Верещак Наталья "Розовые носки"

Верещак Наталья

РОЗОВЫЕ НОСКИ

В окна душного и шумного здания ростовского ж/д вокзала ударил августовский полдень. Наверняка где-нибудь в деревенском пруду сейчас плескались худые загорелые мальчишки с облупившимися носами. А на вокзале полдень значился длинными потными и полусонными очередями у касс предварительной продажи билетов.

Напротив меня в окружении клетчатых сумок и тучной мамаши полулежал (насколько это возможно в неудобном пластиковом кресле) толстый мальчик-подросток. У его ног стояло ведро полное спелых абрикосов. По каемке лениво ползали две пчелы. Мальчик ел банан и с немного отстраненным видом разглядывал мои кеды. Подошва у правого отклеилась чуть ли не до половины стопы, сделав горе-кед почти воодушевленным предметом. Вот я поднимаю ногу, и кед расплывается в беззубой улыбке, полностью обезоруживая меня своей до пошлости откровенностью. Ставлю ногу на пол – и кед снова просто пыльная, довольно потрепанная обувь. Чудеса, да и только. Не хватало в этой комичной ситуации лишь веселости. Хотя, все можно списать на жару.

Я вышла из здания и решила пройтись по перрону. В нос бил запах кислого кетчупа и мазута. Люди небольшими кучками сплоченно околачивались под разнообразными навесами. Место под солнцем в этом сезоне, видимо, было не актуально. Я глотнула теплой минералки и закурила. Совсем недавно один мой знакомый, этакий столичный франт, безмерно округлял глаза и в недоумении мотал головой:

– Ты куришь???

– Ну…

– Весь цивилизованный мир давно отказался от сигареты!! Сейчас курят только неудачники и алкоголики!

– Считай, что я и то, и другое.

–Ну да! Это все от блажи. Тебе надо найти занятие по душе.

– Ну, я и нашла и покрутила перед его глазами дымящим Chesterfield.

В общем этот цивилизованный, впередишагающий человек даже не попытался скрыть того, насколько я помельчала в его глазах от этой своей пагубной привычки. Мне даже стало жаль его. Сама знаю, насколько это больно – разочаровываться.

– Ген, да не переживай ты. Обещаю бросить.

– Не разговаривай со мной так.

– Как?

–Так. Снисходительно. Как будто я полный идиот.

Так мы и остались, каждый при своем мнении. Странно, что такая мелочь, как взгляд на курение может в одночасье перечеркивать нечто более важное, что может быть между людьми. Кстати, после того разговора я всерьез стала задумываться о том, чтобы действительно бросить курить. Интересно, задумывался ли Гена о том, что он действительно идиот?

От моих воспоминаний, которые были из разряда тех, что незаметно возникают и так же незаметно исчезают в бесконечном потоке мыслей (не вызывая абсолютно никаких эмоций) меня оторвал кричащий писклявым женским голосом динамик:

– Пригородный электропоезд Ростов- Армавир прибывает на второй путь.

Наконец-то.

Я подхватила рюкзак, надвинула на глаза рыжую кепку с эмблемой Нью-Йорка и двинулась к поезду.

В очереди рядом со мной оказался тот самый толстый мальчик. Чуть склонившись вперед, он обеими руками держал ведро с абрикосами, а сзади, обмахиваясь носовым платком и подталкивая сына в спину, стояла мать. Было видно, как мальчика раздражает это подталкивание. Он всем видом пытался показать, что эта женщине не с ним. Такое часто бывает у детей 12-13 лет. Им как бы стыдно за своих не совсем идеальных родителей. И уж наверняка они считают себя намного выше их. Например, немодная прическа – по сути, это же убийственный аргумент!

Когда мальчик был уже в поезде, мать подала ему ведро, откуда вывалились несколько спелых ягод. На одну из них тут же наступили, оставив оранжевую, размазанную по асфальту кашицу с крупной косточкой посередине. Кто-то похлопал меня по плечу:

– Мальчик, сними рюкзак!

– Я повернулась и наткнулась на мужчину неопределенного возраста в желтоватой рубашке и такого же цвета синтетической шляпе. С краев нижней губы свисала жиденькая бородка.

–Я не мальчик, господин Карабас-Барабас.

–Черт вас разберешь…

У человека случается неприятность и обязательно найдется кто-то, кто скажет: «Тебе нужны новые впечатления, эмоции, поезжай куда-нибудь, смени обстановку» И человек едет, меняет обстановку, у него даже, если хотите, появляется много новых впечатлений. Но все они не вытесняют того, от чего человек по наивности своей едет. Нет, они проскальзывают мимо и затаиваются по углам, не имея смелости вытеснить это. А потом, когда у человека спрашивают: «Ну, что новенького?» – они тут как тут! Свежие в своей девственной неосмысленности. Тогда человек взахлеб рассказывает: «А вы представляете…», «Я такое видел…», «…очень интересно, скажу я вам». И неожиданно делает для себя открытие: а ведь хорошая была идея – съездить куда-нибудь…

Место мне и еще нескольким нерасторопным пассажирам досталось в тамбуре. Я устроилась на рюкзаке в надежде, что через пару остановок места в вагоне освободятся. За окном покачнулся и медленно начал уплывать вокзал. Сколько раз я видела эту картину за последние месяцы!.. Уплывающие в никуда надписи на кафешках, желтые урны, девочка, жующая хот-дог, мужчина и женщина, которые о чем-то горячо спорят и вот- вот перейдут на ругательства. Правда, ничего не слышно, кроме стука колес. Да это и к лучшему. Если вслушиваться в этот стук, то можно услышать мелодию, которая весь день крутилась в голове, или ритмы шамана. Вот он стучит в свой бубен одно и тоже, а тебе не хочется, чтобы эта примитивная музыка заканчивалась.

Там-тум, тум-там,

Там-тум, тум-там

Поезд остановился, и двери раскрылись. Я вышла на улицу. Вокруг простирались желто-коричневые потрескавшиеся земли, по которым ветер гонял высохшие перекати-поле. Удивительно, но земля потрескалась на правильные, величиной с тарелку для супа шестиугольники. Каждый из них немного проседал, когда я на него наступала, как будто все они стояли на огромном водяном матрасе. Поезд выглядел как гусеница на сотах. Я отошла от него и осмотрелась – никого. Теплый ветер сорвал мою кепку и стал с ней забавляться, подбрасывая и унося вдаль. К ногам прибился дрожащий комок из сухих веточек, больно царапая колени. Я отошла в сторону, и он покатился дальше.

Я знала, куда мне идти. Там, впереди, на фоне красного заходящего солнца виднелась какая-то конструкция. Что-то вроде дома с флюгером-петушком на крыше. Идти было приятно. Представляю, как бы здесь понравилось людям, для которых очень важно постоянно ощущать собственную весомость.

Через некоторое время перед глазами выросла пирамида, на пике которой, покачиваясь, стояла деревянная лодка. В ней усердно работал веслами человек в наушниках, разгребая воздух и разворачивая лодку то вправо, то влево.

– Эй!

Человек несколько раз провернул правым веслом, повернулся и, чуть свесившись из лодки, молча уставился на меня.

– Эй! Вы кто? – спросила я.

– А кого надо?

Человек был одет в светлую мешкообразную рубашку (что было ниже, мне не было видно), на шее в несколько рядов висели бусы из какого- то темного материала. Поверх гладко выбритой головы – по крайней мере, она таковой казалась с того места, где я стояла – были надеты наушники, которые ни к чему не были присоединены.

– Я из поезда… Он там, – я махнула рукой куда-то назад, – остановился… и стоит…

– Да ну? – Человек в лодке приставил ко лбу руку, как бы создавая козырек и начал внимательно всматриваться вдаль. – Вот уроды! Опять станцию без разрешения инспектора открыли.

– Какого инспектора?

– По технике безопасности. Ты инструкцию читала?

– Какую?

– Какую-какую? – Он явно не был лишен актерского таланта. – Инструкционирующую.

– Чего?

– Я говорю, здесь нельзя без головного убора.

– А сами-то чего?

– Он похлопал пальцами по наушникам

– Фирма! Спасают от любой жары, – и через мгновение, – на, лови, от ковбоя одного осталась, – и он что-то скинул вниз.

Это была темно-синяя ковбойская шляпа. У основания был надет ободок с железными чеканными заклепками. Я перевернула ее, чтобы надеть. На дне лежал абрикос…

Там-тум, тум-там,

Там-тум,тум-там.

Я открыла глаза. В тамбуре было темно и пустынно. В углу, повернувшись ко мне спиной, курил худой высокий человек. Стало как-то неловко. Я встала и пошла к противоположному окну. Подошва предательски шлепала. Было слышно, как человек повернулся в мою сторону, он не уходил. Он вообще не двигался. Скорее всего, разглядывал меня. И вдруг я поймала себя на мысли, что ненавижу этого человека. Вот так вот, взяла и возненавидела. На минуту или две. Я прекрасно понимала: он вовсе не виноват, что я уснула в тамбуре, что у меня проблемы с обувью, и что вообще я выглядела не лучшим образом. И все-таки я ненавидела его так сильно, что если бы он заговорил со мной, я, наверное, убила бы его одним взглядом. Человек постоял еще мгновение, потом открыл дверь и прошел в вагон.

Ужасно хотелось плакать.

Совсем скоро поезд подъехал к Армавиру. Было около восьми вечера, уже смеркалось, поэтому надо было скорее добраться до ночлега. А переночевать я собиралась у Симы. Она была моей близкой подругой, пока не переехала в другой город. Этот переезд свел наше общение до минимума. Мы разговаривали три раза в год по телефону: на наши дни рожденья и 31 декабря, а виделись и того реже. Сима с самого детства была бойкой, везде успевающей девочкой, у которой часто менялись прически, вкусы, круг общения и поклонники. Ее большой и картавый папа, полковник в отставке, щедро давал ей на карманные расходы. Эти деньги мы вместе и тратили в наших первых диско-барах на экзотические коктейли и длинные ментоловые сигареты. Когда Симе было двенадцать, она уже встречалась с мечтой всех девчонок школы – Колей. Вообще-то он считался заурядным двоечником, но зато у него был мотоцикл и большие зеленые глаза.

В тайне я всегда завидовала ее красивому имени, кудрявым волосам и ровному почерку.

Полутороэтажный дом Симиных родителей находился в частном секторе города, по улице Васнецова. Уже издалека он горделиво и независимо выглядывал из-за небольших домиков. Окна первого этажа светились мягким бежевым светом. Даже не заходя в дом, можно было с уверенностью сказать, что внутри него уютно, тепло и сыто. А так как в расклеенных кедах было некомфортно, поддувал прохладный ветер, а с утра я ничего не ела, – мне этот дом казался эдемом в кирпичных стенах. Я зашла во двор, обошла кругом, пахнущую медом клумбу, и нажала на дверной звонок.

Дверь открыла Симина мама. Первое, что увидела Симина мама – моя широкая улыбка. Симина мама была в легком недоумении. Я же была в полном отчаянии: неужели я так плохо выгляжу?

– А вам кого?

– Ольга Степановна, здравствуйте! Вы меня не узнали?

Симимна мама вышла на крыльцо, нырнула глазами мне под козырек, шлепнула себя по щеке, стряхнула с нее красно-серый комочек, только что бывший комаром, потом подняла брови и растерянно улыбнулась.

– Полина, ты что ли?

– Ага…

Встреча с Симой прошла горячо и громко. Горячо мы обнимались, а громко задавали друг другу вопросы и односложно, но, повторюсь, очень громко на них отвечали. Я смотрела на Симу и думала, что она совсем не изменилась, разве что повзрослела немного.

– Слушай, а ты совсем не изменилась, – сказала мне Сима уже на кухне, наливая чай.

– Ты меня сканируешь? Хотела тебе сказать то же самое.

– Правда?

– Сима села за стол и стала намазывать масло на разрезанную поперек булку. Сверху она положила ломтик сыра и протянула бутерброд мне.

– А я всего две недели дома и уже на три килограмма поправилась. Надеюсь, к сентябрю сброшу.… А ты диету держишь?

Было видно, какую животрепещущую тему она затронула. Но после супа, котлет и двух бутербродов было бы нелепо ответить «да». Но и расстраивать Симу своей независимостью в этом вопросе мне тоже не хотелось. Я дожевала бутерброд и глотнула чая.

– Конечно, держу! Но я позволяю себе немного расслабиться, когда встречаюсь со старыми друзьями.

Потом мы долго курили на балконе и рассказывали друг другу новости. Вернее, рассказывала Сима, а мне было так хорошо и лениво, что я могла только кивать или мотать головой, когда она меня о чем-то спрашивала, и на все ее истории реагировала только мимикой, которая становилась все менее и менее выразительной.

– А что там у вас с Геной? Вы все еще вместе? – Даже из моих скупых рассказов, Симе он уже заочно не нравился.

–Да… Наверно. Трудно сказать.

– Да, Поля, я не удивлена. А как же без трудностей, ведь они нужны тебе как воздух.

– Нет, ты не права.

– Может быть…

– Он сказал, что мы будем встречаться раз в полгода на нейтральной территории.

– Надо же, как интересно… И вы будете жить в номерах! – Сима с жалостью посмотрела на меня. – Страшно боюсь таких людей.

– Каких?

– Которые без запинки могут рассказать, чего они хотят от жизни. Он, наверное, по вечерам расписание на день составляет.

– Не будь так категорична. Мне с ним интересно.

Сима пожала плечами:

– Это самое главное.

– Ну, хорошо, хорошо! Меня многое в нем раздражает. Он слишком часто причесывается, планирует день и профиль у него не идеальный. И еще: однажды, когда я по MTV смотрела передачу про Дэйва Дэйхана, он мало того, что орал как ненормальный по своему мобильнику, так еще и перед телевизором маячил – не мог найти свои носки!

– Ну, если он теряет свои носки, значит еще не все так плохо.

Наконец, она затушила свою пятую или шестую сигарету, встала с плетеного кресла и предложила пойти спать. Когда мы уже лежали на мягком диване, по-детски укутавшись в простыни, она вдруг спросила:

– А ты обращала внимание, как в дореволюционных книгах пишут: « Ах, господа, простите, но у меня ужасно разболелась голова. Я, пожалуй, пойду сосну». – И Сима взорвалась смехом.

Я тоже не сдержалась и прыснула смехом.

– Ага. Или: «Сударь, сосните немного перед сном, говорят, от этого улучшается аппетит…»

Мы еще долго хихикали, глумились над русским языком и вообще говорили разные глупости и пошлости. Но мы обе понимали, это не что иное, как подсознательная игра в детство, которая помогает нам прощупывать друг друга: а на самом ли ты деле та, за кого себя выдаешь? Мы сближались с помощью нашего общего прошлого, не осмеливаясь еще выдать себя настоящих. Была такая эйфория, что даже писк комаров казался романтичным, и больше всего не хотелось обнаруживать, что мы сегодняшние слишком далеки друг от друга.

Утро пришло, как всегда, не вовремя. Но оно было из разряда тех, когда действительно оцениваешь такие маленькие приятности, как потягивание и солнечные зайчики на еще не проснувшихся стенах. Из вчерашнего дня было приятное воспоминание о том, что Сима не спросила меня, насколько я приехала. А это значило, что меня пока не гонят.

Сразу после завтрака, который у нас был примерно часов в 11, я засела за Симин Pentium4 в надежде на то, что моя почта пополнилась новыми весточками. Сима же прилепила на лицо рубленые огурцы и улеглась на диван листать свежий номер Птюча. Колонки в углу комнаты тихо и чисто наполняли пространство замысловатыми мелодиями Jetro Tal.

«HI! Поли!

Куда ты пропала?? Никак не могу дозвониться. Как дела? Что нового?

В Москве горят торфяники. Представляешь, смог, как в Лондоне. Почему как в Лондоне? Не знаю… Кто-то говорил, что там постоянно смог над городом. Я почти написал диплом. Ненавижу свой институт и Степана Егоровича. Недавно пересматривал наши фотки – ты не хочешь отпустить волосы?

Выходи на связьJ J J

Г.»

Не густо. Было еще несколько писем от друзей, но ни одно их них не вдохновило меня на ответ.

– Выходи из Интернета! И мозгам нужна диета!! – Сима, сидя отлепляла огуречные кружочки и складывала их на тумбочку. – Что там пишут?

– Торфяники в Москве горят.

– А-а-а…

Сима подвинула телефон, вытащила из сумки маленькую записную книгу в кожаном переплете, полистала и набрала какой-то номер.

– Сейчас в гости буду напрашиваться… Привет! Узнал? Да. Нормально. А у тебя? Чем занимаешься? – Она рассмеялась – Ремонт в такую жару??? Ну ладно, пока. Да нет, ничего, просто хотела узнать, как у тебя дела. Ага. Пока. Хорошо, – Сима положила трубку и перелистнула еще пару страниц.

– Ага! Вот!

Я подсела к ней и взяла журнал. На обложке во весь рост красовался здоровенный блондин с бензопилой в руках.

– Это кто?

– Эминем. – Сима уже набирала следующий номер.

– Ударник лесоповала?

– Ты что, вообще от жизни отстала? Рэппер. Звезда. – И через мгновение. – Алло! Рыба? Привет! Да-а-а. Не-е-ет. Хе-хе. Времени не было.

Сима поудобнее устроилась на диване и с загадочной улыбкой продолжала разговор, наматывая на палец выбившуюся из копны собранных в пучок волос прядь. Я вышла на балкон. Будний армавирский день был в самом разгаре. Но шум городской суеты сюда почти не доносился. Улица Васнецова была пустая и тихая. Развлекаться, стоя на балконе, можно было, разве что созерцанием архитектурных образцов местных умельцев. Это были симпатичные домики из красного и белого кирпича с черепичными крышами и узорными оградами. Из-за одной такой оградки вышла маленькая светловолосая девочка в красном шелковом платье по колено и белых сандалиях на босу ногу. В руке она смяла полиэтиленовый пакет. Девочка быстрыми шагами вышла через тропинку на асфальтированную дорогу и, слегка припрыгивая, направилась в сторону магазинчика с интригующим названием «Волшебница». Когда девочка проходила мимо Симиного дома, я смогла разглядеть ее получше. Ей было лет 8-9 на вид. На голове были навинчены кренделя из кос, а на левой коленке расплывалось желто-зеленое пятно, видимо некогда бывшее порядочным синяком. Девочка ритмично жевала жвачку, периодически надувая розовые пузыри и лопая их ладошкой. Когда она сравнялась с балконом, на котором я стояла, ее окликнули:

– Катька!

Девочка обернулась.

– Ты деньги забыла! На! – И к ней направился мальчик, видимо ее брат. Мне на секунду показалось, что я его где-то видела и, чуть свесившись с балкона, я уставилась на идущих друг к другу детей. Неожиданно мальчик поймал на себе мой взгляд, остановился и так же пристально посмотрел на меня. Мы с ним одновременно удивились и быстро отвернулись немного смущаясь. Это был мой вчерашний попутчик с абрикосами.

Я зашла в комнату. Сима все еще болтала по телефону. Увидев меня, она сделала манящий жест рукой и демонстративно крикнула в трубку: «что-что ты говоришь?» и включила громкую связь. Маленький телефонный динамик спросил приятным мужским голосом:

– Она-то хоть ничего?

Сима захихикала и тыкнула в меня пальцем. Не трудно было догадаться, о ком они только что говорили.

– Вполне! – Она выключила громкую связь и добавила несколько более естественно. – И знает историю возникновения тараканов.

– Я покрутила пальцем у виска.

– Ты еще скажи, что это мой козырь.

Уже спустя несколько минут мы обсуждали, что надеть и какие сделать прически – через пару часов нас ждали в гости трое Симиных друзей.

Сначала она предложили сходить в кафе, но я отказалась.

– Мне там в последнее время скучно бывает. На меня недавно бармен наорал за то, что я песню запела. Громко.

– Какую?

– Не помню. Не важно.

– Негодяй. Убивает на корню все творческие начинания.

– Ты, конечно же, подумала, что я напилась?

– Ну почему сразу «напилась», мало ли от чего человеку петь хочется… Поль, мне Рыба нравится, но он такой странный. У него в комнате стены оклеены фантиками от конфет «Кара-Кум», жвачными вкладышами и газетными вырезками про Масленицу… Блин, когда я это все разглядывала, мне оно не казалось таким странным. Обычно все наоборот бывает.

– Что наоборот?

– Ну, обычно, ты видишь или узнаешь что-нибудь такое, – Сима напрягла лоб и обвела стены ищущим взглядом. Но не найдя на них подходящего слова, расслабилась и снова посмотрела на меня. – Ну, что-то такое… истинное, да? А потом кому-нибудь рассказываешь об этом и оказывается, что все это…пустяк.

– Может, ты слова не те подбирала?

– Нет! Дело не в этом, ты меня поняла… А тут наоборот: я тебе рассказываю об этих дурацких стенах и понимаю, насколько… Вернее, я ничего не понимаю. Ну объясни мне, это нормально, все эти «Кара-Кумы» и Масленицы?

– Я пожала плечами.

– А почему он Рыба?

– Иногда на него что-то находит, и он может молчать несколько дней подряд. Некоторые уверены, что он просто псих.

– А ты?

– Я? Я не уверена. – Она схватила меня за руку и потащила к зеркалу. – Приведи себя в порядок и гладь свой самый красивый наряд.

– Сима, да я в порядке и так!

– Поль, ты не обижайся, – она повернула меня лицом к зеркалу, – у тебя несколько бледноватый, но вполне здоровый вид.

– Главное, не вымирающий.

– Не-е-ет, хе-хе. Ты носик припудри, глазки подкрась…

– О’кей. Ау тебя клей «Момент» есть?

– Не знаю. А что?

– Да обувь расклеилась.

Сима принесла мне клей, а сама ушла принимать ванны и делать маски. Я заклеила кеды, вытащила из рюкзака черное на бретельках платье и примерила его. Мне понравилось. Сима тоже оценила позже, сказав: «Вау, Полина!». Потом она усадила меня на стул, крутилась передо мной в различных нарядах и требовала от меня одобрения. Наконец, она все-таки подобрала брюки и майку, в которых нравилась и себе, и мне. Когда мы уже обувались, Сима вдруг застыла в оцепенении.

– Поля, я тебя умоляю, только не говори мне, что ты собираешься идти в платье и кедах!

Я уже обулась и попыталась посмотреть на себя со стороны: обыкновенное черное платье, без страз, рюшечек и бантиков и такие же обыкновенные синие найковские кеды. И, по-моему, к ним очень шла моя прическа.

– Сима, тебе не нравится?

– Нет, ты знаешь, есть в этом нечто невероятно стильное!… Но оставь этот ансамбль для более торжественных случаев. Надень мои туфли.

В итоге я поехала в джинсах.

Когда мы ехали в маршрутке, я спросила:

– А ты всех своих соседей знаешь?

– Не всех, но многих. А что?

– Знаешь такого мальчика пухленького, у него еще, кажется, сестра Катя?

– Антон Свиридов? Откуда ты его знаешь?

– Да так. Закадрить пытался.

– Да ладно! А ты?

– Запала…

– Осторожней, ведь он несовершеннолетний.

– Так не я же его совращала!

Мы обе прыснули смехом. Этого хватило, чтобы несколько особо активных пассажиров метнули в нас подозрительные взгляды. Сима слегка подтолкнула меня в бок и сказала уже шепотом:

– У него отец умер несколько лет назад. Потом мать сошлась с одним, мужик вроде ничего, но, говорят, он иногда и поколачивает.

– И она его не выгонит?

– Нет. По нашей жизни вполне нормальная семья, если не считать, что Антон недавно полосонул отчима ножом.

– О-о. А с виду такой мирный.

– Дети самый жестокий народ.

– И самый справедливый.

Сима помолчала некоторое время и сказала уже обычным голосом:

– Жестокость не может быть справедливой. Дети не учитывают нюансов. У них есть только правое и левое.

– И все-таки, мне кажется, никакие нюансы никогда не сделают левое правым. И наоборот.

Сима с легким раздражением выдохнула:

– Ну, я не знаю, не знаю…

Спустя десять минут Сима уже знакомила меня со своими друзьями в полупустой, но, как ни странно, уютной квартире Рыбы. Он оказался интеллигентным молодым человеком лет двадцати пяти. На носу прочно держались очки с толстыми линзами в темной пластиковой оправе. Лицо у него было слишком подвижное: создавалось впечатление, что именно в лице у него происходил мыслительный процесс.

Его друзья – Семыч и Юра. У Семыча были длинные, заплетенные в косу волосы, а на шее висел огромный металлический пацифик. Сима мне рассказала позже, что сам он из Краснодара, играет там какую-то этническую музыку. Юра не показался мне чем-либо примечательным, но про таких говорят «он себе на уме».

Когда Рыба знакомил меня со своей комнатой, я еле сдержалась, чтобы не рассмеяться. Одна стена действительно была полностью оклеена обертками от конфет «Кара-Кум» и газетными вырезками. На одной из них я прочитала:

Прошла, прошла Масленица!

Ох ты, Масленица – вертихвостка!

До хлеба, до редьки,

До пареной репки,

До горького хвоста,

До великого поста!

Причем все это было наклеено без какой-либо закономерности. Там, где, видимо, возникало пустое пространство, были влеплены вкладыши от жвачек. Помимо этого на стенах висели сюрреалистические картинки, глиняные безделушки, карта острова Самуи и два плаката: огромный черно-белый с уставшим Томом Уэтсом и чуть поменьше – с грозным Оскаром де ла Хойей в красных боксерских перчатках. Стол у окна был завален испечатанной бумагой вперемежку с компакт-дисками. На подоконнике в розовом металлическом стакане стояли перевязанные ниткой и склонившиеся в разные стороны советский и американский флаги размером со спичечный коробок. Если отсутствие какого-либо стиля можно считать стилем, то квартира Рыбы – как раз этот случай. Здесь было всего понемногу, и каким-то образом все это гармонировало между собой.

Вся компания уже веселилась на кухне, когда в комнату, где я знакомилась с масленичными обрядами, вошел Рыба. Он взял меня под локоть.

– Говорят, ты знаешь историю возникновения тараканов.

– Это пиар.

– Он обошел вокруг меня и встал напротив. Мы были одного роста.

– Я по глазам вижу, что знаешь.

– Да? – Я вытаращила глаза, насколько это возможно, и подставила их прямо ему в лицо. – А что ты там еще видишь?

Рыба подвинулся ближе, состроил сосредоточенную физиономию и посмотрел поверх очков. Некоторое время мы просто стояли молча и пялились друг на друга. Я эту игру в гляделки с детства люблю. Особенно с незнакомыми людьми. Например, в троллейбусе встретишься с кем-нибудь взглядом и – давай смотреть, кто кого. Всегда казалось, что я нагло посягаю на нечто интимное, мне не принадлежащее. Но тот факт, что за это ничего не будет, всегда придавал мне дополнительные силы. Чаще всего выигрывала я , а когда противник сдавался – отворачивался или опускал глаза – мне сразу становилось немного стыдно.

– Сейчас, сейчас… – Рыба слегка склонил голову вправо и улыбнулся. – Увидел!

– Что?

– Ты пива хочешь.

– Угадал!

Глаза у Рыбы, в отличие от его лица, казались совершенно расслабленными.

Когда за окном только начинало темнеть, в углу нашей душной кухни уже выстроилась целая батарея из пустой разномастной тары, а мы рассказывали анекдоты, пытаясь перекричать музыку и друг друга. Сима сидела рядом с Рыбой и выглядела вполне довольной. Юра задумчиво смотрел на бутылку с водкой и, казалось, ничего его не интересовало. Семыч был самым оживленным: много смеялся, постоянно вставал, подходил к окну и садился обратно.

– Слушайте! Слушайте! – Семыч стукнул кулаком по столу, и из пепельницы выпрыгнул сгорбленный окурок. Он шмякнулся в бесцветную лужицу и стал медленно намокать, окрашивая воду в черный цвет. Сам же Семыч был уже порозовел, что очень не шло к его светлым бровям.

– Приходит наркоман в парикмахерскую, а сам плеер слушает. И говорит: «Подстригите меня налысо, пожалуйста, только наушники не снимайте» Парикмахерша удивилась, конечно, но все-таки стала его подстригать. И вот она нечаянно задевает наушники, они слетают с головы, а наркоман падает со стула и умирает. Все в шоке: что произошло? Парикмахерша поднимает наушники, надевает их и слышит: «Вдо-ох, вы-ы-ыдох, вдо-ох, вы-ы-ыдох…»

Все захохотали, даже Юра поднял подбородок и, не отрывая глаз от бутылки, расплылся в добродушной улыбке.

– Так она его подстричь успела? – спросила я.

– А зачем тебе? – Удивился Рыба.

Я пожала плечами.

– Просто так… Интересно : лысый он умер или нет.

– Почему???

– Что?

– Интересно. Ну… Лысый. В наушниках. – Я так туго соображала, что в определенный момент просто не смогла понять собственную мысль и замолчала.

Рыба же не унимался.

– Ну. Лысый. В наушниках. И что?

Я внимательно посмотрела на него, пытаясь понять чего он от меня хочет. Помог Семыч.

– Полина, как ты хочешь, так все и было! Не расстраивайся.

С чего он взял, что я расстроилась, я не поняла. Но я вполне отчетливо осознала, что если встану сейчас, то упаду. Я подняла голову и посмотрела на потолок. Оттуда на длинных черных шнурах, заляпанных до половины известкой, свисали две лампочки без абажуров. На обеих неровными черными буквами было написано « голая правда». Я встряхнула головой и лампочки плавно соединились в одну.

– Рыба, это ты придумал? - Я ткнула пальцем в потолок.

– Голую правду? Не-е-ет, это Юрка.

Юрка уже сползал со стула с полузакрытыми глазами.

– Юра, не спи! – Семыч потряс его за плечо.

Юра открыл глаза пошире.

– Да у вас просто музыка сонная, – попытался он оправдаться, – Полина, а ты надолго приехала?

– Нет, я проездом.

– Семыч тоже говорил проездом, а сам уже здесь третий месяц торчит. Почему ты улыбаешься?

– Нельзя, что ли…

Сима подошла к магнитофону и стала ловить разные FМ-ы. Сиплый голос пропел с надрывом:

Кому Канары, а кому на нары,

Кому Багамы, а кому - СИЗО.

Тому, кто с нами, тому мы очень рады.

А кто не с нами, тому , ну не повезло.

И уже без музыки: « радио Шансон – хорошее радио!»

Сима покрутила дальше. На какой-то волне пел Глызин.

…И как другим прохожим

Нам холодно и все же

Зачем - то мы сюда пришли…

Сима прокрутила дальше.

– Э-э! Оставь, это моя любимая песня! – Закричал Рыба.

А вы думали, это невозможно – любить Тома Уэйтса и Глызина одновременно? Признаюсь, я тоже.

Сима прокрутила назад.

Зимний сад, зимний сад,

Белым пламенем объят

Ему теперь не до весны.

О-о.

Зимний сад, зимний сад,

Белым сном деревья спят,

Но им, как нам, цветные снятся сны.

Рыба с самозабвением подпевал Глызину. Даже сигарету, которую до этого подкурил, аккуратно положил в пепельницу. Сима покорно дождалась, когда закончится песня, и стала искать что-нибудь подходящее дальше. Рыба затянулся, выпустил струйку дыма в сторону и спросил:

– Поль, вот Сима электронщину всякую любит. Ты тоже?

– Я тоже… Но я так соскучилась по рок-н-роллу…

Сима тут же выключила радио и принесла из комнаты какой-то диск. Она показала его Рыбе.

– Можно?

Тот утвердительно кивнул головой.

– Сейчас будет тебе рок-н-ролл.

И действительно, на всю квартиру под акустическую гитару заорал Майк Науменко. Стало веселее. Оживился даже Юра. Он заерзал на стуле, многозначительно посматривая то на Рыбу, то на Семыча. Некоторое время они общались взглядами и жестами, потом Рыба многозначительно спросил:

– Девчонки, а вы травку покурить не желаете?

– Ну вот, а все так хорошо начиналось.

Сима только развела руками:

– Мы же Майка слушаем, а рок против наркотиков!

– Ага, а пчелы против меда, – съехидничал Семыч.

Мы с Симой сидели в нерешительности – кто ответит первым, и каков будет этот ответ. Я сначала хотела выкрикнуть «хотим», но потом подумала, а вдруг Сима подумает, что я наркоманка. Мы с ней столько времени не виделись, мало ли какие у нее жизненные принципы? И я решилась было крикнуть «не хотим», но подумала, а вдруг Сима решит, что я несовременная. От нее я бы ровно восприняла как положительный, так и отрицательные ответы, но Сима, похоже, мучилась подобными мыслями и тоже молчала.

Рыба, Семыч и Юра встали.

– Мы пошли на балкон. Надумаете – приходите.

– Мы с Симой посидели еще немного молча, наконец, я сказала:

– Ну что, пойдем, воздухом подышим?

– Пойдем.

Мне передали смердящую самокрутку, я затянулась несколько раз и передала ее Симе. Сима тоже затянулась. Я запрокинула голову. По черному небу, словно бисер по бархату, были рассыпаны звезды. Сбоку висел тонкий полумесяц. Прохладный ветер быстро охлаждал разгоряченное тело и голову. До меня снова дошла самокрутка. Я покурила. Все молчали. Кто-то издалека и очень медленно сказал:

– Такая ночь, сейчас бы на море…

Другой голос ответил: «Да-а-а»

Вдруг мне в левое ухо что-то залезло, зашипело, заскрежетало, обволакивая жаром всю левую сторону головы и царапая барабанную перепонку. Я с ужасом скосила глаза. Склонившись к моему левому уху, стояла Сима. Постепенно скрежет утих и превратился в Симин шепот:

– « … и ты мне потом расскажешь все».

Я отпрянула от нее.

– Поля, ты что? – Сима вскрикнула и тут же громко расхохоталась. Через секунду мы уже все хором гоготали неизвестно над чем.

Мне подмигнула звезда.

Семыч начал рассказывать какую-то историю, но постоянно сбивался, вспоминая новые подробности, и начинал заново. Потом философски протянул: «Words are meaningless and forgettable. Enjoy the silence.» Но кто-то хихикнул и у нас снова начался приступ смеха.

Макушка дерева открыла огромный черный рот и беззвучно смеялась вместе со мной. Рыба спросил:

– А что для вас самое страшное в жизни?

Все надолго задумались. На улице трещали цикады и спиралевидными волнами звука пробуривали ходы через нос, рот, глаза, уши, а потом вибрировали в мозгу и, проходя через все тело, вылетали через пятки.

– Мне становится страшно, когда то, что ты раньше считал очень страшным, вдруг становится для тебя обыденным, привычным, – сказал Семыч.

– Но ведь тебе все-таки становится страшно, значит это не совсем привычное, – возразила Сима.

– Мне становится страшно лишь на какое-то мгновение. А в остальное время это обыденность. Вот, например, человек всю жизнь боялся больше всего стать одиноким. Уж лучше смерть! А потом, в какой-то момент он понимает, что он уже давно самый одинокий человек на свете. И ничего, живет. Привычка. Но тот момент, когда он это понял и есть то, что я имею ввиду.

– Да, страшно. А для меня просто стать самым одиноким человеком на свете – уже самое страшное, – сказала Сима, – но я с этим никогда не смирюсь, как тот человек, про которого ты нам рассказывал.

– А я не могу быть таким дальновидным, – тихо сказал Юра, – пока самое страшное – если меня турнут из универа. Или сейчас вдруг выпадет снег, а у меня зимних ботинок.

Сима опять захохотала.

– Боже, как же вы все кривляетесь! Поля, а я знаю, что для тебя самое страшное.

– Что?

– Если Гена перестанет высылать тебе свои скудные e-mailы!

– Нет, это не самое страшное.

Сима за что-то на меня злилась. Я не могла понять, за что, но мне казалось, что ее улыбка постепенно превращается в оскал. Мне от этого сравнения стало весело, но я попыталась подавить улыбку.

– Для меня самое страшное, это когда после полного отчаяния не происходит чуда. Хотя бы самого маленького.

– И что тогда?

– …безнадега.

– Перерастающая в привычку, – добавил Семыч.

– Вы все эгоисты, – вдруг сказал Рыба, – я, наверное, скажу страшную банальность, но вот для меня нет ничего страшнее документальных кадров о войне. Представляете этот взгляд в кинокамеру чумазого дистрофичного ребенка, сидящего рядом с безжизненным телом матери? Разве что-нибудь может быть страшнее? – он повернулся ко мне. – Вот какое должно произойти чудо после такого отчаяния?

Первое, что захотелось мне кинуть ему в лицо, было « я не виновата!!!». Его очки отсвечивали фонарь, глаз не было видно, но даже очки словно уличали меня в каких-то неизвестных мне грехах и требовали раскаяния. Здесь и сейчас я должна была просить прощения у него за этого несчастного ребенка, и признаться самой себе в собственной несостоятельности как человека–гуманиста. Он стоял все в той же позе и ждал моего ответа. Мне вдруг подумалось, что весь этот разговор он завел просто в противовес нам.

– Для него будет чудом, если кто-то возьмется о нем позаботится, наверное…

Рыба отвернулся и стал смотреть куда-то вдаль.

– А мне один раз страшно стало, – весело сказала Сима, – когда я смотрела какой-то дешевый, абсолютно безвкусный фильм и вдруг такой кадр: второстепенный герой выходит на улицу, потягивается и говорит с чувством «Желтенькая жизнь!» и заходит обратно в дом.

Все уже забыли, о чем только что говорили и снова залились дурацким смехом.

– Да, фильмец с претензией, – кто-то выдавил из себя с трудом, – а почему тебе страшно стало?

Сима смеялась, держась за живот и никак не могла остановиться, что бы ответить. Наконец, она изнеможенно выдохнула.

– Даже не знаю. Вот стало страшно и все тут! – она схватила меня за руку. – Поль, Поль, расскажи им про тараканов. Пожалуйста!

– Ладно.

История возникновения тараканов

На остановке маленького провинциального городка стоял господин N. Он стоял совсем один и тихо боялся, потому что было совсем темно, и все автобусы давно стояли в Депо. А идти ночью по городу пешком – небезопасно. И вдруг – чудо! Подъезжает прямо к его ногам пустой розовый трамвай. Господин N быстро залез в него, двери закрылись, и трамвай тронулся. Но тут он видит, что на самом деле трамвай вовсе не пустой – в нем полным полно человеческих скелетов, а за рулем сидит злобный водитель. Злобный водитель повернулся к господину N и говорит: «Теперь мы будем кататься по кругу, пока и ты не превратишься в скелет. Ха-ха ха!!! Но ты можешь спастись, если загадаешь мне загадку, на которую я не найду разгадку. Даю тебе три попытки».

Господин N призадумался: видимо злобный водитель много чего знает, раз в его трамвае столько человеческих скелетов. Но делать нечего, придется о чем-то его спрашивать. И он задал первый вопрос: « А вы знаете, сколько звезд на небе?»

На что злобный водитель ответил: « Ровно столько, сколько волос в хвосте у лошади моего кузена».

«А сколько же волос в хвосте у лошади вашего кузена?» Задал свой второй вопрос Господин N. На что злобный водитель расхохотался и ответил: « Ну конечно же, столько, сколько звезд на небе». Теперь призадумался Господин N уже всерьез: надо же, какой хитрец, этот злобный водитель. «Эх, - подумал он, – была не была, задам самый легкий вопрос» Он спросил: « А вы знаете, откуда тараканы появились?». Теперь призадумался уже сам злобный водитель. « Поздравляю тебя, – грустно сказал он, – ты первый, кому удалось озадачить меня. Я выпущу тебя, только, умоляю, расскажи мне эту историю. В моей жизни так мало радости, развлеки меня хотя бы этим». Господин N сжалился над злобным водителем и начал свой рассказ.

Был на свете один человек, и жило у него Белое и пушистое, которое все понимало, только сказать ничего не могло. Человек очень любил Белого и пушистого, кормил его любимыми пончиками с шоколадной глазурью и поил сладким чаем. Человек часто гладил его по голове, и порой ему очень хотелось поцеловать Белого и пушистого. Но он знал, что если поцеловать его, то случится нечто страшное.

Так жили они много лет, но вот человек решил жениться. Он выбрал невесту и привел знакомить ее с Белым и пушистым. Белому и пушистому невеста не понравилась. Невесте тоже не понравился Белый и пушистый, и она решила любым путем избавиться от него. Белый и пушистый все понимал, но сказать ничего не мог и поэтому просто сидел на подоконнике и целыми днями разглядывал прохожих.

И вот настал день свадьбы. За столами собралось много разных людей. Все они веселились и пили вино. Один Белый и пушистый тихо сидел и грустил. К нему подошла невеста и сказала: « Я поцелую жениха так крепко, что он забудет обо всем на свете. Тем более о такой никчемной твари, как ты!». Белый и пушистый очень огорчился, но он не мог допустить, что бы его любимый человек забыл обо всем на свете. Когда гости дружно закричали «Горько!», и молодые уже собирались поцеловаться, Белый и пушистый втиснулся между ними, и жених с невестой чмокнули его в обе щеки. В ту же секунду Белый и пушистый рассыпался на десять тысяч тараканов.

– И вот теперь, – заканчивала я историю, – если вы хотите, чтобы в мир вернулся Белый и пушистый, который все понимает, только сказать не может, вам нужно поймать десять тысяч тараканов и перецеловать их.

– Бред какой-то, – сказал Юра.

– Да нет, почему же, очень интересно, – возразил Семыч.

Макушка дерева выкинула вверх черные руки и зааплодировала.

Я зашла в комнату и решила немного поваляться на диване. С балкона доносились обрывки разговоров, а из кухни – музыка. Все это накладывалось друг на друга, прессовалось и висело разноцветным шаром прямо над моей головой.

Матовые светильники по углам комнаты зажглись приглушенным красно-коричневым светом. Посередине, за длинным полированным столом сидела девушка и курила длинную коричневую сигарету. Сигарета была настолько длинной, что тянулась через весь стол, а ее конец, испускающий розовый дымок, поддерживал взрослый араб в национальных одеждах. Еще два араба стояли сзади девушки и ритмично обмахивали ее полупрозрачными опахалами. У девушки были черные волосы, красные губы и смокинг на голое тело. Она сидела на деревянном стуле, и казалось, ее совершенно не интересует, что происходит вокруг.

Я вышла из комнаты и попала темный длинный коридор. Впереди я заметила удаляющийся силуэт человека и пошла быстрее, стараясь его догнать. Вскоре коридор стал светлее, а силуэт приобрел объем и краски и превратился в мальчика. В Антона Свиридова, соседа Симы, с ведром в руке. Он шел быстрым шагом, и ведро качалось из стороны в сторону, громыхая, задевая дном стенку коридора. Я его окликнула, но мальчик не повернулся, а когда я попыталась его догнать, то с ужасом заметила, что расстояние между нами не уменьшается. Оно растягивалось, эквивалентно моему ускорению и так же уменьшалось, если я замедляла шаг. Я остановилась. Мальчик исчез, а я уткнулась носом в выкрашенную белой, местами облупившейся, краской дверь. На уровне глаз висела табличка, представляющая собой лист бумаги, прикрепленный железной кнопкой. Табличка гласила:

Г-жа ИНСПЕКТОР

Часы приема: с 8.00 до 10.00 по выходным

С 6.00 до 20.00 по заходным

И круглосуточно по переходным

Слово «круглосуточно» было подчеркнуто двумя жирными линиями. Я открыла дверь и очутилась в той же самой комнате с красно-коричневым светом. Девушка с длинной сигаретой, видимо она и была инспектором, сидела в той же позе и с тем же выражением лица. Около ряженого араба, который поддерживал сигарету, стоял Антон. Он поставил ведро на отсвечивающую красным крышку стола, и она тот час ожила и подобно конвейеру, с мягким механическим звуком повезла ведро вперед. Я заметила, что блики от светильников поехали вместе с ведром и естественными узорами спиленного дерева. Около г-жи инспектора ведро остановилось, звук исчез, а блики вернулись на свое место. Девушка выпустила из рук сигарету – она осталась висеть в воздухе – и заглянула внутрь ведра.

– Ты от кого? – Спросила она безучастно и снова взяла сигарету.

– Я сам.

– Надолго?

– Не знаю.

– Ты-то хоть рыбу ловить умеешь?

– Да.

Она достала со дна ведра горсть абрикосов, кинула в него какую-то бумагу и крышка стола снова задвигалась, толкая ведро обратно к Антону.

Мальчик взял ведро и вышел из комнаты. Я пошла за ним. Выйдя из комнаты, я оказалась перед такой же дверью, в которую только что заходила, только без таблички. Под дверью стояло ведро Антона с бумажкой на дне. Я вытащила ее. Сверху официальным шрифтом было выведено «ИНСТРУКЦИЯ», остальная часть листа была чистой. Я открыла дверь и оказалась в каком-то лесу. Издалека доносилась музыка, и я пошла на звук. Лес становился все реже, а музык все отчетливей и вскоре я вышла на небольшую поляну с зеркальным озерцем посередине. У озера, с заброшенными в воду удочками стояли Антон и какой-то мужчина. Рядом с ними, повернувшись ко мне спиной, играла на аккардионе женщина.

– Па-а-али-и-ина-а-аю, – пронесся эхом Симин голос.

– Поля! Сейчас уедет последняя маршрутка!

– Чего?

Сверху вниз на меня смотрела взъерошенная Сима.

– Все уже разъехались. Вставай.

Я перевернулась на другой бок.

– Не могу, отстань.

– Не отстану! Вста-вай! Вста-вай! Вставай! – Она стала меня расталкивать. – Ры –ы –ба-а! – Крикнула она, продолжая меня качать из стороны в сторону.

– Что, никак? Да пусть спит, утром приедет.

Я повернулась. Рыба стоял позади Симы, положив голову ей на плечо и нежно обнимая за талию.

Так-так… Я, кажется, как всегда, проспала все самое интересное.

– Нет, мы вместе приехали, вместе и уедем, – не унималась Сима. – Поля, я сейчас оболью тебя холодной водой!

– Ой. Испугала. Себя лучше облей.

– Бу-бу-бу-бу-бу! Вставай, соня!

– Даже не настаивай.

На маршрутку мы все- таки опоздали – нас довез мрачный таксист за пятьдесят рублей. Всю дорогу мы ехали молча. Так же молча зашли в дом, разделись и легли спать. Сима отрубилась моментально. Мне не спалось. Что-то мешало. Где-то внутри как будто копошился маленький червячок. Может, это похмельный синдром? Он, говорят, обостряет все остальные синдромы. Например, синдром навязчивой идеи, когда лежишь в темноте и думаешь: «А где же события? Ведь меня сейчас бы хватило на сто тысяч разных событий!» А я лежу. Потому что ночь. Потому что рядом сопит Сима. И весь остальной народ тоже сопит по своим углам. А какие могут быть события в одиночестве?

Когда мне было лет четырнадцать – жизнь на гребне гормонального взрыва – у меня появился приятель Сережа. Сподвижник моих любовных стишков, которые я, как опытный конспиратор, прятала в ветхом дерматиновом чемодане на антресолях под самым потолком, и виновник бессонных ночей, – он реагировал на меня несколько спокойнее, нежели я на него. Например, мне очень хотелось, чтобы он звонил, и мы подолгу болтали о всякой волнующей чепухе (как это часто бывает у двух влюбленных). Но Сережа звонил только по делу: спрашивал, выйду ли я погулять, и если я грустно отвечала, что сегодня не смогу, он говорил: « Ну, пока» и клал трубку. Когда же мы выходили вместе, то все время проводили или у его друзей, или у его сестры Веры, которая жила без родителей. Там мы распивали некоторое количество спиртных напитков (чаще всего это был портвейн-72) и он, шел провожать меня домой, иногда чмокая на прощанье. Мне, естественно, хотелось большего, но я и этим была счастлива.

Встречались мы нечасто – раз, два в неделю… А однажды наступила неделя, в которую он не позвонил вообще. Каждый день я ждала звонка и попутно анализировала наши последние встречи. К концу второй недели я совсем измучилась и запуталась: что же во мне не так? Я восстанавливала в памяти каждый свой жест, каждый взгляд, каждое слово. У меня были примерно такие мысли: он меня бросил потому, что в тот день я в обед ела винегрет и, наверное, от меня пахло луком. Потом эта версия показалась мне смешной, и я решила, что его чуткое существо отторгло меня после моего пошлого анекдота. Я вспомнила много еще фактов, говорящих о моем несовершенстве и, в конце концов, пришла к выводу, что он и так провел со мной слишком много времени.

К концу третьей недели меня осенило: в те немногие вечера, что мы проводили вместе, у меня на ногах были надеты розовые носки! В тот день, когда я их надевала, он обязательно мне звонил! Ну, конечно!

Это было воскресное утро. Я достала свои розовые носки, натянула их и стала ждать звонка. Весь день я была чем-то занята, помогала маме и даже ходила в магазин, но подбадривающая уверенность в том, что уж сегодня-то он обязательно позвонит, не покидала меня ни на минуту. Так прошел день.

К вечеру я сникла. Счет пошел на минуты. Я знала – если Сережа и позвонит, то только до семи вечера. Когда стрелки часов показали пять минут восьмого, мне захотелось умереть. В восемь часов, когда я, уже смирившись, отрешенно пялилась в телевизор, папа сказал, что меня зовут к телефону.

Это был он. Он сказал: «Приходи к Верке» и я, собравшись за пять минут, не смотря на то, что на улице темно и к тому же слякоть, поскакала, довольная жизнью, к Вере. Уже на подходе к ее дому, она жила недалеко от меня, я подумала: «а ведь действительно все дело в носках». И, в общем-то, не важно, что было дальше. Главное то, что я ощущала. Мое состояние было приближено к нирване после разгадки смысла бытия. Все казалось доступным и, главное, очень простым (как все гениальное). Да, очень простым: надо было знать, когда надеть и когда снять розовые носки…

Сейчас же мое состояние можно было приравнять к тому, только со знаком минус. Совершенно все вокруг казалось закрытым и невозможным. И от этого всего было ужасно безразлично.

Электронный будильник на маленьком модернизированном столике (рабочее место: компьютер и остальные прибамбасы) показывал зеленые 00:30. Я закрыла глаза. Медленно, но верно голову уносили навязчиво ускоряющиеся карусели, от которых начинало тошнить. Я встала, накинула висевшую на стуле Симину рубашку и вышла на балкон. Улица Васнецова освещалась в начале и в конце своем двумя безразличными столбами. В центре же, где, собственно, и находился Симин дом, образовывалось темное пятно с несколькими, правда яркими огоньками не спящих окон. Было такое окно и в доме с резной оградкой, откуда днем выходил мой попутчик. За легкой прозрачной занавеской никого видно не было, но радовало хотя бы то, что кто-то не спит вместе со мной. Слегка навалившись на деревянные перила балкона, я стала всматриваться в окно. Было видно, что там кто-то ходит, но кто именно было не разобрать. В комнату заходить не хотелось, на улице было куда приятнее, поэтому я простояла так довольно долго. Наконец, к окну подошли и задвинули шторы. Через минуту погас свет и дом засосало черное пятно.

– Спокойной ночи, – сказала я вслух довольно громко. Из комнаты послышалось, как Сима что-то промычала в ответ.

Я зевнула и за неимением событий решила идти спать. Но неожиданно внизу что-то громыхнуло, и совсем рядом послышались быстрые шаги.

– Эй!

Шаги стихли. На меня снизу вверх, сверкая белками глаз, смотрел Симин сосед Антон.

– Ты куда? – я старалась говорить тихо, чтобы не разбудить спящих в доме.

Мальчик опустил голову и пошел дальше.

– Эй! Постой! – снова попыталась его остановить я, но он не обратил никакого внимания. – Антон!

Антон снова блеснул глазами, мне показалось несколько испуганно.

Я проскользнула через полуоткрытую балконную дверь в комнату, схватила валявшиеся на полу джинсы и босиком, стараясь ничего не задеть, побежала вниз. Уже в прихожей я натянула штаны и засунула ноги в не расшнурованные кеды. В таком виде нога помещалась до половины, и я вспомнила мамины слова, что лень и истоптанные задники – два взаимообразующих понятия. Я выскочила на улицу. Силуэт мальчика виднелся уже почти в конце улицы. Я побежала за ним.

– Да стой же ты! – Крикнула я уже в полный голос.

– Антон остановился и поправил висевший на плече небольшой спортивный рюкзак.

– Чего надо?

– Ничего… – я только сейчас поняла всю нелепость своего положения. – Извини, я перепутала… Я думала, я тебя знаю, вернее, не тебя, а … – я совсем запуталась и замолчала, тупо глядя на мальчика.

Он постоял еще немного. Потом резко повернулся и пошел вперед. Я снова пошла за ним.

– Я не перепутала! Я знаю, что ты Антон. Я тут в гостях у Симы. Знаешь Симу из 25-го?

– Ну, и что дальше?

– Да стой же ты! Подожди! – я схватила его за руку. – Давай сядем.

– Я спешу! Отстань! - он попытался вырваться, но я его удержала.

– Куда ты спешишь? Ты знаешь, сколько сейчас времени?

– Как вы меня все достали! – он остановился.

Я махнула головой в сторону бордюра, и, не выпуская его теплую мягкую руку из своей, пошла в сторону вымощенного камнями тротуара. Когда мы садились, в моем заднем кармане что-то треснуло. Я привстала и вытащила оттуда пачку сигарет.

– Спички есть?

– Нету!

Мальчик сидел, подперев ладошками голову, отвернув от меня лицо.

– Ты что, из дома сбежал?

Он не ответил. Сидел и смотрел как большой черный жук, прямо у его ноги, быстро перебирает лапками, пытаясь перевернуться со спины. Он подтолкнул жука закругленным носком кроссовка, но тот только отчаяннее задвигался, поблескивая своим глянцевым пузиком.

Я вытащила сигарету, она оказалась последней, а измятую пачку положила рядом на бордюр.

– Если ты сбежал из дома, у тебя должны быть спички. Это же предмет первой необходимости.

Антон сладко зевнул и положил голову на колени, обхватив их руками. В такой позе он выглядел как совсем еще маленький ребенок. Жук все так же барахтался, не останавливаясь ни на секунду.

– Антон, может, домой пойдем. Здесь холодно.

Он категорически замотал головой.

– Я их всех ненавижу.

– И маму?

– Всех ненавижу.

– А она тебя любит.

Нет! А ты откуда знаешь?

– Знаю. А разве она тебе не говорила об этом?

– Она… Она… – Антон заплакал. Это было так неожиданно, что я совсем растерялась, не зная что нужно делать в такой ситуации. Я осторожно обняла его, почти уверенная в том, что он оттолкнет меня, но он только еще сильнее разревелся. Так мы и сидели, пока Антон не выплакался. Всхлипывая и вытирая нос тыльной стороной ладошки, он расстегнул рюкзак и вытащил оттуда коробку спичек.

– На.

– Спасибо.

Я подкурила сигарету, и отдала ему белый с синим коробок. На одной из сторон коробка во всю ширину значилась надпись: «Балабанов – гори, но сгорай!».

Представляю себе спичечного магната, рожающего с умным лицом этот по-философски многозначительный слоган.

– А я тоже сбежала.

– Как это? Откуда?

– Неважно откуда, важно – от кого.

– От кого?

– Не знаю… Думала – от себя. Но, скорее, от себя в том городе, от себя с теми людьми, от себя с теми мыслями…

– А зачем?

– Но ведь ты же зачем-то решился сделать это?

– Да… Потому что там я никому не нужен.

– С чего ты взял?

– Да я знаю! Знаю!

– Мне, наверное, лет десять было, когда я твердо решила, что меня взяли из детдома. Я не похожа на своих родителей. Да… Это был трудный период в моей жизни. Представляешь, я подслушивала родительские разговоры, уверенная в том, что они обязательно обронят какое-нибудь слово, доказывающее мою правоту. Однажды из кухни, где они сидели, до меня долетело: «…давай это попозже сделаем. Пусть за каникулы привыкнет, чтобы потом не трудно было». И все! «Ну да. Все так, как я и думала. Они решили рассказать мне правду». Когда никого не было дома, я отыскала свое свидетельство о рождении, изучила его и решила, что это искусная подделка. Когда мама подолгу задерживала на мне взгляд, мне казалось, что она мучается вопросом: а ту ли девочку мы взяли? Ведь там и получше были… Вот так… – я бросила окурок и размазала его по асфальту. – В первый день весенних каникул я даже боялась утром из комнаты выйти: я выйду, а они тут как тут со своим откровенным разговором, – я замолчала. Расшнуровала кеды и обула их по нормальному, пятки совсем замерзли.

– И что потом?

– А потом оказалось, что они решили мне собачку подарить. Я как-то сказала, что собаку хочу, но мне показалось, что родители это мимо ушей попустили. Ну, я и решила, раз я неродная, то не имею права ничего выпрашивать.

Антон улыбнулся.

– Клево!

– Да, иногда с радостью убеждаешься, что ты не прав.

– Так ты родная оказалась?

– Еще какая! Папины гены так и прут.

Антон опять отвернулся.

– Как это?

– Ну, так. Мы с ним видимся раз в сто лет – я живу отдельно и далеко от родителей – а мама приедет в гости, увидит, например, как я колбасу режу, возьмет в руки толстый, неочищенный от шкурки кружок и говорит: « Ну, копия папочки!» И всякое разное другое… Понимаешь, в чем фишка, он далеко-далеко от меня и все равно как бы живет во мне. В моих поступках – в хороших и не очень.

Антон повернулся и с надеждой заглянул мне в газа.

– А ты видела, как он колбасу режет?

– Да я даже не представляю его за этим занятием.

Он засунул руки за воротник куртки, согревая их, и выглядел вполне умиротворенным. Мне ужасно захотелось спать. Я встала.

– Пойдем?

Он снова двинул ногой жука, но тот остался лежать на спине.

– А он сам никогда не перевернется?

Пухлое детское лицо с красным носом слегка затекшими глазами, обращенное ко мне, почему-то вызвало у меня не жалость, а легкое раздражение. Может быть потому, что болела голова, и я замерзла, а уйти просто так не могла. Меня пронзил приступ жалости к самой себе: бедная, я бедная, мне так плохо, а еще должна успокаивать едва знакомого мальчишку. В моем нездоровом от излишней дозы алкоголя теле бесился такой же нездоровый дух.

– Вот придешь завтра и проверишь.

Антон осторожно поддел пальцем жука, тот шмякнулся на брюшко и сразу же скрылся в темноте.

Мы с Антоном, взявшись за руки, шли обратно. Когда подошли к Симиному дому, я попросила у него листок бумаги и ручку и написала свой номер телефона.

– Ты звони, если что, ладно?

– Ладно. А ты еще сюда приедешь?

– Может быть… Ну, пока?

– Пока!

– Спокойной ночи!

– Ага.

– Я помахала ему рукой и направилась к калитке.

– Подожди, – Антон что-то искал в рюкзаке, – На, это тебе, – он протянул мне горсть абрикосов.

– Спасибо, ковбой…

« Hi! Поли!

Слушай, твои письма становятся все короче и короче. Исправляйся!

А я вот сижу на новом рабочем месте. Красота! Начальник, правда, урод. В смысле не дает мне покоя: то унеси, то принеси. Как будто я не квалифицированный работник, а мальчик на побегушках. А так, вообще, нравится мне тут.

Слушай, я тут подумал, может нам встретиться? Как бы это сказать… досрочно? Ты можешь приехать ко мне. Можешь? А то сидишь в своем городишке и, наверное, со скуки умираешь. Ведь там ничего интересного не происходит. А здесь – жизнь!

В общем, подумай над моим предложением. Оk?

Выходи на связьJ

Г.»

Я откинулась на спинку кресла и посмотрела в окно. За прозрачной тюлевой занавеской, слегка волнующейся перед раскрытой форточкой, вовсю буйствовали желто-красные краски осени. Красивая в этом году осень. Абрикосовая. Рядом со мной стояла кружка с остывшим кофе, а в комнате был просто непристойный беспорядок. Но я была дома.

Я подвинула клавиатуру и набрала:

«Привет, Гена.

У меня за окном такая красота, ты себе просто не представляешь! Мне сразу захотелось написать тебе что-нибудь приятное. Что-то вроде: «если бы ты сейчас был здесь, около меня, мы бы сидели рядышком, смотрели в осень и молчали…» Но я поняла, что если бы я написала это, то соврала бы. Ведь так? Мы ведь с тобой никогда не молчали вместе. О чем-то одинаковом. Понимаешь? А если этого нет между двумя людьми, то к чему тогда вообще все эти встречи?

Ты не пиши мне больше…

Чао»

Я отправила письмо и решила пройтись по улицам города. Осенью наш городок совсем другой. Он благородно спокоен и аристократично несуетлив. А тихие переулки засыпаны уже опавшей, но еще не высохшей листвой, по которой легко ходить и которую ни с того, ни с сего вдруг хочется собирать в рыжие букеты. Чавкающие грязевые лужи у нас, конечно, тоже есть, но они такие же, как и везде. А вот прелести города (так же как и человека) можно оценить только тогда, когда он вдруг становится истинным. И эта истина так завораживает, что на всякие там сделанности никто и внимания не обращает. И тогда, в одночасье, ты можешь его всего понять и проникнуться любовью или возненавидеть. Без нюансов. Только правое и левое.

на EVARTIST