ГЛАВА 12
СОБЛАЗНЫ КОММЕНТАРИЯ
Никакая
статья не может считаться честной, если журналист скрывает свои пристрастия и
эмоции за словами со слегка уничижительным значением, как-то: “отказался”,
“несмотря на”, “признал” и “массивный”.
Бен Брэдли
Журналистика по природе своей
субъективна. Она не может не порождать и не высказывать взгляды на мир, как не
может корова не давать молока. Сознательный или невольный, открытый или
завуалированный, комментарий – неотъемлемая часть профессии. Оспаривать это
значило бы отрицать, что чернила оставляют след на бумаге.
Никто и не будет это отрицать,
если речь идет о сознательном комментарии (колонки, передовицы и так далее). В
конце концов, газета без высказанного мнения – все равно что человек,
перенесший операцию по удалению личности. Проблемы начинаются, когда
комментарий выступает в другом обличье, под видом обычного репортажа, говорит
голосом репортажа и копирует его манеры. Проблему также представляет
комментарий, тихой сапой, один-единственным абзацем пробравшийся в информационное
сообщение и делающий свое дело – к изумлению читателя, а порой и самого автора.
Комментарий, таким образом,
представляет собой проблему, лишь когда не заявляет о себе, когда объявляется
ненамеренно. Нам никогда не искоренить это, но можно надеяться свести такой
комментарий до минимума, разыскивая его в тексте, изучая его, раздумывая над
ним и пытаясь распознать его скрытую суть. Это, а также более честные приемы
комментирования и составляют тему настоящей главы.
КОММЕНТАРИЙ
В ИНФОРМАЦИОННЫХ СООБЩЕНИЯХ
Существует три типа комментария в
информационных сообщениях: явный, завуалированный и нечаянный. Явный – это тот, который
очевиден: журналист прямо и открыто высказывает свой взгляд или мнение. Во
многих газетах мира этот тип комментария попросту запрещен. В Велико-британии и
в Соединенных Штатах его считают вопиющей нелепостью и многие учебники по
журналистике упоминают о нем лишь мимоходом. Их авторы твердо уверены в том,
что все читатели придерживаются одного мнения: в рубриках новостей должна быть
лишь информация, по возможности ничем не “разбавленная”, а комментарий – это
для редакционных материалов, ведущих авторских колонок и рубрики “мнения”.
В большинстве случаев (об
исключениях позже) так оно и есть. Читатели знают, что читают, и, читая
информационные сообщения, полагают, что им пытаются – пусть и не всегда удачно
– сообщить какие-то факты. Как уже было отмечено в главе об информационной
ценности новостей, каждый способен комментировать, но сравнительно у немногих
есть свежая информация. Первых – пруд пруди; вторые же редки. Поэтому-то
новости обычно куда интереснее комментария, и по этой же причине существует
реальная опасность их обесценивания, когда новости и комментарий смешивают. Ибо
когда это происходит, факты, как таковые, мутнеют и теряют свою ценность.
Но бывают исключения. Если очень
опытный журналист пишет на тему, которую очень долго разрабатывал, пусть его
личные суждения войдут в статью, просветят читателей. Это же право следует
давать и специальным или зарубежным корреспондентам, проработавшим на своем
месте уже много времени. Их комментарий не должен появляться под барабанный
бой: “Что бы он там ни говорил, я считаю...” Пусть это будут побочные, по ходу
дела ремарки, дающие статье новые детали. Но главное требование – они должны
быть явными.
К этому комментарию следует
прибегать пореже, но, пожалуй, почаще разворачивать его. Обычные репортажи,
содержащие только факты, должны быть основой информационной политики газеты, но
следует активнее использовать и более широкие формы, особенно в разного рода
обзорах. Эти обзоры, по мере того как телевидение, компьютеры и другие средства
массовой информации все лучше, дешевле и быстрее доставляют людям информацию, –
обзоры эти будут играть все возрастающую роль в содержании газеты. И просто
лицемерие со стороны газет – презрительно воротить нос от явного комментария,
когда прочие его формы – неизбежный элемент информационных сообщений.
Единственное условие – чтобы явный комментарий был честным и сразу
распознаваемым, чтобы он не пытался спрятаться, замаскировавшись под что-то
другое.
Действия исподтишка – вот что
плохо в завуалированном и нечаянном комментариях. Разница между ними та, что
завуалированный комментарий – комментарий сознательный, а нечаянный – он и есть
нечаянный. Но оба эти комментария действуют в одном направлении и приводят к
одному результату. В работе газет они проявляются в подаче, расположении
материалов, в выборе тем и языка для заголовков; в работе журналистов – в
языке, материале и источниках, которые они используют или оставляют без
внимания.
Вопросы выбора, информационной
ценности и сбалансированности обсуждаются в других главах, а здесь речь идет о
том, как писать информационные сообщения. И в этом плане основное средство
завуалированного и нечаянного комментирования – эмоционально окрашенные слова.
Чаще всего это слова с уничижительным значением, и в любом языке их немало. Вот
две ситуации, чреватые массой окрашенных слов:
1.
Косвенная речь
Слова “сказал” и “сообщил” –
нейтральные глаголы. Они просто информируют нас о том, что цитируемые слова
были произнесены. Репортеры часто ищут им замену, но проблема в том, что многие
синонимы не являются нейтральными. Слова “признал” и “допустил” не просто
сообщают нам, что нечто было сказано, в них есть дополнительная информация. Эти
слова означают, что человека либо вынудили сознаться в некоем, возможно
неблаговидном, поступке, прежде неизвестном, либо после борьбы с собственной
совестью он решил сам все рассказать. И то, и другое имеет мало общего со
“сказал”.
“Признал” также подразумевает
признание (или допущение) вины, в то время как “утверждает” может дать понять,
что вы не верите сказанному. А, например, “подчеркнул” означает, скорее всего,
что вы поддерживаете автора цитаты. Равным образом, если кто-то объясняет
какие-то свои действия или решения, не надо, не имея на то оснований, писать,
что он “оправдывал себя тем, что...”. Такие слова уместны лишь в том случае,
если этого человека подвергли критике либо другим способом вынудили его
привести эти объяснения.
Другой обильный источник
ненамеренного коммента- рия – статьи, начинающиеся со слов “Опасения, что...”
или “Надежды на то, что...” и забывающие сказать, чьи это надежды и опасения. В
этом нет беды, если эти опасения и надежды разделит любой, например: “растет
беспокойство за безопасность троих детей, не вернувшихся вчера домой из школы”.
Когда мы читаем, что “возросли надежды на то, что золото подешевеет...”, тут
действительно следует сказать, чьи это надежды. Производители золота и те, чье
благосостояние зависит от высоких цен на золото, испытают скорее опасения, чем
надежды.
2.
Политика
Краткое изложение чьих-либо
взглядов и политической платформы влечет за собой целую кучу проблем.
Определения “реформист”, “радикал”, “сторонник жесткого курса”, “реакционер”,
“умеренный” и “экстремист” используются постоянно, словно это такие же
неизменные ссылочные категории, как и названия партий. Но это не так. Эти
понятия постоянно находятся в движении, и многое зависит от того, на какой
позиции стоите вы сами, оперируя ими. К тому же почти все эти термины носят
уничижительный оттенок. Не согласный с вами или с основным курсом –
“экстремист”, а это слово несет в себе все те оттенки “крайности”, что обретают
слова за свою долгую жизнь.
Никогда не забывайте про старую
мудрость: кто для одних – борец за свободу, для других – террорист. Это значит,
что там, откуда пришли эти два понятия, еще много окрашенных слов.
Использование их зачастую зависит от ваших предубеждений, сознательных или нет.
Действия властей по отношению к некой группе людей, в зависимости от вашей
точки зрения, будут либо “крестовым походом” либо “охотой на ведьм”. Те, кого
вы поддерживаете, делают “промашки”, а те, кого вы не одобряете, –
“преступления”. Если вы против демонстрации, тогда это “толпа”, если “за” – это
“народные массы”. И так далее.
Мораль такова, что слова следует
выбирать очень осторожно, постоянно помня об их коннотации. Даже самый
невиннный выбор лексики может оставить неверное представление. В Соединенных
Штатах, и не только там, к примеру, право на аборт остро дебатировалось в
течение многих лет. Назовите то, что зреет в лоне женщины, “нерожденным
ребенком”, причем на любой стадии беременности, и вы неосознанно пополните ряды
противников абортов. Назовите сторонников аборта “борцами за аборты” – и они оскорбятся.
(Для справки: “зародыш и “борцы за право выбора” – слова более нейтральные).
БОЛЬШОЕ
“Я”
Личное местоимение – одна из
величайших проблем во всех языках. Некоторые журналисты изощряются до крайности, дабы
избежать его: пишут “автор статьи”, “ваш корреспондент”, “представитель газеты”
и т.д. Другие же пользуются им при всякой возможности, в каждой статье
упражняясь в информационном тщеславии. Должен быть средний путь,
предпочтительно тот, что тяготеет к скромности.
Но достичь этого не всегда
просто. Когда президент Джон Ф. Кеннеди составлял свою инаугурационную речь,
одно из самых памятных выступлений нынешнего века, он велел своим помощникам
избавиться от личного местоимения. Лучшие умы Америки трудились над речью, но
“я” все же четырежды проникло туда.
Репортеры, пишущие о “крупных
событиях”, особенно подвержены соблазну повествовать от первого лица, вероятно,
полагая, что важность сюжета придает важности и им. Есть и другие – эти
считают, что их реакция на события, переживания, их действия настолько
замечательны, что об этом надо прокричать. Персонаж из пьесы английского
драматурга Тома Стоппарда говорит об этом так: “Журналист-международник – это
человек, который мотается по свету из одной гостиницы в другую и считает, что
самое интересное в истории – это то, что именно он прибыл написать о ней”.
Разумеется, как журналист вы
что-то видите, встречаетесь с людьми, что-то с вами происходит – все это,
безусловно, интересно. В конце концов, вы бы не оказались на месте события, не
будь оно новостью. Но читатель желает знать, что вы увидели и что
обнаружили, а не как вы это увидели, обнаружили, и уж конечно, не то, что вы
ели, пили и чувствовали, пока разбирались со всей этой историей. Насколько
можно говорить о правилах в журналистике – это одно из них, если только вы не
гениальный журналист “с именем”, которого читают, о чем бы он ни написал.
Будем считать, что вы таковым не
являетесь, так что приберегите авторскую манеру письма до тех пор, когда у вас
появится опыт, достойный изложения (интересный для читателей, а не только для
вас и вашей семьи). Обычно в карьере журналиста такие случаи редки, их мало.
Приведу в пример статью, написанную Джорджем Оруэллом, освещавшим ход
гражданской войны в Испании. Личный подход здесь оправдан, поскольку Оруэлл
обрел опыт не слишком ординарный и такой, который заинтересует многих: он был
ранен. Вот где надо учиться сдержанности:
“Я пробыл на фронте уже дней
десять, когда это случилось. Ощущения, когда в тебя вонзается пуля, очень
интересны и, полагаю, заслуживают подробного описания.
...Грубо говоря, чувство было
такое, словно ты оказался в самом центре взрыва. Страшно громыхнуло, вокруг все
ярко вспыхнуло, и я испытал потрясение – не боль, меня тряхнуло, как при ударе
током; и тут же пришло ощущение полнейшей слабости, словно, томясь, умаляешься
в ничто. Мешки с песком передо мной невероятно отдалились. Полагаю, вы
чувствовали бы себя очень похоже, ударь в вас молния. Я сразу понял, что ранен,
но оглушивший меня грохот и вспышка заставили подумать, что рядом случайно разрядилась
винтовка, и пуля попала в меня. Все это произошло меньше чем за секунду. В
следующий момент ноги подогнулись, я упал, гулко ударившись головой, но, к
немалому облегчению, не чувствуя боли. Было чувство отупения и изумления,
сознание того, что я тяжело ранен, но боли в привычном смысле не было”.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ
КОРРЕКТНОСТЬ
В описании и восприятии различных
групп общества – женщин, негров, недееспособных, гомосексуалистов – произошли
огромные перемены. Ко всем им относились – и до сих пор местами относятся
свысока, считая их людьми второго сорта и ведя себя по отношению к ним
соответственно. Чуть ли не главной заботой писавших о них было: каким языком
писать. Дело усугубляется тем, что большая часть этих перемен не переводима в
другую культуру и на другой язык.
Политическая корректность стала в
наши дни объектом чрезмерной заботы в школах журналистики во многих странах.
Один из вышедших недавно учебников уделяет больше места тому, как писать о
недееспособных, чем информационной ценности. Это глупо, поскольку для
универсального журналиста всю проблему можно свести к трем широким принципам:
1.
Не упоминайте о расе, поле и физических качествах человека, если
это не принципиально важно для статьи.
2.
Не практикуйте разные стандарты письма в материалах о разных группах
общества.
Не надо, например, описывать
прическу и одежду женщины-политика, если эти сведения не важны для статьи или
не обладают информационной ценностью сами по себе. Проверяйте себя так: стали
бы вы в такой же ситуации описывать внешний вид мужчины-политика?
3.
Будьте точны и не пользуйтесь эвфемизмами.
В некоторых странах сейчас
завелась мода писать о слепых: “люди с ослабленным зрением”. У них вовсе не
ослаблено зрение, они слепые. Человек с ослабленным зрением – это тот, кто
видит очень плохо, и его правильнее называть “слабовидящим”. Лучше всего не
использовать туманных фраз вовсе; будьте точны. Вместо “недееспособности”,
против чего возражают многие, напишите прямо, в чем состоит эта
недееспособность – если, конечно, это имеет отношение к статье.
АНАЛИЗ
Во всяком информационном
сообщении и серьезном очерке должна содержаться некоторая доля анализа,
вплетенного в основную ткань повествования или выписанного отдельно. Но иногда
масштаб или важность события таковы, что для них требуются сугубо аналитические
статьи. Это
такие статьи, которые буквально анатомируют события, темы, вопросы и развитие
событий в попытке объяснить, что происходит или будет происходить дальше. Эти
статьи должны также попытаться объяснить значимость событий и их контекст.
Они не должны быть просто набором
суждений. Точно так же нельзя, чтобы это были старые новости, подогретые и
поданные под соусом из нескольких мнений. Они должны содержать свежие сведения
и свежий взгляд на событие. Мнения могут быть либо вашими, либо, что предпочтительнее,
мнением представителей властей и специалистов (с указанием имен). Акцент
следует делать на интерпретации и разъяснении. Этот подход применим и к другим
типам статей. Биографические статьи о выдающихся политических деятелях,
например, зачастую могут быть весьма поверхностным пересказом общеизвестного,
но могут быть и серьезной попыткой поместить жизнь этих людей в некий контекст,
с подробным исследованием их прошлого и их деятельности. Чтобы придать полноту
картине, можно собрать и изложить мнение тех, кто сталкивался с героем вашего
материала.
Потребность в
статьях-интерпретациях возросла особенно в последнее время, когда люди сначала
узнают новости по радио или по телевидению. Помимо того, что пишущие журналисты
вообще копают глубже, чем радио- и телерепортеры, газетам следует также
разъяснять значение событий и явлений. И совсем не обязательно, чтобы все это
делалось в тихой заводи газеты, где комментаторы задумчиво посасывают палец и,
по словам американского журналиста Дж. Либлинга, “пишут, как им видится то,
чего они в глаза не видели”. Комментарий должен сообщать о новых толкованиях и
взглядах – придавать новый смысл значению вещей. В этой роли ему следует быть
частью рубрики новостей. Именно это Вилли Гутман, журналист-библиограф, бежавший
из гитлеровской Германии, называл “сенсацией интерпретации”.
Газеты должны играть важную роль
в процессе свободного обмена мнений, особенно в представлении новых, спорных
мнений. Они должны предоставлять авторам – и штатным, и со стороны – платформу
для высказывания этих идей. Некоторые из наиболее влиятельных концепций
современного мира родились на газетных страницах. В конце концов, если газеты
не предоставляют места для развития новых идей, кто же его предоставит?
ПЕРЕДОВИЦЫ
Очень нелегко написать серьезный
комментарий, который было бы интересно читать, – хорошо написанный и
оказывающий определенное влияние. Слишком часто серьезность оборачивается
торжественностью, влиятельность – напыщенностью, а тема предсказуема, как
завтрашнее число. Свежести в таких комментариях не больше, чем в засохшей
горбушке.
Едва ли не во всем мире
существует мнение, что в каждом номере газеты должна быть колонка, где
излагается позиция газеты на животрепещущую тему. В странах, где ущемлены
основные свободы, газетные передовицы могут стать набатом в защиту прав
человека. Они открыто предупреждают режим, что за ним наблюдают и противостоят
ему. Они поддерживают и вдохновляют тех, кто борется за свободу и
справедливость.
В других странах, где условия
получше, ежедневные передовицы – вопрос достаточно спорный. Мне не раз
доводилось присутствовать на заседаниях в различных редакциях, где лучшие умы,
собравшиеся вместе, перебирали недавние события в поисках темы – любой! – по
которой газета могла бы выступить. Часы неумолимо тикали, и наконец все
соглашались на какую-то тему (непременно одну из тех, что были предложены еще в
начале заседания). Решив таким образом проблему текущего дня, все хором
облегченно вздыхали.
Все, кроме того несчастного,
которому поручалось написать эту передовицу.
Некоторые крупные газеты нанимают
специалистов только на передовицы. В одной ежедневной газете на американском
Среднем Западе эта практика породила один из лучших журналистских розыгрышей.
Группы читателей регулярно посещали редакцию этой газеты, чьи передовицы
отличались высоким моральным тоном. Накануне одного из таких визитов журналист
по имени Юджин Филд, позже ставший поэтом, вступил в сговор с коллегой,
водившим читателей по редакции.
Когда чопорные дамы подошли к
двери с табличкой “Редакционные статьи”, гид распахнул ее, явив взорам фигуру
за рабочим столом, сочиняющую очередную благочестивую передовицу. То был Филд,
небритый, злобно ворчащий, в полосатом костюме заключенного, кандалах и с
грузом на ногах. “Отпущен к нам на поруки из тюрьмы штата, – пояснил гид. – Наш
редактор, мистер Стоун, видите ли, очень экономный человек, всегда печется о
деньгах. Вот он и использовал свое влияние, чтобы этого парня – он за убийство
осужден – пару раз в неделю отпускали к нам. Пишет передовицы за бесплатно, понимаете?
Ни гроша нам не стоит”.
Но если ваше положение в редакции
менее экзотично и вам поручили написать передовицу на тему, по которой вы вовсе
не жаждете высказаться, у вас два выхода. Вы либо опрашиваете специалистов в
газете и за ее пределами и собираете их точки зрения, либо забираетесь в темный
угол и быстро приобретаете свою. На деле тут нет никакого цинизма. Просто
удивительно, как иногда несколько минут размышлений и сосредоточенности,
вызванной приближающимся сроком сдачи материала, порождают оригинальные
суждения.
У оригинальности, однако, есть
свои пределы. Джозеф Медилл, ультраконсервативный владелец “Chicago Tribune”,
написал однажды в 1884 году передовицу, посвященную такой проблеме, как большое
количество бездомных и безработных бродяг в городе. Он не призывал дать работу
этим несчастным. Напротив, в одном месте передовицы, написанной с кровожадной
серьезностью, говорилось следующее:
“Самый простой план, если кто-то
не является членом Общества человеколюбия, – подсыпать немного стрихнина или
мышьяка в мясо и другие продукты и дать их этому бродяге. Это приведет к его
смерти через сравнительно короткое время, остережет других бродяг, чтобы те
держались подальше... и убережет домашнюю птицу и другое личное имущество от
разора”.
Если вы хотите, чтобы передовица
по-настоящему проняла, сосредоточьте свои творческие способности на нескольких
запоминающихся фразах. Список передовиц, переживших следующий номер газеты,
невелик. На самом деле он очень короткий. Но те передовицы, что достигли тем
или иным образом бессмертия, обязаны этим не блестящей аргументации, а одной
запоминающейся фразе. Только благодаря ей и помнят такие статьи, как
“Комментарий – дело свободное, но факты священны” С. П. Скотта (“The Gardian”,
Манчестер, 1921 год), “Коммунизм с человеческим лицом” (“Rude Pravo”, Прага,
1968 год), “Одна фотография стоит тысячи слов” (“Printers’ Ink”, США, 1927
год).
Но от внушительности до
претенциозности – один шаг. Как политики – всего лишь политики, так и газеты –
всего лишь газеты, а не вершители судеб мира. Нет ничего нелепее писклявого
голоса со страниц газеты, особенно провинциальной, призывающего ООН
“действовать немедля”. Вот, к примеру, “Skibereen Eagle”, четырехстраничная
газета, выходившая раз в неделю в ирландском городе Корк в конце викторианской
эпохи. Однажды, когда российский император чем-то не угодил владельцу “Eagle”,
некоему Фредерику Пилу Элдону Поттеру, страстная передовица оповестила 4000
читателей газеты: “”Skibereen Eagle” не спускает глаз с России”.
Частные объявления больше
повлияли на судьбы мира, чем все миллионы громогласных газетных передовиц.
Например, битва при Геттисберге, одна из самых кровавых в истории Гражданской
войны в США, была спровоцирована рекламой обувного магазина. Один обувной
магазин разместил в “Gettysburg Compiler” объявление о продаже новой обуви.
Объявление попалось на глаза генералу конфедератов Джеймсу Петтигру, который в
это время вел свою обтрепавшуюся армию через Пеннсильванию. Состояние его
солдат было плачевным, многие совсем износили обувь и маршировали босиком.
Петтигру отдал приказ сменить направление и двигаться к Геттисбергу. По пути
туда они столкнулись с силами северян, и началась кровавая трехдневная битва
при Геттисберге. Когда она завершилась, насчитали 5662 убитых и 27302 раненых.
И в самом деле, очень трудно
найти хотя бы один пример, когда газетный комментарий фактически изменил мир.
Часто ссылаются на знаменитую статью Эмиля Золя “Я обвиняю”, посвященную делу
Дрейфуса и напечатанную во французской газете “L’Aurore” в январе 1898 года. На
самом же деле это было открытое письмо к правительству, а не передовица (к тому
же непосредственный эффект ее был невелик).
Другой пример – когда комментарий
был фактически сделан по ошибке. В апреле 1888 года умер Людвиг Нобель. Он был
старшим братом угрюмого идеалиста, изобретателя динамита Альфреда Нобеля. В
ведущей французской газете неправильно прочли информацию и, перепутав имена,
поместили некролог Альфреда, назвав его “торговцем смертью”.
Прочитав этот некролог, Нобель
был потрясен при мысли, что его могут запомнить навеки как “торговца смертью”.
Это стало одной из главных причин того, что он изменил свое завещание, учредив
на основе своего состояния Нобелевскую премию в области мира, литературы и
науки.
ВЕДУЩИЕ
КОЛОНОК
Те, кто достиг такого уровня, что
им дали право вести колонку, либо не нуждаются в советах, либо обладают (или
вскоре приобретут) таким “Я”, которое не даст им принять ни один совет.
РЕЦЕНЗИИ
Существуют три школы написания
рецензий, и две из них следует закрыть. Во-первых, это профессиональные
журналисты, чье призвание – быть репортером. Когда же им поручается написать
рецензию на книгу или фильм, этими людьми овладевает внезапное желание
доказать, что они – Писатели.
Во-вторых, это любители, нередко
противники (или, что еще хуже, друзья) тех, чьей работе посвящен обзор. Они
размахивают своими секирами, сбивая читателей с толку и попросту обманывая их.
И в том, и в другом случае мы имеем текст, автор которого не заботится о том,
чтобы изложить содержание того, о чем пишет, – настолько он озабочен
высказыванием мнений, невероятнейших суждений о смысле, диких предположений о
“мысли автора” и, конечно же, попыткой вынести звучный, по его мнению, вердикт.
Главная цель рецензий –
представить произведение, о котором идет речь; описать его как можно более
точно и полно, подробно разобрать его стиль, содержание, мысли и так далее. А также раскрепостить пишущих,
для чего им следует затвердить назубок следующее незыблемое правило для
составления рецензий: нет ничего страшного в том, чтобы написать ее без бойкого
словца. Если же вам охота его ввернуть, вспомните анонимного литературного
критика из “Одесского курьера”, написавшего в 1887 году про “Анну Каренину”:
“Сентиментальная чушь. Покажите мне хоть одну страницу, где была бы какая-то мысль”.
Из всех призраков, поднявшихся из
тумана людского смятения после Великой войны, самый слабый и в то же время
самый напыщенный – глубокомысленный и вспыльчивый сочинитель колонки или
комментатор, не задумываясь отвечающий на все вопросы, способный на великие
дела три, а то и шесть дней в неделю.
Уэстбрук Пеглер