(1885–1939)
Карл
Бернгардович Радек
родился во Львове. С 14 лет в революционном движении, один из активных деятелей
социал-демократии Галиции. С 1902 г. – член Польской социал-демократической партии. Участник первой
российской революции, в 1907 г. арестован и выслан за границу. Начало
публицистической деятельности относится к 1908 г. (статьи по вопросам
международной жизни печатались в лейпцигской "Народной газете",
франкфуртском "Голосе народа", бременской партийной газете, в ЦО
германской социал-демократии –
газете "Форвертс" и теоретическом органе "Нойе цайт", в
теоретическом органе польских социал-демократов "Пшеглёнд"). После
Октября 1917 г. приехал в Петроград, вступил в ряды большевистской партии. Был
направлен на работу в Наркомат иностранных дел, участвовал в
советско-германских переговорах в Бресте. Выступал против заключения мира с
Германией. В 1919–1924 гг. избирался членом ЦК
РКП(б), членом Президиума Исполкома Коминтерна. В 1923 г. поддержал Л.
Троцкого. В конце 20-х годов выступал с резкой критикой сталинского руководства
по вопросам внутренней и внешней политики. XV съезд ВКП(б) (декабрь 1927 г.)
исключил К.Б. Радека из рядов ВКП(б) в числе 75 активных деятелей
"троцкистско-зиновьевской внутрипартийной оппозиции". Летом 1929 г. в
письме в ЦК партии заявил о своем разрыве с троцкизмом, после этого был
восстановлен в ВКП(б).
На протяжении многих лет
К.Б. Радек сотрудничал в "Правде", "Известиях", был членом
редколлегии "Известий", выступал в центральных изданиях по вопросам
внешней политики Советского Союза, развития и характера деятельности
международного рабочего движения. Подавляющее большинство его статей,
корреспонденций, памфлетов вошло в сборники "Пять лет Коминтерна" (в
2-х томах), "Германская революция" (в 3-х томах), "1924 год",
"Портреты и памфлеты" (в 2-х томах). Он автор ряда работ по истории
международного коммунистического и рабочего движения, тактике и стратегии
революционной борьбы. В 20-х годах – член Главной редакции первого издания Большой Советской Энциклопедии.
К.Б.
Радек был делегатом ряда партийных съездов, в 1935 г. входил в состав
Конституционной комиссии ЦИК СССР. В 1936 г. был арестован, в январе 1937 г. по
делу "параллельного антисоветского троцкистского центра" Военной
коллегией Верховного суда СССР был приговорен к тюремному заключению сроком на
10 лет. В 1939 г. убит в лагере.
Геббельс разоблачает... фашистов
Троцкистско-зиновьевская
банда и ее гетман – Троцкий
ЛЕНИН[1]
(к
25-летию партии)
Как
все в природе, Ленин, наверно, родился, развивался, рос. Когда Владимир Ильич
однажды увидел, что я пересматриваю только что появившийся сборник его статей
1903 г., его лицо осветилось хитрой улыбкой, и он, хихикая, сказал: "Очень
интересно читать, какие мы были дураки". Но я не собираюсь здесь
сравнивать форму черепа Ленина, когда ему было 10, 20, 30 лет, с тем черепом,
который блестит на заседаниях Центрального Комитета партии или Совнаркома. Не о
развитии Ленина-вождя идет здесь речь, а о Ленине, каков он теперь. Павел
Борисович Аксельрод[2],
родоначальник меньшевизма, который ненавидит Ленина всей душой, – на нем очень легко изучать, как
любовь переходит в ненависть, –
в одной из бешеных филиппик, которыми он пытался убедить меня в зловредности
большевизма вообще, а Ленина в частности, рассказывал, как Ленин попал первый
раз за границу и как они тогда ходили совместно гулять, купаться. "Я тогда
почувствовал, – говорил
Аксельрод, – что имею дело с
человеком, который будет вождем русской революции. Он не только был
образованным марксистом, – таких
было очень много, – но он знал,
что он хочет делать, и как это надо сделать. От него пахло русской землей". Павел Борисович Аксельрод – очень плохой политик, и от него не
пахнет землей. Он – кабинетный резонер, вся жизненная трагедия которого
состояла в том, что в то время, когда не было рабочего движения в России, он
выдумал схемы, как оно должно развиваться, а когда оно развивалось иначе, то он
ужасно обиделся и до сегодняшнего дня разозленный кричит на непослушного
ребенка. Но человек часто очень хорошо замечает в другом то, чего ему самому
недостает, и Аксельрод в своих словах о Ленине неслыханно метко схватил все его
качества, как вождя.
Вождь
рабочего класса невозможен без того, чтобы он не охватывал всю историю своего
класса. Историю рабочего движения надо знать вождю рабочего класса; без этого
знания нет вождя так же, как нет ни одного современного великого полководца,
побеждающего с наименьшей затратой сил, который не знал бы истории стратегии.
История стратегии – это не
собрание рецептов о том, как выигрывать войну, потому что описанное положение
ни разу больше не повторяется. Но детальное изучение истории стратегии изощряет
ум полководца, делает его военно-эластичным, позволяет ему видеть опасности и
возможности, которых не видит полководец-эмпирик. История рабочего движения не
говорит нам, что надо сделать, но она позволяет, сравнивая наше положение с
положением в различные решающие моменты, уже пережитые нашим классом, видеть
задачи и замечать опасности. Но нельзя знать истории рабочего движения без
детального знакомства с историей капитализма, с его механикой во всех
проявлениях, как экономическом, так и политическом, т.е. без знакомства с
теорией капитализма. Ленин знает теорию капитализма, как немногие из учеников
Маркса. Это не есть знакомство с текстами, тут, быть может, т. Рязанов[3]
даст ему пять очков вперед. Ленин
продумал теорию Маркса, как никто. Возьмите его маленькую брошюрку по
поводу наших споров о профессиональном движении, в которой он громит Николая
Ивановича Бухарина, как повинного в синдикализме, эклектизме и других страшных
грехах (когда Владимир Ильич кого-нибудь громит, то он находит в нем все
болезни, которые числятся в известной старой медицинской книге, находящейся у
него в большом почете). В этой полемической брошюрке есть маленькая страничка,
посвященная разбору разницы между диалектикой и эклектикой, страничка, которую
не цитируют ни в каких сборниках статей об историческом материализме, но
которая о нем больше говорит, чем целые главы других толстых трудов. Ленин
самостоятельно воспринял и продумал теорию марксизма, как никто другой, по той
причине, что он изучал ее с той самой целью, с какой ее Маркс создавал.
Когда-то старик Меринг[4]
написал рецензию об одной книге о Фейербахе[5],
написанной русским, фамилии которого я не помню. В этой рецензии он спрашивал,
почему такой книги не в состоянии написать немец. И Меринг ответил на этот
вопрос: немцы не ставят себе задачей преобразование всего общественного и
политического строя в Германии, и поэтому они потеряли чутье и понимание
философских систем, являющихся отражением стремления к таковому преобразованию.
В России же стоит на очереди общий переворот. Ленин вошел в движение, как персонификация воли к революции, и он
изучал марксизм, изучал развитие капитализма и развитие социализма под углом
зрения его революционного значения. Плеханов был революционером, но
Плеханов не был человеком воли, и при громадном его значении, как учителя
русской революции, он был в состоянии учить ее только алгебре, а не арифметике
революции. Как показала история, он сам запутался в четырех арифметических
действиях русской революции, и поэтому его алгебра революции была больше
преподаванием готовых учений, чем самостоятельной борьбой мысли. В этом пункте
лежит переход от Ленина-теоретика к Ленину-политику.
Марксизм
связал Ленина с общей стратегией рабочего класса, но вместе с тем он подвел его
самым конкретным образом к той стратегической
задаче, которая выпала на долю рабочего класса России. Можно сказать, что в
академии генерального штаба он изучал не только Клаузевицов[6],
Жомини[7]
и Мольтке[8],
но он изучал, как никто в России, и театр будущей войны русского пролетариата. В этой небывало интенсивной интимной связи с
полем своей деятельности – весь гений Ленина. Мне придется в
другом месте разбирать вопрос, почему такой великий ум, как Роза Люксембург, не
была в состоянии понять правоты Ленина при возникновении большевизма. Тут я
могу только предвосхитить результаты этого исследования. Роза Люксембург[9]
не понимала конкретно, чем отличается экономическая и политическая обстановка
борьбы русского пролетариата от обстановки борьбы польского и
западноевропейского пролетариата. Поэтому она в 1904 г. сочувствовала
меньшевизму в организационных вопросах. Меньшевизм был в исторической
перспективе политикой мелкобуржуазной интеллигенции и наиболее мелкобуржуазных
слоев пролетариата. Методологически меньшевизм был попыткой перенесения тактики
западноевропейского рабочего движения в Россию. Когда читаешь статьи Аксельрода
или Мартова о самостоятельности развития рабочего класса, о том, как он должен
учиться ходить на собственных ногах, то все эти идеи очень подкупают всякого,
кто вырос на западноевропейском рабочем движении. И я помню, как, знакомясь с
полемикой русских социал-демократов во время первой революции и не зная
конкретной русской действительности, я не мог понять, как это можно отрицать
эти азбучные истины. Но в этом великолепном плане недоставало только условий
для применения этой тактики, и теперь исторически доказано, что все разговоры
меньшевиков о самостоятельности рабочего движения были на деле разговорами о
том, как русское рабочее движение должно подчиниться буржуазии. Крайне
интересно читать теперь споры о пресловутом первом параграфе устава партии,
из-за которого произошел раскол социал-демократии на меньшевиков и большевиков.
Каким сектантским казалось тогда требование Ленина, чтобы членами партии
считались только члены нелегальной организации. А о чем же шло дело? Ленин
боролся против того, чтобы политику рабочей партии определял интеллигентский
кисель. Перед первой революцией всякий недовольный врач и адвокат почитывал
Маркса и считал себя социал-демократом, будучи на деле либералом. Даже входя в
нелегальную организацию, даже порвав с мещанской обстановкой, многие
интеллигенты оставались, как это после доказала история, в глубине души
либералами. Но сужение рамок партии до круга людей, которые шли на риск участия
в нелегальной организации, все же уменьшало опасность буржуазного засилья в
рабочей партии, давало возможность революционной струе рабочего класса
пробиться через сито партийной организации, которая и так в значительной мере
оставалась интеллигентской. Но чтобы это понять, чтобы из-за этого расколоть
партию, для этого надо было быть так связанным с русской действительностью, как
был связан с нею всем своим нутром Ленин, как русский марксист, как русский
революционер. Если это было неясно многим хорошим марксистам в 1903–1904 гг., то это стало уже вполне
ясным с того момента, когда П.Б. Аксельрод начал подменять классовую борьбу
пролетариата против русской буржуазии пресловутой земской кампанией, т.е.
хождением рабочих на либеральные банкеты с двойной целью: увидеть буржуа и
проникнуться ненавистью к классу капиталистов, которых рабочие вне банкета, как
известно, не видели, а затем, чтобы воспитывать капиталистов в понимании
необходимости борьбы за общенациональные интересы.
Но и в том, как Ленин знает русскую действительность, он отличается от всех других, которые протягивают руку к жезлу властителя дум русского пролетариата. Он русскую действительность не только знает, он ее видит и чувствует. На всех поворотных пунктах истории партии, особенно в момент, когда мы стали у власти и от решений партии зависели судьбы 150 миллионов людей, меня в Ленине поражало то, что англичане называют "common sense", т.е. здравый смысл. "Вот, – скажут люди, – комплимент для человека, о котором мы убеждены, что такие являются один раз в сто лет, – признал за ним здравый смысл". Но в этом – его величие как политика. Когда Ленин решает большой вопрос, он не мыслит абстрактными историческими категориями, он не думает о земельной ренте, о прибавочной стоимости, об абсолютизме, о либерализме. Он думает о Собакевиче, о Гессене[10], о Сидоре из Тверской губернии и о рабочем с Путиловки, о городовом на улице и думает о том, как данная мера повлияет на мужика Сидора и на рабочего Онуфрия как носителей революции.
Я не забуду никогда своего разговора с Ильичом перед заключением Брестского мира. Все аргументы, которые мы выдвигали против заключения Брестского мира, отскакивали от него, как горох от стены. Он выдвигал простейший аргумент: войну не в состоянии вести партия хороших революционеров, которые, взяв за горло собственную буржуазию, не способны идти на сделку с германской. Войну должен вести мужик. "Разве вы не видите, что мужик голосовал против войны?" – спросил меня Ленин. "Позвольте, как это голосовал?" "Ногами голосовал, бежит с фронта". И этим дело для него было решено. Что мы не уживемся с германским империализмом, Ленин не только знал, как все другие, но он, защищая Брестскую передышку, не скрывал ни на один момент перед массами, какие бедствия она нам сулит. Но хуже немедленного разгрома русской революции она не была, – она давала тень надежды, передышки, хотя бы на несколько месяцев, и это решало. Надо было, чтобы мужик дотронулся руками до данной ему революцией земли, надо было, чтобы встала перед ним опасность потери этой земли, и тогда он будет ее защищать.
Возьмем другой пример. Это было в момент нашего поражения в польской войне, когда начинались переговоры в Риге. Я уезжал тогда за границу и зашел к Ильичу поговорить о только что намечавшихся разногласиях по вопросу об отношении к профсоюзам. Подобно тому, как при решении Брестского мира Ленин видел глазами своей души мужичка из Рязанской губернии и – зная, что он решающая персона в военной драме, – равнялся по нему, так – в момент перехода от гражданской войны к хозяйственному восстановлению России – он равнялся по рядовому рабочему, без которого нельзя восстановить хозяйства. К чему сводился для него вопрос? На партийных собраниях говорили о роли профсоюзов в хозяйстве, о сращивании профессиональных организаций с хозяйственными организациями, договорились до споров о синдикализме и эклектике, а Ленин видел обтрепанного рабочего, который вынес неслыханное и невиданное и который теперь должен восстановлять хозяйство. Что хозяйство надо немедленно восстановлять, что надо подтянуться, что мы для этого имеем право подтянуть рабочую массу – это для него было бесспорно. Но можем ли мы ее немедленно подтянуть, послав на фабрики тысячу самых лучших наших военных товарищей, привыкших командовать? От крика в производстве ничего не произойдет. Надо дать передышку, рабочие неслыханно устали. Вот это был решающий аргумент для Ленина. Он видел своими глазами действительного русского рабочего, каким он был зимой 1920 г., и он чувствовал всем своим существом, что возможно и что невозможно.
Во вступлении к "Критике политической экономии" Маркс говорит, что история ставит перед собой только разрешимые задачи. Это означает, иными словами, что орудием истории является тот, кто понимает, какие задачи в данный момент исторически разрешимы, и не борется за желательное, а борется за возможное. Величие Ленина состоит в том, что никакая вчера созданная формула не мешает ему видеть изменяющуюся действительность и что он имеет мужество отбросить всякую, вчера им самим созданную формулу, если она сегодня мешает ему охватить эту действительность. Перед взятием власти мы, как революционные интернационалисты, выдвигали лозунг мира народов против мира правительств. И вдруг мы оказались рабочим правительством, а многоуважаемые народы не успели еще скинуть капиталистических правительств. "Как же мы будем заключать мир с правительством Гогенцоллернов?"[11] – спрашивали многие товарищи. Ленин отвечал нам злобно: "Вы хуже курицы. Курица не решается перешагнуть через круг, начерченный вокруг нее мелом, но она может для своего оправдания хотя бы сказать, что этот круг начертала вокруг нее чужая рука. Но вы-то начертали вокруг себя собственной рукой формулу и теперь смотрите на нее, а не на действительность. Наша формула мира народов должна была поднимать массы на борьбу с капиталистическими правительствами. Теперь вы хотите, чтобы мы погибли и чтобы победили капиталистические правительства во имя нашей революционной формулы".
Величие Ленина в том, что он ставит себе
цели, вырастающие из действительности. В этой действительности он намечает
сильную лошадь, идущую по пути к его цели, и ей доверяется. Он никогда не
садится на качели своих мечтаний. Но мало того. Его гений определяется еще
одним элементом: наметив себе цель, он ищет в действительности средств,
соответствующих этой цели; он не довольствуется тем, что установил цель, –
он продумывает с полной конкретностью, что нужно для того, чтобы эта цель была
достигнута. Он разрабатывает не только план кампании, но и организацию этой
кампании. Наши только организаторы часто смеялись над Ильичом, что он не организатор.
Если посмотреть, как Ильич работает у себя в кабинете, в Совнаркоме, то
кажется, что невозможно быть более плохим организатором. Он не только не имеет
штаба секретарей, подготовляющих ему материал, но до сегодняшнего дня не
научился диктовать стенографистке и даже на самопишущее перо посматривает почти
так, как мужик с Дона на встреченный им впервые автомобиль. Но укажите в партии
хотя бы одного человека, который сумел бы выдвинуть центральную идею о реформе
нашего бюрократического аппарата в продолжение десятка лет, –
реформе необходимой, если мы не хотим, чтобы обиженный чиновниками мужик взвыл.
Все мы знаем бюрократический аппарат, все мы воем, дебоширим по поводу
"маленьких недостатков советского механизма". Но кто из руководителей
партии сказал себе: новая экономическая политика подвела новый базис под союз
пролетариата с крестьянством, – как же позволить, чтобы бюрократия разрушала
этот союз? А великий политик русского пролетариата на одре болезни, оторванный
ею от мелочей действительности, все думал о центральном вопросе нашей
государственной организации и наметил план борьбы на десятилетие. Это еще
только первый набросок, детали будут меняться при проверке на опыте. Но чем
более вдумываться в этот беглый набросок, тем более становится ясно, что он
снова попал не в бровь, а в глаз, что он снова доказал, как в нем соединяется
великий политик с великим политическим организатором.
Как все это в нем соединилось –
бог знает (пусть меня извинят т. Степанов[12]
и комиссия по борьбе с религиозностью). История имеет свои самогонные аппараты,
которых не откроет никакая чека. Германская буржуазия не сумела объединить
Германии, и где-то в маленькой помещичьей усадьбе, в самогонном аппарате
истории, был создан – богом ли, чертом ли, –
т.е. молекулярной работой истории, Бисмарк[13],
который эту задачу исполнил. Когда читаешь первые его доклады, когда следишь
шаг за шагом за развитием его политики, разводишь руками и спрашиваешь себя,
откуда этот громадный охват всеевропейской действительности у прусского
помещика. Та же мысль приходит всегда в голову, когда думаешь об истории нашей
партии, об истории революции и об Ильиче. В продолжение 15 лет казалось, что
человек борется за всякую запятую в резолюции, борется со всякими
"измами", которые выдумывались на протяжении 25 лет, начиная от
хвостизма, кончая эмпириокритицизмом. Всякий такой "изм" был для
Ленина отражением какого-то действительного врага, существующего в чужих
классах или в рабочем классе, существующего в действительности. Эти
"измы" были щупальцами действительности, и он через всю эту
абракадабру втягивал в себя эту действительность, изучал, продумывал ее, пока
совершилось чудо: подпольный человек оказался самым почвенным человеком русской
действительности. История не знает ни одного примера такого перехода от
подпольного революционера к государственному человеку. Это соединение качеств
руководящего теоретика, политика и организатора сделало Ленина вождем русской
революции. Но для того, чтобы этот вождь был единым, общепризнанным вождем,
нужно было еще что-то человеческое, за что Ленин – любимый человек
русской революции.
Ибсен[14]
пытается убедить нас, что человеку абсолютно нужна правда; в ибсеновской
индивидуальной формулировке эта правда очень далека от правды. Для многих людей
правда убийственна, она убийственна даже для многих классов. Если бы буржуазия
поняла правду о себе и усвоила бы ее нутром, то она уже сегодня была бы
разбита, ибо как бороться, когда правда истории тебе говорит, что ты не только
приговорен к смерти, но и что самое тело твое бросят в клоаку. Буржуазия
спасается глухотой и слепотой от своей участи. Но революционный класс нуждается
в правде, ибо правда есть знание действительности и нельзя победить эту
действительность, не зная ее. Частью этой действительности являемся мы, рабочий
класс, коммунистическая партия. И только зная свои силы, свои слабости, мы в
состоянии принимать меры, необходимые для окончательной победы. Ленин говорит
пролетариату правду, и только правду, как бы печальна она ни была. Когда ее
слушают рабочие, они знают, что в его речи нет ни одной фразы. Он помогает нам
ориентироваться в действительности. Я жил в Давосе с помирающим от чахотки
старым большевиком-рабочим. Тогда шла дискуссия о самоопределении
национальностей, в которой мы, польские революционеры, боролись со взглядами
Ленина. Товарищ, о котором идет речь, читая мои тезисы против Ленина, говорил
мне: "То, что вы пишите, меня вполне убеждает, но сколько раз я был против
Ильича, и всегда оказывался неправым". Так думают руководящие работники
партии, и это создает авторитет Ленина в партии, но не так думают рабочие. Их
более связывает с Лениным не то, что он тысячу раз оказывался прав, а то, что
когда он оказывался неправ, когда под его руководством была сделана ошибка, он
говорил открыто: "Мы сделали ошибку, за это нас побили, вот как ее надо
исправить". Многие спрашивали: к чему об ошибках, зачем ему это нужно? Не
знаем, почему это делал Ленин, но последствия этого вполне ясны. Рабочий
чересчур вырос, чтобы верить в героев-спасителей. Когда Ленин говорит об ошибках,
не скрывая ничего, он вводит рабочего в свою лабораторию мысли, он дает
возможность принимать участие в последних решениях, и рабочие видят в нем
вождя, который есть их лаборатория, который есть олицетворение борьбы их
класса, который – они сами. Великий класс, которому нужна
правда о себе, любит всем сердцем вождя, который правдивый человек, который
говорит ему правду о нем же самом. От него рабочий перенесет всякую правду, как
бы тяжела она ни была. Человек верит в свои силы только тогда, когда он ничего
в себе не замазывает, когда он знает о себе все самые тяжелые возможности и
когда он может сказать о себе: а все-таки... Ленин помогает рабочему классу
знать о себе все разлагающее, все падения и, несмотря на это, сказать в
последнем итоге: я есмь его величество пролетариат, будущий властитель и творец
жизни. И в этом последнее величие Ленина.
В день 25-летия партии, которая несет на
спине своей не только ответственность за судьбы шестой части земного шара, но
которая является главным рычагом победы мирового пролетариата, русские
коммунисты, и все, что есть революционного в мировом пролетариате, будут иметь
одну мысль, одно горячее желание, чтобы этот Моисей, который вывел рабов из
земли неволи, вошел с нами в землю обетованную.
Радек К. Портреты и памфлеты. Л., 1927
СУН-ЯТ-СЕН[15]
Китайский народ потерял лучшего своего сына. Сун-Ят-Сен – знамя возрождения китайского народа – умер. Широчайшие массы Китая, пробужденные к жизни великими страданиями, станут у его гроба с глубокой болью. Капиталистическая печать, которая одно время прославляла его, как великого реформатора, будет с кислой миной рассказывать о нем, как о фантазере, который в преклонном возрасте попал под влияние большевизма. Пролетариат СССР, а с ним революционная часть мирового пролетариата, прощаются с Сун-Ят-Сеном как с великим вождем китайского народа, с революционером, который на основе опыта 40-летней революционной деятельности понял, что спасение восточных народов лежит в их союзе с революционным пролетариатом. Недавно передовые элементы китайского народа принимали участие в нашей глубокой скорби по поводу смерти Ленина. Этот факт свидетельствует, что Сун-Ят-Сен не был исключением, что широкие массы китайской общественности поняли, кто их враг и кто союзник. И мы потрясены сообщением о смерти Сун-Ят-Сена. Склоняя знамена Коммунистического Интернационала над его могилой, совместно с борющимся китайским народом мы ощущаем его потерю. Подобно тому как народные революционные элементы Китая пытаются понять, символом чего был Ленин, выразителем каких классовых сил он являлся, так же и нам надо понять жизнь и труд великого учителя китайского народа, понять для того, чтобы осуществить завет Ленина, добиться объединения борющегося международного пролетариата с народами Востока.
] ] ]
Сун-Ят-Сен – сын бедных родителей,
родился в 1866 г. на юге Китая, в Квантунской провинции. Он родился через три
года после того, как английский майор Гордон во главе банд европейских
авантюристов и наемных войск маньчжурской династии подавил восстание тайпингов.
Когда родился маленький Сун, огни еще горели, еще шла партизанская борьба
остатков повстанческих отрядов. Китай лежал беззащитным у ног иностранного
капитала. Только экономическая депрессия, начавшаяся вскоре в Европе, охранила
Китай от немедленного растерзания. По всей стране рыскали разведчики
капитализма, изучая ее богатства, ее обычаи, выбирая пункты будущего
наступления. Через открытые портовые города – Кантон, Шанхай –
в страну внедрялось влияние капитализма, охватывая пока что только морское
побережье. Пекинский двор смотрел с глубокой тревогой на это вторжение. В
народных массах, потерявших в таипинском восстании[16]
около трех миллионов людей, в народных массах, потерявших надежду на то, что
они смогут собственными силами освободиться от иностранного засилья и от
династии, которая при помощи своего бюрократического аппарата как щупальцами
высасывала силы страны, господствовало безволие. С юга начали надвигаться
французы и англичане, с севера – Япония. Среди китайских ученых, ориентирующихся
в международной обстановке и наблюдающих все растущее бессилие страны, начинает
расти мысль, что только реформы могут спасти страну. В 1880 г. ученый
Канг-Ю-Вей[17] составляет
докладную записку, в которой указывает, что китайская бюрократия продажна, не
знает своего дела, что страна распадается на ряд сатрапий[18].
"Тот, кто еще до сих пор придерживается старых методов и взглядов, не
только не понимает государственных необходимостей, но отдалился от почвы
взглядов старых мудрецов", – пишет Канг. Он указывает на реформы в Японии
и заявляет, что только радикальные шаги в этом направлении могут спасти Китай.
Руководители пекинской академии отказываются довести до сведения императора о
меморандуме Канга; мысли его кажутся им ересью. Да, Китай потерял старые силы,
но он имеет единственную правильную науку великого древнего своего учителя –
Конфуция[19], и ему не
могут быть опасны заморские варвары.
Китай приходит к войне с Японией. Китай не
только побежден, но его слабость, его бессилие показаны всему миру. Заключен
позорный для Китая мир в Шимоносеки[20].
В Пекине собирается великое собрание ученых для государственных экзаменов. Канг
обращается 29 мая 1895 г. со вторым меморандумом, в котором требует реформы
китайской бюрократии. "Китайские бюрократические посты, –
говорит он в этом меморандуме, – занимаются не теми, которые знают, что надо
делать, дабы помочь крестьянину и ремесленнику, которые знают, как управлять
государством, а теми, которые могут больше всех уплатить за теплое местечко.
Одних учат тому, чего никогда не применить, а другие не применяют того, чему
учились". Он указывает на развитие современной промышленности и торговли и
требует поощрения их в Китае. Он требует устранения провинциальных таможен и
помощи крестьянству. Государственные цензоры передают под влиянием военного
поражения эту докладную записку царице-вдове и ее сыну-императору. Император
приказывает разослать губернаторам докладную записку для того, чтобы они
провели в жизнь реформы. Он хочет принять реформатора лично, но это ему запрещают,
ибо Канг-Ю-Вей не имеет соответствующего чина. Но Канг получает пост в
министерстве общественных работ, с правом представления докладных записок, и
составляет их одну за другою, пытаясь ознакомить династию с опасностями,
угрожающими стране. Он указывает на угрозу царизма и Японии на севере, Франции –
на юге, на занятие Кьяу-Чоу Германией. Только создание современной армии может
спасти Китай. "Со времени позорного поражения в войне с Японией, –
пишет он, – европейские государства смотрят на нас с
пренебрежением, как на диких людей, и обращаются с нами, как с глупыми
мужиками; они ставят нас наравне с неграми. Когда-то они ненавидели нас, как
высокомерный народ; теперь высмеивают нас, как глупых, слепых и немых". Со
всех сторон иностранцы добиваются концессий. "Они требуют наших костей,
нашего мяса; они отрезывают части нашего тела, пока ничего не останется.
Иностранцы получают железнодорожные концессии. Нам угрожает опасность, что с
севера на юг перережут нам горло. Надо помнить судьбы Турции, Кореи, Аннама[21]
и Польши". Канг пишет: "Размышления о реорганизации Японии",
"Размышления о реорганизации России под руководством Петра Великого",
пишет биографию Петра Великого и передает ее молодому императору. Император
делает его своим советником и начинает лихорадочно добиваться проведения в
жизнь требуемых реформ.
Из царского дворца в провинции скачут курьеры
с предписанием организовать печать, школы, реорганизовать армию. Сто дней
продолжается эта попытка реформ сверху. Бюрократия восстает против нее. Все эти
реформы должны поднять на ноги народные массы, ограничить бюрократическое
своеволие и доходы бюрократии. А ведь всякий чиновник уплатил дорого за свое
место. Влиятельнейшие слои ученых, хранителей старых заветов, видят в этих
попытках реформы посягательство на старые учения. Бюрократические заговорщики
возглавляются старой императрицей Цси-Си[22],
которая организует государственный переворот, арестовывает молодого императора
Гу-Ан-Сю[23], запирает
его в роскошном дворце на острове, где он умирает, верный учению Канга.
В истории еще раз проверено положение о том,
что господствующий класс не может сам себя реформировать, не может отказаться
от своих привилегий без массового нажима. Канг бежит за границу, а Китай гниет
дальше, как жертва собственной бюрократии и как жертва иностранного капитала.
Старая императрица видит нарастающее недовольство народных масс. Она пытается
направить его против иностранцев, она субсидирует организацию восстания
боксеров[24]. Варварски
подавленное международной военной экспедицией, это восстание выдает беспомощный
и распластанный Китай иностранцам. Двадцатый век начинается под знаком раздела
Китая. Вся международная империалистическая литература этого времени посвящена
разделу Китая между империалистическими державами. Экономический подъем, начавшийся
в последнем десятилетии XIX века, толкнул Англию, Германию, Францию на поиски
новых рынков. Царская Россия, боясь опоздать, спешит захватить Корею и
Манчжурию; готовится русско-японская война, которая разыгрывается на территории
Китая. Кажется, что для Китая нет спасения.
] ] ]
На юге, где возникло восстание тайпингов[25], откуда происходил реформатор Канг, подрастает и развивается Сун-Ят-Сен. Окончив народную школу в деревне, прожив несколько лет на Гавайских островах, где брат его занимается торговлей, он отправляется в Гонконг и там изучает в английской школе медицину. Молодой, отзывчивый, с горячим сердцем, Сун-Ят-Сен не довольствуется наукой, он осматривается кругом, он думает над судьбами своей страны. Народное восстание тайпингов вселяет в нем глубокое разочарование. Как может безграмотный народ Китая бороться с европейскими державами, вооруженными наукой и техникой современности? Надо сначала дать народу возможность подняться культурно, научиться, и тогда он будет равен цивилизованным народам Запада. Но как раскрепостить народные массы Китая? Сун, не принадлежавший к слою ученых Китая, не верит в возрождение Китая посредством реформы, добровольно проводимой старой бюрократией, возглавляемой последней династией. Он приходит к убеждению, что надо сбросить эту династию, которая представляет собою варварских маньчжуров[26], захвативших в XVII веке Китай. Он думает о заговоре, но находит среди своих знакомых только трех, которые хотят следовать за ним по опасному пути. Он создает во время японско-китайской войны общество возрождения Китая. Начинается пропаганда в армии, закупается оружие. Заговор проваливается, и 9 сентября 1895 г. казнен Люко-Дун, товарищ Сун-Ят-Сена. Сун-Ят-Сен бежит за границу.
Начинаются годы эмиграции, годы нищеты, годы учебы. Молодой Сун странствует по всем странам, в которых живут китайцы, – Японии, английским колониям, Америке и Англии. Живя ученым трудом, помощью немногих своих единомышленников, Сун ищет сближения с китайской молодежью, учащейся за границей, с китайскими купцами. Он внимательно изучает устройство европейских и американских государств. Он видит, что за кулисами благополучия капиталистических стран скрывается нужда народных масс. Он сам вышел из этой нужды – она ему не безразлична. Проникаясь симпатиями к социализму, он считает, что в Китае социалистические стремления преждевременны, ибо в Китае нет пролетариата. Демократия – в особенности американская демократия – вот его идеал государственного устройства. А путь к идеалу идет через заговор, в первую голову через военный заговор. Опыт Канга убедил его окончательно в безнадежности попыток реформирования страны при династии маньчжуров. На кого можно опереться? Переворот может совершить только то поколение, которое понимает необходимость демократической реформы. Это – студенчество и военная молодежь, которая, изучая военное дело, убедилась, что нельзя спасти Китай без разрыва со старым. Сун-Ят-Сен направляет спропагандированных им студентов в Китай, добивается связи с гарнизонами, разъезжает из города в город, ведя агитацию. Он ориентируется в международной обстановке, нащупывает противоречия между капиталистическими державами, завязывает связи в Японии, надеясь найти помощь в стране, которая сама, путем решительных внутренних перемен, спаслась от иностранного капитала. Он находит известную поддержку в Японии, даже в правительственных кругах, где полагают, что его пропаганда ослабит и так разваливающийся Китай. Он находит ее в некоторых кругах Америки, надеющихся, наоборот, что революционное движение принудит китайское правительство к реформам и усилит, таким образом, Китай. Америка, экономически достаточно сильная, чтобы не бояться конкуренции других держав, выступает тогда против попыток разделения Китая, за политику "открытых дверей", т.е. за допущение иностранного капитала в Китай на равных правах.
Работа Сун-Ят-Сена и его друзей имеет успех в армии. Как декабристы нашли отзвук в первую голову среди молодого офицерства, которое война против французской революции и Наполеона и сравнение России с Западом привели к убеждению, что без реформ эта Россия будет огромным, но бессильным ребенком, – точно так же и часть молодого китайского офицерства, получившего европейское образование, поняла угрожающие Китаю великие опасности и примкнула к революционному лагерю. Финансовое расстройство страны, ряд голодных годов, все это вносит брожение в армию. В 1911 г. вспыхивает восстание в Учанге. Оно ширится, одерживает одну победу за другой. Сун-Ят-Сен спешит из Америки через Лондон в Китай. Здесь он является знаменем восстания. И поэтому после его победы, после низвержения династии он избирается президентом Китайской республики.
Сун-Ят-Сен у своей цели. В Нанкине собирается парламент. Но победа Сун-Ят-Сена оказывается его полным поражением. Династия Ман-Чжу[27] низвержена, но весь аппарат, на который она опиралась, – провинциальная бюрократия, военный генералитет – остались нетронутыми, ибо восстала только армия, а народные массы только начинали приходить в движение. В парламенте еле находит свое отражение интеллигенция. Великие державы, которые не поддержали падающей гнилой династии займом, не дают займа и Сун-Ят-Сену, боясь, что коренное преобразование усилит Китай, что китайская революция, являющаяся опаснейшим доказательством влияния русской революции на Восток, может с своей стороны отразиться на Индии, на азиатских колониях Франции. Международный капитал объединяется с китайской бюрократией и с китайским генералитетом. Юан-Ши-Кай[28] является выразителем этого союза. Сун-Ят-Сен, не будучи в состоянии противопоставить Юан-Ши-Каю никакой реальной силы, должен был уступить ему место и устраниться от руля правления. Военный заговор был достаточно силен для того, чтобы смести прогнившую династию в центре, но был бессилен, чтобы вымести реакцию во всей стране и очистить Китай от паразитов, облепивших его тело. Иностранные державы дают Юан-Ши-Каю заем.
] ] ]
Для Сун-Ят-Сена начинаются новые годы
эмиграции, новые годы страданий и размышлений. Приходит мировая война. Японские
войска "освобождают" Китай от немцев, но только для того, чтобы,
засев в Шандуне, подготовлять захват всего Китая. Великие хищники завязли на
полях сражений в Европе: Соединенные Штаты Америки только что строят великий
флот и армию и не могут сопротивляться притязаниям Японии: в договоре
американского министра иностранных дел Лансинга[29]
с японским послом Иши Соединенные Штаты признают за Японией особые интересы в
Китае. Япония хватает Китай за глотку, пытается вырвать у него согласие на 21
условие, которые по существу означают полное закабаление китайского народа,
Китай ищет спасения в том, что объявляет войну Германии. Он, понятно, не в
состоянии вести никакой войны, но надеется, таким образом, что, как союзник
великих держав, он найдет у них защиту от японских империалистов. Неожиданно
луч надежды освещает темное будущее Китая: Вильсон[30]
проповедует самоопределение наций. Великая северная демократия провозглашает
"великое слово". Надежды массы, надежды китайской интеллигенции
растут.
Приходит день Версальского мира, который
приносит отдачу Шандунской провинции с сорока миллионами китайского населения в
руки Японии. Радость и надежды уступают место глубочайшему разочарованию. Сун[31],
который все время вел свою пропаганду и держал связь с родным югом, не видит
выхода. Докатывается эхо великой русской революции. Английские и американские телеграфные
агентства распространяют про нее сплетни и клевету, но их бешеные нападки
доказывают Суну, что там, на равнинах России, растет новая сила, враждебная
.мировому империализму. Он начинает прислушиваться к сообщениям, идущим из
России. Версальские победители объявляют Советской России войну, или, вернее
сказать, начинают с ней борьбу на истребление, не объявив войны. Но она
защищается. Она возбуждает в усталых от войны народных массах новые гигантские
силы, два с половиной года ведет она геройскую борьбу и побеждает Антанту. Сун
крепнет духом: он видит в русской революции нового союзника.
Сначала это для него только внешний союзник.
Сун еще не понимает, в чем сила русской революции. Захватив власть на юге
Китая, в Кантоне, он не умеет связаться с народными массами, для которых он
только великий патриот, защитник независимости Китая. Он все еще мечтает, что
ему удастся освободить Китай путем ряда дипломатических комбинаций, военных
походов и что после его победы иностранные державы, во избежание войны, бросят
попытку раздела Китая и окажут Китаю экономическую помощь, которая позволила бы
ему стать на ноги. Но победа Красной армии над Колчаком разрушает барьер между
Китаем и Советской Россией. Приходят более правильные сведения из России,
приезжают русские революционеры, китайцы отправляются в Россию. Старый Сун не
перестает учиться. Он видит свою зависимость от буржуазии, от кантонских
купцов, не допускающих каких бы то ни было существенных реформ, без которых Сун
не в состоянии сделаться вождем национальной революции. А без национальной
революции Китай не в состоянии преодолеть сил военщины, которая после падения
династии раскромсала великую страну, живя за счет ее разъединенных провинций.
Союз с Советской Россией, к которому он стремится, не может остаться только
внешнеполитической комбинацией, он приводит к движению рабочих (которых теперь
в Китае, если считать только фабричный пролетариат, три миллиона), он начинает
действовать на крестьян, которые до этого времени способны были создавать
только партизанские отряды. Движение рабочих и крестьян вызывает контрмеры
буржуазии, которая начинает организовываться, вооружаться в Кантоне против
Суна. Сун делает решительный шаг, приступает к организации революционной армии
против буржуазии, выдвигает программу крестьянских преобразований, программу в
области рабочей политики. Сун-Ят-Сен начинает организовывать народные силы не
только в Кантоне, но и в Китае вообще. Он встречает противодействие в кругах
своей партии, связанных с буржуазией, которые борются против организации
народной революции. Но Сун решился. Ни угрозы английских империалистов, которые
подготовляют наступление против Суна, ни угрозы раскола партии не удерживают
его; он избрал свой путь, и каким бы ни был этот путь тернистым, он упорно
следует по нему. На этом пути застигла его смерть.
]
]
]
Перед нами жизнь человека, который войдет в
историю, как великий символ пробуждения величайшего в мире народа. Перед нами
жизнь, полная труда, страданий, работы мысли, боев; перед нами великое дело,
начатое, но не завершенное Суном. Завершат его китайские рабочие и крестьяне,
китайская трудовая интеллигенция, которых пробуждал Сун, которые видели в Суне
своего учителя. Величие этой жизни в том, что человек, который ее пережил, все
время шагал вперед, снова поднимался после каждого поражения, изучая свой опыт,
учась новому. На юге Китая началась революция тайпингов, которая устремлялась к
тому же самому, к чему пришел Сун после всего опыта, через политику заговора,
через политику дипломатического использования противоречий между
империалистами. Но революционное движение в Китае находится теперь не в том
положении, в каком находились тайпинги. Тогда, видя страдания китайского
крестьянства, великий предшественник Суна – Хунг –
вождь тайпингской революции, погибший в 1864 г., при помощи библии создал идеал
царства труда. Восстание тайпингов было подавлено, ибо не нашло никакой
поддержки в рабочих массах Европы, которые даже не знали, какая великая
народная трагедия разыгрывается на берегах Ян-цзы-цзяна. Теперь китайское
революционное движение имеет мощного союзника в лице русской революции и
растущего в силе мирового пролетариата. Европейский империализм не может теперь
начать поход против революционного Китая, не рискуя вызвать глубоких потрясений
в своих собственных странах. И силы самого Китая непомерно выросли за это
время. Для того, чтобы теперь удержать в руках Китай, иностранный капитал был
бы принужден двинуть миллионные силы. Поэтому дело Суна будет завершено. Многие
страдания ожидают еще китайский народ, многому придется еще учиться китайским
революционерам, чтобы найти поддержку в народных массах Китая, но семя,
брошенное Суном, уже не будет растоптано, оно даст богатые плоды.
В 1916 г., в разгар мировой войны, в Берне,
на маленьком собрании большевиков, при обсуждении вопросов самоопределения
наций Ленин бросил мысль о единстве оружия с будущей китайской революцией. Это
казалось мечтой. Швейцарская эмиграция, квартира т. Шкловского, пять-шесть
большевиков и мысль о том, что русский пролетариат и миллионные народные массы
Китая будут совместно сражаться! Кто из нас, присутствовавших тогда на этом
собрании, думал, что мы доживем до момента, когда эта мечта будет осуществлена.
В 1918 г., когда от Китая отделяли нас чехословаки, эсеры и Колчак, Ленин
запрашивает, нельзя ли среди китайских рабочих, загнанных на каторжные работы в
Россию и пробужденных Октябрьской революцией, найти смелых людей, которые
установили бы связь с Суном. Теперь эта связь установлена с массами китайского
народа. И задача нашей жизни и жизни китайских революционеров должна состоять в
том, чтобы эта связь охватила десятки миллионов. Тогда половина победы мирового
пролетариата будет достигнута. У могилы Суна, прощаясь с ним, спокойно и
уверенно мы можем заявить: задача его жизни будет решена.
Одна из величайших всемирно-исторических
заслуг Ленина состоит в том, что в союзе европейского пролетариата с
угнетенными народами Востока он увидел архимедову точку, с помощью которой
можно сдвинуть мир. Китайский народ, борющийся за свое освобождение, может
гордиться тем, что Сун-Ят-Сен был первым великим вождем восточного народа,
который понял эту мысль Ленина и делал все возможное для проведения ее в жизнь.
Это дает ему почетное место в ряду величайших людей истории и лучше всего
сохранит его в памяти всех угнетенных.
Радек К. Портреты и памфлеты Л., 1927
ГЕББЕЛЬС РАЗОБЛАЧАЕТ... ФАШИСТОВ[32]
(статья
печатается с сокращениями)
Наивные буржуазные историки много спорили,
врал ли старый Плутарх[33],
древнегреческий историк, рассказывающий про добродетели античных
государственных людей. Понятно, что врал. Как же ему было не врать, когда
пришлось воспевать рабовладельцев. И с того времени врали –
меньше или больше – все историки эксплуататорских классов. Одни
врут бессознательно, будучи полностью в плену идей своего класса и веря в
незыблемость этих идей. Другие врут сознательно, подтасовывая факты, пряча все
невыгодное, хотя видят несоответствие между творимой легендой и действительной
историей. Эту вторую породу "историков" буржуазия окрестила названием
пропагандистов. Буржуазная пропаганда отличается от буржуазной агитации тем,
что она врет не в розницу, а оптом. Нет ничего удивительного, что в некоторых
царствах, в некоторых государствах для такой фабрикации лжи создают особые
министерства.
]
]
]
Германский министр пропаганды Г. Геббельс
выпустил недавно книгу, в которой ставит себе задачей рассказать историю
последней фазы "германской национальной революции". Он это делает в
скромной, подкупающей форме опубликования дневника. Если он, Г. Геббельс,
принадлежащий к ближайшему окружению Гитлера, действительно опубликовал свои
дневники, это было бы ценнейшим вкладом в историю. Но для всякого, кто прочтет
его книгу, ясно, что опубликованные Г. Геббельсом дневники представляют собой
литературное сочинение, служащее одной цели: созданию легенды, нужной
германским фашистам. Достаточно указать на тот факт, что почти на всякой
странице "мемуаров" Г. Геббельс поет гимны уму, величию, мужеству,
политическому инстинкту Гитлера. Можно ли себе представить человека, глубоко
связанного со своим движением, выросшего в нем, связанного с руководящим
кадром, который ежедневно, вернувшись домой после тяжелой работы, записывает:
"Вот какой умница мой вождь. Он совсем не дурак, даже наоборот".
Мемуарист записывает новые факты, новые мысли, новые рефлексы и чувства,
которые в нем вызывают неожиданные исторические повороты. Но еще не бывало
такого мемуариста, кто постоянно записывал бы те чувства и те мысли, которые
он, так сказать, должен иметь по долгу службы.
Но если Г. Геббельс зря повторяет постоянно
свои восторги и восхищения Гитлером или вдруг подчеркнуто выражает почтение и
признание своему коллеге Герингу[34],
то зато он не записывает самых важнейших фактов, которые мемуарист не мог не
записывать. Вот, например, организация фашистских кампаний пожирает десятки
миллионов, постоянно приходили моменты, когда движение переживало тяжелые
финансовые кризисы. Геббельс многократно упоминает об этих финансовых кризисах,
но при помощи каких земных или небесных сил они были преодолены, он не говорит.
Или когда дело доходит до решающих переговоров с Папеном[35],
Мейснером и Оскаром Гинденбургом[36],
доверенными людьми маршала Гинденбурга, Геббельс считает неинтересным писать, о
чем шла речь на переговорах, через какие стадии они проходили. Точно так же он
умалчивает, словно воды в рот набрал, когда дело доходит до переговоров с
Тиссеном и другими главарями монополистической буржуазии. Все это показывает,
что мемуарное значение книги Г. Геббельса равно нулю. Но так как все-таки надо
хоть что-нибудь написать, кроме выражения восхищения Гитлером, то в результате
кое-какие ценные признания Г. Геббельс вынужден был сделать. И об этих
признаниях мы хотим поговорить.
]
]
]
Германские фашисты пытаются создать легенду,
что они завоевали власть. Как известно, итальянские фашисты рассказывают про
свой поход на Рим. Правду сказать, они никаких походов на Рим не устраивали, а
ездили поездами, предоставленными им министерством путей сообщения, никаких
королевских армий они не побеждали, а власть передал им король, причем немалую
роль в этом сыграл ряд руководителей итальянской армии. Германские фашисты не
могут ссылаться на свой поход эшелонами. Они не могут ссылаться ни на какую
видимость завоевания власти. Они вползли во власть путем длительных закулисных
интриг. Пресловутое "восстание нации" ("дер ауфбрух дер
национ") произошло таким образом, что, когда Гинденбург назначил Гитлера
рейхсканцлером, штурмовые отряды выступили в поход по Вильгельм-штрассе с
факелами в руках. Конечно, фашистская партия Германии работает много лет. Она
пользуется помощью финансового капитала, предательством социал-демократии,
пользуется влиянием кризиса на мелкую буржуазию, завоевывая значительные
мелкобуржуазные массы. Но штурмовые отряды не представляли силы, достаточной
для победы над рейхсвером[37]
и полицией, если бы господствующая клика решилась дать отпор. Финансовый
капитал, однако, хотел передачи власти фашистам. Почему? Это Г. Геббельс
высказывает очень ясно в записи, датированной 9 января 1932 года:
"После обеда я говорил в Эссене перед
представителями хозяйства. Чем более катастрофическим становится его положение,
тем более они нас понимают".
Это они и являются вождями монополистического
капитала. Как их знать, чем они выразили понимание Г. Геббельса –
об этом Г. Геббельс не говорит. Он, вероятно, имеет причины быть таким
молчаливым, когда дело доходит до этого пункта.
Не хотели также драки с национал-социалистами
руководители рейхсвера. Они вели постоянные переговоры с национал-социалистами.
Вот выпишем на выбор несколько дат из записей Г. Геббельса:
"7 января 1932 г. Вождь был у Греннера,
вождь был у Шлейхера. 4 февраля. Греннер пишет мне письмо. 20 февраля. Граф
Гельдорф (начальник берлинских штурмовых отрядов) был у Шлейхера. 1 марта. Наш
представитель был у Греннера. 5 марта. Греннер написал письмо вождю. 14 апреля.
Звонит нам дама, поддерживающая дружественные отношения с генералом Шлейхером.
Генерал хочет подать в отставку. 19 апреля. Граф Гельдорф был у Шлейхера. 28
апреля. Вождь приехал из Мюнхена и был у Шлейхера. 13 мая. Мы получили сведения
от генерала Шлейхера. Кризис развивается по программе. 19 мая. Посланцы от
Шлейхера. Они уже составляют список министров. 30 мая. Брюнинг пал. 4 июня.
Вождь встречается с генералом Шлейхером в одном недалеком предместье. 13 июня.
Я имел долгий разговор с генералом Шлейхером".
Что все это значит? Генерал Шлейхер был тогда
фактическим руководителем рейхсвера, и он ведет постоянные переговоры с
фашистами, которые якобы хотят "завоевать" власть. Почему ведет с
ними переговоры генерал Шлейхер? Потому что генералитет рассматривает
фашистские массы как свой военный резерв. По своему резерву не стреляют, и
генерал Шлейхер хочет втиснуть фашистов во власть, опереться на них, всей
власти, понятно, отдать им он не хочет, он предпочитает сохранить ее для себя,
но часть власти готов предоставить.
А как относятся к фашистам представители
высшей бюрократии и буржуазных партий?
Посмотрим снова записи: "11 января.
Вождь передает президенту короткий меморандум через Мейснера. 18 января. Вождь
передает меморандум Брюнингу. 11 февраля. Вождь ведет переговоры с решающими
инстанциями. 19 марта. Вождь ведет переговоры с представителями
"германской народной партии". 25 апреля. Ведем переговоры с партиями
о коалиции. 26 апреля. Стоим перед вопросом, не можем ли мы войти в
правительство совместно с центром. 8 мая. Вождь ведет решающие переговоры с
генералом Шлейхером. Некоторые господа из ближайшего окружения президента
присутствуют. Все хорошо идет. 9 мая. Вождь будет скоро иметь разговор с
рейхспрезидентом. Тогда дело будет двинуто. Будет создан бесцветный переходный
кабинет, не чересчур сильный, дабы мы его легче могли устранить".
Все это относится к первым попыткам сговора о
вхождении национал-социалистов в правительство, имевшим место летом 1932 г.
Попытки эти привели к падению последнего полупарламентского правительства
Брюнинга. Национал-социалисты связались с генералом Шлейхером и с людьми из
окружения маршала Гинденбурга, его сыном Оскаром Гинденбургом, статс-секретарем
Мейснером и Папеном. За кулисами затягивается петля на шее Брюнинга, и Г.
Геббельс записывает 8 мая: "Чувство глубокого счастья, что никто об этом
не знает. Меньше всех догадывается Брюнинг".
Таким образом, национальная революция
схватила за горло последнего полупарламентского канцлера так, что он даже этого
не заметил.
Но господа национал-социалисты просчитались
на этот раз. Оказалось, что и Папен и Шлейхер имели аппетит к власти. Они
полагали, что власть дана юнкерам от бога и что фашистская челядь дана от бога
для того, чтобы на ее спине пробраться к власти. Сама же эта челядь должна
довольствоваться второстепенными постами. И начинается великолепное интермеццо.
У власти правительство баронов. Массы националистических мелких буржуа, которым
фашистская пресса представила это правительство фон Папена и Шлейхера как
первое национальное правительство, припоминают, что такие национальные
правительства они уже имели. Само же "национальное" правительство фон
Папена и Шлейхера начинает увеличивать налоги, начинает режим открытой реакции.
А тут предстоят выборы. Вдобавок господа бароны открыто заявляют, что
национал-социалисты их лакеи. 1 июля Геббельс записывает: "К несчастью,
"клуб господ" рассылает циркуляр, в котором сообщает, что вождь
солидарен со всеми решениями этого кабинета. Можно голову потерять. Мы
работаем, не щадя себя. Проводим бессонные ночи. Легкие выплевываем, не щадим
никакого труда, а эти господа одним глупым поступком уничтожают нашу работу. Я
немедленно передаю нашей прессе резко сформулированную информацию, в которой
отклоняю решительным образом нескромные заявления "клуба господ". Мы
должны во что бы то ни стало вырваться из этого положения".
Позже Г. Геббельс записывает: "В
передовице резко нападаю на высокорожденных господ. Если мы хотим сохранить партию,
то мы должны апеллировать к самым примитивным инстинктам массы". Фашисты
ведут показной бой против правительства Папена – Шлейхера как
правительства реакции. Это им не помогает, они теряют на выборах два миллиона
голосов. Силы коммунистов растут. Геббельс записывает: "10 ноября.
Настроение партии, сначала крепкое, уступило место депрессии. 4 декабря. Очень
вредит им положение в Тюрингии. 6 декабря. Положение в стране становится
катастрофическим. 8 декабря. В организации тяжелая депрессия. Доктор Лест сообщает:
положение в партии обостряется изо дня в день". Того же самого числа
сообщая, что главный организатор партии Грегор Штрассер добивается во что бы то
ни стало вхождения национал-социалистов в "правительство реакции", в
правительство генерала Шлейхера, Геббельс сообщает:
"Вождь ходит часами большими шагами по
своей комнате в гостинице. По его лицу видно, что в нем происходит тяжелая
борьба. Один момент он задерживается и бросает слово: "Если партия
разлетится, то я в три минуты покончу с собой выстрелом из револьвера".
Так напечатано на 220-й странице книги. И это
признание имеет самое глубокое историческое значение. Можно ли себе
представить, чтобы когда-нибудь Маркс или Энгельс, Ленин или Сталин допустили
на момент мысль, что коммунистическая партия может распасться? Такое сомнение
никогда не могло бы прийти в голову вождю пролетарской партии, в каком бы
тяжелом положении она ни находилась в данный момент, ибо вождь пролетарской
партии опирается на теорию, которая есть выражение опыта революционной борьбы
всех угнетенных классов, ибо вождь пролетариата знает, что, какое тяжелое
положение в известный момент его партия бы ни испытала, он выйдет победителем
изо всех затруднений, так как только пролетариат и его партия в состоянии
вывести человечество из тупика, в который завел его капитализм. Вождь
фашистской партии может кичиться, как хочет, своими завоеваниями, он знает, что
партия его пытается объединить непримиримые противоречия, он знает, что она в
интересах капитала обманула массы, которые за ней идут, он дрожит в ожидании
часа расплаты. Слова Гитлера, записанные Геббельсом, показывают, что в момент
серьезной опасности дрогнет сердце фашистского руководства. <…>
Известия. 1934. 24 июня
ТРОЦКИСТСКО-ЗИНОВЬЕВСКАЯ БАНДА И ЕЕ ГЕТМАН – ТРОЦКИЙ[38]
Из зала, в котором Военная коллегия Верховного Совета Союза ССР разбирает дело Зиновьева, Каменева, Марчковского, Смирнова, дело отсутствующего Троцкого, несет на весь мир трупным смрадом.
Один за другим встают герои фашистского подполья и, раздеваясь догола, прекословя друг другу, признаются, что сговорились с Троцким и между собой убить лучших людей советского и международного пролетариата. Они рассказывают о том, как получили директиву от Троцкого. Елейный и тишайший Смирнов и разыгрывающий рыцаря Марчковский отправились к глубоко ими презираемым Зиновьеву и Каменеву, которых они считали растленными трусами, для того чтобы сговориться о злодейском покушении на жизнь строителя социалистического общества Сталина и вождя Красной Армии слесаря Ворошилова. Они рассказывают, как разрабатывали планы убийств, как распределяли роли, как назначали непосредственных убийц. Они рассказывают, как были построены связи с гестапо, охранкой германского фашизма, с которым работали рука об руку. "Вождь" этой банды фашистских убийц Троцкий перед лицом этих показаний пытается отбрехаться пустым отрицанием. Главный вдохновитель и организатор убийства Кирова, вождь целой своры подготовителей убийств руководителей партии и СССР думает, что факты исчезнут от его уверток. Но не смыть ему крови со своих рук, ибо факты есть упрямая вещь, а она свидетельствует устами вернейших его помощников: в Норвегии сидит обер-бандит Троцкий, организатор убийств лучших людей мирового пролетариата.
Главари зиновьевско-троцкистского блока рассказывают, как для организации своего неслыханного в истории злодеяния они нарушили самые священные отношения, которые могут сложиться между людьми.
В исторических боях возникла большевистская партия. Шли за ее дело на каторгу люди, и там, в Рижском, Орловском каторжных централах, в Нерчинске, в Акатуе, лежа на нарах, в кандалах крепили веру друг в друга, совместно отстаивали свою верность партии социализма, и выковывалось между ними железное доверие. Они знали, что да есть да и нет есть нет. Позже пришло время, когда эти люди, победив царизм, разгромив буржуазию, руководили обороной страны, лежали в цепи с винтовкой в руках, защищали подступы к Москве и Петрограду. И в этих боях товарищ, касаясь плечом товарища, и без слов верил: ни справа, ни слева не будет предан, и если придется погибнуть, то он погибнет вместе с товарищами. И создавалась в этих кровавых боях в защиту великой страны социализма железная дружба, железное доверие. И один боец верил не только слову другого, но без слов был в нем уверен. И эта вера бойца в бойца, и это доверие бойца к бойцу стали законом большевистской партии. В 1903 году Ленин писал: "Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем" (Ленин, т. IV, стр. 368, изд. 3-е).
Этот закон партийной солидарности, партийного доверия, созданный в период, когда партия была молода и слаба, созданный на основе глубокой веры в историческую роль большевистской партии, стал могущественным рычагом наших побед над мировой, над русской буржуазией, стал рычагом невиданной в мире партийной дисциплины, дисциплины добровольной, а не опирающейся на принуждение. Эту веру большевистской партии в слово рядового бойца, это святое святых нашей партии мерзавцы использовали, как шапку-невидимку, как панцирь, чтобы подлезть к вождям партии с оружием в руках, направленным против них.
Расчет был прост. Как могут Сталин, Киров, Ворошилов, Орджоникидзе, Каганович, всю жизнь не знавшие другой цели, кроме службы делу социализма, как могут люди, сохранявшие всю свою жизнь пролетарскому слову, пролетарскому завету, предположить, что есть такие, – как бы они ни ошибались в прошлом, – которые сделают из этого слова, будившего миллионы на борьбу, средство подлейшего обмана? Эта мразь рассчитывала на то, что партийное руководство и миллионы членов партии, видящие собственными глазами, что строит партия их руками, не допустят даже мысли, что могут найтись люди, когда-то стоявшие в наших рядах, которые захотят убить строителей коммунизма.
] ] ]
Но в борьбе за какую цель эти люди решились убивать вождей пролетариата? Во имя какой цели они уничтожили чудесную жизнь Сергея Мироновича Кирова и пытались положить конец всемирно-исторической деятельности Сталина и его соратников? Они заявляют на суде, что никакой программы у них не было. Контрреволюционная платформа 1927 года оказалась в помойной яме истории. Никакой другой платформы у них не было. Ведь вчера еще они нападали на партию за то, что она якобы медленно индустриализирует, сегодня – что якобы чересчур быстро индустриализирует. Вчера они нападали на партию за то, что она якобы щадит кулака, сегодня – за то, что она ликвидирует кулачество. Вчера они нападали на партию якобы во имя демократии, якобы из протеста против недостаточной демократии в партии, сегодня они признаются в том, что хотели за спиной партии из-за угла убить ее вождей и обманом навязать ей свое руководство. Как свою цель они называют одно: захват власти. Ничего у них нет за душой. Никаких социальных целей, никакой массовой связи, – заявляют они. Но они-де, призваны историей властвовать, они должны отомстить тем, которые отшвырнули их от власти, как сгнившую ветошь.
Троцкие, Зиновьевы, Каменевы говорят о себе всему миру: так как у нас никакой программы не было, так как мы потеряли всякую связь с трудящейся массой, так как мы выхолощенные, без веры, не могли из прогнившей души высечь искру огня, без которого ничего нельзя сделать в жизни, то нам остается одно – путем убийств величайших вождей социализма очистить себе путь к власти.
Но это все есть маска, игра в романтику, игра в театральных злодеев. Теперь век пара, электричества, радио, типографского станка. Люди не идут как целое направление, как целая организация, на убийства во имя голого честолюбия, тем более не делают этого люди, съевшие зубы на политике. Они знают, что делают, знают, кому служат, знают, каковы последствия их действий – эти Троцкий, Зиновьев, Каменев, Смирнов, Марчковский, Тер-Ваганян и, как они там называются, прочая банда, подготовлявшая убийство Сталина, Ворошилова и других и убившая Сергея Мироновича Кирова. Они знают великолепно мировую обстановку. Они знают, что вожаки фашистско-военных клик за нашим рубежом готовят войну против отечества трудящихся, против страны социализма. Они знают, что малейший подрыв партийной дисциплины у нас, что подрыв доверия к сталинскому руководству, руководству защитой нашей страны есть работа в пользу фашизма немецкого, японского, польского и проч. Тем больше они знали, что убийство всякого из вождей большевистской партии, что убийство гениального вождя советских народов Сталина есть прямая работа на войну, прямая работа на фашизм.
Троцкий, Зиновьев, Каменев, Смирнов и Марчковский не могли с этим не считаться, и поэтому они могли действовать так, как действовали, только потому, что из мелкобуржуазного течения, борющегося против пролетарского руководства ленинской партии, они стали передовым отрядом международной контрреволюции, как сказал Сталин о троцкистах в 1931 году. Передовой отряд международной контрреволюции – это теперь фашизм. Они стали фашистами, и они работали на польский, германский, японский фашизм.
Вот историческая правда. И она была бы исторической правдой, даже если бы не было никаких доказательств их связи с фашистскими разведками. Но эти доказательства есть. Эти Лурье, их приспешники, организующие террористические группы по указанию агентов гестапо, получают паспорт от гестапо, получают от Зиновьева свое благословение. Видите ли, Лассаль пытался использовать Бисмарка, почему он, Зиновьев, не может использовать Гитлера? Перерожденцы, дошедшие до фашизма, сказали себе: если ехать, то ехать, хотя бы с фашистским железнодорожным билетом и паспортом. И поэтому вся наша страна в один голос заявляет: уничтожьте эту гадину.
Дело идет не об уничтожении честолюбцев, дошедших до величайшего преступления, дело идет об уничтожении агентов фашизма, которые готовы были помочь зажечь пожар войны, облегчить победу фашизму, чтобы из его рук получить хотя бы призрак власти.
] ] ]
Они тут на скамье подсудимых сами снимают одежды, выворачивают свою подноготную. Они это делают потому, что знают, что рука пролетарского правосудия все равно сорвала бы с них ризы и показала бы миру их голыми, во всей их мерзости. Но их гетман обер-бандит Троцкий благодаря доброте советской власти сумел унести голову за границу. Он думает, что раз его не может допросить советский суд, то можно лгать сколько угодно. Он лжет, что не занимался никакой деятельностью в СССР, хотя пишет статьи о СССР. Он лжет, что, может быть, какие-то сочувствующие ему люди злоупотребляли его именем! фашистский обер-бандит Троцкий зря рассчитывает, что сможет обмануть кого бы то ни было.
Раньше, чем он был выброшен советской властью за границу, он уговаривал меня, Раковского, Смилгу, что надо создать за границей центр, который бы из-за границы и руководил действиями троцкистов в СССР. В январе 1928 г. он готовил побег за границу, уговаривая меня и других то же самое сделать. Ибо без заграничного центра ничего не выйдет. Знал об этом Смирнов, который добыл для этой цели заграничный паспорт. Паспорт оказался неподходящим для Троцкого, и был решен мой побег. И, хотя я тогда находился в плену троцкизма и совершал тяжелое преступление против партии, я ужаснулся от мысли о действиях под охраной буржуазных государств против СССР и саботировал попытку побега. Троцкий был рад, когда его ссылали, хотя театральными жестами против высылки протестовал. С первого момента пребывания за границей он организовал не только базу для пропаганды против политики ЦК в СССР, но организовал преступления. В 1929 г. он, Троцкий, уговорил троцкиста Блюмкина организовать транспорт литературы в СССР, послал к нему в гостиницу своего сына Седова с поручением организовать нападение на торгпредство за границей для добычи денег, необходимых Троцкому для антисоветской работы. От эксов, которые Троцкий подготовил в 1929 году, он в 1931 перешел к подготовке террора, о чем дал прямую директиву Смирнову и Марчковскому, людям, связанным с ним восемнадцать лет. Смирнов и Марчковский, поднимая оружие против Сталина и партии, растоптав оказанное им доверие, пали так низко, что нельзя без отвращения вспоминать их имена. Но кто, знающий отношения этих людей к Троцкому, поверит хотя бы на момент, что они клевещут на него? Нет таких людей здесь в стране и не найдутся такие люди за границей, если им с документами изложить историю отношений Троцкого к своей группе, если припомните, как отзывался о Смирнове и Марчковском Троцкий в первой своей статье, написанной им в "Дейли экспресс" после того, как он очутился за границей.
Кровавый бандит, готовящий смерть лучшим людям пролетариата, не забывает и в этом случае о присущем ему театральном шутовстве. Он предлагает судебное разбирательство в Норвегии, где он докажет свою невиновность. Пошлите ему только в Норвегию Марчковского, Смирнова, Фрица Давида и Юрина (Бермана). Тогда дело будет в шляпе! Кровавый шут, мелкобуржуазный когда-то революционер, позже мелкобуржуазный контрреволюционер, теперь явный фашист, плохие шутки шутит. Дело разбирается в присутствии сотен людей, десятков иностранных корреспондентов и никто, не потерявший ума, не говорит, что обвиняемые клевещут на себя и Троцкого! Никто не усомнится в его кровавой вине перед этой страной, перед прахом Кирова, перед вождями нашей партии, на жизнь которых он посягал, организуя свои покушения.
] ] ]
Пролетарский суд вынесет банде кровавых убийц приговор, который они себе стократ заслужили. Люди, поднявшие оружие против жизни любимых вождей пролетариата, должны уплатить головой за свою безмерную вину. Главный организатор этой банды и ее дел Троцкий уже пригвожден историей к позорному столбу. Ему не миновать приговора мирового пролетариата!
Известия.
1936. 21 августа
