотке на Ленинских горах. А я везде совал свой нос, мне было интересно все, в том числе и «заседаловки» в больших кабинетах, на которых обсуждался будущий «Маяк»: какими будут его позывные, программы, структура часовых отрезков, продолжительность новостных выпусков.
И вот ноль-ноль часов ноль-ноль минут 1 августа 1964 года. Мы все в редакции. Впервые в эфире звучат позывные нового, совершенно оригинального, первого в нашей стране круглосуточного информационно-музыкального радиоканала.
Сергей Фатеев
Тюмень
Родился в 1912 году. Один из старейших радиожурналистов. Член Союза журналистов с 1958 года. Заслуженный работник культуры РСФСР, ветеран Великой Отечественной войны. В журналистике более 70 лет. В предвоенные годы был корреспондентом «Комсомольской правды», после войны почти полвека работал на радио: редактор, корреспондент, комментатор «Последних известий» и «Маяка». Выступал на «Маяке» с обозрениями, комментариями, репортажами под рубрикой «Новости экономики». Побывал на предприятиях и стройках России, Украины, Казахстана, республик Средней Азии. Был одним из зачинателей оперативной радиодокументалистики.
Невозможно говорить об истории «Маяка», минуя его предысторию. А предыстория – это «Последние известия», ставшие популярными еще в первой половине минувшего века, задолго до Великой Отечественной войны. Это следует, вероятно, отнести не столько к каким-то особым достоинствам тогдашнего радио, сколько к высокой гражданской активности людей, их неизбывному желанию знать, что происходит в стране и мире. Если же иметь в виду собственно «Последние известия», то на протяжении многих лет им был присущ официоз, сообщения в них излагались, как правило, сухим, штампованным языком, с непомерными длиннотами. Каждый день передавалось несколько выпусков продолжительностью по 15–20 минут каждый. Чтобы хоть как-то сгладить и затушевать их казенность, дикторы читали тексты с подчеркнутой выразительностью и даже торжественностью. И это со временем тоже стало своеобразным штампом.
Хронологически история «Маяка» началась, как известно, первого августа 1964 года, когда в эфир вышел первый выпуск. Но «Маяк» еще долго оставался детищем одного редакционного коллектива, то есть редакции «Последних известий», готовился силами одних и тех же редакторов и корреспондентов. И немало еще потребовалось журналистского труда и мастерства, чтобы информация на «Маяке» стала подлинно оперативной и отражала бы события дня динамично, ежечасно, ежеминутно, а если требуется, то и прямо с места события. Тут, конечно, большим подспорьем послужили непрестанно прогрессирующие средства звукозаписи.
Замечу, для примера, что нынешние кассетные магнитофоны, легкие и малогабаритные, свободно умещаются в кармане или дамской сумочке. Мне же памятны первые трофейные магнитофоны «Р-23» из штабов немецкой армии, доставшиеся нам после войны, в виде громоздких и тяжелых ящиков весом не менее пуда каждый. Да в придачу еще требовался такой же тяжеленный аккумулятор и связка коробок с пленкой. Исключительно из-за таких тяжестей в командировку вместе с корреспондентом снаряжали двоих звукооператоров – одному не осилить такой груз. Надо сказать, что эти первые чудо-магнитофоны, способные записать и тотчас воспроизвести живую речь, здорово разбередили наше воображение. Хотелось досконально выяснить, как и где можно использовать эти аппараты, в каких звуковых условиях: на улице, в заводском цехе, у берега моря при шторме, среди гор, гулко разносящих эхо каждого звука. Это любопытство зашло так далеко, что один из наших коллег, Юрий Константинович Арди, целую неделю хлопотал по всяким инстанциям, чтобы ему разрешили провести ночь в зоомагазине и запечатлеть на магнитофонной ленте голоса всяких зверушек и птиц.
На следующее утро, даже не отдохнув после ночи без сна, он приволок в редакцию свою «звериную» фонотеку. И мы, всем скопом собравшись в репортерской, добрый час слушали с упоением весьма необычный концерт. Со стороны, наверное, казалось забавным, что вполне взрослые дядечки и тетеньки, многие из которых еще не успели снять с себя фронтовые гимнастерки, по-ребячьи радуются каждому звериному урчанию или птичьему щебету. В действительности это не было праздным занятием. Мы думали о том, как вынести микрофон в гущу жизни, как приспособить его, чтобы не только рассказывать о каких-либо событиях, но и показывать их, используя звук как изобразительное средство. Не зря ведь именно у нас, в «Последних известиях», была создана первая на радио внестудийная группа, которой предстояло осваивать оперативную радиодокументалистику. Мне посчастливилось стать первым руководителем этой группы и первым редактором репортажного радиожурнала «Новости недели». Составили группу внестудийщиков корреспонденты Константин Ретинский, Юрий Гальперин и уже упомянутый Юрий Арди, кстати сказать, самый старший среди нас и самый опытный «звуковик». И очень скоро имена и голоса этих журналистов стали знакомы всей стране по их репортажам из самых разных мест – от арктических зимовок до новых рукотворных рек в пустынях Средней Азии. Понятно, что с непривычки работа с микрофоном создавала для нас немало трудностей. Например, стоило нажать кнопку магнитофона на запись, как человек, только что говоривший легко и непринужденно, утрачивал естественность, напрягался, терял дар речи. А если он к тому же плохо владел русским языком, то и вовсе беда. Однажды мне с Ретинским довелось вести репортаж из Вахшской долины Таджикистана, где оросительные каналы неузнаваемо изменили землю, дали возможность основать богатые хозяйства с высокоурожайными хлопковыми плантациями, лимонными рощами и персиковыми садами. Хотелось, естественно, чтобы сами местные жители приняли участие в нашем рассказе. Но говорить по-русски умел только председатель колхоза, да и то с изрядным акцентом. Написать для него текст не составило труда, но прочитать его он не смог. Оставалось одно – живой разговор, импровизация. До включения микрофона наш собеседник, отвечая на наш вопрос, высказался весьма колоритно: «Советский власт болшой помощь нам давал, кредит давал, машины давал, воду давал. Э-э-э, да что там считат, все нам давал советский власт».
Мы обрадовались этим словам и попросили повторить их перед микрофоном, но он смущенно отказался, мол, уже не помнит сказанного. И пришлось тогда нарисовать ему шпаргалку – несколько монет, означающих деньги (кредит), некое подобие трактора и другие подобные символы. Однако рисунки эти не сразу помогли, собеседник то и дело сбивался, без конца переспрашивал и уточнял, что тут нарисовано, как правильно сказать. В итоге на запись ушел едва ли не целый рулон пленки. Но после монтажа получилась вполне естественная фраза, прозвучавшая проникновенно и душевно. Впоследствии председатель Гостелерадио, прослушав наш репортаж, отозвался о нем весьма одобрительно. А когда мы попытались объяснить, сколько хлопот было с собеседником, он бросил недовольно: «Ладно, ладно, сработали хорошо, но не набивайте себе цену». После этого в редакции возник спор, можно ли считать такие записи радиодокументалистикой. И сошлись на том, что можно, поскольку мы лишь помогли человеку выразить его собственные мысли.
Поучительным для внестудийщиков оказался и опыт ленинградского радиожурналиста Лазаря Маграчева. Как-то он прислал в редакцию репортаж с завода, где работал знаменитый токарь-скоростник Генрих Борткевич. Из текста, приложенного к магнитофонной ленте, было ясно, что корреспондент включил микрофон прямо возле станка. Но дальше последовали какие-то невнятные отрывочные фразы. «Раньше, при обычных резцах, – говорил Борткевич, – мы работали на 300 оборотов. Вот так. А потом, когда мне дали в инструменталке победитовый резец, я перешел на 500. Вот так. Потом стал применять другие резцы, еще покрепче. И пошло. На 800 – вот так. На 1000 – вот так. А теперь работаю на 1200. Вот так».
– «Какая-то абракадабра», – с досадой подумал я, прочитав этот текст. Но когда прослушал магнитофонную запись, почувствовал себя посрамленным. Безликие словечки «вот так» в сопровождении звуков ожили, приобрели смысл. Ведь они сочетались со звуками переключаемых на станке скоростей, с целой гаммой звуков, характеризующих эти скорости от самого низкого и натужного до пронзительного, как свист пули или снаряда. И сразу же в этом полутораминутном репортаже отразилась подлинная картина работы прославленного токаря, его достижений.
Вот именно из таких репортерских удач накапливался с годами опыт, послуживший на «Маяке» дальнейшему развитию радиодокументалистики, широкому использованию мобильных и выразительных средств радиоинформации в виде репортажей и бесед со специалистами на месте происходящих событий. Появились и другие формы оперативной радиодокументалистики.
Центральное место среди них заняла на «Маяке» пятиминутная «Магнитофонная лента дня», представлявшая собой озвученный обзор происшедших за день наиболее важных событий. В течение длительного времени такая лента готовилась для эфира ежедневно. Вошли в повседневную практику и радиопереклички, позволявшие встречаться в эфире представителям разных предприятий, строек, учреждений для обмена новостями и обсуждения злободневных проблем. Идея таких перекличек была не новой. Впервые она была осуществлена на радио еще в годы первых пятилеток. Но переклички той поры носили митинговый характер и состояли из длинных речей, произносимых в разных концах страны по заранее написанным текстам. Прямого контакта и общения между ораторами не было. Но с тех пор технические возможности кардинально изменились. Появился пульт телефонной связи, дающий возможность записывать или включать прямо в эфир перекрестные разговоры, ведущиеся одновременно из нескольких пунктов. И это навело журналистов «Маяка» вместе с главным редактором Юрием Александровичем Летуновым на мысль модернизировать переклички, пойти по их старым адресам, но уже на новой технической основе.
В комплектах давнишних газет мы нашли текст одной из тех перекличек, в которой участвовали нефтяники Азербайджана, металлурги «Магнитки» и строители московского автомобильного завода «АМО». Но если та перекличка длилась два часа и имела все признаки рапортов и пространных докладов, то наша звучала всего 20 минут и представляла собой живой и непринужденный разговор о разных важных делах и начинаниях. Вскоре такие переклички вошли в обиход «Маяка», стали обязательной составной частью его вещательных программ. Ценность их была в том, что они знакомили слушателей не только с событиями, но и героями этих событий. Все это и привело к тому, что «Маяк» вскоре после своего появления в эфире приобрел широкую аудиторию слушателей.
Вспоминается в связи с этим ночной эпизод в Кзыл-Кумах, на трассе газопровода Бухара-Урал. Записав репортаж о завершении строительных работ на газораспределительной станции в Газли, я торопился в Бухару, чтобы скорее передать по телефонным проводам в Москву информацию для специального выпуска «Маяка» – «С микрофоном по родной стране». Но на беду пронесшийся накануне вихрь занес дорогу песком, колеса машины то и дело увязали, и при такой езде нормального запаса бензина не хватило. Оставалось одно – ждать встречных машин, авось кто-нибудь поделится. Но редкие встречные машины проносились мимо. И лишь близко к рассвету нам посчастливилось, – какой-то грузовичок, проскочив мимо, все-таки затормозил.
– «Что надо?» – сердито спросил шофер, высунувшись из кабины. Мы объяснили – хоть пару литров бензина, чтобы доехать. Парень озабоченно сдвинул тюбетейку на затылок, вздохнул: «А если я сам не доеду? Это выходит, жену дяде...» Видно было, что наша надежда ускользает. Но тут звукооператора Костю Вамбурга осенило: «Эх, ты, – сказал он с укором, – не хочешь «Маяку» помочь?» Шофер явно не понял, о чем идет речь, и переспросил: «Кому, кому?» Мы объяснили. И тут лицо у паренька одновременно просияло и нахмурилось. «А не врете?» Я предъявил служебное удостоверение. Парень внимательно рассмотрел его при свете фар. «Теперь верю! – удовлетворенно объявил он, широко улыбнувшись. – Я ваш «Маяк» каждый день слушаю. У нас весь гараж слушает, с «Маяком» не скучно. Новости, музыка, не заснешь!» – и с этими словами раздобрившийся шофер залез в кузов своей машины и вытащил из-под брезента запасную канистру с бензином...
Был уже жаркий полдень, когда мы добрались наконец до телефонного узла и передали наш репортаж в Москву. А чуть позже, уже в чайхане, Костя протянул мне квитанцию с телефонного узла и зловредно хмыкнул: «А с тебя причитается!» – «Это за что же?» – удивился я. Костя ткнул пальцем в штемпель на квитанции: «Смотри, какое число. 1-е августа, вторая годовщина «Маяка».
Тут впору хоть коротенько сказать и о самом Косте Вамбурге. Он, как и «Маяк», тоже родился в августе. Только на 44 года раньше. Слыл он одним из лучших звукооператоров на радио, был всегда весел и неутомим. Корреспонденты всех редакций охотно сотрудничали с ним, звали с собой в командировки. Исключением являлась только «Пионерская зорька», маршруты которой пролегали, главным образом, в школы, пионерские лагери, учреждения детской самодеятельности. Сотрудники этой редакции, обращаясь в технические службы за услугами звукооператоров, иногда даже откровенно просили: «Желательно, чтобы не Вамбург». А причина этого была до смешного проста. Нескладная долговязая фигура Кости, его внешность эфиопа с горящими, сверкающими глазами и зычный громовый голос путали детей. Благо у Кости хватало чувства юмора не обижаться. И неприятность эта компенсировалась его непрестанными поездками с корреспондентами «Маяка».
Тяготели к такому сотрудничеству и многие другие звукооператоры, в частности, Владимир Андрианов, Георгий Строков, Герольд Синкевич. Числясь в штате Государственного дома звукозаписи, они фактически принадлежали «Маяку» и в немалой степени были причастны к его творческим успехам. Но, конечно же, в целом высокий авторитет и популярность «Маяка» – это завоевание всей редакции, всего журналистского коллектива и, прежде всего, его асов, мастеров. Первым среди них не только хронологически, но и по самой своей сути, был Вадим Синявский, основоположник отечественного спортивного радиорепортажа. Он был одновременно и ярким рассказчиком, и отменным комментатором. Его рассказы о соревнованиях на футбольных полях и беговых дорожках, сопровождаемые гулом стадионов, выкриками болельщиков, воссоздавали почти что зримую картину происходящего. Говорил он так увлеченно, с такой страстностью и азартом, что каждому, кто слушал, казалось, будто он сам присутствует на этих соревнованиях. А людям старшего поколения Синявский запомнился еще и фронтовыми репортажами, которые он вел не раз прямо с поля боя под аккомпанемент пулеметных очередей, свист пуль и разрывы снарядов. После войны Синявский вернулся к спорту. Его имя возвышало престиж радио, много значило для людей. Оно помогало даже его коллегам.
Однажды я испытал это на себе. Летом 1968 года редакция командировала меня в Новокузнецк, на Западно-Сибирский металлургический завод, провести репортаж о вводе в строй новой домны. Естественно, начать надо было со встречи с начальником доменного цеха. Но тот, поглощенный приемкой печи от строителей и подготовкой к первой плавке, всячески уклонялся от встречи с докучливыми журналистами. Только на второй день мне удалось перехватить его где-то на литейном дворе. Но, едва услыхав, что я корреспондент, он протестующе замахал руками:
– Сколько можно?! Я ведь уже дал интервью «Известиям».
– Так то ведь «Известиям», – возразил я, – а мне нужно для радио, для «Последних известий» и «Маяка?
– Это там, где Синявский?
– Да.
– Вы что, вместе работаете? Кореша?
– Ну не то чтобы кореша, но товарищи по работе.
– Так бы и сказал сразу, – по-детски обрадовался суровый доменщик и в одно мгновение преобразился, стал воплощением приветливости.
С этой минуты передо мной открылись все двери. Среди журналистской братии, атаковавшей строителей и металлургов, я стал значительной персоной. В конторе доменного цеха мне безоговорочно предоставляли любые сведения, связанные с подготовкой к предстоящей плавке. И сам начальник цеха звонил мне по ночам в гостиницу и рассказывал, что ожидается завтра. А перед самым началом плавки он лично помог мне выбрать на литейном дворе наиболее подходящее место, с которого удобно будет все увидеть.
Через час после того, как на домне была пробита летка и, при всеобщем ликовании металлургов, пошел в изложницы первый чугун, «Маяк» передал в эфир репортаж об этом событии. И мой новый друг, очень довольный услышанным, одобрительно похлопал меня по плечу. А когда мы уже попрощались, спохватился и покричал мне вслед: «Привет Синявскому!»
Максим Гинден
Родился в 1944 году в Москве. Окончил Московский полиграфический институт и Высшую экономическую школу при Госплане СССР. На радио пришел в 1969 году в Главную редакцию информации («Последние известия» – «Маяк»). Много лет вел программу «Новости агропромышленного комплекса». С начала 80-х освещал визиты и поездки глав государства, деятельность правительства СССР, вел прямые репортажи с Красной площади, вел в прямом эфире «Информационно-музыкальные панорамы». С 1989 года возглавлял бригаду журналистов, освещавших работу Съездов народных депутатов и сессий Верховных Советов, заседаний Государственной думы. Автор двух автобиографических повестей об истории информационного вещания в СССР и России. Член Союза писателей РФ.
Середина 80-х годов в стране – время перемен, и «Маяк» не стоит от них в стороне. Начались эксперименты. Пришла эпоха прямого эфира.
Наш главный режиссер Константин Доронин, не чуждый новизны, тоже решил внести вклад в развитие отечественного вещания. Десятилетиями бой часов Спасской башни Кремля передавался в эфир только в записи. И вот по его инициативе 1 мая 1987 года перед началом праздничной демонстрации решено было с помощью специального чувствительного микрофона «пушки» мелодию курантов и бой часов воспроизвести в прямом эфире, дать «живой голос» Спасской башни.
Вышел казус. Последний удар курантов не совпал на 14 секунд с эталоном времени. А по радиосигналу сверяли время сотни организаций на планете – летчики, военные, связисты. Шквал звонков обрушился на центральную аппаратную радио. Что случилось со временем?
А что случилось? «Маяк» экспериментировал! Экспериментировала вся страна. Времена наступали либеральные. Обошлось без последствий.
Александр Рувинский
На радио – с 1963 года, на «Маяке» – с первых дней его работы по 2000 год. Режиссер, затем главный режиссер. Первая большая программа как автора и как режиссера – открытие памятника-ансамбля «Героям Сталинградской битвы (15 октября 1967 года). Работал режиссером космических передач с мастерами космических репортажей: Ю. Летуновым, Г. Зубковым, В. Панариным, П. Пелеховым, В. Безяевым. Проводил трансляции с Красной площади – 1 мая, 7 ноября, в Дни Победы. Освещал Олимпиаду-1980, Фестиваль молодежи в 1985 году. Режиссер популярных программ «Кругом 13» (о цирке), «Красный. Желтый. Зеленый» (для автомобилистов), «По странам и континентам» и др.
Шел 1975 год. Я работал в редакции уже двенадцать лет. Одним из руководителей в то время был Владимир Панарин. Но кроме своей административной должности он занимался космосом. Все, что касалось запуска ракет, спутников и так далее шло через него. Все репортажи, монтажи записей, прямые эфиры он делал самостоятельно или со мной.
В. Панарин был «болен» космосом. Он знал всех космонавтов, все военное окружение, был знаком с учеными, работающими на космос. Однажды он подошел ко мне и сказал: «Я хочу попросить тебя поехать со мной на Байконур, на запуск «Союза-Апполона» для подготовки и проведения прямой трансляции». И вот мы – В. Панарин, Петр Норовлев (внестудийный оператор) и я, режиссер «Маяка» Константин Доронин, – вылетели с аэродрома в Чкаловском на Байконур.
Когда наш самолет приземлился на аэродроме маленького городка, которого не было на карте, и я, спустившись по трапу, оказался на казахстанской земле, то почувствовал, будто меня поместили в духовку и сейчас тело покроется румяной корочкой. Я сказал Панарину: «Надо же, как самолет нагрелся», а когда я вышел из-под его тени – все понял: жара 50 градусов в тени. Нас разместили в гостинице, где спать можно было, лишь намочив шторы водой и обернувшись в мокрую простыню. Я никогда не думал, что смогу выпить трехлитровую банку кваса одним залпом. От жары мы спасались белым сухим вином, разбавленным водой. Дорога от гостиницы до стартовой площадки шла, можно сказать, пустыней. Мы по ней ездили один или два раза в день – в зависимости от графика работы. Кондиционера в нашем УАЗе, естественно, не было. Должен сказать, что для прямого эфира в день запуска, из Москвы своим ходом шел к нам автобус со всем необходимым оборудованием: магнитофонами, эфирным пультом, телефонами и так далее.
Но вернемся к дороге. Как-то едем мы, «утомленные солнцем», и вдруг видим: справа от дороги, среди песка – зеленый камыш, кустарник и сине-молочная вода необыкновенной красоты. Именно так я представлял себе оазис в пустыне. И посреди этой нереальной картины стоял солдат с ружьем, который преградил нам дорогу.
В этом прудике барахтались счастливые люди. Искупаться нам не удалось, однако мы разговорились и выяснили, что этот пруд выкопали молодые ученые Байконура, заполнили его водой, запустили рыбу и наслаждаются своей победой над пустыней. Чтобы и мы могли воспользоваться их победой, нужно было получить пропуск у администрации, что мы и сделали в дальнейшем. Этот прудик мы называли нашей «реанимацией», – он давал нам силы для работы.
И еще об одной достопримечательности нашего космического городка. За гостиницей по берегу Амударьи раскинулся довольно большой парк (кстати, все деревья в городе были посажены его жителями). В центре парка находился сероводородный фонтан, вечерами жители города приходили сюда вместе с детьми и принимали лечебный душ.
Приближался день запуска. В трех километрах от стартовой площадки были разбиты белые шатры и сделаны навесы для приглашенных гостей. Стояли столы для фруктов и воды. Должен был прилететь американский посол. Неподалеку была сделана вертолетная площадка, но ее забыли заасфальтировать, или никому в голову не пришло, что это надо сделать. И когда посол в белом, как снег, костюме приземлился на вертолете вместе со своей свитой, то поднялась такая пыль, что не стало видно не только посла, но и вертолета.
Накануне старта была пресс-конференция. В комнате собралась вся журналистская рать. За стеклом, совершенно изолированно от нас, сидели космонавты. Общение происходило при помощи микрофонов. Дежурные вопросы, дежурные ответы. Мы вышли в эфир, рассказали о пресс-конференции, еще раз оговорили, как будем работать, и попрощались с Москвой до завтра.
15 июля 1975 года. Всё готово к эфиру. Наша машина стоит в трех километрах от стартовой площадки. На фоне голубого неба четко вырисовывались контуры ракеты. Прошла команда: «Очистить стартовую площадку!» В разные стороны от нее потянулись шлейфы пыли от уходящих машин. Медленно отошли «фермы». Пошел отсчет. Мы начали свой эфирный репортаж минут за 10 до старта. В. Панарин рассказывал, что происходит вокруг. У нас были записи, сделанные заранее, с товарищами, работающими на космос – учеными, военными и так далее. На крыше нашей машины был выносной микрофон, который брал внешние шумы, а также – линия с командного пункта. Мы слышали все переговоры и давали их фоном. В. Панарин имел свой микрофон и работал из небольшой кабинки в машине. Весь наш эфир мы с Норовлевым записывали на пленку, что в дальнейшем очень пригодилось.
Итак, начался отсчет. Панарин замолчал. Прошла команда: «Ключ на старт!» Секунда, другая... и содрогнулась земля. Ракета окуталась облаком и исчезла из глаз. Эти несколько мгновений, когда не видно ничего, кажутся необыкновенно томительными и долгими. Наконец, разрезая и рассеивая дым, вырывается пламя. Раздается оглушительный рев двигателей, и медленно из этого облака выползает игла ракеты. Рев усиливается, ракета набирает высоту. В небе над нами два солнца, еще несколько секунд... Аплодисменты, поздравления.
«...Космонавты чувствуют себя хорошо... Они там, на орбите. Все хорошо». Панарин продолжает вести репортаж, я связываюсь со студией в Москве по телефону – там работает мой коллега, Саша Овчинников. Саша говорит, что всё прошло замечательно, что хорошо было слышно и голоса, и шумы, но сейчас мы пропали, связь оборвалась, они дали музыку, и комментатор в Москве будет работать по своим заготовкам и телеканалу. Есть такой термин «подслушка». Когда пропадает эфир, «подслушка» остается включенной и, если эфир вновь появляется, то режиссер это слышит. С Овчинниковым договорились, что, если мы появляемся, он нас сразу выводит в эфир. Мы с Панариным отработали полностью всё отпущенное время. Два или три раза связь восстанавливалась, и мы были в эфире.
Вечером самолет улетал в Москву. За нами должна была заехать машина и отвезти на аэродром. Прошел час, другой, пошел третий... Гостиница опустела, а мы всё сидели на чемоданах. Наконец, я не выдержал и сказал Панарину, что надо «двигаться», а то самолет улетит без наших важных персон. Когда мы приехали на аэродром, то поняли – скоро вылет. Панарин с кем-то задержался, а я, подхватив его и свой чемоданы, понесся к самолету, взлетел по трапу в салон и прекрасно устроился у иллюминатора. Прошло несколько минут. Я услышал английскую речь. Ко мне подошел элегантно одетый молодой человек и поинтересовался, что я тут делаю. Я представился и сказал, что хочу попасть в Москву. На что получил ответ: самолет летит в США. Оказалось, я сел в самолет американского посла!
Через секунду я был с двумя чемоданами на земле и увидел, как у неподалеку стоящего самолета готовятся убрать трап. Бросился туда, взлетел наверх и увидел сидящего в кресле, попивающего пиво В. Панарина. «Ты где пропадал?» – спросил он. «В США» – ответил я, поставил чемоданы и сел к иллюминатору. Самолет вырулил на старт, взревел моторами и оторвался от земли.
Константин Доронин
Родился в 1933 году в Москве. Окончил исторический факультет и аспирантуру МГУ. На радио с 1963 года. Комментатор, обозреватель, зам. Главного редактора Главной редакции общественно-политических программ (1-я программа Всесоюзного радио). С 1990 года – политический обозреватель Гостелерадио, телерадиокомпании «Останкино» в составе «Маяка», а затем – радиостанции «Маяк». Постоянный ведущий авторской программы «Народ и власть: вопросы и ответы». Лауреат премии Союза журналистов СССР и российской премии имени А.С. Попова. Заслуженный работник культуры Российской Федерации. Награжден орденом Дружбы.
Пришел я на «Маяк» как политобозреватель, и был уверен, что основное, чем мне придется заниматься, – это анализировать и комментировать события, вести какие-то особо серьезные программы, брать интервью у сильных мира сего. Так в общем-то и получилось. Хотя время от времени приходилось заниматься и другими делами. Возможно, новые коллеги проверяли меня, на что я гожусь, или воспитывали уважение к другим, специфическим для «Маяка», формам.
Осенью 1991 года меня не без хитрости поставили в положение, когда почти с листа мне пришлось вести репортаж о демонстрации на Красной площади. Вначале я чувствовал себя в официальном эфире довольно скованно. Потом разошелся. Может, кто-то помнит, что в конце этой демонстрации М. Горбачев, Б. Ельцин и другие спустились с Мавзолея и присоединились к последним рядам демонстрантов. И тут меня потянуло на обобщения.
– Это символично, – комментировал я. – Всегда они были там, наверху, а мы внизу. И вот, наконец, они спустились с высот и теперь вместе с нами.
Сказано было, пожалуй, эффектно, но время показало, что с обобщениями я поторопился...
Примерно тогда же у меня появилась еще одна обязанность. Меня аккредитовали при кремлевской пресс-службе. И получилось, что мне, как спецкору, пришлось поработать с тремя президентами: Горбачевым, Ельциным и Путиным. Тогда-то я и столкнулся с проблемой телефонов.
Телефон всегда был для радио важным и, главное, оперативным средством связи. Но долгие годы превалировало стремление подавать информацию на радио в различных, присущих именно ему, формах. Создавалось звуковое разнообразие. Сейчас даже трудно себе представить, что, будучи в верховьях Енисея, я записывал на репортерский магнитофон журчание речных струй. Для меня было принципиально важно, чтобы в материале звучал подлинный голос Енисея, а не «журчание» из режиссерской фонотеки. И я не был оригиналом или фанатиком. В то время сама творческая «кухня» была другой. Эфир заполняли репортажи, звуковые картинки, голоса участников событий. Документальные записи перегонялись по каналам связи, расшифровывались, монтировались.
Но с нарастанием лавины событий и информационной конкуренции «его величество факт», «его высочество темп» начали вытеснять все остальное. Главным стало – как можно быстрей передать информацию о том, что происходит сейчас или произошло только что. Причем у радио изначально было преимущество – возможность передать сообщения в прямом эфире с места событий в ближайшем выпуске новостей или даже не дожидаясь его. Но для этого нужны были мобильные телефоны, которых бедному в то время «Маяку» катастрофически не хватало. Да и вообще тогда «мобильники» были для нас еще редкостью.
И вот я помню свою хроническую проблему: где найти ближайший телефон? В самом Кремле это было относительно просто: пройти в одну из комнат пресс-службы или в бюро пропусков и использовать тамошние телефоны. Но вне Кремля и вне Москвы бывали ситуации, прямо скажем, неординарные.
Вспоминаю последние месяцы президентства М. Горбачева. После его форосского «сидения» и перехвата инициативы Ельциным Горбачев чувствует недостаток внимания к себе со стороны прессы. И, отправляясь в командировку по маршруту Москва – Иркутск – Бишкек – Москва, решает взять журналистов с собой на борт президентского самолета. Насколько я знаю, случай уникальный; обычно пресса летит другим самолетом. Но нас было немного, девять человек, мы были нужны, так что полетели. Во время каждого перелета М.С. приглашал нас на беседу за чашкой чая (в отличие от последующих лет спиртное на борту исключалось). Я обратил внимание, что Горбачев пил чай из большой чашки с гербом СССР и совсем по рабоче-крестьянски съедал отжатый кусочек лимона.
Что касается бесед, то нужно было знать Горбачева: в основном говорил он сам, оттачивая на нас аргументацию своих будущих выступлений в Иркутске и в Бишкеке. В какой-то момент, слушая его, я заметил в углу салона телефон. Дерзкая мысль кольнула меня.
– Михаил Сергеевич, давайте удивим всех, позвольте мне по вашему телефону передать на «Маяк» краткое сообщение о вашем полете и встрече с журналистами.
В глазах Горбачева появились озорные искорки.
– А что, давай, – и повернувшись к помощникам: – поможем «Маяку».
Меня вывели в предбанник, где был параллельный аппарат. Через минуту я услышал отдел выпуска «Маяка»:
– Ты откуда?
– Из Сибири, с борта президентского самолета. Как слышно?
– Не очень, но понять можно.
– В звуке дать не получится?
– Пожалуй, нет.
– Тогда записывай текст: «Это сообщение я передаю с высоты 10 тысяч метров с борта президентского самолета. Мы летим сейчас над Новосибирском по пути в Иркутск...»
Дальше текст я, честно говоря, не помню. Главное было сделано. Впервые в истории «Маяка» спецкор вышел на связь с борта президентского самолета. Не ахти какая сенсация, но все-таки маленький профессиональный рекорд.
Другой случай относится уже к ельцинским временам. 1994 год. Я оказался в командировке в Нью-Йорке. Гостиница «Веллингтон» на Манхэттене, старая, респектабельная, в номере телефон, чего еще надо? Правда, разница во времени с Москвой усложняет дело. Придется выходить в эфир ночью в 2, 4 и 6 часов. Но недосыпать в таких командировках – дело привычное.
2 часа ночи. Набираю студию и начинаю «выступать». И вдруг – чертовщина! – мне начинают стучать в стену. Каково соседям слушать ночной репортаж в Москву, да еще на непонятном языке! Остановиться не могу, заканчиваю, а что дальше? Что делать в 4 часа? Иду к ночному портье. Объясняю ситуацию, прошу на несколько минут номер с телефоном, но без соседей. Он смеётся, даёт ключи. Захожу в номер около четырех, вижу беспорядок, видимо, обитатели недавно уехали. Снимаю трубку, гудка нет. Как иногда бывает на Западе, после расчета за номер, телефон отключают, чтобы не было звонков на дармовщинку.
Разбираться уже некогда. Бегу в свой номер. Хватаю телефон и, насколько позволяет провод, выношу его в коридорчик номера. Набираю Москву, ложусь на пол, накрываюсь толстым одеялом и, обливаясь потом, «выдаю» свои три-четыре минуты...
Потом уже в Москве спросил:
– Как, включение было нормальным?
– Нормальным. Правда, «старик», ты был немножко напряжен, но мы понимаем: ночь, Нью-Йорк, президентские дела.
В редакции обстоятельства моего ночного эфира стали довольно широко известны. Родилась даже шутка: так возник новый жанр – репортаж из-под одеяла.
Ну, а теперь о некоторых телефонных переживаниях и конфузах конца 90-х годов.
...Японский курорт Кавана. Встреча «без галстуков» Ельцин – Хасимото. Японцы выдают всем журналистам в пользование свои мобильные телефоны (всего за 100 долларов). Ну уж японская техника не подведет! Проверяю связь: работает как часы. Наступает время первого эфира. Преисполненный уверенности и гордости я вешаю:
– Приветствую слушателей «Маяка» с японских берегов Тихого океана! В ближайшие два дня здесь будет работать наш передвижной корпункт...
И здесь связь обрывается. Все попытки снова набрать номер в студии бесполезны. Мобильный телефон словно заклинило. Конфуз – хуже не придумаешь! Только потом мне стало известно, что в это время «отрубили» все мобильные телефоны. Видимо, японцы проводили какую-то контрольную операцию или расчищали пространство для спецсвязи. Как вы понимаете, мне от этого легче не стало. Утешился тем, что все остальные включения из Японии прошли нормально, и корпункт «Маяка» на берегу Тихого океана свое отработал.
Другой трагикомический случай произошел, когда я ездил в командировку в Германию на деньги спонсора. У меня было оттуда больше десятка включений. Одно из них прошло с техническим браком – плохая слышимость, помехи на линии. Но именно это включение, одно из десяти, услышал в Москве спонсор. И как мне потом передали, он заявил:
– И вы хотите, чтобы я на это давал деньги? Больше не надейтесь.
И сколько его не уверяли, что все остальные звонки из Германии были вполне внятными, до поддержки таких командировок спонсор больше не снизошел.
Но я бы все-таки не хотел, чтобы у читателя создалось впечатление, будто за годы спецкоровских поездок телефон стал моим проклятьем. Наоборот, эти годы принесли много профессионально радостных минут, когда удавалось передать экспресс-информацию, иногда даже опережая друзей-товарищей из информагентств. А когда наконец «Маяк» смог оснастить своих корреспондентов мобильными телефонами, жизнь наша стала вполне комфортной. Помню, в 1999 году со встречи глав государств ОБСЕ в Стамбуле я передал в прямом эфире и в записи более 20 сообщений.
Об одной ситуации расскажу чуть подробнее. В первый год президентства В. Путина я в составе «кремлевской команды» журналистов сопровождал его в поездке по маршруту Мадрид – Берлин – Кишинев. Утром в Берлине, когда началась встреча президента России с лидерами германского бизнеса, я вышел из зала и в прямом эфире 12-часового выпуска «Маяка» передал последнюю информацию. Вернулся в зал, и в этот момент В. Путину задали вопрос о В. Гусинском, задержанном в Москве накануне. Ответ президента был его первой публичной реакцией на действия Генпрокуратуры. Это сенсация! Я тут же выскочил в холл, набрал номер студии и потребовал второго прямого включения в том же выпуске. Меня вывели в эфир, и именно «Маяк» стал первым, кто сообщил, что президент считает арест Гусинского не обязательным для проведения следственных действий, но никак не может соединиться с В. Устиновым, укатившим в Екатеринбург.
Впрочем, всё это недавнее прошлое. Сейчас телефонная связь позволяет корреспондентам, а значит, и слушателям стать участниками происходящих событий. Например, во время теракта на Дубровке на месте работало трое моих коллег, и по телефонам шла максимально полная информация.
Мой же «телефонный роман» вступил в новую стадию. Теперь я веду программы крупного формата в студии с включенными телефонами для слушателей. Но это – уже другая история.
Юлий Семенов
Родился в 1976 году. Окончил факультет журналистики Московского Государственного Социального Университета. Работал в газетах «СПОРТ-экспресс», «Сегодня», «Советский спорт», в журналах «7 дней», «Караван истории», на телевидении (ТВ-6). В спортивном отделе радиокомпании «Маяк» – с 1999 года, комментатор спортивных программ.
Родом из
детства
Спорта на «Маяке» много. Здесь и новостные выпуски, которые выходят в эфир каждый час, и ежевечерние спортивные каналы, цель которых – прямые включения со спортивных арен и подведение итогов дня, и тематические передачи под общим названием «На спортивной волне «Маяка», предполагающие либо интервью с интересным гостем, либо анализ той или иной назревшей в спорте проблемы.
Но нет на радио ничего более интересного, захватывающего и напряженного, чем спортивный репортаж. С собой он приносит разнообразнейшую гамму чувств: и волнение, и напряжение, и тревожное ожидание, и, наконец, взрыв эмоций (если наши добились успеха) или вздох разочарования (в случае, если они потерпели фиаско). В эти минуты в каждом из нас просыпается болельщик, и задача спортивного комментатора – в том, чтобы разогреть это чувство донельзя, передать всю свою энергию слушателю. И уж особенно приятно будет, если энергией этой вдруг зарядился человек, который до тех пор относился к спорту весьма прохладно, а тут вдруг послушал – и за живое его взяло!
У «Маяка» в этом жанре богатейшие традиции. Поначалу репортажи велись только с самых интересных футбольных или хоккейных матчей, но зато они транслировались полностью. Чуть позже все это трансформировалось в переклички, в которых стало больше и освещаемых матчей, и непосредственных участников эфира – комментаторов. Весь Советский Союз заслушивался этими передачами, в которых блистали знаменитые комментаторы Николай Озеров, Владимир Маслаченко, Евгений Майоров, Владимир Писаревский, Владимир Перетурин.
Такие переклички существуют на «Маяке» и поныне, хотя, конечно, организовывать их сейчас становится все труднее. Матчи разводятся по времени, у корреспондентов в городах то и дело возникают проблемы с телефонной связью, да и эфирное время нынче на вес золота. Но как тогда, так и сейчас они пользуются популярностью – хотя бы по той причине, что даже с учетом резко увеличившегося количества телевизионных трансляций не может человек по телевизору одновременно следить сразу за несколькими матчами. А по радио – может. С другой стороны, если у болельщика есть выбор – следить за матчем по телевизору или по радио – он, несомненно, предпочтет первый вариант. Преимуществ живой картинки еще никто не отменял. И в этом смысле, конечно, радио с телевидением никакой конкуренции не выдерживает. Другое дело репортаж – здесь есть к чему стремиться. Американские ученые в 80-х годах провели исследование и пришли к выводу, что спортивные радиорепортажи с места событий более насыщенны и более информативны, чем телевизионные комментарии. Простой пример. Однажды детский психолог по фамилии Уоткинс попросил ребятишек рассказать по две истории: одну – услышанную по радио, а другую – увиденную по телевизору. Слушая детей, Уоткинс обратил внимание на то, что «телевизионные» рассказы у них, как правило, получаются сложнее и запутаннее. В чем тут дело? Другой ученый, Гринфилд, попытался дать ответ на этот вопрос. Он считал, что телевидение учит людей особому стилю разговора, который напоминает общение двух знакомых людей. То есть тех, кому лишний раз ничего объяснять не стоит, а значит, какие-то отдельные детали в беседе можно опустить. А в радио и печати, по мнению Гринфилда, язык должен быть более четким – это призвано компенсировать отсутствие изобразительного элемента. Вот потому и возникает такой эффект. Другой пример. Джоан Роулинг, автор популярнейшей нынче саги о Гарри Поттере, еще перед выходом в свет первого романа категорически запретила издателям использовать иллюстрации в своей книге. При этом она никак не объяснила свое решение. Но впоследствии, в одном из интервью, писательница призналась, что преследовала четкую цель. «Эта история тем и хороша, что каждый ребенок представляет ее по-своему, – объяснила Роулинг. – Рисует в своем воображении лица главных героев, волшебные леса и замки, в которых происходит действие. Так пускай каждый ребенок попытается все это сделать сам и на полную мощь включит свою фантазию. Недавно я с ужасом поняла, что отсутствие богатого воображения – едва ли не главная проблема, с которой сегодня сталкиваются дети. Чуть ли не с рождения привязаны они к телевизорам, компьютерам, которые у них эту способность фантазировать, творить, придумывать просто-напросто отнимают. А я хочу вернуть ее детям».
И не только детям – книгами о Гарри Поттере зачитываются и многие взрослые, для которых эта сказка – как глоток свежего воздуха в загазованном городе.
Но не кажется ли вам, что и спортивное радио производит подобный эффект? Детали, которые сообщает тот или иной комментатор, вкупе с его голосом, шумом трибун – все это заставляет слушателя рисовать в своем воображении самые невероятные картины, в которых нет предела совершенству. Может, потому и живы до сих пор традиции спортивного радиорепортажа? Может быть, в этом и его феномен – ведь все мы родом из детства?..
Николай Саприн
Родился в Харькове в 1921 году. По образованию филолог. Журналистскую деятельность начинал в «Комсомольской правде» (собкор по Узбекистану, потом – по областям Украины). Затем – работа спецкора в «Литературной газете», которую совмещал с нештатным сотрудничеством на радио. В штате Всесоюзного радио прошел путь от редактора до заместителя Главного редактора спортивных редакций. Широкую известность получил как спортивный комментатор радио и телевидения. Заслуженный работник культуры.
Мастера
перекличек
Помнится, в практику работы «Маяка» стремительно вторглась весьма динамичная форма радиорепортажа – так называемая перекличка. Это удобный, ёмкий и гибкий вид радиорепортажа. Особенно он не заменим в спорте. Вместо отведённых подчас каких-то минут для рассказа об одной игре – 25 минут трансляций, скажем, с шести стадионов. Отечественное радиовещание накопило уникальный опыт. По крайней мере, ничего подобного в практике зарубежных компаний не довелось слышать.
Наши радиопереклички помогали оперативно освещать Олимпийские игры. В этом убеждены все, кто был причастен к организации прямых трансляций по «Маяку» в 1976 году из Инсбрука и Монреаля, в 1980 – из Лейк-Плэсида и с соревнований московской Олимпиады. Особенно это было заметно и ощутимо, когда Игры проходили за океаном и разница во времени составляла 7–8 часов. В таких случаях радио опережало телевидение едва ли не на сутки. Комментаторы, находившиеся в различных «горячих точках», выходили в эфир прямо со своих рабочих репортёрских мест и рассказывали о сиюминутных новостях. К двум-трём часам дня по местному времени на летних Олимпийских играх в Монреале кое-что обычно уже было известно. И в 22–23 часа по московскому времени любители спорта в нашей стране узнавали о том, что по телевидению было показано лишь на следующий день.
На зимней Олимпиаде в Лейк-Плэсиде примерно к трём часам дня вообще почти всё заканчивалось. Кроме некоторых хоккейных матчей и выступлений фигуристов. Стало быть, с лыжных трасс, со стадиона, где соревновались конькобежцы, о стартах горнолыжников, биатлонистов, мастеров санного спорта переклички рассказывали в самые интересные, напряжённые и решающие моменты. Разумеется, и телевидение – более громоздкое технически, стремилось оперативно работать и многое успевало показывать в тот же день Игр. Для программы «Время» специально снимались киносюжеты, чтобы потом «под эфир» комментаторы сообщали самые свежие олимпийские новости. И всё же у радиоперекличек было больше возможностей для оперативного освещения Олимпиады. Поверьте, мои воспоминания абсолютно объективны: мы ведь работали бригадным методом на два эфира – и на ТВ, и на радио.
Но не всё было безоблачно в организации перекличек, да и во время выхода в эфир. Тут часто нас подстерегали «сюрпризы». Американцы, к примеру, довольно неважно, мягко выражаясь, провели зимние Олимпийские игры в Лейк-Плэсиде-80, а с организационной точки зрения и «Белая Олимпиада» в Солт-Лейк Сити запомнилась тем, что до неприличия показывала, в основном, только своих спортсменов.
Вспоминая Лей-Плэсид, приведу беспрецедентный пример размещения спортсменов: так называемая олимпийская деревня находилась в помещении… бывшей тюрьмы. Когда не без труда я получил пропуск туда, чтобы взять интервью у руководителя советской делегации Сергея Павлова, он, любезно встретив, шутливо заметил: «Вот такие апартаменты, но у меня, как видите, камера на одного...» А при выходе встретил группу поддержки – Сенчину, Кобзона, Лещенко, Винокура, – тоже острившую по поводу странного жилища для олимпийцев. Постоянно случались неурядицы с городским транспортом – в ожидании автобусов люди буквально замерзали и их «отпаивали» горячим супом или кофе, правда, бесплатно, за счёт так называемой «Армии спасения».
А нарушения графика соревнований! Это создавало напряжённую обстановку и в нашей работе. В один из дней веду перекличку и прошу включиться в передачу нашего корреспондента, но – тишина. Что такое? Ведь за несколько минут до эфира была техническая проба, проверили – все ли участники переклички на местах, работают ли микрофоны и так далее. Всё выверено, а сейчас, когда жду от нашего питерского коллеги Геннадия Орлова начала рассказа, в эфире – зловещее молчание. Ледовый стадион не откликается. Что же делать? Выручил Озеров. Он был в этот момент на хоккее, рядом с катком, где соревновались конькобежцы. Конечно, ему было хуже видно, да и нужной информации не получил, но хоть кое-как всё-таки сообщил о забеге. Спутал только цвет спортивного костюма, в котором бежал знаменитый американский скороход Эрик Хайден. Но главное, пауза была заполнена, слушатели узнали о том, что происходило в данный момент Олимпиады у конькобежцев.
В другой день, как раз во время переклички, внезапно погас свет. Томительных минут 15 не было тока, и все трансляции по телевидению и радио на весь мир резко оборвались. Организаторы потом даже не извинились и не объяснили, по какой причине это произошло. Пришлось за них просить прощения у наших слушателей и просто сказать, что вот так, в один миг, мир потерял Олимпиаду...
Во время переклички из Монреаля я тоже бесполезно вызывал арену легкоатлетов – комментатор на стадионе Александр Курашов не отвечал. А ведь только что он несколько раз выходил в эфир. Но сейчас было особенно важно и интересно: я видел по монитору (в студии у ведущего было несколько цветных телеэкранов с изображением происходивших событий, о которых шла речь в перекличке), как к решающей попытке готовился наш выдающийся мастер тройного прыжка Виктор Санеев, неоднократный олимпийский чемпион. Нервничаю, снова вызываю стадион, увы, ничего не меняется – ответа нет. И надо же, именно в этот трудный момент в студии появляется неугомонный Озеров. Мгновенно оценив ситуацию, он надел второй гарнитур комментатора и, глядя на монитор, бодро сказал в микрофон: «Да, да. Стадион слушает вас и готов включиться в перекличку». Далее продолжил: «Итак, уважаемые слушатели, сейчас Санеев совершит последнюю попытку. Разбег... прыжок... и – результат. Поздравляю! Советский спортсмен – олимпийский чемпион!»
Думаю, этот маленький «обман», вызванный особыми обстоятельствами, наши радиослушатели нам простят. Простят хотя бы потому, что они раньше всех, минута в минуту, синхронно сопереживали и узнали о большом успехе одного из олимпийцев.
В другой раз во время переклички из этой же студии я решил обратиться к конному спорту, зная, что туда отправился Сергей Кононыхин, специалист и этого вида состязаний, а не только фигурного катания. Однако, снова не могу и его вызвать. И вдруг увидел его через стекло в соседней со студией комнате, и он мне подаёт знак, чтобы я открыл ему дверь. И повторяется знакомая картина: увидев нашего конника и цифру «2», Сергей Николаевич уверенно заявляет, что тот занял второе место. Быстро спохватившись, мой опытный и честный коллега признался в ошибке и тут же её исправил. Так что и на этот раз он спас передачу от неизбежной паузы – поехать же к месту событий ему помешала очередная транспортная лихорадка на Играх...
Перекличка – это прямой репортаж. А любая работа непосредственно в эфире часто сталкивается не только с разного рода неожиданностями, но и с курьёзами. Соревнования лыжников на Олимпиаде в Лейк-Плэсиде для радиоперекличек освещал Анатолий Малявин чёткий – умелый, старательный, добросовестный репортер. Естественно, что во время передачи он увлекался ходом спортивной борьбы. Тем более что наши лыжники выступали блестяще. И вот – эстафета. На последнем этапе за нашу команду сейчас должен побежать Николай Зимятов из Подмосковья. Завершающая часть пути этой захватывающей эстафеты, разумеется, самая напряжённая и решающая. И наш взволнованный корреспондент, выйдя в эфир, говорит: «Сейчас ребята проводили Зимятова в последний путь...» Бывает, что поделаешь. Только нас всё спрашивали, что у вас там случилось с нашим лыжником?..
Уже обогащенные опытом мы подошли к московской Олимпиаде. И здесь, у себя дома, решили организовать переклички с Игр XXII Олимпиады таким образом, чтобы они отвечали общему уровню работы. Это был высший класс показа олимпийских соревнований – можно с гордостью об этом вспоминать. Что же касается радиоперекличек, то их ежедневно на Играх было по 5–6. И каждая звучала по 25 минут – таков общий хронометраж. По сути, вся программа соревнований была отражена в этих прямых радиопередачах по «Маяку».
Примечательной эта работа была и тем, что в ней участвовали многие коллеги из разных городов страны. Из Киева Евгений Аржанов – заслуженный мастер спорта, бегун на 800 метров, где его всесоюзный рекорд был одним из самых старых, – вёл репортажи по лёгкой атлетике. Выступали в перекличках в основном комментаторы, хорошо знавшие тот или иной вид спорта. Судья международной категории И. Куприн – по академической гребле, мастер спорта И. Попова – по плаванию, А. Бичоев из Нальчика рассказывал о соревнованиях по конному спорту, В. Францев из Кемерова представлял штангистов, А. Яковлев из Харькова – велосипедистов, горьковчанин Ю. Кириков – баскетболистов, Кирилл Набутов из Питера – боксёров.
Все они – люди, увлечённые своим видом спорта, причём иногда настолько, что в эфире не смогли порой сдержать своих эмоций. Яковлев, к примеру, вспоминая своё интервью со знаменитым велогонщиком В. Капитоновым, привёл в репортаже стихи. А когда я ему заметил, что нас, мол, радиослушатели могут и не понять, – ведь это олимпийская перекличка, а не передача о Дне поэзии, он моментально отпарировал: «Но там, где Олимпиада, там и – культурная программа...» Киевлянин В. Щербачёв, ведя репортаж о соревнованиях борцов, так увлёкся, что воскликнул: «Задушит или не задушит?!» Конечно, такие прямые передачи требуют определённого навыка, так как во многих случаях здесь – импровизация. И насколько человек способен к сложному искусству мгновенно реагировать на то, что происходит в этот момент и на стадионе, и в эфире, – от этого зависит успех передачи в целом.
Общий сценарный план перекличек на московской Олимпиаде, разработанный заранее, занимал 100 страниц машинописного текста. Понятно, многое менялось по ходу самих Игр, но основа была и помогла. Мне довелось быть одним из трёх ведущих перекличек на Олимпиаде. Вели их также Владислав Семёнов и Борис Губин. На мою долю пришлась 51 передача. О многом сейчас вспоминается, чего греха таить, и с досадой, и с улыбкой. Помню, когда шла одна из передач, я почувствовал, что кто-то из репортёров ещё не рассказал о своём виде спорта. Посмотрел в листок, лежавший передо мной, и увидел, что это стрельба из лука. Недолго думая, сказал слушателям: «А теперь на десерт – лук». Правда, тут же уточнил, что речь – о соревнованиях стрелков. Незапланированная шутка – и есть тот элемент импровизации, который так необходим в перекличке, но который может быть и не всегда удачен. О вкусах, как известно, не спорят.
Завершая эти воспоминания, должен признаться, что, наверно, одно из самых весомых моих достижений в оперативности за долгие годы работы на радио, в том числе и на «Маяке», было оповещение о том, что Анатолий Карпов провозглашён чемпионом мира по шахматам. Это было в мае 1975 года, когда на матч с ним Роберт Фишер так и не вышел, и все ждали решения ФИДЕ. Вовремя позвонив в Амстердам, я узнал об официальном признании прав нашего гроссмейстера на мировую корону и что Макс Эйве, президент ФИДЕ, приедет в Москву, чтобы увенчать Анатолия Евгеньевича традиционным лавровым венком. Тут же я вошел в студию «Маяка», где диктор Калинина вела информационный выпуск, взял из её рук микрофон и известил страну о необычайно важной и приятной новости, с чем и поздравил наших слушателей.
Наум Дымарский
Родом из сибирского города Минусинск. На радио с 1996 года. Начинала на радиостанции «Юность» в качестве корреспондента. Освещала все виды единоборств, бокс, хоккей. Лауреат конкурса Всероссийских спортивных журналистов за серию программ о «Хоккейной суперсерии 1972 года Советский Союз – Канада». Из соревнований, на которых, представляла «Маяк», самые памятные – Олимпиады 2000 года в Сиднее и 2002 года в Солт-Лейк Сити.
Родился в 1968 году в Москве. Служил в Армии, затем окончил Московский институт радиотехники, электроники и автоматики. На радио пришел в 1994 году. Первая радиостанция «Эхо Москвы». Но настоящей радиошколой, местом, где «родился» как спортивный журналист, считает радиостанцию «Юность». Сначала был нештатным сотрудником, затем ведущим программ, комментатором. В радиокомпании «Маяк» – с 2000 года. В настоящее время – Директор Дирекции спортивных программ.
Смена
поколений
В сентябре 2000 года большой австралийский десант наших журналистов осваивал спортивные объекты Сиднея.
Нас, максималистов, воспитанных на многочисленных победах российского и советского спорта, удивили австралийские СМИ. Как же трепетно они относятся к своим спортсменам! Даже если они занимали последнее место, их в течение дня постоянно и в первую очередь показывали все местные телеканалы и лишь после – атлетов из других стран, даже выигравших золотые медали. Столь явный патриотизм австралийцев не оставлял нам выбора, решение было принято быстро и единогласно: героем России считать каждого спортсмена!
С «кухней» этого нелёгкого процесса случайно познакомились и наши слушатели. В один из дней на прыжках в воду «караулил» медали наш комментатор Илья Скигин. У девушек из сборной России дела шли не слишком хорошо, Юлия Пахалина заняла лишь 4-е место. Илья, утешая и подбадривая спортсменку, готовился к прямому включению, да так увлёкся, что не заметил, как его вывели в эфир, и все услышали буквально следующее: «Не расстраивайся! 4-е место на Олимпиаде тоже неплохо». И Юля, с трудом сдерживая эмоции, послушно, с нескрываемой грустью повторила за Ильёй: «Я довольна занятым мною 4-м местом...»
Конечно, ни Илья Скигин, ни весь «Маяк» не могли поднять настроение спортсменке, остановившейся в шаге от Олимпийской медали. А вот Инне Ворониной повезло больше. Рассказ от первого лица:
«В районе Дарлинг Харбор с очень красивой бухтой – достопримечательностью Сиднея, проходили соревнования по фехтованию, тяжелой атлетике, борьбе и дзюдо.
В один из первых дней я, приехав на соревнования дзюдоистов, нашла Любу Брулетову, накануне ставшую серебряным призером. Самое интересное, что у Любы был день рождения, и узнала я об этом, к сожалению, только от неё, отчего чувствовала себя очень неловко. Зато Люба, к моей радости, не знала где в Дарлинг Харборе можно вкусно пообедать... «Наступил-таки момент, когда я смогу сделать приятное «новорожденной» и серебряному призеру Игр!» – с этой мыслью я и отправилась с Любой в знакомый итальянский ресторанчик.
На обратном пути Люба попросила телефон и остановилась, чтобы позвонить домой в Пермь, я же чуть поодаль любовалась старинными кораблями, стоявшими на приколе. И вдруг из-за спины услышала: «Извините, а Вы из России?» Так мы познакомились с Евгением Прокопьевым – владельцем и главным редактором австралийской газеты «Единение», выходящей на русском языке.
Новые знакомые пригласили нас в гости к русской диаспоре, где мы встретили чудесных людей, говорящих на чистейшем русском языке, при этом они никогда не были на исторической Родине. А журналистка газеты Люба Примачек очень много сделала впоследствии для «Маяка» и для наших слушателей, во время Параолимпийских Игр она передавала материалы о российских спортсменах.
На крупных международных соревнованиях всегда принимаются повышенные меры безопасности, а на Олимпийских Играх – особенно. И если спортсмен в специальной зоне не остановился для общения, то у журналистов практически нет шанса взять оперативное интервью. Но мы-то радио, нам это жизненно необходимо! И я нашла-таки «секретный» коридор, по которому спортсменов вели после соревнований в разминочный зал и на допинг-контроль в сопровождении волонтеров. Там меня «под локти» подхватывали наши тренеры и ребята, и, прикрыв собой, буквально проносили в зал. Так мне удалось «отработать» соревнования дзюдоистов, и так родилось «лучшее интервью Олимпиады».
Наш тяжеловес и капитан команды Тамерлан Тменов в поединке за выход в финал проиграл. Одной из причин проигрыша стало то, что у Тамерлана «свело» печень. Но Тамик собрался и в блестящем стиле выиграл поединок за бронзу и уже в разминочном зале, рухнув на татами, в прямом эфире произнес самое запоминающееся и самое короткое интервью: «Люди! Берегите печень!..»
В апреле мы отправились покорять Европу, а точнее Германию. Правда, путь наш лежал в Ганновер, потому что именно там проходил чемпионат мира по хоккею. Сам турнир ничем не запомнился, сборная наша выступила плохо, но один эпизод, на наш взгляд, достоин... нет, конечно, не «войти в Историю», а лишь стать штрихом к портрету «Маяка» 2001 года.
Единственным печальным итогом нашего перемещения по маршруту Москва – Ганновер стала потеря маленького, но очень нужного проводочка. Естественно, на следующий день мы отправились на поиски соответствующего магазина. В Ганновере обнаружился гигантских размеров супермаркет, буквально заваленный всевозможной электротехнической мелочью. Нужный нам экземпляр был найден легко, но уходить не хотелось. Глаза разбегались, появилось непреодолимое желание всё потрогать, что-нибудь смастерить... Вот в этом магазине и пришла вдруг из «ниоткуда» смелая идея: соединить диктофон с мобильным телефоном.
Идея заключалась в следующем: берёт наш корреспондент интервью, например, у главного тренера сборной, делает запись на диктофон. После этого остаётся только, не теряя времени, позвонить с мобильного телефона в московскую студию, соединить диктофон с мобильным телефоном и – интервью уже на «Маяке», а через несколько минут – в эфире.
Итак, оставалось данную благородную фантазию воплотить в жизнь. Диктофон и телефон у нас были, а вопросом их правильного соединения в нужную конструкцию мы озадачили немецких консультантов. Через полчаса хождения по магазину и изучения собственного ассортимента, немцы дали категоричный ответ: «Это невозможно!» Нас это не убедило, и к процессу подключились два старших консультанта, один из которых оказался индусом. Он проявил максимум старания, узнав, что мы высоко ценим шахматный талант Вишванатана Ананда. «Допинга» хватило ещё на полчаса, результат оставался прежним: «Это невозможно!» Вот в этот момент трёх русских гуманитариев и посетила безумная идея – вытащить на поверхность сознания всё, сохранившееся в головах от школьного курса физики. Процесс описывать не буду, три-четыре десятка проверенных комбинаций, гора всевозможных проводов, переходников и прочих «штучек», названия и истинного предназначения которых мы не знали, плюс полтора (!) часа увлекательной игры в своеобразный конструктор и... – о, чудо! Получилось! Причём попутно к «чуду техники» удалось присоединить наушники. А когда выяснилось, что в одном ухе слышно записанное интервью, а в другом – команды редактора из Москвы, мы невольно вспомнили господина Нобеля и его премию.
Устройством этим пользуемся до сих пор, всегда и везде. Так что если услышите в эфире «Маяка» интервью, скажем, главного тренера сборной России по футболу минут через десять после окончания победного матча, вспомните добрыми словами Дмитрия Никишина, Наталью Тулякову и Дениса Федулова...
Год скандальной Олимпиады в Солт-Лейк Сити запомнился постоянными допинговыми разоблачениями...
Когда Ларисе Лазутиной перед самым началом лыжной эстафеты запретили выйти на старт, все журналисты бросились на поиски любых представителей российской делегации. Сделать это было сложно, столь печальное развитие событий никто предположить не мог, большинство наших коллег работали на олимпийских трассах и объектах, находящихся в десятках километров друг от друга. В общем, была объявлена охота за информацией из первых рук. Через три часа большинство СМИ стали обладателями коротких комментариев, официальных заявлений и диаметрально противоположных экспертных оценок. Пора было начинать вторую фазу «операции» – большие и обстоятельные диалоги с официальными лицами. Но где же их найти? Куда ехать? А в это время в офисе «Маяка» Председатель Госкомспорта Павел Рожков, Председатель Олимпийского Комитета Леонид Тягачев и вице-президент ОКР Виктор Хоточкин уже давали интервью в прямом эфире «Маяка».
И каково же было наше удивление, когда мы вышли провожать «высоких» гостей: у двери с табличкой «Маяк» стояла настоящая очередь из наших коллег со всех телеканалов и других СМИ. Невольное, но, что скрывать, приятное чувство гордости на несколько коротких секунд посетило всю нашу дружную команду. Но мимолётное мгновение профессиональной удачи закончилось, и вернулась суровая действительность с безвозвратно утерянной золотой медалью в женской лыжной эстафете.
Нечто подобное пришлось испытать через несколько месяцев в Японии на Кубке Мира по футболу.
Место своего временного проживания мы выбрали поближе к базе сборной России. Были в этом решении свои минусы, например, Николаю Саприну, Игорю Антонову и Сергею Румянцеву пришлось даже погулять по ночному Токио, коротая время до первого поезда на Сидзуоку. Ну не ходят в Японии скоростные поезда с 11 часов вечера и до 6 часов утра, и ничего с этим не сделать. Зато мы в полной мере оценили японское, ни с чем не сравнимое гостеприимство. Напомню, что сборные России и Японии играли в одной группе, то есть были соперниками в борьбе за выход в следующий этап соревнований. Так вот, ничуть не преувеличивая, могу сказать, что ощущение было весьма странным... Вся Япония, конечно, болела за своих, а провинция Сидзуока – за Россию. Потому что наша команда выбрала небольшой городок Симидзу, находящийся в этой провинции. И как, скажите, гостеприимным хозяевам не болеть после этого за Россию? И они искренне болели, и каждый (действительно каждый) придорожный столб в Симидзу был украшен флагом «Вперёд, Россия!». И на тренировочный матч нашей сборной с местной командой пришел чуть ли не весь город, а трибуны были заполнены за два часа до игры.
А потом был первый матч сборной России в Кобе, мы выиграли у Туниса и в хорошем настроении, рисуя радужные перспективы, в одном поезде с нашими футболистами возвращались домой. Кстати, именно тогда я передавал свой самый быстрый репортаж. Поезд на Сидзуоку «летел» со скоростью 260 километров в час!
И вновь небольшое отступление: японцы столь же законопослушны, как и немцы, хотя для нас было настоящим открытием, что большинство мужчин в рабочем перерыве во время обеда в ресторанчиках пьют пиво, причём многие – по паре объёмных кружек! Тем не менее весь город в будни вечером засыпает около 10–11, чтобы утром так же дружно проснуться в 5–6 и пойти на работу.
Возвращаемся в поезд, который привёз журналистов «Маяка» и сборную России на вокзал в Сидзуоке. Стрелки часов приближаются к полуночи, мы выходим из длинного тоннеля, сворачиваем на лестницу, ведущую к выходу и... ШОК! Огромное количество людей, заполнивших всё пространство вокзала! Японцы, нарушив привычный ритм жизни, пришли встретить сборную России, увидеть живого Александра Мостового, Валерия Карпина, Егора Титова. Аплодисменты, вспышки фотоаппаратов, попытки взять автографы, пресекаемые полицейским оцеплением. Мы шли по той же лестнице, рядом с нашими футболистами, мы понимали, что не имеем прямого отношения к происходящему, но... кажется, после этого мы поняли, что чувствуют звёзды кино, когда идут по знаменитой лестнице Каннского фестиваля.
Сборная России села в автобус и уехала, японцы мгновенно разошлись, вспомнив про предстоящий рабочий день, вокзал опустел... Да, слава мимолётна. Наши футболисты подтвердили сей факт, проиграв два оставшихся матча. Провинция Сидзуока присоединилась ко всей Японии и стала болеть за своих...
«Маяк» был до нас, есть с нами и, надеемся, будет после нас. С кем встретит радиостанция полувековой юбилей? Быть может, с кем-то из студентов, приходящих каждое лето в спортивную дирекцию на практику.
В 2003 году их было 9 и все – девчонки. Месяц практики – срок очень короткий, поэтому первые наставления просты и касаются только главного: во-первых, журналист должен быть «пробивным», во-вторых, для радио крайне важен хороший звук!
На матчи московского «Локомотива» в Лиге чемпионов в качестве корреспондентов на пресс-конференции мы часто отправляли девушек-студенток. Расчёт прост – новенькие, красивые, молодые – ну как не обратить на них внимания тренеру и футболистам? Одна из практиканток, твёрдо запомнив, что на радио важно качество звука, каждый раз, с искренней улыбкой, ставила свой микрофон строго напротив Юрия Сёмина. И Юрий Павлович настолько привык к тому, что «Маяку» нужен «чистый звук», что после победной игры с итальянским «Интером» журналисты стали свидетелями следующего процесса: тренер «Локомотива» начал общаться с залом через микрофон «Маяка». Ведущий пресс-конференции тактично заметил, что говорить нужно в другой микрофон, на что Сёмин, посмотрев на нашу студентку, сообщил присутствующим: «Извините, но «Маяку» нужен чистый звук».
«Маяку» нужен чистый звук... Хорошая фраза для финала.
Инна Воронина, Дмитрий Никишин
Родился в 1940 году. С 1954 года стал заниматься в секции водного поло ЦСК МО. В 1958 году, после окончания средней школы, имея два первых спортивных разряда (по плаванию и водному поло), поступил в Государственный институт физической культуры. В 1964 году был переведен на второй курс телевизионного отделения факультета журналистики МГУ. Получил два высших образования: в 1965 году – диплом ГЦОЛИФКа, в 1968 году – диплом МГУ. Мастер спорта СССР, многократный чемпион Москвы, победитель и призер всесоюзных первенств, кандидат в Олимпийскую сборную СССР 1964 года. Работал телеведущим спортивных программ, редактором радио и телевидения, корреспондентом и комментатором в разнообразных по тематике направлениях.
Эфир, как магнит или омут, – сильно затягивает. Но какой ты в эфире, кому интересен, кому нужен? Ответить самому себе на эти вопросы весьма трудно. Вот и думай...
Я имею два высших образования: спортивное и журналистское. В спорте все ясно и просто. Там есть критерии, оценки твоего умения, мастерства. А в журналистике? Здесь секундомер не показатель. Для любого журналиста прежде всего необходимы такие качества, как коммуникабельность и искренность, эрудиция, память и еще много других, можно сказать, чисто человеческих качеств, которым ни в одном учебном заведении не научат, которые приходят только на практике...
Лето 1978 года, Гавана, 11-й Всемирный фестиваль молодежи и студентов. В программе одного из дней посещение острова Пинос, где состоится митинг, посвященный переименованию острова.
Поясню, что лет за пять до фестиваля Фидель Кастро обратился к своей молодежи с призывом: превратить остров ссыльных, остров тюрем Пинос в остров цитрусовых. И уже во время фестиваля было принято решение переименовать его в остров Молодежный. Пять лет кипела работа на острове: высаживались апельсиновые, грейпфрутовые, лимонные деревья, яблони, груши. С помощью СССР был построен перерабатывающий завод, где производились соки, конфитюры, джемы.
И вот на колесном, допотопном пароходе типа «Севрюга» из кинофильма «Волга-Волга» почти 12 часов мы добирались из Гаваны до острова, а это всего-то 170 километров. В 9 утра начался митинг. Три с половиной тысячи человек заполнили площадь, на которой был сооружен деревянный помост, и на нем у микрофона стояли Фидель Кастро вместе с мэром Пиноса и главным инженером. Выступал мэр. Он рассказывал обо всей этой истории в подробностях, отмечал работу различных отрядов молодежи. Температура воздуха была 35 градусов. Митинг продолжался около трех часов. Солнце делало свою работу, в толпе случались солнечные удары, и приходилось прибегать к «скорой помощи». Я был примерно в трех метрах от трибуны и, конечно же, мечтал получить интервью у Фиделя Кастро. Только я хорошо знал, что при таком наплыве журналистов, при такой охране это почти невозможно. Несколько раз встретился глазами с Фиделем, и мы улыбнулись друг другу. А когда митинг закончился, Фидель спрыгнул с трибуны. Мы обменялись рукопожатием, и тут уж я не растерялся. Микрофон у меня был наготове. Я сказал по-русски: «Московское радио «Маяк». Фидель ответил по-испански... Помнится, это интервью стало украшением моего репортажа, а друзья долго удивлялись, как это мне удалось сделать, и не хотели верить, что все произошло неожиданно.
И еще одну историю хочу вспомнить. С детства люблю цирк. И когда мои дети росли, я не пропускал ни одной премьеры в цирке на Вернадского и на Цветном. Причем в репортажах всегда подчеркивал удивительное мастерство, искусство артистов цирка, их каждодневный труд, который дарит нам, зрителям, чудеса.
И вот на одной из премьер увидел номер неизвестного артиста, выступавшего с ёжиками. Это было фантастично, и я, как мог, постарался все это передать в своем репортаже для «Маяка». Артист этот – Юрий Куклачёв – через полтора года получил звание заслуженного, вслед за ежиками приобщил к своему удивительному искусству кошек, объездив с ними весь мир. Теперь он известен как директор и художественный руководитель Театра кошек. Я горжусь дружбой с Юрием и втайне надеюсь, что тот давний репортаж хоть слегка помог моему другу получить известность. Ведь у «Маяка» миллионы слушателей.
Много в моей практике было подобных значительных и мало значительных встреч, многие из которых заканчивались в эфире небольшим сюжетом, а иногда и серьезной передачей. И порой мне стало казаться, что в чем-то мне везет как журналисту. Но опять же случай из практики подсказал, что это не так.
Москва, 1984 год. Международные соревнования «Дружба». В бассейне «Лужники» играют сборные Кубы и Румынии по водному поло. Мы работаем в режиме переклички, в студии находится комментатор, который по очереди вызывает спортивные арены.
И вот в одно из моих включений при счете 1:1 я высказываю предположение: «На мой взгляд, всё-таки небольшое преимущество у ватерполистов Кубы. Они более подвижны, техничнее и, думаю, в оставшееся время сумеют забросить победный мяч». Минут через 15, когда заканчивался последний период, мне снова дали слово. И, представьте, последние секунды шли при счете 2:1 в пользу кубинцев. Они и выиграли. Тут я пошутил: «Что ж, я, видимо, оправдываю своё имя Илья – в какой-то степени Пророк...»
На следующий день заведующий отделом шумел: «Что это такое?! Что за пророк, откуда такая лексика?! И вообще, что ты своевольничаешь!»
Помню, почти не обиделся, но стал гораздо требовательнее в подборе слов и выражений. И до сих пор считаю, что конструктивная критика – полезна! Если тебе иногда везет.
Илья Скигин
Родился в 1935 году в подмосковном городе Зарайске. Школьником активно сотрудничал с редакциями местных газет и радио. Затем учился на факультете журналистики МГУ, параллельно работая в различных изданиях. В 1961 году пришёл на Всесоюзное радио, в редакцию «Последних известий» («Маяк»). С 1972 года – на телевидении. В 1992 году вместе с женой, телеведущей Инной Ермиловой, основал телекомпанию «Полюс», где занимает должность Главного редактора. Телекомпания специализируется на производстве документальных фильмов, а также информационных программ для детей и подростков («Сорока», «Короче говоря», «Ступеньки»). В 1994 году телекомпания провела уникальную прямую трансляцию с Северного полюса, посвященную Международному году семьи.
Молчаливый Хрущёв
– Ермилов, давай быстро в машину и – на Международную строительную выставку, в Лужники. Туда сегодня Хрущёв приезжает. Пропуска тебе заказаны.
Вообще-то строительством у нас занималась Марина Новицкая, но что-то в этот день ей помешало выехать, может быть, она не совсем здорова была, не знаю.
И вот я в Лужниках, иду почти рядом с Никитой Сергеевичем и ловлю его слова в микрофон, который висит на длинной «удочке». Впрочем, слов этих до обидного мало. Всегда разговорчивый Хрущёв на этот раз только молча кивает, слушая объяснения специалистов. На плёнке лишь эти объяснения и остаются. Раньше мне никогда не приходилось общаться с ним, и я начинаю подозревать, что его никто не предупредил и что он меня принимает за какого-нибудь зарубежного корреспондента. Хотя ведь он и тут никогда за словом в карман не лезет.
Час-другой идём вдоль вереницы огромных экскаваторов, бульдозеров, подъёмных кранов. И я с досадой понимаю, что репортаж у меня сорван, что в эфир, кроме дежурной фразы «сегодня посетил Международную выставку и осмотрел её экспонаты», нечего и сказать.
Конечно, оно бы дождаться конца церемонии и спросить Хрущёва о впечатлениях – чего проще. Но... тогда было не принято без предварительных, долгих согласований задавать вопросы «самому». Это категорически запрещалось.
Выручил случай.
На одной из площадок представители какой-то фирмы решили подарить Никите Сергеевичу модели дорожных машин. И тут Хрущёв необычайно оживился.
– Вот здорово! – сказал он, приводя в действие маленький асфальтоукладчик. – Это всё я обязательно внукам подарю. Пусть играют в самые мирные на земле машины – строительные.
Мчусь в редакцию, на ходу сочиняя подводку: «Парад самых мирных машин принял сегодня глава советского правительства. Внуки Хрущёва осваивают строительные профессии».
На Пятницкой сразу влезаю в монтажную, а когда минут через сорок выхожу – что за чертовщина? Все на меня посматривают и хихикают. «Ты ещё сегодня «Известия» не видел?» (А тогда «Известия» выходили по вечерам.)
Смотрю – ёлки-палки! На первой полосе – Никита Сергеевич Хрущёв во время посещения строительной выставки. А рядом вышагивает корреспондент «Маяка», только... без микрофона-удочки. То есть её начисто заретушировали. Физиономия у меня, естественно, напряжённая чрезвычайно. И без «орудия производства» не понять, кто же это такой. На министра не похож по молодости, а на охранника не тянет по причине некоторой худощавости.
На другой день не поленился смотаться в «Известия», попросил подлинный снимок. Спрашиваю: «Чего микрофон убрали?» «А он, – говорят, – как раз наискосок перегораживал министра строительства. И, вообще, вечно радийщики в кадр влезают, а потом сами и обижаются. Нате вам ваше фото – на память».
«Понимаете, я без него не могу жить...»
Говорят, на факультете журналистики и сейчас на семинарах демонстрируют мою старую запись: репортаж из Дворца бракосочетаний. Впрочем, репортажем это не назовёшь, скорее – звуковая композиция. Впервые появилась она в эфире «Маяка», а потом вышла отдельной пластинкой на звуковых страницах журнала «Кругозор».
А был тогда автор относительно молод и холост, да ещё считал себя потерпевшим в серьёзной личной катастрофе. И он, автор, всерьёз задавался вопросом: а где и как находят своё счастье все-все-все? Чего проще? Надо пойти во Дворец бракосочетаний и спросить. То есть взять интервью у молодожёнов.
Может быть, пластинка потому и получилась эмоциональной, что автор сам был «лицом заинтересованным».
Собственно моих-то слов там почти нет. Сначала даны десятка полтора ответов на вопрос: «Где вы нашли друг друга?» Потом два десятка ответов на вопрос: «А почему вы решили, что он – это он (или – она это она)?»
Сейчас, на бумаге, всё выглядит наивным и даже глуповатым. Но на пластинке...
Безусловно, тут ещё сыграло свою роль место и время. Через несколько минут начинается новая жизнь! Переживания, эмоции – они слышатся в каждом голосе. «Где мы первый раз увидели друг друга? Ах, подождите, дайте припомнить. Ну, да, на лекции. Ты ещё опоздал и попросил меня: дай тетрадку списать...»
Непросто было сделать, чтобы все ответы не перепутались, не «слиплись». Ещё накануне (к таким сложным вещам я, конечно, готовился заранее), при входе во Дворец мне послышался характерный звук – это продавщица маленького киоска выкладывала обручальные кольца на стеклянный прилавок.
Звоном колечка я и отделил одни ответы от других.
А ещё была на пластинке и точно подобранная музыка, и – стихи. Последний ответ невесты звучал так: «Понимаете, я без него не могу жить». «Слушайте, – говорил репортёр, – те, кто не верит, что существует любовь, что придёт она к нему – слушайте ещё и ещё раз эти слова». И повторялась, повторялась фраза: «Понимаете, я без него не могу жить», а из-под неё, на фоне её, выплывало стихотворение Леонида Мартынова «Ты без меня, словно дым без огня. Ты продолжался бы после меня, разве что только, как ночь после дня, с бледными звёздами через окно, эхо моё. Но со мной заодно ты повторяешь средь ночи и дня: «Ты без меня, словно дым без огня». Тут вступал неожиданно, «эхом», женский голос и вторил: «Ты без меня, словно дым без огня», и всё это на музыке, и нет-нет, да и слышалось «понимаете, я без него не могу жить».
Мы с режиссёром Сашей Овчинниковым уже почти всё смонтировали, но тут наступила неожиданная заминка. Оказалось, что решающую, ключевую фразу я записал с невероятно маленьким уровнем. Девушка сказала её очень тихо, и я просто не успел поднести ближе микрофон. Как ни пытался режиссёр «вывести» голос, какую коррекцию не вводил – слова звучали глухо, даже почти неразборчиво.
Я понимал, что никогда, ни одна другая невеста не повторит мне этих слов. Скажет по-другому, по-своему, но так – нет.
К тому же «репортаж из Дворца бракосочетаний» стоял в плане на сегодняшний вечер (канун 8 Марта!), и редактор уже несколько раз осведомлялся – чего это вы там возитесь.
И вот сегодня, на страницах этой книги, я впервые решился рассказать об одном секрете. Истовый поборник правды в журналистских приёмах, я был вынужден прибегнуть к маленькому лукавству. Рядом, в соседней студии, работала одна наша корреспондентка. И она на удивление точно, с той же, может быть чуточку усиленной, интонацией повторила слова невесты.
Вот так и случилось, что на пластинке, в самом финале, воспроизведён голос... Люси Петрушевской – тогда репортёра «Маяка», а ныне популярнейшей писательницы.
Давно её не видел. Встречу – спрошу, помнит ли она это: «Понимаете, я без него не могу жить».
Первый эфир
В те времена выход журналиста в эфир был событием, да ещё каким! Готовились к этому за много дней, тексты писали-печатали, согласовывали-утверждали, литовали-исправляли-переречатывали. Сейчас думается: ведь всё это можно было спокойно записать на плёнку. Ну, спрашивается, какая разница, всё равно же репортёр произносит текст даже не слово в слово, а буква в букву? Зачем тратить столько сил, энергии, денег? Записал, отдал, а в нужное время режиссёр нажал на кнопку.
Ан, нет. В эфир – так в эфир.
Свой первый эфир я на всю жизнь запомнил. Было это в ноябре 1964-го года, в день прилёта космонавтов Феоктистова, Егорова и Комарова, точнее – в день возвращения их в Москву.
Тогда такие встречи обставлялись необычайно торжественно. И по всей трассе от аэропорта до Красной площади были установлены микрофоны «Маяка».
Ещё накануне мы со Степаном Хоменко побывали на нашей «точке» – балконе обыкновенной квартиры седьмого этажа в доме на Ленинском проспекте. Оператор Чумаченко заботливо проверил связь. Перед самым эфиром он снова много раз переговаривался с аппаратными. Под руководством опытного Хоменко мы ещё и ещё прорепетировали текст. Там получалось примерно так: абзац его – абзац мой. Не помню, почему, но первыми должны были быть мои слова.
И вот мы стоим на этом тесном балкончике, под нами ширь проспекта, по обочинам стоит множество людей, движение, конечно, перекрыто, в репродукторах музыка наяривает, я крепко держу текст, чтобы ветер ненароком не вырвал,
– Едут, – толкает меня Степан.
И впрямь, вдали показывается кортеж автомобилей.
Предупреждающе поднял руку Чумаченко: внимание! И – резкая отмашка – мы в эфире.
Помнится, я нисколько не волновался. Подумаешь – текст по бумажке прочитать. Тем более – свой, собственный. Делаю шаг к микрофону – и бойко начинаю:
– Микрофоны Всесоюзного радио установлены на Ленинском проспекте. Сейчас я вижу, что машины...
С ума сойти! Я вдруг слышу, как из всех динамиков, что подвешены по сторонам дороги, гремит – многократным эхом разносится: «На Ленинском проспекте... проспекте... пекте... екте...» И мне яснее ясного представляется, как сейчас меня слышат люди, которые собрались там, внизу, слышат, наверно, и космонавты, которые едут в открытой машине, слышат во всём городе, слышат во всей стране.
Чумаченко сдёргивает наушники, оторопело смотрит на меня. А я... молчу. Молчу! Ну вот слова не могу выдавить.
Степан выдёргивает текст из моих онемевших рук. «Да, сейчас мы видим, что машины с космонавтами приближаются к пересечению с Ломоносовским проспектом, тысячи людей приветствуют героев», – подхватывает он.
Через секунд двадцать он успевает взглянуть на меня. Я киваю – всё, оклемался. Хоменко передаёт мне текст.
И я работаю.
А Чумаченко каким-то чудом успевает ещё щёлкнуть своей камерой. Именно благодаря ему у многих репортёров «Маяка» остались снимки, на которых запечатлены их репортажи, командировки, их первые выходы в эфир.
Космос
Одно время за мной закрепили новости авиации и космонавтики, чему я, признаться, был страшно рад. Звёздами я увлекался с детства, мечтал стать астрономом, а космические полёты тогда, в шестидесятые годы, были необычайно популярны.
И необычайно засекречены.
Поэтому, допустим, о поездке на Байконур я даже заикаться не мог. И о поездке в Звёздный городок. И о репортаже из Центра управления полётами. И об интервью с Главным конструктором, чьё имя у нас произносилось шепотом, с оглядкой...
Всё это делал Юрий Летунов, заместитель, а впоследствии и сам Главный редактор «Маяка». Только у него были все соответствующие допуски-пропуски.
На мою же долю доставалась будничная, черновая работа.
Но и она была невероятно интересна.
Например, поручили мне подготовить интервью с Германом Степановичем Титовым. Наверно, приближалась какая-то годовщина полёта, сейчас точно не помню. Титов приехал к нам на Пятницкую, сел к микрофону: «Текст есть?» «Да нет, Герман Степанович, мы ведь на запись идём, не в эфир, если что – вырежем». Он обрадовался – без бумажки куда интереснее.
А я накануне полночи сочинял вопросы, и наряду с неизбежными, относящимися непосредственно к событию, там были и достаточно неожиданные. С Титовым мне уже приходилось работать, я знал, что он человек необычайно живой, даже озорной. Словом, я был уверен, что его любым вопросом в угол не загонишь.
...Надпись «Микрофон включён» давно уже светится, интервью к концу подходит.
– Герман Степанович, а давайте вот что сделаем. Я назову одно слово, а вы мне сразу скажете, какая картина вам представилась. Идёт?
Улыбается.
– Что ж, попробуем.
– Итак – «Космос».
Ни секунды не размышляя, с ходу:
– Ракета. Ракета на старте. Всё готово, вот сейчас она отправится в полёт...
А совсем уж недавно, в 2003 году, мне на стол легло сообщение: на Новодевичьем кладбище, на могиле Германа Титова открывается памятник космонавту. И я неожиданно для самого себя набрал номер заместителя Главного редактора «Маяка» Григория Александровича Шевелёва. «Гриша, ты не против, если я проведу эфирный репортаж с церемонии?» «Конечно, договорись с выпуском о времени», – сказал невозмутимо Шевелёв.
А мог бы и удивиться – я лет десять в радиоэфир не вылезал. Но в «Маяке» привыкаешь ко всяким неожиданностям.
Алексей Ермилов
(Продолжение в Главе 10 этой книги)